Слесарь Коля был интеллигентом. В первом поколении. Он имел среднее специальное образование – окончил холодильный техникум, – читал художественную литературу и не употреблял матерных слов без крайней на то нужды. Конечно, когда его напарник – слесарь Витя, неуклюже переступая на стремянке, которую для страховки придерживал Николай, отдавил ему четыре пальца на правой руке, Коля не стал церемониться и выбирать выражения. Не до них было. Покрасневший от боли и праведного гнева он выдал такую тираду, что глуховатая вахтерша, сидевшая метрах в пятидесяти и обычно не слышащая, даже когда ей кричали прямо в ухо, в этот раз все поняла. И не только по губам. И еще долго с перепугу судорожно и мелко крестилась дрожащей рукой.
В обычной же ситуации Николай Квашнин, несомненно, был интеллигентом. Он даже на работу приходил в коричневом твидовом пиджаке, наглаженных брюках и в скромном, в тон, галстуке, чего не позволял себе даже начальник лаборатории. Выезжая на объект, Николай прихватывал старый, потертый, как у заслуженного профессора, портфель, в котором, кроме необходимых инструментов, держал аккуратно сложенный синий халат. Его он надевал, приступая непосредственно к своим обязанностям. Обязанности были не хирургические, а слесарные, но аккуратность никогда не помешает.
Николай работал в группе физических исследований. Нет, не подумайте, пожалуйста, что слесарь Коля был физиком! Если интеллигент, так сразу физик, что ли? Физику Коля изучал когда-то в школе, да еще одолел краткий курс в техникуме, с тех пор и помнил только один закон физики, кажется, первый, да и то потому, что тот запомнился в простонародном исполнении: как аукнется, так и откликнется. Коля, его приятель и коллега Виктор, их непосредственный начальник мастер Аркадий и сидящая в конторе на должности техника перезрелая девица Надя – вот и вся группа этих самых исследований, входящая в состав лаборатории охраны окружающей среды и промышленной санитарии. От этой самой группы, называемой так серьезно, всего-то и требовалось, что определять уровень шума и вибрации на рабочих местах, это в децибелах, освещенность – это уже в люксах, но самое интересное, что Коля любил больше всего, – замерять эффективность вентиляции на все тех же, будь они неладны, рабочих местах.
Ну, а теперь надо сказать главное: все это происходило не на каком-то большом заводе или фабрике, и уж тем более – не в научном учреждении, а на самом что ни на есть настоящем Тюменском Севере, в управлении по добыче нефти и газа. Добыча нефти – дело, конечно, тонкое и сложное, но это мало кто знает и понимает, а так как большинство думает совсем иначе, то и делается это дело просто и грубо. Со стороны кажется, что и работы всей только скважины пробурить, а дальше она – нефть – дуром сама по трубам так и прет. Но для порядку возятся вокруг скважин то операторы по добыче (с ударением на первый слог), то операторы по исследованию, а случись что, подкатывают уже большим табором ремонтники всякие ПРС и КРС (подземный ремонт скважин, капитальный ремонт скважин) – во всем этом без бутылки и не разобраться. Я, в общем-то, и не собираюсь этого делать, просто подвожу читателя к мысли, что в огромном хозяйстве, каким обрастает добыча нефти, находится множество разных предприятий: автомобильных цехов, ремонтных, механических мастерских… и так длинный список можно нарисовать, но не интересен он. Все это грязные, промасленные и закопченные от выхлопных газов, плохо отапливаемые в сорокаградусные сибирские морозы помещения, в которых работают и мучаются сотни и тысячи грубых и нетерпеливых людей, отрабатывая, как им кажется, «длинный» северный рубль, который, на самом деле, если учесть все нюансы: цены на все вокруг и потраченное здоровье – таковым и не является.
Так вот, у каждого на рабочем месте, в соответствии с нормами и правилами, должно быть сухо, чисто и тепло, ярко освещено, не очень шумно и уж тем более – не тряско, так как эта вибрация – по-научному – может в пять лет разбить организм так, что и стакан ко рту не поднесешь. Тот, кто эти нормы придумывал, сам, наверное, никогда на месторождениях не был, поэтому народ и сами нормы, и бессмысленную суету группы физических исследований высмеивал зло и грубо. Николай на эти насмешки не обращал внимания: деньги ему платили большие и исправно, числился он самым что ни на есть простым слесарем пятого разряда, значит, принадлежал к пролетариату-гегемону, обижать которого в нашей стране всерьез никому не позволялось.
Работу свою Коля привык делать степенно и аккуратно, не забывал надевать чистые рукавицы, а после возвращения в балок, где размещалась их контора, всегда мыл руки с мылом и мазал кремом, потом уже доставал принесенный с собой торбазок и обедал со вкусом, рассказывая бесконечные истории из самого насыщенного периода своей жизни – трехлетней службы на Тихоокеанском военном флоте.
Освещенность замерялась небольшим прибором типа тестера: подставил на рабочем месте под закопченный светильник, стрелка и показывает, что темно здесь, как у негра, хоть глаз коли, а чтобы светлее было, надо светильников добавлять да лампочки в них помощнее вкручивать. Напишут такую умную рекомендацию и пошлют по инстанции, через год приедут снова замерять, а все по-старому, можно прибор даже и не включать, чего зря батарейку пользовать.
Вибрацию и шум замеряли бельгийским прибором, тоже не велик – с толстую книжку с клювом-микрофоном на торце, но стоит огромных денег, поэтому мастер его обычно никому не доверяет: и носит сам, и сам включает, тем более что там по спектру как-то раскладывают, в общем, не слесарное это дело. И испытания вентиляции на эффективность, которые с помощью никелированной трубки Пито выполняются, мастер Аркадий старается делать сам, иначе можно и под сокращение штатов попасть. Нет, конечно, Аркадий сам на стремянку не громоздится и с никелированной трубкой Пито в вытянутой руке по десять точек в каждом сечении не замеряет – это дело не барское, то есть, не мастера, а вот над спиртовым барометром корячиться, ловить подергивания мениска и в книжечку записывать, чтобы потом по формулке, которую он ото всех прячет, посчитать и выдать заключение, приходится – каждый специалист должен доказывать собственную необходимость, а еще лучше – незаменимость, хотя в свое время вождь всех времен и народов сказал, что незаменимых людей в нашей стране нет.
Интеллигентный же слесарь Коля в этой исследовательской работе выполняет самую ответственную операцию: специальным молотком с остро заточенным клювом он пробивает отверстие в вентиляционном воздуховоде, в которое и вводит потом загнутый крючок трубки Пито. Короб воздуховода, наполненный нагнетаемым вентилятором воздухом, дрожит, мелко вибрируя, словно в предчувствии предстоящей дефлорации, а Коля, напряженно стоя на стремянке, контролируя равновесие, как эквилибрист под куполом цирка, замахивается только ему известным способом, наливая кисть тяжестью, и бьет коротко и точно, пробивая аккуратную дырочку в два сантиметра диаметром, потом отклоняется, чтобы полюбоваться филигранно исполненной работой, и, чмокнув губами от удовольствия, говорит: «Как у Нади!» И так при напряженном графике до пятидесяти раз на дню, хотя бывают и у мастера «проколы»: то ли жесть слабоватая попадется, то ли рука от усталости становится неточной – ударит и вместо аккуратного отверстия получается рваная пробоина. Коля, конечно, переживает, молчит, не может он, как ни крути, присвоить такой некачественной дыре свое фирменное клеймо «как у Нади».
А между тем Надя не какое-то мифическое существо, а самая что ни на есть живая женщина лет тридцати с «хвостиком», вполне тянущим уже лет на восемь, с круглым хитроватым личиком и блестящими глазками, выдающими такую пройду, что еще поискать надо. В группе физических исследований Надя числилась техником с окладом в 115 рублей, но северные накрутки и постоянная премия превращали прозаический оклад в баснословные для ее земляков из дальней ставропольской деревни 350 рублей, а ведь еще надо учесть, что за эти деньги и делать-то ничего не приходилось, разве что приходить пять дней в неделю на работу в балок, что стоял на краю большого оврага, давно превратившегося в свалку-помойку. Условия в конторе не слишком комфортные: зимой обычно на полу температура выше нуля не поднимается, и ноги мерзли даже в валенках, в которые Надя переобувалась, снимая дорогие фасонистые сапожки.
К технике Надя не имела никакого отношения. Она вообще-то после восьми классов долго перебирала незатейливые профессии от повара до телефонистки, пока, наконец, по счастливой случайности не окончила курсы массажисток. К тому времени она уже достаточно хорошо стала разбираться в жизни и вскоре после многоходовой комбинации, в которой ей пришлось и попотеть, и даже попеть, где надо, ухитрилась устроиться на работу в богатый пансионат «Нефтяник» на берегу самого черного в мире моря. И вот тут удача разом вознаградила ее за все мытарства и труды, сведя сказочным образом с самим замначальника главка, которому уж так понравились нежные сильные руки Надюши, как по-домашнему ласково он ее называл, а потом и более сокровенные места, что после трехнедельного курса релаксации, находясь под большим впечатлением, начальник наградил Наденьку собственноручно написанной запиской, которая по ее приезду в далекий северный городок не хуже «сим-сима» открыла волшебную дверь в закрытые для простых смертных штаты научной лаборатории, записав ее на волшебную строчку техника с неопределенными обязанностями и даже с вручением ключей от новенькой однокомнатной квартиры из оперативного резерва. Такова оказалась немыслимая сила ее массажа и прочих услуг!
К большой «зряплате», как пренебрежительно называли свой заработок заевшиеся дамы в лаборатории – сплошь жены и любовницы высокого начальства, Надежда привыкла быстро, а вот к пронизывающим северным ветрам и морозам, властвовавшим в этих краях по девять месяцев в году, привыкать не могла и не хотела. Очень быстро она поняла, что здесь счастья не найдешь, а счастья хотелось простого, бабьего – мужа да ребеночка, но где-нибудь в краях более благодатных, а лучше всего – в родном Ставрополье, хотя чего уж привередничать, и Надя каждое лето терпеливо отправлялась на «юга», чтобы, пользуясь большим северным отпуском, выловить в огромном море жаждущих быстрых радостей холостякующих мужиков подходящего претендента на ее сильную руку и большое истосковавшееся сердце.
Обхождению с мужчинами Надежда была обучена, недаром замначальника главка так щедро отблагодарил ее когда-то, проблем с претендентами не было, наоборот, отбиваться приходилось, но народец попадался все не тот: погулять, поразвлечься – пожалуйста, денег на нее не жалели, но почти у каждого на ее вкус достойного мужчины в конце концов оказывалась дома жена да двое-трое детей. Так в поисках, трудах, удовольствиях и разочарованиях прошло несколько летних сезонов. Надя почувствовала, что молодость, а с ней и свежесть и привлекательность стали испаряться с большой скоростью, долгие северные зимы делали свое гнусное дело, и еще немного – и навсегда останется Надежда перезрелой бобылкой. Пришлось пересмотреть критерии, поступиться принципами, поменять, так сказать, социальную базу и даже поработать над своим имиджем, как сказали бы сегодня специалисты, чтобы нацелить себя на более простой, но верный вариант, в котором все шло от противного. И в этот раз получилось!
В первый же день, обосновавшись в санатории, Надежда, исходя от противного, выбрала немолодого и некрасивого мужчину, подсекла его и уже на второй день, выяснив все необходимые детали его частной жизни, подавив свое внутреннее сопротивление, мечтавшее о красавце-принце, принялась, словно «черная вдова» – паук-тарантул, плотно пеленать его в клейкие ласковые сети. Мужичок оказался главным специалистом совхоза-миллионера, жил неподалеку, по северным меркам, от моря в богатой кубанской станице, имел свой дом, большое хозяйство, виноградник и прочие дела. Жена его несколько лет назад умерла, остался сынишка лет восьми, и мужичок был не против, чтобы Надя родила ему еще и дочку. В общем, после нескольких жарких южных ночей он уже не представлял своей жизни без Нади, а она решила, что перебирать больше нет сил, и согласилась на предложение, не став раздумывать даже пяти минут: прыгнула как в омут с закрытыми глазами. Конца сезона дожидаться не стали, собрались и поехали к Степану Тимофеевичу – на смотрины и окончательную оценку выданных обещаний.
Дом оказался огромным особняком, с улицы в два этажа, а со двора – все четыре, хозяйство большое, справное, но вела его мать Степы – небольшая сухонькая старушка ни разу не поднявшая на Надю глаз, сыночек тоже был тихим, аккуратно одетым мальчуганом, с которым проблем не предвиделось. Степан водил невесту по дому, показывал чуланы и погреба с запасами и винами, потом принес откуда-то пачку сберегательных книжек на умопомрачительную сумму, а когда вывел из гаража новенькую белую «Волгу», все сомнения Надежды окончательно растаяли. Неделю они со Степой ездили по его друзьям и родственникам, угощались сытно и изобильно, потом подали заявление в станичный ЗАГС, и Надежда уехала домой – увольняться и навсегда прощаться со своим порядком поднадоевшим Севером.
Был конец августа, северяне валом возвращались из отпусков к местам своего проживания, самолетом летели счастливчики, а все остальные забивали под завязку вагоны, как во времена смуты или гражданской войны, или покорно ждали своей очереди, разложившись табором на холодном мраморе Тюменского вокзала. Кругом стоял непрекращающийся гам, детский плач и вопли матерей, в духоте и жаре последних летних деньков, среди густого настоя запахов перезрелых и уже портившихся фруктов, копченого сала и астраханской воблы, голые по пояс мужики, вывалив наружу загорелые трудовые мозоли – животы – из последних сил наливались жидким жигулевским пивом тюменского разлива, словно стараясь напиться им до следующего лета. Надежда перенесла дорогу с закрытыми глазами, убеждая себя, что все это в последний раз.
В первый же день на работе она объявила о своем надвигающемся счастье и подала заявление об увольнении по собственному желанию. Неделю дамы не могли успокоиться, все обсуждали резкий поворот в жизни товарки, рассматривали фотографии, привезенные ею из отпуска и готовили подарок, который одновременно должен был быть и на память о Севере, и к предстоящей свадьбе. Председатель месткома и несколько добровольных помощниц долго выбирали на необъятных орсовских складах и выбрали большой ковер – вещь, по тем временам, крайне дефицитную и в любом доме необходимую.
Надя, в свою очередь, готовилась к «отвальной» – это должен был быть банкет на широкую ногу, чтобы никто не мог упрекнуть ее в скупости или неблагодарности. Еще и поэтому она тащила с самого юга кубанские деликатесы и большую бутыль красного вина из погреба своего жениха. Предстоящий банкет и отъезд Нади, к которой в группе физических исследований успели надежно привыкнуть, никак не давали войти в нарушенный летними отпусками рабочий график. На объекты под разными предлогами не ездили, а если и выбирались, то работа шла вяло, без огонька. У Коли, потерявшего форму за время большого отпуска, удар был неверный и вместо фирменного отверстия «как у Нади» все время получалась рваная неопрятная дыра, которой он и сам стыдился.
Наконец настал знаменательный день, правда, пришелся он на рабочий четверг. До обеда все старательно делали вид, что работают, хотя больше принюхивались к искушающим запахам, доносившимся из «красного уголка». Наконец уже в три часа дня с негласного позволения начальства мероприятие началось, и после небольшой речи и вручения памятных подарков начали гулять так, что вскоре не смогли уже и вспомнить повод, по которому здесь все собрались. Надежда пришла разодетая, как на свадьбу, в ушах у нее играли радугами тяжелые серьги с камнями – подарок богатого и щедрого кавалера еще с первого года поиска, на пальцах, по северной традиции, были собраны все подарки прошедших через ее жизнь мужчин. По всему было видно, что вниманием Надя пользовалась огромным. Шикарное платье подчеркивало большую, по-девичьи упругую грудь; сильные ноги, чуть излишне полноватые к бедрам, были достаточно смело открыты и привлекали внимание мужчин, благо, погода еще позволяла. Накрытые столы ломились от закусок и бутылок, отражавшихся в хрустале, которым Надежда по случаю обзавелась во время своего короткого романа с завскладом горторга.
Замужние женщины, особенно те, что, торопились за детьми в детский сад, ушли первыми, потом потянулись начальники, за которыми обычно строго следят их жены, а за ними и все остальные. Были и такие, кого пришлось грузить в «Уазик» начальника, чтобы развезти по домам в невменяемом состоянии. Остались только самые близкие – ребята из группы физических исследований. Все были уже хорошо навеселе, да и сама невеста была им подстать, когда возник вопрос кому идти провожать Надежду домой и нести подарок – тяжеленный ковер. Всех дома ждали одинаково разгневанные жены, но мужчинам, не на шутку разогретым спиртным, очень уж не хотелось расставаться с привлекательной невестой, которую они видели, быть может, в последний раз. А Наденька, разрумянившаяся от кубанского вина, смешанного с медицинским спиртом, который выделяли в лаборатории для протирки оптических осей, была чудо как привлекательна и аппетитна. Пока она, сосредоточившись из последних сил, за шкафом переобувалась и подтягивала чулочки, ее коллеги-слесари и мастер Аркадий бросили жребий: удача выпала интеллигентному слесарю Коле. Он взгромоздил туго свернутый ковер на плечо, пропустил вперед сверкающую аппетитными ляжками Надю, заговорщицки подмигнул оставшимся допивать с горя товарищам и, сложив колечко двумя толстыми пальцами, выдохнул с восторгом и предвкушением медленно, словно по слогам, свою любимую формулу: «как-у-на-ди-и». И оба оставшихся горемыки поняли, что Коле предстоит счастье проверить сложившийся у него стандарт на деле.
На следующий день Надя проснулась поздно, как в субботу. Она еще долго лежала, потягиваясь крепким белым телом, вспоминая интеллигентного слесаря Колю, оказавшегося необыкновенно ласковым, изощренным и неутомимым, а потом стала думать о своей предстоящей богатой и спокойной жизни в огромном особняке на благословенном юге.
Она и представить себе не могла, что Степан Тимофеевич окажется невыносимым деспотом, ненасытно требующим своего по пять раз на дню и жестоко из ревности избивающим ее по любому придуманному поводу, что маленькая свекровь-старушка, ни разу не поднявшая на нее глаза, окажется нестерпимой каргой, попрекающей «молодую» куском хлеба и щиплющей ее больно, до синяков, исподтишка, а мальчонка, страдающий припадками эпилепсии, никогда не примет ее за свою умершую мать, а будет ненавидеть люто и ощутимо. Своего ребеночка бог – спасибо ему – так и не даст, и всего через год после свадьбы Надя сбежит обратно на неприютный Север с одним лишь маленьким чемоданчиком, чтобы начать все сначала в расчете на старые связи, которым окажется грош цена.
А слесарь Квашнин пятничным утром впервые опоздал на работу, за что и получил выговор от разгневанной тетки-главинженерши. Но ни выговор, ни тяжелая голова после вчерашних коктейлей не могли омрачить его благостного настроения. На очередном объекте он, переодевшись в халат, извлеченный из потертого портфеля, привычно установил стремянку, поднялся под гудящий и нервно дрожащий в предчувствии предстоящей дефлорации воздуховод, легко налил руку необходимой тяжестью и, грациозно замахнувшись, коротко ударил острым клювом в блестящий бок, оставив аккуратную правильно-круглую дырочку. Мгновение полюбовавшись несомненно художественным произведением своих рук, он повернулся, наконец, к молчаливо наблюдающим снизу напарникам и, победоносно глядя на них с высоты, смачно и авторитетно заявил, перекрывая гул вентилятора: «Как у Нади!».
И все поняли, что оспорить это невозможно – ему виднее.