***
- Мир это случайность?
- Нет, это попытка закономерности.
Моя жизнь была и протекала окрашенной в мажорные оттенки. Я приготавливалась несколько раз, насколько помню себя, в семнадцать и двадцать пять лет, к проблемам, но они не происходили. Постепенно я стала себя чувствовать попавшей в касту неприкасаемых, которым суждено прожить всю свою земную и небесную сущность купаясь в шоколаде от которого тошнит. Но как я не пыталась выпрыгнуть из этой ванны с шампанским, меня туда соответствия и странности засовывали обратно. Я кричала «Идите вы на... Я вас ненавижу!», но они лишь улыбались моему экстравагантному поведению и подливали и подливали, принося в хрустальном стаканчике клубнику.
О чем это я... Да...
Мне двадцать девять лет и у меня все хорошо. У меня отличная работа в приличной компании в центре города в современном бизнес-центре. На обед я хожу в кафе напротив, пересекая удивительной уютности почти пешеходную улицу, но одном конце которой кинотеатр, а на другом – парк, а также разные посольства. У меня есть повышенной замечательности муж, он был отличником в институте, а также он спортсмен и системный аналитик. Когда я вдруг начинаю задумываться, что в ловушке, он мне приносит что-нибудь вкусное и предлагает прогуляться или спланировать отпуск. Меня отпускает на какое-то время.
У меня в институте была подруга, у которой все, наоборот, было плохо: она приехала из областного города, жила в общежитии, подрабатывала в филармонии мойкой посуды в буфете, очень нуждалась и еле сводила концы с концами. Мы с ней сошлись на почве понимания. Она была единственным человеком, кроме меня, который знал, что мы в ловушке и первой с кем я не чувствовала себя студентом на экзамене в театральный ВУЗ. Мы с ней были больны одной и той же болезнью, но в разных проявлениях.
Как правило, принято считать, что из борцов за существование получаются высшие люди, этакие суперчеловеки, типа Гитлера, так как они с молодости привыкли себя преодолевать. Так вот: ее выперли с третьего курса, так как она из-за бесконечного недосыпа и подработок не могла нормально подготовиться к экзаменам. Мне тоже хотелось задней мыслью, чтобы она превратилась в звезду, в такую Селебрити. Так – ррраз – и бедная девочка\золушка из провинции стала великой актрисой или писательницей. Хотя из-за нашего диагноза я понимала, что это невозможно.
Она была единственной из Всех, кто мне не завидовал.
Мне казалось, еще чуть-чуть и мы поймем, разберемся, что не так с нашей системой. В каждой программе есть основной файл, который нужно найти и изменить. Тогда все повернется вспять или разрушится. Иногда мы встречались и по нескольку часов пересказывали друг другу всю свою жизнь в деталях, пытаясь найти, где произошло западание. Как выяснилось, это были не только мы с ней. Это были моя и ее мама, бабушки, прабабушки, которые вращались по одному и тому же замкнутому циклу. Дальше след теряется, но , я уверена, и десять поколений назад все было тоже самое.
Пришел муж с работы. Снова застал меня сидящей и смотрящей в одну точку. Спросил, все ли со мной хорошо. Я улыбнулась. У меня до омерзения все хорошо с моего рождения. Меня от моего «хорошо» знобит. Позвонила маме и спросила, не было ли в нашем роду сумасшедших. «Нет» (конечно же!) «у нас все были ЗДОРОВЫЕ». И это она мне говорит.
Однажды я порезала себе руку грязным ножом, предварительно вываляв его в земле. Мне было лет двенадцать, кажется, и я уже тогда начала себя ненавидеть. И – ничего. Ни смерти, ни столбняка. Мне стало казаться, что я заколдованная. Тогда же я спросила маму: «Почему я не умерла? Мы ведьмы?» Она стала на меня страшно кричать, и плакать, и заставлять давать обещания, что больше этого не повторится.
Я закончила спецшколу, свободно говорила на нескольких языках, посещала танцы и фортепиано, прочла необходимое количество «нужных» книжек, ходила с бабушкой на абонементные концерты в филармонию - ту, где моя впоследствии подруга мыла тарелки за скрипачами и альтистами. В четырнадцать лет меня мама отвела в первый раз в салон красоты делать маникюр. Я носила модные стрижки и была самой популярной девочкой в классе. В институт я поступила даже не заметив как это призошло. Моя же подруга по диагнозу провела три года на подкурсах перед тем, как ее, наконец, приняли.
У моего папы много друзей и знакомых. Он всегда был правильным и нужным. Никто и никогда не усомнится в его репутации. Перестройка пошатнула наше мироустройство, но ненадолго. Один из его друзей однажды намекнул на меня и его сына. Ну типа... Какая хорошая пара и т.п. Они всей семьей приехали к нам на дачу, я показывала гостям озеро и теплицу. Потом вечер, прогулка под руку, кино, книжки, совместные походы на Перешеек, помощь в подготовке к экзаменам, поцелуи, все остальное, свадьба. Только вот как-то с беременностью не получалось. Я втайне была счастлива: наконец-то прекратится эта цепочка биороботов. Мама и бабушка сверкали зло глазами, родители моего мужа тоже были недовольны, так как мы прожили четыре года, а приплода не было.
Я стала в них замечать схожие признаки: нервозность, странные перепады настроения, скачки давления. Мужу было все равно. Мы ходили в походы, катались на лыжах, я все также провоцировала судьбу, а она, как и раньше, выплевывала меня со злорадством обратно в шоколадную удушливость. Со временем попытки мои ужесточились, как и настроения женской части моего родственничества. Мамы-бабушки перешли из закрытого наступления в открытую агрессивность. Меня без моего ведома записывали на разные тесты и радиограммы, пробы и мазки. Я их покорно посещала, а неопределенность ответов врачей все больше и больше подталкивала женскую часть клана на превращение в животных. Иногда, когда мы собирались «всей семьей» и заходил разговор о том, у кого какие милые дети, я видела, что моя бабушка имеет голову змеи, а свекровь – кошка.
На очередном приеме врач констатировал мне: «У вас идеальные анализы, я не понимаю в чем проблема. Иногда просто нужно хотеть иметь ребенка и тогда наступит овуляция». Я же ему сказала: «Мы ведьмы. Я не хочу продолжать этот род». Врач испугался по-моему и посоветовал мне показаться нервопатологу. Мне же хотелось сразу к психиатру и чтобы тот услал меня куда-нибудь в клинику с маниакальными проявлениями, где я, наконец, чувствовала бы себя среди себеподобных. Но я знала, что этого никогда не произойдет. Ведь у меня все так идеально, чтобы кто-то из обеих лагерей, змей и кошек, такое допустил.
Мне казалось иногда, что я близка к разгадке. Я ее чувствовала на кончике языка, в какой-то части мозга словно витал ответ – где ЭТОТ файл, который я должна найти и повернуть вспять. И я уже знала, что это не внутри меня, а сидит в них всех, тех, кто поддерживают систему, питают ее своей плавностью и шлифованными ногтями, поездками и эрудицией. И что мы все - как одна розовая туча, но не классовая, не национальная, не удачливая - но такая, которая себя репродуцирует и репродуцирует, штампуя улыбающихся кукол. А моя подруга, та, которую турнули с третьего курса и которая была единственным человеком, которого я по-настоящему любила, была частью синей тучи, самопродолжающейся как огромная клетка. И мы плавали в венах и сосудах организма, о существовании которого лишь догадывались и не могли знать конкретно, выполняя свои функции. Мы выпускали розовые пузыри, они – синие.
Буль, буль, буль... Бля, бля...
Я разбудила мужа среди ночи и спросила: «А что, если вся наша семья это лишь амеба, которая обязана продолжить себя почкуясь с себеподобными для сохранения баланса? Либо даже паразит?» Он взглянул на меня мутными и ошарашенными глазами и сказал, что у меня слишком много свободного времени и мне стоит придумать себе более интересное занятие, чем смотреть по два часа в одну точку.
В понедельник я вышла на работу. Кто-то был зеленый, кто-то фиолетовый. Не только розовые и синие, оказывается. На столе моего шефа стоит фотография, где он в аквапарке всунул голову в круглую дыру картонного изображения акулы. Я понимающе улыбнулась с заговорщицким видом.
Сказала свекрови, что видела ее кошкой. Через несколько дней представители розовой колонии клеток записали меня, наконец, на прием к психиатру.
«Доктор Боренблюм. Пятница, 14.00. Клиника им. Корсакова». Я держу эту бумажку как обратный входной билет из кинотеатра в реальный мир. Я считаю часы до пятницы. Мне интересно, какого цвета будет это животное - доктор Боренблюм-из-Корсакова?
Мне кажется никто особо не будет обо мне сожалеть, кроме одного единственного человека, которого я не видела уже много лет.
Но она и так все знает.
Ты же все знаешь. Так ведь?