К тринадцати годам моя личность уже вполне сформировалась.
Я был закоренелым негодяем, погрязшем во грехе.
Я рисовал похабные картинки в учебниках одноклассниц, я разместил в газете частных интимных объявлений домашний телефон учительницы математики, а однажды – подрочил в бензобак автомашины директора школы. Движок не стуканул, но ТО директор не прошел. По выхлопу.
Неудивительно, что родные и близкие озаботились проблемой моей порочности. Поначалу хотели сдать в ветлечебницу, чтобы там меня усыпили, но потом решили устроить меня в летний лагерь нравственного воспитания.
То был райский, живописный уголок, но трудно было оценить его достоинства. Потому что нас доставили туда в автозаке. И первые два дня держали запертыми в комнате без окон. Там был санузел, и можно было зачерпнуть воды из бачка, но еды и курева нам не давали.
А потом вошла воспитательница в черном кожаном плаще на голое тело – мы видели в распахе – и сказала, осияв нас заботливой улыбкой:
- Ребята! Сейчас мы поиграем в увлекательную игру. Вот ты, мальчик, как тебя зовут? – она ткнула изящным пальчиком в тщедушного очкарика, который все эти томительные сорок восемь часов занудно призывал нас не ругаться матом, за что имел уже три бланша на два глаза.
- Кирилл, - вымолвил он опухшими губами.
- Очень хорошо, - воспитательница обвела нас задорным, чуточку лукавым взглядом. – Итак, вот какие правила. Сейчас я шепну Кирюше на ушко заветное слово – и это будет наш с ним маленький секрет. А вы – должны будете убедить Кирюшу, чтобы он открыл вам это слово. И если сумеете – все отправятся ужинать. А если нет – вас покормят только завтра вечером. Придется потерпеть.
- А в чем засада-то? – поинтересовался я. – В смысле, почему этот дохлерод сразу нам слово-то не скажет?
- А потому, - воспитательница интригующе улыбнулась, - что если он продержится три часа – получит большую банку сгущенки, корзину персиков и отправится домой.
Тут она поманила к себе Кирюшу, пригнулась к его уху и что-то быстро прошептала. Тот потряс головой и сконфуженно признался: «Извините, не разобрал».
Воспитательница повторила. Но этот ботанический кретин снова не врубился. И так – раз пять. После чего тетя не выдержала и сказала строгим тоном: «Ну хватит, Кирюша. По-моему, ты просто тянешь время».
Она отстранилась от непонятливого очкарика, прищелкнула перламутровым ноготком по циферблату наручных часов и объявила:
«Отсчет пошел, ребята!»
И удалилась, заперев стальную дверь с колесом, как на подлодках.
Мы обступили Кирюшу и уведомили:
- Сгущенки тебе по-любому не видать. Давай уже, колись добром, чего тебе эта коза нашептала?
Но Кирюша решил повалять дурочку. Он глупо улыбался, дергал своими худенькими плечиками и пищал:
- Пацаны! Я правда не расслышал. Не то «синхрофазатрон», не то «клаустрофобия».
Мы дружно возмутились:
- Ты чо, в натуре попутал, чмо? За лохов нас держишь?
А Витя, высокий парень из Мурманска, с синим якорем на запястье, так обиделся на эгоизм Кирюши, что у того из носа хлынула кровь.
Но упрямый очкарик всё хлюпал своим расквашенным пятачком и бубнил:
- Да правда! Честно, не разобрал я!
И всё пытался улыбаться, сволочь. Гаденько этак, заискивающе – и в то же время торжествующе. Мол, хрен вы из меня вытянете пароль к хавке. А я – буду сплевывать на ваши муки голода персиковыми косточками!
Такой подлости мы, конечно, стерпеть не могли. Уронили Кирюшу на пол и принялись пинать. Он скулил, сипел, корчился и пытался прикрыть лицо руками. Безуспешно. Очень скоро его ботаническое табло превратилось в подобие теракта на свеклохранилище.
Тут вмешалась девочка Лана, из Питера. Это была очень добрая и светлая девочка. Ее взяли на улице с боксом ганжи, которую Лана несла своей бабушке, алдовой системщице.
- Мальчики! – сказала нам Лана, поморщившись. – Прекратите!
Мы вняли ее призыву, потому что уважали. И Лана продолжила свою мысль:
- Этак вы его замудохаете до отключки – так ничего и не узнаем.
- Точно! – кивнул Витя с якорем. – Надо его пытать!
Но – сказать-то легко, а как? Ни зажигалок, ни спичек, ни колюще-режущих предметов у нас не было. Все отобрали, бесы. И мою выкидуху, и Витькин кортик, и Ланину раскладную бритву, которой она скоблила бабушкины ноги.
Пришлось проявить смекалку. Для начала – стали давить Кирюше пальчики. Мы держали его, прижав руки к полу, а девчонки топтались своими шпильками. Мерзкий очкарик истошно визжал, но не кололся.
И тогда мы решили ужесточить режим беседы. Содрали с Кирюши одежду и принялись охаживать ремнями по голой заднице. Пряжками. Очень скоро Кирюшина жопа превратилась в подобие баклажанного поля, попавшего под ковровую бомбардировку. Но очкарик оказался твердым орешком.
Этот несознательный любитель сгущенки в одно рыло верещал, как кастрируемый заяц, - но все не по делу. «Ыыы… Правда!... Не расслЫыышал!... Честно… Ыыы». И так – полчаса. На одной ноте. Фальшивой, омерзительно фальшивой ноте. Такая паскудная песня, такое пакостное жлобство - это б кого угодно достало. Вот и мы немножко ожесточились. Переусердствовали.
Но ничего: оттащили Кирюшу в санузел, окунули головой в бачок – оклемался кое-как. Мы еще немножко помакали его, удерживая под водой минуты по две, а когда извлекали – он хапал ртом воздух, как потрошеный ротан, и молчал с тем же рыбьим упорством.
Мы сволокли его обратно в комнату, уложили на спину и девчонки принялись щипать своими коготками Кирюшины яйца и жалкий ботанический отросток, который у нормальных пацанов звучит гордо и стоит красиво. От визга очкарик сорвал голос, но так и не вылез из глухой несознанки.
На самом деле, мы в каком-то роде даже преклонялись перед мужеством врага – но всем нам отчаянно хотелось жрать, и чувство голода превозмогало уважение…
Через два часа Кирюша сдох.
А еще через час снова заявилась воспитательница, печально улыбнулась и мягко упрекнула нас:
- Экие вы горячие, несмышленыши! Знайте же: замучили вы своего товарища ни за грош. Ведь он и правда ничего сказать вам не мог. То, что я шептала ему, – бессмысленный набор звуков. Розыгрыш это был.
И она мелодично рассмеялась. Мы тоже заулыбались, неловко и чуточку виновато. Да, опростоволосились мы, дали маху.
Витька спросил:
- Но хоть жрать-то нам дадут?
- Чуть погодя! – воспитательница подняла палец. – А пока же разберем ваш первый нравственный урок. Итак, вам всем хотелось кушать. И вот – как бы ключик к заветному пищеблоку. Ключик, заключенный в Кирюше – и надо его оттуда выудить. Так?
Мы кивнули. Воспитательница строго нахмурилась:
- Нет, дети, не так. Вы подошли к делу однобоко, узколобо. Вы целиком сосредоточили внимание на этом ключике, мнимом, к тому же, ключике – но упустили из виду… контейнер, так сказать. Согласна, Кирюша был худеньким мальчиком – но все-таки это кило двадцать живого, калорийного мяса. Пусть и постного. А когда употреблять приходится в сыром виде, - она доверительно понизила голос, - чем постнее – тем лучше!
Мы все поглядели на Кирюшу. Он, конечно, имел сомнительный товарный вид – но нам было не до эстетики.
Воспитательница продолжила:
- И уж коли вы были готовы замучить товарища до смерти, ради еды, - так не проще ли было попросту придушить Кирюшу, быстро и гуманно, да и утолить голод… напрямую? Разве не так?
Мы стыдливо потупились. Да, поразительно, что нам, обуянным инквизиторским ражем, самим не пришла в голову такая очевидная и разумная мысль.
- То-то и оно! – внушительно провозгласила воспитательница. – Главное, ребята, никогда не терять головы и всегда мыслить логически. Усвоили? Точно? Ну, прошу к столу!
Я провел в том лагере целый месяц. Это было чудесное и очень полезное время. Там я получил еще много уроков разума и доброты, что безусловно повысило уровень моей нравственной культуры, в конце концов позволив стать таким, каков я есть сейчас.
Именно оттуда началось мое духовное становление. Первый из моих жизненных университетов. Фирма по экспорту девочек в Таиланд, отряд наемников в Анголе, колабрийская Ндаренгетта – все это было уже потом. Там же, в лагере нравственного воспитания, я сделал первые робкие шаги к просветлению. И сохранил о том замечательном месте самую светлую, благодарную память!