Рондо

 «Рондо (пер. с фр. – круг) – музыкальная форма, основанная
 на многократном повторении главной темы (круговая форма),
 проводится не менее трех раз в главной тональности… в
 конце «Рондо» появляется кода».
 «Большая Советская Энциклопедия»


1
Последним настоящим мужчиной в их семье был дед. Он родился почти сто лет назад, и назвали его гордым именем Александр. Может быть, в честь Александра Македонского, а может быть, именем убиенного революционерами царя. Теперь этого никто не узнает. Дед был рослым, по крайней мере, так казалось маленькой Алине, веселым, шумным и очень добрым человеком. Он раскатисто хохотал и заливисто, до щедрых слез смеялся, любил прибаутки, анекдоты, страшно хотел стать театральным актером и… евреем. Ну, первое еще можно было объяснить, а вот второе – совершеннейшая загадка, тем более что в те времена уже вовсю лютовали «чернорубашечники», а по украинским местечкам прокатилась волна кровавых еврейских погромов.
В театр дед все-таки попал. Правда, не актером, как мечтал, а ассистентом режиссера - так он сам себя называл. Обязанности в театре у него были самые широкие, в общем, был он при районном гении драматического искусства помощником на все случаи жизни. Роль незавидная, но это позволяло ему жить жизнью любимого театра. В качестве помощника, то есть ассистента, он и попал на афиши. Исконно русская фамилия Козлов показалась ему незвучной и неприглядной, и за бутылку «горькой» он убедил художника переделать ее на афише в благородно звучащую фамилию Козловский.
В суровые тридцатые годы в провинции стало не до театра, надо было кормить семью, и дед стал счетоводом. До гордого звания бухгалтер не дотянул, не хватило образования, а вот фамилия так и приклеилась, и он хоть в какой-то степени стал похож на еврея. Когда же его спрашивали об этом прямо в застольной беседе, он смущенно отводил взгляд, делал какие-то ужимки, и всем становилось ясно, что он имеет некое отношение к тому самому, ставшему всенародно знаменитым Ивану Козловскому.
Алина больше всего запомнила, как дед угощал ее пивом. Девочка с малых лет полюбила горьковатый пенящийся густой напиток. Дед вполне серьезно наливал внучке маленькую кружку, и она, крякая от удовольствия в подражание ему, таким же широким жестом утирала пивную пену с маленьких губ. Дед любил катать ее на коленке, он подбрасывал ее, как в телеге на ухабах и норовил, в шутку, конечно, уронить внучку, пугая ее неожиданными толчками. Алина, хотя и знала, что он ее не уронит и вместе с дедом весело смеялась, но сердчишко бухало в груди и екало от страха – ему ведь не прикажешь. В то время дедуля был уже старым и нигде не работал, он с удовольствием гулял с внучкой, читал ей книжки и баловал пивом. Так и выросла Алина, отдавая предпочтение больше горькому и соленому, чем сладкому, от которого ее так старательно уберегала бабушка. Дед умер, а бабушка пережила его почти на тридцать лет, став для дочери, а потом и для внучки тяжелой непосильной ношей – крестом, который пришлось нести до самого бабушкиного конца.
Отца своего Алина не помнила. Он ушел, вернее, как любит рассказывать мама, сбежал с молоденькой секретаршей, бросив Веру Александровну с двухлетней Алиной на руках. По словам матери, отец был отчаянно красивым злодеем, любил баб и жить без них не мог. Когда Алина выросла, она узнала, что отец, женившись на той самой секретарше, прожил с ней всю жизнь, прижив с ней двоих детей – сына и дочь – значит, брата и сестру Алины, а матери много лет исправно присылал немалые алименты, составлявшие значительную часть их семейного бюджета. Отец всю жизнь прожил на Крайнем Севере, строил там заводы и рудники, за что и получал большую северную зарплату. У нее не было ни его адреса, ни фотографий, она вообще не получала о нем каких-либо известий. Однако, ни злобы, ни обиды, ни чего другого Алина к отцу не испытывала. Его будто никогда и не было в ее жизни, и она никогда о нем не вспоминала. Почему отец так равнодушно оставил свою маленькую дочь и потом за целую жизнь не сделал ни малейшей попытки увидеться с ней, Алина не знала, не понимала и старалась этим вопросом не задаваться.
У Алины была самая близкая и верная подруга – Лиза, с которой они дружили с первого курса университета. На четвертом курсе Лиза попала на практику в заполярный городок, где, по слухам, проживал отец Алины. Наведя справки, она легко разыскала его и с надуманным поводом – якобы в поисках работы для строительного отряда на будущий год – пришла к нему на прием, захватив с собой для храбрости подружек.
Колмогоров, отец Алины, главный инженер крупного строительного треста, был человеком занятым, с первого взгляда хмурым и сердитым. Но, усадив девушек в своем огромном кабинете и предложив им чай с шоколадными конфетами, он с удовольствием стал расспрашивать их о практике, об университете и даже сам рассказал что-то из своей студенческой жизни, развеселив девчонок. Лиза увидела добродушного и очень симпатичного, еще совсем не старого нормального мужика. Она представила, как обрадовалась бы ее подруга, если бы видела его сейчас, и совсем уж было открыла рот, чтобы рассказать Рению Павловичу, так необычно звали его, о дочери, но вспомнила суровый наказ и клятву, которую ее заставила дать Алина, успела прихлопнуть ладошкой чуть было не высказанные вслух слова. Главный инженер посмотрел на Лизу и, словно читая ее мысли, с тихой горечью сказал:
– У меня где-то дочь такая же, как вы, студентка, – и тут же встал, показывая, что разговор окончен – он человек занятой, потехе только час. Лиза в этот же вечер позвонила Алине и, захлебываясь от восторга, рассказала ей, какой у нее замечательный отец. Она убеждала написать ему, позвонить или даже приехать, пыталась продиктовать адрес и телефоны треста. Но Алина жестко и однозначно отказалась, не захотела слушать – нет его для меня, не было никогда и не будет – и положила трубку. Девушка она была стойкая и по-мужски жесткая.

Алина всегда считала, что воспитала себя сама. Мать была слишком занята, да и авторитетом никогда у Алины не пользовалась. Дочь считала ее слабохарактерной и непрактичной женщиной. Алина рано научилась читать, этому способствовал дед, и книжки он ей подсовывал «мальчишеские» – Фенимора Купера, Жюля Верна и Джека Лондона. В пятом классе Алина прочла книгу «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви», и ей показалось, что книга написана о ней. В своей жизни Алина плакала очень редко, а в первый раз расплакалась, читая «Дикую собаку». Сцена, когда Таня плачет на крыльце, давясь остывшими пельменями, вынесенными якобы собаке, вызвала у нее ощущение безысходности и сиротства. Она всю жизнь старалась избавиться от этого ощущения, убеждая себя, что она не сирота, но так и не смогла, как ни старалась.
Потом была русская и зарубежная классика, открывшая мир грез и страстей, любви, предательства, геройства и коварства. Алина на всю жизнь пристрастилась к чтению, это стало любимым занятием. Книги помогали ей узнавать людей и жизнь. Они не только развивали и развлекали, но и заставляли думать о серьезных вещах, что было свойственно немногим молодым девушкам в ее окружении. Удивительно, но на серьезную Алину огромное впечатление оказал французский роман об Анжелике. Книги, а потом и фильмы о приключениях молодой француженки на всю жизнь стали любимыми, а романтические отношения, благородство героев и даже описания красот Версаля и Фонтенбло – недостижимым эталоном отношений и самой большой мечтой. Начитанность, наряду с музыкальной школой, а семья была не просто музыкальной – учиться музыке считалось так же необходимо, как учиться ходить, – и суровым самовоспитанием, позволили Алине в дальнейшем стать образованной и умной девушкой.
Красавицей она не была и хорошо это знала. Рыжая, веснушчатая по всему телу, худая, плоская и широкая в бедрах, она не любила свою внешность и не придавала ей значения, зная свою силу в другом. Она притягивала к себе цепким, неженским умом, образованностью и манерами, которыми в совершенстве владела, придавая себе аристократическую стать и отстраненную надменность. Из детства на всю жизнь остались гипертрофированная честность и прямота, верность и беспредельная преданность близким и друзьям, нарочитое презрение к материальным ценностям и проблемам быта. Алина была нетерпима к человеческим слабостям, презирала жалобы, нытье, скулеж и любое выяснение отношений.
Она выросла на примерах лучших героев Гайдара, восхищалась Павкой Корчагиным и Зоей Космодемьянской. К пристрастию говорить правду в глаза со временем добавилось критическое отношение ко всему окружающему. Откровенно и спокойно считая себя женщиной некрасивой, Алина с необъяснимой жестокостью критиковала, разбирая по косточкам, других женщин, подмечая и высмеивая их физические и моральные недостатки. Критика распространялась на все: начиная от музыки, культуры, политики и до деталей одежды однокурсниц и прохожих. Отношение к мужчинам было намного сложнее. Оно претерпело огромные изменения за взрослую жизнь, что и понятно, многообразие взаимоотношений между полами открывается не сразу и не всем. Со временем и Алина Реньевна станет взрослой и умудренной житейским опытом женщиной, а пока, в детстве, Алина была сущим чертенком. Она наравне с мальчишками и даже лучше их гоняла по дворам, лазала по деревьям, прыгала с крыш сараев и в драке могла постоять за себя. Ее основные житейские принципы сложились с детства, их выпестовала романтическая литература и дворовые правила. Жизнь еще долгие годы продолжала формировать характер Алины, хотя она была человеком очень твердой породы и поддавалась шлифовке с невероятным трудом.

2
В старших классах Алина неожиданно подружилась с учительницей русского языка и литературы, хотя любимыми предметами у Алины всегда были точные науки. Светлана Семеновна была одинокой женщиной, неопределенного, как тогда казалось Алине, возраста. Учительница носила длинные серые платья или юбки с белыми блузками и жакетом, высокие, по старинной моде, ботинки на каблуках. Пышные волосы, высоко поднятые вверх, подчеркивали тонкую, длинную шею, серые глубокие глаза, легкий стыдливый румянец на щеках, тонкая талия и вечно сложенные на груди руки, скрывающие, как оказалось, пышную, крепкую грудь, создавали образ целомудренной, чистой и доброй женщины тургеневского типа.
Светлана Семеновна жила в доме Алины. Родители ее рано умерли, замужем она никогда не была, и Алина, приходя в квартиру учительницы за книгами, часто оставалась еще и на чай с неспешным и всегда интересным разговором. Именно Светлана Семеновна научила Алину правилам хорошего тона, поведению за столом, сервировке и прочим мелким знаниям, которые в наше время считаются пережитками, но всегда вызывают уважение к тем, кто ими владеет.
Учительница не на шутку привязалась к любимой ученице, и это иногда ставило Алину в тупик. Она не любила непонятные ситуации, хотя и старалась объяснить эти отношения тем, что Светлана была слишком одинокой. Уже сдав вступительные экзамены в университет, Алина попала в больницу по «скорой помощи» с приступом аппендицита. Светлана навещала ее там, и в последний, как потом оказалось, раз принесла на память плюшевого медвежонка. Наклонившись к девушке, она взволнованно прошептала, что любит ее, и поцеловала в губы, не просто коснувшись, а по-настоящему, как Алину еще никто не целовал. Учительница, не сдержав слез, стремительно вышла из палаты, оставив бывшую ученицу в изумлении и полной растерянности. Алина, выйдя из больницы, вскоре перебралась в студенческое общежитие в университетский городок. Когда через несколько месяцев она решила навестить Светлану Семеновну, то оказалось, что та уехала из города навсегда. Плюшевый мишка так и остался памятью о любимой учительнице и ее странном поцелуе. С этой игрушкой потом и дочь Алины выросла. Лет через пятнадцать, когда разнообразные, неизвестные ранее формы любви принялись открыто обсуждать в прессе и на экранах, Алина вспомнила об этом эпизоде и поняла, что Светлана Семеновна действительно могла ее любить.
 
Специальность в университете Алина выбрала как нельзя лучше соответствующую своему характеру: больше всего в жизни Алина любила ясность и определенность, эти черты были присущи ее любимой математике, и она поступила на мехмат. Факультет математиков считался в те времена элитным, далеко не каждому были по силам даже самые легкие варианты экзаменационных задач. Нужно было иметь божью отметину, чтобы пробиться в «святая святых» маленького университета, готовящего кадры для Академии Наук. Математика – царица наук, без нее не обходились ни в одной отрасли человеческого знания, и причастность к столь узкому кругу избранных накладывала особую печать. Девушка на мехмате – событие в кубе, специальность во все времена считалась чисто мужской. В группе была еще одна девушка – Лиза. Алина подружилась с ней так, как только она и умела – на всю жизнь.

3
Мать Алины – Вера Александровна – как пришла по распределению после университета в Химико-физический институт, так и проработала в нем до самой пенсии. Она неторопливо прошла весь предначертанный ей путь от старшего лаборанта до научного сотрудника, защитив в назначенный срок ничем не выдающуюся кандидатскую диссертацию. В их институте была такая традиция – после пятнадцати-двадцати лет безупречной, пусть даже не очень талантливой службы, необходимо было защищать диссертацию. Иногда ее приходилось собирать по крохам, натягивать до соответствующего уровня, как шкуру на барабан, но в степенном возрасте мало кого оставляли без ученой степени. Вот и у Веры Александровны за двадцать лет безупречного переливания из пустого в порожнее набежало на кандидатскую диссертацию. Все знали ее только с хорошей стороны, и защита была скорее формальностью, чем событием, хотя на традиционный банкет все-таки пришлось разориться, заняв денег в долг у знакомых и дальних родственников. Сама Вера Александровна относительно качественного изменения своего научного потенциала в связи с состоявшейся защитой не испытывала никаких иллюзий: по своей квалификации она так и осталась добросовестным, аккуратным, теперь еще и высокооплачиваемым лаборантом. Тем не менее, в среде незнакомых людей ее статус значительно повысился, и это приятно грело.
В молодости она была тихая, скромная и покорная до забитости. Может быть, сказалось воспитание в суровые сороковые, когда любой «шаг в сторону считался побегом», сейчас разобраться трудно, но ни «оттепель», ни «эпоха застоя» не пошатнули твердых устоев Веры Александровны, всегда остававшейся самым исполнительным сотрудником. Вечная боязнь сказать или, не дай бог, сделать что-нибудь не так мало походила на проявление интеллекта. К своей работе она относилась как к чему-то сверхобязательному и неотменимому, принимая ее за естественную, главную функцию человека. При этом голову Вера старалась не слишком утруждать, оставляя эту обременительную обязанность своим начальникам, наделяя их полномочиями наместников высшей силы на земле.
Хозяйкой в доме она была никакой, да и откуда? Ее мать тоже мало чего умела - всем в семье заведовал неутомимый и жизнерадостный отец. Он и в самые трудные времена умудрялся держать в доме кухарку, которая прижилась, как родственница. Вера не любила домашнюю работу, но пыталась относиться к ней как к еще одному кресту, что приходится тащить по жизни. Ни в работу, ни в домашние дела она не вкладывала ни старания, ни души, и все у нее выходило лишь бы как.
С годами, обретя статус, степень и звание, под воздействием общественного мнения Вера Александровна постепенно поверила в то, что она действительно ученый. Это сформировало к зрелости ощущение самодостаточности и глубокого удовлетворения своим имиджем. Вот тогда-то она не только перестала всего бояться, но и научилась себя хвалить, а все свои действия считать заведомо правильными и профессиональными. К пенсии Вера Александровна уже мнила себя и отличной хозяйкой и даже увлеклась домашними заготовками, беззастенчиво губя то, что с таким же неумением, трудом и апломбом пыталась вырастить на своем дачном участке. Из всех этих потуг мало что удавалось: долгая возня с рассадой, посадкой и пестованием помидоров обычно заканчивалась тем, что зеленые, твердокаменные плоды, минуя желанный красный цвет, неумолимо чернели и сгнивали под кроватью. Чтобы выйти из положения, Вера придумала собственный рецепт засолки зеленых помидоров, которые за неимением лучшего вполне сходили за оригинальную закуску. Она научилась не обращать внимания на жестокую критику, которой подвергалась в своей семье: ни для матери, ни для дочери с внучкой она так и не стала авторитетом. Близкие знают нас, может быть, лучше и часто относятся без желаемого пиетета, нам же гораздо важнее отношение и мнение людей посторонних. Оно же часто определяется официальным статусом, под которым на самом деле часто бывает просто пшик.

Судьба обделила ее женским счастьем, позволив, правда, испытать муки и радости материнства, родив на свет дочку Алину. С тех пор прошло так много времени, что сей краткий миг счастья был ею давно и безвозвратно забыт. Оставшись без мужа с двухлетней дочерью на руках и совершенно беспомощной пожилой матерью, привыкшей жить за надежной спиной своего рано умершего мужа, Вера оказалась придавленной огромной обузой и ответственностью. Может быть, это и послужило причиной, что она навсегда потеряла всякий интерес к мужчинам вообще и интимным отношениям в частности. Если же он, интерес, под действием природных инстинктов и норовил иногда проклевываться, то Вера жестоко подавляла его в самом зачатке.
Нет, она не стала отшельницей или монахиней. Совсем наоборот – принимала самое активное участие в общественной жизни института, даже избиралась в профком, где отвечала за распространение билетов на культурные мероприятия. Почти каждый год Вера Александровна ездила в отпуск – в молодости на турбазы, а позже в дома отдыха, где, случалось, кто-нибудь обращал на нее внимание. Ни красотой, ни легкостью характера Вера не отличалась, но находились мужчины, которых необъяснимым образом привлекала и возбуждала серьезность и интеллигентность застегнутой на все пуговички научной сотрудницы солидного академического института. Тогда начинались церемонные ухаживания, свойственные тем аскетически-целомудренным временам – цветы, поездки вместе на экскурсии, походы в театр и кино, а как запредельно допустимый шаг – ужин в ресторане.
Вера Александровна, каменея и сухо поскрипывая всеми туго затянутыми внутренними ремнями-портупеями, сжимая тонкие бесцветные губы, принимала весь этот «джентльменский набор», твердо зная, что продолжения, а уж тем более апофеоза, никогда не будет. Подобная неприступность вселяла огромное уважение и неимоверно «заводила» поклонников, доводя до «белого каления». Они снова и снова шли на приступ, с еще большим пылом стараясь угодить неприступной даме, не ведая о бесполезности и тщете своих усилий. Расставаясь с Верой Александровной и унося в своих сердцах так и не удовлетворенный огонь желания, они еще долго вспоминали эти чудесные отпускные дни, наполненные высоким и чистым чувством. Им и в голову не приходило, что они принимали Веру Александровну совсем за другую женщину. Со временем и она поверила и вжилась в этот образ, и сама стала считать себя недоступно-гордой, тонкой и умной интеллигентной дамой. Между тем, никакого дискомфорта от отсутствия половой жизни она не испытывала. Было ли это ее конституцией или результатом воспитания, а может быть, Вера Александровна в свое короткое замужество так и не успела раскрыться как женщина? Хотя вполне возможно, что и при более благоприятных обстоятельствах чувственность в ней так и не проснулась бы. Эта тема не волновала ее в молодости, с возрастом перестала существовать окончательно.

В возрасте матроны ее познакомили с перспективным вдовцом – ведущим конструктором крупного машиностроительного завода. Внешности он был неброской, маловат ростом и неказист, но имел все необходимые для уважения обществом регалии: квартиру, детей с высшим образованием, приличную должность и даже звание «ветеран войны», на которую он по возрасту успел прибыть лишь в последний день. Долгое и терпеливое ухаживание Виталия Петровича в конце концов перешло в садомазохистские отношения: ему была снисходительно отведена роль раба или искупляющего неведомую вину. Постель, как нечто дикое, развратное и ненужное, а в их возрасте (чуть за пятьдесят) даже нелепое, была отменена суровой Верой Александровной сразу и без дискуссий. На долгие годы установился порядок, по которому дядя Виталя, как называли его все домашние Веры Александровны, всю неделю жил в собственной квартире, деля ее с семьями своих детей, а субботу и воскресенье проводил в семье своей «пассии». В женской семье Веры Александровны он выполнял все функции, выпадавшие на него как на единственного мужчину, все мужские функции, кроме главной. За все, что он делал на протяжении многих лет, он не услышал ни одного слова благодарности. Вера Александровна, твердо поверив в миф о своей интеллигентности, уме и благородстве, с посторонними людьми вела себя подобающим образом, что давалось ей огромным напряжением. Зато, оставшись наедине с верным другом, позволяла себе расслабиться на все сто, капризно и весьма откровенно вымещая на бессловесном и безотказном дяде Витале накопленные за долгую жизнь неудовлетворенность и раздражение. Дядя Виталя на редкость терпеливо сносил роль козла отпущения.
Со стороны все выглядело вполне пристойно: два пожилых человека нашли возможность жить, помогая друг другу. На самом деле этот союз был удивительно уродливым: вряд ли кто из нормальных мужчин согласился бы отказаться еще в сравнительном молодом возрасте от нормальных отношений с женщиной, довольствуясь ролью приходящего работника «за стол». Дядя Виталя привычно коротал ночь между субботой и воскресеньем на кухонном маленьком диванчике на протяжении почти двадцати лет. Правда, и он сам давал повод потоку безжалостной критики и упреков, так как обладал удивительной способностью делать все настолько топорно, что невольно возникал вопрос: откуда все-таки растут его руки? Казалось бы, человек – ведущий конструктор, прежде чем что-либо делать, он, наверное, должен хоть на минуту задуматься и представить, как он будет эту работу выполнять. Но дядя Виталя, не утруждая себя размышлениями и сомнениями, приступал к делу с любого, под руки попавшего угла, создавая уродцев (чтобы он ни делал!) с невероятным терпением и фантазией. Солидный срок – двадцать лет – говорил сам за себя: эти «половинки» явно нашли друг друга.
Несколько лет неутомимый дядя Виталя под неослабным контролем и руководством энергичной (к старости накопленная энергия стала выплескиваться через край, подтверждая тем самым вечный закон сохранения) Веры Александровны строил, а вернее, составлял эклектический дачный домик, приспосабливая к делу все, что попадалось под руку, обустраивал традиционные шесть соток, городил сараюшку и щелястую баньку. Дача позволяла уезжать из осточертевшего, пропыленного, серо-грязного в любое время года города и жить на свежем воздухе, хотя условия были почти полевыми. Зато там всегда находилось множество дел, не оставлявших ни минуты свободного времени, чтобы, не дай бог, задуматься о бесполезности и бренности бытия.
Дядя Виталя появился, когда Алина уже училась в университете и жила в общежитии студгородка. В свои регулярные воскресные наезды домой она быстро привыкла к нему и даже привязалась как к родному, стараясь по возможности защищать его от нарастающей агрессивности матери. Дачная жизнь, к общему удивлению, с годами стала главным занятием Веры Александровны и Виталия Семеновича. Они, коренные городские жители, каким-то странным образом все больше и больше превращались в доморощенных крестьян. Вера даже стала ходить, как-то по-бабьи косолапя, сводя носки ног внутрь, одеваться подчеркнуто небрежно в немыслимое старье, все чаще употребляя в разговоре обычные народные обороты и сравнения. Тем не менее, когда холода, проливные дожди и непролазная грязь заставляли возвращаться в серый неприютный город на долгую зиму, Вера Александровна не пропускала ни одного симфонического концерта в филармонии, покупая абонемент на весь сезон. Музыка, которую в семье отца обожали, оставалась последней ниточкой, связывавшей ее с прежней жизнью.

4
Только избранным известны, хотя бы в малой степени, механизмы образования нового человека, синтеза его ДНК из исходного материала двух слившихся клеток. Почему одни качества остаются от родителя и усиливаются, а другие бесследно исчезают или подавляются до какого-то благоприятного момента, проявляясь самым неожиданным образом через несколько поколений? Но и сформированная при зачатии новая многомерная спираль продолжает в течение жизни изменяться, завязывая незримые узелки, давая отростки, коренным образом меняющие характер и способности человека. Вряд ли мы поймем это когда-нибудь до конца, не должна бы Природа допустить нас в это таинство, чтобы не позволить кроить людей по какому-то плану или желанию. В руководстве по воспитанию собак авторитетно заявляется, что характер щенка формируется в его первые восемьдесят три (!) дня жизни. И все же не устаем поражаться, что с течением лет собака становится похожей характером и даже какими-то внешними признаками на своего хозяина, насколько собака может быть вообще похожей на человека. Но ведь и наши новорожденные дети, такие же живые существа, в начальной стадии своей жизни гораздо больше маленькие животные, чем люди. В какое критическое время закладываются основы того характера, который впоследствии на протяжении многих лет будет вести человека по жизни? Что определяет злобность и жадность, доброту и искренность, агрессивность и садистские наклонности, что программирует нас и наших детей на поколения вперед совершать одни и те же ошибки? Нет ответа? А может быть, мы не хотим его знать? Нам страшно даже задумываться об этом?!

В какой момент двухлетняя Алина почувствовала, что у нее не стало отца? Что изменилось в окружающем младенца мире? Исчез голос знакомого и по природе необходимого ей тембра, ушло тепло его рук, исчезли глаза, в которых она могла бы черпать любовь и силы? Что еще? Может быть, эти исчезновения изменили тот самый раствор, в котором по принципу «маринованного огурца» формируется характер маленького человека? А значит, хочет кто-нибудь этого или нет, человек вырастает уже другим. Не словами воспитывают ребенка, как впрочем, и того же щенка, а средой обитания, отношениями между окружающими его людьми, составляющими «ближний круг». Вот они-то и впитываются самими порами маленького человечка, а потом костенеют до принципов, изменить которые не удается никакими усилиями или наказаниями.
Человек рождается и воспитывается в семье. Есть такое понятие – неполная семья. Так вот, оно само по себе неполное, вернее, неправильное, потому что означает все, что угодно, только не семью. Иногда игрой слов определяют, что семья – это семь «Я». Может быть, в этом и скрывается подлинный, глубинный смысл этого слова? Ведь даже семья из трех человек – это не самая удачная конструкция. В ней всегда кто-то будет в меньшинстве, а это подавляет и порабощает. В такой семье ребенок всегда находится в фокусе внимания (большего или меньшего, позитивного или негативного – другой вопрос) двух взрослых людей, он лишен огромного плодотворного биополя брата или сестры, взаимодействуя с которым он формируется другим человеком, нежели без него. А если детей трое, четверо, пятеро, если в семье живет добрая бабушка – источник тепла, вязаных носков, сказок и горячих вкусных пирожков, и дед – веселый рассказчик, человек, свободный для того, чтобы помогать открывать мир своим внукам? Вот это семья! В ней совершенно другой механизм формирования личности, здесь каждый находится в многофакторном, сложно устроенном психическом мире, здесь богатейшая палитра человеческих отношений, атмосфера безопасности, в которой дети растут, как у Христа за пазухой.
Такие семьи считаются сегодня атавизмом. Они уходят в прошлое, а мы торопимся жить-потреблять, разменивая свои внутренние силы, свою Природой данную нам жизненную энергию на мнимые и пустые символы в виде должностей, престижных «иномарок», костюмов «от Версаче» или «Хьюго Босса». Мы теперь все чаще встречаем по одежке, а провожаем по «чаевым» и комиссионным, которые можно «срубить» с ближнего. Мы замороченно вертимся в беличьем колесе жизни и с трудом находим время, чтобы родить одного ребенка на двоих – поспешный конгломерат наших напряженных до предела ДНК. И этого единственного стараемся запрограммировать по нашему разумению, а скорее всего, неразумению, нагружая его своим никчемным житейским опытом и прописными истинами, которые через поколение станут ненужными.
Мы стараемся сделать своего ребенка послушным, тратя на него времени даже меньше тех пресловутых одиннадцати минут в сутки, которые, по утверждению Коэльо, тратим на секс, и хотим, чтобы он доставлял нам как можно меньше хлопот, а уж тем более неприятностей, не отвлекая нас в гонке за призраками. Мы не успеваем оглянуться, как в следующее мгновение выросший, поменявший молочные зубы на коренные, с трудом выдерживающий нотации своих неуважаемых предков, младенец становится взрослым. Он уходит прочь из нашего дома, часто громко стукнув на прощание дверью, а потом повторяет все, что было противно ему в детстве со своим ребенком, потому что иное ему не известно.


5
Алина выросла, самостоятельно формируя свой характер, воспитывая волю, приобретая манеры, слова и привычки. Так она считала. В этом ей помогли книги, которые Алина читала запоем. Это сейчас известно, что книжные истины порочно идеалистичны, они заводят их приверженцев в непроходимые джунгли, засасывают в трясину иллюзий и бесплодных ожиданий, заставляя нас всю жизнь требовать от себя и окружающих верности несуществующим идеалам. К близким Алина относилась с терпением, видя, понимая и принимая их несовершенство.
Бабушка была слабой и больной, она вышла из ума и долгие годы жила только самыми естественными отправлениями, превратившись в обузу всей семьи. Ее нельзя было оставлять одну, но и сидеть с ней было некому – приходилось ее привязывать к постели, чтобы бабушка не натворила бед. Это невольное насилие над слабым и безвредным существом накладывало на обстановку в доме гнетущую пелену, из которой так хотелось выбраться.
Свою мать – Веру Александровну – Алина считала, несмотря на ее еще не старый возраст и крепкое здоровье, женщиной слабой, неорганизованной и не очень умной. Алина всегда жалела ее, в глаза говорила, что любит, но на самом деле стеснялась и терпела с большим трудом ее несуразность и глупость. Как только появилась возможность перебраться в общежитие университета, Алина с огромной радостью ею воспользовалась, хотя все годы исправно приезжала на выходные домой, выполняя ультиматум матери. Конечно, эта повинность лишала Алину заманчивых выходных в студенческом городке, возможности провести их весело с ребятами, но она понимала, что матери надо помогать, а чувство долга в ней было одним из самых крепких и основательных.
Будучи единственными девушками на своем курсе, Алина и Лиза не жаловались на недостаток внимания противоположного пола, но они не торопились отдавать кому-либо предпочтение, собирая милостиво дань со всех, кто пытался добиться их снисходительности. Первый курс был невероятно трудным, на вольности и развлечения времени не хватало. На втором появилась привычка, учиться стало легче, можно было поднять голову и оглядеться. В самом начале семестра, в сентябре, по традиции университет отправили на уборку картошки – дело ответственное, но еще и веселое. Жили в деревенской школе, спали на тюфяках на полу в спортзале, по целому дню не разгибали спины, копаясь в грязи и таская неподъемные мешки и ведра, уставали, но все равно до утра гуляли, пекли картошку и пели песни у костра. Молодость требовала и брала свое. Завязывались романы и легкие отношения, кто-то целовался и даже позволял нечто большее, но все-таки по сегодняшним критериям это были детские шалости.
Там, у большого костра на задах школы, Алина познакомилась с парнем с физического факультета – Мишей Левиным. Алине впервые так понравился парень. В детстве она всегда дружила с мальчишками, их интересы ей были намного ближе, чем девчонки с куклами и фантиками. И она не просто дружила, а в конкурентной борьбе завоевала лидерство среди дворовых ребят, считавших ее непревзойденной выдумщицей и отчаянно смелой девчонкой. В той дружбе не было ничего, кроме пацанского братства, которое так занимает нас в детстве. Теперь же парень нравился совсем по-иному, за отчаянным желанием познакомиться и подружиться с ним стояло что-то новое, незнакомое, пугающее и волнующее Алину. В один из вечеров они оказались рядом на бревне, весь вечер проболтали о пустяках, а утром устроили пробежку по росистому школьному стадиону. С того дня Миша стал работать в паре с Алиной, таская к краю поля тяжелые мешки, куда она ссыпала картофель.
После возвращения в город, отношения продолжились, хотя времени не хватало, и виделись они редко. Через три месяца в темном зале кинотеатра на премьере забойного фильма «Джентльмены удачи» Миша набрался смелости и поцеловал Алину. Сначала в щеку и тут же в сухие, плотно сомкнутые губы. Он попытался повторить поцелуй, рассчитывая, видимо, на ответный порыв, но Алина остановила его крепкой рукой. Дело для нее было слишком серьезным, а она еще не определилась, как к этому относиться. Поразмыслив несколько дней после происшествия, Алина решила посоветоваться с лучшей подругой. Лиза весело рассмеялась, выслушав подругу, и без малейшего колебания тут же дала ценный совет:
– Алька, не ломай ты над этим голову! Тебя ведь никто замуж не зовет, нечего тут решать – пользуйся случаем, целуйся, люби, если он тебе нравится, а надоест – бросишь, жизнь длинная – вся впереди.
Сама Лиза меняла кавалеров чуть ли не каждый месяц, с огромным удовольствием отвечая каждому, влюбленному в нее по уши. Правда, влюбленность ее быстро проходила, но Лиза не собиралась переживать по такому пустяшному поводу. Кроме математики она ко всему в жизни относилась очень легко. Алине же совет Лизы был ни к чему, у нее не было подобной легкости и безответственности, и воспользоваться им она не могла. Но Мише вскоре стала позволять целовать ее по-настоящему.
Голова при этом так сладко кружилась, тело становилось слабым и податливым, в нем что-то просыпалось, будоражило ее так, что потом, вернувшись в общежитие, девушка до утра не могла заснуть. Мише поцелуев становилось уже мало. Он с осторожностью змеелова продвигался к желанной цели, старательно приучая девушку к своим рукам, чувствуя, как она с каждым разом все больше теряет голову. Пользуясь темнотой в подъезде аспирантского общежития, где влюбленные укрывались от зимнего холода, он расстегивал пальтишко Алины и ласкал ее напряженные острые грудки. Слабость охватывала девушку, груди наливались и тяжелели, прикосновения к восставшим соскам отдавались ноющей, но приятной болью. Алина чувствовала смутное желание, которое ненавидела в себе после каждого такого свидания. Алина страшно переживала, что это отвлекает ее от учебы и умных мыслей. Она не знала, что с этим делать, но твердо решила, что уступить Мише и идти с ним до «конца» сейчас не готова. Это таинство пугало ее, ей казалось, что время для этого еще не пришло.
Алина считала, что сначала надо стать взрослой, выбрать свою дорогу в жизни, а потом создавать семью (в ее понимании интимные отношения возможны были только в семье). Да не такую, в какой выросла она, а самую настоящую – с четырьмя детьми! А делать из великого таинства забаву, безделицу для собственного или чьего-то удовольствия она не собиралась. Миша представлял все совершенно по-иному. Его растущий, вошедший в пору расцвета и гормонального разгула организм требовал своего с жадностью оголодавшего крокодила. Он только и думал теперь об Алине, мечтая преодолеть ее сопротивление, чтобы впервые овладеть любимой девушкой. Миша потерял всякий интерес к учебе и начал скатываться по крутой лестнице рейтингов в самый подвал, к «хвостистам» и «неудачникам».
Алину подобное положение не устраивало в принципе. В том, что ей нравился Миша Левин, немалую роль играло то, что он был умницей и будущим ядерным физиком. Уважение и гордость за своего парня были непреложным условием ее любви. Она попыталась сначала вполне мягко повлиять на него, но безуспешно. Тогда Алина резко поставила условие, что встречаться с ним не будет до тех пор, пока он не исправит свое положение в учебе. Разговор происходит в холле аспирантского общежития. По случаю ночного времени, высказать все это нормально не было ни малейшей возможности, и Алина выложила ультиматум громким шепотом, отбиваясь от Миши, который в это время, сжимая крепко одной рукой ее грудь, старался забраться еще и под юбку. Девушка резко толкнула кавалера, тот от неожиданности с трудом удержался на ногах, а Алина, оправляя одежду с вскипевшей вдруг до ненависти неприязнью, забыв о ночной тишине, почти выкрикнула:
– Кончай щупаться, недоносок! Пока не выберешься из долгов и не сдашь прилично сессию, ко мне близко не подходи. Я с такими не общаюсь. Адью! – И, толкнув с яростью тяжеленную подъездную дверь, выбежала в морозную темень.

Мишка с долгами рассчитался, сдал сессию и переспал с Машей Королевой с химфака. С ней же уехал в стройотряд, а Алина, ненавидя себя за слабость, проплакала в подушку почти всю весну. Все остальное время, пока училась в университете, она не могла спокойно видеть Мишу Левина даже издалека. Он засел в ней острой занозой, ей хотелось быть только с ним, чувствовать только его губы и руки. Многим этот синдром первой любви известен. На то она и первая любовь, чтобы потом была вторая, может быть, и третья, пока наконец не случится настоящая, если повезет. Алина этой теории так и не узнала – для нее первая любовь осталась навсегда единственной. Вся сила презрения за коварное предательство, генерируемая Алиной, не смогла выжечь этого чувства, но впредь девушка «железной хваткой» останавливала себя, едва чувствовала возникающее, знакомое волнение влечения. Нет, она больше не станет жертвой, пусть этот мир вращается вокруг нее, она сможет его заставить!


6
Из череды поклонников, безуспешно пытавшихся покорить ее сердце, к пятому курсу Алина, решившая наконец расстаться с поднадоевшей девственностью, остановила свой выбор на сокурснике Олеге Негае – целеустремленном корейце из солнечного Ташкента. Олег был старше своих однокурсников. Он уже отслужил в армии, специальность выбрал по-взрослому осознанно, поэтому учился хорошо. Рассчитывать на родительскую помощь ему не приходилось, но у него всегда были деньги – Олег подрабатывал на двух работах. Этот вполне взрослый мужчина заметно отличался от молодых сокурсников основательностью и уверенностью в себе. Олег долго и терпеливо ухаживал за Алиной, событий не торопил, а спокойно дождался, пока она, как спелое яблочко, сама упала ему в руки. Однажды, оставшись в комнате Олега с ним наедине, Алина непроизвольно ослабила свою «железную» хватку и потеряла контроль, позволив бурному потоку вовлечь себя в водоворот…
Очнулась она, когда все было позади – в теле сладостно затихали последние аккорды торжественной фуги, а предательская слабость стекала тонкими ручейками по пальчикам рук и ног, слабо отдаваясь в позвонках. Алина нехотя преодолела истому, овладевшую ее телом, и приподняла голову с подушки. Олег смотрел на Алину своими раскосыми глазами с таким непередаваемым восторгом, что она сразу и окончательно решила осчастливить именно его. Алина после своей неудачной истории с Мишей Левиным поклялась, что отдаст себя как бесценный приз тому, кто больше других ее полюбит. Сама же она любить зареклась и своей клятве никогда не изменяла.

Свадьба была студенческой, почин Алины поддержала и верная подруга Лиза, решившая в три дня выйти замуж «за компанию». Она, как и Алина, предпочла влюбленного без памяти воздыхателя, считая, что быть любимой для женщины значит гораздо больше, чем любить самой. После диплома Алину оставили работать на кафедре, это автоматически означало поступление в аспирантуру, но Алина знала, что этим планам не суждено сбыться – в ней уже зародилась и с каждым днем все больше проявлялась новая жизнь. Олег был внимательным и ласковым мужем. Часто после работы в засекреченном КБ приходил домой с цветами. Все свободное время они проводили вне дома, так как комната в аспирантском общежитии, знакомом Алине еще со времен жарких свиданий с Мишей, была настолько тесной, что в ней трудно было даже дышать.
С рождением дочери, которую Алина, не колеблясь, назвала в честь своей любимой героини из «Собаки Динго» Таней, проблемы резко обострились. Алина внутренне была к ним готова, она знала, что впереди будет много трудностей, но чувствовала в себе силы их преодолеть. Однако жизнь повернулась совсем неожиданно: Олег поссорился на работе с начальником и в запале положил на стол заявление об уходе. Как молодому специалисту, ему предстояло отработать два года, но оскорбленное начальство решительно удовлетворило просьбу, и Негай стал свободен, как ветер. С маленькой дочерью на руках и молодой женой Олег вернулся домой, в Ташкент, в лоно своей огромной и по-азиатски шумной семьи. Алина догадывалась, что решение сына жениться на русской девушке не вызвало особого восторга у родных Олега, но теперь ей предстояло убедиться, что с этим решением никто не собирался мириться. Время, которое Алине пришлось прожить в тесных объятиях родственников мужа, принципиально не говоривших по-русски и всем своим видом демонстрировавших свое отрицательное отношение к «инородке», вспоминалось потом как самое трудное и жестокое в ее жизни.
По всем традициям женщина в корейской семье, а тем более инородка, бесправна. Алина задыхалась в унизительной беспомощности, чувствуя вокруг себя враждебную отчужденность, а тут и с мужем стали происходить непонятные метаморфозы. Олег стал неразговорчив, угрюм и неласков с женой, мало времени проводил он и с дочкой, которую раньше просто боготворил. Он молча внимал агрессивным проповедям своей матери – главы всего многочисленного рода, – и даже не пытался защитить Алину, когда той доставалось от «щедрот» свекрови. Это было совсем непохоже на Олега, с таким упорством добивавшегося ее благосклонности и согласия на брак. Куда делась его пылкая любовь? Он стал совсем другим - чужим и недобрым человеком.
Алина понимала, что корейские родичи пытаются выжить ее из дома, рассорить и развести с Олегом. Она же - гордая и самолюбивая до отчаяния – терпела это положение из последних сил, стараясь сохранить Танюшке отца. Алина хотела поговорить с мужем, уговорить его вернуться в Новосибирск, но Олег от разговоров уклонялся, еще больше мрачнел, а однажды даже сорвался на крик. Всему когда-нибудь приходит конец, а терпение – не самая прочная субстанция. Алина написала письмо матери, получила от нее на почтамте перевод и купила билет на самолет в Новосибирск. В один прекрасный день, оставив записку, чтобы никто не волновался, она с дочерью улетела к матери. Где-то в глубине души еще теплилась надежда, что Олег прилетит вдогонку, упадет на колени, и она его простит. Снимут комнату и начнут жизнь сначала, но Олег не приехал и даже не позвонил. Вскоре от него пришло письмо, в котором он в трех строках извещал, что в качестве алиментов будет присылать четвертую часть своей зарплаты. К письму прилагалась справка из бухгалтерии, подтверждающая размер его зарплаты.
Алина первые несколько дней держалась молодцом, убеждая себя, что ничего особенного в жизни не произошло, наоборот – она избавилась от «корейского ига», вернулась в родной город! Конечно, здесь не так тепло-зелено, как в Ташкенте, и нет изобилия фруктов, но жить все-таки гораздо приятнее. Но как только схлынула эйфория первых дней и до нее стал доходить смысл происшедшего, она впала в отчаянную депрессию. Как она могла так ошибиться?! Ведь она сознательно выбрала самого достойного и настойчивого претендента на ее руку, чтобы не повторилась история ее матери?! У нее не было большей мечты, чем счастливая семья, муж и дети! Олег не был мальчиком, Алине он казался настоящим мужчиной, знающим жизнь. «Как искренно он радовался рождению своей дочурки! Но как посмел так жестоко и коварно предать их, бросить маленькое существо на произвол судьбы?! Нет, произвола не будет! Я сама, – думала Алина, – воспитаю свою дочь, она вырастет, и все вокруг будут нам завидовать». С того самого времени у нее не было ни важнее дела, ни главнее человека, чем ее Танечка.
Алина винила себя в том, что, несмотря на все ее старания, она не смогла защитить своего двухлетнего ребенка от повторения ее собственной судьбы – Танюша осталась без отца. Теперь, как бы Алина ни старалась, эта ущербность, как трещина на дорогой фарфоровой тарелке, останется навсегда. Характеру и стойкости Алины вполне могли позавидовать настоящие мужчины. Она решительно «обнулила» бывшего мужа, подав документы на развод, вышла на работу в проектный институт, выбрав его только потому, что до него было всего пять минут ходьбы от дома, а сердце свое окончательно заковала в непробиваемую броню. Отныне мужчины рассматривались лишь как необходимое средство передвижения по жизни, поклонники, пажи, друзья семьи и товарищи по работе. Старая полногабаритная квартира превратилась в женскую цитадель: выжившая из ума бабушка, мама, дочь, внучка и пуделиха Буська спаянно держали оборону, допуская к себе по выходным лишь покладистого и бессловесного дядю Виталика.

Два институтских оклада, пенсия бабушки и четверть зарплаты бывшего мужа и отца Тани позволяли в те времена жить нормально. Лишнего, конечно, не было, но большая семья на жизнь не жаловалась. Помогали и профсоюзные организации, принимая на себя заботу о летнем отпуске. На работе Алина быстро завоевала авторитет аккуратного и исполнительного сотрудника – этим она была в мать. Отдел – мужской, отношения между сотрудниками – простые и бесхитростные. Алина с детства умела находить общий язык с мужчинами. Вскоре она привычно заняла место единственной женщины в мужской компании, и это ей очень нравилось. Жизнь на многие годы вошла в набитую колею: работа, дом и дочь, занимающая все мысли и планы. Мужчинам, которых вокруг Алины всегда было немало, в качестве поощрения снисходительно позволялось немногое: одному робкому кавалеру – симфонические концерты и художественные выставки, другому, не менее робкому поклоннику – походы в театр и умные разговоры на философские темы, третьему, товарищу по работе, немо и безнадежно обожавшему Алину, – бескорыстно помогать в житейских мелочах.
Иногда она отвлекалась, присоединяясь к компании бывших однокашников или новых друзей Лизы, выезжавших на базу отдыха. Там можно было расслабиться и иногда милостиво позволить снизойти до распаленного страстью поклонника, с которым второго раза, скорее всего, не будет. Алина очень спокойно, если не сказать, равнодушно, относилась к сексуальным отношениям, считая само сексуальное влечение проявлением низменных, животных инстинктов, недостойных настоящей аристократки духа и воли, которой она исподволь всегда старалась соответствовать. Ее, как и мать, секс не интересовал, но, в отличие от Веры Александровны, Алина не была идейной моралисткой: если поклонник был слишком настойчив, то Алина легко ему уступала. «Почему бы и нет?» – думала Алина и посмеивалась, представляя себя юркой курочкой, легко отряхивающейся после короткого натиска очередного петушка.
Эта странная легкость однажды привела к тому, что во время очередного пикника в большой шумной компании, где было много новых незнакомых людей, уединившись на дальнем пустынном пляже, Алина умудрилась дать двоим. Нет, конечно, не одновременно, что вы, до такой распущенности дойти не могло! Просто днем она уступила одному – яркому молодому пареньку из университетской команды КВН, прославившейся на всю страну, а поздно вечером второму – известному ловеласу, гитаристу и барду, по которому сохли многочисленные молодые и не очень молодые романтические дамы. Правда, столь необычный поступок можно было объяснить излишним количеством «Алазанской долины» – ее любимого красного вина, но на самом деле Алина никогда не пьянела.
Ее женская природа, словно отвечая внутренней потребности, позаботилась о том, чтобы подобные быстрые совокупления давались легко и без лишних эмоций. Да, приятно, но не более того. Настоящий оргазм у Алины был спрятан, как игла жизни Кащея – за семью замками. По-настоящему кончить Алина могла только с опытным и терпеливым любовником, а для этого нужна была долгая связь, чего Алина старалась не допускать. Может быть, у нее это получилось бы и с любимым человеком, но такого ей не пришлось встретить. Впрочем, Алина не только не страдала от этой проблемы, а, наоборот, старалась не допускать оргазма, после которого у нее нестерпимо болела голова.


7
В эти годы мировоззрение и характер Алины сформировались окончательно. Она приняла на себя огромный груз ответственности за подрастающую дочь, решив, что Танюша – главная цель и смысл ее жизни. Дальше по приоритетам шли – работа, дававшая не только средства существования, но, что было значительно важнее, чувство собственной значимости и достоинства, за ней обременительные, но неотменимые обязанности по отношению к остальным родственникам, и лишь потом развлечения и увлечения: музыка, театр, путешествия и все остальное. Длинный список замыкали мужчины – чаще всего глупые и самовлюбленные индюки и потерявшие голову похотливые кобели. Их можно было ловко пользовать в «мирных» целях, изредка откупаясь элементарной и быстрой процедурой, не представлявшей для Алины никакой ценности и не требовавшей особого труда. Для этого необходимо было всего лишь раздвинуть ноги.
Нет, Алина не стала воинственной феминисткой! У нее не проявилась склонность к однополой любви, хотя если бы она решилась попробовать, вполне возможно заниматься любовью с женщинами ей понравилось бы больше, чем с мужчинами. Она, конечно, признавала, что среди мужчин встречаются умные, смелые, порядочные, сильные и щедрые, но всегда констатировала, что таких очень немного. Впрочем, женщин Алина ценила и уважала еще меньше: по ее мнению большинство из них – слабовольные и никчемные дуры. Из всей широкой палитры человеческих отношений Алину больше всего прельщали и грели душу ритуальные танцы вокруг нее – гордой, недоступной, умной и образованной женщины, какой воспринимали Алину все окружающие. Доставшаяся от матери черта «выглядеть и значить» в процессе эволюции значительно усилилась. Теперь это была жизненная необходимость! Алине стали наркотически необходимы ежедневные знаки внимания, подтверждающие, что она лучше всех или хотя бы многих.
Алина была скупа на любовь, все, что ей удавалось взрастить в своей опаленной первой любовью душе, предназначалось только дочери, ей она отдавала любовь до последней капли. Несмотря на отсутствие фактурной внешности, Алина собирала полновесный урожай мужского внимания. Мужчины, которым посчастливилось с ней общаться, попадали в плен ее обаяния, считая, что перед ними на редкость умная интеллигентная женщина. С ней можно говорить обо всем! При этом Алина не просто выслушает, а еще и посочувствует, и даст умный совет. Молодой кандидат в академики, возглавляющий отдел, в котором работала Алина, был в нее влюблен и тянулся к общению. Еще бы – на фоне своей расфуфыренной жены-дуры Алина была просто чудо! В благодарность начальник всячески помогал карьерному росту и никогда не забывал ее при распределении премий. Вскоре с его помощью, гораздо раньше обычного, Алина созрела для защиты диссертации. Затем последовал ряд заграничных командировок, что в те времена расценивалось не меньше правительственных наград. Алина, обладая математическим умом, в отличие от мамы, действительно толково вела свою работу и даже в мужском коллективе была на равных.
Для успешной защиты диссертации необходимо было ее практическое применение – стандартный акт о внедрении. Алине, чтобы апробировать свои теоретические выкладки по механике горных пород в настоящей шахте, приходилось ездить в командировки в небольшой горняцкий поселок в Горной Шории. Она любила такие выезды в реальную, совершенно отличную от академического «болота» жизнь. Кроме того, женщина-ученый в маленьком городке воспринималась как некое чудо, неподдельное внимание к Алине было столь огромным, что в нем можно было купаться, как в море шампанского.

Работа Алины на руднике близилась к завершению, руководство было готово выдать документ о внедрении соискателю. Последняя поездка пришлась на самый разгар лютой морозной зимы. Поселившись в общежитии горняков, Алина рано утром стояла на остановке вместе со всем рабочим людом, дожидаясь вахтового автобуса, доставлявшего рабочих на рудник. В толпе молодых шумных парней, одетых в одинаковые горняцкие робы, она вдруг ощутила на себе чей-то пристальный, обжигающий взгляд. Алина подняла голову и наткнулась на восхищенный взгляд голубых глаз, спорящих своей синевой с промытым и промороженным с утра безоблачным небом. Глаза встретились, смотреть было больно, но и отвести глаз Алина не могла. Подошедший автобус разрядил обстановку. Толпа задвигалась, зашумела, и Алина, потеряв голубые глаза из виду, оправилась от оцепенения. Ее галантно пропустили первой, она устроилась на одиночном месте у двигателя «ПАЗика» – там было теплее – и, боясь оглянуться в салон, просидела в напряжении всю дорогу до рудника.
Вечером, уставшая после целого дня лазания по темным и низким выработкам, в которых ее всегда охватывал непреодолимый страх, Алина вернулась в общежитие. Соседкой по комнате была молодая женщина – работница планового отдела управления. Разговаривать не хотелось, и Алина прилегла, не снимая халатика, поверх застеленной грубым солдатским одеялом постели. В дверь постучали. Алина, зная, что к ней не могут прийти, даже не пошевельнулась. Лишь досадная мысль, что гости соседки не дадут отдохнуть, вяло шевельнулась сквозь дрему в ответ на настойчивый стук. Соседка поднялась из-за стола, приоткрыла дверь и достаточно громко, чтобы разбудить наверняка, если бы Алина спала, позвала ее:
– Алина, к тебе пришли!
Алина в полном недоумении свесила ноги на пол и зашарила ими в поисках тапочек. Дверь резко распахнулась, и она увидела утреннего голубоглазого незнакомца – огромного широкоплечего парня с большой коробкой конфет и двумя тонкогорлыми бутылками «Белого аиста» в руках.
– Привет, девчонки! – громко и задорно поздоровался парень и решительно шагнул в комнату. – Я, Алексей, Лешка – горный мастер с «четвертой-бис», да ты, Нин Петровна, меня же знаешь? – на ходу представляясь, без разрешения и приглашения усаживался за стол гость.
– А вот с вами, извините, не знаком, но очень хочу познакомиться! Я таких как ты, извините, как вы, никогда не видал, – повернулся он к Алине.
Это был ураган, неотвратимый натиск, уже через пятнадцать минут Алексей, как старый знакомый, ел со сковороды жареную картошку, позаимствованную из соседней комнаты, и подливал «девчонкам» коньяк в стаканы, заставляя их закусывать шоколадными конфетами. Он сыпал горняцкими байками, прибаутками и похабными анекдотами, смешно коверкая или заменяя матерные слова так, что это было совсем не пошло, а очень смешно, и не спускал глаз с раскрасневшейся, несколько оторопевшей от этого натиска Алины. Нина Петровна после того, как допили первую бутылку, решительно остановила Алексея, привычно взявшегося за вторую, и, несмотря на поздний час, ушла с бумагами к своей сотруднице по плановому отделу, якобы посоветоваться, понимая, что «молодых» пора оставить наедине.
Голова кружилась от выпитого коньяка и мощного потока невидимых глазу флюидов, исходящих от этого огромного, без ума влюбленного в нее мужчины. Алина перебралась на постель, Алексей придвинул табурет вплотную к кровати, сел рядом и взял ее за руку. Алина, почувствовав горячую сильную руку Алексея, поняла, что теряет волю и разум. Впрочем, после коньяка это было не удивительно. Верхний свет погасили, в комнате осталась только маленькая настольная лампа, которую Алексей бесцеремонно повернул к стене. В последний момент Алина очнулась, увидела, будто со стороны, – себя в расстегнутом халатике, раскинувшейся обморочно на постели, и Алексея, жадно целующего ее там. Несмотря на легкое и свободное отношение к сексу, Алина оставалась невежественной и совершенно неопытной женщиной. Тот быстрый и необременительный трах, который она допускала в укромных местах на работе или где-то на отдыхе, и не подразумевал никакого искусства любви. Всегда в одной – классической – позе, быстрей, быстрей, с оглядкой на дверь, прислушиваясь к любому шуму.
Алексей был не просто опытным любовником, он страстно влюбился в эту женщину и, лаская ее, отдавал ей ненасытный жар своей любви. Его ласки были непривычны и столь нестерпимы, что тело Алины выгибалось аркой, а из груди рвался крик. Алексей закрыл ей рот ладонью, Алина впилась в нее зубами… и провалилась в забытье, в котором остро чувствовала руки, губы, а потом и всего Алексея. Чувствуя ее напряжение, скованность и непонятную ему неловкость, в желании доставить ей высшее наслаждение, он был неутомим и ненасытен. Не остановило и нисколечко не смутило его возвращение Нины Петровны, но в эту ночь он так и не смог довести Алину до конца.
Часов в пять утра, Алексей поднялся и тихонько ушел, стараясь не разбудить соседку. Утром Алина, краснея от стыда, старалась не встречаться с ней взглядом, но та, доброжелательно улыбнувшись, успокоила ее:
– Ты не переживай и не стесняйся. Дело ваше молодое, житейское, а я за тебя рада. Алешка, конечно, бабник еще тот, но в тебя, похоже, втюрился как никогда раньше. Ты, я слышала, женщина разведенная, бояться тебе нечего, а вдруг – это твое счастье. Милуйтесь на здоровье, а я на время твоей командировки у Зои Ивановны, подружки своей, поживу. Вот только утром буду за вещами забегать, чтобы с чемоданом не таскаться.
Алина ничего не ответила, только благодарно и смущенно кивнула в ответ и выскочила за дверь. Весь день она была растерянна и невнимательна, пыталась увидеть ситуацию со стороны, мысленно кляла себя за непонятное легкомыслие и зарекалась прекратить это безумие. Но вечером, едва Алексей уже совсем по-хозяйски вошел в комнату, она вновь оказалась в его полной власти.
На узкой кровати вдвоем было тесно. В объятиях огромного парня Алина чувствовала себя маленькой бабочкой, наткнутой на большую раскаленную иглу. Игла снова и снова входила в тело, с каждым разом все сильнее закручивая тугую пружину, заставляющую ее судорожно обхватывать Алексея руками и ногами в нестерпимом желании слиться с ним – стать одним телом. И в эту ночь Алексей неистово ласкал ее, добиваясь, чтобы она испытала полное, освобождающее естество наслаждение. Он уже понял, что с этим есть проблемы, но его желание было столь огромным, что, в конце концов, он нашел путь к ключику, открывающему ее оргазм. Бризантный взрыв тысячами мельчайших раскаленных осколков, пронизывающих электрическим током от крестца до шейных позвонков, потряс Алину и отозвался в затылке сладкой невыносимой болью, от которой она на мгновение потеряла сознание…

Неделя командировки прошла, как один день, вернее, как одна жаркая ночь, в течение которой неутомимый Алексей не переставал наслаждаться необыкновенной женщиной, занесенной в их глухомань неизвестно откуда. Оба они дошли до той степени истощения, когда начали светиться неясным светом, и это замечали все окружающие их. Кто-то пытался подсмеиваться и балагурить, но одного взгляда Алексея хватало, чтобы насмешка застревала в горле. Рудник знал и молчал, все втихаря обсуждали ситуацию и даже заключали пари на ее исход. Алина позвонила в институт и продлила командировку еще на три дня. В управлении пообещали выдать справку о внедрении ее методики, необходимую для защиты диссертации, а на этом ее интерес к руднику заканчивался.
В последний вечер Алексей пришел в выходном костюме с букетом красных гвоздик, купленных на маленьком рынке у вездесущих азербайджанцев за бешеные деньги. Во второй руке между пальцами он держал две бутылки шампанского.
– Леша, ты никак предложение мне решил сделать! – воскликнула Алина, еле сдерживаясь от смеха, так ее развеселила эта неожиданная картина. Алексей побагровел, смешался и, теребя туго затянутый непривычный галстук, забасил:
– Что здесь смешного?! Я в первый раз в своей жизни решил жениться. На тебе, Алина!
«Что ж, это очень приятно, но нелепо и глупо», – подумала Алина, а вслух ничего не сказала, не нашла слов. Вместо ответа она поцеловала Алексея, а тот, привычно теряя голову, сорвал с себя галстук, скинул тщательно отутюженный пиджак и, запутавшись в спущенных брюках, повалил любимую женщину на скрипучую кровать, увлекая ее в желанный водоворот. Поздно ночью, еще не просохнув от любовного пота, он хрипло спросил Алину, затягиваясь вонючей папиросой «Шахтер»:
– Пойдешь за меня? Я почти тысячу рублей в забое выколачиваю, шахтком квартиру даст, я уже узнавал. Пока однокомнатную, но это на первое время. Дочку твою заберем, школа у нас, конечно, не такая как в городе, но учиться можно. Зато я тебя на руках буду носить, веришь?
– Верю, – тихо ответила Алина и беззвучно заплакала. Она плакала очень редко. Выбить из нее слезу было не так просто. Ни боль, ни обида не могли заставить Алину расплакаться, а тут не сдержалась, сама не понимая почему. Парня этого она не любила. Ей нравилась, льстила его горячая любовь и желание носить на руках, ублажать, потакать ей во всем, и в постели с ним – неутомимым и страстным – оказалось намного приятнее, чем с торопливыми блудливыми товарищами по вечеринкам или работе, что тут скрывать. И все? Смешно даже думать о том, чтобы стать женой этого примитивного мужика. Переехать в эту дыру и варить ему щи из кислой капусты. Не говоря уже о Танюшке, ее школах, языках, карьере скрипачки и всего остального. Алину даже передернуло от этой мысли, но вслух ничего не сказала, не смогла. Долго молчала, слизывая соленые слезы, бежавшие по щекам, а потом с трудом выдавила из себя:
– Давай спать, Алеша. Я так устала, сил никаких нет! Мне надо обо всем подумать, не каждый день замуж зовут, хорошо? – она чуть коснулась его губами и повернулась к нему спиной, зная, что он не оставит ее в покое, а начнет свое неутомимое действо, несмотря на ответ.
Утром на глазах всего поселка Алексей на прощание крепко поцеловал Алину, автобус фыркнул облаком бензина в лица провожающих и увез ее по накатанной снежной дороге к станции. Всю ночь в поезде Алина просидела у окна, чувствуя тоску и гнетущую пустоту в привыкшем к ночным ласкам теле. Когда же она вышла на перрон родного города, с Алешкиной любовью было покончено навсегда. Она испарилась, оставив в памяти лишь терпкий привкус его губ и прикосновений горячих и сильных рук.

Через пару дней после возвращения из командировки Лиза уговорила Алину записаться в бассейн. Для этого потребовалась справка из «срамного» диспансера, и подруги отправились сдавать анализ крови на RW. Лиза, вечно неугомонная и всегда голодная, убедила Алину, что требование сдавать анализ на голодный желудок формальное и ненужное.
– Я всегда утром завтракаю, иначе просто не доеду – ноги протяну. Сколько раз сдавала кровь на анализы, и никто не замечал, что я завтракала.
Лиза была так убедительна, что Алина сдалась и, прежде чем ехать на сдачу анализа, позавтракала вместе с подругой. На следующий день ей позвонили из диспансера прямо на работу и предложили немедленно приехать. Охваченная неясным, но тревожным предчувствием, Алина бросила все дела и помчалась в диспансер. Реакция на RW оказалась положительной, это означало, что она больна сифилисом. Алина похолодела от ужаса и замерла в оцепенении, но в тот же момент ее из холода бросило в жар:
«Алексей! – пронеслась зловещая догадка, – Нина сказала – бабник! Боже мой, что теперь будет, я ведь целовала Танюшку!»
Врач успел подхватить теряющую сознание Алину и принялся ее успокаивать:
– Да подождите вы с ума сходить, надо еще раз проверить. Бывают всякие ошибки! Вы случайно перед анализом ничего не съели, может быть, по дороге?
– Я завтракала с подругой, – пролепетала перепуганная до смерти Алина, – мы вместе с ней сдавали анализ, а у нее какой результат?!
Врач посмотрел в список.
– У нее все нормально – реакция отрицательная.
– Но ведь мы завтракали вместе?!
– Всякое бывает, у нее своя специфическая реакция, ей еда не мешает. Давайте-ка, голубушка, приезжайте завтра на повторный анализ, только теперь уже ни крошки в рот. Договорились?
Какой там крошки! Ее целый день тошнило, руки-ноги тряслись, а, вычитав в энциклопедии основные симптомы сифилиса, Алина почувствовала их у себя. С трудом дождалась следующего утра и с зажатым в кулаке сердцем снова поехала в диспансер. Врач, видя ее бледность и запавшие испуганные глаза, предложил подождать результат анализа в коридоре. Через сорок минут он вышел и, широко улыбаясь, объявил, что все волнения были напрасны – реакция отрицательная, Алина здорова и может спокойно посещать бассейн. От справки Алина отказалась, после пережитого стресса она уже и думать не могла о бассейне. Что она пережила за эти сутки, не узнал никто, но после этого казуса целый год она не могла преодолеть животного страха, отвращавшего ее от мужчин.
Алексей еще несколько раз звонил ей, но каждый раз разговора не получалось. Алина даже пожалела, что оставила ему свой телефон. Весной он приехал сам. Красавец-горняк в городе выглядел убого и жалко, потеряв весь шахтерский блеск и кураж в суете и шуме огромного, непривычного для него города. Алина не могла поверить, что это тот самый Алешка, с которым она провела как в заколдованном сне десять жарких ночей. Помятый после ночного поезда, смущенный и неловкий Алексей отказался проходить в комнату, где стонала прикованная к постели девяностолетняя бабка. Он посидел на краю старой табуретки в прихожей, теребя в руках дурацкую шляпу с петушиным пером и растерянно глядя на грязную лужу, которая натекла с его лаковых туфель, попрощался и ушел. Больше Алина никогда его не встречала.


8
Танюшка на радость матери росла славной девочкой. Сначала это была маленькая, пухленькая, круглощекая кореяночка, ковылявшая по комнате на кривоватых ножках. Но вскоре она выросла в тонкую, стройную девочку, очень умную и способную. Ее никогда не ругали, впрочем, и не было за что. Мама окружила ее любовью и заботой так, что девочка росла, как птенец в теплых ладонях. Уже с пяти лет ее начали учить английскому языку, а в шесть лет, вручив маленькую скрипочку, – музыке. Специальная музыкальная школа при консерватории – заведение очень строгое и серьезное. Занятия там почти каждый день. У Алины появились новые знакомые – родители юных дарований – будущих знаменитых скрипачей. Общие переживания, сетования и жалобы на своих непослушных детей, сопротивлявшихся музыкальной каторге, – ничто не смогло бы больше объединить этих людей. Алину стали приглашать на семейные праздники и вечеринки, так сложился определенный круг, ставший на много лет своеобразным клубом.
В семь лет Танюшку отвели в школу. Конечно, в самую лучшую, это не обсуждалось, тем более что она была под боком.
Каждое лето Алина выезжала с дочерью отдыхать, чаще всего на юг – к морю. Стройная рыжеволосая женщина с маленькой миниатюрной девочкой с необыкновенными глазами привлекала внимание мужчин. Ухаживания снисходительно и вежливо принимались, но не более того. Алина никогда не отвлекалась от дочери, не позволяла себе ни малейшей слабости. Кавалеры оставались обиженными, но проникались, как и полагается, большим уважением к этой неприступной женщине. Целомудренное проведение отпусков на юге было родовой чертой женщин семьи Колмогоровых.

Таня, оставшись, как и Алина, без отца в двухлетнем возрасте, помнить его не могла, но, как только начала перебирать маленькими неловкими ножками, а тем более говорить, стала стремиться к любому мужчине, появлявшемуся на ближнем детском горизонте. Она обожала учителей-мужчин, и ей на них везло, девочка липла к коленям маминых ухажеров, тех немногих, особо приближенных, которым позволялось заходить ненадолго в их дом. К каждому мамину приятелю на отдыхе Танечка стремилась привязаться и болезненно переживала исчезновение очередного мужчины из ее жизни. Это была подспудная тяга, она осталась на всю жизнь, хотя со временем приобрела другие черты. Вот только дядя Виталя не входил в круг этих обожаемых мужчин. Почему? Таня над этим никогда не задумывалась. Угнетаемый энергичной бабушкой, беспрекословно сносивший все ее придирки, он вызывал у Тани жалость и, видимо, не воспринимался ею как мужчина.
Неосознаваемая, невидимая и непонятная ущербность Танюшиной судьбы, вызванная безотцовщиной, исподволь, но властно влияла на характер маленького человечка, стремящегося любой ценой доказать окружающему миру свою полноценность, получить свою долю внимания, –ласки, поощрения и даже восторга. Это становилось главной ее потребностью. Той самой маниакальной целью – доминантой Ухтомского, о которой все говорят, но мало кто толком понимает ее суть. Все поступки девочки с раннего возраста, ее поведение непроизвольно подчинялось этому стремлению. Таня научилась надежно привлекать к себе интерес. В любой компании она становилась лучшей – самой послушной, аккуратной, деятельной девочкой, всегда старалась первой вызваться что-либо делать, особенно помогать взрослым или опекать младших. Да что там говорить – всегда найдется возможность отличиться и показать себя «пай-девочкой».
Взрослые легко и искренне восхищались Танюшей, ставили ее в пример своим нерадивым и непослушным чадам, и те тоже верили, что Таня не просто хороша, а лучше всех. Правда, у себя дома, среди близких или очень знакомых, кого уже нельзя было удивить, чьи похвала и восхищение девальвировались, потеряв новизну, Таня могла себе позволить быть невнимательной, рассеянной, нерадивой и даже ленивой, как все остальные нормальные дети. Девочка росла, а вместе с ней росла и трещина, раскалывающая ее внутренний мир надвое: один для внешнего пользования и самоутверждения, где она была примером для подражания, а другой для тех, перед кем не хотелось больше играть, а значит, можно было быть самой собой. Никто бы не поверил, что Таня, бросающаяся первой мыть посуду в шумной компании или на пикнике, дома наотрез отказывается делать что-либо, ссылаясь на свою вечную занятость в школе, «музыкалке» и других кружках и студиях, где она развивала свои разнообразные способности.
Английскому языку ее обучал один из лучших специалистов, доктор наук, проживший в Англии несколько лет. Он занимался этой возней с малышами не столько из материальных соображений, сколько от широты души и подвижнической тяги, желая вырастить маленьких «вундеркиндов», прекрасно владеющих языком. Школа, в которой училась Таня, была с английским уклоном, а вскоре на ее базе появился первый англоязычный детский театр, который организовал еще один энтузиаст и автор педагогического эксперимента, родившийся в Австралии и вернувшийся на родину социализма вместе со стосковавшимися по нему родителями. Школа считалась элитной, но те, кто попадал в детский английский театр, становились еще большей элитой – объектом жгучей зависти всех остальных ребят. Дети, составившие труппу, были разных возрастов, порядки в ней были демократические, и часто отношения среди студийцев далеко опережали развитие младших ребят. Никто не удивился, что умница Танюша без всякого блата, нажима и «руки» стала активной участницей новой студии, а вскоре и любимицей и ребят, и самого «гуру». Танюшка же не просто привязалась к руководителю и режиссеру, она была по-детски влюблена в него, обратив на него всю огромную, накопленную с самого рождения любовь, которая, наверное, предназначалась ее отцу, бесследно исчезнувшему из ее жизни.
Тем временем подошел конец восьмидесятых. Растревоженное неловкими попытками Горбачева очеловечить лицо кондового социализма, доведшего огромную страну до экономического краха, общество уже начало бродить, выпуская на поверхность накопившуюся энергию в виде кооперативного движения и первых дружественных контактов «хомо советикус» со всем остальным миром. «Горби» стал популярнее «Барби»! Мир, опьяневший от перемен и перестройки в СССР, проникся к нам огромной, всепоглощающей любовью. Всем хотелось посмотреть если не на Советский Союз, то хотя бы на его обитателей, самыми непосредственными и лучшими из которых, конечно, были дети. И вот самодеятельный театр, возглавляемый доморощенным режиссером, безмерно переполненным амбициями и желанием покорить мир, но умеющим только говорить на английском языке, попадает в струю и на небывалой волне «дружбы народов» выезжает за рубеж!
Сегодня трудно вспомнить, что значило тогда попасть за границу. Да не по туристической путевке под охраной недремлющих агентов КГБ, пасущих своих «овец» строже волкодавов, а в распростертые объятия семей финнов, немцев и американцев, добивающихся в невероятном конкурсе между собой право принять советских детей у себя дома.
Армейские неподъемные мешки «секондхэнда», которыми от души обременяли каждого нашего ребенка принимающие хозяева, в стране проигравшего социализма превращались в кучи сказочных сокровищ – настоящие американские джинсы, кофточки, майки, бейсболки и шорты. Глаза разбегались в разные стороны от такого изобилия импортных шмоток. Каждый «студиец», вернувшийся из заграничной поездки, привозил несмываемый загар «инопланетной» жизни и становился кумиром, объектом восхищения, поклонения и зависти. Вскоре поездки стали массовыми, а американцы и другие заграничные гости привычно замелькали на наших серых грязных улицах, где их окружали толпы пацанов, бесцеремонно и агрессивно клянчивших «жвачку» и пустые алюминиевые банки из-под пива и кока-колы. Среди этих ребят, конечно, не было наших «небожителей», знавших центовую (копеечную) цену этим атрибутам.
К тому времени увлечение скрипкой прошло свой апогей. Неослабное внимание мамы, ее требовательность и фанатическая вера в исключительные способности дочери дали определенные результаты, и Таня пережила очень приятный, но короткий период своей скрипичной славы. В средних классах музыкальной школы Таня несколько раз побеждала на городских конкурсах скрипачей и даже становилась призером зональных конкурсов. С учетом того, что Зона охватывала огромное пространство от Урала до Тихого океана, на котором спокойно можно было разместить несколько Европ, достижение было нешуточным. Миниатюрная, очень живая и непосредственная девочка со скрипкой-«четвертушкой» легко вызывала умиление и восхищение, награждаемое овациями и большими «Почетными грамотами», но эти достижения так и не переросли во что-то серьезное и долговременное.
Татьяна подросла, вытянулась, перешла в группу подрастающих виртуозов, и тут-то оказалось, что на их фоне она совершенно безлика и незаметна. Слава скрипачки, не успев набрать силу, утекла. Новый преподаватель, к которому невозможно было попасть простым смертным, оказался суровым тираном, скупым на похвалу настолько, что занятия в музыкальной школе превратились для Тани в сущий ад. Сама мысль бросить школу была настолько преступной, что не могла появиться в ее послушной головке, но радость от общения со скрипкой ушла навсегда, превратившись в непосильную ношу, которую девочка продолжала тащить из страха перед матерью.
И вот, когда девичья жизнь поблекла, потеряв источник аплодисментов, восторга и славы, к которым она почувствовала вкус, появился детский театр, с его бутафорской красотой, с возможностью играть, лицедействовать. Он возвращал возможность вновь ощутить свою избранность, сладость восхищения поклонников, многократно увеличившихся после заграничных гастролей и конкурсов, с которых театр привозил награды и восторженные отзывы. Танюша снова была в свете софитов, в центре внимания и всегда рядом со своим обожаемым наставником, в шутку называвшим ее своей маленькой дочкой. У Тани тогда даже появилось маниакальное желание поменять свое отчество, заменив имя родного, но неизвестного ей отца, на имя любимого учителя. Таня поверила в то, что театр – ее призвание, ведь с самого детства ей приходилось невольно лицедействовать, теперь же это искусство могло совершенствоваться, чтобы с еще большим эффектом влиять на мнение и настроение окружающих.
Жизнь снова стала прекрасной. Наконец-то умерла столетняя бабушка, избавив близких от непосильного ярма заботы и ухода за выжившей из ума прародительницей. Большую квартиру разменяли, и Таня с мамой зажили своей, освобожденной, долгожданно счастливой жизнью. Вера Александровна переехала в отдельную большую однокомнатную квартиру неподалеку, вместе с ней ушел и дядя Виталя, которого теперь видели только тогда, когда без его участия и помощи было не обойтись. Мама успешно защитила диссертацию кандидата технических наук, получила прибавку к окладу и продолжала вполне заслуженно, как она считала, спокойно и благостно пользовать внимание многочисленных мужчин – друзей и поклонников. Алина всегда всячески подчеркивала, что презирает обыденную мелочно-материальную жизнь. Талонный ажиотаж последних лет агонизирующей страны всеобщего равенства и дефицита не затронул ее. Она была выше этого, обходились плодами шести соток и тем, что бог послал, хотя друзья и поклонники помогали исправно.

Но вдруг в необъятной стране, раскинувшейся от моря до моря, все стремительно покатилось под откос. В отделе, в институте, повсюду давно уже никто не работал, а разговоры становились все более откровенными и ожесточенными, народ сидел у телевизоров и наблюдал бесконечный театр абсурда, в который превратился последний Съезд последних народных депутатов. В обстановке тотальной нехватки всего и вся стали появляться продукты и товары с немыслимыми ценами, спекуляцию стали называть коммерцией. Из казенных коридоров огромного академического института, сразу ставшими по-сиротски неухоженными и холодными, стало выдувать и сотрудников, и саму атмосферу престижной и вечной синекуры. Все суматошно забегали в поисках приработка, заработка, кто-то стал создавать фирмы и фирмешки. Разговоры и мысли теперь были о чем-то непонятном – о коммерции.
Алина, как и остальные двести пятьдесят миллионов ее сограждан, почувствовала неприютность и страх перед новым поворотом, куда на огромной скорости влетала страна. Нищета со всех сторон подступала к семье Колмогоровых, стыло вымораживая пустой холодильник «Орск». Не помогло и то, что Вера Александровна оставила пенсионный отдых и снова вышла на работу в свой институт, где, несмотря на кандидатскую степень, пришлось довольствоваться смешной ставкой лаборанта. Алина старалась не показывать никому свою растерянность, она была чрезвычайно сильная и скрытная женщина. Надо было срочно что-то предпринимать.
Она пошла на бухгалтерские курсы, преодолев врожденное презрение и отвращение к такому прозаическому и скучному, по ее мнению, делу. Но выбор оказался правильным: сотни и тысячи новых «фирм» требовали бухгалтеров, причем мало кто хотел связываться с окостеневшими в «совковой» системе старыми бухгалтерами, отвыкшими думать, а тем более «ловить мышей». Подступали новые лихие времена, они требовали новых кадров, чьи умственные силы пойдут на то, чтобы хорошо жить, не платя налогов, обводить вокруг пальцев лоховатых налоговых инспекторов, на крайний случай найти к ним подход и решить проблемы с минимальными затратами. Закалившись в мелких стычках и «боях местного назначения», самые талантливые из них составят в скором будущем гвардию – консалтинговые и аудиторские фирмы с характерным российским колоритом.
Вряд ли Алина, несмотря на свои математические способности и кандидатскую степень, была способна на это – слишком приземленной и даже грязной казалась ей эта «возня», но все-таки именно двухнедельные бухгалтерские курсы помогли ей резко изменить свою дальнейшую судьбу.



9
В отделе, как и во всем Институте и всей Академии в целом, на «мышкование» сотрудников, старающихся если не разбогатеть, то хотя бы выжить, смотрели сквозь пальцы. Руководство понимало, что нищенская зарплата, которую оно выплачивало своим высококвалифицированным сотрудникам, лишает их морального права требовать за нее еще и работу. В лучшие-то времена бытовало мнение, что «начальство делает вид, что платит, а подчиненные делают вид, что работают», теперь даже делать вид было бы смешно. Сосед по лестничной клетке, остановившись случайно во дворе поболтать о жизни, узнав, что Алина только что окончила курсы бухгалтеров, предложил поговорить с приятелем, который ищет бухгалтера в только что созданную фирму.
Так Алину познакомили с Константином Петровичем Ситниковым – сотрудником соседнего института, ставшего владельцем и начальником новорожденной фирмочки, в которой пока кроме него самого не было ни одного работника. Терять, за неимением, было нечего, и он рискнул перейти на «вольные хлеба», взращиваемые на ниве распахнувшего свои крепкие, смертельно откровенные объятия свободного «рынка». Никто толком не знал, что это такое, но Константин Петрович решил, что, не войдя в воду, плавать не научишься, и начал с того, что принял на работу новоявленного бухгалтера. Алина, как всегда прямо и откровенно предупредила его, что бухгалтерией никогда прежде не занималась. Но начальник посчитал, что опыт они будут приобретать вместе, а порядочность и правдивость, которыми веяло от бескомпромиссной Алины, дорогого стоят.
Фирм, подобных этой, вокруг было несчетное количество, но Константину Петровичу повезло найти свою тему, и вскоре новое предприятие стало наполнять открытый с большим трудом счет в Сберегательном банке. Через полгода деньги полились ручьем, радуя весенне-радостным журчанием совладельцев, начальника и весь немногочисленный персонал, набранный под горячую руку и из лучших побуждений из институтских друзей-приятелей. Алине был установлен скромный по коммерческим меркам оклад, втрое превышавший ее зарплату в институте, и она снова почувствовала почву под ногами.
Алина замечала, что холостякующий уже несколько лет разведенец Константин Петрович, которого по старой академической привычке все запросто называли Костей, оказывает скромные, но все-таки ощутимые знаки внимания, с удовольствием проводит в ее компании вечера, надолго задерживаясь в офисе после окончания служебной надобности. Из своих частых командировок по всей стране Константин Петрович не забывал привозить подарки – простые, но дефицитные вещи для Алины и Тани, вызывая неприкрыто-удивленную откровенную благодарность своего главного и пока единственного бухгалтера. Но это внимание легче и удобнее всего было объяснить дружескими отношениями, которые были обычными в их «академической» среде.
Алина умела дружить, этот талант у нее проявился с самого детства. Вот и сейчас в нелегком периоде становления бизнеса с абсолютного нуля, когда работать надо было не за страх или деньги, а на совесть, Алина стала незаменимым помощником и даже другом своему новому начальнику. Костя легко делился с ней проблемами и достижениями, наивно обижался и расстраивался, сталкиваясь с человеческой подлостью, обманом и жадностью, и по-детски восторженно хвастался своими победами, которых становилось все больше. Алина искренне ему сочувствовала, научилась легко угадывать его настроение, поддерживала начальника в трудные минуты, успокаивала его и окрыляла, с удовольствием разделяла его радость, воодушевляемая его неприкрытой реакцией на ее участие. У нее еще не было ни малейшего замысла, она по природе не была ни коварной, ни хитрой – такого она себе не могла допустить, ведь Алина всегда, во все времена старалась для окружающих и, прежде всего для самой себя, соответствовать высокой планке «аристократки духа». Но все-таки Алина была женщиной, и невольно она приручала к себе Константина Петровича, получая огромное удовольствие от своего значительного влияния на него и его поступки.
Однажды, в воскресенье, когда Константин Петрович целый день корпел в офисе над важными бумагами, Алина решила накормить заработавшегося начальника и принесла ему домашние, с пылу-жару горячие котлеты. Конечно, котлеты были далеки от совершенства, но сам факт настолько поразил Константина Петровича, что они показались ему вкуснее настоящих «пожарских», которые ему довелось когда-то отведать в знаменитом ленинградском «Национале».

Вскоре в штате появилась расторопная секретарша – представитель совершенно нового, только нарождающегося малоизвестного класса «референтов». Она энергично принялась заботиться о начальнике, старательно вытесняя с этого тесного поля Алину, не принимая ее за серьезную конкурентку. Охватывая босса круговой заботой, проникая во все сферы его жизнедеятельности, чем смущала и раздражала Константина Петровича сверх меры, она умудрилась узнать некоторые подробности его личной жизни и, не удержавшись, поделилась этим с Алиной. Оказалось, что у Константина Петровича старый роман в северном городе, куда он зачастил в командировки. Нельзя сказать, что командировки были надуманными, оттуда он регулярно привозил новые договоры или подписанные акты, по результатам которых на счет поступали крупные суммы, что каждый раз создавало атмосферу праздника в фирме. Но на настроение начальника в последнее время, видимо, больше влиял ход романа, нежели финансовые успехи, к которым он успел моментально привыкнуть.
В честь знаменательного праздника – Восьмое марта – на фирме устроили маленькую вечеринку. Однако начальник на нее не пришел. Водитель, приехавший уже к финалу, налегая на закуски, «по секрету» поведал любопытным дамам, что к Константину Петровичу прилетела с Севера женщина, которую он встречал с цветами. Из аэропорта шеф повез гостью к себе домой.
После праздника начальник некоторое время сиял, как начищенный медный таз, не скрывая своего прекрасного настроения, какое выдает влюбленных, но из очередной поездки на Север он вернулся мрачным и подавленным. Все поняли, что роман расстроился и, скорее всего, окончательно. Неделю Константин Петрович появлялся на работе лишь к обеду, было видно, что он потерял всякий интерес к делу, а оно подобного отношения не переносит и не прощает: начались неприятности, сбои, все в тревоге напряглись, опасаясь, что «кормушка» вот-вот закроется. По-настоящему никто и не верил в устойчивый успех этого ненадежно-нового дела. Разве может Константин Ситников – один из них, даже не самый лучший, – стать факиром дольше чем на час. Да, они все кормились от расторопности своего бывшего товарища, принимая ее за случайную везучесть, но поверить в его способности, умение и удачу, а, соответственно, в собственную незначимость и заурядность, не хотели и не могли. Несмотря на кровную материальную заинтересованность в его успехе, как в своем, они с большим удовольствием стали бы свидетелями его краха и поражения, нежели его неожиданного стремительного возвышения и богатства.
Но это не относилось к Алине. Она, конечно, беспокоилась за себя, за свое только-только сложившееся благополучие, но и искренне желала добра Константину Петровичу. Пользуясь сложившимися дружескими отношениями, она решилась поговорить с ним на чистоту и встряхнуть его, пока еще не поздно. На Константина Петровича этот разговор подействовал отрезвляющим душем, он не просто оценил и надолго запомнил этот дружеский шаг, но и впервые увидел в Алине не коллегу, не товарища-друга, а умную и интересную женщину. Слишком горька сейчас была его утрата: отвергнутая любовь – кровоточащая рана – требовала лечения: срочной повязки, легкой прохладной руки на воспаленном лбе, тихого заговора; чтобы выжить, нужна было женщина, и она, оказывается, уже давно была рядом. Переломить сложившийся стереотип отношений было не так уж просто, тем более что Алина не строила планов «охомутать» богатеющего на глазах начальника. Ей, пожалуй, и в голову не пришло бы рассматривать его в каком-либо другом качестве, кроме как босса и товарища по работе.
Константин Петрович ухватился за эту неожиданную, но простую идею, как утопающий за соломинку – изо всех сил! Воспользовавшись каким-то пустяшным, придуманным поводом, он заглянул на «огонек» к своему главному бухгалтеру. Как он и рассчитывал, предложили чаю, он не отказался. За разговорами он осмотрел маленькую квартирку, заставленную обычной мебелью, успев разглядеть на полках точно такие же книги и пластинки, что и у него – интересы у них с Алиной во многом совпадали. Константин Петрович еще знакомился с симпатичной дочкой-умницей, недовольно косился на льнувшую к ноге пуделиху Буську, чувствовавшую, что этот мужчина в их доме неспроста, но уже решил, что лучшей партии ему не сыскать. Времени на долгое ухаживание не было, да и к чему такие тонкости – люди они с Алиной взрослые, не глупые, деловые, надо подойти к этому житейскому вопросу рационально, как говорится, с расчетом. И Константин Петрович пошел на хитрость, воспользовавшись примером Гоши из хрестоматийного фильма «Москва слезам не верит».
Он придумал грандиозный коллективный выезд на природу – в горы Западного Тянь-Шаня. В компанию своих друзей-приятелей с семьями он пригласил в поездку и Алину с дочерью. Обстановка была более чем непринужденной, жили в палатках под цветущими деревьями, щедро роняющими бело-розовые лепестки, на зеленых склонах у красавца Чимгана, чья слава, разнесенная песней «Бричмулла», сделала его популярным и престижным не меньше знаменитых курортов. Здесь внимательные взгляды начальника, мигом превратившегося в обычного человека, не оставляли уже никаких сомнений. Алина, удивилась, задумалась, тряхнула отчаянно головой и спросила себя: «А чем черт не шутит?». Но ответить не решилась.
Наверное, она раздумывала бы долго, возможно, так и ничего и не надумала, если бы жена друга Константина Петровича, с которой Алина особенно сошлась, найдя массу общих интересов, на одной из прогулок не поделилась с ней планами решительно женить Костю на своей московской подруге. Алина осторожно отозвалась о Константине Петровиче как-то неопределенно: человек он хороший, но… Валентина, новая подруга, даже не дослушав, с таким жаром принялась опровергать неправильное мнение главбуха о начальнике как о человеке, рассказывая интересные подробности из его жизни, а заодно расхваливая свою любимую подругу, что Алина невольно стала ревновать «своего» Костю к неведомой кандидатке в его жены.
Этот разговор послужил толчком к вчера еще невозможному решению! Костя стал выглядеть совсем по-другому, и в эту же ночь, лежа в палатке рядом с ним, Алина как бы невзначай коснулась его руки и не отняла ее, когда в ответ почувствовала прикосновение его губ. Они ни о чем не говорили, в эти несколько дней короткого отпуска дальше ночных поцелуев украдкой не пошли, но домой вернулись в радостном возбуждении, не оставлявшем никаких сомнений в перемене отношений.

В первое же воскресенье после возвращения в город, воспользовавшись прекрасной погодой, Алина отправилась в гости к Константину Петровичу. От порога, словно сговорившись, так и не сказав ни слова, не размыкая губ и рук, они добрались до дивана. Соскучившийся по женскому телу Константин Петрович приятно поразил Алину, не ожидавшую от него такой страсти и пыла. Едва Костя, возвратившись из нирваны на грешную землю, отдышался и смог говорить, он сделал Алине предложение стать его женой. День был солнечный и безоблачный, неожиданный поворот событий громом поразил Алину: она, прожив двенадцать лет самостоятельной, свободной холостяцкой жизнью, не собиралась ее так резко менять. Ей не верилось в серьезность всего происходящего. Она понимала, что Костя, похоже, влюбился в нее без памяти, ну что из этого? Ей, конечно, это было приятно, она даже согласна принять и даже как-то ответить на его чувство, но они – взрослые люди – могли бы спокойно обойтись без печатей и формальностей, но Костя не хотел об этом даже слушать. Он не мог опуститься до презираемого нашим бывшим обществом банального «сожительства», а главное – не хотел больше свободы и суррогатных отношений: он мечтал о настоящей семье и теперь, делая предложение Алине, считал, что она у него будет.
Алина Костю не полюбила. Она не могла позволить себе такой роскоши и траты столь дорогих жизненных сил, но в истинности чувств Константина Петровича ни секунды не сомневалась. Ей и в голову не могло прийти, что он, намыкавшись и разочаровавшись в бесконечных бесплодных поисках, принял трезвое и рациональное решение, посчитав, что сможет быть счастлив рядом с Алиной – порядочной, образованной, воспитанной и умной женщиной. Он наивно полагал, что и она понимает его резоны, и брак их будет обоюдно расчетлив: обе стороны, уважая интересы друг друга, заключают взаимовыгодный союз без всяких условий. Через два месяца состоялась скромная, но веселая свадьба, соединившая генерального директора и главного бухгалтера семейными узами.
Костя вошел в дом Алины и Тани. На первых порах все было просто замечательно! Таня с восторгом приняла доброго и заботливого мужчину, которого все годы не хватало в их доме. Тут же стал ощущаться некий новый «устав», ну что ж, чем-то надо было поступаться. Больше всех досталось пуделихе Буське, в которой всеобщая слепая любовь воспитала неимоверные капризы. В три дня с ней был проведен курс принудительного воспитания, после чего она безоговорочно поняла, что в доме появился новый хозяин, руку и голос которого ей придется безоговорочно признать. После нескольких дней тотального террора Буська не только смирилась, покорилась и приняла, но и страстно полюбила «пришельца», окончательно признав его своим единственным уважаемым хозяином до конца своих дней.
Алина некоторое время упивалась новой для нее ролью замужней женщины. Она старалась как-то изменить обстановку в квартире, приготовить что-то к ужину, рассчитывая на внимание и похвалу своего мужа-начальника. К тому времени их фирма окончательно вошла в устойчивый рост. Бывших друзей-приятелей, так и не сумевших преодолеть психологический барьер между «своим в доску» другом Костей и требовательным хозяином – господином Ситниковым, заменили профессионалами со стороны. Бухгалтерия на глазах превращалась в большое, по-настоящему сложно-запутанное дело, знаний Алины на нее явно не хватало, а посвящать свою жизнь бухгалтерии ей совсем не хотелось. Пришлось принять настоящих специалистов, а Алине придумать должность финансового директора. Алина никогда не работала в женском коллективе, а это совсем особые отношения, не понимая тонкостей, она быстро восстановила против себя всю женскую часть офиса, однозначно трактовавшую замужество своей бывшей товарки как удачную аферу, в результате которой ей удалось захомутать перспективно разбогатевшего мужика. Обстановка в конторе заметно накалилась, и Константину Петровичу пришлось применить крайнюю меру самозащиты: уволить супругу, не сумевшую понять разницу между мужем и генеральным директором.

Это была первая оглушительная обида – пощечина, от которой треснуло хрупкое, кажущееся благополучие новоиспеченной семьи. Обиженная Алина в одночасье люто возненавидела весь бизнес мужа. Ревнуя его к фирме и всей внешней жизни, она, вымещая раздражение и обиду, принялась за обычные житейские разборы: почему поздно, сколько можно тебя ждать, я больше разогревать не буду, еще раз так поздно явишься, я тебе не открою и так далее, как это бывает в семьях с двадцатилетним стажем. Это совсем не походило на ту семью, о которой мечтал Константин Петрович. Он, на самом деле очень увлеченный и занятый развивающимся не по дням бизнесом, искренно желал мира и семейного счастья и ради этого сколько-то терпел причуды жены, старался ее смягчить, успокоить и даже ублажить, но, видя бесполезность своих усилий, решил поговорить с женой прямо и откровенно.
– Алина, мы с тобой взрослые люди и сознательно пошли на наш брак по расчету, уважая и принимая друг друга. Так давай же и дальше разумно и трезво строить наши отношения… – Константин Петрович осекся, увидев, как изменилось лицо жены.
– Трезво и расчетливо?! – свистящим, от этого особенно жутким шепотом переспросила она. – Это ты расчетливо и трезво женился на мне?!
И только тут до Кости дошло, что его идея о браке по расчету – ужасное и оскорбительное открытие для Алины! Она же считала, что осчастливила и облагодетельствовала страстно влюбленного в нее мужчину, который на самом деле просто и трезво решил жениться на ней, чтобы не быть одному?! Костя не знал, что сказать, как оправдаться, для него эта ситуация оказалась неожиданной, но теперь объясняться и выворачиваться было бесполезно.
Это открытие – еще большая пощечина – окончательно отрезвила и оскорбила гордую и самолюбивую Алину. Нет, она не подала на развод, более того, она не подала и виду, что ее смертельно оскорбили, и никогда больше не вспоминала этот разговор, но душа, которую осторожная Алина только-только приоткрыла, поверив Косте, захлопнулась для него навсегда.
Выждав несколько дней и посчитав, что страсти улеглись, Костя в знак примирения попытался ночью получить свою порцию супружеского внимания, но Алина неожиданно резко его осадила:
– Отстань! Ты просто затрахал меня! – давая понять, что «медовый период» закончился и в излишествах теперь будет отказано.

Супружеская жизнь продолжалась еще достаточно долго, с учетом нового значения слов «достаточно» и «долго», поменявших привычные стандарты в условиях нового, стремительно меняющегося времени. Каждый супруг стал жить своей жизнью, стараясь аккуратно не преступать «государственную границу» и не провоцировать конфликты, сохраняя мир всеми имеющимися силами и приемами. Как говорят, «мирное сосуществование двух противоборствующих систем». Благосостояние семьи, меж тем, неуклонно росло. Это позволило вскоре перебраться в новую большую квартиру, сделать там дорогой ремонт, соответствующий духу времени и стереотипам. Алина увлеклась освоением собственного автомобиля, подаренного мужем в искупление мелких тайных грешков, которыми он стал неотвратимо обрастать, как большой корабль ракушками, ища на стороне безотказных ласк и подтверждения своей мужской состоятельности.
Заботливый муж, видя, что жена сходит с ума от безделья, устроил ее на работу в Сбербанк. Работа была внешне престижной, но, по мнению Алины, нудной и бессмысленной, усугублявшей ощущение пожизненной каторги неукоснительным требованием отбывать все восемь часов рабочего дня на месте со строгостью сталинских времен. В отличие от новых банков, этот оплот стабильности и косности с трудом принимал бушующие за окнами перемены. Все вокруг Алины было непривычным и противным: и напыщенные, благоухающие до удушья тяжелым французским парфюмом солидные дамы, помнящие свое привилегированное положение при прежней власти, и система всеобщего контроля и фискальства, и глупые пошлые разговоры о тряпках и других пустяках. Но чувство долга у Алины было самым сильным из всего набора ее качеств и черт: она не могла саботировать работу, нарушать дисциплину, и, насилуя себя, старалась быть примерным ведущим инспектором валютного отдела. Подобное насилие над собой не проходит даром. Вскоре болезненное нервное состояние Алины заметили и управляющий, и муж, с которым она общалась меньше: было решено не мучить человека, дабы не довести до нервного срыва.
Так Алина снова осталась без работы и даже без обязанностей по дому, которые легко и привычно выполняла приходящая прислуга. И Алина решила обрушить все свое освободившееся время на Танюшку, неожиданно быстро выросшую и готовящуюся вот-вот вылететь из-под маминого крыла. Никто и не ожидал, что это произойдет так быстро, гораздо раньше, чем кто-либо мог предвидеть.
Однажды, пасмурным осенним днем, когда ветер нес по улицам остатки сорванных ветром листьев, наметая из них золотые сугробы, почтальон принес непривычный конверт – элегантно-длинный с маленьким прозрачным окошком, в котором был отпечатан адрес получателя – Тани Колмогоровой. В конверте было официально оформленное приглашение Татьяне на учебу в американской школе в штате Коннектикут. Приглашали родители американской подружки Тани, которую гостеприимно принимала у себя семья Колмогоровых во время ответного визита американских школьников в Россию. Так обычной девочке из сибирского мегаполиса представилась счастливая, а по тем временам необыкновенная, редкая возможность поехать на учебу в Америку. Выполнив с невероятной скоростью все необходимые формальности, Таня улетела за океан, оставив маму наедине со своей внешне беспечной и беззаботной, но предельно напряженной, переполненной разочарованиями и сомнениями жизнью.

10
Поездка Тани в Америку случилась как нельзя вовремя. Энергия самодеятельного театра-студии, питавшая ее, стала истощаться. Компания «золотой молодежи», быстро развращенная популярностью, поездками и шмотками, неуклонно превращалась в склочную богему, обстановка которой убивала всякое творческое начало самодеятельной студии. Ценности поменялись на глазах, вот и сам подвижник-режиссер, стараясь не отстать от действительности, превратился в бизнесмена и дельца, старательно накручивающего свою прибыль в удачно и вовремя придуманном проекте. Предметом споров, ссор и торга в детском театре становился любой вопрос: кому играть ведущие роли, кто поедет в заграничные гастроли, кто заплатит за такую поездку больше, а кто меньше. После каждой поездки студия теряла кого-нибудь из студийцев: ребята при любой возможности старались остаться, зацепиться в Америке. Кто-то находил возможность воспользоваться предложением и продолжить учебу в американской школе, кто-то поступал в колледж, а самые лучшие - даже в университет. Находились спонсоры и на родине, и за океаном – люди еще не разочаровались в русских детях, искренне восхищались их самобытностью и талантами, резко выделявшимися на фоне закормлено-сытых и заторможенно-неповоротливых американцев.
Вот и Таню пригласила к себе жить семья ее нечаянной американской подружки. Американцы с восторгом приняли русскую девочку, похожую на американок азиатского происхождения. Английский язык Тани был безупречен, и после полугода адаптации уже никто не мог поверить, что эта девочка – иностранка. Восхищение окружающих в новой семье, в школе и вне вновь взбодрили Танино самолюбие. Получая многочисленные подтверждения своей неординарности и превосходства, Таня снова заряжалась энергией восторга. Это придавало девочке новые силы, и Таня действительно легко и с огромным интересом стала учиться, стремительно поднимаясь вверх по лестнице школьных рейтингов.
Жизнь ее изменилась фантастически. Хотя ее американские «родители» были людьми небогатыми - простыми средними американцами, они могли позволить себе многое из того, что в нашей стране было немыслимой роскошью. Таня освоила горные лыжи, научилась ходить на яхте под парусом по океану и летать на дельтаплане. Однажды, в гостях, а Таню приглашали чуть ли не каждый день, она увидела скрипку и спросила разрешения сыграть на ней. Присутствующие были поражены игрой русской девочки – для них средний уровень выпускницы музыкальной школы при консерватории, давшей миру несколько претендентов на звание первой скрипки мира, был на грани виртуозности. Таня впервые слышала такие аплодисменты и комплименты за свою игру на скрипке, которую в последние годы учебы в школе «из-под палки» просто ненавидела. Теперь же скрипка чудесным образом превратила «золушку» из Сибири в настоящую принцессу: слава о виртуозной скрипачке разнеслась по всему штату, Таня стала «звездой» Коннектикута – одного из самых богатых и снобистских штатов Америки.
Нам, из нашего «далека», очень трудно понять причины восторга американцев: то ли они действительно наивны и просты, как дети, и искренне восхищаются тем, что у нас принимается само собой разумеющимся, то ли это всего лишь проявление вежливости и взращенное, превращенное в чисто американское свойство всегда широко улыбаться, быть слащаво-приветливыми и идиотски-восторженными. Американские восхищения способностями Тани отличались от тех оценок, что она получала дома, как слон от болонки. Девушке предложили сыграть сольный концерт с большим симфоническим оркестром, который транслировали по телевидению, был выпущен и с успехом разошелся диск с ее записями, а старый профессор местной музыкальной академии согласился заниматься с юным дарованием бесплатно, сочтя еще и за честь.
Танины успехи были поразительными: на выпускных экзаменах в «хайскул» она вошла в десятку лучших учеников из трехсот выпускников. По результатам тестов Таня набрала столь высокие баллы, что проходила даже в знаменитый Гарвард. Обучение в этом самом престижном университете Америки и всего западного мира требовало больших, а по российским меркам, просто фантастических денег. Спонсоров под рукой не оказалось, и вопрос обучения неловко завис, но ненадолго – девочка уже была причислена к касте «особо одаренных». В маленьком городке, в котором она жила в семье своих американских «родителей», Таня была удостоена звания почетного гражданина, ей было предложено обучение в университете Штата со стипендией, покрывающей две трети его стоимости. Оставшуюся часть согласился покрывать Константин Петрович, получивший таким образом право самозабвенно хвастать талантливой падчерицей, ощущая и свою причастность к столь неожиданно сложившейся счастливой судьбе.
Так Танина судьба определилась на следующие четыре года. Она шестнадцатилетней девочкой уехала от мамы в чужую страну, раскинувшуюся на противоположном боку глобуса: ей предстояло взрослеть в условиях незнакомого мира, и это должно было сильно повлиять на окончательное формирование ее непростого характера.
Однако свежесть американских впечатлений скоро стала увядать, наивная восторженность поклонников талантов надоедать и даже раздражать. Подружка Тани по американской традиции, окончив школу, уехала в колледж на другой конец страны, и Таня осталась в гостеприимной семье американских опекунов единственным ребенком. И хотя отношения американцев оставались теплыми и дружескими, девочка очень скучала по дому, испытывая ознобное чувство сиротства. Мама, бабушка и даже дядя Виталя с Буськой издалека казались такими родными, близкими и желанными, что от тоски по ним нет-нет, да выкатывались слезы на девичью подушку. Письма домой становились все жалостливее и тоскливее. Алина страшно переживала за дочь, хотя старалась не показывать этого никому. Все с восторгом обсуждали необыкновенную судьбу ее дочери, а родственники очень ею гордились.
Тоска Тани и Алины грозила превратиться в общий невроз, у обеих все валилось из рук, письма были переполнены слезами. И супруги решили съездить в Америку, чтобы повидаться с Таней и самим убедиться в ее прекрасной заокеанской жизни. Получив приглашение и подготовив необходимые документы, убеждающие, что Константин Петрович с женой не собираются оставаться в стране необъятного богатства и сказочных возможностей, отправились в Москву. В эти последние дни декабря в Москве ударили необычные морозы. Очередь в посольство США занимали затемно, счастливчики грелись в собственных автомобилях, а приезжие стоически переносили трудности. Константин Петрович сумел внушить доверие документами и фотографиями своей благополучной жизни в родной стране, и супруги, объединенные в этот миг поездкой, получив в один день благословенные американские визы и преодолев десять тысяч километров и сам Атлантический океан, прибыли «открывать» Америку.
В аэропорту их встречала Таня со своим американским «папой». Встреча была радостной. Таня откровенно расплакалась, повиснув на шее мамочки, все были растроганы, и даже стойкая Алина подозрительно заблестела глазами. Однако она быстро справилась с волнением и начала строго допрашивать дочь об успехах и достижениях. Радость Тани была бурной, но, к огромному удивлению, очень короткой. В эти дни гостям из далекой России уделяли все внимание, Таню же воспринимали как свою, ей приходилось выполнять роль переводчика, служить связующим мостом между хозяевами и гостями. Привилегированное положение родственников вызвало у девушки ревность и обиду, которую она даже не пыталась скрыть. Столь резкая перемена в настроении не могла остаться незамеченной и натолкнула Алину на горькую мысль, что все ее труды и жертвы ради любимой дочери воплотились в ее невероятный эгоизм. Маленький монстр, неожиданно сбросивший маску «пай-девочки», оказался ужасным.
Гостеприимные хозяева возили гостей из России в Бостон и Хартфорд, показывали местные достопримечательности и старательно их развлекали, но поездка была безнадежно испорчена. Таня раздраженно отказалась от утомительной роли переводчика и под любым предлогом старалась уклониться от сопровождения родственников в их поездках. Американцы не могли узнать свою кроткую и всегда послушную воспитанницу из России, не понимали ее раздражения, но корректно не вмешивались в семейные дела гостей. Константин Петрович с трудом удержался от прямого разговора с падчерицей, пощадив чувства легкоранимой жены. Он видел, как тяжело она переживает отношение к ней дочери, и по примеру американцев занял позицию наблюдателя.
Алина стойко перенесла этот демарш дочери, а, вернувшись в Россию, постаралась подобрать объяснение, оправдывающее Таню. Любовь к дочери была главным и единственным смыслом ее жизни, отказаться от этого Алина не смогла бы ни при каких обстоятельствах. Она была готова выдать Тане индульгенцию на все случаи жизни!

Перенесенная обстоятельствами на другой край света, в иной мир, Таня взрослела не по дням, а по часам. И с такой же скоростью в ней росла и крепла, пуская многочисленные корни во все уголки ее души, потребность в мужском внимании, заботе, покровительстве и защите, которой ей так не хватало с самого раннего детства. Сколько здесь Фрейда, психологии или наследственности, в чем проявилась пресловутая доминанта Ухтомского, – судить трудно, но хрупкая девушка-умница, пользующаяся вниманием красивых белых ребят, выбрала своим первым мужчиной огромного чернокожего студента старших курсов.
Джон – был просто огромен – гора мускулов с постоянной белозубой улыбкой – и этим был по-своему прекрасен. Бывший морской пехотинец, прошедший горнило «Бури в пустыне», учился на географическом факультете на деньги армии и подрабатывал охранником-вышибалой в ночном клубе. Джон собирался посвятить свою жизнь экспедициям и путешествиям, готовясь к этому, он занимался экстремальными видами спорта и даже входил в олимпийскую сборную США по многоборью, но из-за болезни не попал на Олимпиаду, где вполне мог стать чемпионом. Конечно, рядом с маленькой Таней, которую он, как Дюймовочку, мог поднять одной рукой, Джон, несмотря на мощь и силу, выглядел простоватым, неуверенным в себе и не очень умным. Способности «особо одаренной» девушки подавляли его, он отчаянно старался соответствовать, но русская душа его подружки так и осталась для него непознанными потемками.
В отличие от рыбокровной и равнодушной бабушки, от сдержанной и до холодности волевой мамы, Таня, с ее азиатскими генами, оказалась девушкой горячей и любвеобильной. Казалось, ей так много было дано! Она выросла в новых условиях, всегда была в центре внимания, благодаря заботам и любви матери получила прекрасное воспитание и образование, наконец вырвалась из затхлой атмосферы бедности и черствости российской действительности и теперь купалась в восторгах и славе, не говоря уже о любви. Ей, несомненно, должен был выпасть счастливый билет: она сломает порочный круг своей женской династии и обретет долгожданное, настоящее семейное счастье! Но не так-то просто все устроено в мире!
Любви Джона Тане хватило ненадолго. Простота и физическая сила этого примитивного существа, которые в первое время так восхищали девушку, очень скоро стали ее раздражать. И Таня, не умея сдерживаться и терпеть что-либо более пяти минут, поссорилась со «здоровяком». Тот очень болезненно воспринял ссору, страшно переживал и делился своими переживаниями с другом – таким же огромным чернокожим парнем, одаренным уже совсем другим талантом – голосом необыкновенной красоты и силы.
Жану-Пьеру предсказывали карьеру мирового уровня, предлагали стажировку в «Ла Скала», завершение учебы в «Джулио-арт». Парень пользовался в университетском городке огромной популярностью, девчонки-фанатки не давали ему прохода, он же влюбился в хрупкую девушку из далекой России и искал с ней встречи под любым предлогом. Популярность и слава будущего маэстро привлекла Таню, и она милостиво позволила ему утешать ее после разрыва с бывшим морпехом. Жан-Пьер был полной противоположностью своего друга – сентиментальный, очень эмоциональный, романтически настроенный юноша, хотя при своем росте в сто девяносто сантиметров и весе под сто пятьдесят килограммов напоминал знаменитого грозного ревнивца-мавра. Внимание и страсть, тонкая артистическая душа нового приятеля какое-то время привлекали ее, но ей хотелось… она сама не знала, чего ей хотелось, но состояние влюбленности, которое сначала ослепляло и оглушало, очень быстро выдохлось и куда-то утекло.
К радости Тани, очень не любившей скандалы и выяснения отношений, и эта история пришла к логическому концу – подвернулся счастливый случай. Как американской студентке, Тане по программе обмена предложили на выбор несколько стран, куда она могла бы поехать учиться на один семестр. В ряду таких заманчивых стран, как Швеция, Англия и Германия, оказалась и родная Россия, а конкретнее Санкт-Петербург – любимый город Тани и ее мамы. Обе загорелись идеей, что Таня приедет на осенний семестр в Питер, туда же приедет и мама, и они прекрасно проведут вместе время. Ничего, что за этот семестр будет заплачено, как за учебу в Америке, чепуха, что это время, скорее всего, будет потрачено впустую, так как за такой короткий срок в российском университете к программе Таниного обучения ничего толкового не могли дать. Зато дочь и мама, забывшая последний американский урок своего общения с Таней, будут снова вместе, а не на шутку влюбленному тенору придется смириться с разлукой с любимой девушкой. Отговаривать загоревшихся идеей совместного пребывания в Питере женщин было бесполезно, Константина Петровича быстро поставили на место, перечеркнув все его аргументы банальной фразой «конечно, дочь не твоя…», и американская студентка Таня Колмогорова приехала в Санкт-Петербург по обмену.


11
Алина прилетела в Питер всего на неделю позже Тани, но этого хватило, чтобы безнадежно опоздать. Все планы, которые с таким усердием и фантазией сочинила Алина на эти «каникулы души», разлетелись вдребезги, как огромная хрустальная ваза. Таня не только не ждала мать, она не видела и не слышала вокруг себя ничего. Таня с размаху, с лету, едва коснувшись родного берега, как вернувшаяся с зимовки перелетная птица, влетела в новый сокрушительный роман, заслонивший весь мир в ее глазах. Для нее больше не существовало ни учебы, ни обязательств, ни возвращения в Америку, ни тем более мамы с программой пребывания в Питере на трех листах. Кто же был новым избранником Тани, пленивший ее стосковавшееся по настоящей любви сердце?
Его звали Ромео! Это имя ему дала при рождении мама – горянка из Грозного, начитавшаяся Шекспира. Чеченская девушка, выросшая в семье районного прокурора, мечтавшая о профессии и карьере театральной актрисы, самозабвенно читающая наизусть сонеты и целые главы из шекспировских трагедий, выданная в шестнадцать лет замуж по прихоти своего отца, родила пятерых детей, наградив их в память о несбывшейся мечте звучными именами: Ромео, Джульетта, Дездемона, Гамлет и Горацио. Все местные женщины завидовали ей – таких красивых имен не было ни у кого в целой округе. Дети выросли и разлетелись по большой стране, удивляя своими именами не только паспортисток и работников ЗАГСов.
Таня пьянела от самого имени возлюбленного – небольшого, под стать Тане, по-мальчишески худенького взрослого чеченца. Ромео уже был однажды женат, развелся, оставив жену-украинку с маленькой дочерью, а теперь жил на широкую ногу в стольном граде Санкт-Петербург, зарабатывая неведомым, тихим и непонятным чеченским бизнесом. Он был совершенно не похож на своих грозных и даже свирепых соплеменников. У него был тихий голос, он не ругался, не катал желваки, как знак крайнего нетерпения и злости, а спокойно рисовал какие-то схемы, встречался с разными людьми и своим тихим голосом убеждал их поступать так, а не иначе. Бюджетные деньги целых областей и республик прокатывались по неведомым непосвященным каналам, обрастая по дороге процентами, позволяющими маленькому чеченцу с повадками послушного мальчика менять каждые шесть месяцев автомобили престижных марок. Правда, за рулем представительской «Audi-8» он смотрелся, как «мальчик с пальчик», непонятно каким чудом попавший в кожаный салон этого огромного роскошного автомобиля.

Чем он привлек внимание Тани, так и осталось тайной за семью печатями. Стосковавшаяся по своей стране, по какому-то родному воздуху и еще чему-то неопределенному, не выговариваемому словами, но наполнявшему ее слабую душу ностальгическим угаром, Таня вдруг отчаянно влюбилась в неведомого горца, чья истерзанная страна вела безнадежную войну с Россией. В шумной, вечно улыбающейся и празднующей свои бесчисленные праздники Америке она чувствовала себя сиротой, тоненькой рябинкой на ветру. Может быть, сказался эффект возвращения, когда слезы радости застили взор, может быть, сыграло сострадание к представителю маленького героического народа, соучастие или даже протест, ведь в Америке чеченская война выглядела совсем по-иному, что теперь гадать, нагрянула любовь, и все было тут же забыто или отлетело на дальний план: и учеба, и прилетевшая, соскучившаяся по дочери мать, и сам обшарпанный Питер, который первоначально и был причиной столь неожиданного выбора Тани.
Четыре месяца отведенного семестра пролетели как один сплошной праздник. Жаркая любовь, дорогие подарки, катание с ветерком на роскошных лимузинах по вечно простуженным мокрым улицам Северной Пальмиры, рестораны, театры и концерты, куда влюбленный Ромео каждый вечер отвозил Таню, оставлял ее одну, а после окончания встречал ее в вестибюле, галантно подавая пальто или шубку, подаренные им. На каникулы Таня прилетела в родной город, но разлуку с любимым переносила настолько тяжело, что слегла и отказалась общаться с друзьями, набежавшими было к подружке, счастливой судьбой оказавшейся за океаном. Она целыми днями проводила в постели с телефонной трубкой в руках: Ромео звонил по несколько раз в день, и разговоры длились часами. Через десять дней Таня, похудевшая до прозрачности с промытыми слезами глазищами на бледном лице, вернулась в Питер, чтобы оттуда лететь в Штаты. Предстоящая разлука отняла у нее последние силы. До самого отлета она не отпускала руку любимого, Америка, куда ее провожала мама, в это время окончательно превратилась в ненавистную чужбину.
Алина, с трудом пережившая очередное предательство дочери, восприняла ее избранника в штыки, но, увидев, что на Таню сейчас бесполезно влиять, сделала вид, что смирилась. Она еще надеялась, что эта непонятная любовь, у которой, по ее мнению, не было ни будущего, ни вообще какого-нибудь смысла, не выдержит долгой разлуки. Но надежды оказались напрасными. Полтора года разлуки, во время которых всеми ухищрениями удалось не допустить приезда Тани в Россию, а в Америку ее любимому виза не светила, не справились с чувством влюбленных. Видимо, любовь была не простой, огромные расстояния, долгая разлука и непреодолимые трудности лишь укрепили ее. На следующий день после получения диплома «специалиста по международным финансам», презрев житейскую логику, мамины уговоры и слезы, легко обнулив в одночасье все шесть лет предыдущей жизни в Соединенных Штатах, Таня улетела в Петербург, чтобы навсегда соединиться с любимым Ромео.
 
12
Эта любовная история, со скидкой на упростившиеся современные нравы и отношения, вполне могла бы пополнить примеры известных в мировой литературе необыкновенных союзов. Мир помнит историю любви пастушки Суламифи и великого царя Соломона, еврейки из Толедо, что отдала любовь и саму жизнь грубому неотесанному мужлану – королю Испании, бывали и другие истории, совсем наоборот: царственные женщины отдавались простым мужчинам, без сожаления расставаясь с богатством и властью. Что-то подобное было и в этом, не объяснимом ни с какой стороны союзе: Таня – тонкая музыкальная душа, образованная девушка, свободно говорящая на нескольких языках, разбирающаяся одинаково легко в истории, литературе, искусстве, а теперь еще и в «мировых финансах», и невзрачный мужчина-мальчик из горного аула, недоучившийся студент строительного института, представитель влиятельного тейпа, один из тех, кто без выстрелов заставил продажных банкиров России щедро оплачивать войну непокоренных горцев с огромной метрополией. Впрочем, было одно, что роднило их сразу – оба выросли без отцов, но неужели только это так накрепко связало две разные, совершенно непохожие судьбы? Это так и останется тайной! Любовь, как и очень многое в этой жизни, невозможно объяснить, а это была, несомненно, любовь!

Ромео снимал огромную квартиру на канале Грибоедова. Таня вела жизнь богатой содержанки, капризы и желания которой выполнялись безоговорочно и с особым шиком. Любимый заваливал ее охапками амстердамских роз, доставлявшихся каждый день самолетом, клялся в бесконечной любви и обещал безоблачную и беспечную жизнь навсегда. И ей в это легко верилось. Дела заставляли его часто отлучаться из города на Неве – приходилось мотаться по стране, контролируя, проверяя, связывая ниточки невидимой финансовой паутины прочными узелками. Однажды, вернувшись из очередной деловой поездки, Ромео был огорошен известием, что у них скоро будет ребенок. Это не входило в его планы, ребенок мог разрушить идиллию, любовную сказку, в которой места хватало лишь двоим. Рождение ребенка все усложняет, сводит поэтический восторг любви к прозе, ведь даже современные чудо-подгузники не освобождают молодых матерей от бессонных ночей, неожиданных болезней и капризов младенцев и прочих забот, превращающих их жизнь в кромешный ад. Аборт делать было поздно. Беспечность и неопытность Тани спасли жизнь продолжателю ее рода – на УЗИ было четко определено, что будущий ребенок – мальчик.
Крикливого черноволосого мальчугана отец без колебаний назвал Мохаммедом, голос Тани в этом вопросе не принимался в расчет. Ребенок должен был вырасти настоящим горцем, и имя пророка должно было ему помогать в этом трудном деле. В помощь Тане сначала наняли прислугу, но потом, бросив все свои дела, прилетела самоотверженная Алина, жизнь которой, вполне согласуясь с законами периодичности, позволяющими уложить все наши коллизии на огромную синусоиду, резко изменилась, провалившись вниз. Как-то, вернувшись из очередной поездки к дочери раньше условленного срока, Алина застукала Константина Петровича в супружеской постели с нимфеткой, удовлетворяющей его потребности в области сексуальных утех. Сей вопиющий факт был воспринят ею как грубейшее нарушение пакта о «мирном сосуществовании». Она подала заявление на развод, отказавшись в полном соответствии со своим стоическим «аристократизмом духа» от прав на какие-либо материальные ценности, нажитые Константином Петровичем, как она считала, в плебейском предпринимательстве. Ей осталась их общая квартира, а сам «разжалованный» супруг перебрался в загородный дом, который, как оказалось, предусмотрительно успел построить к этому времени. В который раз бескомпромиссная Алина возвращалась к тому, что в жизни у нее есть только одна гавань, одно прибежище – ее кровиночка, единственная дочь Таня, для которой она готова была пожертвовать всем. Для нее не было в жизни ничего важнее дочери, прощенной в одночасье за черствость и эгоизм, а теперь и ее новорожденного ребенка.
После рождения сына, за которого на Кавказе мужчина обычно одаривает женщину по-царски, Ромео как-то незаметно стал исчезать, растворяться из жизни Тани и сына. Сначала она не замечала этого. Все ее существование сосредоточилось на ребенке, в этом она, безусловно, была в мать. Но потом, когда появилась возможность хоть иногда поднимать голову, чтобы оглядеться, Таня с удивлением не нашла рядом своего любимого. Ощутив разрушающую пустоту и острую обиду, Таня послушалась мать и уехала вместе с ребенком на лето в родной город. Через месяц Ромео прилетел с подарками и цветами, винился, клялся в любви и звал обратно, и она вернулась, считая, что временное охлаждение окончательно пережито.
Но все оказалось сложнее. Это не было временным охлаждением – трещина росла и превращалась в зияющую, бездонную пропасть. Ромео нужна была красивая девочка, украшавшая собой его опасную жизнь, в ней не было места ребенку и его матери, потерявшей вкус к развлечениям. Таня и Ромео, рожденные в разных семьях, прожившие большую часть своих жизней по своим законам, как планеты, движущиеся по своим траекториям, необъяснимой причудой судьбы, нарушая вековые законы мироздания, столкнулись, слились, образуя невероятный раскаленный конгломерат, брызжущий протуберанцами. Но ему не суждено было превратиться во что-то прочное. Сила, бросившая их в объятия друг друга, иссякла, не в ее власти оказался этот нелепый союз. Вот он и распался на глазах, превратился в пыль, разносимую вечными питерскими сквозняками.
В конце концов, забрав двухлетнего сына, Татьяна, повторяя горькую судьбу своей бабушки и матери, окончательно рассталась с Ромео. Ее таланты, многочисленные детские и юношеские достижения, американский диплом с золотыми тиснеными печатями, не признающийся в России, слава, популярность, восторги, успех и поклонники – все осталось в прошлой жизни, о которой Таня вспоминала очень редко, сомневаясь – не приснилась ли она ей.

Узелок или какая-то дьявольская отметина на многомерной спирали жизни, обозначающейся в современном мире тремя буквами – ДНК, появившаяся в маленькой Алине, брошенной отцом в два года, проявилась и окрепла в двухлетней Тане, которую без войны и нужды предал отец. Теперь эта ветвь, безжалостно искривившая все древо их рода, неумолимо вела к сиротству следующую жизнь. Казалось бы, человек – не дерево! Неужели, проживая самобытную, непохожую ни на одну другую жизнь в меняющихся кардинальным образом условиях, сливаясь с другой кровью, меняя страны и даже континенты, проклятье этого женского рода непреодолимо? Что за напасть, что за злое колдовство властвует над ними, если в третьем поколении подряд ребенка в возрасте двух лет настигает предательство живого и здорового отца?! По какому такому закону, как в музыкальном «Рондо», с заведенным однажды постоянством повторяется из поколения в поколение это несчастье? И не эта ли ущербность заставляла суровых матерей – сначала Веру, а потом и Алину – от первого дня появления на свет требовать от своего несчастного чада доказательства превосходства перед другими, нормальными детьми? Эта требовательность, возведенная в культ, затмевала все остальные человеческие чувства, прежде всего простую материнскую любовь, без которой трудно выжить и вырасти даже котенку. Ту любовь, что струится из добрых глаз и перетекает из ласковых рук, что прощает и разрешает быть обычным ребенком, шалуном и неслухом, а не выдающимся «вундеркиндом».
Казалось бы, и Вера Александровна, и тем более Алина полностью отдавали себя своему ребенку, жертвуя собственными интересами. Они развивали способности, прививали манеры, вырабатывали бойцовские качества, чтобы снова и снова доказывать себе и окружающему миру, что, несмотря ни на что, продолжатель их рода не хуже других. В этой гонке за первым призом не осталось места самой любви, как ни парадоксально, но, похоже, в этой семье детей не любили и не баловали, как это бывает в нормальных семьях. Здесь неизменно требовали от них достижений, успехов и безупречного поведения. По сути-то, у Алины, а потом и у Тани, настоящего детства и не было. В их семьях не принято было возиться с ними, как кошка с котятами, прощать слабости и мелкие провинности: не пойти в школу, например, потому что не хочется, или провести вечер у телевизора, а не за учебником. Может быть, поэтому Алина выросла не по-женски жесткой, а Таня – такой неискренней и черствой?
Тане придется держать очередной удар в жизни, бороться с нуждой, довольствуясь неблагодарной ролью референта или секретаря в новорусской иерархии, а главное, растить и воспитывать маленького сына. Как воспитывают мальчиков, в этой династии никто не знает. Прабабушка Вера Александровна, еще полная сил, сочувствуя на словах, на самом деле была несказанно рада, что «басурман» с идиотским именем Ромео остался в прошлом. К ребенку Тани ей очень сложно привыкнуть – он чужой уже тем, что мужчина. Алина, наверное, останется себе верна: она стоически переносит все повороты судьбы, никогда не жалуется, на людях приветлива и спокойна, как и подобает настоящей аристократке духа. Теперь у нее появился новый свет в глазу: маленький черноволосый человечек, который, ковыляя на кривоватых ножках, смотрит в мир ожидающими счастья глазами и задает свои первые вопросы. Скоро он спросит: а где мой папа? Что ему тогда отвечать? Слова-то найдутся, а вот как отзовется в нем традиция женского рода Колмогоровых, не знает пока никто.
«Рондо нелюбви» пошло на третий круг. Будет ли кода?

 Прага, 2004 г.