Три счастливых дня
было у меня...
Мы встретились в метро. Только теперь я смог немного успокоиться. Я так боялся, что что-нибудь произойдет, и в последнюю минуту ты откажешься от поездки. Мы познакомились в прошлом году самым банальным теперь способом - по Интернету. Сначала были письма - самая лучшая пора, когда еще ни один не представляет собеседника, вернее, представляет, но так, как ему этого хочется. Ты даже предложила мне угадать твой портрет, но я плохо угадываю и еще хуже запоминаю лица. Да и описывать их тоже не умею. Потом мы встретились, и в первый момент я был немного разочарован, впрочем, это было только до того, как я услышал твой голос. И вроде бы ничего в нем не было особенно завораживающего, но я как-то сразу почувствовал в нем что-то, заставляющее и сегодня сжиматься мое сердце. Через полчаса нашего первого разговора я уже совсем забыл, что со стороны ты мне не очень понравилась, а потом чем больше я вглядывался в тебя, тем больше мне хотелось смотреть и смотреть, тем больше я прикипал к тебе.
В общем, тогда, после трех встреч, ты как-то резко бросила меня. Именно бросила: не позвонила, не придумала какого-то щадящего повода, хотя и тогда и сейчас, никакой повод меня бы не утешил. Я тосковал по тебе, бросался в новые знакомства, реанимировал старые, все было безуспешно. Каждый раз, вспоминая тебя, я вновь и вновь пытался как-то исподволь увидеть, встретить тебя невзначай, но ты будто исчезла. И каждый раз после неудачной попытки я прекращал поиски до следующего приступа тоски по чужой женщине, которую видел всего-то три раза.
И вот, после очередного такого приступа, я мобилизовал все свои способности и связи. И мне, наконец, повезло - спустя почти год, я снова слышу твой голос. Мы вновь встретились, но в твоей жизни что-то произошло, а впрочем, так оно и должно было быть, ведь я был просто пешеходом, с которым ты столкнулась и из вежливости раскланялась на перекрестке. Наверное, тебе, как любой женщине, стало хоть на миг приятно, что кто-то так надолго запомнил тебя и старался все это время вновь встретиться с тобой. А может быть, сыграло и то, что я вдруг оказался в такой ситуации, когда и самый черствый человек не оставил бы меня в одиночестве. Так ли, по-другому ли, но ты совершенно неожиданно согласилась поехать со мной на три дня в Горы. Не было для меня места желаннее, как и не было более желанного попутчика, чем ты. Все эти несколько дней я волновался, как в юности перед экзаменом. Мне так хотелось, чтобы тебе было со мной хорошо, хотя не меньше мне хотелось, чтобы и мне с тобой было хорошо. Как мечталось и представлялось уже давным-давно...
Почти час наш автобус петлял по улицам города, натыкаясь на каждом углу на светофоры или пристраиваясь в хвост длинной вереницы автомобилей. Все это время я чувствовал, как ты напряженно сидишь рядом, инстинктивно принимая каждое мое предложение «в штыки», вернее, в маленькие «штычки», скорее даже в «шпильки». Ты старалась быть лояльной, но было видно, что тебе это плохо пока удается. Но вот стемнело. Теплое нутро автобуса примиряло и убаюкивало. За окном мелькали уже наряженные к Рождеству елки на площадях и улицах и елочки в окошках маленьких уютных домиков. Все навевало предпраздничное настроение.
Вскоре появился первый снежок. А вот уже автобус пошел на подъем. Немного укачивало, за темным окном проглядывались то лента отсвечивающей лунной дорожкой реки, то снежный склон, круто уходящий вверх. Автобус тормознул возле автомобильной стоянки, мигнул красными фонарями на повороте и исчез. Наступила полная тишина и такая же темнота. Ни огонька.
Но вот уже слышен шум речушки, я помню, что где-то тут должен быть мостик, по которому нам надо перейти ручей, чтобы выйти на дорогу к нашему отелю. Ощупью - дорога плотная, а шаг в сторону - по колено в сугроб, вышли на дорогу, и вот уже впереди огни, и, словно в честь нас, неожиданный фейерверк расцветил темное небо. Голоса, приветливые лица - мы в тепле, дома, ведь теперь этот отель наш общий с тобой дом на три дня. Кроме нас в отеле еще только группа школьников с тремя воспитателями, которых мы, не сговариваясь, обозвали за глаза «дядьками». Через полчаса мы уже ужинали в уютном зальчике, среди шума и гама ребятни, проводящей свой вечерний досуг.
Мы еще посидели, глядя на шумные развлечения детей, но как ни тяни, а надо устраиваться. И вот, еще несколько часов назад совсем чужие, впрочем, и сейчас не ближе, мы все-таки устраиваемся в одной комнате, как-то организуя общее пространство. Меня поражает эта метаморфоза, но в какой-то момент я просто забываю о ней. Я вижу тебя: ты вроде бы уютно устроилась, все тебя устраивает, у тебя есть несколько дней отдыха. Я захватил с собой пару десятков любимых дисков, книжку для тебя, которую, правда, рассчитывал читать с тобой вслух, но это уж слишком. Длинный короткий декабрьский день закончился, все вокруг затихло. Погасив свет, мы устроились в разных углах.
Я лежал в полной темноте с закрытыми глазами и думал только о том, что хочу поцеловать тебя. Я пытался представить последствия. Впереди была ночь, за ней еще два дня и две ночи. Я так мечтал об этой поездке, я не мог ошибиться, не мог себе позволить испортить эти предстоящие три дня. Три дня в сказочных Горах с тобой! В какой-то момент мне показалось, что я «поплыл», сознание стало слабеть, как последний луч заходящего солнца, но я каким-то усилием отряхнул сон и сел на постели. С твоей стороны не было слышно ни звука. Даже дыхание не слышно. Всего два небольших шага, а можно уложить их и в один.
Я сделал шаг и опустился на пол возле твоей кровати. Наугад в темноте, очень осторожно, коснулся рукой твоих волос. Это было нелегко! Малейшее движение протеста остановило бы меня. Слишком дорога и желанна ты для меня. Погладил волосы, коснулся твоего уха, почувствовал, как ты повернулась лицом ко мне. Я прикоснулся губами ко лбу. Чуть-чуть... Ты бы могла подумать, что это просто ветерок. Мои губы пересохли от волнения, я продолжался прикасаться ими к твоему лицу. Только чуть-чуть. Вот и твои губы, чуть приоткрыты. Коснулся и почувствовал их вкус. Наверное, этот ягодный вкус - просто остаток гигиенической помады, которой ты защищала губы на ветру, но мне показалось - это твой вкус.
Губы приоткрылись, я провел по ним кончиком языка. Они ответили! Чуть-чуть, но вполне явственно! Я прижался к твоим губам и почувствовал, как голова поплыла, поплыла... И вот, уже наши язычки встретились, сначала осторожно, а потом, будто соскучившись после долгой разлуки, жадно переплелись. Тону в тебе и забываю дышать. Обнимаю, чувствую, как ты подалась мне навстречу. Под рукой хрупкие плечи, острые лопатки, четкая ниточка позвонков. Я провожу по ним пальцами и, прижимая как четки, перебираю их. Ты прогибаешься и вздрагиваешь при каждом моем прикосновении, гнешься, как тростинка. А я уже ткнулся губами в твою шею. Ты чуть сжалась - щекотно, но ведь я потихоньку! А поэтому и щекотно?
Нежная кожа шеи, а вот и маленькая мочка ушка. Ты напряглась, а я воспользовался этим. Второй рукой расстегнул верхнюю пуговичку твоей рубашки, потом вторую, третью... Вернулся к губам, прижал чуть-чуть верхнюю губочку, отдельно, только ее. Ты ответила и забрала мою нижнюю - отвлеклась, и я, осторожно проникая в тепло рубашки, коснулся груди, скользнул пальцами под нее, и вот она уже вся легла в мою ладонь, заполняя ее нежным теплом. Ты чуть-чуть прикусила мою губу.
Надо перевести дух. Мне представилось, что ты - маленькая пугливая косуля, стоишь на тоненьких напряженных ножках и вся дрожишь от волнения. Одно неосторожное движение - и ты улетишь стрелой. А потому я осторожно, по миллиметру, приближаю ладонь, на ней соль, которая так манит косулю. Я должен быть осторожнее сапера. И я, переждав мгновение, чуть-чуть сжимаю твою грудь, а потом, целуя шею, потихоньку спускаюсь ниже и ниже, подкрадываюсь, наконец, губами к соску. Нет права на ошибку! И я сначала чуть-чуть дышу на него. Я не вижу его, но знаю, вернее, чувствую всем своим существом, как он прорастает и наливается, да, именно так, я ощущаю его твердость. Захватываю его губами, забирая совсем, и чувствую вновь и вновь, как ты вся устремляешься мне навстречу. Не бойся! Я не сделаю тебе больно. Как прохладен он только что был, а вот уже весь горит! Я прижимаю его, как спелую клюквину языком - он поддается и вновь твердеет, а главное, начинает так пахнуть! И горчить! Вернее, это не горечь, а терпкость, может быть это и есть вкус дурманящей бузины?
Я целую твою грудь, а ты уже нетерпеливо подставляешь вторую - не обижай подружку, ей тоже очень хочется. И вот я уже, как падишах, владею твоими прелестями. Ласкаю груди, целую и вдыхаю их пьянящий запах. Это уже не только твой запах, но и мой. Так пахнет грудь женщины только под поцелуями мужчины. Обнимаю тебя всю, ты вся в моих руках! Целую глаза, губы, скольжу по шее, и вновь с неутолимой жаждой, как к роднику, приникаю к вставшим сосочкам, прокрадываюсь языком в теплую складку под грудью. Слышу, как тяжело ты дышишь, я и сам сбиваюсь с дыхания. Замираю. Ты - тоже. Отпускаю, как хрустальный тонкий сосуд, еще раз целую твои губы, запоминая их вкус и запах, потом тонкое запястье и тонкие трепетные пальцы. Они отвечают мне и по очереди касаются моих губ. Пока, ухожу, отпускаю тебя, и... резко вздрогнув, просыпаюсь!
В комнате густая темнота и полная тишина. Я даже не уверен, что ты здесь. Черт, мне все приснилось! Дотрагиваюсь пальцами до своих губ и чувствую их сухость. Хочется пить, как в пустыне. Закрываю глаза, но уснуть уже не удается - так и лежу с закрытыми глазами на расстоянии вытянутой руки от желанной женщины. Светает, но солнышко еще скрыто горами. Открываю глаза и встречаю твой спокойный взгляд. Нет, ты отводишь глаза. Ночь прошла. Впереди короткий декабрьский день.
После завтрака собираемся и выходим из отеля. Идет густой снег. Ветра нет, и снежинки, как в рождественской сказке, огромные и пушистые, медленно падают, покрывая все вокруг пухом. Огромные ели, на них шапки снега, верхушки уходят в небо, кажется, что их и не видно. Это густой снегопад закрывает все уже на расстоянии двадцати метров. Ты идешь чуть впереди, а я смотрю на тебя и вспоминаю свой сон. Так, молча, будто бы каждый наедине сам с собой, поднимаемся все выше и выше. Иногда в просветах видны склоны. Внизу все сомкнулось, долины маленьких ручьев и речек только угадываются. Еловый лес сверху кажется сплошной черной шкурой, только на перегибах, как подшерсток, проглядываются белые линии - снежные узкие поляны. Зато вверху, когда удается, видны снежные склоны, гребень и редкие фигурки лыжников, крутящих свой бесконечный серпантин. Так мы гуляем, думая каждый о своем. Не знаю уж, о чем думаешь ты, а я - только о тебе.
Уже в сумерках, протаптывая глубокую тропку, идем к соседнему отелю в сауну. Отель с темными окнами, нет ни одного постояльца - еще не сезон. Вокруг тихо, только откуда-то появившаяся кошка притворно льнет к ногам, а потом катается по снегу, по-собачьи предсказывая пургу. Нас встречают с улыбкой и добродушием - сейчас каждый гость желанен. Раздеваемся по очереди, стараясь не глядеть друг на друга, заматываемся в простыни, а я думаю о том, как быстро мы привыкли к совсем недавно просто невозможному - совместному пребыванию мужчин и женщин в сауне и бане. Теперь этим никого не удивишь.
В большом пространстве сауны прохладно, скорее туда, за стеклянную дверь, в жаркое нутро парилки. Ты уже вытянулась на верхнем полке, подставив пяточки к каменке. Такие розовые аппетитные пяточки.
- Обожжешься! - сказал я.
- Нет, ты потрогай, у меня ноги совсем ледяные! - И ты протянула ногу мне, чтобы я мог убедиться в этом сам. Я взял в руки твою легкую ступню. Тонкие щиколотки.
«Откуда у меня к ним такое бунинское пристрастие?» - успел подумать я. Сжал щиколотку, а второй рукой щекотнул подошву. Пальчики сжались, и ты чуть отдернула ногу. Я не пустил. Ты лежала с закрытыми глазами, прикрывшись лишь простыней, под которой все отчетливее проявлялось беззащитно обнаженное тело. А я держал твою ногу, дразнил пальчики, сжимавшиеся, будто бы пытавшиеся спрятаться от меня, и чувствовал твою легкую нервную дрожь.
Я склонился и тихонько поцеловал сначала косточку на ноге, а потом чуть куснул тебя за палец. Нога дернулась, но не сильно, не отдернулась, а осталась в руке. Я стал целовать ее, поднимаясь по нежной внутренней поверхности все выше и выше, сначала только к колену. И вот уже гладкая нежная кожа возле самой коленочки. Я называю это место щечкой, потому что здесь такая же упругая и гладкая кожа, как на румяных щечках карапузов. Теперь можно прокрасться в потайное местечко под самой коленкой. Простыня уже не спасала - открылись бедра, а между ними и темный русый мысок. Ты не просто закрыла глаза, я вижу, как ты сжала веки, даже лоб наморщила. Боишься? Не бойся, я и сам боюсь!
Ласкаю горячие влажные бедра, все в мелких соленых бисеринках пота, который выжимает жар каменки. Сам я этого жара не чувствую. Горит внутри, будто стена лесного пожара, раздуваемого ветром. Ладонями приподнимаю тебя, но ты уже сама подалась навстречу, дышишь тяжело, голову запрокинула. Не могу больше сдерживаться и осторожно раздвигаю твои ноги. Ты вся распахнута и беззащитно раскрыта, как маленькая устричка. Губами жадно тянусь к нежному розовому чуду. Неожиданно твоя ладонь закрывает от меня все! Остается только целовать плотно сжатые пальцы - нет, они неумолимы! Пытаюсь ослабить плотное кольцо простыни, чтобы теперь воочию увидеть спелые клюквины грудей...
Жарко, ломит затылок. Открываю глаза. Ты, вся в испарине на одном полке, я, угорая от жара, на другом, между нами раскаленные камни. Ты медленно, будто просыпаясь, поднимаешься и уходишь из парилки. Песок в часах уже давно весь пересыпался, сколько же времени прошло? Опять приснилось?!
Сквозь стекло двери вижу твою девичью фигурку, узкую спину и маленькие плотные ягодицы. Как у девочки! Ты вся под струями, такая близкая и недоступная! Похоже, мне все это опять привиделось. Отвожу взгляд, опережая твой поворот на мгновение. Все в рамках приличия. Так и ходим по кругу: ты в парилку - я под душ, ты отдыхать - я в парилку. Долго ты не выдерживаешь. Уходим, оставляя жар сауны и моих грез.
Сидим в пустом ресторанчике, тянем густое пиво, горечь которого не может перекрыть горечь моего разочарования. Ты говоришь мало, больше я. Рассказываю что-то из своей вековой жизни, а сам отключаюсь и не слышу ничего. Смотрю и смотрю на тебя. Тебе не нравится, что я тебя разглядываю, хотя вполне возможно, что ты только делаешь вид, что тебе это не нравится.
Возвращаемся в наш большой и уютный дом. Ребятня, красная с мороза, шумная, неугомонная, носится по дому, вся в делах и играх. Позже, утихомирившись, садятся в круг с гитарой и поют, поют песни, как и мы когда-то.
У нас только в марте бывает такая погода, как здесь в декабре. Сидим внизу у бара. Шум и компания не наши, но и нам приятно погреться у чужого костра. Сидим, как у моря, и, слушая рокот прибоя - песни на иноземном языке, продолжаем думать каждый о своем. Я все время чувствую, что ты где-то далеко-далеко. Ты согласилась побыть со мной эти три дня, как птица, которую уговорили посидеть на плече перед дальним перелетом в другие страны. Вот ты и нахохлилась, отдыхаешь, набираешься сил, а сама думаешь о том, как бы улететь скорее дальше. Потерпи, недолго осталось.
Час ночи. Внизу по-прежнему поют. У нас тоже песни. Слушаем музыку, песни нашей жизни, а я все гляжу на неровную линию волос на тонкой шее, на рыжеватый вихор у виска, на твои пальцы, а больше в глаза, то пронзительно голубые, то темно-серые, то теплые, даже родные, то насмешливо-веселые, а то грустные-грустные.
Не гляди назад, не гляди,
Просто времена переставь,
Спят в твоих глазах, спят дожди,
Ты не для меня их оставь.
Перевесь подальше ключи,
Адрес поменяй, поменяй,
А теперь подольше молчи,
Это для меня.
Мне-то все равно, все равно,
Я уговорю сам себя,
Будто все за нас решено,
Будто все ворует судьба.
Только ты не веришь в судьбу,
Значит, просто выбрось ключи.
Я к тебе в окошко войду,
А пока - молчи.
В комнате мягкий свет. Ты забралась с ногами на постель, свернулась клубочком и читаешь мою любимую Токареву, иногда поглядывая на меня поверх очков. Очки модерновые, без оправы, их почти не видно на твоем лице, а взгляд мне достается учительский, строгий. У тебя это, наверное, уже просто профессиональная привычка. Я же по-прежнему разглядываю тебя, стараясь запомнить надолго. Поражаюсь, что знаю твое лицо много лет - ты удивительно похожа на мою одноклассницу, и никогда не думал, что спустя тридцать лет буду получать столько удовольствия, разглядывая такое знакомое, казалось бы, лицо.
У меня опять приступ неизлечимой хронической болезни, не имеющей научного названия. Ее симптомы в том, что больной неистово придумывает каждый раз себе новую героиню, выбрав для этого ничего не подозревающую жертву. Вот и сейчас, ты косишься недовольно и не представляешь, какая ты необыкновенная и желанная в моих мыслях-фантазиях. И всему, каждой черточке, каждому твоему движению, каждому слову и даже самому молчанию, я придаю только мне известный смысл! И вот ты уже Сказка, Поэма, Песня! В моих фантазиях ты можешь полюбить меня, как никого на свете, в них все наши ночи - арабские сказки. Ты - моя Суламифь! А кто тогда я? Соломон? Нет, природная скромность не позволит мне столь роскошного сравнения, оставим это пока без ответа. У меня свои мысли:
Губы окаянные,
Думы потаенные,
Бестолковая любовь,
Головка забубенная.
Все вы губы помните,
Все вы губы знаете,
До чего ж вы мое сердце
Этим огорчаете.
Вот ты и сомлела. Сон обнял тебя мягкой кошачьей лапой, провел по векам, унес твои птичьи мысли вдаль. Не торопись - еще успеешь улететь. Я тебя держать не стану, знаю, что такие птицы в неволе только умирают.
Как ты, наверное, устала от меня, от моих бесконечных рассказов, которые сплелись и спутались в безнадежный клубок, от всех этих песен, вызывающих воспоминания и смутную тоску-печаль, от стихов моего любимого Евтушенко, впрочем, я не рискнул их тебе почитать, видел, что насыщение уже полное. Недаром отец когда-то назвал меня человек-гора. Смысла в этом немало. Я и Гора, и Море, Океан. Валом своей тоски-безнадеги могу захлестнуть не один костер, даже на хороший лесной пожар меня хватит. Зачем тебе все это? Нет, тебе еще лететь далеко, к теплым краям, к свежему ветру, к радостной жизни.
Побрел я берегом туманным,
Побрел один в ночную тьму,
И все казалось мне обманным,
И я не верил ничему
Ни песням девичьим в долине,
Ни воркованию ручья...
Я лег ничком в густой полыни
И горько-горько плакал я.
Но, как мое, мое владенье,
В текучих отблесках огня
Всходило смутное виденье
И наплывало на меня.
Я видел - спит у ног собака,
Костер занявшийся гудит
И женщина из полумрака
Глазами зыбкими глядит.
Эти строки Евтушенко написал, когда мне было всего два года от роду. Я зажег свечу, прикрыл свет от тебя, поправил твое одеяло. Ты спала, как ребенок - лоб ясный, сны отлетают. Я устроился на полу и вот уже перед глазами дом, тот, что на другой стороне ручья, он виден прямо из нашего окна. А в доме том камин, огонь на больших поленьях, ты в кресле под пледом, и я рядом.
Чуть в стороне наша собака - «немец» - овчарка с рыжей шерстью и черным «седлом». Пес положил морду на большие лапы и смотрит на меня, редко моргая, как смотрел на меня Яцек. Впрочем, это он и есть. И ему не нужно большего счастья, чем видеть меня - своего хозяина. Он ловит каждое мое движение и терпеливо ждет, когда перед сном я выведу его на свежий снег, который сочно захрустит под нашими ногами. А я смотрю на тебя, я даже держу тебя за руку, чувствую твои легкие теплые пальцы. Я так люблю этот колючий магнетизм, эти слабые токи, возникающие всегда, когда я держу твою руку. Мне так хочется, чтобы ты вышла с нами погулять, но уже поздно, на улице мороз, а ты мерзлячка, и мне жаль тебя поднимать. Ну, что ж, вот тебе перед сном кружка черного чая с молоком, как ты любишь, а мы скоро, не скучай...
Свеча трещит, оплывая, чадит и гаснет. Темнота. Пора и мне спать. Скоро утро. Последний наш день без суеты - только мы вдвоем, одни на всем огромном свете.
Солнце отражается на узорах изморози - на улице мороз в пятнадцать градусов! Окна замерзли, ничего не видать. Облака, из которых целые сутки сыпал пушистый снег, растащило. Голубизна, мороз и ветер. Как хорошо просидеть в такой день в тепле, в неспешном течении дня, поглядывая иногда в протаявшее оконце, зная, что никуда не надо идти. А в оконце прекрасный вид: вековые ели, стряхивающие шапки снега, ослепляющее голубое небо и прянично-красивый домик, в котором живут, наверное, счастливые люди.
Мы все-таки выбрались на мороз ненадолго. Ты укуталась по самые глаза, а глаза спрятала за солнечными очками. И сразу стала для меня недоступной. Тебе так легче? Ручеек отчаянно боролся с морозом. На разливах лед уже нарастал заберегами, но на стремнинках и маленьких порожках ручей был неподвластен даже такому морозу. Вода живой струей утекала далеко вниз, в долину. В этом движении утекало и само время, непрерывное и вечное, убеждая лишний раз, что мы лишь попутчики на каком-то его участке. А у меня в голове все свое крутится:
Слушай, на время, время позабудь,
Лучше, тебе спою я что-нибудь,
Чтобы теплели строгие глаза,
И не оглядывалась больше ты назад.
С мороза румяная, ожившая и повеселевшая, ты со вкусом пьешь чай, потом я чищу тебе апельсин, наполняя комнату уютным запахом, всегда напоминающим мне детство. Мы опять болтаем, вернее, я вновь что-то бесконечное рассказываю, не давая тебе читать. Не сердись, ведь читая книжку, ты оставляешь меня одного. А я и так все время один. Потерпи, завтра кончатся наши каникулы, и разойдемся мы с тобой, как в море корабли.
Корабли расстаются, как женщины,
Все судачат, все хрипло кричат,
Кораблям, где-то гавань обещана,
И рюкзак брошен в угол с плеча.
Ты стоишь, словно белая Истина,
Ты молчишь, как великая Скорбь,
Подожди, дай разлуку мне выстрадать,
Путь до встречи не легок, не скор.
В какой-то момент, на пределе твоего терпения, я уже и сам понимаю, что пора и меру знать, замолкаю и отпускаю тебя. Ты погружаешься в книжку, а я, словно всплывшая лодка, маюсь без дела, отмечая с грустью, как неумолимо кончается этот теплый день в морозных Горах.
Спускаемся на ужин, вновь окунаясь в суету детской ватаги. Как неутомимы они, как светлы и радостны их глаза! А ведь я помню себя вот таким, как этот парнишка, и таким, как этот. Было это все, кажется, только вчера.
Прощальный вечер. Теперь уже свеча наша общая, но догореть она не успеет - осталось слишком мало времени. Пьем горячее вино с пряным запахом гвоздики и корицы, говорим неторопливо. Последняя ночь и... ничего. Уже под утро проваливаюсь в плотную темень сна, и вновь ощущаю твое напряженное и податливое тело, тугой излом, как у ствола молодого дерева. Чувствую твои губы в корице и гвоздике, теплый и уже родной запах груди, горьковато-миндальный вкус сосков, чувствую персиковую пушистость ног, и угольно-обжигающий жар лона. Проникаю под тугую тетиву резинки, ну, куда еще заведет фантазия? Осталось совсем немного, ну же! Жарко, жарко, желание жжет, как секущий жаркий ветер Сахары, губы пересохли, каждый раз одно и то же ощущение жажды. Я жажду тебя. В пылу ощущаю, как ты идешь навстречу, как легки твои прикосновения, как воздушны твои поцелуи, как льнет ко мне твое тело, нет, это слишком, даже для сна! Я еще какое-то время просто лежу с закрытыми глазами, не хочу их открывать, сон уходит медленно-медленно, растворясь, рвется на части и тает, как туман в горах. Ну, погоди, задержись еще чуть-чуть! Мои руки еще помнят тепло твоего тела, хотя и не было ничего, да и быть не могло.
Помню, как ты говорила, что не любишь лгать и скрывать. В чем только эта ложь? В том, что ты оставила одного, а поехала со мной? Или в том, что, согласившись поехать со мной, ты осталась вся там, с чужим, скованная то ли обязательствами, то ли еще чем-то? Как-то пресно все получается. Или, наоборот, кисло? Ни себе ни людям.
Я, оказывается, давно проснулся. Голова просто раскалывается от боли. Нет, это не на погоду. Это несбыточные желания и неуемные фантазии распирают до инсульта. Как говорила моя ангел-хранитель Елизавета Кузьминична, имеют право возникать только те желания, которым суждено исполниться. А вот безнадежным желаниям нельзя даже давать возможность нарождаться, да где только силы взять, душить их на корню. Ты смотришь на меня с участием, хочешь как-то помочь. Значит, даже головную боль скрыть не могу.
- Посиди со мной, - прошу я. Ты садишься рядом, кладешь свою ладонь мне на лоб. Вот и дождался. Вновь неуловимое покалывание, боль уходит, остается только тепло твоей ладони, а значит, твоего тела. Вот мы и коснулись друг друга на прощание. Правда, ты вся напряжена, а может быть, это в тебя перетекает мое напряжение, напряжение всех трех жарких ночей, которыми я так наслаждался тобой. Никогда у тебя не было и не будет такого любовника с такой же страстью и неукротимостью, как я.
Эта комната - бочонок о два дна
И сюда приходит женщина одна.
Меж ключиц ее цепочка круглых бус,
Он губами знает каждую на вкус,
Он срывает их, как капельки с листа,
А она стоит, как девочка чиста.
Это черт ее придумал или Бог,
Это грезил ею Пушкин или Блок,
И кому была завещана в века
Эта смуглая точеная рука.
Эти темные печальные зрачки
Открывали все засовы и замки,
И доступны все дворцы и все дома
Это в дом приходит истина сама.
Ты отнимаешь ладонь, и я чувствую, как с моего плеча взлетела отдохнувшая птица. Она даже не сделала прощального круга, не махнула на прощание крылом, а полетела прямо по своим делам. Собираемся быстро, выходим раньше времени - тебе уже не терпится, а я не перечу. Садимся в пустой автобус, который катит с Гор, серпантином спускаясь в долину все ниже и ниже. Люди потихоньку заполняют автобус, принося с собой морозную свежесть. Почти как «Миф-универсал» из набившей оскомину рекламы на ОРТ. Пошли городки и городочки, снег темнеет и тает, а вскоре исчезает совсем как все, что было за эти три дня. Да и было ли? Ты уже совсем чужая, в мыслях далеко отсюда, тебя будто и нет рядом. Беру твою ладонь, но чувствую, как пальцы хотят уйти, освободиться, а ведь я обещал не держать. Отпускаю...
На перроне ветер, неуютно. Подходит поезд, еще какие-то минуты мы рядом, хотя давно уже врозь. Ты кладешь мне руку на плечо - спасибо, мол. Ну, что ты, это тебе спасибо! До Рождества еще десять дней, а моя сказка уже прозвучала. Пока, пока. Еще одна попытка стать счастливым? Ухожу, и в этот миг вспоминаю своего любимого Евтушенко:
Последняя попытка стать счастливым,
Припав ко всем изгибам, всем извивам
Лепечущей дрожащей белизны
И к ягодам с дурманом бузины...
Дольни Мисячки, декабрь 2001 г.