Максим прохаживался небольшими гусиными шажками вдоль ступенек своего учебного заведения. Было очень рано – около шести утра. А занятия начинались в семь тридцать. Ему оставалось ждать около сорока минут, когда сторож откроет ворота училища, и ранние студенты смогут пройти в теплый просторный холл.
Максим жил в общаге и ненавидел ранние подьемы . Но раз в неделю, после выходных – о ужас! – он вставал в три часа ночи, чтобы добраться электричкой в город из дому, из глухой провинции.
Время тянулось медленно. Максиму казалось, что стрелки его часов прилипают к циферблату и замедляют ход. Подвешенное состояние. Уже не сон, но еще и не полноценная жизнь. Если еще в электричке можно было прикимарить немного, то выходя на морозный воздух сон как рукой снимало, но и бодрость не приходила…
Сторож дядя Коля мог бы открыть ворота пораньше, но так как в эти утренние часы он был единственной душой в училище, находившейся на законных основаниях – то не терял возможности насладиться своей недолгой властью. Звездый час дяди Коли – открытие ворот. Он подходил к решетке, и ждал, когда несколько таких, как Максим, начинали жалобно скулить, и проситься вовнутрь.
У Макса был друг – Гера. Электричка Геры приходила на полчаса позже, И встречаясь возле ворот, Гера разбавлял своей болтовней томительное ожидание.
В этот день Гера запаздывал. Максим начал нервничать, что друг не явиться сегодня вовсе, и не спасет от томительного ожидания.
Но спустя минуту, из-за угла показалась его довольная физиономия, с зажатой в зубах незажженной сигаретой.
- Ждорово, Макш, жажигалка есть?
- Как всегда, Герман, нету.
- Тьфу, ё-ё-ё-ё. Так и знал, что весь кайф наломаешь. У меня спички были, их какой-то крендель в электричке умыкнул.
- Понятно. Сколько пар сегодня? Расписание помнишь? Я когда из дому - все забываю.
- Культурология, история искусств, и две живописи.
- А, ну да! Постановка новая. Сокольский сказал – часов сорок., - Макс начал мучительно вспоминать.
Гера повертел в руках бесполезную сигарету, и , наконец, нашел ей место в кармане жилета.
- А чё, Макс повезло нам с Сокольским в этом семестре, продвинутый препод! Живопись у него суховатая немного, но рисовальщик он – супер. Ведет занятия нормально, как дебилам все разжовывает…Говорят, в его прошлом выпуске – все дипломы сильные были.
- А пишем что? Опять обнаженку?
- Нет , натюрмортики с цветочками! Макс, ну ты смешной! Преддипломная практика на носу! Ты помнишь, что мы на пятом курсе? У нас теперь до конца года – одна обнаженка.
- А кого пишем? Вадим Сергеича?
- Нет, Сокольский сказал – женскую сидящую фигуру, холст большой брать, метр на восемдесят, как минимум.
- Жаль. Вадим Сергеевич натурщик классный! Колоритный такой, пузо не отъел, сидит хорошо. Позу держит. Помнишь, как в прошлом году Ленка-кондукторша позировала, заснула стоя и по стенке съехала?
- Да, Макс, ты тогда громче всех заржал – она и проснулась. Но ты прав, хреново Ленка позирует. Особенно с похмелья.
- Да. И сиськи у нее обвисшие. Не то, что у Юли.
- Юля…Я Юлю рисовать не мог…Ноги рисую – нормально, руки, мордашку – нормально. Но бедра и сиськи! Стою…Весь…и с ума схожу. Уменя этот рисунок в общаге над кроватью висит.
- Гера, ты меня удивляешь! Юлька ж к тебе клеилась тогда, а ты и бровью не повел! Я тебе так завидовал!
- Дурак ты, Макс, она ж с физруком сошлась! А с ним шутки плохи, особенно в конце учебы. Загоняет своими нормативами, не сдашь – пару влепит, и докажи потом в деканате что не в споршколе учишься а в художественном училище!
- Гер, а кого тогда? Если Валю, то я ее в холст не впишу! Не фигура, и сплошные жировые складки! Центнер на ножках!
- Не горячись, Макс, что ты имеешь против Вали? Дама в стиле эпохи ренесанса. Прямо как с холста Рубенса!
- После Юли?!
- Да… После Юли не захочется быть Рубенсом. Но Валя – врят-ли, она сейчас на поствновке у скульпторов.
Максим расмеялся:
- Опрометчиво! Большой перерасход глины!
Гера снова вставил в зубы сигарету, и стал высматривать редких прохожих, чтобы попросить огня.
- Светлана Федоровна сейчас свободна, - сказал Максим.
- Но она пожилая, на такую длительную постановку может не согласиться.
- Нет, Макс, она сейчас у второкурсников на портретах сидит. Холодно ей. Обнаженку она только поздней весной и ранней осенью позирует.
- Хорошая она баба, Герка, только старая. Душа светлая, а тело жуть! Плохо сохранилось. Как подумаю, что Юлька когда-то такой станет!
- Не, Юлька не испортиться! У Юльки вечная красота, Макс. Как у Венеры.
- Венера каменная, а Юля живая, теплая. Помнишь, когда она первый раз раздевалась, у нее щеки пунцовые были, стеснялась…А ты, Макс, дурак! Прикалываться с нее начал, из-за твоих шуток глупых нас из мастерской выгнали! А я так хотел не пропустить момент, когда она снимает трусики…
- Сам, дурак. Она же их сняла!
- Когда сняла – уже не интересно, а когда снимала…
- Герка, ну ты заладил! Втюрился в нее что-ли?
- Художник всегда должен любить свою модель…
- Ну и люби. Светлану Федоровну.
Беседу прервал протяжный скрип ворот. Дядя Коля устал ждать, когда двое друзей обратят на него внимание – и сдался без боя. Вахтер еще не пришел, ключ от мастерской взять было не у кого, и ребята уселись в холле на свои этюдники.
Гера теребил в руках замученую сигарету, Максим шаркал ногой о кафель – разговор дальше не клеился.
Макс представил себе, что прошло много лет, он – знаменитый художник, а Юля его персональная модель! Она стоит на постаменте, гордо подняв, голову и стыдливо прикрывает прекрасное тело прозрачной драпировкой. Хорошая она, добрая. А может быть не только модель? И как захотелось Максу написать не просто постановку, не модель, нет. Не использовать ее как вазу в натюрморте! Не подставить ее тело под замысел в картине, а раскрыть ЕЕ характер. Создать ЕЕ портрет, чтобы показать всем, какая она внимательная, терпеливая, застенчивая. Макс думал, сколько придеться ему перевести холста и краски, чтобы достичь достаточного мастерства для того, чтобы попытаться в ее зеленых глазах раскрыть мир. Юлькин мир. Как написать грусть, оттого, что болеет мама, или женскую расдость от покупки новой сумочки? Огонь любви, или горечь разочарования? А, главное, как писать эти, самые красивые глаза на свете, и бояться увидеть в них равнодушие к своей персоне?
А Герка, в это время думал, как он ненавидит физкультурника, за то, что тот, своими огромными грубыми накачаными лапами прикасаеться к его божеству, его Венере, его Юльке! Герка по натуре был филонтропом и ко всем относился с симпатией, кроме физкультурника. Светлану Федоровну любил за радушие... Сколько раз вся группа собиралась в ее коммуне за рюмкой чая после занятий! И ей, одинокой пенсионерке доставляло удовольствие такое шумное собрание... Любил Вадим Сергеича, за то, что тот учил Герку вязать морские узлы на переменах, и играть в преферанс. Любил толстуху Валю, за веселый нрав и очаровательного шестилетнего сынишку, который разбавлял скуку занятий непрекращающейся болтовней. Любил даже Ленку - кондукторшу. Ну и заснула она раз, что здесь такого? Зато она поет хорошо на переменах. И, конечно, Гера любил Юльку. Просто потому, что любил. Максу он соврал, что боиться проблем с физкультурой. Просто он уважал выбор Юли. И ненавидел физрука, за то, что он и есть выбор Юли.
Входная дверь стала хлопать все чаще, училище наполнялось народом. Пришел вахтер, потом – декан. Потихоньку стали собираться преподаватели. Уборщицы уже бодро орудовали швабрами.
Гера и Максим одноременно заметили в дверном проеме знакомый силуэт. В холл училища, поправляя коротенькую дубленку вбежала замерзшая Юлька…
- К физруку бежит, - злобно процедил сквозь зубы Герка.
- Угу, не иначе, - вторил ему Максим.
Но глаза друзей безотрывно следили за ее грациозными движениями. Юля направилась к вахтеру.
- Можно я возьму ключ от пятнадцатой мастерской? Я там позирую на третьей паре? – прозвучал нежный голос.
Макс и Гера переглянулись…
- Гера, мы же в пятнадцатой сегодня!
- Точно, Макс! Так у нас Юлька! Моя Юлька!
- Не твоя. Можно сказать, что наша!
Из коптёрки донёсся скрипучий голос вахтёра:
- Юленька, деточка, от спортзала ключ еще не брали.
- А мне не туда сегодня. Сыта я спотсменом вашим по-горло!
Получив ключ, Юля растворилась в предрассветной полумгле училищного коридора.
Вслед ей смотрели две пары счастливых глаз…