Странно, как складываются порой судьбы растений. Вот неприметный цветок в глубине сада. Сорвет его мечтательная рука и вложит между страниц томика стихов как закладку – и он не исчезнет без следа как его собратья, которые проходят, как проходит лето. Много лет спустя другая рука снимет с полки книгу, и страницы откроются сами собой на стихотворении с засушенным цветком. Из-за нежного ажурного цветка, который сам уже стал знаком, символом, ты не можешь прочитать стих и не решишься поднять цветок – вдруг он рассыпется пылью? Не трогать цветок? Никогда не прочесть тогда того стихотворенья, которое было кому-то так дорого, что он отметил его июньским цветком. Взять цветок в руку? Он сгинет, и не сможешь насладиться душевными словами и порадоваться красивой рифме, потому что станет жаль цветка.
Апельмон родился апельсином, из косточки, выколупанной из новогоднего подарка. Сначала их было даже два. Как это часто бывает у цитрусовых, из одной косточки проросли два ростка. Апельсин из косточки, да еще в комнате, начинает плодоносить не раньше чем в пятнадцати- двадцатилетнем возрасте. Ускорить взросление можно, если владеешь нехитрым секретом: поначалу апельсин заставляют усиленно ветвиться, постоянно прищипывая кончики веток, а потом прививают на него несколько веток взрослого дерева. Гормоны, которые бродят во взрослых ветках, приводят все дерево в состояние цветения. Веток взрослого апельсина мне было взять негде, и я, не долго думая, привила на оба сеянца по ветке комнатного лимона.
За торжественной процедурой прививки внимательно следила моя соседка, кареокая башкирка с такой же кареокой семимесячной дочуркой на руках. Ей было ясно, что два апельсиновых дерева мне точно не нужны. Они уже сейчас занимали полкомнаты, и одно из них было явно лишним. Второе играло роль дублера на случай, если с первым что-то не получится, и это вселяло в мою соседку надежду на собственное деревце. Прививки прижились отлично, и вскоре соседка утащила к себе в комнату апельсин.
Соседка приехала в город из села, затерянного в глубинах ( а может, высотах) Южного Урала. Раз в месяц и по хорошей погоде она с мужем и дочуркой отправлялась навестить родителей. Ехать приходилось сначала автобусом, потом на попутке до села. Брат и отец соседки работали на грузовиках, поэтому забирали ее с автобусной остановки на своих машинах.
Один раз поездка едва не обернулась катастрофой. Как рассказывала мне соседка по возаращении, в этот раз муж сел в кабину к брату и взял с собой дочку, так как из-за вечных ночных смен видел ее слишком мало и хотя бы в выходные хотел держать ее на руках. Она сама села к отцу, и они поехали следом. Дорога проходила по головокружительному горному ландшафту. Весело болтая с отцом, соседка обнаружила вдруг, когда их грузовик выехал из-за очередного поворота, что грузовик брата исчез с дороги. Отец затормозил, она выскочила из машины и увидела грузовик падающим по крутому горному склону. Прыгая на валунах, он переворачивался, сверкая стеклами, доски кузова летели щепой. Закричав, как безумная, она бросилась вниз по склону, скользя между камнями, цепляясь руками за ветки. Она кричала и бежала вниз, кричала и бежала, пока ее не настиг брат. Следом подоспел и бледный, трясущийся отец. Он схватил ее за плечи и повернул к дороге. На самом верху стоял муж с дочкой на руках и кричал ей, что в грузовике никого нет. Они все всё время кричали ей это, но она ничего не слышала.
Брат и муж успели вовремя выскочить. Она не заметила их, потому что они стояли, прижавшись к каменной стене, чтобы отец не сбил их ненароком.
- Кажется, я тогда оглохла от ужаса, - сказала она мне, заливаясь слезами, крупными, как бусины горного хрусталя у нее на шее. – если подумать, то не может быть, что грузовик катился так бесшумно, как мне показалось. Стекла вылетели, кузов разбился на камнях, а я не слышала ни звука. Только видела все отчетливо, как в дурном сне: как грузовик прыгает на камнях и как блестят на солнце осколки в окнах.
Она промакнула слезы углом фартука и истово расцеловала дочку, которая весело блестела глазами и увлеченно грызла соску, нисколько не разделяя волнения матери.
Апельсин, во всяком случае, остался один и был переименован в апельмон, что буквально характеризовало его как симбиоз с лимоном. Вскоре на нем появились и первые цветы, для начала – на лимоновой части кроны. Есть суеверие, что цветы цитрусов трогать нельзя. После этого они якобы отпадают, оскорбленные таким хамством. Как только я рассказала это своей маленькой дочке, она тут же вскарабкалась на стул и ухватилась за цветы. На следующее утро, почему бы то ни было, они лежали под деревом. Мы отнеслись к этому спокойно. Если уж появились первые цветы, будут и следующие! Следующие цветы появились незамедлительно и наполнили комнату чудесным ароматом. Апельмон расцвел.
Вскоре апельмону пришлось отправиться в дорогу. Мы оставили Южный Урал и вернулись в казахскую провинцию. Апельмон с перевязанными ветками, туго завернутый в пленку, поехал, лежа на багажной полке вагона, вместе с нами.
Нам повезло с квартирой. Прекрасная светлая квартира в центре города с видом на реку и заливные луга казалась бесконечной после маленькой двухкомнатной квартирки. Мебели на всю эту огромную квартиру у нас не было, как не было и денег на мебель, так что апельмону досталась отдельная комната, где ничего, кроме него, не было, и где он мог раскинуться во все стороны, как арабский шейх посреди гарема. Квартира, однако, была с сюрпризом. Она прослушивалась.
Чувство, что тебя подслушивают – гадкое чувство. По-другому и не скажешь. Дома ты считаешь, что ты в безопасности. Ходишь, бывает, неодетым сверху или снизу и не выбираешь слов. Тем неприятней обнаружить, что ты как бы не совсем один. Что кто-то, оказывается, слушает, как ты обсуждаешь по телефону с мамой последние покупки или с подружкой последнюю ссору с мужем, а то и прочие вавы взрослых людей. Подслушиватели особо не скрывались. Только что не кашляли в трубку. Не заметить на линии это постороннее присутствие скучающих на работе людей мог только идиот.
Сам факт прослушивания меня страшно разозлил, но не удивил. До нас в квартире жил ректор местного института. Телефон ректора, уж конечно, должен был прослушиваться. С ректором мы поменялись квартирами. Он отправился на Урал, если и не грызть самолично гранит науки, то добывать подходящие блоки, которые бросают потом на огрызку студентам. Наша крошечная квартирка на рабочей окраине его совершенно устроила, потому что университет предоставил ему другую. Наша квартира предназначалась, очевидно, для какого-нибудь младшего научного сотрудника или лаборанта. С ректором было все понятно. Зачем прослушивали нас? То ли телефон остался в списках КГБ случайно, то ли списки вообще пересматривались редко, но нас добросовестно прослушивали еще год. Через год все признаки технической активности на нашей телефонной линии разом исчезли. Скучающие люди переключились на действительно влиятельных граждан города.
Еще через год мы снова собрались в дорогу. Начался исход из Средней Азии. Смотреть нашу квартиру пришел молодой казахский банкир с красавицей-женой. Квартира с видом на реку и луга понравилась им сразу.
- Здесь я уберу стену, здесь вообще надо дизайнера пригласить... А это что? – банкир увидел апельмон, увешенный цветами и плодами разной величины и разной степени спелости.
Я объяснила.
- Вы его забираете с собой?
Забрать с собой это огромное дерево было невозможно.
- Оставьте его. Я хорошо заплачу!
К сожалению, я уже пообещала апельмон одной из подруг.
- Но я же заплачу! – настаивал банкир.
Я не могла нарушить свое слово.
Позже оказалось, что зря. Подружка хотела апельмон больше платонически, чем на самом деле и, обнаружив, что он « как-то слишком большой», спихнула его другой подружке. Несколько лет спустя я получила весточку из родного города. Апельмон был жив и какими-то неисповедимыми путями оказался в городской клинике, где стал объектом гордости и хвастовства персонала. Плоды с него подавались на стол избранным пациентам. На тот момент, когда мне повествовали об этом – на стол начальника КГБ.
Известие вызвало у меня смешанные чувства.