Когда захлопнулась дверь за последним, я натянула на себя черный полиэтиленовый мешок, легла, как гладкое, холодное, бездушное мороженое, в холодильник, набитый льдом, и навсегда уснула.
Нет, поначалу, конечно, я рвалась, и билась, и металась, разрезала грудь, доставала сердце, обваливала в битом стекле, пропускала через мясорубку, украшала ожогами от окурков, рыдала, вопила, горела и царапала лицо, а запах Его одеколона рвал ноздри. Но это все было, когда ушел любимый, а ведь он не был последним. Последним стал лучший друг, и тогда я заледенела. Жить стало намного лучше. Стало всё все равно. Или – всё-всё равно. Целыми днями я лежала на диване, ни о чем не думая, глядя в потолок. Кажется, меня уволили с работы. Ну не могли же не уволить, я там месяц не появлялась вообще! Не хотелось мне умирать, что за глупости? Вообще – ничего не хотелось. Чтобы вернулся Он? Зачем, в одну реку дважды… Чтобы лучший друг вернулся? Чтобы воскрес еще один хороший знакомый, со смерти которого все началось? Чтобы не случалось ничего из того, что меня убило или чтобы все пошло, наконец-то, хорошо? Зачем…
После всего этого у меня остались три моих подружки. Жили-были три медведя. На самом деле, на медведя, конечно, была похожа только Таня, упитанная добрая женщина с толстой русой косой, не мыслившая Жизни вне семьи, мужа, детей, родителей и самодельной, безумно вкусной пасхи на соответствующий праздник.
Когда-то я любила вкусно покушать, и с удовольствием напрашивалась к Тане на обед или ужин. Когда случилось то, что случилось, Таня бегала ко мне с баночками, тарелочками, коробочками, носила какие-то невообразимые едовья, от запахов которых соседский пес тоскливо выл, а у давно женатых мужчин начиналась эрекция. Я только пила куриный бульон. Потому что это было проще всего.
Вторая подруга, Лиза, была, как водится, ее полной противоположностью. Сухая, маленькая, жесткая крошка, она всегда ходила в безупречно сшитом деловом костюме, с приросшим к уху мобильным телефоном, она твердо знала, что все мужики сволочи, что можно полагаться только на себя. Лиза могла бы быть феминисткой, если бы периодически не срывалась, несмотря ни на что, на очередной головокружительный роман, бросая все, отдаваясь страстному чувству и не менее страстному любовнику, и потом заливая горечь поражения дорогущим коньяком, заставляя, чтобы мы пили с ней наравне.
И меня она сначала заставляла напиваться, до рвоты, но это не помогало. Разве что головная боль по утрам напоминала мне о чем-то таком, что было до всего… А так я лежала молча, что пьяная, что трезвая.
Потом Лиза нашла мне новую работу. Даже, кажется, более высокооплачиваемую, чем раньше. Не помню. Не знаю. Расчетные листки я сразу выбрасывала в урну, получала, что давали, не пересчитывая. По крайней мере, к тому времени все стало настолько хорошо, что я смогла даже ходить на работу и выполнять все, что мне говорили. Правда, ни любви, ни уважения у коллектива я так и не снискала, и слышала даже, как уборщица, старая толстая тетка в застиранном халате, пользуясь свободой, которая дана лишь очень пожилым женщинам, шипела мне вслед: «Мертвоглазая!»
Ну, мертвоглазая, и что? С этим… скажем так, недостатком, пыталась бороться моя третья подруга, воздушная романтичная блондинка Вика. Она распоряжалась большей частью моей зарплаты, заставляя покупать косметику и новую одежду. Она да мой спинной мозг – вот благодаря кому я ходила причесанная, умытая и даже в разных костюмах, и даже без стрелок на чулках. На самом деле, мой черный полиэтиленовый пакет ясно показал мне, какая все суета сует и все суета. Ну кому какая разница, хожу ли я в рваных джинсах или в модном костюме. Мое тело вроде бы и похудело от бульонной диеты, но от неподвижного образа жизни оплыло, как свечка. Иногда, как сквозь туман, я смотрела на свои ноги, благодаря которым когда-то сдала скучный, но очень важный экзамен. Принимал его почему-то молодой аспирантик, некрасивый, нескладный, в ужасных очках, – и это при современном-то выборе. Любимым с подружками занятием нашим было гадать, а пробовал ли он хоть раз сладкого женского мяса? Возможно, и да, но как-то не верилось. И вот этими самыми ногами, которые сейчас были просто палочками с намотанными на них мышцами, я когда-то обвила его… в фигуральном, конечно же, смысле этого слова, обволокла, подчеркивая золотистую кожу темным мини, демонстрируя краешек чулка, покрываясь румянцем и давая понять, что над таким мииилым существом, как я, издеваться просто грешно. Не думаю, что он чувствовал себя комфортно, потому и поставил гос. оценку. Чтобы только я скрылась с яблоком в остреньких мелких зубах хоть в преисподнюю.
А так все лежала, лежала на диване… Удивлялась, как моим подружкам не надоело со мной возиться.
ТАНЯ: ребеночка бы ей… вмиг бы забыла эти глупости.
ЛИЗА: ты, Тань, мыслишь средневековыми категориями. Работа, работа и еще раз работа, – вот что позволит не уйти в депрессию окончательно.
ВИКА: девочки, только «новое чувство лучшее средство от одиночества»! Надо найти ей друга…
Мне же было лень даже сказать, чтобы меня оставили в покое. Поначалу, конечно, когда обрывки чувства к Нему еще болтались на обломках сердца (да, пафосно. Но о несчастной любви лучше всего говорить именно такими словами. Что поделать, надо выдерживать стиль), да, так вот, тогда я еще скрипела, слабо отмахиваясь ручонками, дескать, уйдите все, дайте мне спокойно помереть. Потом поняла, что проще всего – подчиняться. Я съела таниного пирога, пришла на собеседование по лизиной протекции, в кофточке и босоножках Вики.
То-то было радости!
ТАНЯ: ну слава Богу, слава Богу, теперь, даст Бог, все снова пойдет нормально…
ЛИЗА: да, работа затянет, а там все перемелется…
ВИКА: и… она может встретить там кого-нибудь интересного.
Но та часть меня, которая еще могла считаться живой, осталась там, на диване. Что интересно, мои коллеги меня недолюбливали за заторможенность и необщительность, но ничего необычного в таком поведении не находили. А, может, я просто слышала не все сплетни. Я же к ним не прислушивалась. Вообще перестала реагировать на все, что происходило рядом.
Вот, помню, ехала домой в троллейбусе. К тому времени моих сбережений хватило бы на покупку средненькой машины, но смысла покупать ее я не находила.
ТАНЯ: а можно было бы ездить на рынок, это же так удобно!
ЛИЗА: деловая женщина должна иметь свой автомобиль.
ВИКА: в автосервисах есть очень симпатичные механики…
Тьфу на всех.
Так вот, я ехала в троллейбусе. Рядом со мной на сиденье приземлился пьяненький мужичонка. Я не сразу поняла, что он гладит меня по голой коленке. Я это вообще поняла только по тому, как напрягся весь троллейбус. Нет, до всего, я, конечно, либо ляпнула мужичонке по небритому синенькому лицу, либо что-нибудь хлесткое сказала, – а раньше я это умела, – ну а сейчас-то что? Чего скандалить? Коленка не сотрется, да и все равно я вечером душ принимаю. Отвернулась молча к окну, а мужичонка-то… и обиделся, и руку убрал, и вышел на следующей остановке, бурча что-то под нос. Может, он как раз надеялся на бурную реакцию, дескать, и он мужчина! «Вам всем нужно только одно!» Так сказать, ощущение собственной полноценности. А я вот так вот. Ну извините.
Приходя домой, я раздевалась, принимала душ и укладывалась на диван. Иногда ела, когда в желудке начинало совсем уж некрасиво бурчать. Изредка курила. Без мыслей, без чувств жилось легко и просто, не было осложнений в жизни. Иногда гармонию нарушали подружки, которые, видимо, убедившись, что я вполне отлаженно функционирую, совершенно успокоились и щебетали у меня на кухне.
ТАНЯ: совсем в магазинах ничего нет, не знаешь, чем семью покормить даже… А младшенькому ботиночки нужны.
ЛИЗА: а я ему и говорю – простите, конечно, но на таких условиях мы не можем с вами работать…
ВИКА: и смотрит на меня… девочки, у меня подкосились коленки!
Я честно пыталась внести свою лепту в беседу, но слова как-то на язык не шли. Ну, на работе… сделала то, это, попила кофе, покурила. Меня даже начальник не ругал. Боялся, что ли? В магазины я заходила редко, брала, опять же, что было. А молодые люди на меня не смотрели. Или смотрели, да я внимания не обращала.
Девочкам все равно было не до того. Ни одна не слушала другую, и в этом разноголосьи была удивительная слаженность и стройность, а главное – взаимопонимание.
Последнее было особенно важно, потому что меня очень сильно стали мучить конфликты, даже посторонние. Мутным взором я видела, что все просто, что волноваться не из-за чего, что все решаемо и того не стоит, и вообще до дао подать рукой. Забредя на рынок, я купила пару персиков. Вспомнилось, что витамины, то да се. И случайно дала вместо ста рублей продавщице – десять. И пошла. И пошла, и пошла, и пошла продавщица на меня ругаться так, что персики скисли. Перепутала я. Без злого умысла. Вернулась, извинилась, положила те сто рублей, сдачу не стала дожидаться, но все равно в спину мне полетело одинокое, как последняя стрела Робин Гуда, «Нахалка!...»
Мне стало даже грустно.
Потом пошли мужчины.
ТАНЯ: ну и славно! Найдешь себе хорошего парня, выйдешь замуж…
ЛИЗА (неодобрительно): все они козлы… Ну лишь бы тебе нравилось… У меня, помню, тоже был…
ВИКА: ой, он подарил тебе ландыши? Как это мило…
Откуда они брались, мне непонятно. Но теперь как минимум раз в неделю я ходила на свидание. В принципе, до всего, я была симпатичной девушкой, а потом как-то перестала различать хорошее и плохое, так что… Зато мое общество редкий выдерживал более одной встречи.
Самый стойкий встретился со мной пять раз! После чего подпалил мне зажигалкой волосы, вроде бы не нарочно, а на самом деле – нарочно. Я спокойно сбила пламя рукой и продолжала потягивать вино. Тогда он вскочил и заорал дурным голосом:
– Да тебя хоть чем-нибудь можно пронять? Что ты за тряпка?
И выскочил из ресторана.
Потом вбежал обратно, сердито сопя, кинул на стол купюру и вышел снова. Больше мы не виделись.
ТАНЯ: другого найдешь.
ЛИЗА: другого найдешь.
ВИКА: другого найдешь.
А я и не переживала.
Да, а время шло, листья опадали, листья вырастали снова. И воспоминания до всего казались полузабытым детским сном, что когда-то было столько друзей, любимая работа, лучший друг, Он и радость от покупки нового платьица…
Лето в ту пору выдалось очень жарким. Дамы прели, мужчины истекали солью, веера и вентиляторы были популярны, как никогда. Поэтому если мне вдруг хотелось встать с дивана, я делала это только ночью.
Однажды, уже после полуночи, небо набухло невидимыми, но мясистыми тучами и в воздухе запахло электричеством. Собиралась гроза. Во мне что-то шевельнулось. Можно было подумать, что это глисты, но на самом деле это тело, мое, несмотря ни на что, живое тело вспомнило что-то свое, – уж не то ли, как мы с Ним однажды в страшную грозу… – и захотело выйти, впитать это напряжение, облиться дождевой водой. Я искренне удивилась. Затем подумала о том, что во время грозы находиться на улице довольно опасно, да еще возле нашего дома недалеко располагалась электростанция.
Затем подумала, что мне ли не все равно. И вышла.
В такую погоду всегда ждешь чего-то необычного. Вдалеке вспыхивали зарницы, но до нас гроза еще не добралась. Ветер был холодным, бездушным и особенно сладким, как мороженое.
По листьям начали судорожно барабанить капли.
Я почувствовала, что начинаю промокать, платьишко-то на мне было совсем легкое. Ткань пропиталась водой и стала почти прозрачной, но фонари то гасли, то загорались вновь, а окна в домах уже не светились, так что меня сей факт почти не смущал. Ветер становился все сильнее, и захотелось даже пробежаться наперекор ему, но, Бог мой, сколько я лежала на диване, не мне ли глупо сейчас бегать?
Когда гроза приблизилась, все же стало чуть-чуть не по себе. Деревья гнулись, как мальчишки, которых дерут за чубы, что-то посвистывало в проводах, и я решила вернуться домой. Шла торопливо, отбивая ритм каблуками, ноги побаливали от напряжения. Стемнело так, что редкие фонари эту тьму почти не разбавляли. Шла, шла, чуть ли не переходя на бег – и как это я так далеко забрела! – и не заметила, как поддала ногой какой-то мягкий комочек, который с визгом вылетел на дорогу.
Я сощурилась, пытаясь разглядеть, что же это. Затем подошла – это сжалось в комочек – и увидела, что это маленький черный (хотя, ночью ведь все кошки серы) котенок, который смотрел на меня злобно и шипел.
Я взяла его на руки, он сразу же принялся отбиваться всеми своими маленькими лапками и вырываться. Оставил мне кучу затяжек на платье.
Мое сердце… дрогнуло, когда в ладонях забилось это маленькое, теплое, мокрое, несчастное.
А почему я раньше не завела себе котенка?..
ТАНЯ: лучше бы ребеночка…
ЛИЗА: у тебя что, времени свободного много?
ВИКА: ой, какая прелесть…
Поднялась настоящая буря, и я, ничтоже сумняшеся, прижала эту маленькую черную бестию к груди и побежала к подъезду, шепча: «Ничего маленький, ничего, сейчас придем, высушимся, я покормлю тебя, мы же хотим кушать, правда?..»
В подъезде кто-то стоял, судя по силуэту, – мужчина. Лампочки-то у нас постоянно воруют, так что рассмотреть я могла его лишь при вспышках молний. Раньше я бы спокойно прошла мимо, не боясь, что он меня тяпнет по затылку или изнасилует… но сейчас у меня на груди дрожало маленькое создание, которое нужно было защитить! И мысленно я ощерилась, готовая отбиваться до последнего. Но он стоял спокойно, спиной к нам, глядя, видимо, на грозу. Щелкнула зажигалка – затлела сигарета. Он услышал мои шаги и обернулся, оказавшись молодым человеком со скуластым лицом и чуть ли не светящимися во тьме глазами. Или это отблески такие. Длинные его волосы были завязаны в хвост, он смотрел на нас, и я чувствовала, что надо что-то сказать.
– Ээ… это, случайно, не ваш котенок? – чуть приоткрыла я ладони, демонстрируя свою находку.
– Нет, мой потяжелее килограмм на пять будет и рыжий, – улыбнулся парень.
– Мм, – ответила я и продолжила подъем.
Парень провожал нас взглядом.
Тогда я еще не знала, что из этого получится любовь. Но ледниковый период моей жизни закончился в тот вечер.