Зеленые мундиры

 "ЗЕЛЕНЫЕ МУНДИРЫ"
СЫНУ ДМИТРИЮ ПОСВЯЩАЮ…












ЗЕЛЕНЫЕ МУНДИРЫ













































       Все персонажи повести, кроме исторических, -
       плод воображения автора, и посему любые
       совпадения с реальными лицами – абсолютно
       случайны и непреднамеренны.


Часть I


Глава 1

- Как бы не случилось с нами того, что девять лет назад под Нарвой, уж очень далеко швед зашел, - сказал пожилой капитан молодому поручику. – Уж я-то знаю, что такое Карл.
- Не случится, - крикнул поручик и пришпорил своего коня. А за ним, как тень, понесся его ординарец.
       Был прекрасный солнечный день. Двое всадников - молодой офицер и его ординарец во весь опор мчались по зеленому травяному ковру. Встречный ветерок, срывающийся с деревьев, ласкал их разгоряченные лица, трепал гривы резвых скакунов.
       «Скорее, скорее!.. Еще пару десятков верст и я в Харькове, - думал офицер, погоняя коня, - а завтра далее и далее. Скорей бы добраться до армии. Карл действительно уже зашел далеко! А с тем капитаном буду плестись и к концу баталии не доберусь. Карла он знает... Наш царь Петр уж сколько раз бивал шведов, и Орешек, и Ниеншанц и Нарву взял!»
       Юный всадник во весь опор мчался к своей цели. Его русые волосы падали на лоб, и время от времени он быстрым движением руки прятал их под треуголку. Военная форма подчеркивала стройность осанки и придавала строгость его лицу. Серые глаза светились счастьем. Юноше было восемнадцать лет, в этом возрасте одни мечты...
       В эти последние дни весны солнце припекало все сильнее и сильнее. К обеду жара стала нестерпимой. Всадник остановил коня, спрыгнул на землю, снял треуголку.
- Передохнем, Гриша, - с улыбкой сказал офицер.
- Хорошо, Дмитрий Владимирович, - ответил ординарец.
       Григорий, одногодок Дмитрия, был коренастый белокурый юноша с всегда улыбающимися карими глазами. Над тонкими губами пробивался легкий юношеский пушек. А взрослость и благородство лицу придавал шрам на правой щеке.
       Дмитрий взглянул на солнце, которое стояло уже в зените, улыбнулся мысли, внезапно пришедшей ему на ум, и ... упал ничком в траву. Гриша сел рядом.
- А интересные здесь дома, Дмитрий Владимирович, соломой крыты и стены белые-белые.
       Где-то впереди, у самого горизонта виднелось село. Маленькие беленькие домики, казалось, могли поместиться на ладони.
- Дмитрий Владимирович, ночью на постоялом дворе мужики говорили, что не любят московитов здесь, опасно ездить в одиночку.
- Пистолеты у тебя заряжены, да и шпага вроде не тупая, а каких-то крестьян испугался. А я думаю, они тоже не хотят жить под шведами, гетмана их, что к Карлу переметнулся, царь наш гетманства уже лишил.
- Да, - протянул Гришка, - но остались его сподвижники, которые думают, что горе наш царь им несет, вольницы казаков лишает.
       Дмитрий сорвал длинную травинку и стал рассматривать на ней красную божью коровку.
       Кони – черный, как смоль, красавец и ярко-рыжий стояли всего в нескольких шагах от своих хозяев. Букашка поднялась на верхушку стебля, расправила крылья и улетела. Дмитрий закрыл глаза.
       Ему вспомнилось сейчас, как однажды зимним холодным вечером, они возвращались из караула с приятелем по службе домой, и тот затащил его в кабак «выпить для согрева», и как, выпив и охмелев, они поспорили, попадет ли Дмитрий с пятнадцати шагов в полушку.
- Ставлю своего Арапа против твоей фамильной шпаги, - подогретый анисовой, говорил Белогуров, - не попадешь.
       Арап был вороной скакун Белогурова, которым не раз любовался Дмитрий на выезде и не раз втайне завидовал его хозяину и мечтал о таком скакуне. И вот теперь тот сам предлагает ему своего красавца. Но ставка - дедова шпага, с позолоченным эфесом и небольшим рубином в рукоятке, подарок боярина Шуйского, не раз верно выручавшая и отца, Дмитрию уже тоже успевшая послужить осенью на дуэли.
       Однако, выпитое вино, придало Дмитрию храбрости, кровь прилила к его щекам.
 - Ну что ж, отсчитывай, - крикнул он.
       Белогуров придвинул на край стола глиняный стакан, прислонил к нему ребром полушку и начал отсчет шагов. Вдруг сердце Дмитрия защемило, ему стало стыдно и перед отцом, и перед покойным дедом. Но отступать было поздно. Белогуров закончил счет, Дмитрий достал пистолет, начал медленно наводить, цель расплывалась и уходила, а сердце сжимала какая-то непонятная боль.
 «Ну, вот же она, вот, только бы не промахнуться! Господи, помоги».
 Он нажал на курок, послышался звук разбивающегося стакана, монета со звоном упала на пол. Дым рассеялся, и оба молодых человека кинулись искать полушку.
- Вот она, - закричал Белогуров, протягивая другу монету с вмятиной от пули, - нашел. Ну, ты молодец, Обухов!
       Позже Дмитрий, зная, как друг дорожит Арапом, долго отказывался от коня, стоившего целое состояние.
- Знал, что делаю, забирай, - улыбаясь, отвечал на его отговорки Белогуров, - честно выиграл, а я, дурак, больше спорить не буду…
- Пора, - сказал Гришке Дмитрий, открывая глаза и возвращаясь к реальности. - Надо спешить.
       Он вскочил на Арапа. Кони понеслись рысью.
       Когда сумерки стали сгущаться, они, запыленные и уставшие, въехали на постоялый двор на окраине Харькова.
       Дорожная усталость брала верх над молодостью. Дмитрий приказал хозяину принести кувшин молока и хлеба, а Гришке велел накормить коней и ушел спать.
       Комната, в которую проводил его хозяин, напоминала большой сарай с глиняным полом, перегороженный толстой холщовой тканью, которая создавала, таким образом, иллюзию нескольких отдельных маленьких спален. В каждой из них стояло по кровати. Сбиты они были неаккуратно, доски на быльцах разной длины, матрацы и подушки набиты соломой, простыни из грубого серого льняного холста были неприглядны. Но молодой человек ничего этого не успел заметить, он упал на ближайшую постель и сразу заснул.


Глава 2

       В молодости князь Обухов, отец Дмитрия, пользовался славой храброго военного, а так же удачливого кутилы и выдумщика. За прекрасную осанку и огромный рост его прозвали «красавчик». Ни одна дама на светских празднествах не могла отказать ему в общении. Девицы, замирая сердцем, мечтали о замужестве с ним, и даже многие замужние дамы были бы не прочь, если бы он за ними слегка поволочился. Но ни одна из них не была ему так мила как Варвара Решетникова, состоящая по материнской линии, в дальнем родстве с Иваном Долгоруким. Желая узнать, о чем мечтает и думает его пассия, князь нередко затевал вокруг нее невинные шутки, на которые Варвара совсем не обижалась, а даже была польщена его вниманием на зависть не менее родовитым подругам. Но внимание было не просто приятно ей; казалось она, сама была влюблена во Владимира, но мечтать о счастье быть его женой боялась, так как считала его не досягаемым. Каково же было ее удивление, когда сам Иван Долгорукий, приближенный молодого царя Петра Алексеевича, сватал Варвару, прося согласие отца девушки выдать ее замуж за Обухова.
       Свадьба прошла шумно. Присутствовал девятнадцатилетний царь Петр, и еще долгое время обстоятельства этого памятного пиршества обсуждались во всех родовитых боярских домах не без зависти. В приданое Владимир получил два имения под Москвой и некоторую сумму золотом, что позволяло молодому семейству жить безбедно, развлекая себя даже некоторыми излишествами. После свадьбы князь не изменил своей привязанности к службе, по-прежнему принимал участие военных учениях и в светских затеях. А молодая жена вскорости после свадьбы понесла, и уже не выезжала в свет, ссылаясь на плохое самочувствие. В положенный природой срок она разрешилась мальчиком, которого и назвали в честь прадеда Дмитрием.
       Князь Владимир был счастлив безумно. Он любил свою жену, восхищался ее красотой и нежностью, был благодарен ей за первенца, засыпал ее недешевыми подарками, окружал свое семейное гнездо заботой и лаской. Однако прошло два года после свадьбы, а Обухов даже и не помышлял о том, чтобы оставить службу. Он по-прежнему служил у Петра в Преображенском полку и дослужился до звания капитана. Армейские нововведения царя в армии были по сердцу молодому вояке. Беспрекословно выполняя волю царя, он всегда был на виду в учебных сражениях, и в последующих бурных пиршествах.
       Во время одной из таких военных потех Петр приказал выстроить вблизи Преображенского земляное укрепление, разделив свой полк на два враждующих войска. Одному их них защищать укрепление, другому - взять его. Подобные шалости проводились с применением настоящего огнестрельного оружия. В том сражении было ранено немало солдат, погиб один из ближайших людей Петра, Иван Долгорукий, а сам князь Владимир был сброшен наземь и придавлен испуганной взрывом лошадью. Падая на землю, она подмяла под себя всадника, Обухов сломал ногу. Это досадное происшествие, сделавшее его непригодным к дальнейшей военной службе, заставило князя подать прошение об отставке, которое было нехотя принято царем. Владимир вернулся в семью к своей красавице Варваре Денисовне и годовалому сыну Дмитрию.
       Вторая беременность окончилась неудачно, ребенок родился мертвым, отчего княжеский род Обуховых лишился надежды больше иметь потомство. И тогда молодые супруги решили полностью себя посвятить Дмитрию - хорошенькому мальчугану, с серыми глазами и русыми, цвета спелой пшеницы волосами.
       Дмитрий рос в достатке, домашние ни в чем ему не отказывали. За шалости бранили редко, вследствие чего он вырос избалованным и нежным. Родители, заметили стремления мальчика к учебе. Уважая этот порыв сына, старались воспитать его должным образом. Для обучения своего единственного дитяти был приглашен дьяк из соседней церкви. Рассказывая князю Владимиру об уроках Дмитрия, учитель не мог нарадоваться успехам своего подопечного. К учебе Дмитрий испытывал божественный трепет, однако, учился без особой прилежности, в ней не было нужды. Природный дар схватывать все на лету и изумительная память делали чудеса. Стоило ему один раз что-либо услышать, и он запоминал все до мельчайшей подробности.
       Князь Владимир Васильевич, отец Дмитрия, как и подобало отставному капитану Преображенского полка, мечтал привить сыну целеустремленность и честность, воспитать в нем гордость и выносливость, обучал Дмитрия понемногу военному ремеслу. Когда сыну исполнилось двенадцать лет, отец подарил мальчику первую рыжую скаковую лошадь спокойного и мирного нрава.
       В то лето, впрочем, как и во все предыдущие, Митя со всей семьей и прислугой выехал в родовое подмосковное имение. Легко он сошелся в общении с крестьянскими мальчишками, с утра до вечера играя с ними в бесконечные военные игры, придуманные им самим, где он, конечно, был генералом. Из всех ребятишек он особенно выделял озорного и проворного, не заискивающего перед княжеским титулом, Гришку, сына его кормилицы.
 «Военным забавам» Дмитрий отдавался с душой. Вскакивая на лошадь, мальчишка представлял себя храбрым богатырем в тяжелой кольчуге с огромной пикой, со шлемом на голове и непременно участвовал в воображаемых баталиях, из них он, конечно же, выходил победителем. А иначе и быть не могло. Князю Владимиру игры Дмитрия нравились, и он зачастую, играя с сыном, ненавязчиво преподавал ему уроки мужества и военных премудростей.
       За лето мальчишка подрос, окреп, освоился в тех отдаленных окрестностях имения, куда мать его не пускала ранее, боясь, что с ребенком может что-нибудь случиться. Везде и всюду за ним следовал верный ординарец Гришка, не по годам смышленый и физически развитый мальчик.
       Когда пришло время возвращаться в Москву, что означало долгую разлуку с другом, Дмитрий заскучал. Ему невыносима была мысль об этой разлуке. И найдя, как ему казалось единственно возможное решение, Дмитрий просил у отца разрешение взять Гришку с собой в Москву. Не желая расстраивать ребенка из-за такого пустяка, князь Владимир Васильевич уважил просьбу сына. Так шустрый крепостной мальчишка попал в Москву в услужение к молодому князю Дмитрию.
       Невозможно было застать их по отдельности, они всегда были вместе: учились арифметике, читали, катались верхом, учились стрелять и фехтовать. Вместе росли и мужали - князь Дмитрий и его ординарец Григорий.
       Так прошло несколько лет. И когда им исполнилось по шестнадцать, молодой князь Дмитрий Владимирович, по ходатайству отца перед царем Петром Алексеевичем, как впрочем, и другие его знатные ровесники, был зачислен в Преображенский полк. Служба не очень докучала ему, т.к. проходила в Москве, рядом с домом, матушкой и отцом, да и дружок его Григорий всегда находился при нем. Даже караул в Кремле молодому поручику нравился - в эти часы он ощущал свою значимость и потребность царю, чувствуя, что тот находится под его, Обухова, неусыпным вниманием.


Глава 3
 
       Только что окончился первый, по-настоящему сильный грозовой дождь. Он прошелестел по молодым, недавно распустившимся еще липким листьям деревьев, отзвучал в траве, омывая ее от знойной вчерашней придорожной пыли. Поток капель несся с такой силой, ударяя о землю, что заставил умолкнуть ладный утренний перезвон птичьих голосов.
       Но при первом же луче солнца, выглянувшего из-за грозовой тучи, птичьи трели зазвучали с новой силой со всех сторон. Стайки юрких пичуг то и дело срывались с ветвей, взмывая вверх, заставляя проливаться на еще влажную траву капли дождя, переливавшихся хрусталем на листьях деревьев.
       Шел май 1709 года. Что нес он российской земле? Что уготовил он и как изменит жизнь российского народа, волей судьбы брошенного в самое пекло амбициозных желаний великих мира сего.
       Кони, еще не утомленные, шли быстро, разбрызгивая грязь. После многодневного путешествия уже не хотелось ни мчаться вихрем, ни разговаривать. Ехали молча. Свежий воздух прохладного утра приятно ласкал ноздри коней, то и дело заставляя их раздуваться и фыркать. Молодой князь Дмитрий, отпрыск одной из славных фамилий московского двора, еще недавно зачитывающийся историями о доблести рыцарей и мудрости великих русских полководцев, штурмовавший азы немецкого языка, предававшийся светским развлечениям, сегодня такой далекий от прежних своих утех, он уже не просто юнец, он солдат, едущий исполнять свой долг перед Отчизной.
       Еще несколько месяцев назад им владели светлые мечты. Представлял себя Дмитрий то умудренным мужем, достигшим всяческого успеха и положения в обществе, то одаренным поэтом, то ему хотелось быть заводчиком самых быстрых российских рысаков. Хотелось ему всего сразу. Но юношеский опыт не мог подсказать, на чем остановиться. Единственное, что он знал точно - это чего ему не хочется. А не хотелось Дмитрию воевать. Не мог себе представить юноша, как он, такой молодой и еще нечем не искушенный, должен лишить кого-либо жизни. Раня обидчика на дуэли, он защищал свою честь, убивая врага, он защищает Родину! В душе все понимал, не боялся смерти, он всякий раз боялся лишать жизни другого!
       Еще в детстве, играя в витязей, размахивая наскоро сооруженным из палки мечом, он неловким движением рассек щеку своему лучшему дружку и верному ординарцу. Боль, которую испытывал тот, кровь, стекающая по щеке на ворот Гришкиной рубахи, перевернули душу мальчишки и отбили охоту навсегда играть в военные игры. И каждый раз, вспоминая о том случае, к горлу Дмитрия подступал ком тошноты, лицо покрывалось неприятным потом, холодели руки. Так было и теперь. Стараясь не гнать коней, но все же пройти как можно большее расстояние по прохладе, еще до наступления полуденной жары, мерно покачиваясь в такт стука копыт коня, Дмитрий предавался своим воспоминаниям.
       Он вспомнил злополучный день детской баталии и ранение друга, вспомнил отца перед последним расставанием, беседу с ним о чести и верности долгу солдата перед Отчизной. Вспомнил, как плакала милая матушка, благословляя его в дорогу иконой Григория Победоносца, судорожно выговаривая каждое слово, стараясь скрыть волнение. Избыток материнского горя, который переполнял ее душу, не позволил досказать все до конца, она расплакалась, обняла сына своими крохотными ладонями, опустивши голову ему на плечо.
       Вспомнил, как замерзал вместе с солдатами прошедшей зимой под Ромнами, как сопровождал весной царя Петра в Воронеж на корабельные верфи. Молодой офицер был поражен простотой и невероятной трудоспособностью государя, который, не стыдясь никакой черной работы, сам принимал участие в постройке кораблей. Дмитрию припомнилось, как и он сам таскал доски, варил смолу, припомнил тот проникающий везде черный едкий дым, валящийся из огромных котлов в воздух, и как царь Петр учил юношу смолить.


Глава 4

       Низкие темные тучи повисли над Воронежем. Холодный пронизывающий ветер в то апрельское утро заставлял слезиться глаза. Дмитрий стоял на берегу реки, не сводя глаз со стапелей последнего строящегося корабля. Вокруг бегали рабочие, суетились мастеровые, то и дело проезжали мимо подводы с досками.
       Он не слышал шагов, но голос, который прозвучал у самого его уха, заставил юношу вздрогнуть:
- Замерз?
Дмитрий быстро повернулся, перед ним стоял царь.
- Так точно, замерз, - ответил поручик.
- Ну что ж сейчас согреешься, будешь мне подручным.
       Они вошли в большой амбар, где находилась у одной стены плотницкая, а у противоположной - кузнечный горн и наковальня. Мужики низко поклонились.
- Здравствуй, Федор, - смотря в строну кузнеца, произнес царь.
- Доброго вам здоровья, - выпалил здоровенный бородатый мужик.
- Ну что ж, - снимая камзол, обратился к Дмитрию Петр, - неси вон ту доску.
       Дмитрий быстро кинулся в угол. Он схватил длинную доску, мысли его путались, юноша не знал ни как себя везти, ни что говорить, от волнения он даже не почувствовал тяжести этой огромнейшей сосновой доски. А Петр умелыми движениями уже уложил доску на стол, с одной стороны укрепил в тисках.
- Держи здесь, - указывая на свободный конец доски, скомандовал царь.
Дмитрий быстро исполнил приказ. Петр взял рубанок и начал строгать.
- Как твое имя поручик?
- Дмитрий Обухов, Петр Алексеевич.
- А не твой ли отец служил в моем потешном полку, весельчак и кутила, друг Борьки Голицына.
- Да, он, - ответил Дмитрий.
       В это время за спиной послышался робкий кашель. Петр и Дмитрий оглянулись.
 Перед ними стоял мужчина небольшого роста, плотного телосложения лет пятидесяти, в коричневом простеньком камзоле и судорожно мял шапку в руках.
- Кто таков и чего надо? - грозно спросил Петр.
- Воронежский купец Рябцев.
- А, что-то мне о тебе говорил воевода, дом твой показывал в центре города, дом-то я запомнил, хоромы, конечно. Зачем пришел?
- Пришел доложить, - в голосе с дрожью говорил Рябцев, - указ ваш выполнил, Петр Алексеевич, все, что на меня возложено, доставлено на верфь: и мясо и мука, и рыба.
- Ну что ж за исполнительность хвалю, а качество проверю, - строго сказал царь.
- Не извольте беспокоиться, ничего негодного нет, я сам каждую бочку, каждый мешок проверял, - дрожащим голосом оправдывался купец.
       Петр улыбнулся:
- А теперь мы с напарником проверим за обедом у тебя дома. Накрывай стол, - и обратился к Обухову, - Дмитрий поедешь со мной.
       Дмитрий стоял сам не свой. Сопровождать царя, да разве мог он еще вчера о таком мечтать?!
       Рябцев откланялся и попятился к выходу.
- Ну, посмотрим, достойный ли ты сын отца своего, - с хохотом сказал Петр, обращаясь к поручику.
       Все мужики в амбаре рассмеялись вслед за царем. Кровь хлынула к щекам Дмитрия, от смущения он опустил глаза.
       Все оставшееся время Дмитрий старался не смотреть на царя, подносил доски, а если их взгляды встречались, опускал глаза.
- Пора, небось, заждался купец нас, - сказал Петр, - молодец Обухов, работы не боишься. России нужны трудолюбивые, толковые отроки. Федор, кликни смотрителя и трех коней приведи!
       Кузнец выскочил из амбара. Пока царь и Дмитрий оделись, кони появились у входа.
       Смотритель, боярин Моршин, был человек в летах, и поэтому все начинания царя вызывали у него внутренний протест, не мог он понять, зачем нужны эти корабли, когда шведы уже в Малороссии, когда надо там быть, а не тратить деньги на забавы здесь.
- Ну что, Митрофан, все воруешь? Поймаю, пойдешь в острог! - насупив брови, сказал Петр. - Через десять дней не достроишь корабль, пеняй на себя. А борода! Почему не сбрил?
- Так ведь холодно, батюшка, Петр Алексеевич, все так ходят, - опустив глаза, оправдывался боярин.
- Все! - с гневом крикнул царь. - Не все. Я без бороды! Завтра не сбреешь, сам топором отрублю! А сейчас проводи нас к купцу Рябцеву.
       Вот уже верфи позади.
       Большой бревенчатый дом с большими слюдяными окнами с переплетами на голландский манер, расположенный недалеко от базарной площади, сразу бросался в глаза, выходил фасадом на центральную мощеную камнем улицу.
       Подъехав к дому, Петр отпустил боярина, сказав: «Дальше сами найдем».
       В это время в доме посреди огромной горницы уже стоял большой дубовый стол, покрытый белоснежной льняной скатертью и заставленный блюдами с куличами и пирогами, со стерлядью и поросенком под хреном, пирогами «долгими» с кашей и яйцами, пирогами «косыми» с сыром, пироги-пышки, «вандыши» – жареная корюшка, графинами с вином и водкой. И когда, увидев из окна всадников, дворовая девка Акулька, специально выставленная для этого, закричала: «Прокоп Евстрафьевич, прибыли!», Рябцев, как ядро вылетел на крыльцо.
 Со слащавой улыбкой на губах, низко кланяясь, купец бормотал:
- Милости просим, гости дорогие, милости просим.
- Ну, показывай, показывай свои хоромы, - отвечал ему Петр.
       Они вошли в просторные сени, и чтобы пройти далее, Петру пришлось нагнуться, чтоб не удариться об низкий дверной косяк.
- Прошу, прошу за стол, отведайте, чем бог послал.
- Ах, хорош дом, хорош. Окна-то, окна под самый потолок и камин, ну молодец! Могут же, Дмитрий и наши люди жить по-европейски! Дай я тебя за это расцелую! - подходя к купцу, говорил царь. - А хозяйка где ж твоя, почему не подносит гостям!
- Да нет у меня жены, пять лет как померла. С дочерью живу я, - как бы чего-то остерегаясь, вымолвил Рябцев.
       От Петра не ускользнула эта нотка страха в голосе.
- Что ж она не встречает гостей? Иль не дороги мы ей?
       При этих словах взгляд купца затуманился. Слава-то бежит впереди коня. Слышал он здесь, в Воронеже от московских купцов о разгулах в Кукуе, об откупах купцов красавицами дочерьми. Но надежда, что все это неправда, мелькнула в его глазах.
- Так поднесут нам в этом доме, - с улыбкой сказал царь.
       Рябцев быстро скрылся за дверью. Петр сел на лавку у стола, а Дмитрий, не зная как себя везти и наблюдая за происходящим в горнице, так и остался стоять у дверей в сени.
- Акулька, - кричал за дверью купец, - Акулька, позови дочь.
       Девка, как тень скользнула в дверь.
 Через несколько минут дверь в светлицу распахнулась, и оттуда вышла молодая стройная девушка. Ее щеки горели, пухленькие цвета спелой вишни губки дрожали от волнения, а в огромных изумрудных глазах можно было утонуть. Все в девушке этой говорило о ее совершенстве, и если б Дмитрий не знал, что она купеческая дочь, он мог бы предположить, что она княгиня. Тяжелая русая коса с вплетенными в нее дорогими шелковыми лентами расшитыми серебряной ниткой лежала на маленькой груди. Платье, хоть казалось выполненным по последней немецкой моде, было далеко от совершенства, т.к. пошито было опять же по описанию московских купцов воронежскими «умельцами». Но оно не только не могло испортить ее, а придавало ей еще большую привлекательность, оголяя по локоть белые руки и подчеркивая и без того стройную осанку. В руках она держала поднос со стаканом водки. Девушка поклонилась царю и протянула ему угощенье. В комнате наступила тишина, на мгновение сам Петр опешил и не находил слов. Он молча взял стакан и залпом выпил его, бросил стакан на пол, притянул красавицу к себе и поцеловал в уста.
       Время поцелуя показалось Дмитрию вечностью, он чувствовал, как кровь приливает к его щекам, ноги подкашиваются, какой-то трепет охватил юношескую душу - это была зависть к вседозволенности царя и своему бессилию.
- Ах, хороша девка! Дмитрий, хороша? - сказал Петр, - облизывая губы.
- Хороша, - еще больше краснея, повторил офицер.
- Да ты не красней, чай приглянулась? А то давай, прямо сейчас и сосватаем.
       Рябцев стоял сам не свой. Он чувствовал, как ноги сами собой под ним подкашивались, и вот он уже опускается на лавку. А девушка, воспользовавшись моментом, уже скрылась за дверью.
- Да что вы, Петр Алексеевич, молод я еще, - еле вымолвил в ответ на предложение царя князь.
 - Я смотрю, купец, из гостей то - я и поручик? Не дело. А ну братец, гони, привези кого надо, - уже обращаясь к Дмитрию, сказал Петр, - Кутить так кутить! А пока он ездит, мы с тобой купец осмотрим твои владения...
       И вот шумная ватага уже рассаживается за столом. Царя, как водиться, усадили в красный угол, откуда хорошо была видна вся комната и дверь в сени. Дмитрия, перепуганного и взволнованного, по правую руку от Петра, сам же хозяин не садился, боясь прогневать высокого гостя.
- Почему же не садишься, хозяин? - прогремел голос Петра.
       Обеспокоенный и перепуганный Рябцев, не зная где ему присесть, нервно пробежал глазами сначала по столу, заставленному яствами, затем по лавкам и не находя себе место застыл в нерешительности.
- Ну что же ты, садись! - приказал Петр.
- Где изволите, батюшка? - заикаясь, с натянутой, нервной улыбкой произнес хозяин.
- А вот здесь, - сказал Петр Алексеевич, - отодвигая левой рукой сидящего рядом офицера, освобождая место для купца.
       Не живой не мертвый тот опустился возле царя. Сенная девушка поднесла кувшин с ренским вином и поставила его перед царем. Хозяин дома быстрым взглядом приказал ей удалиться, желая самому прислуживать дорогим гостям.
- Что ж, ты братец, не оженишься другой раз? - Спросил царь.
- Да куда там, стар уж я, - отвечал тот.
       Выпили по первой за российский флот, Петр оторвал ножку поросенка, изрядно смазав ее хреном, откусил довольно большой кусок, и пережевывая пищу протянул руку к чарке:
- А что, Рябцев, побольше-то чарки нет, иль жалеешь?
- Не гневайся батюшка, сейчас принесу. - Пулей мотнулся он и через минуту на столе стоял кубок достойный по Петра.
       Понемногу тишина, царившая за столом, стала перерастать в шумное веселье. Раскрасневшиеся лица лоснились от пота, уже не чувствовалось напряжения, языки развязались. Пили за царя, за державу, за победу над Карлом. Разгоряченный вином, царь возбужденно кричал, смеялся и подтрунивал над присутствующими. Вдруг он повернулся к Митрию, глянул на его полный стакан и спросил:
- А ты, поганец, почему не пьешь? - сдвинув свои густые брови, зыркнул на молодого человека.
       Все притихли.
- Не пью я, - вскакивая с места, произнес тот, и с ужасом почувствовал, как струйки пота побежали по его спине и вискам. В наступившей тишине, как казалось Дмитрию, все слышали, как стучит его сердце. Все вокруг молчали. Казалось сейчас, тому свидетельством был грозный взгляд Петра, что-то случиться. Митрий молчал, опустив взгляд. Тишину нарушил царь:
- А ты пей, пей, не срами отца-то своего, не обижай хозяина, - произнес он, приказав налить поручику кубок поболее полный до краев. Его принесли юноше на блюде. Поручик поднес кубок ко рту, запах вина ударил ему в нос. Юноша отпил один глоток.
- Нет, пей до дна! - заорал Петр.
       Все собравшиеся громко смеялись, вторили Петру. Не помня себя от волнения, Дмитрий осушил до дна огромный кубок, опустился на лавку, но к еде не притронулся.
- Закусывай, - уже не таким грозным голосом ревел царь, отпивая из своего кубка отменное рябцевское вино.
       То, чего так боялся Дмитрий, случилось. Он начал хмелеть. Теперь он боялся наделать глупостей, хотя какой с пьяного спрос?
       Уже было далеко за полночь, а пир продолжался. Опустошенные кувшины заменялись новыми, закускам, казалось, не будет конца. Гости кутили, пользуясь хлебосольством хозяина. Вдруг Петр поднялся и прогремел:
- А теперь к девкам...
       Петр накинул на плечи плащ и вышел из дома. Дмитрий задержался в сенях. Выпитое вино приятно кружило голову. Успокоенный, что Петру Алексеевичу уже не до него, он, шатаясь, приоткрыл дверь, где давеча скрылась хозяйская дочь. Его тянуло на подвиги... Вдруг за спиной юноши взмолился купец:
- Не губи, голубчик, не позорь девку, Христом богом прошу. Кому она, порченная, нужна будет? – заискивающи, гладя в глаза Митрия, бормотал тот.
- Нет, я посмотреть только, напоследок. - И пристыженный выбежал вон...
       Российский царь Петр Алексеевич не терял даром времени. Возводя свои корабли в Воронеже, он в то же время не прекращал заниматься внутренними делами державы. Со вскрытием реки Петр спустил на воду в Таврове вновь построенные корабли, и, несмотря на нездоровье, сам отправился вниз по Дону в Новочеркасск, где приказал казнить Илью Зерщикова, напрасно думающего, что сможет откупиться от царя выдачей атамана Булавина. Затем Петр посетил Азов, Троицкую крепость, несколько раз выходил в Азовское море, где выполнял морские эволюции, а в мае решил вернуться в свое войско степью, через Харьков. И вот вперед были выпущены гонцы, чтоб упредить в войске о возвращении царя.


Глава 5

       Солнце стояло в зените. Гонцы, разморенные его лучами, казалось, с трудом удерживались в седлах. Такая многодневная скачка могла выбить из седла даже бывалого воина, а здесь юноши...
- А что, Дмитрий Владимирович, лошади притомились, да и нам передохнуть не мешало б, - прервал долгое молчание ординарец, - вон корчма кажется.
       Слова Гришки вернули Дмитрия из воспоминаний.
- Хорошо, выпьем чего-нибудь, а то во рту все пересохло.
- И перекусим, - добавил ординарец.
       Они подъехали к корчме. Это была небольшая белая под соломенной крышей хата.
- Ослабь подпруги, напои и накорми коней, - сказал князь, бросая поводья.
       Гришка взял коней под уздцы и направился к колодцу, а Дмитрий вошел в дверь корчмы. Большая комната служила одновременно и залом, и кухней. В одном углу располагалась большая печь, занимавшая почти половину противоположной стены, потолок над ней был в копоти, рядом за небольшой стойкой-перегородкой стоял крепкий мужик в холщовой вышитой рубахе. Волосы, остриженные «под горшок», длинные усы, свисавшие с подбородка и серые глаза... Глаза поразили Дмитрия, они сверкнули таким гневом, такой ненавистью... Мужик быстро опустил их, уставился в доски пола, и Дмитрию показалось, что те вспыхнут сейчас огнем.
       Мебель в корчме не отличалась изысканностью.
Столы в комнате с лавками по бокам располагались параллельно друг другу и перпендикулярно двум маленьким окошкам.
       За крайним столом сидело пятеро малороссиян. Но эти крепкие мужики более походили на бандитов, чем на крестьян, потому что на столе, рядом с кружками лежало два пистолета, возле одного стояла фузея и у каждого за поясом по кривой казацкой сабле.
       Вся эта картина, представшая перед глазами князя, показалась ему очень подозрительной, он незаметно опустил руку на рукоять пистолета, и не чем не выдавая своей подозрительности, сел за соседний стол.
- Хозяин, - обратился Дмитрий, - чего-нибудь повесть и кувшин холодного кваса.
       Хозяин бросил взгляд на Дмитрия, затем на соседний стол, и не спешил выполнять княжескую просьбу. Он застыл на месте в раздумии. Напряжение нарастало. Дмитрий, собрав все свое мужество, хладнокровно повторил:
- Я просил квас и что-нибудь поесть.
Вдруг здоровенный дитина за соседним столом проревел:
- Ты що не чув, що тоби кажуть! Що стоишь. Офицер чекае. Ему треба скорише братив наших быть, - и все они рассмеялись.
       Дмитрию стало ясно из трудом понимаемой речи казака, что столкновения с этой ватагой не избежать. Он опустил под столом другую руку на пояс и нащупал второй пистолет.
«Не хочется вот так бесславно погибать от рук каких-то бандитов», - пронеслось в голове юноши.
- А що, хлопци, видвызем цього москалика нашому кошовому.
       Все остальное случилось в одно мгновение. Стоило только казаку взяться за фузею, а его соседям дотронуться до пистолетов на столе, как прозвучало два выстрела, и сразу два мужика повалились на пол. Дмитрий бросил пистолеты на стол и выхватил шпагу. В клубах рассеивающего дыма он увидел, как вскакивают остальные, как хватают пистолеты и выхватывают сабли.
 «Один со шпагой против трех мужиков и двух пистолетов - это смерть», - подумал князь, - «но уж лучше смерть со шпагой в руке, чем плен». Казак выстрелил, но его хмельной глаз скосил, и пуля просвистела над головой Дмитрия.
       В это время дверь с грохотом раскрылась, влетел Гришка. Привязав коней и подходя к двери корчмы ординарец услышал два выстрела, понял, что что-то случилось неладное, выхватил пистолеты из-за пояса и помчался на помощь.
       Влетев в комнату в момент выстрела казака, оценив происходящее, Гришка уверенно нажал на курки, и еще двое повалились на пол. Оглядевшись, единственный уцелевший казак понял, что перевес сил не на его стороне, против одной его сабли две шпаги, а в том, что они превосходные, он уже не сомневался, казак взмолился:
- Не вбивайте, не вбивайте, пощадить, я все розповим. У Левка лист вид Мазепы нашому кошовому,- сказал казак, указывая на детину, который затеял эту перестрелку и сейчас стонал лежа на полу.
       Услышав фамилию бывшего гетмана, Дмитрий понял, что информация важна.
- Обыщи их всех, Гриша, письмо, должно быть, - и уже обращаясь к хозяину корчмы, крикнул, - Я просил квасу!
       В один миг перед ним на столе появились глиняный кувшин и стаканы. И в это же время Гришка клал перед ним запачканное кровью письмо. Осушив стакан квасу, князь произнес:
- Вяжи этого, разговорчивого к коню, Гриша, поедет с нами.
       Гришка быстро связал руки арестанту, вывел его на улицу. Дмитрий положил в карман мундира письмо рядом с письмом царя Шереметьеву, бросил на стол мелкую монету и вышел.
       Три коня были готовы. Привязанный пленник сидел, опустив голову. О своей будущей участи он догадывался, и мысли его были не утешительны. Дмитрий вскочил на Арапа, Григорий взял за уздечку вторую лошадь со связанным седоком, они тронулись в путь.
       Дмитрий погрузился в свои думы:
«Вот она, смерть, была рядом, мне казалось, я видел эту злобную старуху с ее насмешливой улыбкой на губах, она уже раскрыла свои объятия, если б не Гришка, не видать тебе, матушка меня. Благодарю, тебя, Боже, что сохранил мне жизнь. Хватит о грустном, ведь это только начало. Я военный, и выполнил свой долг. Но я еще так молод, умирать мне рано, я еще ничего не видел, ни головокружения от славы ратных побед, ни сладости виктории над женскими сердцами, ни милости царской. Всего этого я добьюсь! Боже, помоги мне остаться живым».
       Курьеры мчались во весь опор. Они старались добраться как можно скорее и выполнить приказ. Распиравшее чувство собственного значения и незаменимости поднимало их в собственных глазах. А как же иначе, ведь это приказ царя! Григорий, не в пример князю, не чаял души в военной службе. И сейчас чувствовал себя в своей стихии. Он думал, что часть его давнишней мечты о подвигах уже начала осуществляться. Молодой человек представлял себя героем, он мечтал покрыть себя славой на ратном поле!
       Их взмыленные кони устали, но приказ срочно доставить депешу царя главнокомандующему не позволял останавливаться. Еще немного, еще самая малость и они доберутся в лагерь, там и отдохнут.
       Солнце склонилось к закату, когда издали, показались первые хаты. Белые, как молоко, крытые соломой, утопающие в буйном цветении деревьев. Это село, а за ним цель их путешествия - военный лагерь. Им туда. Сокращая путь, князь Дмитрий и Григорий двинули коней через село.
       Уже не нужно мчаться, кони шли шагом. На околице села, в гигантской луже, нежилась огромная, грязная свинья. Вокруг нее с шумом носились ее крохотные и такие же чумазые поросята. Отдыхая, казалось, она совсем не обращает внимания на царившее вокруг нее безобразие. Она лежала тихо, время от времени, издавая четкие звуки, дающие понять, что все ее существо испытывает блаженство. При первых приближающихся звуках топота копыт, животное, с несовместимой с ее весом и размерами быстротой, вскочило на ноги и приготовилось дать достойный отпор тому, кто посмеет обидеть ее детенышей. Но не найдя со стороны всадников никакой опасности ни для себя, ни для своих поросят, она медленно подогнув под себя передние ноги с шумом опустилась на место, одновременно разбрызгивая вокруг себя жирную, липкую грязь. Минуя ее, молодые люди въехали в село. Начиналось оно садом, огороженным плетнем. Направив коней вдоль ограждения, они стали с любопытством заглядывать в сад. Где-то в сени деревьев виднелась хата, перед ней стояла лавка, на которой, свернувшись клубочком, спал рыжий кот. Отведя взгляд от рыжего комочка, Григорий увидел девушку и приостановил коня, пораженный ее красотой. Она стояла, опершись на плетень, и пыталась дотянуться до ветки вишни, на которой красовались белые, как пена, крупные, словно не настоящие цветки. Она уже почти что дотянулась до них рукой, но в эту минуту в плетне, что-то хрустнуло и она вместе с забором, поднимая клубы пыли, упала на землю. Нитка ее бус порвалась и красные, словно спелые вишни, бусинки рассыпались в траве. Огорченная случившимся, она, морща лоб, заплакала совсем по-детски, не замечая, что на нее смотрят. Собирала в передник то, что еще несколько минут назад называлось бусами. Смущенный увиденным, стараясь сгладить неловкость положения, Гришка соскочил с коня и подбежал к девушке. Они встретились взглядами. Она смущенно, вытирая слезы пыльной ладошкой, посмотрела на парня, и в ту же минуту они оба расхохотались.
- Тебя как звать? - спросил Григорий.
- Орысей клычуть, - бойко ответила дивчина.
- А как деревня эта называется? - не зная, что сказать спросил Григорий.
- Що? - переспросила девушка.
- Деревня как называется?
- Село мабуть? Так видомо як - Савки, - наконец поняла, что от нее хотят, ответила Орыся.
 Не находя о чем можно еще говорить, Григорий вскочил в седло и тронул коня.
- Прощай, может, еще увидимся, - крикнул он девушке, мило улыбаясь. Ему нужно догонять князя, но и уезжать теперь тоже почему-то не хотелось. Девушка крикнула ему в след:
- А тэбэ як звать?
- Григорием, - ответил юноша и пришпорил коня. Ему сейчас некогда, у него приказ. Ему нужно спешить - его ждут великие дела.
       Всю оставшуюся дорогу до лагеря они ехали рысью молча. Каждого из них занимали свои мысли, каждый из них сейчас переживал свое, известное только ему одному. Говорить не хотелось, не хотелось напрягаться. Первым нарушил молчание Григорий:
- Дмитрий Владимирович, вы видели ту девушку у плетня?
- Видел.
- Правда, красивая? - не унимался ординарец.
- Правда, - однозначно отвечал князь.
- А когда обратно поедим, возвращаться будем через деревню?
Князь внимательно посмотрел на друга:
- Да ты не как влюбился? - лукаво спросил он, по-дружески подтрунивая над своим спутником.
- Как можно, - ответил молодой человек, заливаясь краской до кончиков волос, - как можно…
       Григорий замолчал. Молодой князь понял, что его невинная шутка попала в цель, и как не пытался он вызвать на разговор своего ординарца, тот не отвечал до самого лагеря. Заметя часового, Григорий с облегчением вздохнул, теперь не нужно отвечать на вопросы князя и можно спокойно заняться хозяйственными делами…


Глава 6

       Когда часовой преградил дорогу путникам, осадив коня, Дмитрий крикнул:
 - Пакет графу Шереметеву. Где палатка фельдмаршала?
- Прямо, флаг над ней, господин поручик, - ответил часовой.
- Я к фельдмаршалу, а ты с пленным пока отправляйся в расположение полка, найдешь Белогурова, он определит, где нам быть, - сказал Дмитрий адъютанту, - да за пленного отвечаешь головой.
- Да я понимаю, - протянул с обидой в голосе Гришка.
       Отъезжая, Дмитрий слышал, как Гришка расспрашивал у караульного, где стоит Преображенский полк.
       Белая палатка фельдмаршала заметно выделялась среди остальных, стояла на возвышенности и была больше размером, возле нее находился караульный сержант пехотного полка. А рядом была палатка адъютанта Шереметьева.
       Дмитрий соскочил с Арапа и вошел в палатку адъютанта. Отдав честь молодому капитану, отрапортовал:
- Поручик Преображенского полка Обухов с депешей от царя фельдмаршалу.
       После этих слов капитан пулей вылетел из палатки. Дмитрий не успел даже оглядеться как следует, а за спиной уже звучал голос адъютанта:
- Фельдмаршал ждет вас.
       Дмитрий вошел в просторную светлую палатку, посреди которой стоял большой длинный стол с подвинутыми под него прекрасными венецианской работы стульями. Во главе стола сидел седоватый пятидесяти семилетний Борис Петрович Шереметев. Его белый мундир был выполнен безукоризненно, скудные лучи заходящего солнца, попадая сквозь шелк, отражались от прекрасно выполненного панциря из легкого железа на груди.
 Дмитрий отдал честь графу и протянул пакет. Шереметев быстро распечатал, прочел письмо.
- Сколько дней добирались, как здоровье Петра Алексеевича? - спросил он, глядя прямо в глаза Дмитрию.
- Четыре дня. Петр Алексеевич чувствует себя хорошо, говорил, одолеет шведа.
- Сегодня третье июня, - не слушая Дмитрия, вслух размышлял Шереметев, - завтра к вечеру надо ждать царя. Вы свободны, поручик.
- Господин фельдмаршал, сегодня в пути со мной небольшая оказия приключилась, пакет Мазепы кошевому удалось перехватить, - сказал Дмитрий, извлекая второй пакет из внутреннего кармана.
- Капитан Корн, - крикнул Шереметев, и из-под земли появился адъютант главнокомандующего.
       Этот молодой самонадеянный и высокомерный человек, как показалось Дмитрию, был из разряда тех людей, которые никогда не смогут рискнуть своей жизнью из-за идеи, они твердо знают, что главное для них в этой жизни высокое положение - любой ценой!
- Малоросского переводчика ко мне, - дал распоряжение главнокомандующий.
       Адъютант так же загадочно исчез, как появился.
- А вы, поручик, расскажите, как все было, как к вам попал пакет.
 Дмитрий подробно рассказал о своем дневном приключении.
- Ну что ж, вы проявили смелость, находчивость, и выношу вам свою благодарность за службу, - сказал в конце рассказа Дмитрия Шереметев, - сейчас отправляйтесь в расположение вашей части, да, как ваша фамилия?
- Обухов.
       Шереметев записал на листе бумаги фамилию юноши.
       Дмитрий вышел из палатки, Вскочив на Арапа, он направился в расположение полка. Уже смеркалось. Отыскав Григория, Дмитрий попросил воды и чистую рубаху. Длительная, стремительная скачка превратили его одежду в грязные и пахнущие потом лохмотья. Хотелось их сменить, вымыться и растянуться на постели. Воду Григорию пришлось добывать в реке. Свежая, холодная вода и чистое белье принесли долгожданное облегчение. Усталость понемногу стала отступать, и о сне Дмитрий уже не помышлял. У него в голове уже зрели другие желания. Давно он не видел Белогурова, своего закадычного друга. И сейчас Дмитрия охватило желание отыскать его. Он быстро засобирался.
- Григорий, - громко окликнул он ординарца, стал натягивать вычищенный от пыли и грязи камзол. - Я к Белогурову, а ты можешь отдыхать.
       Возбужденный, ожидаемой встречей, Дмитрий, наконец, добрался до палатки друга. Не предупреждая, не прося разрешения, он приподнял полог и шагнул внутрь.
- Здравия желаю, господин капитан, - поприветствовал он не о чем не подозревавшего друга.
 Оборачиваясь, Белогуров хотел взорваться: «Кому пришла в голову мысль забраться сюда без доклада да еще так громко орать?» Но не успел. Перед его глазами стоял веселый Обухов. Они бросились в объятья, не скрывая радости, присущей только молодости, эмоционально хлопали по плечам и спине друг друга.
       Предложив другу табурет, Иван метнулся к Аверичкину за бутылочкой вина. Белогуров хорошо знал, что у этого хитрого и запасливого человека всегда можно было все достать, по завышенной цене. В другое время Иван ни за что чтобы не обратился к нему, и не потому, что Ивану жаль денег, он просто не уважал людей, которые в трудных походных условиях наживаются за счет приятелей. Но сейчас особый случай - встреча с другом.
       Оставшись один, Дмитрий огляделся. Зная своего друга, как утонченную личность, не мог он не заметить, что его жилище достаточно скромно и просто обставлено. В мирной светской жизни, Дмитрий знал точно, Иван предпочитал дорогие и красивые вещи. Но сейчас он не узнавал друга. Простые, сбитые из досок кровати стояли по обе стороны от входа в палатку, были жестки. На одной из них, по-видимому, она принадлежала Ивану, лежала книга, закладка которой служила давеча сорванная травинка. Дмитрий протянул руку, взял книгу и прочитал: «Симеон Полоцкий «Обед душевный»». Под кроватями стояли добротные, сделанные на совесть, кованные дорожные сундуки. Посередине палатки находился из плохо струженных досок стол, на котором лежали достаточно скромные письменные принадлежности: стопка, аккуратно сложенных листов, гусиные перья и две бутылочки, с чернилами и песком. «Как всегда прилежен», - подумал Дмитрий о Белогурове. Чуть подальше стояли два подсвечника, на которых застыли в замысловатых формах потеки воска. Под стол были задвинуты четыре, таких же плохо отесанных, табурета. Дмитрий взял один, присел на него и принялся с любопытством просматривать, взятую с кровати книгу, одновременно удивляясь разносторонности друга. В книге представлены математические понятия, сюжеты из античной истории.
- Что заждался? - спросил Дмитрия влетевший, разгоряченный бегом, Иван. - Скучаешь?
- Нет, не скучаю, вот и книгу взял полистать, не возражаешь? Не знал я, что ты таким увлекаешься.
- Да, так, от нечего делать, чтобы время скоротать. А то скука. Пьющих нет, да и женщин тоже, - с улыбкой сказал Иван, - вот так и развлекаюсь. Ну, давай, за встречу!
       Они наполнили стаканы крепленым вином. Тем для разговоров после долгой разлуки хватало с лихвой. Друзья и не заметили, как наступила ночь. Слегка опьяненный, в хорошем настроении Дмитрий вернулся к себе, лег на кровать и сразу уснул.


Глава 7

       Уже с обеда войска в праздничных мундирах и напудренных париках стояли в торжественном парадном порядке под летними жаркими солнечными лучами.
       Царь с эскортом въезжал в лагерь под вечер, так что в его ожидании мундиры, идеально вычищенные с утра, на солдатах промокли от пота, ноги в ботфортах налились от беспрерывного многочасового ожидания.
       И лишь первые кони появились на горизонте, в расположении частей началось всеобщее ликование. Войска встречали Петра с огромным воодушевлением, да и сам Петр въезжал в лагерь в приподнятом воинственном расположении духа.
       Петр, Меньшиков, Шереметев, Боур, Долгоруков, проследовали в палатку главнокомандующего. Ознакомившись с положением русских войск и положением противника, царь обратился к Шереметеву:
- А еще что нового? Как, по-вашему, граф, настроены войска, отстоим Полтаву?
- Петр Алексеевич, вчера ваш нарочный, - фамилию, записанную на листе, Шереметев уже выучил, - поручик лейб-гвардии Преображенского полка Обухов, доставил пленного и письмо Мазепы, к казакам первой Полтавской сотни в слободе Орчик, - и он протянул послание, переведенное на русский язык.
       По мере чтения лицо Петра менялось, брови сдвинулись к переносице, обозначив между ними глубокую морщину. По всему было видно, что содержание данного письма, известное Шереметеву приводило царя в ярость.
       «Братия мои!
Воюющие между собой монархи, наделенные между собой огромной властью, способной поглощать целые народы, сделали все для того, чтобы разъединить и нас с вами! Они перенесли весь театр войны в самое сердце нашей страны, разоряя и превращая нашу землю в руины!
       Мое суждение чуждо всех пристрастий и душе вредных поползновений, есть таково: когда король шведский, всегда победоносный, и коего знает вся Европа, заставляет трепетать и царя Российского, бежавшего от своих войск, разрушит царство его, то мы неминуемо будем причислены к Польше и отданы полякам в рабство по воле победителя и не будет тогда месту договорам с королем Лещинским не о каких наших правах и преимуществах.
       А ежели допустить царя Российского сделаться победителем, то бедствия наши будут куда более. Хоть он и происходит из дворянского рода, выбранного народом, но присвоив себе власть неограниченную, карает народ тот по своему разумению, так что не только свобода, но и сама жизнь там порабощены единственной волей и прихотью царской. Видали и вы деспотизм его, когда истребил он многочисленные семейства варварскими казнями по наветам завистников. Вам известно, что за мое неповиновение его планам, разорительным для нашего Отечества, выбит я по щекам как несносная блудница! И кто же тут не признает, что это тиран, обругавший особу, представляющую целую нацию!
       Итак, остается нам, братья, из видимых зол, нависших над нами, избрать меньшее, чтобы потомство наше, повергнутое в рабство нашим положением проклятьями своими нас не обременяло.
По сему, в интересах наследия присоединиться вам к моему войску. Долголетнее искусство мое в делах политических и в знании интересов народных открыло мне глаза о нынешнем положении дел в нашем Отечестве. Король шведский уверил меня в покровительстве и пощаде от разорения, об нейтралитете и независимости нашей.
       Мы теперь почитать должны шведов своими приятелями, союзниками, как бы от бога ниспосланными для освобождения нас от рабства, презрения и восстановления в первую очередь нашей свободы. Ибо известно, что прежде были мы, и что все Московство, само название Руси - от нас пошло. Но мы теперь у них как притча во языцах!
       Союз нас со Швецией не нов, это возобновление наших договоров со шведскими королями заключенных нашими предками. Ибо известно, что дед и отец нынешнего короля имели важные победы вместе с нашими войсками в войнах с ливонцами, германцами и Данией, часто вступались за нас против поляков. Даже гетманом нашим Хмельницким уже после соединения с Россиею был послан казацкий корпус гетмана Адамовича в помощь королю шведскому Густаву в помощь взятия столиц польских Варшавы и Кракова. Итак, нынешние наш договор со Швецией - продолжение прежних, для народа составленных. Да и что ж то за народ, который за свою пользу не печется и своей выгоды не видит? Такой народ презирать все страны будут!»
       Дочитав послание, Петр пришел в ярость, швырнув его на стол, произнес:
- Ну Мазепа, ну пес! Не послушал я тебя, Кочубей!
       А в это время, сидя у своей палатки, сняв ботфорты, Дмитрий смотрел, как наступает ночь.
       Последние лучи уже для глаз невидимого, скрывшегося за горизонтом, солнца гаснут, с каждой минутой становилось все темнее и темнее, звезды вспыхивают одна за другой, даря юноше свой холодный свет. На горизонте черный лес как великаны-витязи из русских былин стоит неприступной стеной. И вот уже взошла луна, и залилось все вокруг серебряным светом. Лагерь засыпает...


Глава 8

       Карл жаждал всемирного господства, по-прежнему гонялся за миражом окончательной победы. На все уговоры своих генералов отойти от Полтавы и вернуться в Польшу, Карл отвечал отказом. Король был ослеплен своими победами в Европе, что мешало ему внять голосу рассудка. Гарнизон Полтавы, получив приказ Петра сражаться до последнего солдата, был непоколебим в решении сдержать осаду. И шведы несли огромные потери, на что Карл с досадой закрывал глаза.
       Устроивший свою главную квартиру в Опошне он уже около трех месяцев осаждал Полтаву, надеясь найти в ней большие запасы продовольствия, боеприпасов и развернуть наступление на Москву. Но, зайдя слишком далеко от основных своих баз, не рассчитав возможностей, шведская армия слишком ослабела из-за голода, недостатка пушек и боеприпасов. Доходило до того, что стреляли по крепостным стенам камешками. Полтава же, несмотря на аналогичные проблемы, имела достаточно разветвленную систему укреплений, похожую на бастион, в виде неправильного полигона, вытянутого с севера на юг и имевшего пять въездных ворот. Вдоль откосов Мазуровского яра еще сохранились решетки первичных укреплений воздвигнутых Старой Полтавой. Теперь же их обновили, предполагая, что Карл может напасть с этой стороны, и это позволяло время от времени наносить шведам, то с одной стороны, то с другой ощутимые удары.
       Чтоб поднять упаднические настроения в рядах своей победоносной армии, король Карл приказал выстроить деревянный домик вблизи полтавских валов, куда перебрался жить. Домик стоял так близко к осаждаемым, что его стены были изрешечены пулями.
       Но этот смелый поступок своего короля солдаты расценили по-своему: «Он ищет смерти, - пронеслось по армии, - потому что предвидит дурной конец».
       Еще вначале мая русская армия подошла к Полтаве, но попасть за оборонительные стены, внутрь крепости удалось лишь под покровом ночи небольшому отряду, принеся с собой такие необходимые боеприпасы и продовольствие.
       Комендант Полтавы Келин и не помышлял о сдаче крепости, а в ответ на предложения Великого шведа сдаться, сам делал дерзкие вылазки и наносил неприятелю большой урон, что несказанно нервировало Карла.
       К июню в крепости полностью окончился запас пороха, и полтавчане вынуждены были известить Петра о своем бедственном положении. И сделали это весьма оригинально - отослали послание в пустом ядре, переброшенном через стены Полтавской крепости.
 Прочитав послание, Петр решил немедленно провести военный совет - как помочь осажденной Полтаве. Состоялся он 16 июня, принято решение дать Карлу генеральное сражение, после того как подойдут войска гетмана Скоропадского и калмыцкого хана Дюки.
       Отбой трубили в этот день рано, давая отдых солдатам.
       Смеркалось. После жаркого дня земля и люди получили несколько часов отдыха. Легкий ветерок лениво шевелил верхушки деревьев. Все замерло до утра, только кузнечики громко пели в траве, а с той стороны Ворсклы доносились разливистые трели соловьев и все это под громкое «музыкальное сопровождение» лягушечьего хора. Весь этот «концерт» продлится до первых лучей солнца. А ночи в июне так коротки.
       Но какое-то тяжелое напряжение повисло в воздухе. Не спалось в эту ночь Дмитрию. Он сидел у костра и смотрел на пламя, которое то уменьшалось, оставляя после себя раскаленные угли, то при порыве ветра разгорались сильнее. Костер всегда располагает к раздумью. При виде его невозможно кривить душой, при нем нельзя сказать неправду. Сейчас происходит тоже с Дмитрием. Здесь, на берегу Ворсклы, на земле Малороссии, Дмитрию вспоминался далекий российский город, купеческий дом, его хлебосольный, насмерть перепуганный хозяин и красавица дочь. Почему минувшее возвращается к нему, почему не может он забыть случившееся несколько месяцев назад? Все прошло, ничего не связывало его обещанием, а мысли возвращаются в прошлое все чаще и чаще. И чем чаще воспоминания посещали его, тем тягостнее становилось на душе. Ничего подобного с юношей ранее не было. Никогда так не щемило сердце, никогда его так не тянуло в прошлое. Почему так ноет в груди? Что это? Это очень легко и сложно, это - любовь. Ни кем не прошенная, совершенно внезапно пришедшая, она завладела сердцем юноши. Он это еще не знал, просто пытался разобраться в себе. Так сидел он, погруженный в свои мысли, не замечая, как Григорий подложил в почти потухший костер веток, для поддержания огня. Ничто не нарушало тишину, где-то крикнула ночная птица и тут же затихла.
       Митрий не заметил, как подошел к нему адъютант Шереметева, тот молодой человек, которого он видел мельком, когда привез письмо царя.
Он очнулся, только услышав над собой:
- Господин поручик, встаньте, когда с вами говорит капитан, - кричал тот, - что за наглость? Хотите, чтоб я доложил вашему командиру?
       Дмитрий вскочил на ноги.
- Простите, господин капитан, - произнес он.
       Теперь он мог рассмотреть адъютанта. Это был молодой человек среднего роста со светлыми волосами, блеклыми светло-голубыми глазами с белыми бровями и ресницами. На багровом от злости лице их совсем не было видно. Задыхаясь от ярости, стараясь показать свое превосходство, он произнес истеричным, срывающимся голосом:
- Следуйте за мной!
       Дмитрий не мог понять, кто его ждет, что за спешка, он надел мундир и проследовал за капитаном.
       Поднимая полог фельдмаршальской палатки, поручик услышал знакомый голос. От дневной жары и от множества горевших свечей, в палатке было душно. Совет продолжался. Во главе стола сидел Петр, а вокруг, склонившись над картой на столе, стояли офицеры. Сердце Дмитрия бешено забилось. Пытаясь сдержать свои чувства, и не показать волнения, охватившего его, он выпалил:
- По вашему приказанию поручик Обухов явился, - на последних словах голос его сорвался, и Дмитрий залился краской.
- Проходи, поручик, сюда, не робей, есть дело, -ответил царь
       Вот уже второй раз сводит его судьба с царем. Взволнованный этим молодой офицер попытался взять себя в руки, чтобы не испортить впечатление и подошел к столу.
- Ты не из робкого десятка, наслышан о твоем приключении в дороге. Нужно взять несколько человек и проехать на рассвете дозором по позициям. Одна цель, не задумал ли Карл чего в свой день рождения, - сказал Петр, и немного подумав, добавил, - это поручение тебе Обухов, выполняй!


Глава 9

 Дмитрий выскочил из палатки и помчался в сторону расположения полка. Было уже за полночь, наступило семнадцатое июня и как только что узнал Дмитрий - это день рождения Карла ХІІ.
       Растолкав спящего Гришку, скомандовал:
- Найди мне Белогурова, Штерна, Гукова, Грушевского. Да, в боевом вооружении и верхом. Приказ самого царя!
- А я Дмитрий, Владимирович?
- А ты здесь остаешься за старшего, - улыбнулся Дмитрий.
       Во всех этих приятелях он был уверен. Не раз штурмовали потешные крепости, не раз пировали на Арбате, не раз устраивали невинные забавы над напыщенными отцами московских красавиц.
       Капитан-поручик Иван Белогуров старше Дмитрия на семь лет высокий мощный, темноволосый кареглазый баловень судьбы. Не пропускал не одного пира, любил поволочиться за хорошенькими девушками, мог после пирушки часами стоять под окнами красавицы. Всегда считал, что свобода важнее, поэтому и не женился. О его силе ходили легенды: прошлой осенью на спор завалил лошадь со всадником Штерном.
       А Павел Штерн, наоборот, тихий, невысокого росточка юноша, на званых вечерах всегда в углу, но в атаке в первом ряду, белогуровские розыгрыши принимал с улыбкой, в душе никогда на друга не обижался, знал, что тот шутит не зло. Для того чтоб попасть в элитный полк, ему надо было окончить московскую математическую школу, т.к., выходец он был из небогатого дворянского рода, из-под Новгорода, где находилось имение его отца. И вот год, как в чине поручика он служил в Преображенском полку.
       Алексей Гуков и Игорь Грушевский были двоюродными братьями, приехавшими на службу в полк из Курска. Старались держаться рядом, как говориться брат за брата, оба рослые, высокие, представляли грозную силу для насмешников, поэтому никто в полку даже не пытался над ними подшутить, даже Белогуров почитал за благо направлять свои остроты в кого-нибудь другого.
       Дмитрию долго не пришлось ждать друзей. Через полчаса неразлучные вояки предстали перед ним.
- Что за воинственный вид? Мы что должны захватить Карла? На меньшее в такой ранний час я не согласен, - с улыбкой произнес Белогуров.
- Мы должны дозором объехать передовой фланг, - ответил другу Дмитрий, - Ну если Карл появится, то ты Иван непременно его возьмешь в плен и угостишь хорошим вином.
- Да, уж тогда повеселимся мы с ним на славу, - со смехом ответил Иван.
       Быстро загоралась заря нового дня. Друзья вскочили на резвых коней, и отправились из лагеря. Обойдя с правой стороны позиции, они двинулись в сторону лагеря шведов вдоль берега реки, заросшей ивами и кустарником. Вдалеке на одном из речных островов у костра грелись казаки. Дмитрий смотрел на тот далекий огонь через заросли, он видел, как казаки резко вскочили и схватили пищали. «Чего это они, - подумал Дмитрий, - по нам бы палить не вздумали, но нас за кустами не видно.»
       В это время Грушевский прижал палец к губам. Все остановились и прислушались. Со стороны острова прозвучали выстрелы. Друзья понеслись вперед. Шум усиливался, из кустов прозвучали выстрелы в сторону острова. Наши друзья выскочили на открытую местность, откуда просматривался и остров и далекие позиции шведов, и увидели пред собой в десяти метрах силуэты всадников. Небольшой отряд, не подозревая об опасности впереди, уходил от казацких пуль, двигаясь прямо на наших героев. Из отряда неприятеля, выделялись двое: один пожилой мужчина в богатой одежде казака Малороссии, а другой, высокий, красивый офицер шведской армии. Дмитрий выхватил из-за пояса пистолет, вот они на расстоянии выстрела, Обухов выстрелил. Офицер пошатнулся в седле и вскрикнул, по сему стало ясно, что пуля попала в него. Шведы от неожиданности спешились, друзья разрядили пистолеты, и тут же последовали ответные выстрелы.
       Когда дым рассеялся, Дмитрий оглянулся. Восходящее солнце косыми лучами освещало поляну, шведы от них удалялись восвояси, Белогуров в недоумении разводил руками, а его лошадь билась в предсмертной агонии. Рядом стояла лошадь Гукова, он же стонал, лежа в высокой траве.
- Алексей, куда? - крикнул с испугом в голосе Дмитрий.
- В плечо, - в голосе двадцатилетнего юноши было столько боли. Первое ранение и первая боль.
       Но и двое бездыханных шведов лежало метрах в двадцати.
- Преследовать бесполезно, возвращаемся, - скомандовал Дмитрий.
       Грушевский помогал сесть брату на лошадь, а Белогуров, взяв под уздцы коней убитых шведов, выбирал своему достойную замену.
       Если б Дмитрий знал в тот миг, кого уносили быстрые кони, он бы отдал все ради того, чтоб догнать маленький отряд противника. То были шведский король Карл и гетман Мазепа, взявшие несколько человек охраны и на рассвете, как обычно, совершали осмотр позиций противника. Теперь лошади уносили раненного в ногу Карла и его спутников.
       Двадцать седьмой день рождения начался столь неудачно для Карла. Но король не помчался в палатку, он еще более часа осматривал свои укрепления и посты своего лагеря, без конца делая замечания генералам. Наконец совсем обессилив от боли, он повернул коня к палатке.
       Карл спрыгнул с коня на землю и потерял сознание. Его перенесли в палатку. Когда король пришел в себя после минутного обморока, то приказал привести к нему Реншильда. Когда тот вошел в шатер, то увидел бледного Карла и склонившегося над ним лекаря.
- Что с вами, мой король, - спросил генерал, - вы ранены?
- Только в ногу, - с улыбкой на синих от боли губах произнес Карл.
       Хирурги стояли в недоумении, пуля прошила ступню насквозь. Один Карл был спокоен.
- Мой король, так нельзя! Вы нужны стране, вы нужны армии, а вы подставляете свою голову под пули. Зачем и кому это нужно? – Робко вымолвил вошедший Реншильд.- Этот дом, до которого достают пули противника, все стены ими прошиты. Теперь вы поехали осматривать позиции почти без охраны.
- А вы не знаете, мой генерал, в каком состоянии армия? Где провиант? Чем кормить моих доблестных солдат? Мы задолжали жалование! Надо же личным примером показывать доблесть перед главным сражением. Рана - это божья милость для воина. Я прошел столько баталий, пол-Европы! И вот перед главным в моей жизни сражением - это знак, что господь на нашей стороне, - произнес он.
       Хирург робко взял нож чтобы вытащить осколки раздробленных костей.
- Режьте смелее, - произнес Карл, не отводя взгляда от ножа.
       Выхватив нож у хирурга, он сам обрезал плоть у краев раны.
       Весь день в Преображенском полку разговоры были только об этой перестрелке. Белогуров всем рассказывал о том, как лихо он поставил коня на дыбы, как ценой жизни своего питомца спас себе жизнь, что один швед убит именно им, а остальные бежали, как зайцы.
       Узнав к вечеру, кто именно был ранен на рассвете, Петр приказал готовиться к переправе через Ворсклу.
 

 Глава 10

       К обеду девятнадцатого июня небо покрылось тяжелыми, грозовыми тучами. Дмитрий лежал в своей палатке и читал «Повесть временных лет». Ему эта книга казалась сейчас очень важной. Читая о походах князя Олега на Царьград, он хотел отомстить туркам и татарам за все обиды, которые они нанесли Руси, захватив в середине ХV века земли, завоеванные Олегом, думал о предстоящем надвигающемся сражении.
       В это время в палатку вошел Иван.
- А ты знаешь, сегодня совет был, сражение наметили на двадцать девятое. А через час боевое построение в полной экипировке, в боевом порядке, а ты лежишь как от мира отрезанный.
- Да я действительно ничего не знал, - уже вскочив на ноги и натягивая мундир, ответил Обухов.
- И двигаться на новые позиции будем к каким-то Яковцам. Прекрасны малороссийские барышни! А Яковцы чьи? А то будет, как в Семеновке, хозяин с Мазепой ушел. И в гости некуда было сходить.
- Иван, такое впереди, у тебя на уме только гости...
- Я родился военным, умереть надо красиво, за Отечество, и чтоб перед смертью было что вспомнить. А смерть в постели дряхлым стариком – это не по мне. Ну пойду я, беги к своей роте и помни - в жизни так мало хорошего и всегда все проходит так быстро, - сказал Белогуров, выходя из палатки.
- Гришка, - крикнул Дмитрий, и тот влетел в палатку. - Собирай все, выступаем. Я в роту.
       И через час в полном боевом снаряжении во главе своей роты Дмитрий Обухов приветствовал появление перед полком царя и его свиты.
       Петр обратился с речью к солдатам:
- Сражения со шведами нам не миновать! Сегодня я провел военный совет. Сейчас мы идем в новый, и надеюсь последний лагерь. Осмотрев войска, я нашел, что мы разобьем Карла здесь. Кавалерию я подчиняю князю Меньшикову, артиллерию - генерал-лейтенанту Брюсу, а общее командование - фельдмаршалу Шереметеву. Господин фельдмаршал! - обратился Петр к Шереметеву, - Поручаю вам мою армию и надеюсь, что в начальствовании оною вы поступите согласно предписанию, вам данному, а в случае непредвиденном как искусный полководец. Но фельдмаршал и генералитет просили, чтоб к баталии я не приобщался, на что могу ответить, чтоб более об этом не говорили, я же стану во главе дивизии и победу вас в бой, ибо в этом сражении решается многое! Все в божьих руках, и я думаю, что все ж нам счастье будет, - сказал Петр и пришпорил коня.
       Прибыв на новое место, остаток дня и следующий Дмитрий со своей ротой провел на постройке земляных укреплений. Лишь к четырем часам по полудню, выполнив порученное дело, увел роту в лагерь, наскоро разбитый между Будищинским и Якивчанским лесами. Усталый и измученный многочасовым пребыванием на солнце он устроился под раскидистым тополем.
- А ты знаешь, Дмитрий Владимирович, вид-то у тебя не сильно воинственный.
       При этих словах Дмитрий машинально вскочил на ноги, но увидев перед собой смеющихся Белогурова и Штерна, сам рассмеялся.
- Пойдем, у Штерна есть бутылка сливовой наливки, из именья привезенной, отдохнем, поговорим.
- Да нет, не время сейчас. Давайте уж выпьем ее за победу, - сказал Дмитрий. - Если вас сейчас увидит за этим занятием кто-то из командиров, быть вам рядовыми. Приказа ослушиваться не будем, а поговорить можно и без наливки.
- Да, Обухов прав, - сказал Штерн, - подождем до победы.
- А вдруг я не доживу, - возразил Белогуров.
- Доживешь, не первый раз ведь в бой, это Павел новичок, - ответил, садясь на прежнее место, в тень тополя, Дмитрий.
       А Карл все эти дни лежал без сознания. Рана воспалилась, и врачи ждали его смерти. Но двадцать первого числа он очнулся, угроза гангрены миновала. Король вызвал Реншильда. И когда тот доложил о переправе русских войск, Карл, кипя от гнева, произнес:
- Тем лучше, я покончу со всем разом! - Призадумавшись на минуту, продолжил, - командование сражением я поручаю вам, мой храбрый солдат. Мне же прикажите соорудить качалку, чтоб я мог наблюдать за битвой.
       События следующих дней развивались стремительно.
       В доказательство своих слов Карл предпринял штурм Полтавы, даже овладел участком укреплений, но Келин лично повел в бой подкрепление и выбил шведов за вал. Неудачная попытка стоила двум тысячам шведов жизни, остальные озлобились еще больше после бессмысленной гибели друзей. А Петр продолжал строить укрепления, не поддаваясь на провокационные вылазки шведов, направленные на то, чтоб заставить Петра начать генеральное сражение.
       Последующие несколько дней прошли в мелких стычках полтавского гарнизона с небольшими отрядами шведов. Тем временем в русский лагерь прибыли казацкие войска.
       В воскресенье, 26 июня все было готово к сражению. Петр собрал совет.
       Иван и Штерн зашли к Дмитрию в палатку.
- Вы слышали, что твориться, - с недоумением сказал Дмитрий, - унтер-офицер из Семеновского полка к шведам переметнулся.
- Да, только что встретил знакомого поручика Новгородского полка Воронова, мы вместе учились в математической школе в форме новобранца. Я даже испугался, думал, его разжаловали, а оказывается, после перебежчика приказал Петр Алексеевич поменяться полкам формой, - рассказывал Штерн.
- И правильно, новгородцы сильный полк, и конечно же это правильное решение, наверняка тот перебежчик рассказал о новобранцах, а Карл опытный тактик и основной удар сделает по слабому полку новобранцев, я б тоже так сделал, - самоуверенно произнес Иван.


Глава 11

 Статная фигура Карла заметно выделяла его на фоне приближенных. В нем угадывалось королевское происхождение. Отмечая его неординарность, природа наделила молодого короля необыкновенно высоким ростом и хорошо сложенной фигурой. Его широкоплечая спина была на удивление пряма. Четкость и правильность движений позволяли думать о нем как о человеке целеустремленном, не терпящем ни каких компромиссов. Воля и желание во всем превосходить, наложила отпечаток не только на фигуру, но и на лицо. Высокий и прямой лоб, выдававший в нем человека думающего, стратега, обрамляли короткие светло-каштановые, всегда жирные, вьющиеся волосы, к расчесыванию которых он прибегал лишь посредством пальцев. Широкие, как взмах крыльев огромной птицы, темные брови выделялись на его лице и выгодно оттеняли красивые глаза. Он не жаловался на здоровье, и на правильной формы овальном лице отражалось оно неярким румянцем. Длинный и широкий с горбинкой нос, пухлые губы не портили его красоты. Но все это совсем не вязалось с остальным. Кафтан Карла, когда-то небесно-голубого цвета, выгорел и пропылился. Яркими звездами на нем горели медные пуговицы, застегнутые до ворота, над которым возвышался грязный ворот рубахи и черный креп. Полы его кафтана сзади и спереди были отвернуты так, что под ними можно было увидеть кожаные, сальные штаны. Перчаток он не носил и его сильны, жесткие, обветренные и шершавые руки по обыкновению были грязны, что казалось, они были продолжением рукавов его камзола. Убогость его когда-то дорогого костюма, сочеталась с убогостью обстановки в которой он сейчас находился. На его кровати лежала смятая пуховая перина, служившая Карлу еще и одеялом, его постель никогда не знала простыней. Полога над кроватью тоже не было. Непритязательному к обстановке, ему было все равно на чем сидеть, из чего есть. Неряшливому в одежде Карлу был безразличен его быт. Единственной дорогой и сильно выделявшейся вещью в этой обстановке, была прекрасная, в позолоченном переплете библия, лежавшая на тумбочке подле постели.
       Сейчас он сидел в пустом углу, незатейливо устроенной палатки, спиной к входу, он ждал, когда приведут к нему русского перебежчика.
       За спиной кто-то доложил, что перебежчика доставили. Не поворачиваясь к вошедшему, Карл рукой дал понять, чтоб ввели русского. Через несколько мгновений перед Карлом стоял унтер-офицер, в забрызганном грязью, синем мундире Семеновского полка.
       Слушая речь переводчика, Карл по-прежнему сидел к русскому спиной, давая понять, что относиться к нему с пренебрежением. Он не прерывал его расспросами, он просто молча слушал. О чем думал молодой король, было известно ему и богу. Когда русский умолк Карл движением руки приказал всем удалиться. Оставшись один, он погрузился в свои размышления. «Помимо того, что русский царь ждет такую огромную конницу, еще два дня назад я получил то злополучное письмо. Да, Турция не думает начинать войну. Значит, царь не разовьет свою армию, не отправит часть на юг, значит все это против меня. А войска Крассау и Лещинского не могут пройти ко мне из-за кавалерии русского генерала Гольца. А что же имею я - ослабленную постоянными набегами конницы русских армию, голодную и измотанную боями, отсутствие боеприпасов, усталость... Бог мой, что мне делать? Но чем быстрее я начну, тем быстрее одержу победу, ведь не так искусен мой соперник в ведении боя. Но это уже будет последняя победа. Если раньше русскую армию я бил по частям, то теперь она вся здесь! Не будет больше России!» - Он перекрестился и крикнул адъютанта. Когда тот вошел в палатку, король спокойным голосом произнес:
- Фельдмаршала Реншильда и всех генералов ко мне.
       И когда в палатке стояли генералы, Карл все тем же спокойным голосом сказал:
- Сегодня ночью мы начнем. Фельдмаршал, готовьте войска. Я через час проведу их осмотр.
       Реншильд, помня свою договоренность с Шереметевым о начале сражения двадцать девятого, еле устоял на ногах от волнения. Но этот умудренный жизненным опытом уже немолодой человек не стал спорить с королем. Он только от волнения дрожащим голосом произнес:
- Слушаю, мой, король, - и вышел из палатки.
А Карл продолжал:
- Главная наша тактика - это внезапность. Я знаю свою армию и верю в ее завтрашнюю победу. Далее терпеть нельзя, не мне вам рассказывать, что долгое топтание на одном месте разлагает и дисциплину и лишает нас быстрого продвижения вперед. Мы сейчас подобны соколу перед охотой, у которого закрыты глаза, нам надо снять эту повязку, распрямить крылья и лететь на Москву.
       Карл говорил уверенно и красноречиво, у него не тени сомнения в завтрашней победе.
 Левенгаупф обратился к Карлу:
- Мой король, сегодня, объезжая посты я увидел, как наши солдаты вступили в перестрелку с казаками. Наши дали залп, я не поверил своим глазам: пули вылетели из мушкетов на каких-нибудь двадцать шагов, - дрожащим голосом Левенгаупф обратился к Карлу, - порох отсырел после вчерашнего ливня...
- Хватит, - прервал его Карл, - я все решил, а своих решений я не меняю! Что касаемо того, что солдаты уже два дня не получают хлеба, так в московском обозе после боя они найдут все, а вас, мои прославленные генералы, приглашаю отобедать в шатрах московского царя. А сейчас ступайте, стройте войска в боевой порядок.
 Генералы поклонились и покинули палатку. Карл опустился на постель, изнемогая от боли.
 ... Дмитрий, глядя на звезды, сидел и думал, как все-таки хрупка жизнь, которую можно прервать одним выстрелом, одним ударом шпаги. Сегодня он кому-то доставил страдания, а завтра, может, он будет лежать в высокой траве. А кто-то будет рассказывать, как убил русского офицера. Мысли о смерти теперь приходили в его молодую голову все чаще. То ли боязнь ее, то ли еще что-то приводило его в трепет. Но война есть война, и на ней нет место трусам. Стоит один раз поддаться этому чувству и считай, все пропало. А как не поддаваться? Когда так хочется жить, хочется любить и быть любимым, заниматься нужным и любимым делом!
       На эти вопросы не мог ответить Дмитрий. В его душе зрело то тяжелое, не проходящее чувство беспокойства и страха. «Не боится только дурак, потому что не знает чего бояться», - успокаивал себя Дмитрий, ощущая как страх заполняет его тело, но сознаться себе в том он боялся и всячески хотел оправдать самого себя, не допуская мысли о том, чтоб о его переживаниях мог дознаться кто-нибудь из посторонних. А мысли все лезли и лезли в голову, проникая внутрь, завладевая его душой. Сколько времени просидел наедине со своими мыслям Дмитрий, он сам не знал. Ему казалось, что длилось это забвение вечность. Наконец усталость взяла верх, он забылся тяжелым неспокойным сном прямо у костра под звездами.
       Ему снилась река, с чистой и прозрачной водой, но ее гладь стали нарушать быстрые резкие потоки, возникающие неизвестно откуда. От их бешеной силы вода начала вращения, образуя огромные воронки, затягивающие все на своем пути. Эти водяные потоки с каждым вращением становились все мутнее, и уже не стало видно дна. Из-под воды стали, расти огромной величины, каменные столбы. Они росли и превращались в скалы, которые перекрывали движение воды в реке. Разбивающаяся о них вода, превращалась в обильную грязно-белую пену, невероятно быстро прибывала. Дмитрий пытался выбраться из воды, но у него не получалось, а потоки несли его и несли к скалам, встречи с которыми он так боялся. Вот очередная волна подтолкнула его к каменной глыбе и с такой силой, что Дмитрий вдруг почувствовал себя таким маленьким и беззащитным. Он кричал. Грязная вода заполняла его рот, затекала в нос и уши, тащила его на дно. Дмитрию снилось, что он утонул, но это ему уже все равно. Ведь его уже нет. С бешено бьющимся сердцем Дмитрий очнулся от ночного кошмара.


Глава 12

       Рассвет еще не наступил, но в небе уже чувствовалось утро. Еще совсем темное небо удерживало в себе миллионы ярких и не очень, голубых и зеленных, маленьких и огромных точек-звездочек. Их очертания еще четко угадывались. Но с каждой минутой цвет неба менялся от темно-синего к более светлому тону, поглощая собой целые созвездия. На востоке, там где ожидался восход солнца небо уже было совсем светлое. Птицы перед рассветом затихли, как бы собираясь с силами перед новым дневным концертом. Вот лучи, еще невидимого солнца озарили горизонт, окрашивая его в бледно-розовый цвет. На небе появилась самая яркая утренняя звезда Аврора. Ночь отступала, нехотя сдавая свои позиции багряному рассвету.
       Дмитрий сидел и смотрел на разительные перемены. И в этот миг, вопреки всем законам природы небо озарилось на западе, гром нескольких десятков редутских пушек и ружей разбудили лагерь. Затрубили тревогу, лагерь моментально оживился, и стали заметны очертания выстроившихся в боевом порядке полков.
       Натиск шведов был страшен. Окутанные пороховым дымом два редута захлебнулись синими шведскими мундирами. Но шесть батальонов Росса застопорились у третьего укрепления.
       Левенгаупт, не имевший представления о сути королевского плана сражения, ничего не сообщил Россу, а тот вместо того, чтоб миновать неприступный редут, предпринимал штурм за штурмом, тем самым, давая возможность русским построиться в боевые порядки. Неожиданность и молниеносность, на которые так рассчитывал Карл, были утеряны.
       Начав в четвертом часу ночи 27 июня наступление Карл и предположить не мог, чем закончится эта баталия, что уже к обеду перестанет существовать самая непобедимая армия Европы, а сам он бежит с позором с поля боя.
       Пушечные залпы, лязг замков фузей, звон саблей повисли в прохладном ночном воздухе.
       Две роты - Белогурова и Обухова стояли рядом.
- Ну вот, и началось, - смотря в сторону идущего сражения, сказал Белогуров.
       Никто из присутствующих не знал покоя. Все были взволнованы, и казалась сама природа, чувствуя приближение чего-то грандиозного, взбесилась. До сих пор спокойное и безоблачное небо покрылось мириадами тяжелых дождевых облаков, гонимых сильным, но теплым ветром. Они бежали чередой, но время от времени сквозь них на землю попадали лучи только что взошедшего солнца. И чем выше поднималось солнце, тем грознее и зловещее надвигались тучи. Они неслись над землей так низко, что порой, не видно было, где кончается туман, исходящий от теплой воды реки, а где начинаются облака. Дмитрий смотрел на небо. На его глазах облака, меняющие свое очертание и цвет, превращались то в слонов, то каких-то неведомых рыб. Это казалось забавным, если бы там, совсем не далеко от того места, где он находился, не гремели вот уже несколько часов русские пушки! Уже несколько часов русские отдают жизни за Петра, за Россию-матушку! Дмитрию стало жутко, он представил себя убитым, и ужас перед смертью новой волной охватили его, заставив вспотеть ладони рук. «Там идет бой - думал он, - а мы все еще здесь, лучше бы уже скорее туда, где сражение, - нет ничего хуже ожидания. Скорее бы это все кончилось».
       Мысли неслись, они возникали и обрывались сами собой, как облака над головой. Вот небо совсем стало светлым, а приказа вступить в сражение все нет! Утомленный ожиданием, всем сердцем жаждущий вступить в баталию, Белогуров не находил себе места. Всегда импульсивный, бесстрашный, взявший себе девиз: «Испытать все, во что бы то ни стало!» - разумеется, кроме падения, нервно переступал с ноги на ногу, и в мыслях строил планы на будущее. Смерть, в пример Дмитрию, не пугала его. Он относился к ней спокойно, - чему быть того не миновать.
       Вдруг по рядам бойцов пронесся благоговейный ропот:
- Петр, Петр, - слышалось отовсюду.
       Царь предстал пред построившимися войсками на любимой мышастой Лизетте - чистокровной арабской кобыле, подаренной ему турецким султаном. Сопровождавшие его офицеры едва поспевали за ним. И вот он предстал перед своими солдатами во всей красе. На груди красовался орден. Его дыхание сбилось из-за быстрой скачки. Он достал из ножен свою шпагу с превосходным эфесом, усеянным драгоценными каменьями, привстал на стремена, обращая свой взор к своим подданным, громогласно произнес:
- Воины мои, там, - и он указал в сторону грохота пушек, - там уже несколько часов идет баталия! Вот пришел час, который решит судьбу Отечества! Итак, не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру порученное, за род свой, за Отечество... Не должна вас так же смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, эту ложь вы сами своими победами над ним неоднократно доказали. Имейте в сражении перед очами вашими правду... А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и в славе для благосостояния вашего! Вы сами видели, какое разорение несет нам швед. Русь всегда была свободной державой, и мы не потерпим, чтоб землю нашу топтали инородцы!
       Дмитрий с воодушевлением слушал эту пламенную речь. Смерть уже ему не казалась такой страшной. Он знал теперь, что если сам царь готов свою жизнь отдать за победу, что ж тогда его жизнь значит на фоне большой России!
- Так что, князь, - обратился к Голицыну Петр, - гвардейцы не дрогнут?
- Царь-государь! Ты видел труды и верность нашу, видел храбрость добрых твоих солдат на Левенгауптской баталии, когда они целый день стояли в огне и не на шаг не отступили. Четыре раза от стрельбы ружья раскалились, четыре раза сумы и карманы патронами наполняли. Ныне войско у тебя то же, и мы - те же рабы твои. Уповаем на Бога такой же иметь подвиг и ныне, какой и тогда.
- Тогда вперед, - ответил Петр, - и благослови вас Господь!


Глава 13
 
       Кавалерия Меньшикова одной из первых вступила в бой у редутов, мчалась во весь опор, ржанье и фырканье тысяч коней в ночи доносилось до лагеря. А навстречу драгунам медленной рысью двигалась шведская кавалерия плотными шеренгами. Двадцать тысяч обнаженных клинков сверкнули в проходах между редутами.
       Пушечные залпы, лязг замков фузей, звон саблей повисли в воздухе.
       И вот уже шведы теснят кавалерию Меньшикова, двигаясь вперед. И им уже мерещится победа... Но в один миг русская кавалерия растворилась, как мираж, и на шведов обрушился огонь из сотни орудий. Все утонуло в дыму и картечи...
       Остатки кавалерии неприятеля повернули.
- Шведы, остановитесь! - кричал Карл.
Но никто из всадников его не слышал, лишь рев пушек стоял в их ушах.
 Вдруг ядро угодило прямо в качалку. Она разлетелась в щепки, а Карл, побелев то ли от боли, то ли от злости, приказал перекрестить копья и пересел на эти носилки.
 Реншильд предпринял новую попытку атаковать, бросив кавалерию на левый фланг, ставя ей задачу обойти правый фланг противника. Но мужество Меньшикова и Брюса лишили шведов всякой надежды на успех.
- Александр Данилович, - услышал за спиной Меньшиков,- приказ царя отвести войска.
- Отвести моих соколов? Да они же дерутся как львы! - Меньшиков взглянул на Корна, - Передай, капитан, Петру Алексеевичу, что прошу его дозволения продолжить бой у редутов, дабы довершить разгром конного корпуса шведа. Более того, прошу помочь пехотой, шведская-то конница с пехотой воюет.
       Корн, пришпорив коня, поспешил удалиться с передовой.
       Бой у редутов шел ожесточенный. Русские батальоны не только защищались, но еще предпринимали дерзкие вылазки из-за земляной насыпи. Конница отошла к редутам. Сабли блестели в лучах взошедшего солнца...
 К упавшему коню с седоком бросились рядом находившиеся солдаты.
- Да жив я, - освобождаясь из-под убитого коня, произнес Меньшиков, - коня мне!
       И в это время опять появился Корн, без труда отыскав в толпе воинов белый мундир светлейшего князя:
- Приказ - отвести войска в главный лагерь.
- Хорошо, - ответил тот.
       Но с отводом войск медлил. Сражаясь бесстрашно наравне с солдатами, он опять лишился коня.
       А между тем, все жертвы, все неимоверные усилия русских, привели к разделу шведской армии на две части. Полки во главе с Россом и Шлиппенбахом были отрезаны продольными редутами от остальных сил и отошли в лес близ Полтавы.
       И когда опять перед Меньшиковым появился Корн, светлейший князь вскипел от злости и готов был зарубить адъютанта. А тот, говорил быстро, чтоб скорее покинуть опасное место боя:
- Вас требует Петр Алексеевич.
Меньшиков вложил саблю в ножны и помчался за Корном.
       Четырнадцать вражеских знамен были захвачены драгунами светлейшего князя.
       И когда храбрец предстал перед царем, Шереметевым и Репненым, то царь с гневом произнес:
- Что ж ты делаешь? Приказ об отступлении получил? Хочешь лишить меня конницы? Оборона редутов - это не генеральное сражение!
       Меньшиков решил не перечить сейчас Петру, видя гнев его, только тихо сказал:
- Но, маин гер.
- Ладно, пойдешь со своим войском вон в тот лес, - и он указал на лес, куда отступали шведы, - там для тебя дело. Уничтожишь Росса и доложишь по всей форме. Ступай, да береги себя, а то полезешь в самое пекло.
Улыбающийся Меньшиков пришпоривая коня крикнул:
- Слушаюсь, мин херц!
       А Петр продолжал, обращаясь к Шереметеву:
- Шесть драгунских полков отправишь, фельдмаршал, Скоропадскому. Пусть там ожидают вступления в битву.
- Но надежнее иметь баталию с превосходным числом, нежели с равным, - возразил Шереметев.
- Больше побеждает, - ответил Петр, - разум и искусство, нежели множество, - и подумав, добавил - А то еще передумает Карл драться, уйдет от баталии.
       А шведы, приняв отход кавалерии Меньшикова за бегство, последовали за драгунами, их натиск был так велик, что русская армия понеслась к огромному глубокому оврагу, протянувшемуся от Ворсклы к Будищенскому лесу.
       Лицо Петра, наблюдавшего за полем битвы, перекосилось в злобной гримасе. Он с ужасом наблюдал, как гибнет его конница, понимая, что без конницы сражение проиграно.
       Но тут случилось самое невероятное, шведская кавалерия повернула на запад, к опушке Будищенского леса. Царь с облегчением вздохнул.
       И новая неожиданность! Через рассеивающийся дым прямо на лагерь четкими рядами двигались войска Левенгаупта. Он был уверен, что выполняет королевский план сражения. Две с половиной тысячи шведов шли на тридцатипяти тысячную армию русских, засевшую за мощными укреплениями. Но не пушечные залпы остановили бравого генерала, Левенгаупт повел солдат в обход, огибая овраг слева.
       А к месту сбора шведских войск на опушке Будищенского леса вышли лишь две пехотные колонны. Реншельд не мог после этого прохода под огнем русских батарей найти колонн Левенгаупта и Росса. Двенадцать батальонов как сквозь землю провалились!
       В это время на востоке послышалась стрельба: обогнув овраг, Левенгаупт упорно вел свои батальоны на штурм лагеря. Лишь после приказа Реншельда, он повиновался.
       В шесть часов утра наступило затишье. Шведы перестраивались. Но где же Росс?
       А Росс со своими батальонами безуспешно пытается овладеть редутом. Он потерял уже больше половины своего отряда, но продолжал бросать солдат на русские пушки. Он уже был готов присоединиться к остальной армии, но в это время второй редут отбили русские, оказавшись у него в тылу. Наконец и он повернул к опушке леса.
       Стоя на западном валу, Петр увидел, что после отступления Левенгаупта путь из лагеря к редутам свободен. Он немедленно приказал Меньшикову взять три пехотных и пять драгунских полков и окружить Росса. А на помощь Россу двинулся отряд Аскеля Спарре. Но Меньшиков первым настиг Росса. Росс принял русских за своих, обнаружил ошибку, когда драгуны, отделившись от пехоты, стали огибать шведов с юга, чтобы взять их в тиски. Большинство шведов полегло, а Росс с четырьмя сотнями прорвался к Полтаве и занял одну из траншей, там его позже добил вышедший из города Келин.
       Было девять часов утра. Треть шведской пехоты не существовало. Петр уже не сомневался в успехе битвы.
       Но ничего этого гренадеры Преображенского полка не видели.
       Русский лагерь птичьего полета на первый взгляд напоминал большой муравейник, но его хаотичное движение было подчинено какой-то внутренней собранности; каждый был занят своим делом: опускались мосты через рвы, пехота выходила и строилась в поле в боевые порядки - длинной плотной дугой, выгнутой по направлению к шведам. Двадцать четыре батальона в первой линии и восемнадцать во второй, в промежутках между батальонами зияли жерла пятидесяти пяти орудий. Но правом крыле скопились сорок пять эскадронов драгун в зеленых и красных мундирах - кавалерия Боура, на левом двенадцать драгунских эскадронов под командованием Меньшикова.
       Карл внимательно следил за построением русских войск. Шведская пехота составляла уже четыре тысячи человек, в пять раз уступала числом русским.
       Без четверти десять прозвучал сигнал к атаке, и десять батальонов шведской пехоты двинулись навстречу своей смерти. В руках у русских задымились фитили и ядра прокладывали кровавые борозды в серых рядах, отрывая руки, ноги, головы.
       Расстояние между противниками сокращалось. Гвардия под командованием самого Левенгаупта первыми обрушились на русских. Генерал только теперь приказал произвести выстрел, но отсыревший порох плохой помощник! Выстрелы были подобны негромким хлопкам. Однако стремительный рукопашный бой не прошел даром. Первая линия русских смята, в руках шведов оказалось четырнадцать орудий.
       Донеслось, что Новгородский полк первой линии разбит, останки его бегут, Петр крикнул:
- Настал наш черед, гвардия.
 И ничего не видя впереди себя, Дмитрий выхватив шпагу из ножен, крикнул:
- Вперед!
       Петр ввел на левом фланге вторую линию батальонов: Казанский, Новгородский, Псковский, Сибирский, Бутырский, Преображенский полки бросились в самое пекло. В дыму русские кололи штыками почти вслепую, отовсюду слышались крики, стоны, в агонии корчились солдаты.


Глава 14

       От едкого дыма сражения, застилавшего глаза Дмитрия, першило в горле. Плечом к плечу с Дмитрием шел Гришка, крепко сжимая фузею. Но, поручик не видел вокруг ничего, он пристально всматривался вперед. Дым быстро рассеялся и Обухов увидел впереди, на левом фланге круп лошади царя. Монолитная фигура Петра в мундире полковника Преображенского полка, темно-зеленого цвета с красными отворотами, черные ботфорты, черная треуголка, с вытянутой шпагой в сторону шведских войск придала уверенность поручику. Через минуту после начала атаки Дмитрий видел, как пуля снесла шляпу с головы царя, но Петр, как показалось поручику, даже этого не заметил.
       И вдруг перед Дмитрием возник солдат шведского пехотного полка. От неожиданности тот опешил. Поручик услышал лязг железа и почувствовал что-то впивающееся в грудь. Это был штык фузеи шведа, задевший медную пуговицу на мундире Дмитрия. Но в это время швед пошатнулся и упал, а Дмитрий услышал возле своего уха:
- Пистолет, князь, возьмите пистолет, - говорил Гришка.
       Дмитрий выхватил пистолет из-за пояса и тут же выстрелил не целясь. Он видел как пуля, выпущенная наспех, вонзилась в плечо врага, как появилась на этом месте, на сукне мундира красное пятно, оно увеличивалось на глазах, пропитывая мундир кровью.
- Стреляйте, стреляйте, Дмитрий Владимирович, - кричал обезумивший Григорий. Дмитрий нажал на курок. Но выстрела не последовало. «Разряжен», - вспомнил он, выхватывая шпагу, и замахнувшись ею над шведом, увидел наполненные ужасом смерти глаза неприятеля. Тот что-то кричал, предчувствуя скорую смерть. Его слов Дмитрий не понимал, да и не до этого ему было. Он представил, как сейчас его шпага вопьется в еще живое тело, уродуя все внутри, и почти сам почувствовал эту боль. В его ушах, как набат стучало собственное сердце. Тем временем швед, бормоча слова о пощаде, дополз до ног Дмитрия, превозмогая боль, обхватил его ботфорты руками. К Дмитрию вернулась действительность. «Да он, такой как я, - пронеслось у него в голове. Ком тошноты подступил к горлу. - Как это все противно!». Ему насилу удалось освободиться от неприятных объятий, и оттолкнув шведа ногой, он кинулся прочь, поняв что последний уже ему не враг. За ним бросился Григорий, крича ему, что так нельзя и что в следующий раз Дмитрию так не повезет. Что война есть война, и жалости здесь нет места. Война - это кто кого и что, побеждает сильнейший. Дмитрий и сам знал это, но почему все так случилось, а не иначе, почему не прикончил шведа, он не знал. Страх смерти и ужас всего творящегося вокруг смешались, все происходило вне его воли и чувства, испытываемые при этом Дмитрием, были также ужасны.
       Поручик бежал по полю боя, размахивая своей шпагой направо и налево. Кого бил плашмя, кого колол. Время на зарядку пистолета не было. Он был оглушен событиями и ни о чем старался не думать, лишь одно он вывел сейчас для себя: никогда не смотреть в глаза противнику.
       Все округ смешалось конское ржание и вопли умирающих людей, грохот пушек и пистолетных выстрелов, холодный лязг смертоносного оружия и все потонуло в бесконечном огне и дыму. Все гудело. Казалось, сама земля стонала от переносимых ею взрывов, впитавшейся в нее крови и человеческого страдания. Сейчас она напоминала единое живое существо, постепенно уничтожавшее самого себя. И люди, одурманенные усталостью, впитавшие в себя агонию смерти уже казалось, ничего не чувствовали. Они, оглушенные подбадриванием своих командиров, убивали себе подобных жестоко, и в этой смертельной схватке несли смерть себе и другим. И этой бойне предела не было видно.
       Петр увидел разрыв между шведскими флангами, куда и направил пехоту. Отряд Левенгаупта оказался крохотным островком, захлебнувшимся в море зеленых мундиров.
       Порыв шведов угасал на глазах, растворяясь в потоке крови и стонов, ржанье коней и залпов орудий. Но вопреки всем законам войны - она имеет конец. Обескураженные смелостью и героизмом русских, шведы начали пятиться и вскоре под крики русского, традиционного «Виват!» обратились в постыдное для воинов бегство. Было ясно, что русские победили и окрыленные скорым концом всего этого безумия, гнали шведов, испытывая сладостное чувство, называемое - жизнь. Вскоре действительно все кончилось.
       Так уж повелось на Руси, испокон веков, если приходила беда - поднимались всем миром против нее, если же приходилось веселиться, то этому веселью не было конца. И сегодняшний день не исключение. Радость победы была беспредельна. Уже ни физическое, ни моральное истощение не имело значения. Эйфория сражения перерастала в эйфорию безумной радости тех, кто остался в живых. Даже тяжело раненые бойцы, у которых горело все тело от нескончаемых ран, как могли, радовались победе, вынашивая в своем воспаленном мозгу надежду в то, что они выживут.
       Шведы бежали.
- Стоять! - кричал им охрипший Левенгаупф.
Карл отказывался верить собственным глазам.
- Шведы! Назад, шведы! - но его голос тонул в рокоте русских орудий.
       Когда один из охранников Карла уступил ему своего коня, Карл выглядел так, как будто чудом спасся из кровопролитного боя. Мундир его был перепачкан грязью и кровью павших рядом с ним солдат охраны, на забинтованной ноге выступила кровь открывшейся раны. Карл бежал с поля боя с небольшим отрядом. Встретив на опушке леса Левенгаупта, он с упреком спросил у своего генерала:
- Вы живы?
- Да, ваше величество, к сожалению еще жив.
       Левенгаупту удалось собрать небольшой отряд из бегущих шведов. Под его прикрытием Карл начал пробиваться на юг сквозь русские редуты.
       А русская кавалерия беспощадно в Будищенском лесу добивала остатки пехоты шведов, никому не давая пощады.
       К полудню канонада стихла, рассеялся дым, и перед взорами победителей открылось пропитанное кровью и заваленное грудами мертвых тел поле.
       А через короткое время все гремело в лагере русских. Победители праздновали победу. В радости все равны, будь то царь иль самый простой солдат. Каждый по-своему переживал победу. Но в этом безудержном веселье было место и огромной печали. Печали по погибшим друзьям, просто людям не пожалевшим самого дорогого - своей жизни для победы.
       И вот царь с улыбкой на устах объезжает полки и благодарит солдат:
- Сыны Отечества! Я благодарю вас за ратный труд, за то, что не жалея живота своего вы гнали шведов с земли нашей! Спасибо вам за победу! Наполните кубки за нашу прекрасную викторию и вечная слава погибшим!


Глава 15

       На пути к своей палатке Дмитрию надо было пересечь только что возникший и быстро заполняющийся госпиталь. Топчанами служили пустые ящики из-под боеприпасов, тут же быстро сбивались носилки из досок, стоны и крики слышались со всех сторон.
- И этот отмучался, - услышал рядом Дмитрий и повернул голову на голос.
       Говорил мужчина лет сорока. Он сидел на ящике в белой нательной рубахе обильно залитой кровью, поверх которой, на груди, наскоро были намотаны бинты. По лицу было видно, какую адскую боль причиняет ему рана.
- Ну что там? - спросил он, обращаясь к Дмитрию.
- Виктория, - ответил Обухов.
- А меня прямо на рассвете, в первом же бою, шведским палашом. Я, - продолжил он, - дворянин Александр Потемкин, не везет мне. Под Нарвой от шведа пострадал, теперь здесь.
- Да, - протянул Дмитрий, не в силах больше слышать и видеть мучения раненых, побрел в палатку.
       Дмитрия беспокоило странное отсутствие Белогурова. Его не было среди живых, но и среди мертвых его тоже не обнаружили. Что же с ним случилось. На беспримерного вояку и кутилу совсем не похоже. Почему он не выхваляется перед другими своими подвигами? И Дмитрию нет покоя, покуда он не узнает о судьбе друга.
       На душе пустота. Куда-то девалась радость победы. Тревога и беспокойство овладели Дмитрием. И желая остаться наедине, он оставил Григория в лагере, а сам спустился к реке. Сломанное и изуродованное взрывом ядра дерево неестественно скрутилось и окунуло свою крону в воду. Там под деревом, листва которого от жаркого дня уже успела заметно завянуть, сидел Иван. Дмитрий приблизился к нему и тихонько присел рядом. То, что увидел он, разбило сердце. Белогуров плакал. Смятению Дмитрия не было конца. Он не в силах был произнести ни одного слова. А слезы текли по щекам молодого человека, которых впрочем, он и не замечал.
- Дорогой мой друг, - произнес спустя некоторое время Иван, - Нет больше с нами Штерна. Вот так, брат. Давай выпьем за помин его души.
       Иван взял стоящую рядом с ним бутылку, стер ладонью несуществующую пыль, прямо из горлышка сделав несколько глотков, предал бутылку Дмитрию. Тот молча, таким же образом, выпил. Только теперь поручик понял, что Иван пьян, но все больше не от выпитого, а от горя потери друга.
- Ну вот мы и победили?! - Произнес Иван, - а ты посмотри на поле! Цена этой победы услана мертвыми так тесно, что и травы-то не видно. Так кому это надо! Кому надо смерть Штерна! Ты знаешь, сколько у меня осталось людей?
- Я думаю, - ответил Дмитрий - не больше, чем у меня. А их у меня осталось семь солдат.
- Семь, всего пять человек, - с болью в голосе произнес Иван, - не надо людям убивать друг друга.
- Успокойся, Иван, - все мы смертны, - утешал друга, а скорее себя Дмитрий, - мы защищали свою землю.
- Защищали! А на Балтийском море брали шведские крепости? Это тоже защищали? Скольких отцов лишились дети, скольких сынов потеряли матери. Кто их горю поможет?
- Уймись, Иван. Пойдем, я тебя уложу, ты не то, что-то говоришь, - оглядываясь по сторонам, тихо произнес Дмитрий, - все под землей будем.
- Никуда я не пойду, - сказал Иван и улегся на траву.
       Они были здесь еще долго, выпили не одну бутылку вина, услужливо приносимого ординарцем Ивана, покуда не напились, как говорится в стельку, и не заснули прямо тут на берегу, чуждой их душам реки. Вино сделало свое дело: облегчив их души от непомерной беды, дало ощущение того, что они все же настоящие мужчины, способные защищать свою Родину.
       Проспав несколько часов у прохладной воды, Дмитрий проснулся первым, испытывая сухость во рту и непомерно тяжелую головную боль.
       Растолкав Ивана, он потянул друга в воду. Оцепеневшие от долгого лежания на сырой земле тела, содрогалось от холода. Речная вода обжигала тело и заставила забыть головную боль. Стараясь согреться, они бросились вплавь. Уже смеркалось, когда уставшие от интенсивных движений они наконец-то выбрались на берег.
- Нужно почистить мундиры, - обращаясь к Дмитрию, произнес Иван, - гляди, как мы их сегодня перепачкали.
       Дмитрий оглядел друга, а затем себя. Вид, который они собой представляли, совсем не подходил к высокому званию офицеров русской армии. Они знали, стоит им попасться на глаза кому-нибудь из командиров, Шереметеву или не дай бог царю в таком виде, у них могут быть большие неприятности. Надо скорее в лагерь переодеться, дабы не дать повода для насмешек себе подобных офицеров, а тем более подчиненных.
       С обеда в палатке Петра накрывали столы. Царь, снимая грязный, пропитанный порохом и потом мундир, вдруг заметил на нем отверстие на груди. «Но ведь это след от пули, - пронеслась мысль в его голове, - а как же я жив?». И уже когда ему помогли снять нательную рубаху, он увидел крест. Нательный крест, украшенный драгоценными камнями, который подарили монахи царю Федору Михайловичу, хранил след от пули.
«Боже, благодарю тебя, - подумал Петр, целуя крест, - угодна тебе моя победа!», и уже вслух, обращаясь к своему секретарю, сказал:
- Принеси-ка мне водки.
       Когда царь Петр вышел из шатра, он был одет в превосходный дорогой камзол из темно-зеленого сукна, высокие до блеска начищенные ботфорты, и черную треуголку. Его глаза блестели от счастья.
       У шатра стояли Меньшиков, Шереметев, Репнин, Брюс.
- Мин херц, - обратился к нему Меньшиков, - генералов шведских куда прикажете отправить?
- А приведи-ка их сюда, - ответил Петр.
 И когда привели пленных генералов и министров, царь спросил:
- Неужели я не увижу сегодня брата моего Карла? Его нет ни среди живых, ни среди мертвых. А вы, фельдмаршал Реншильд, проявили храбрость и стойкость, командуя войсками. А что там за оказия приключилась с королем Карлом? Что это за коляску захватили мои солдаты?
       Генералы молчали. После небольшой паузы Реншильд, сделав шаг вперед, ответил:
- Большое спасибо, ваше величество, что заметили мой скромный труд. Король же мой был ранен в стычке с вашим конным отрядом, поэтому командовать сражением не мог.
- Вчерашнего числа брат мой король Карл просил вас в шатры мои на обед, - продолжал Петр, смотря Реншильду в глаза, - и вы по обещанию в шатры мои прибыли, а брат мой Карл в шатер не пожаловал, в чем слова своего не сдержал. Я его весьма ожидал и сердечно желал, чтоб он в шатрах моих обедал. Но когда его величество не изволил пожаловать ко мне на обед, то прошу вас в шатрах моих отобедать. - И царь вошел в шатер, за ним проследовали шведские и русские офицеры.
       Когда все уселись за столы, встал Петр и произнес:
- Викторию сегодняшнюю! За Российский флот! Покажет он себя еще и на Балтийском море. Россия - морская держава. В фундамент Петербурга сегодня был заложен самый дорогой камень. Теперь моему гранитному детищу нечего бояться. Непобедимой шведской армии больше нет!
       Все выпили. Еще даже не успели закусить, как
встал Меньшиков.
- За здоровье нашего победителя, за царя-батюшку! Дабы всегда он одерживал только виктории!
 Уже когда все находились в веселом расположении духа, вошел адъютант Шереметева Корн и доложил:
- Пришел шведский министр, граф Пипер с секретарями королевскими Цедергельмом и Дибеном.
- Зови-ка их сюда, - сказал Петр, И когда они вошли в шатер, произнес, - прошу вас отобедать с нами, - те уселись за столы, Петр встал и произнес, - За здоровье моих учителей, за шведов!
- Хорошо же Ваше величество, - тут же ответил Пипер, - отблагодарили своих учителей!
       Когда пир был в самом разгаре, Петр сказал:
- Фельдмаршал, а не послать ли нам генерал-поручика Боура с драгунскими полками и князя Голицына с гвардией сейчас чтоб привезли моего брата Карла к нам на праздник, уж очень его здесь не достает. И найдите мне поручика Обухова, хочу лично поблагодарить его за службу. Так вот, дорогой фельдмаршал, - уже к Реншальду обратился Петр, - мир мне паче всех побед!


       Глава 16

       Расслабленные, в чистом исподнем белье друзья, отказавшись от помощи ординарцев, приводили в порядок свои мундиры. Очищенные от пыли камзолы и штаны, нуждались в стирке. Но этого молодым людям не пришлось сделать. Вошедший в обиталище адъютант Шереметева заставил их вытянуться по стойке «смирно», с ленивой пренебрежительностью в интонации произнес:
- Приведите себя в порядок, Обухов, и срочно явитесь к царю.
       Вот опять сталкивает судьба Дмитрия с царем. Случайность? Что заставляет царственную особу помнить о нем, о человеке столь незаметном еще и слишком молодом. Или все-таки есть в нем нечто, что позволяет ему так легко и непринужденно сталкиваться с сильными мира сего.
       Невероятно быстро натянув на себя одежду, Дмитрий мчался к шатру царственной особы.
       В шатре было душно. За день солнечные лучи раскалили в нем воздух, зажженные свечи и пары вина завершили начатое солнцем дело, усилив до невозможности дальнейшее пребывание здесь.
       Дмитрий шагнул в откинутый полог палатки и замер на месте. Тяжелый воздух окутал его, забрался в гудевшую от вина голову, юноша побледнел и чуть не лишился сознания. Но голос царя быстро привел его в чувство:
- Позвольте вам представить капитана Обухова.
       При этих словах Дмитрий покраснел. Он не мог ничего вымолвить, не понимая, как царь мог так ошибиться, ведь на нем мундир поручика, но поправить он не решился.
- Майн херц, - сказал Маньшиков, - поручик.
       Петр грозно глянул на Меньшикова и продолжил:
- Ты, Александр Данилович, меня не поправляй. Не долго этому мундиру на таком князе сидеть. Завтра утром фельдмаршал приказ подпишет, и в Москву новый шить. Заодно и письмо князю-кесарю Ромодановскому доставит. Да ты проходи, стакан новоиспеченному в этой баталии капитану! Фельдмаршал Реншальд, ведь это он ранил вашего короля.
       Реншальд с любопытством взглянул на Обухова. Перед ним стоял ничего не понимающий с недоумевающими глазами юноша. В это время Дмитрию поднесли стакан. Петр встал на ноги, обошел столы, подошел к Дмитрию и крикнул:
- За капитана Обухова! - осушил стакан, притянул к себе Дмитрия и под общие крики «Виват!» присутствующих облобызал его.
- А теперь о деле. Завтра утром зайдешь и возьмешь письмо и приказ, но после баталии страшно отправлять тебя одного, а доставить надо спешно. Возьмешь надежного храброго офицера с собой, командиру доложишь, что это мой приказ. Я думаю, вдвоем вы спокойно проедите по Малороссии.
- Ваше величество, Петр Алексеевич, когда нам вернутся в расположение полка? - заливаясь краской до кончика волос, спросил Дмитрий.
- Останетесь у Ромодановского. Надо будет ему передать мне письмо, пришлет с вами. Да пей же и иди, готовься в дорогу.
       Дмитрий осушил стакан и вышел из палатки вон.

       На поле битвы под Полтавой шведы потеряли 9234 человека убитыми и ранеными и 2874 – пленными. В русской армии было убито 1345 человек и 3290 раненных.


Глава 17

       Лишь только забрезжили первые лучи восходящего солнца, при полной амуниции, вооруженные до зубов, с письмом Петра, Дмитрий и Иван пустились в дорогу.
       Легкие дорожные сумки, в которых покоились аккуратно сложенное сменное белье и письма товарищей родным, не отягощали седоков, были крепко привязаны к их седлам. Кони шли спокойным галопом. Выбравшись на широкую, еще не кем не тронутую сегодня дорогу, друзья с удовольствием придавались бегу коней, осознавая, что быстрее их, летит только ветер.
       Рассыпая золотые брызги солнечных лучей, утро сменилось полуднем. Красота окружающей природы радовала глаз своей неповторимостью, и не похожестью с природой Руси, не давала заскучать и утомиться друзьям, превращая их деловой поход в обыкновенную развлекательную прогулку.
       Но как не безгранично стремление поскорее добраться до родного дома, в один момент не преодолеть столь большого расстояния. Вспомнив, что они уже скачут вот уже несколько часов, не давая передохнуть не себе ни коням, Иван предложил заехать в ближайшее село.
       Отдохнувшие и насытившиеся Иван и Дмитрий, продолжили свой путь. Прыть их заметно поубавилась, вкусная и сытная еда расслабляюще действовала на всадников, уже почти не управляемые кони сменили свой бег на шаг, мерно покачивая на своих спинах дремавших друзей...
       Когда они въехали в Харьков, стояла светлая, от звезд, ночь.
       Привыкший к трудностям военной службы и не притязательному солдатскому быту, Иван поразил Дмитрия своим упрямством при выборе места на ночлег. Ему все не нравилось, то грязные простыни, то крысы, сновавшие под ногами в маленькой комнатушке постоялого двора, то недостаточно свежий передник старого еврея, хозяина местной гостиницы. Прослонявшись около часа по темным, грязным улицам, Иван, наконец, нашел то, что хотел.
       Огромная прохладная комната была уставлена превосходной мебелью, отличалась особенной чистотой и уютом. В ней казалось, было все, что нужно и в тоже время ничего лишнего не было.
Иван позвонил. На его зов вошла горничная.
       Милая, тонкая, свежая, вся в белоснежных кружевах девушка напоминала нераспустившийся бутон розы. Иван воодушевился, глаза его заблестели:
- Теплой воды помыться, что-нибудь поесть, выпить и быстро.
       Казалось, их там ждали. Через несколько минут, после того, как закрылась дверь за неземным созданием, внесли горячую воду, таз и кувшины, вслед за ними внесли приборы и начали сервировать стол...
       Вымытые от дорожной пыли и повеселевшие от еды и вина они еще сидели за столом. Иван пригласил горничную звоном медного колокольчика. Она явилась без промедления, представ перед Иваном во всей своей красе. Иван встал, наклонившись над ее маленьким розовым ушком, что-то сказал ей. Дмитрий не слышал ни единого слова, но по выражению ее личика и по тому, как оно медленно заливалось краской, ему стало ясно, что от нее требовал друг. Наконец она кивнула своей кукольной головкой и также неслышно выскользнула из двери, как и появилась...
       Усталый, в ожидании сна, Дмитрий лежал в своей постели.
       Но сон к нему не шел. Дмитрий не переставал удивляться той легкости и непринужденности, с которой Иван подходил к женщинам и тому, как он никогда или вернее почти никогда не знал отказа у них. Этот неутомимый сердцеед заставлял Дмитрия восхищаться его ловкостью и красноречием, когда сам он цепенел и не находил ни единого слова если случаем приходились бывать в обществе дам.
       Иван для Дмитрия был пробуждением к жизни, ее началом. Молодой, по сути, еще совсем мальчишка смотрел он на друга с восхищением и всячески старался походить на Ивана. Но не все поступки того принимал он без сомнения. Дмитрий не знал, вернее не понимал, зачем Ивану нужно так много приключений, связанных с женщинами. Теперь лежа здесь в довольно уютной комнате ему представилась удивительная способность подумать над этим.
       Плавно переливаясь одна в другую мысли, все время заставляли Дмитрия возвращаться туда, в другую комнату, где находился теперь Иван. Он не мог не знать, чем могут кончаться подобные визиты молодого пышущего здоровьем мужчины к прекрасной даме. Думая об этом и стыдясь своих мыслей, Дмитрий завидовал Ивану, представил себя на его месте. Разгоряченный своими фантазиями юноша ощутил, что его тело напряглось, сердце учащенно забилось. Ничего подобного с ним ранее не происходило, но его не встревожило это, ибо каким-то внутренним чутьем он понимал, что так, наверное, и должно быть. Все, что теперь происходило, само давало ответы на ранее непонятные «почему?» и «зачем?». Противиться своим чувствам Дмитрий уже не мог. Он хотел близости с женщиной, с любимой женщиной. Но та, которая была мила сердцу Дмитрия сейчас так далеко и так недоступна. Тогда в Воронеже, припомнил он, так близко было счастье, и согласись он с предложением царя, сейчас это прекрасное робкое создание было его, только его на всем белом свете.
       Но на прошедшее не повлиять, не вернуть, не пережить по-новому. Можно только жить и уповать на Бога, что предоставит Всевышний еще один шанс, который он уж не упустит, никогда и не за что на свете. С этими успокаивающими душу мыслями Дмитрий. С другом он встретился только на рассвете.


Глава 18

 Еще не мало пришлось посетить постоялых дворов и трактиров, глотнуть придорожной пыли пока не въехали они в стольный град.
       Погода стояла ненастная. Дождь бил прямо в лицо. Промокшие до последней нитки, забрызганные грязью, пройдя все необходимые формальности при въезде, друзья отправились к Ромодановскому, передать послание Петра. Большого времени это не заняло. Достойно выполнив царское поручение, друзья расстались до утра.
       В доме Обуховых был настоящий переполох, когда утомленный и радостный Дмитрий громко приветствуя прислугу, вихрем взлетел по немногочисленным ступенькам вверх, открыл дверь в светлицу.
       Варвара Денисовна уронила шитье, увидя в дверях сына. Радостная, она обняла его, живого, невредимого. Вот ее кровинка снова с ней рядом. Теперь-то она позаботится о нем, попестует. Нацеловавшись и Митенькой, мать уступила место мужу. Сдержанный и строгий отец семейства крепко держал в объятиях своего возмужавшего сына чуть больше положенного. Дело в том, что Дмитрий уже настоящий мужчина, и обходиться с ним нужно как с взрослым мужчиной. А мать есть мать, и ей позволительны подобные нежности, ведь для нее даже взрослый мужчина ее ребенок, ее маленькое дитя.
       Все закрутилось и ожило в доме. Зажигали дополнительные свечи, грели воду, накрывали на стол. Мать не могла насмотреться на сына, засыпая его вопросами обо всем на свете. Рассказы о сражении были сдержаны, за то не было конца рассказам о Петре, его силе и мужестве. В глазах восхищенного Дмитрия горели огоньки восторга. Его настроение передавалось окружающим, заражало, заставляло сопереживать все пережитое Дмитрием.
- Отец, я не сказал самого главного, - произнес Дмитрий, - меня повысили в звании и теперь мне нужна новая форма. Этим-то я и займусь в ближайшее время, пока буду находиться в Москве.
       При этих словах сына, князь не смог сдержать себя: он со слезами на глазах заключил отрока в крепкие объятья. Его сын пошел по его стопам, так быстро, так уверенно. На него обратил внимание государь! Разве это не может не тронуть отца?
       Дмитрий почувствовал, что силы покидают его, а глаза сами собой закрываются от усталости, он попросился отдыхать.
       Почти до самого обеда следующего дня спал не кем не потревоженный молодой князь. Его матушка время от времени, осторожно открывала дверь чтобы убедиться самой: не нужно ли Митеньке чего? Но он спал богатырским сном и кроме сна судя по всему ему ничего не было нужно. Она тихонько удалялась и не находя себе места, возвращалась вновь и вновь в комнату сына.
       Дом, который столько времени жил ожиданием молодого князя казалось, впал в спячку. Не было слышно голосов, прислуге приказали сегодня не прибираться, чтобы не разбудить дорогого гостя. Но это затишье было обманчивым. В кухне варилось, парилось, жарилось. Варвара Денисовна приказала испечь Митенькины любимые пироги с капустой. Ах, материнские хлопоты. Кто и когда давал им оценку. Их принимают как должное, без чего не возможно существовать.
       Наконец долгожданное пробуждение состоялось. Жизнь в доме вышла из подполья. Забегала прислуга с кувшинами, полотенцами. Когда утренний туалет был завершен, семья собралась вместе за столом.
       За обедом обсуждали, где сшить новый мундир. Что приготовить на ужин и чем будет заниматься Дмитрий в Москве.
       Отобедав, Дмитрий решил прогуляться по городу и за одно передать письма своих друзей, привезенных из армии.
       Справившись со своей задачей, он зашел к белошвейке. Бесконечные мерки в конец замучили Дмитрия, и он подумал, что на поле боя было легче. Договорившись о первой примерке, юноша вышел на улицу, почувствовав заметное облегчение.
       Москва кипела. Всюду сновали люди по своим одним им известным делам. Ярко светило солнце. О вчерашнем дожде напоминали лишь глубокие и грязные лужи. Стараясь не испачкать одежду, переступая и перепрыгивая особо грязные места, Дмитрий направился к Ивану.
       Он застал хозяина дома за чтением газеты. Увидев друга входящего в комнату, Иван с улыбкой поднялся ему на встречу. Столь короткая разлука успела обоим надоесть, они были рады встрече.
- Ты смотри, «Ведомости» читаешь, - воскликнул Дмитрий.
- Да, приятно прочесть о том, где был, да и то, что вез в Москву, рискуя жизнью, чтоб об этом узнали все.
- Да ты о чем? - с недоуменьем спросил Обухов.
- О нашей скорости. Битва была 27, сегодня третье, и в газете вот что напечатано:
« Объявляю Вам о зело превеликой виктории, которую господь бог нам через неописанную храбрость наших солдат даровати изволил с малою войск наших кровью». Письмо Петра Алексеевича, то, что мы привезли Ромодановскому, напечатали.
- Ну теперь медали нам обеспечены! - воскликнул Дмитрий.




Глава 19

       По приказу Петра Белогуров и Обухов остались в распоряжении Ромодановского. Вот уже несколько дней они выполняют бесполезную на их взгляд и нудную работу. Далеко от действующей армии, от сражений, они просто ходили по городу, читали книги, пили, ели, в то время как их товарищи шли в Киев. Они всем сердцем рвались к своим солдатам, хотели служить своему Отечеству!
       Надев мундир капитана - темно-зеленого цвета с красными отворотами, черную треуголку и высокие черные ботфорты, Дмитрий спешил на встречу к другу. Новые медные пуговицы отражали лучи яркого июльского солнца. Мундир был сшит строго по фигуре, юноша шел высоко подняв нос, капитан сам себе очень нравился, хотелось ему, чтоб о его радости знали все прохожие.
       Торговые ряды, где встретились друзья, располагалась у Кремля. Проходя по мясному ряду, Иван остановился.
       Его внимание привлекла молодая, стройная женщина. Одета она была в красный сарафан из дорогой ткани, поверх белой, расшитой серебром рубахи. В лучах солнца блестели жемчужные бусы, серьги усеяны брильянтами, переливались на солнце всеми цветами радуги. Руки, плечи, глаза, губы - ему казалось, что он уже видел эту молодую, яркую, по всему видно богатую даму. «Но почему она сама пришла в ряды?» - подумал Ивану. Когда дама повернулась к друзьям лицом, Иван остолбенел.
 «Марта!» - И в одно мгновенье он перенесся в августовский день 1702 года, когда штурмовали Мариенбург. Кругом гарь, дым, и он, поручик Преображенского полка бежит по городу, влетает в домик при церкви, а там она, преклонившая колени пред образом божьей Матери... Лишь только губы шевелятся, произнося молитву...
       Иван стоял и смотрел на прекрасную незнакомку. Ее густые распущенные волосы спадали на плечи, большие глаза, черные брови, пухленькие губки...
       «Какая красавица!» - пронеслось в голове у поручика.
       Вдруг она вздрогнула, заметив его, испуганные глаза ее забегали по комнате, искали спасения от «врага». Иван услышал ее голос. Она быстро что-то говорила на незнакомом языке, а он ничего не понимал... Он стоял околдованный ее красотой...
       Другая дверь тихо отворилась, вошел пастор. Из их разговора он только понял имя незнакомки. Иван очнулся от наваждения, длившегося, как ему показалось, вечность, выскочил в дверь и помчался вперед.
       «Марта» - он еще долго повторял это имя. Но память человеческая не безгранична.
       Внешность Геркулеса, которой обладал поручик, так нравившаяся женщинам, помогла быстро исцелить душу восемнадцатилетнего юноши. Прекрасный образ незнакомки стерся из памяти Ивана, рана, нанесенная ее печальными глазами, быстро затянулась, и он забыл о своей первой влюбленности.
- Пойдем, что ты застыл, - услышал он голос Дмитрия.
Но Белогуров стоял как вкопанный. Семь лет, прошедшие с того момента улетели как тополиный пух, как будто их и не было. Но все воскресло в его сердце в один миг...
- Марта, - еле вымолвил пересохшими от волнения губами Иван.
Женщина повернулась на голос, удивленно посмотрела на друзей.
- Марта, - повторил Иван.
- Вы ошиблись, - с небольшим акцентом в голосе, краснея, ответила она, - Я Екатерина. - И чтобы скрыть смущение, отошла.
- Я видел эту женщину, - говорил он Обухову, - давно, семь лет назад, когда мы взяли Мариенбург, во время атаки, я тогда был поручиком. Потом, когда все кончилось, я искал ее. Все, что я выяснил, она была то ли служанкой, то ли воспитанницей их пастора, как же его фамилия? Не помню. Мюк, Блюг, а вспомнил, Глюк! А затем Шереметев ее отдал в услужение жене полковника Балька. Что с ней было дальше, я не знаю.
- Сколько лет прошло. Ты видел ее мельком, так что ж ты так разволновался. Да и не она это вовсе. Ту как звали? А эту - Екатерина. Пойдем лучше в винный ряд да по стаканчику, - утешал друга Дмитрий, - видишь, как мундир на мне сидит. Сам говорил - надо за новый мундир выпить.
- Ты прав, идем.
       Всю дорогу домой Екатерина молчала. Ее хорошее настроение развеялось как утренний туман над рекой. Сашка, несшая за своей госпожой корзину, не могла понять причину, вызвавшую такую резкую перемену в настроении своей госпожи. Она вспомнила, что, проснувшись, Екатерина Алексеевна позвала ее к себе, велела дать умыться, выпила стакан сливок с белым хлебом и сказала улыбаясь:
- Устала, я Сашенька, сидеть взаперти. Сходим на торговую площадь, посмотрим на товары да хоть среди народа походим.
       Сашку очень удивило это желание. Она знала, что последние две недели беременность переносила госпожа плохо, чувствовала сильное недомогание.
«Срок-то у нее почти четыре месяца, куда ей идти?» - подумала горничная, - «Негоже вам средь мужиков толкаться», - попробовала возразить она.
- А взаперти сидеть гоже. Неси мой красный сарафан. Я его уже с год не одевала. А ведь ваша одежда так хороша. В корсете вон все стройны, пусть боярыни корсеты носят, им есть что затягивать. А я сарафан надену, он и мой маленький кругленький животик скроет, - и она рассмеялась, - я буду стройной.
 Сашка опять попробовала возразить, но лишь услышала:
- Хочу приготовить свиные колбаски. А разве свинину нужную ты купишь? Сама пойду.
       Всю дорогу до площади смеялась, шутила, а теперь молчит. А Екатерина ворошила свою память.
«Кто же этот молодой капитан? Откуда он знает мое прежнее имя. Уж сколько лет прошло, как Екатерина я, крещеная, православная. Сколько перемен произошло с того момента, как был взят Маренбург. У Меньшикова он меня видеть не мог, капитанов на пиры в тот дом не приглашали, у Балька? Да нет, не помню я его, да и жила у жены, по армиям не ездила. Ах, как он хорош, очень хорош! Но кто же он?» - так думала Екатерина, открывая калитку во двор своего дома.
       Она вошла в маленький уютный дворик. В палисаднике у небольшого деревянного тесанного крытого черепицей дома росли прекрасные алые розы.
       Катерина опустилась на скамейку у крыльца дома. Она смотрела на распускающиеся бутоны роз.
 «Боже, как он прекрасен, - продолжала она свои мысли, - Но Петр, - и тень тревоги пробежала по ее лицу, - я даже не смею думать об этом юноше. Петр, он так много для меня сделал, я так к нему привязалась. Я обязана ему всем, всем, что окружает меня. Разве я знала тогда, в доме у пастора, что самые знатные бояре и дворяне, в огромной незнакомой мне стране, эти напыщенные самодовольные вельможи будут со мной так вежливы и милы. Да и на что способен Петр, он уже показал... Анна Монц. Она заплатила за свою любовь дорогую цену. Он не прощает измены. Нет, я не хочу в тюрьму из этого мира роскоши. Я не хочу, чтоб меня срезали как эту прекрасную алую розу. Пока я еще наполовину раскрывшийся бутон, пока мной любуются, надо обеспечить себе увядающую старость. Да и думать надо о детях. Я так рисковать я не могу. Прощай, прекрасный незнакомец».
 - Сашка, - вставая, крикнула она, - идем делать колбаски.


 Глава 20

       Дмитрий затащил друга в ближайший трактир.
       Усевшись за стол, в небольшой чистой комнате и сделав заказ трактирщику, они ждали недолго. Белая скатерть-самобранка накрыла дубовый стол, и появились перед глазами друзей зайчатина в горшочках, кулебяка, блины с черной икрой, караси в сметане и огромный, как показалось Дмитрию кувшин вина. Глядя на заставленный стол, Дмитрий, обращаясь к другу, произнес:
- Мы что все это должны съесть?
А Иван, уже наполнявший глиняные стаканы вином, ответил:
- Главное, чтоб мы все это выпили.
       Вино медленно разливалось по всему телу, расслабляя руки и делая ватными ноги. Лишь только память восстанавливала до мельчайших подробностей день взятия крепости Мариенбург - 24 августа 1702 года.
       Иван вспомнил, как комендант крепости майор Тиль и два капитана пришли в лагерь для сдачи города по аккорду. Согласно договору с Шереметевым русские войска должны были войти в город, а шведы его покинуть. И в тот момент, когда войска вошли через крепостные ворота в сдавшуюся крепость, два шведских офицера с прекрасной дамой при свете факелов спускались в пороховой погреб. По щекам женщины бежали слезы, она-то знала, зачем они идут в холодное подземелье, что это последние мгновения ее жизни. Штык-юнкер оглядел бочки с порохом, поцеловал жену и они отошли вглубь подвала. Капитан Вульф зачерпнул в пригоршню порох, и тоненькой струйкой рассыпая его, отступал вглубь. Потом он взглянул на своих спутников, и тихо, собирая все мужество, произнес:
- С Богом, - все перекрестились, и капитан поджег порох.
 Разрушающиеся от взрыва дома погребали под своими тяжелыми падающими на глазах стенами сотни русских воинов. Начался хаос и паника. Солдаты и офицеры, нарушая стройность рядов, рассыпались, ища защиты от обломков в средине уцелевших зданий.
 Иван, охватив голову руками, бежит к домику при церкви...
- Как она хороша, - говорит он и смотря куда-то вдаль. При этих словах Дмитрий повернулся в сторону взгляда друга, и никого там не видя, спросил:
- Иван, ты о ком?
Иван очнулся от воспоминаний. Он взглянул на улыбающегося Дмитрия туманными глазами и произнес:
- А не выпить ли нам еще? - и крикнул - Еще кувшин вина!
       Толстый трактирщик с неимоверной быстротой, несовместимой с его комплекцией поставил на стол перед друзьями второй кувшин прекраснейшего красного вина.
- Ну что ж Дмитрий, за твой новый чин! И это только начало! И дай Бог, чтоб тебя любили дамы, ты ж из-за них никогда не теряй головы. Помни, мужчина силен трезвой головой, а не кружащейся от любви, тогда он ни для кого не уязвим. Когда ж он теряет голову из-за прекрасных глаз, его любой завистник, даже дурак победит его и карьера будет кончена. А я думаю, что ты генералом будешь, - и он осушил стакан. - Все из-за них и все только для них. Мы деремся на дуэли из-за их улыбки, бежим в атаку, в первых рядах, чтоб снискать славу и затем героем бросится к их ногам, а они исчезают и появляются через года, да и то только мельком. - И он задумался.
       Память опять возвращала его в прошлое...
 Захваченный город, заваленный обломками и всяческим мусором, представлял собой жалкое зрелище. Отовсюду доносились крики плач, грубые ругательства. Обозленный на коменданта Маринбурга Шереметев за нарушение сдачи города приказал из крепости никого не выпускать, а жителей считать пленными. Вот сумерки уже поглотили близлежащие дома, а русские солдаты все продолжали вести жителей Маренбурга, на центральную площадь к дому, где остановился командующий, в наскоро сооруженный лагерь пленных. Булыжная площадь уже давно заполнялась народом, стекающимся с прилегающих узких улочек. Пленные жались друг к другу от холода, смотрели с ужасом в глаза своих поработителей. В эту минуту ими владели два чувства: холод и страх.
       Старший офицер караула, Иван Белогуров, следил за порядком в лагере пленных. Он стоял у входа в дом главнокомандующего, закутавшись в плащ, подставляя спину пронизывающему холодному северному ветру. Его внимание привлекли два солдата, ведущих под конвоем какую-то женщину. Она шла с гордо поднятой головой, ее распущенные волосы развивались на ветру, белая полотняная нижняя рубаха без рукавов облегала ее молодое стройное тело. Она совсем продрогла. Что-то знакомое уловил Иван в ее жестах. «Стой, да это та девица, которую я встретил в часовенке всего не так давно!» - припомнилось поручику. Он смотрел на нее, пока они не поравнялись.
- Кто такая? - спросил Иван у конвоира.
- А кто ж ее знает, шведка, приказано доставить. Говорят, на воспитании у местного пастора была. Его-то ранее привели, а ее ужо он просил, - отвечал тот.
       Иван видел, как от холода трепетало ее тело. Желая чем-нибудь помочь красавице, он быстрым движением руки развязал шнурки плаща, снял его с себя и набросил незнакомке на плечи.
- Согрейся, Марта, - произнес он.
Услышав свое имя, она взглянула на русского офицера, как бы вспоминая, откуда он мог знать ее. И вспомнила. Улыбнувшись ему, и в благодарность произнесла какие-то не понятные Ивану слова, закуталась в плащ, застучала своими деревянными башмаками и скрылась за тяжелой кованой дверью...
- Иван, - услышал он голос Обухова, - ты меня слышишь, - друг трепал его за плечи. - Иван.
- А что, Дмитрий, не пора ли нам пройтись. Нет, никогда не теряй головы от баб. Пойдем, я тебе расскажу презабавнейшую историю.
       Дмитрий бросил на стол несколько монет, они с трудом поднялись ноги, и медленно, стараясь идти ровно, направились к выходу.
- Так вот, любезный мой друг, пора тебе уже добиваться виктории не только на ратном поле.
       Слова друга заставили покраснеть Дмитрия до кончиков волос. Ведь он угадал тайные мысли новоиспеченного капитана.
- Я все-таки не пойму, как тебе так легко удается обходиться с женщинами? - спросил Дмитрий.
- Да это же просто. Смотри и учись, мой ученик. - Иван осмотрелся вокруг и на ближайшем перекрестке, метрах в двадцати увидел двух молодых девушек в сарафанах с корзинами в руках, заполненных зеленью. Вместо того, чтоб спешить к своим господам, они стояли и о чем-то говорили. Разобрать, о чем Дмитрий был не в состоянии. Но когда они поравнялись с девушками, Иван весело спросил:
- Вы чьи ж такие красивые будите?
       Те, оробев от неожиданности и страха перед господами, молчали.
- Дмитрий, да чьи ж такие робкие? - не унимался Иван.
Одна, посмелее ответила:
- Долгорукова мы.
       Иван притянул к себе смелую и поцеловал ее. Девушка попробовала вырваться из его сильных объятий, но постепенно ее руки опустились, и она застыла, как показалось Дмитрию, на месте.
- Да, красавица, ты не из робких. И уста у тебя сахарные. Вот видишь, Дмитрий, с женщинами, как в бою, главное атака и натиск по всему фронту, - Иван громко засмеялся, - пошли, прощай, красавица.
- Ты, кажется, хотел рассказать мне что-то, - напомнил Дмитрий.
- Ох, хмель, что ты делаешь? Ты развязываешь языки самым скрытным. Обещал, так расскажу, только надо присесть где-то. Где ближайший кабак? - и они зашли в очередное питейное заведение.
       Небольшой душный зал всего с пятью дубовыми столами был пропитан запахами кухни. К ним подошла молодая дочь хозяина. Была одета в чистое но потрепанное серое европейское платье, на голове ее черные волосы покрывал чепец, она показалась Дмитрию весьма милой, худой и несчастной в этом маленьком душном трактире среди пьяных мужиков.
- Што жилают господа? - на ломаном языке спросила она.
 Заказав токайское, Иван спросил у Дмитрия, смотря ему прямо в глаза:
- Что приглянулась? Хочешь, познакомлю?
       Дмитрий покраснел от смущения.
- Ты что-то хотел рассказать мне, - напомнил он другу.
- Да расскажу, расскажу, - со смехом ответил Иван, - так что нравится тебе эта немка, князь? - Он нарочно повысил голос на слове князь, чтоб незнакомка услышала. Но Иван и предположить не мог такой развязки. После его слов из кухни выскочил лысый старый высокий худой немец с кувшином токайского и жареной курицей. На его лице была такая слащавая улыбка.
«Что я натворил, видно сюда никогда не заходили такие гости. Он решил сам прислуживать». - Подумал Иван.
       Налив в стакан, он сказал загадочно и тихо:
- Запомни, женщины или сами бросаются тебе на шею, или неприступны как крепость.
- Иван, ты о чем? - с недоумением в голосе спросил Дмитрий.
- А, голова у женщины кружиться одинаково от комплимента или, - он поднял стакан над головой, - от стакана вина. Главное, надо знать, когда и что применить. Запомни это, Дмитрий. - Иван выпил вино, взял куриную ножку и стал жевать.
       Дмитрий опустил от смущения глаза, он не знал, обижаться на друга или нет.
«Ведь он меня учит, я сам недавно дал ему понять, как я неопытен», - думал Дмитрий.
- Так вот пять лет назад познакомился я с девушкой, неприступной как Шлиссельбург! Моя осада длилась долго - месяц я не спал, не ел, я мчался к ее лавке, к ее дому, дарил ей дорогие подарки.
- Какая лавка, она кто? - с недоумением спросил Дмитрий.
- Она, Анастасия, Настя, купеческая дочь, брат, и такое бывает, не осуждай меня, если б ты ее только видел! - казалось, Иван погружается в сладостные воспоминания. - Не осуждай меня, я тогда был молод, и в своей жизни любил двух женщин до безумия, и обе они не дворянки, слава богу, два огромных рубца на моем сердце - один я получил в восемнадцать лет - это Марта, а другой в двадцать - Настя. А напыщенные боярыни да княгини были позже, но их я не любил, я просто сбивал с них спесь! Так вот, после нескольких месяцев моего преследования, поздней осенью она сама пришла ко мне в дом. Мы любили друг друга так сильно, так страстно, минута расставания казалась нам горем, мое дежурство приводило ее в отчаяние. Я забыл обо всем, стал посмешищем друзей, но мне было все равно. В один холодный февральский вечер я сидел у камина и читал «Куранты», она тихонько подошла, положила руки на плечи и тихо сказала:
«Я устала, я ухожу». Я спросил: «Ты точно знаешь, что делаешь?» «Да», - ответила она. И так же тихо исчезла из моего дома как появилась в нем. - Иван допил вино и налил еще.
- Да, но что случилось? - с недоумением спросил Дмитрий.
- Скорее всего, она поняла, что жениться на ней я не смогу, а ждать, когда мне надоест, и я брошу ее, не захотела.
- И что было дальше? Ты ее так и не видел более?
- Нет, но знаю, вскорости она вышла замуж за купца из Ельца, Агибайлов его фамилия. Сын у нее родился.
- Но я слышал, что ты чуть было, не женился?
- Да, - с улыбкой ответил Иван, - и такое было. Хотел забыть Настю, год так промучался, потом решил, что женюсь и забуду сразу, но перед самой свадьбой понял, что не смогу. Запомни, Дмитрий, брак уничтожает страсть, а самым желанным на Руси является запретное!
- Так ты ее любишь до сих пор? - И слезы сострадания стали наворачиваться на глаза Дмитрия.
- Да нет, только печаль осталась о прошедшей юности. О, а ты, брат, кажется хорош. Пошли на воздух.
       Иван расплатился с трактирщиком, и они вышли на улицу. Первые сумерки обволакивали Спасскую башню.
- Домой, домой, - заплетающимся языком сказал Дмитрий.
       И Иван повел юношу по вечерней Москве.


Глава 21

       Дмитрий открыл дверь своего дома. Прогулка по Москве и рассказ Ивана помогли ему прийти в себя, ноги уже не подкашивались, язык не заплетался, но в голове еще шумело выпитое вино.
       Из людской доносились оживленные голоса, смех. Дмитрий улыбнулся, узнав знакомый голос.
- Григорий! - радостно крикнул он.
Гришка не заставил себя ждать. Он радостный, раскрасневшийся от бурных, переполнявших его эмоций появился в проеме двери.
- Как добрался? - спросил Дмитрий ординарца.
- Да хорошо, без оказий. Только вот долго. Уж вы и новый мундир успели за это время пошить.
- Не только пошить, но и обмыть, - смеясь, ответил ему Дмитрий, - две недели ведь прошло, как расстались мы под Полтавой.
 - Выехали мы после обеда, - продолжал Гришка. - Да ехали медленно, с обозом сильно не поскачешь. Раненные стонут на подводах от боли, сердце разрывалось от сочувствия к ним, мы со Степаном, Ивана Сергеевича, всю дорогу ухаживали за Алексеем Корнеевичем.
- Алешка Гуков приехал? Как он?
- Да все нормально, рана уж не так тревожит, жар спал, он даже сегодня весь путь на лошади проскакал. Мы его в дом к дяде завезли.
- К дяде? - С удивлением спросил Дмитрий. И припомнил, как рассказывал Гуков, что есть у него дядя, брат матери, боярин. Что бывали они с братом в гостях, что дядя хорошо принимал их. - Дорогу-то к дому Алексея запомнил? Завтра показать можешь?
- Конечно, - ответил Гришка.
- Пойдем, в мою комнату, хочу переодеться, да прилечь, - сказал Дмитрий, скрываясь за дверью.
       Они прошли по коридору дома, построенного дедом Дмитрия при царствовании Алексея Михайловича, но перестроенного Владимиром Васильевичем на европейский лад уже при Петре Алексеевиче. На стенах висели картины, привезенные им из-за границы, когда он ездил в составе Великого посольства в 1696-1697 годах по Европе, точеные подсвечники стояли на подставках, выполненных в виде древнегреческих колонн, между которыми обособленно друг от друга, создавая интимную обстановку были выставлены ганноверские диваны. Но гости никогда не задерживались здесь, они скорее спешили пройти в зал, где находилась реликвия дома Обуховых, к потолку, в центре огромной комнаты, крепилось кадило, точенное Петром І и подаренное отцу Дмитрия в день Святого Великого Владимира.
       Гришка открыл дверь комнаты Дмитрия, пропуская хозяина вперед.
       В комнате юноши стоял у окна массивный письменный дубовый стол, на котором лежало несколько книг, чернильница из черного мрамора, которую год назад Дмитрий приобрел сам у венецианского купца. Это первая покупка молодого князя. В бронзовом пяти-рожковом подсвечнике были новые свечи. Перо лежало на стопке бумаги. Тут же хаотично лежало несколько исписанных и исчерканных листов, по которым Гришка сразу догадался, о том, что хозяин писал стихи. Дмитрий собрал эти листы и аккуратно сложил в стопку.
       Сгущающиеся сумерки на улице мешали рассмотреть Гришке новую картину, появившуюся в комнате князя. Она висела над диваном, где так любил, полулежа, читать молодой князь. Дубовая дверь, напротив входной, вела в спальню и была закрыта.
- Принеси-ка огня и воды, устал я что-то, - усаживаясь на диван, произнес Дмитрий, - умоюсь и в постель.
       Через несколько минут Гришка вернулся с зажженной свечой, табуретом и белым пахучим полотенцем. За ним вошел Михей, невысокого росточка пожилой мужчина и занес медный таз и большой кувшин воды.
       Пока Гришка зажигал свечи, Дмитрий быстро снял камзол, рубаху, наклонился над тазом.
- Лей, - скомандовал молодой князь.
Прохладная вода тонкой струйкой полилась на ладони, Дмитрий быстро омывал лицо, шею, грудь, смывая пот и пыль июльского дня. Ему с каждой минутой становилось все легче и легче.
- А днем, после вашего отъезда, - делился воспоминаниями Гришка, - приехал к царю Петру Алексеевичу шведский генерал-майор Мейерфельд от короля шведского. Он передал нашему царю комплимент от Карла по случаю одержанной победы. Но в армии говорили, что Карл хоть и лев, какой красуется на шведском флаге, но более похож на лису, он просто хотел задержать наши войска от преследования. А царь Петр встретил посланника салютом из нескольких пушек и обратился к шведу: «Что это происходит? До этого, намериваясь вступить в Полтаву, вы не могли этого сделать, сегодня вы нехотя вступаете?»! «Происходит это, - отвечал на это генерал, - из-за неожиданности судьбы и непостоянства счастья и прежде всего из-за воли всевидящего Бога». После этого царь угостил Мейерфельда богатым обедом.
- Гришка, как я рад тебя видеть! - воскликнул Дмитрий, беря из рук ординарца полотенце.
- А еще, - продолжал Гришка радостно, - скакуна Карла со всей сбруей пожаловал царь фельдмаршалу нашему за заслуги оного в виктории. Конь, говорят, уж как хорош!
- Да у Петра, думаю получше будет! - ответил Дмитрий.
       В этот момент дверь тихонько отворилась и вошла мать. Она смотрела на своего сына глазами, полными огромной нежности и нескончаемой любви.
- Когда же ты пришел? - спросила она.
- Только что. Хотел умыться, переодеться и зайти к вам, - ответил Дмитрий.
       От материнского взгляда не ускользнуло состояние сына, по всему видно было, Дмитрию не очень-то хочется спускаться.
- Да нет, ложись-ка ты спать. Я просто пришла взглянуть, не вернулся ли ты.
- Матушка, все хорошо, просто мы с Иваном обмыли мой чин, выпили немножко.
- Митенька, я же не против, тебя так долго не было, я волновалась. Уже темно, всякий люд по улицам бродит.
Дмитрий рассмеялся.
- Уж не черни ли мне бояться?
- Спокойной ночи, - подходя к сыну, тихо сказала Варвара Денисовна.
       Она поцеловала своего храбреца в лоб и тихо исчезла за дверью.
       Дмитрий задул свечи. В оконном проеме, сквозь не полностью задернутую занавеску красовался овал луны. Ее яркий свет, оставляя светлую полосу на полу, достигал противоположной стены, на которой висела икона, освещаемая тусклым светом лампадки. «Вот и еще один день кончился», - подумал Дмитрий, перекрестился перед иконой и лег в постель.
       Утро следующего дня было занято всяческими заботами. Уже пришел и ожидал в холе Иван, чтоб идти к Алексею. Времени не хватало и так как Иван отказался позавтракать вместе и Дмитрием, и тот, на ходу жуя кусок пирога, наскоро выпив молоко, облачился в мундир и друзья, не скрывая нетерпения побыстрее встретиться с Гуковым, пустились в путь.
       Уверенными шагами Григорий, вместе с господами, преодолевал расстояния, сворачивал и снова вел их вперед. Небольшая отлучка из Москвы теперь совсем запутала их. Лицо города менялось. Там где ранее повозки месили грязь, сейчас улицы были мощены булыжниками, что невероятно ускоряло передвижение по ним. Росли красивейшие дорогие дома, вставая взамен старых, вышедших из моды строений, или просто реставрировались. И это тоже вносило некоторую свежесть старому городу. Наконец-то они добрались туда, куда так упорно провожал господ верный ординарец.
       Улица, где жил дядя Алексея, называлась Воздвижинка, а дом его располагался рядом с проездной башней с воротами, что выходили на Арбат. В этом месте успешно сражался когда-то с поляками князь Дмитрий Пожарский.
       Сам дом представлял собой монументальное строение. Восемь колон подпирали массивный козырек над ступенями. В ряду небольших окон, расположенных довольно высоко над землей, отражалось и горело солнце десятками маленьких солнц, что приятно сочеталось со стенами, выкрашенными в нежно желтый цвет. Завершала всю эту картину большая входная двойная дубовая дверь. На цепи подле нее висел деревянный молоток, которым, взбежав по немногочисленным ступенькам, Иван и Дмитрий, возвестили жильцам этого дома о своем существовании.
       Старый швейцар в потрепанной ливрее, неторопливо отворив дверь, пропустил гостей внутрь дома и попросил подождать, пока он не доложит о них. Казалось, прошла целая вечность, пока он своими старческими ногами поднялся по ступенькам вверх и не исчез за такими же массивными дверями, ведущими в жилое помещение. Переглянувшись с Иваном, Дмитрий отдал несколько распоряжений Григорию, отпустив его дожидаться дома, приготовился ожидать появления медлительного старика. На удивление не пришлось долго ждать. Дверь, где скрылся лакей, широко распахнулась, и навстречу друзьям вышел Алексей. Радость встречи описать невозможно. Увлекаемые Алексеем молодые офицеры, вошли в комнату, громко разговаривая и смеясь.
- Где же дядюшка твой, Алексей? - спросил Иван, - хочу поприветствовать старого бородача! Бороду-то он свою состриг, как велел Петр, а ль уклоняется?
- Состриг, не хотел, правда, но супротив царя не пошел. Уж больно новые порядки его не очень забавляют, - произнес Алексей и осекся, как будто сказал, что-то неосторожное, не желательное и быстро добавил, - Вина выпьем за встречу?
       Вспомнив, как они вчера напились с Иваном, Дмитрий хотел уже отказаться, но за него ответил Иван:
- Тащи, только самого хорошего! Позабавимся да и скупердяя дядьку твоего позлим, ведь жаднее его во всей Москве, поди не сыщешь! - смеялся в след уходящему Алексею Иван.
- Дядька-то мой женился, - сказал Алексей, входя в комнату. Вслед за ним шла служанка и несла на подносе две бутылки вина, резные стаканчики и большую тарелку с солеными крендельками.
- И кого же взял? - заинтересовался Иван, беря из тарелки замысловатый кренделек, отправляя его прямо в рот.
- Дочь какого-то купца из Воронежа. Недавно, переехали в Москву жить. Богатейшее приданное за ней. Дом в Воронеже и еще что-то - я не вникал. Сама молоденькая, примилейшее создание. Ее и не слышно. Дядька над ней так и дрожит, за ней везде следует, вот и сейчас с ней в торговые ряды поехал подарки для нее купить.
- Да, видать сильно окрутила его, - рассмеялся Иван,- раз он за подарками помчался!
       Услышав слова Алексея, Дмитрий почувствовал, как у него холодеют ладони. Неизвестно откуда на него накатилось волнение, сердце забилось и не в силах совладать со своим состоянием, а так же чтобы не выдать волнения, он отвернулся к окну, поднеся к губам стаканчик с вином, сделал глоток. Проходная жидкость потекла по его телу, постепенно придавая ему смелость. Он вспомнил свою юную возлюбленную, так скоро оставленную в Воронеже, даже не подозревающую, что он вот уже который месяц в тайне вздыхает о ней. «Да, нет, - подумал Дмитрий, - этого не может быть. Наверное, просто совпадение!» Постепенно приходя в себя, он вернулся к столу, не в силах задать один простой и в тоже время так сильно мучивший его вопрос - как зовут жену дядюшки?
- Жаль, - отозвался Иван, - неплохо было бы посмотреть на нее. Прилюбопытнейшее я вам скажу это занятие, подтрунивать над этими молоденькими дурочками из провинции и наблюдать, как они краснеют.
- Ну ты, Иван, и здесь себе не изменяешь! Постыдись это же жена моего дядюшки! А если правду сказать, я б за ней и сам приударил при других обстоятельствах, уж очень она хороша!
- Вот видишь, ты не можешь, а мои шалости не помешают их совместной жизни, я же ее не выкраду, будь спокоен!
       Они рассмеялись. Утомленный разговорами и опьяненный выпитым вином Алексей прилег на кушетку, поудобнее укладывая раненую руку.
- Ты плохо себя чувствуешь, - забеспокоился Дмитрий,- а мы тут такой шум подняли, совсем позабыли о твоем самочувствии. Ты отдыхай, а мы с Иваном пойдем. Заглянем к тебе завтра. Прощай.
       На улице Дмитрий почувствовал себя лучше и быстро он совсем позабыл о неприятном обстоятельстве, которое еще недавно жгло его душу.


Глава 22

       Гришка отпросился у Дмитрия в деревню к матери, отцу и братьям. Купил нехитрые подарки в торговом ряду и на рассвете отправился в путь. Он быстро скакал через Сокольники в родимую деревню.
       Лес шумел, казался непроходимым и мрачным, лишь узкая дорога, по которой резво бежал конь, выводила всадника из зарослей. Григорию припомнился рассказ о том, как сокольничий великого царя Ивана упустил любимого сокола государя. И тот дал несчастному три дня на поиски птицы. Измотанный после бесполезных поисков сокольничий направлялся, простившись с жизнью, к царю. И вдруг, в сумерках, увидел сокола на дереве. За это великое Господне благо возвел сокольничий на месте этого дерева церковь.
       Миновав Сокольники, он вмиг очутился на берегу Яузы. Справа Лосиный остров, а впереди, за Яузой, верстах в десяти, его родная деревня.
       Григорий быстро отыскал брод, переправился через реку и сел передохнуть под ивой. На песке начертил круг, во внутрь воткнул палку, соорудив, таким образом, солнечные часы. «Два часа, подумал Гришка, - пора и перекусить, да конь передохнет». Достал из дорожной сумки кусок хлеба пару кусков мяса, да огурец.
       Подремав под ивой с полчаса, проехал по самой жаре еще несколько часов вдоль Яузы, увидел он родимую деревню.
       Поместье князей Обуховых представляло собой большую деревню в сто сорок дворов, растянувшуюся вдоль реки. На пригорке стояла деревянная церковь, в которой батюшка Георгий крестил Гришку, далее, за церковью, простирался сосновый бор.
       Добротный деревянный княжеский дом был поодаль от низких маленьких серых изб крепостных, возвышался над ними и был виден с любой точки деревни. А за ним во все стороны раскинулись необъятные поля с пшеницей, рожью, овсом.
       Остановив коня у ворот дома, он громко закричал:
- Открывайте ворота!
       Из дома выбежали три брата: Прошка, Федька и Мишка.
- А мамка и отец где? - спросил Гришка, кидая поводья Прошке, веснушчатому пятнадцатилетнему подростку.
- Мамка травы собирать пошла, отец в поле, - ответили в один голос братья.
- Гриша, а ты гостинцы привез? - робко спросил пятилетний Мишка, за что сразу же получил подзатыльник от восьмилетнего Федьки.
- Привез, - весело ответил Григорий и взял на руки всхлипывающего Мишку. - Не сметь мальца забежать, - сказал он остальным, - коня расседлайте, а сумку в дом несите.
       И понес Мишку в дом.
- Гриша, - обратился Прошка к брату, - а можно я его потом в Яузе выкупаю.
- Можно, - протянул старший брат, понимая, что значит, для Прохора проскакать по деревне на виду у всех на хорошем коне.
       В избе все было знакомо, за год ничего не изменилось. Огромная печь, на которой он грелся в детстве зимними холодными вьюжными ночами, лавки, угол с образами да стол. Вот и вся обстановка.
Гришка опустился на лавку у стола.
- Гриша, там, в печи каша, - побеспокоился о брате Мишка.
Григория тронула забота брата, и он нежно ответил:
- Да не хочется мне.
 Вошли Прохор и Федя с сумкой.
 Прохор был рослый, с рыжими волосами подросток в выцветшей отцовской рубахе да коротких уже для его роста штанах. Его серые глаза искрились от счастливой встречи с братом, уж теперь точно соседские хлопцы побояться драться с ним. Нос его был густо усыпан веснушками, что и служило поводом соседским подросткам для насмешек, а вслед за ними и дракам, в которых Прошка отстаивал кулаками свою честь. Ему одному из всех четырех детей достались мамины веснушки.
       Федор очень был похож на Гришку. Те же волосы, те же карие глаза, те же тонкие губы.
- Ну, где же гостинцы? - спросил уже смело сидевший на коленях Мишка.
- Да в сумке, давай ее сюда, Прошка.
Гришка извлек оттуда аккуратно сложенный платочек для мамы, отрез ситцу всем на новые рубахи, свистульки для Федьки и Мишки, пряники и конфеты медовые.
       Федька с Мишкой схватив свистульки, умчались на улицу хвастать перед сверстниками.
- Рассказывай, что у вас тут? - спросил Григорий.
- Да все хорошо. Перезимовали. Муки хватило. Хлеб с отрубями почти не ели. А сейчас цыплята подрастают, даже поросенка купили, в сарае.
- А где ж мой Быстрый будет стоять? - забеспокоился Гришка о коне.
- Да в сарае, я отгородил поросенка. Всем места хватит. - Прохор призадумался, - отец на дальнем поле, Гриша, а можно я на Быстром слетаю, скажу ему, что ты приехал. А потом выкупаю коня.
 Григорий рассмеялся, разгадав маневр брата:
- Давай. А ты чего не в поле?
- Да я косить буду завтра, - уже в сенях прокричал Прошка.
       Гришка пошел к колодцу умываться.
       Вместе с Прошкой весть о приезде Григория из Москвы быстро летела по деревне.
       Только Григорий умылся у колодца и стал вытирать лицо, как во двор вошел управляющий, загорелый мужчина сорока лет, плотный невысокого роста в красной косоворотке, штанах и лаптях.
- Здорово, Григорий.
- Здравствуйте, Яков Семенович.
- Что князья, здоровы ли, собираются сюда?
- Здоровы все, скоро будут, я письмо вам привез от Владимира Васильевича.
- А князь Дмитрий Владимирович?
- Отмечен царем за подвиги. Капитан уже! - с гордостью произнес Гришка.
       В это время из-за забора послышался так хорошо знакомый Григорию голос матери:
- Вот же сколько раз говорить, чтоб калитку закрывали.
       Мама вошла во двор и от неожиданности выронила корзинку с травами. Это была женщина тридцати семи лет с карими глазами, с появившимися на круглом лице морщинами, тонкими аккуратными губами, которые от нее унаследовали все сыновья. Когда-то ярко красный сарафан выгорел до бледного, выдувался на животе. Седеющие волосы скрывала белая косынка, на босые ноги были надеты стоптанные лапти.
       Перед ней стоял Гришка, ее сын, цел и невредим. Григорий подбежал к ней, обнял, мать прижалась к его широкой груди и тихо заплакала.
       Григорий повел мать в избу, управляющий поплелся за ними.
       Сын усадил ее на лавку, а сам достал из камзола письмо и отдал управляющему.
- Заходите к нам вечером, Яков Семенович, - упирая слезы, вымолвила мать.
- Зайду, обязательно, - ответил управляющий и ушел.
- Сейчас баньку затопим, - сказала мать, и как бы смущаясь взрослого сына, тихо промолвила, - к Покрову, даст бог вас будет пятеро, может на этот раз помощницу рожу.
       Григорий протянул ей платок, мать прижала ситцевый лоскут к груди и слезы радости покатились по ее щекам.
- Я там для бани трав набрала, купать вас буду, - сказала она, вставая с лавки.
       Подобрав на улице корзинку, они вошли в низкую тесную баню.
Женщина поставила на лавку корзинку и стала выкладывать траву:
- Возьмем валериану и вербену лечебную - это для тебя, Гришенька, любовные травы, зверобой - от порчи и бесплодия, подорожник - от сглаза, папоротник, конечно же, - все это она укладывала на лавке, создавая букетики из трав.
       Григорий натаскал воды, стал колоть дрова, как во двор вбежал Мишка, а за ним с хворостиной и криками несся Федька.
- Где ж вы ироды такие носитесь, - закричала на них мать, - я что сказала сделать?
Мальчишки опустили головы, вспомнив, что мать, уходя утром, велела натаскать воды и нарубить дров. Федька начал хлюпать носом.
- Ну что еще стряслось? - строго спросила мать, хотя глаза ее были добрые.
- Он, - Федька ткнул пальцем на Мишку, который уже прятался за Гришкину спину, - он мою свистульку разбил.
- А ты ее все равно Глашке подарил, - выкрикнул из-за спины брата Мишка.
- Это какой Глашке? - спросил Гришка.
- Да Осипа хромого дочка, - уточнила мать.
- Ах ты, жених, - рассмеялся Гришка, за ним мать и Мишка.
       Обиженным мальчишка, не найдя поддержки, разрыдался горькими слезами.
- Да не реви так, - сказал старший брат, - ты же брат рядового Преображенского полка. Стыдно за тебя перед деревней.
       Федька притих на время. Но, быстро уловив момент, погнался за Мишкой, повалил его на землю. Григорий кинулся их разнимать. А когда растащил, то рыдал уже Мишка, держа в руках глиняные черепки, еще минуту назад бывшие его свистулькой. А довольный Федька размазывал грязными руками по лицу слезы.
       Когда баня была готова, явился уставший отец. Белокурый мужчина в пропахшей потом серой поношенной рубахе, серых холщовых штанах с заплаткой на колене. Его серые глаза смотрели с любовью на сына. Григорий поклонился отцу. Мозолистые сильные шершавые руки сгребли в охапку сына и прижали к груди.
- Рад видеть тебя целым после войны, - произнес отец.
       Явился Прошка.
- Пора и в баню, мужики, мать уже наколдовала там травами, - сказал отец и повел сыновей мыться.
       А вечером маленькая изба не могла вместить всех желающих послушать Гришкины рассказы о войне со шведами.
       Лишь около полуночи гости разошлись.
- Гриша, пойдем, я тебе что-то покажу, - тихо сказал Прошка.
- Что ты покажешь? Я спать хочу. Встал ни свет ни заря. И уже полночь.
- Гриша, ну пойдем, - упрашивал брат, - силок на рыбу поставим, надо же что-то есть.
- Ну, пойдем, - сказал Григорий и надел отцовские лапти.
- Вы куда? - спросила мать, когда братья направились к двери.
- Пойдем, силок поставим на реке, - ответил Прошка.
- Не иначе пошли смотреть, как девки купаются, - сказал отец, когда юноши вышли из дома.
- Как это смотреть? - с недоумением спросила мать.
- Глазами смотреть, а ты думаешь, как я тебя высмотрел. Так и рассмотрел. На Марфе же не женился, хотя вы вместе ходили по ночам купаться.
- Ах, ты, - краснея, произнесла мать, - вот если б знала, ни за что за тебя не пошла.
       Григорий и Прошка спустились к реке.
- Ты как думаешь, рыба попадется?
- Да тише ты, - прервал его Прошка.
       От реки доносились голоса.
- Нет, ну все-таки, - не унимался Гришка.
       Прошка затащил его в кусты. Они крадучись, стали пробираться к воде. Полная луна озаряла все вокруг серебристым светом. Вот показалась гладь реки. Женские голоса и всплески воды слышались отчетливо.
       Парни тихо раздвинули кусты.
- Ух, сколько, аж дух захватывает, - шепнул Прошка.
- Раз, два, три, четыре, пять, - сосчитал Гришка.
       Девушки, озаренные серебряным светом луны, ничего не подозревая, плескались в воде напротив кустов, где засели хлопцы.
       Обнаженные, они наслаждались прохладными струями воды, погружаясь в объятия реки. Вода обнимала их разгоряченные, уставшие за жаркий день тела, снимая усталость, смывая пот и пыль.
- Кто это, поодаль, - шепотом спросил Гришка.
- Светлана, дочь Тихона Паклина. Но ты ее забудь. На нее Парамон, сын управляющего глаз положил.
- А то кто? - не унимался Гришка.
- Евдошка, кузнеца дочь.
       Парни дождались, когда те, вышли из воды и встали напротив, вытирались и одевались.
- А вон, видишь, Василиса, - указал Прошка на одну из девушек, - рябого Игната дочка младшая.
       Гришка понял, что Прохору она нравится.
- А вы знаете, Гришка вернулся, - произнесла вдруг одна.
- Какой? - Спросила Василиса.
- Да твоего Прошки, брат - ответила все та же.
 Все девушки громко рассмеялись, а та смущенно ответила:
- Да какой он мой. Так прицепился, как репьях.
- Ну и как Гришка? - вдруг спросила Светлана.
- Хорош, не чета деревенским парням, но тебе-то чего, на тебя Парамошка дышит неровно. Будешь за ним как за каменной стеной, кашу с маслом есть.
       Это замечание подруги не понравилось Светлане.
- Могу тебе уступить это счастье, - с раздражение ответила она.
- Да ладно вам, пойдемте уже, - сказала незнакомка.
- А это кто? - шепотом спросил Гришка брата.
- Глафира, - дочь Петра-пастуха.
- Да ладно тебе, ты скоро поповной станешь, вот только Овидий к отцу-батюшке из монастыря вернется, сразу на тебе женится, - сказала Евдошка, обращаясь к Глашке.
- Как он на ней женится, если он постриг примет? - спросила Василиса.
- Да не будет он постриг принимать. Он в приход наш вернется, здесь родился, отец его здесь, после отца приход ему достанется.
- А с чего ты взяла, что он на Глафире женится? - не унималась Светлана.
- Да с братом моим они друзья, вот брату он и говорил на Рождество, что на Покрова и сватов зашлет. Только вот господа приедут, будут дозволения на венчание просить.
Глафира закрыла лицо руками.
- Да ты что не знала? - спросила Евдошка.
- Светке - Парамошка, Глафире - Овидий, всех богатых мужиков разобрали, - сказала Василиса, и все дружно рассмеялись.
- Богатые нам, а красивые вам, - ответила Светлана.
 Девушки ушли, весело смеясь в деревню. Когда их голоса затихли, парни выбрались из кустов, разделись и направились в воду, расставляя сеть.
       Когда братья вошли в душную избу, отец спросил:
- Ну как, силки расставили?
- Еще как расставили, - ответил Прошка.
- Я вам на улице постелила, под вишней.
 И когда улеглись на улице, Прошка спросил:
- Как они тебе? Хоть одна приглянулась?
- Все хороши, особенно Василиса, - решил позлить брата Гришка.
       Прошка покраснел, если Гришка захочет, то сразу за него отдадут девушку. Он герой, любимец молодого князя, и самое главное, он не рябой и не курносый. Ей он тоже понравится.
       Гришка понял, почему притих брат.
- Да пошутил я, - ответил он, - Светлана хороша.
Прошка облегченно вздохнул и сказал:
- Забудь. Ты уедешь, а нас сын управляющего изведет. Вон на Евдошку лучше смотри. - И сразу же засопел.
       Гришка взглянул на звездное небо и тоже заснул.


Глава 23

       Восходящее солнце своими теплыми лучами залило двор. Большой черный кот запрыгнул на постель и стал мурлыкать. Прошка столкнул наглеца, но тот не унимался, он зашел с другой стороны и прыгнул прямо на Гришку. Тот сонный вскочил на ноги и стал спросонья шарить по поясу, ища пистолет. Открыв глаза и увидев кота, только сказал:
- Згинь, «швед» проклятый.
- Ты это на кого? - сквозь сон произнес Прошка.
- Да на кота, хуже шведа напал.
       Сон прошел. Гришка поднял братьев, вооружил удочками, и отправились они на берег Яузы проверить сеть да наловить себе на обед. Со старшим братом никто спорить не решился и сонные Прошка, Федька и Мишка поплелись за ним к реке.
       Натаскав к полудню полведра всякой плотвы, они довольные вернулись домой.
       За время походной жизни Григорий научился многим премудростям, помог матери перечистить добычу, наварили ухи, нажарили рыбы.
       По случаю воскресенья стол получился богатым. Мать испекла свежий пахучий ржаной хлеб, наделала пирогов со щавелем.
       Девчата весь день ходили мимо дома Захаровых, куда на побывку приехал завидный жених, чтоб хоть краем глаза взглянуть, так ли он хорош, как говорят.
       Прошка с нетерпением ждал вечера, когда он с братом выйдет на околицу. Никто даже не посмеет на него косо посмотреть, а не то, что назвать «рябым».
       Как только первые сумерки стали окутывать землю, на околице заиграл рожок, зазывая на посиделки.
       Гришке хотелось встретиться с друзьями детства, поболтать, посмотреть на девчат.
 Он стал одевать камзол.
- Ты б еще парих натянул, - ответил ему отец.
- Да, для околицы камзол - наряд не подходящий, -согласился сын.
- Мать, дай ему мою праздничную рубаху и штаны, в пору ему моя одежа.
       Гришка надел белую вышитую длинную рубаху, узкие холщовые штаны заправил в добротные сапоги, отстегнув от них шпоры, подпоясался шнурком.
- Ну вот, - теперь на человека стал похож, - оглядев сына, сказал отец, и добавил - а в лаптях был бы краше.
- Гриша подожди, - кричал Прошка, завязывая лапти поверх онучей.
       Из всех изб молодежь валила на околицу.
       Вот и последняя изба за спиной, впереди большая поляна, а за ней лес, полный ягод и грибов.
 Гришка узнал Парамона. Высокий, худой как жердь, с руками чуть ли не до колен, с узким лицом, большим носом, маленькими глазками, и маленьким ротиком. Он мог быть идеальным объектом для насмешек, если б не был сыном управляющего. Красная вышитая рубаха подчеркивала бледность его лица, узкие брюки были заправлены в сафьяновые сапожки. Опершись на березу, он держал полотняный мешочек семечек. Возле него бегал другой приятель Гришки - Афонька. Невысокий, неказистый парень в грязной рубахе, лаптях на босую ногу.
- Никак Григорий Захаров к нам пожаловали, - громко произнес Парамон, осматривая юношу.
- Он самый, - весело сказал Гришка и поклонился в пояс всей честной компании.
       Хлопцы обступили Гришку, загородив его от женских глаз.
       Такое внимание к Гришке вызвало ревность у Парамона. Он громко, чтоб слышали все на поляне, спросил:
- А что Гришка, война со шведами кончилась, раз ты тут? Быстро же ты Карла разбил!
       Все засмеялись.
- Быстро, не быстро, но не только шведов бивал, за спины других никогда не прятался. Но мне помнится, и твоя челюсть кулак мой пробовала, - ответил Григорий.
       Смущенный Парамон отошел в сторону и замолчал на весь вечер.


Глава 24

       Второй день Григорий ходил как в воду опущенный. Ночное видение на берегу реки, слова брата о том, что он уедет, а семья останется и управляющий их изведет, стычка с Парамоном на околице не выходили из головы.
       Ни на минуту он не переставал думать о Светлане: мечтал нечаянно дотронуться до ее руки, услышать ее звонкий смех, ее нежный голос. Неужели он, Гришка, знавший Светлану с раннего детства, игравший с ней в горелки на лугу, купавшийся всей ватагой мальчишек и девчонок в Яузе, влюбился! Григорий вспомнил маленькую босоногую девчонку, которая с раннего детства, хоть и была младше, но всегда хотела доказать, что она быстрее и ловче его. У нее вечно расплеталась коса, и русые волосы развивались на ветру, ее красный сарафан, мать не успевала латать после «успешно проведенного» дня. Григорий улыбнулся, вспомнив светкины худые как ходули ноги, торчащие из-под короткого сарафана.
- Что зубы-то скалишь, братуха? – услышал над ухом он голос Прошки.
- Да так, детство вспомнил.
- А-а-а, - протянул Прошка и скрылся за дверью.
       Григорий подошел к плетню и выглянул на улицу. По направлению к его двору по улице шла Светлана. Он покраснел и хотел уйти в дом, но было поздно.
- Здорово, Григорий, - услышал он.
- Здорова, - язык не поворачивался сказать как в детстве «Светка», но и «Светлана» произнести не смог.
- Что делаешь? - с улыбкой спросила она.
- Хочу пойти помочь отцу сено косить.
- А я отцу несу еду. Пошли вместе, - игриво выпалила она.
       Григорий схватил косу и выскочил в калитку. Всю дорогу они шли молча, лишь, когда на горизонте показались спины косарей на лугу, Светлана спросила:
- А ты сегодня придешь на околицу?
- Не знаю, - протянул Гришка, - если сильно устану, то не приду.
- А если не сильно устанешь, - лукаво улыбаясь, сказала Светлана, - приходи к разбитому дубу как начнет темнеть. - Она быстро зашагала в сторону косарей.
       Григорий узнал широкую отцовскую спину в серой мокрой от пота рубахе. Когда он подошел вплотную, то сосед отца Иона, худой, низенький мужичок произнес:
- К тебе помощь пришла, Клим, - и подвинулся, уступая место сыну рядом с отцом.
 Григорий любил Иону. Тот всегда разрешал бойкой детворе обносить яблоки со своих деревьев, никогда не бранился. И когда, однажды, Светка свалилась с дерева и разодрала свой сарафан, он упросил свою жену зашить, чтоб той не нагорело от строгой матери.
       Григорий взмахнул косой, и трава мягко легла на землю. Валки были ровными.
       Пьянящий запах свежескошенной травы туманил голову парня. Веселая песнь жаворонка разливалась по всему лугу.
- Ты смотри, не разучился в своей Москве косой работать, - подбадривающе сказал Иона.
       Запах свежескошенной травы жадно впитывали все клетки Гришкиного тела. За год военной службы он отвык от тяжелой полевой работы, и на руках быстро зардели мозоли. В самое пекло все отправились купаться на речку. Прохладная вода взбодрила уставшего юношу. А краюха черного ржаного хлеба и полкрынки парного молока показались самой вкусной едой, что он съел в жизни.
       Но как он явиться к дубу? Что скажет Светлане? Эти вопросы не давали ему покоя весь день.
       Долго вечером Григорий собирался на свое первое свидание. От волнения сердце сильно билось в груди, казалось вот-вот вырвется наружу.
- Ты куда, братушка? – спросил Прошка.
- Пойду пройдусь, - недовольный вопросом, ответил Григорий.
- И я с тобой, - засобирался брат.
- Да я и без тебя не заблужусь, ответил тот и быстро вышел из избы.
       Он шел по знакомой с детства тропинке к разбитому молнией дубу. Дуб стоял над самой Яузой, вернее его пенек, пустивший новые молодые поросли. А старый толстый ствол, высохший от времени, лежал рядом с зелеными ростками. Гришка помнил, как они, мальчишками, бегали сюда купаться. Место здесь было тихое, река мелкая, вода прогревалась быстро. А вон там, в корягах на дне, они ловили по осени раков.
       Светлана вышла из-за кустов. На ней был новый ярко-красный сарафан, одетый поверх вышитой белой рубахи. Тугая аккуратно заплетенная коса спадала на грудь.
- Не забыл еще дорогу к дубу-то? – спросила она.
- Она мне по ночам в походах снилась, и дуб этот и река.
- Так скучал? – улыбнулась приветливо она.
- Очень, - искренне ответил он.
       Он чувствовал себя очень скованно. Не было той детской независимости, детской непосредственности; куда все подевалось? Ведь они знали друг друга с раннего детства, вместе играли, бегали по полям ватагой мальчишек и девчонок, а теперь не знают, о чем и поговорить.
- Какой-то ты другой стал, Гришка, - еле выдавила девушка, - молчаливый. Раньше, бывало, тебя не остановишь, а сейчас все молчишь.
- Да нет, просто вспомнил детство, как бегали здесь.
- А-а, - протянула Светлана, - Пойдем-ка по тропинке вглубь, а то не ровен час, кто-то придет сюда купаться.
       Они шли по узкой тропинке так близко друг к другу, что Григорий ощущал тепло ее молодого тела. Он взял руку Светланы в свою, она не одернула ее, а лишь сказала:
- Мозоли уже успел заработать. Забыли твои руки косу.
- Забыли. А ты думаешь, мне хочется воевать? Уж лучше каждый день вставать с восходом солнца, слушать песню жаворонка в поле, - он сам удивился своим словам. Ведь еще недавно ни о чем, как о военной службе, он и думать не хотел.
- А Галка замуж вышла, - невпопад сказала Светлана.
- За кого?
- Ты что не знаешь? За твоего друга Степку. Уж скоро родит.
- А я смотрю, что Степки на околице не видно. Вот, оказывается, в чем дело.
- Да и Стешка за Василием, Демьяна сыном, - с досадой продолжала Светлана.
- Все твои подруги замужние. И ты скоро выйдешь, - задумчиво произнес Григорий.
- Да, парней полно, ты вчера сам видел, - ехидно, смотря юноше в глаза, вымолвила она, - так что в девках не засижусь.
       Гришка покраснел от злости.
- Ты про Парамошку, - так же ехидно сказал он.
- Да. Сказал, что после жатвы сватов пришлет.
       Григорий застыл на месте.
- Ты что встал? – спросила она.
- Думаю, как опередить его, - не ожидая от себя такой прыти, выпалил он.
       Светлана смотрела на парня огромными глазами и впервые в жизни не знала что ответить. Но вдруг, решив, что тот шутит, заикаясь, произнесла:
- А потом, после венчания, мы поедем бить шведа.
- Нет, - серьезно ответил Гришка, - я поеду, а ты будешь меня ждать дома.
       После его слов покраснела Светлана.
- Ну ладно, хватит шуток. Пора домой.
       Они вышли на полянку, густо заросшую дикой малиной.
- Жаль, что темно, - сказала девушка, - что-то малины захотелось.
- Завтра поутру принесу тебе целую корзину.
- Хорошо, - она залилась звонким смехом, не веря его словам.
       Григорий притянул ее к себе, заключил в крепкие объятия, влажные губы юноши слились с ее губами. Светлана до такой степени опешила, что даже не пыталась вырваться. Потом оттолкнула Григория и гневно сказала:
- Привык, там, в своей Москве вести себя нагло. Здесь тебе не Москва! Не смей ко мне подходить!
       И она побежала прочь обратно в деревню. Григорий после небольшого замешательства пустился за ней, но на опушке заметил силуэты людей. Он остановился и стал незаметно пробираться поближе.
- Ты откуда? - узнал голос Парамона он.
- У дуба купалась, - ответила Светлана и пошла в вперед.
       Григорий дождался, пока парни уйдут, и медленно пошел в деревню.


Глава 25
 
 С первыми лучами солнца, взяв корзину, Григорий направился на малиновую поляну.
       Под разливистую песнь соловья корзина, как казалось юноше, наполнялась медленно. «Надо перестать есть малину», – подумал он, и дело сразу пошло быстрее. Солнце поднималось быстро, рассеивая утренний туман и заполняя светом все вокруг. Мокрая от росы трава высыхала на глазах. Птицы запели сотнями разных голосов, заполняя утреннюю тишину. Плеск воды от играющей на зорьке рыбы, доносился до острого слуха Григория.
       Корзина была наполнена малиной, и Григорий быстро зашагал в деревню в надежде, что все еще спят. Но он чуть не наткнулся на отца Светланы, который выходил из калитки, спеша на дальний луг на косовицу. Григорий еле успел укрыться за сараем.
       Юноша перегнулся через низкий плетень, поставил корзину напротив входа в избу и быстро зашагал домой.
       Он не видел, как буквально через несколько минут вышла из маленького, потемневшего от времени бревенчатого дома мать Светланы. Молодая женщина, которой было тридцать четыре года, выглядела старше. Тяжелая крестьянская работа в поле огрубила ее кожу, нелегкая женская доля отпечаталась на лбу глубокими морщинами. Но глаза светились еще молодым задорным огоньком. Светлана была очень похожа на мать. Те же веселые глаза с ярким бесноватым огоньком, те же густые русые волосы.
       Она сразу заметила корзинку у калитки.
- Светка, - кликнула она в дом, - поди-ка сюда.
       Светлана, сонная, нехотя сползла с лавки, протирая глаза, вышла на улицу.
- Что за корзина у ворот? – строго спросила она.
- А я по чем знаю, - буркнула та, хотя прекрасно знала, кто принес корзину.
- Твои ухажеры принесли, - возмущалась мать, - не Варьке же малину по утрам тягают?
- Да не знаю я, может и Варьке, здоровая уже, - опуская глаза, ответила девушка и пошла в избу.
       Изба была маленькая, светелка крошечная. А жили там бабка Светланы, пятидесятилетняя старуха, мать, отец, Светлана, Варька, конопатая тринадцатилетняя девчонка и пятилетний брат Сережка. Как они все помещались здесь, было загадкой. Отец Светланы только и мечтал, чтоб пристроить еще крошечную комнатушку после жатвы. Да надо разрешение князя. А даст ли он добро, чтоб заготовить бревна в княжеском лесу. Одна надежда. Как поговаривают в деревне, что к Светке собираются засылать сватов сам управляющий. Он-то и поможет разрешение получить, да и на одного жильца станет меньше.
       Светлана легла на прежнее место. «Ах, Гришка, ах черт! Что же делать? – Думала Светлана, - ее распирала гордость. Каких ухажеров отхватила! Один сын управляющего, другой – ординарец сына князя. Но кого же выбрать? Как бы не прогадать? Гришка красив, он мне нравиться больше, чем сын управляющего. Пусть все будет, как будет!»
… Вечером, когда Григорий с Прошкой пришли на околицу, там полно Василисой стояли и о чем-то беседовали. Светлана все время украдкой смотрела на дорогу, ожидая Григория, но когда тот появился, она отвела глаза, делая вид, что его не замечает. Григорий подошел к старым приятелям, Семен и Панкрат обрадовались появлению старого друга.
- Как жизнь в деревне? - задорно спросил Семен, - Скучал там за нами?
- Скучал, - ответил Гришка, незаметно бросив взгляд на Светлану.
- А мы боимся рекрутского набора, - сказал Панкрат, - скажи, Гришка, многих убило? Нас заберут на войну?
- Убивают многих. Лютая война, - ответил Григорий, - а будет набор аль нет, я не ведаю. Я же не главнокомандующий, - и громко, чтоб слышала Светлана, добавил, - пойду искупаюсь у дуба.
       Прошка хотел увязаться за братом, но его окликнули друзья, а Гришка быстро скрылся в лесу.
       Долго он ждал Светлану у дуба, но она так и не пришла.


Глава 26
 
       Лето было в разгаре. Все знакомые покинули Москву и переехали жить в деревню. Дмитрию, давно не видевшему дом своего детства, непреодолимо захотелось поехать туда. Уладив некоторые формальности по службе, получив отпуск, вместе с отцом, матерью отправился он в деревню.
       После полудня чета Обуховых въехала в ворота именья. Дмитрий ехал за каретой на Арапе.
       Знакомые лица, дом в котором он провел детство, все встретило его с радостью. Только теперь он смотрел на все окружающее не глазами ребенка, а глазами взрослого, повидавшего виды, мужчину.
       Как только карета остановилась у крыльца, управляющий и вся челядь застыли на месте.
       Князь Владимир вышел из кареты, окинул взглядом присутствующих, обратился к управляющему:
- Яков, как дела?
- Все хорошо, сено косим, завтра укладывать начнем. Сена в этом году видимо-невидимо. Продавать будем.
- Ладно, завтра делами займемся, - ответил князь, взял под руку Варвару, и они проследовали в дом.
       Дмитрий только спрыгнул с коня, как за спиной услышал приветствие Гришки.
- О, - обрадовался князь, - а ты откуда взялся?
- А я там, в тенечке стоял, - указал ординарец на раскидистую грушу, что росла у забора.
       Дом Обуховых был не очень большой, бревенчатый и добротный. Построил его дед Владимира, а Владимир десять лет назад пристроил просторную залу и две спальни для гостей. Именно тогда, десять лет назад царь Петр любил охотиться в этих краях и всегда останавливался в именье Обуховых. Поодаль стоял флигель, построенный тогда же, для свиты царя.
       Внутри дом не отличался особой пышностью, как тот, что был в Москве. «Все просто, все «по-деревенски»,-говаривал князь Владимир. Помимо достроенных комнат в доме находились спальни родителей и Дмитрия, светелка, сени и кабинет, где князь Владимир принимал управляющего да крестьян и комната для челяди. Там, обычно, жило не более двух женщин, что находились в услужении княгини. Остальные уходили домой спать, и появлялись рано утром.
       Первые дни пребывания здесь пронеслись незаметно. Без остатка Дмитрий вместе с отцом отдавался скачкам и объезду молодых коней, прогулкам с матушкой в лес, чтению книг. Покос еще не закончился. Нерастраченные силы молодого князя кипели в нем, прося выхода. И Дмитрий решил попробовать, на что он способен.
Для Гришки наступили обычные будни. Он всегда был при молодом князе и уже столько времени не видел Светлану.
       Дмитрий и Григорий на вечерней зорьке отправились на рыбалку. Они сидели на берегу, слушали лягушачий хор и больше ничего. Ни один окунек, ни одна верховодка и близко не подходили к крючкам.
       Вдруг из-за кустов послышались девичьи голоса и четыре девушки, выйдя из зарослей, предстали перед глазами рыбаков. Не ожидая увидеть здесь кого-либо, а тем более князя, Светлана, Евдокия, Агашка и Стешка застыли на месте. «Наверное, к дубу купаться идут», - подумал Гришка.
       Девушки поклонились молодому хозяину, Дмитрий измерил их любопытным взглядом. В этот момент поплавок резко ушел под воду. Молодой князь выдернул добычу из воды. Карасик трепетал на крючке.
- С почином, вас, Дмитрий Владимирович, - сказал Гришка, когда Дмитрий опустил рыбу в ведро.
       Тропинка скрылась за кустами орешника, и девчата исчезли из поля зрения.
- А кто эта красавица в красном сарафане? Что-то я не признал, - спросил Дмитрий.
       Григорий покраснел, это обстоятельство не ускользнуло от зорких глаз князя.
- Да Тихона дочь. Того, что нам свистульки в детстве вырезал.
- Светка, - рассмеялся Дмитрий, - девчонка с вечно распущенной косой! Вот никогда бы не подумал, что из такого забияки получится такая красавица.
       Григорий от смущения не знал, куда деться. Он уставился на поплавок, не зная, что сказать.
- Да ты что, Гриша, - Дмитрий насадил червяка на крючок, - что-то я не пойму, почему притих? Не задерживаю ли я тебя по вечерам? – и рассмеялся.
       Григорий молчал.
- Ты только скажи, - не унимался Дмитрий, понимая, что попал в цель, - а может женить тебя?
       Григорий вообще растерялся.
- Да нет, - смеялся князь, - не женю. Где я еще такого ординарца найду.
- Зачем же нового ординарца искать, - буркнул Гришка.
- Да затем, что муж должен быть при жене, а не мотаться по свету. А и ты без армии, говорил, жить не можешь. Какой из тебя крестьянин? Ты солдат.
       Григорий растерялся. Он хотел на днях просить разрешения у князя на женитьбу, а теперь как быть?
- Так что, Гришка, делать-то будем? Ты что в рот воды набрал?
 «А будь что будет», - решил Гришка и выпалил:
- Можно и женить.
- А она-то согласна? Ты у нее спросил? – серьезно поинтересовался князь, понимая, что дело перестает быть шуткой.
- Нет еще, - продолжал ординарец, - но с женитьбой могу и опоздать. К ней Парамошка свататься хочет.
       Дмитрий лукаво посмотрел на дружка:
- На неделю тебя отпустил, а ты уже и жениться надумал. Но ты все же спроси, за кого она пойдет, за тебя или за Парамошку.
- Спрошу, - с надеждой в голосе ответил тот.
       Чувство зависти сдавило сердце Дмитрия, вот Гришка влюбился и достаточно сказать отцу, тот даст разрешение на брак и он будет счастлив. Гришка получит Светку в жены. А Светкино согласие и не обязательно. А Дмитрий, где его любимая? Она в своем Воронеже даже и не подозревает, что на берегу Яузы о ней мечтает молодой человек.
- Клев сегодня некудышний, пошли, - сказал Дмитрий и стал сматывать удочку. Он отпустил единственную рыбешку в реку. - Куры засмеют таких рыбаков. Ты мне сегодня не нужен, ступай.
- Как так? – возразил Гришка.
- Да так, ступай, сам хочу побыть - и князь зашагал в деревню.
       Григорий понял, что хозяин отпустил его к Светлане. Не теряя времени, он отправился с ведром и удочками прямо на околицу. Увидев брата, отдал ему снасти и отослал отнести их домой.
- Давно тебя не видно было, - с ехидной улыбкой бросил ему Парамон. – Как служба? Смотри, спину не переломи.
- Все хорошо. Я не надрываюсь так сильно, как ты в поле, - колко ответил ординарец, зная, что тот в поле и не выходит.
       Все вокруг рассмеялись. На околицу пришли девчата после купания. Мокрые волосы были заплетены в косы. Григорий подошел к Светлане.
- Давай сбежим отсюда, - так тихо произнес он, что вокруг кроме девушки никто не мог услышать.
- Давай, - согласилась она, - а как?
       Григорий оглянулся, сбежать незамеченными им не удастся.
- Я пойду до крайней избы, к баньке. За ней и буду тебя ждать. А ты через время за мной, - рассказал свой план исчезновения Гришка, и ушел.
       Светлана немного поболтала с подругами, сказала им, что устала и направилась в деревню.
- Куда это ты? – поинтересовался Парамон.
- Домой, завтра рано вставать. На дальнем поле валки ворошить отец твой послал, - ответила она.
- Ну что ж, и мне пора, что-то спать захотелось. Пойдем вместе.
- Да ты что? А если кто-то увидит? Что люди скажут? – старалась отцепиться от провожатого девушка.
- А пусть что хотят, то и говорят. Князь приехал. Не завтра так послезавтра отец пойдет к нему просить разрешение на нашу свадьбу, - с ехидной улыбкой ответил тот. Он хотел схватить Светлану за руку и прижать, но она вывернулась.
- Отстань, резко сказала девушка, - я тебе еще не жена, чтоб меня провожать. А вдруг князь не даст разрешения на свадьбу.
- Моему отцу не даст? – рассмеялся он так громко, что привлек всеобщее внимание, - даст!
       Светлана зыркнула на него, развернулась и ушла, Парамошка поспешил следом.
       Девушка знала, что стоит только отцу Парамошки заикнуться о свадьбе, князь Владимир согласие. Они хоть и крепостные, как Светлана, но хозяйство большое держат. Две коровы, овцы, лошадь собираются покупать. Так богато в деревне только они живут. Да за таким и сыта и одета будешь. А Гришка что? Только хорош собой. Его отец кроме нескольких кур да уток ничего не имеет. Ходят в заплатах, как и Светкины родители. Толку-то, что ординарец князя, но с Гришкой она бы пошла хоть завтра под венец, зато потом всю жизнь на квасе с хлебом сидеть.
       Григорий увидел, что Светлана идет не одна. Он так и остался стоять за низенькой банькой, провожая взглядом в ночь два силуэта. А через несколько минут, как тень последовал за ними. Луна еще не взошла и поэтому в темноте, он был незамечен на пустой узкой улочке.
       Светлана и Парамон дошли до калитки.
- Все, иди, - сказала она, делая вид, что открывает калитку.
- Заходи, я уйду, - не унимался провожатый.
       Светлане ничего не оставалось, как зайти во двор. Ленивый пес лежал в будке. Он приподнял голову на скрип калитки, лениво гавкнул и опять заснул. А Парамон пошел дальше по улице. Как только шаги его затихли, Светлана тихо выскользнула со двора и сразу оказалась в объятиях Григория.
- Пусти, - тихо сказала она, - пусти, а то закричу.
       Григорий разжал руки.
- Идем отсюда к реке, а то сейчас кто-нибудь возвращаться с гулянки будет, сказал Григорий, беря Светлану за руку и увлекая за собой.


Глава 27

       Григорий и Светлана сели на лавку позади той баньки, где ждал ее ординарец. Луна уже взошла и осветила все серебристым светом. Теперь отчетливо было видно все вокруг. С околицы до них долетали голоса и смех парней, звуки рожка.
- Светлана, - сказал Григорий после долгих душевных колебаний, - хочешь, я завтра пойду к князю просить разрешения на женитьбу?
- Надумал жениться? – с усмешкой спросила девушка.
- Да, надумал, - Григорий понял, что Светлана смеется над ним, - на тебе надумал.
- Ты смотри, какой шустрый. Не успел в деревню приехать и сразу жениться. А я вредная, знаешь, какая вредная, - она залилась звонким смехом.
- Не может быть. Смелая, но не вредная. Помню, как все от большой собаки бежали, а ты остановилась. Собака подошла к тебе, а ты даже не шевельнулась.
- Да то я как раз от страха бежать не могла, даже пошевелиться боялась, - смеялась девушка.
Светлана растерялась. Что делать?
- Не спеши, - еле выдавила она, - присмотрись ко мне сначала, я к тебе, а там видно будет. Может еще, и передумаешь жениться.
- Не нравлюсь, - протянул юноша. – Много твои родители присматривались или мои. Поженили их и все.
- Ты ж на службе. Тебя–то и в деревне нет.
- Значит, другой есть, кто милее меня, - не унимался он.
- Да нет никого, - ответила Светлана.
- А кто тогда провожал тебя?
- Парамошка, сам увязался. Я ж к тебе шла, - не довольно ответила она.
- Ах ко мне, - Григорий притянул ее к себе и поцеловал.
- Ты что удумал, - оттолкнула она парня.
- Ничего, люблю я тебя, и минуты не могу без тебя. Только о тебе и думаю.
- Любить люби, но воли рукам не давай, - ответила Светлана, - никто я тебе пока.
       Григорий еще крепче прижал девушку к себе и стал целовать. Светлана не сопротивлялась. Она отвечала на горячие поцелуи юноши. Его рука скользнула с плеча по спине, ниже, стала гладить бедро. Светлана задрожала и резко оттолкнула парня:
- Потише, не муж.
- Завтра, завтра, - прошептал Гришка, - пойду к князю.
- Не смей, - резко остудила она парня, - я сказала, рано.
« Вот уж потеха будет, - подумала она, - кто ж первый прибежит, Гришка или отец Парамошки? Уж лучше б Гришка!» - Она сама испугалась этой мысли, - «Пусть бог решит, кто будет первым».
- Пойдем, - вслух сказала она, - завтра рано вставать.
- Пойдем, - согласился он, понимая, что это сейчас лучшее, что можно придумать.
- Я пойду вперед, - сказала она и направилась по тропинке вдоль забора к улице.
Лишь только вышла на улицу, как услышала:
- Ба, Светка, ты ж давно ушла с Парамоном. Что ж ты здесь делаешь?
       Друзья возвращались с околицы.
- Да я, Федул, к реке ходила, купаться, жарко в избе. Заснуть не могу.
       Григорий видел, как они удалялись по улице.
       А в это время Дмитрий вошел в кабинет отца. Князь Владимир был не в духе. Он целых два часа разбирал каракули управляющего, но так ничего и не понял.
       Кабинет был небольшой. Добротный дубовый стол находился у окна, слева, у стены стояла этажерка с книгами, перечитанными молодым князем в отрочестве. Далее, за этажеркой, находился небольшой диван. С другой стороны над двумя простенькими тумбочками висели две картины. А на полу лежал красный ковер.
- Что за дурак, этот управляющий, ничего не пойму, - возмущался он.
- А не легче ли пригласить Якова, пусть он сам объяснит.
- Завтра, сегодня я не в состоянии выслушивать его, да и поздно уже. А ты что зашел, что случилось? – спросил отец.
- Да по делу я, - запнулся сын, никогда он не обращался к отцу с просьбой, - да не знаю, с чего начать.
- Давай с главного.
- Давай, - ободрился Дмитрий. – У Тихона Паклина есть дочь Светлана.
Князь Владимир настороженно посмотрел на сына.
- Да конюха, того, что Зорьку выходил, - продолжал юноша.
- Когда ж то было? Зорьки уж давно нет, а видное потомство она тогда принесла. Один Ветер чего стоит, целое состояние. Так что далее?
- Светлана Гришке моему приглянулась.
Отец вздохнул облегченно, а Дмитрий продолжал:
- Так вот, - перевел дыхание сын, - не отдавай ее, пожалуйста, ни за кого. Я думаю, к новому году война совсем кончится, мы вернемся, тогда их и поженим. А пока давай ее в московский дом заберем. Обещай. А если со мной что случится на войне, все равно Гришку на ней женишь и дашь им вольную.
 - Бог с тобой, Митя, что может случиться? – забеспокоился отец.
- Так обещаешь? – переспросил Дмитрий.
- Обещаю, - улыбаясь, ответил отец. – А ты как, не скучаешь в деревне?
- Нет. Весь вечер рыбу ловили, но видно всю рыбу уж давно съели. Ничего не поймали, нет рыбы в реке. Завтра с Гришкой сено косить пойдем.
- Сено? – удивился князь.
- Да. А что здесь плохого?
- Ничего, ступай, коси. Пойдем-ка мы к матери. Заскучала она одна.
       Княгиня Варвара сидела в светелке и вышивала. Завидев сына, она отложила пяльцы. Дмитрий подошел к матери, та нежно поцеловала его в лоб.
- А сын-то наш – сказал князь, - с мужиками на сенокос завтра собрался.
       Мать посмотрела на сына.
- Ну и что, - ответил юноша, - не в первый раз.
- Да поспал бы, - заботливо произнесла княгиня.
- Ночью крепко спать будет, - улыбнулся отец. – Тут Дмитрий просит взять тебе в услужение в московский дом девушку.
- Какую девушку? – Спросила княгиня.
- Дочь конюха Тихона, Светку, - сказал Дмитрий.
- А зачем? – удивленно спросила она, - у меня есть Глашка, Машка.
- Да Гришку женить хочет. Сват у нас объявился, - рассмеялся князь Владимир, - чтоб под твоим присмотром была, пока Гришка не вернется.
- Да чего ее беречь. Захочет, она и здесь себя сберечь может, а не захочет, так ничем ее не удержишь, - сказала княгиня.
- Матушка, - взмолился Дмитрий, пожалуйста, это моя единственная просьба.
- Пусть завтра после обеда приходит, взгляну на нее. Но зачем мне третья?
- Да пусть будет, - сказал Владимир, - найдем ей работу.
- Пусть, - согласилась княгиня.
- Я пойду, завтра рано вставать, - сказал Дмитрий и радостный выскочил из светелки. Он сделал Гришку счастливым!


Глава 28

       Мгновенно налетевший ветер пригнал с севера черные грозовые тучи, грянул раскатистый гром и проливной дождь хлынул на землю.
       Григорий сидел у окна и ждал, когда проснется молодой князь, собравшийся на сенокос. На глазах у ординарца за окном на сухой земле возникали небольшие озерца, из них вытекали ручейки и несли мутные воды в лужу, быстро наполняя ее.
       Дмитрий проснулся от раската грома и окликнул Гришку.
- Что там – вселенский потоп? – спросил князь.
- Да, так оно и есть, воды море.
- Тогда все отменяется. Буду сидеть дома. А ты ступай, завтра поутру придешь.
       Григорий вышел из комнаты князя и сел на прежнее место у окна.
«Как же теперь по такому дождю идти? – рассуждал он, слушая, как дождь барабанит по стеклу. Он откинулся на стуле, закрыл глаза и погрузился в дрему.
       Через час дождь утих, но тучи висели над деревней в любую минуту готовые разразиться новым дождем.
       Григорий решил, что успеет проскочить, и вышел из дома. На крыльце он разулся, закатил штаны по колено и побрел по лужам. Ноги погружались в размокшую земляную жижу.
       Но опять тяжелые капли забарабанили по лужам. Григорий помчался сломя голову в деревню. Первым на его пути, крайним от деревни, был дом его деда. Маленькая покосившаяся изба на фоне этой стихии выглядела совсем плачевно. Единственное дерево во дворе, старая абрикоса наклонила свои ветки под тяжестью зреющих плодов над низкой входной дверью.
       Порывы сильного ветра перед грозой заставили осыпаться плоды, теперь они, оранжевые, как осколки солнца лежали на мокрой траве. Тут же дед, согнувшись, собирал их в подол рубахи.
       Деду Гришки было шестьдесят лет. Он казался юноше древним стариком. Это был коренастый мужчина с большими сильными руками. Григорий хорошо знал эти крепкие руки, которые в детстве подбрасывали его высоко-высоко, так, что дух захватывало. На левой руке не было полмизинца. Еще в юности дед мечтал стать кузнецом и пошел подмастерьем в кузницу и буквально через неделю лишился половины пальца. После этого он заходил в кузню только по надобности.
- Здравствуй, дед, - произнес Гришка, оперясь на плетень.
       Дед выпрямился и посмотрел на внука. Его лицо расплылось в доброй улыбке. Голова его за последний год стала почти лысой, а оставшиеся волосы совсем поседели. Уже никто в деревне, кроме бабушки, не помнил деда Архипа с роскошным черным чубом.
- Здорово, внук. Заходи в дом, бабка пироги печет, вот за абрикосами меня послала.
       Дождь зашелестел по листве, и Григорий с дедом поспешили укрыться в избе.
- Посмотри, Фекла, кто к нам пожаловал, - сказал Архип жене.
       Невысокого роста с округлыми бедрами женщина быстро стала вытирать руки о передник. Она подошла к внуку и расцеловала его. Ее серые глаза светились от счастья.
       С печки спустились два сорванца четырех и шести лет, дети младшего сына стариков и брата матери Григория.
- А ну-ка, кыш на место, пострелята, - сказала она строго.
       Малыши быстро скрылись за шторкой на лежанке, и оттуда донесся детский смех.
- Как ты, внучек? - Спросила бабушка.
- Все хорошо, - ответил тот, - вы как? Не болеете?
- Да нет, - сказал дед, усаживаясь на лавку, - Семен вчера с женой на дальний луг ушли сено косить. Такой дождь. Намокнут они там.
       Бабка Фекла укладывала пирожки на противень.
- Скоро уже пирожки будут? - донесся звонкий голосок из-за шторки.
- Как будут готовы, так и кликну, - строго ответила бабка, - соседям не понесу.
       Григорий сел рядом с дедом на лавку. Он наблюдал, как быстро и аккуратно из бесформенного куска теста на противень ложатся ровные пирожки.
- Дед, а как ты на бабушке женился, - робея, задал самый важный для себя вопрос внук.
       Бабушка при этих словах улыбнулась, дед подозрительно посмотрел на Гришку. Он призадумался, вспоминая дела давно минувшей поры, и лукаво улыбаясь, произнес:
- Она сама пошла под венец. Любил я тогда совсем другую, бабку Светки, твоей подружки детства.
       При этих словах Григорий смутился.
- Так вот, - продолжал дед, - уже и разрешение на свадьбу получил, все к свадьбе готово было, столы накрыты. Отправились мы в церковь, повел, я, значит Устью, под венец. Гостей в церкви собралось, вся деревня, отец князя Владимира, он не князь был, с женой. Подошли мы к входу в церковь, а она, Устья, как бухнется на колени: «Не могу, прости, все без любви замуж выходят, а я не могу». И убежала. Народ на меня смотрит, как на дурака. Ноги у меня подкашиваются. Позор: невеста из-под венца сбежала. Одни смеются, другие кричат, что за косы к алтарю притащат, батюшка руками разводит, в глаза мне смотрит. Я осмотрел всех присутствующих и говорю: «Ну, кто хочет занять место Устиньи?» Вышла твоя бабка и стала рядом. Я взял ее за руку и повел в церковь. Больше сорока лет счастливо живем.
       Бабка посмотрела на мужа и улыбнулась.
- Все так и было, - подтвердила она слова деда, - шестерых детей вырастили. Любила я его, черта чубатого, тайно любила. А он за Устиньей увивался.
       Григорий рассмеялся, глядя на лысую голову деда.
- Да ты по улице как ходила? Нос к верху, не подступиться, как будто царица идет. А фамилия у нее была Верховодиха. Так до сих пор и верховодит мной. Я к ней тогда и подойти боялся.
       Бабка вытащила горячие, пышные пирожки из печи.
- Вот так история, - произнес Гришка.
- Многое в жизни бывает, - ставя тарелку с пирожками на стол, произнесла Тамара, - но мы ни о чем не жалеем.
- Счастливую, хоть и тяжелую жизнь прожили, - подтвердил Архип. – Ну-ка, спускайтесь, сорванцы, - крикнул он внукам.
 Те пулей слетели с печи.
       Григорий уплетал пирожки, думая о том, что бабка Светланы сбежала из-под венца с его дедом, и как все в жизни переплетено.
       А князь Владимир с самого утра послал за управляющим. Тот, трясясь от страха, предстал перед глазами хозяина. Битых три часа они разбирали каракули управляющего. Несколько раз князь Владимир выходил из себя:
- Ну ладно, я не могу понять, что здесь написано - стучал он по тетради кулаком, - но ты же по памяти должен знать, куда делась пшеница! Куда дел моченый картофель – пять бочек!
       Яков хорошо знал, что последняя телка Буренка куплена за счет той пшеницы в марте, что возили в Москву на продажу, что отрезы жене на новый сарафан да сыновьям на штаны он выкроил из денег, полученных с яиц, проданных на Пасху. Но это князю не объяснишь. Вот и недостача. А сына женить надо! Кое-как они разобрали и свели концы с концами в отчетных бумагах.
- Ну ладно, - еле сдерживая ярость вымолвил князь, - разобрались и слава Богу, ступай.
       Управляющий замялся.
- Что еще? – спросил Владимир.
- Да просьба, князь, - дрожащим голосом вымолвил управляющий.
- Какая? - спросил тот, вставая из-за стола.
- Сын у меня, Парамошка, девятнадцать годков, женить хочу.
- На ком? Присмотрел девку?
- На Светке, Тихона дочери.
Князь посмотрел Якову прямо в глаза, тот опустил свои глаза, не вынеся пристального взгляда.
- Светка? – Переспросил хозяин.
- Да, девка справная, шестнадцать лет.
Князь Владимир произнес, еле подбирая слова:
- А ну пришли мне ее сейчас.
- Да она огурцы с матерью на дальнем поле собирает.
Князь Владимир рассвирепел:
- Так ступай на поле, а девка чтоб сейчас была здесь!
       Управляющий вылетел из кабинета. Он побежал на конюшню.
       Тихон кормил лошадей. Как приехали Обуховы в деревню, управляющий боялся посылать его в поле. Конюх был при лошадях.
- Бери кобылу похуже, не из племенных, - сказал управляющий, - да скачи на дальнее огуречное поле, князь Светку требует.
- Зачем? – спросил тот.
- А я по чем знаю, - буркнут тот и уселся на скамью.
Тихон вывел рыжую кобылу.
- Да быстро, князь не в духе, - сказал управляющий.
       А князь Владимир пошел искать жену. Та была на кухне и давала распоряжения, что подавать к обеду.
- Ты представляешь, матушка, какая петрушка, - сказал он, когда они вошли в светелку, - вчера Дмитрий просил разрешения на свадьбу Светки с Гришкой, а только что управляющий. Хочет женить сына на ней.
- Но ты же ради управляющего не станешь же отказывать сыну? – спросила жена.
- Да нет, конечно. Но как отказать управляющему? - спросил муж.
- А где он сейчас?
- Сказал ему, что хочу сам взглянуть на Светку, послал за ней.
- Ну и правильно. Садись, свет мой рядом и доверься мне, - спокойно ответила на переживания мужа княгиня Варвара.
       Через некоторое время насмерть перепуганную Светку завел управляющий в светелку. Она низко поклонилась, и спряталась за спину Якова.
- Это Светка, - промолвил, заикаясь, управляющий.
- Оставь нас, сказал князь.
Управляющий покорно вышел. А князья осмотрели девку.
- Ты знаешь, князь, - промолвила после недолгой паузы Варвара, - стара Глашка стала, нерасторопна. Ей помощница нужна. А эта хороша, приятно будет видеть ее после себя. Ступай, - обратилась она к Светке, позови Якова.
       Когда, кланяясь, вошел управляющий, княгиня сказала:
- Я забираю ее в Москву, в доме прислуживать мне будет. А завтра поутру пусть приходит сюда и начинает у Глашки учится.
- А Глашку потом куда? – робко спросил управляющий.
- Никуда. При мне останется.
После этих слов князю Владимиру ничего не осталось, как только развести руками, сделать вид, что он тут не при чем.
       Расстроенный управляющий вышел во двор.
- Что случилось? – спросил конюх.
- Светку твою княгиня в Москву забирает. Не женю сына, - ответил управляющий.
       Тихон сделался чернее тучи, Все его грандиозные планы рухнули.
       Так неторопливо текли дни в деревне, сменяя друг друга. Однообразные дни стали надоедать Дмитрию, он стал тяготиться деревенской жизнью. Но когда начались дожди, и не было возможности выходить их дома, совсем заскучал.
       Видя состояние сына, князь Владимир предложил вернуться в Москву под предлогом неотложного дела ожидавшего его там.


Глава 29

 Несколько дней после отъезда Дмитрия Иван не находил места от скуки и одиночества. Он сидел в зале своего дома и пробовал читать книгу. Но мысли Белогурова улетали куда-то далеко-далеко, они стремились в дом на берегу Волги, хотелось обнять матушку, прижаться к отцу, как он завидовал Дмитрию.
       Дом тот был построен в 1555 году на прекрасном холме на берегу Волги, тогда еще Итиль, в уже не существующей столице Казанского ханства. Шесть поколений Белогуровых родилось и выросло в этом доме, достигнув шестнадцатилетия, покидали его и разлетались по бескрайним просторам земли Русской. Лишь старший сын по традиции семьи, оставался здесь, приводил сюда жену, здесь рождались его дети, умирали его родители.
       Далекий, как казалось Ивану предок, стрелецкий голова Семен Белогуров, в составе войска Ивана Грозного в 1552 году участвовал в Казанском походе, а затем был оставлен со своим прибором* в Казани для наведения должного порядка. Он-то и начал строительство по меркам ХVI века большого дома. Затем каждый из потомков вносил свои изменения в архитектурный ансамбль, дополняя его сенями и переходами. Так что дом рос вместе со временем и в
ХVIII веке он ни в чем не уступал вновь выстроенным хоромам соседей в размерах и убранстве.
       Тридцать пять лет назад привел Сергей Данилович в этот дом Марию, прекрасную, стройную с огромными глазами, волнистыми, черными, как воронье крыло волосами, смуглую, по сравнению с белым светловолосым потомком новгородских князей мужем, дочь древнейшего рода казанских татар, дальнюю родственницу последнего хана. Детьми бог Сергея Даниловича не обидел, у него родились два сына и две дочери.
       Два младших брата Сергея Даниловича вскоре покинули дом, и как их предки, ушли на военную службу, поступив в только что созданный Казанский драгунский полк. Самый младший погиб в первом же бою в Ливонии у деревни Эрестфер под Дерптом. Он написал духовную грамоту* на свой дом в Москве и небольшую вотчину под Казанью младшему сыну Сергея Даниловича, Ивану Белогурову. Так что в свои семнадцать лет Иван уже имел дом, а менее чем через год он поселился в нем в Китай-городе, поступив сержантом в Преображенский полк.
       Через несколько месяцев прилежной службы и ходатайств отца и дяди, подкрепленных благодарными подношениями капитану, он был произведен в чин поручика.
       Добротный дом, в котором жил Иван, его дядя купил в 1701 году, за месяц до своей гибели у купца, располагался недалеко от Заиконоспасского монастыря на Никольской улице. Ивану нравилось это место.
 Каждый день он видел крест и золоченую главку Спасского собора Заиконоспасского монастыря, стены Китай-города с величавыми и строгими башенками. Он любил гулять у Воскресенских ворот, зайти в Иверскую часовню поставить свечку, пройтись к Красной площади.

* Прибор - отряд стрельцов (500-1000 человек), расположенном в одном городе.
**Духовная грамота- завещание.



Здесь, рядом с Иверской часовней, перед въездом в Кремль, останавливались и молились российские государи. Воскресенские ворота начали строить в малолетстве Ивана Грозного. Как их только не называли: то Курятными, из-за близости к рынку, где торговали домашней и дикой птицей, то Львиными, когда во рву для всеобщего обозрения поставили две клетки со львами, то Неглинными, ведь рядом был мост через реку Неглинку. Но указ царя Федора Алексеевича, брата Петра I, гласил: «По Китаю городу проезжие двое ворота, которые делают вновь, что наперед писаны прозванием Неглинские, писать впредь Воскресенскими вороты, а Неглинскими не писать». И на стене поместили икону Воскресения Христова. Красота этих ворот изумляла каждого приезжего. Два проезда, над которыми шли два ряда окошечек, заканчивалось это великолепие двумя точеными конусными башенками. Пройдя сквозь эти сказочные ворота, путник видел волшебную панораму Кремля. Весь Китай-город был обрамлен в XVI веке краснокирпичной стеной. По приказу Елены Глинской итальянский зодчий Петрок Малый сооружает с 1535 по 1538 годах мощную стену с башнями, равной которой не было во всей Европе. Название «Китай-город» для любознательного Ивана так и оставалось загадкой. Ни одного китайца в округе он не видел. Дьяк Федор из Богоявленского монастыря, основанного при князе Даниле Московском в ХIII веке, говорил, что название это славянское, и происходит от слова «кит», «кита», что означает «плетенничный». Но Ивану ближе тюркская версия – «укрепленное место». Но не исключал он, что и монгольское иго оставило след, т.к. по-монгольски это – средний. Ни одна из версий не противоречит друг другу. Это – «укрепленное место» стало действительно «средним», а фундамент был сделан по типу северного плетения – «киты». Жили здесь бояре, купцы, размещались торговые ряды, гостиные дворы, складские помещения.
       С виду дом Белогурова казался небольшим, одноэтажным, но внутри был просторным. И в те короткие недели пребывания в Москве, Иван перестраивал его, придавая русскому бревенчатому дому европейский вид. Перестройка началась с конюшни. Он пристроил просторную конюшню, где помимо трех лошадей стояла карета, приобретенная Иваном на будущее у французского посланника. Она два года простояла, так не разу не послужив хозяину. Затем он пристроил и соединил переходом небольшой флигель для челяди.
       И внутри дом претерпел огромные изменения. В сенях больше не стояла вода и продукты в кадушках, от купцов осталась лишь большая лавка, а бревна выкрасили белилами. Из сеней через небольшой коридор в буковые двери друзья-однополчане могли пройти в кабинет или залу. Просторная зала родилась из двух небольших комнат, постепенно обрастала мебелью и картинами, прекрасными канделябрами и изысканными скульптурами, приобретенными у голландских купцов. И, конечно же камин с литой узорчатой решеткой, изготовленной на пушечном дворе мастером Иваном Маториным. Кабинет был прост и скромен. Резной стол, стулья с резными ножками и спинками, несколько невысоких ореховых кресел да шкаф для книг в углу, и дверь в спаленку. В доме были также еще и большая комната, в которой Иван намеревался устроить большую спальню с огромной кроватью под балдахином, с прекрасной мебелью немецкого мастера с Кукуя.
       Была в доме и ванная комната с огромной кадкой и тазами разных размеров.
       Из дворовых людей во флигеле жили ординарец Степан, повар Никанор, дворецкий Тимофей да конюх Илья. Иван считал, что больше и не надо при его кочевой жизни.
       Дворецкий, пожилой крепостной, который до этого двадцать лет служил отцу, невысокого роста, иногда ворчлив, но всегда по делу, жил в отдельной комнате флигеля. Остальные - молодые, бесшабашные, жили в просторной светлой людской. Иван не занимался воспитанием крепостных, привезенных в Москву, поручив присматривать за ними Тимофею. А тот был опрятен и строг, поэтому в доме всегда был порядок и достаток. Обязанности свои, которые им вменил дворецкий, все выполняли исправно, поэтому Ивану никогда не приходилось наказывать слуг.
       Еще по приезду в Москву, Тимофей, воспользовавшись данной ему хозяином властью, промолвил одну магическую фразу, после которой в доме воцарился полный порядок: «Кто не будет повиноваться, вернется в деревню». Ну а в деревню от такой «вольной» жизни никто возвращаться не хотел.
 - А ведь я не был у родителей уже год, целый год прошел, как Николай женился, а жена-то у него так себе. Да я же скоро дядей буду, отец писал к Рождеству! А сестры, совсем большие! К Катерине сватов скоро пришлют, семнадцать лет ей, Татьянушке пятнадцать было месяц назад! Боже мой, я же ей обещал серьги с изумрудом! Матушка, наверное, волнуется, война кругом. - Рассуждал вслух князь Иван Сергеевич Белогуров, - надо сказать Тимофею, чтоб нашел купца из Казани да передать письмо родным. Какая тоска, - он призадумался, ища выход своему одиночеству, - да нет же, к черту, Алешка тебя, взгляну-ка я на твою молоденькую тетушку! Неужто и впрямь хороша, - он рассмеялся, - должен же кто-то развлечь ее, раз муж стар, а Алешка ей племянник, и его родственные чувства и долг не позволяют, а я вроде духовного отца ей буду! Должна же молодая женщина с кем-то разделить свое одиночество! - так рассуждал Иван, выходя из зала.
       Он, довольный, что нашел развлечение на время отсутствия Дмитрия, вышел в коридорчик, свернул в библиотеку, и скрылся за дверью в спальне.
- А что сегодня одеть, - произнес князь в воздух, - мундир надоел, серый камзол? Ну что ж, - сказал он улыбаясь, как раз к Марфуше он подойдет. Илья, - крикнул хозяин, в открытое окно, - седлай Марфушу.
       Иван долго и тщательно подбирал свой гардероб, без конца примеряя наряды, крутясь перед зеркалом, приведя тем самым внешне казавшихся спокойными Тимофея и Степана в такое бешенство, которое выдавали лишь светящиеся гневом глаза дворецкого да дрожащие руки ординарца.
       И только через час князь появился на пороге дома. На нем был стального цвета камзол из дорогого сукна, расшитый серебром, белоснежное жабо окутывало его шею, через левое плечо шла перевязь, шитая серебром и такой же кушак подчеркивал его талию. На рукоятку шпаги с золотой гардой, вложенной в изящные ножны, спадали кисти кушака, серебряная отделка украшала и серую треуголку, серебряные пуговицы с каменьями на кафтане дополняли всю полноту роскоши. Маленький перстенек с брильянтом на мизинце напоминал Ивану о прошедшей страсти. Черные ботфорты с желтыми шпорами блестели на солнце. Перед выходом, взглянув в венецианское зеркало, Иван остался доволен собой.
       Илья подвел четырехлетнюю серую в яблоках кобылу, Иван лихо вскочил в седло, пришпорил лошадь и помчался на Арбатскую площадь.


Глава 30

       Иван подъехал к дому боярина Моршина. Он увидел, как дверь отворилась и вышедший дьяк, не поворачивая головы, кому-то сказал:
- Завтра после вечерней службы.
       Увидав Ивана, опустил голову, и стараясь проскочить незамеченным, он быстро вышел в открытые ворота.
 «Где-то я видел этого божьего сына», - подумал Белогуров, ища место, где можно было бы привязать прекрасную свою Марфушу. Не найдя ничего подходящего, Иван обмотал поводья вокруг березы, растущей у дома и постучал в дверь.
       Сделав шаг через порог, и поравнявшись с лестницей, ведущей на второй этаж, он услышал голоса, доносившиеся сверху через открытую дверь.
- Мне все же непонятно, что за люди посещают дом, - судя по звонкому голосу, Иван решил, что говорит молодая женщина.
- А тебе и не обязательно ничего знать, - с металлом в голосе ответил мужчина, Иван без труда догадался, что это отвечал боярин. - По «Домострою», добродетель хорошей жены заключается в послушанию мужу и в молчаливости.
 «А тетушка-то строптива в свои молодые годы, тяжко мне будет», - подумал князь, и спросил у дворецкого:
 - Алексей Корнеевич дома?
- Да, - сухо ответил тот, и Иван ушел в комнату друга.
       Полуденная жара разморила Алексея, он дремал в кресле, вытянув длинные худые ноги, облаченные в темные панталоны. Через легкую батистовую рубаху просвечивалась повязка на плече. Рана почти затянулась и днем не тревожила его, давая о себе знать только вечером, когда он ложился в постель.
 Дверь распахнулась, и на пороге появился Иван. Алексей открыл глаза и вскрикнул:
- Как рад тебя видеть! Тут можно умереть от скуки и жары!
- Надо ж развлекаться! Как твоя рука?
- Нормально, скорей бы в армию. Там хоть какое-то разнообразие, - ответил Алексей.
- А тетушка, разве она не развлекает племянника? Иль дядюшка не дозволяет? - смеясь, спросил Иван.
- Она сама скромность, разве я могу, я даже мысли не допускаю.
- Да брось ты, - подтрунивая над другом произнес князь, и радуясь своей новой идее продолжил, - а когда же обед в этом доме? Я слышал звон посуды, приготовления полным ходом. Надеюсь, меня пригласят?
- Разумеется. Егор, - открывая дверь, Алексей крикнул в коридор.
       В комнату Алексея вошел мужчина средних лет с когда-то черными волосами, но сейчас седые пряди спадали на лоб. Панталоны топорщились на коленях, синие изначально, и вылинявшие от времени они теперь казались серыми; белая рубаха была не первой свежести, припавшие пылью, со стертыми каблуками с большими медными пряжками туфли, явно были на него велики.
«Видно, скупердяй-то боярин, свои башмаки отдал ему»,- подумал Иван.
       Вошедший вызвал у Ивана чувство брезгливости, не скрывая этого чувства, князь отвернулся и стал рассматривать площадь через окно. Там, на противоположной стороне, он увидел знакомый силуэт дьяка, который беседовал с каким-то мужчиной. Рассмотреть собеседника дьяка Ивану не удалось, тот стоял спиной, только темный парик да черный камзол. Шпаги на незнакомце не было. «Стар для шпаги», - рассуждал Иван о незнакомце, - «Да, тетушка, что ж это за люди? Дьяка я явно где-то уже видел! Что общего у него может быть с боярином, и почему он будет завтра? Ну завтра так завтра - все узнаю завтра».
       Алексей положил руку ему на плечо:
- Что призадумался? Красотку увидел? - спросил он.
- Да нет, просто мне твой мужик не понравился, - ответил Иван.
- Да он мне и самому неприятен. Как будто следит за мной. Его мне дядюшка в адъютанты отдал.
- Этого увальня?
- Мне перебирать не приходится. Скорей бы в армию, к брату. Надоело здесь, - Алексей это говорил с непонятной Ивану тревогой в голосе, казалось, он что-то скрывает, но расспрашивать друга не стал.
- А знаешь, завтра поехали из Москвы, полезна утренняя скачка, выкупаемся в Яузе, так что к утренней будь готов, - ласково произнес Иван, - дядю как зовут?
- Митрофан Пантелеевич, - ответил Алексей.
       Постучав в дверь, Егор доложил, что обед готов. Он помог надеть Алексею камзол и все направились в трапезную.
       На огромном круглом дубовом столе, покрытым белой скатертью стояло три прибора. Иван на минуту растерялся, видя это, но Алексей тихонько подтолкнул его, чтоб тот двигался вперед.
- Дядюшка, мой друг - князь Иван Сергеевич Бе-логуров, - представил друга Алексей.
 Тот окинул Ивана пронизывающим взглядом и произнес:
- Знаменитая фамилия. Я помню, маленьким был, мой отец дружил с Лукой Карповичем Белогуровым, руководил тот приказом при думе, часто бывал у нас в доме, - протяжно сказал боярин.
- Это младший родной брат моего деда Данилы Карповича, - пояснил Иван.
- Ну что ж садитесь за стол. Чем бог послал, князь, - сказал Моршин, садясь во главе стола. Иван сел по правую руку, а Алексей по левую.
       Иван, будучи гурманом, любил вкусно и сытно поесть. И поэтому стол приковал его внимание: от разлитой по тарелкам ухи подымался прозрачный пар, в вине и водке недостатка не было, осетр с большого блюда гипнотизировал князя томными, завораживающими его душу глазами, рядом малосольные огурчики, нарезанная кусочками отварная грудинка, белый хлеб, пирожки, кулебяка, черная икра, пирамида дымящихся блинов, жареные рябчики, а ароматная зайчатина в сметане так пахла... И Иван почувствовал, как заныло в его желудке.
- А хозяйка ваша, Митрофан Пантелеевич, не спустится отобедать? - спросил он улыбаясь.
- Мне кажется, с мужчинами за столом ей сидеть негоже, - ответил боярин.
- Да не прием же. Негоже женщине есть в одиночестве. И царь Петр Алексеевич приветствует это. - Переводя в шутку свое любопытство, произнес Белогуров.
 При упоминании имени царя и о новом порядке введенного тем, идущем вразрез средневековому «Домострою», боярин помрачнел, а Иван сделал вид, что не заметил этого.
- Феноген, позови хозяйку да поставь еще прибор для нее, - крикнул недовольно боярин.
 Иван остался доволен, он не скрывал этого, на его лице сияла счастливая улыбка. Только Алексей все это время тихо сидел.
       И вот в комнату вошла боярыня. Русые волосы были аккуратно уложены в прическу, огромные зеленые глаза чуть-чуть подпухли от слез, и если б Иван не знал о ссоре между супругами, то на это он бы не обратил внимания. Ее и без того стройный стан затянут в корсет дорогого красного атласного платья, оттеняющего белоснежную кожу. И унылой столовой она показалась князю Афродитой, только что родившейся из пены. Иван застыл, любуясь прекрасной незнакомкой.
- Моя жена, Дарья Прокоповна, - прервал затянувшуюся паузу боярин. Дарья смущенно улыбнулась. - А это князь Иван Сергеевич Белогуров.
       Обед прошел в напряжении. Иван попробовал пару раз пошутить, Дарья краснела от смущения, Моршин белел от злости.
       И когда все это кончилось, Алексей и Иван удалились в комнату.
- Мне кажется, Алексей, может, лучше переберешься ко мне? - спросил Иван. - У меня спокойнее.
- Да нет, неудобно.
- Да что происходит, друг?
- Мое молчание - залог моего спокойствия, - с горестью в голосе ответил Алексей. - Не спрашивай меня ни о чем, ладно?
- Хорошо. Так до утра, готовь лошадь, прогуляемся, промчимся с ветерком, вот мысли твои и развеются. Пойду я.
       Иван покидал дом боярина в ужасном расположении духа. Он переживал за Алексея.


Глава 31

       Зарядье находилось за многочисленными торговыми рядами на Красной площади.
       Жил в то время в Зарядье, в конце рыбного переулка, в маленьком домике с отцом, матерью и сестрой молодой артельщик Алексашка Яковлев.
       Окна крохотной избы выходили на церковь Максима Блаженного, а к ней почти примыкал Английский двор, подаренный англичанам царем Иваном Грозным. Историю, о том, как англичане отправились на нескольких кораблях за сокровищами в Индию, попали в шторм, уцелел только один корабль, да и то его прибило к русским берегам, знало все Зарядье. Путешествие иностранцев было коротким, но прибыльным. Был подписан первый торговый договор с Англией и пожалован в Зарядье двор для представительских целей. А еще каждый житель ближайших домов мог рассказать о тех богатых приемах, что устраивались в приемной палате этого двора и о том, что «мягкой рухлядью», т.е. мехами забит весь этаж под крышей.
       Так что роскошь и бедность жили по соседству. Отец Алексашки ловил рыбу в Москве-реке, поэтому семья перебивалась с кваса на воду. Сын не охоч был для работы, надрываться в мастерской он не собирался, но и жить в нищете не хотел. Ведь перед глазами, в Английском доме текла совсем другая жизнь.
       И искал Сашка разные пути, чтоб жить в достатке и тепле, а так как он был не кривой, не рябой, и культурный, как он считал, решил Алексашка жениться... «Есть дочери и у купцов, и у богатых ремесленников и у мелких помещиков» - рассуждал он, - «а я, чем не жених для них».
       Он работал усердно неделю в артели; сменил свою холщовую рубаху, узкие штаны, заправленные в сапоги на одежду европейскую: купил на заработанные деньги себе у старьевщика туфли с пряжками, камзол, белый парик и начал ходить по торговым рядам, присматриваться к купцам, выпытывать у приказчиков в лавках об их хозяевах.
       В один пасмурный ноябрьский день 1707 года его внимание привлекла подвода, груженная клетками с гусями. Он подошел к мужику в армяке, подвязанном бечевкой, и спросил:
- По чем гуси, хозяин?
- Я не хозяин, - ответил тот, - а гуси, знамо дело как у всех, два гривенника, господин хороший.
- А вы чьи? - спросил бойко Сашка.
- И мы хозяйские и гуси хозяйские. Хозяйка наша, Елена Олеговна, послала продать. Много их в этом годе. Живем тут недалеко, два часа езды по Смоленскому тракту.
- А что ж хозяин не приехал? - с любопытством спросил Алексашка.
- Да нет хозяина. Отец ее да мать померли, а она сама, незамужняя, - отвечал крестьянин, ослабляя подпругу, - нас трех мужиков и прислала. Ефим, - обратился он к бородачу, - поправь сзади ящики, а то посыплются, управляющий придет, будет нам.
- А хозяйка молода, - не унимался «господин хороший».
- Да не стара, двадцать шесть годков, да жениться охотников нет, деревенька очень мала, всего тридцать восемь дворов.
- Да, не густо, - ответил Сашка.
       Разговорчивый собеседник замолчал при виде подходившего здорового мужика в годах, одетого в сермягу из шерсти, на голове отороченный бараньим мехом колпак из войлока.
- Ну что, Ефим, покупатели есть? - спросил он скрипучим голосом.
- Да вот, Лука Лукич, - защебетал мужик, с которым говорил Яковлев, - только этот господин спросил.
       Лука Лукич из-под бровей взглянул на Алексашку и тот, расплываясь в улыбке, промолвил:
- Выбери-ка мне самого жирного и большого, - и достал из кармана единственный полтинник, - так в какой деревне такие хорошие гуси?
- В Малиновском, - ответил управляющий.
       Долго после встречи Сашка думал, прикидывал, размышлял как попасть в Малиновское. И вот в средине декабря, накинул заячий тулупчик поверх кафтана взял у друга лошадь на три дня, примкнув к обозу, что шел в Смоленск, отправился он в «гости».
       И действительно, как говорил мужик, через два часа был он рядом с деревней. Распрощавшись с обозными мужиками, свернул на узкую дорожку, что вела к господскому дому. Даже выпитое вино уже не согревало от мороза дожидавшегося приближавшихся сумерек в лесочке у деревни Алексашку.
       Когда короткий зимний день близился к концу, в небольшой деревянный дом на краю деревни постучал «случайно заблудившейся» путник.
       Женщина, представшая его взгляду, оказалась милой и обаятельной, веселой и не заносчивой. В общем, простая пухленькая провинциалка, далекая от интриг и действительности московской жизни. Она жила в своем мире и мечтала о простом семейном счастье.
       Он употребил все свое обаяние за ужином, а когда подали десерт, Елена Олеговна смотрела на московского «купца» другими глазами. Она знала, что это ее последняя надежда обрести семью. Ведь тяжко жить одной.
       И поутру, провожая Александра в Москву, сказала:
- Вы уж заезжайте, как будете в наших краях.
       Через две недели, «проездом», он опять посетил «молодую деву», затем все чаще и чаще и на Крещение они условились, что после Пасхи обвенчаются.
 Свадьба прошла тихо, без драк, не считая небольшого происшествия, невеста, не рассчитав свои силы, хватила лишнего. И когда гости пели и плясали, она уже крепко спала на брачном ложе.
       Жизнь в деревне показалась новому хозяину скучной. Его раздражали просьбы жены по ведению хозяйства, лень было объезжать поля, следить за мужиками, вообще, так надоело все, что он, взяв приличную сумму денег для покупок необходимых вещей для хозяйства, отправился в Москву погостить у родителей.
       И там они с отцом решили, что лучше всего сейчас для них, когда Алексашка стал хозяином Малиновского, и он может, как помещик, ездить по деревням и скупать продукты, а отец будет на базаре торговать ими.
       В Малиновское он показался через два месяца, вдоволь погуляв и промотав в московских кабаках с девицами все деньги. После долгих объяснений с Еленой Олеговной, ждавшей ребенка, он взял коня да деньги для закупок зерна и отправился по коммерческим делам.
       Так, объезжая окрестные именья, он заехал в именье Обуховых, но управляющий ответил, что князь запретил без его ведома продавать что-либо, и дал купцу московский адрес.
       Роскошный дом князя в Москве поразил Сашку, а когда он во входных дверях столкнулся с красивым, хорошо одетым щеголем подумал: «Ну почему этим все, а я ничего не могу», - и отвел завистливый взгляд от молодого человека.
 Переступив порог, Сашка, шокированный роскошью прихожей, собрал все свое мужество:
- Помещик Яковлев, князь-то дома? - с гордым видом объявил он камердинеру.
- Нету, - услышал он ответ чопорного камердинера, осмотревшего Сашку с ног до головы, и как будто не верившего словам Яковлева.
- А это молодой князь вышел только что?
- Да нет, он дома, это друг его ушел, князь Белогуров. Доложить о вас молодому князю? - продолжая рассматривать пришельца, поинтересовался камердинер.
       Не вынеся пронзительного взгляда, Алексашка покраснел:
- Нет, - сказал он и быстро вышел из дома.
       Продавать урожай новому человеку никто не хотел и Сашка, опять потратив все деньги, вернулся ясным морозным февральским деньком к жене.
       Елена Олеговна была на сносях. Она, уставшая от одиночества, обрушила на мужа весь свой гнев, сказала, что на свои затеи он больше денег не получит и если хочет жить с ней, так пусть сидит в именье и занимается хозяйством.
       Деваться Алексашке было некуда, и он остался. Но только снег с полей, у него созрел новый план.
       Гнев в народе на поборы для нужд войны со Швецией рос как снежный ком. Крестьяне, не от хорошей жизни бегущие от хозяев в леса и добывающие кусок хлеба разбоем, бояре, недовольные порядками Петра и выросший царевич Алексей, приветствующий старый патриархальный уклад Руси, - все это указывало, что есть в Москве люди, стремящиеся убрать царя, и возвести на трон царевича.
 «И окажись я в нужном месте в нужный час, - размышлял Сашка, - то жить мне не в этой деревеньке, а в таком же доме, в который захаживал я по осени к князю, и ходить не в этих лохмотьях, а в дорогих камзолах да есть из золота. Ведь были на Руси люди такие, воевода Трубецкой при Лжедмитрии, такие же люди убили и самого Лжедмитрия. Да и сам царь Петр пришел к власти, упек Софью в монастырь, а конюхи да потешные, что помогли ему в этом стали первыми людьми в государстве. Нет, пора в Москву, да к царевичу! А как туда попасть?»
       И через две недели, в начале апреля, попрощался с женой и месячным сыном, отправился он в Москву с подводой, груженной мешками с овсом.
       Быстро продав товар, отправил мужика Ефима в деревню, а сам с деньгами остался в Москве, сняв маленькую комнатку на постоялом дворе.
       Побродив пару дней по Московским базарам и кабакам, разузнал, лишь, что царевич живет в Преображенском со всей своей свитой, проводит время в молитвах, что простой люд любит его, и пришел к выводу, что теперь уж он правильно все рассчитал.
       Приехав под вечер в Преображенское, Алексашка потребовал себе комнату в кабаке рядом с хоромами царевича.
       Осмотрев свое новое жилище, он решил, что оно даже лучше, чем ожидал, спустился в зал. Хозяин Сашку принял приветливо, его огромное красное лицо расплылось в сладостной улыбке.
«Еще бы, я ведь заплатил ему за неделю вперед», - подумал Алексашка.
       Он сел за дубовый стол и стал рассматривать посетителей. Его взгляд привлек один сильно пьяный здоровенный детина, который был одет в дорогой добротный выглаженный кафтан. Его длинные прямые светлые жирные волосы, давно не видевшие мыла и воды паклей спадали на плечи.
 Когда подошел хозяин все с той же улыбкой на губах, Яковлев сказал:
- Осетринки и пирогов, ну и кувшинчик вина для аппетиту.
       Хозяин исчез выполнять заказ, а Алексашка смотрел, как пьяный взял кувшин с вином и попробовал налить в стакан. Но вино из кувшина струйкой потекло по столу, и вот эта красная жидкость уже забарабанила о пол. из с него.
       В это время увиденную картину закрыл хозяин, расставляя перед Алексашкой его заказ.
- Кто это? - Тихо спросил постоялец.
- О, - таинственно произнес трактирщик, - это Еварлаков, домоправитель царевича.
В этих словах, в голосе трактирщика, было столько страха и уважения к пьяному, что у Алексашки в голове прошумело: «Спасибо, тебе Господи, это мой шанс».
       Он жевал свою осетрину, причмокивая, отсербывал красное вино, и быстро поглощал пироги, и все это время не отрываясь, смотрел на домоправителя. Тот попытался встать, но ноги его подкосились, и он рухнул на лавку. Алексашка, облизав жирные пальцы, обтер оставшийся на руках жир об одежду, подскочил к пьяному и предложил ему свои услуги. Тот, еле ворочая языком, поднялся, оперся на хрупкое тощее плечо Яковлева, и они медленно вышли из кабака.
       Утром Алексашка подавал холодный рассол новому знакомому и рассказывал о себе, с негодованием передавал свои мученья и беды, которые он терпел по воле иностранцев. А через день, после знакомства с Нарышкиными он ставил свечку в церкви, просил помощи и заступничества у бога в таком деле.
       Очень быстро, благодаря своей услужливости и расторопности, он стал посыльным у самого протопопа Якова Игнатьева, духовника царевича Алексея.
       Часто Сашка захаживал в кабачок с новыми друзьями Еварлаковым и сыном кормилицы царевича Колычевым, где напившись, они заставляли посетителей выкрикивать хвалебные тосты за здоровье царевича.
       А летом 1709 года, перед Полтавской битвой, Протопоп послал Сашку с письмом к только что вернувшемуся из Воронежа боярину Моршину. Сашка после этого незначительного, как ему показалось в тот момент, задания часто стал посещать разные дома, доставляя письма. Он понимал, что затевается что-то противозаконное, то о чем он мечтал в деревне, и для пущей важности, менял одежду, переодеваясь то дьяком, то купцом, а то и надевал камзол да цеплял шпагу, вот только зачем, он и сам не знал, фехтовать совсем не умел.


Глава 32

       Конная прогулка более часа вдоль Яузы по утренней прохладе притомила коней, друзья осадили горячих жеребцов и уселись на траву.
       Иван осмотрелся вокруг.
       Над обрывом, утопая в июльской зелени, стояло сухое дерево. В лучах утреннего солнца оно казалось как в ореоле. Старое, засохшее дерево, озаренное солнцем, было нелепым на фоне молоденькой березки.
 «Боярин Моршин так же смотрится рядом со своей женой», - подумал Иван, прислушиваясь к шелесту молодой листвы, - «Он вот так же согрет теплом царя, как это сухое дерево солнцем, но жить ему полной жизнью не дано. Он стар, она юна. Любовь-это страсть, а страсть - удел молодых. Человеческая жадность и глупость беспредельна. Неужто боярин не понимает, что старость и молодость рядом быть не может».
- Ты что молчишь? - спросил Алексей Ивана.
- А что, тетушка, Дарья Прокоповна, жалеет, небось, тебя? - на вопрос друга ответил Иван.
- С чего бы это ей меня жалеть? - удивленно спросил Алексей.
- Слава, Алешка, приходит с кровью. Пока эта жидкость не хлынула наружу, слава тебя не укроет своим мягким, полным нег пологом. Но стоит хоть одной красной капле вырваться, будь то рана, полученная на дуэли, иль в сражении за царя и отечество, ты тут же становишься героем. Твое имя с трепетом передают барышни из уст в уста, ты становишься желанным в любом доме. Так, что молодой герой рядом со старым мужем имеет все шансы на успех. А от жалости до любви такая дорожка короткая.
- Иван, ты забыл, что старый муж - мой дядя, который приютил меня, - краснея и смущаясь, произнес Алексей.
- Да, но ради такой красавицы! Нельзя сравнить море с ручьем, а молодость - безграничное море страсти. И в этой страсти я согласен быть молодым воробьем, чем старым орлом, - он рассмеялся. - Ну не злись, - толкая в плечо и заливаясь смехом, продолжил Иван, - преждевременно старятся от злости.
- Прекрати Иван, лучше скажи, как мне вернуться в армию.
- Нет ничего проще. Через неделю с Пушечного двора отправляется в Слуцк, куда движется армия Шереметева с порохом и пушками обоз, возглавляет его капитан Ерофеев, мы встречались в доме у князя-кесаря по службе, я с ним поговорю, он возьмет тебя с собой. Вдвоем в дальней дороге веселей.
- Согласен, - с нескрываемой радостью крикнул Гуков.
- Я иногда думаю, зачем я пришел в эту жизнь? Что мне надо сделать? Деньги добывать? Они дают власть и уважение, но счастье на них не купишь. Любовь за деньги переходит в ненависть. Кажется, любит человек тебя, а оказывается, терпит за то, что даришь дорогие подарки, покупаешь вкусную еду. И не замечает сам, как эта зависимость от тебя сначала вызывает раздражение, а затем каждое твое появление в его доме сопряжено с муками, с ненавистью, что готов швырнуть в тебя все подарки и послать тебя, благодетеля, подальше. А уважение, оно ломаного гроша не стоит, всегда в глаза говорят одно, а выйдешь за дверь, как тебя проклинают из зависти.
- Хорошо тебе рассуждать о славе, любви и деньгах. Тоже мне философ выискался. Прямо Аристотель, - с укором в голосе вымолвил Алексей, - у тебя есть и деньги и имя. Ты с этим родился, князь Белогуров. А пожил бы хоть пару дней в моем родовом именье, где в доме кроме деревянных лавок ничего нет, штукатурка сыплется на голову. Сто лет без ремонта стоит. Отцу моему не до хозяйства. Отец к обеду уже пьян, да по девкам глазами бегает. И хозяйство-то восемнадцать дворов. Ничего хорошего я в этой жизни не видел: ни денег, ни славы, ни любви.
 - Ничего, добьешься еще всего. Найдет тебе дядя выгодную партию. Женишься.
- Да ты ж только что говорил, что за деньги не то, что уважать перестанешь, презирать начнешь. Ну и потом, женюсь на мешке с деньгами, которая в этой жизни только кисель сербать умеет, да еще не дай бог рябая или кривая.
 Иван рассмеялся:
- Любовь и деньги несовместимы. Или любовь или деньги. Но поверь мне, между любовью и деньгами все же выбирают деньги. Они скрывают и кривизну и уродство.
- А ты бы что выбрал?
- А я вообще жениться не буду. Не по мне это, - звонко рассмеялся Иван, - женщины – легкомысленные создания и никогда не знают, чего хотят. Главное, никогда не выполняют то, о чем их просят. Вспомни Пандору. Как прекрасно жила она с мужем Эпиметеем, пока любопытство не взяло над ней верх, и она все-таки открыла запретный ларец. И что? Выпустила на волю все бедствия и несчастья, болезни скорбь, боль.
- Но ведь вылетела из ларца и маленькая птичка Надежда, - возразил Алешка.
- Да, но она так мала.
- А еще есть вера и любовь, - ответил Гуков.
- Может где-то и есть, - возразил Иван, - но даже великие богини Афина, Гера и Афродита и те подвластны искушениям. Их желание быть самой, самой стало причиной гибели двух великих государств. Погибла Троя из-за яблока раздора и из-за хитрости Афродиты.
- Из-за продажности Париса. Именно он отдал яблоко с надписью «Прекраснейшей» Афродите в обмен на то, что Афродита пообещала ему помочь захватить прекрасную Елену. И за это Афина и Гера возненавидели Париса, Трою и всех троянцев.
- Да, но ведь Троянская война все же началась после того, как из Спарты от мужа Минелая, Парис уговорил бежать Елену с ним в Трою, - сказал Иван.
- Женщин так легко уговорить, - усмехнулся Алешка, - они выслушивают наши комплименты, сами не подозревая, что все это для того, чтобы мы могли добиться своего. И почти всегда мы говорим одно, а думаем другое, но добиваемся при этом того, чего хотим. Иногда мы выдаем желаемое за действительное.
- Из-за женщин гибли целые народы, пусть даже из-за прекрасных.
- Ты тоже, не задумываясь, из-за прекрасных женщин подставлял свою грудь под чужую шпагу, - весело парировал Алешка.
- Ладно, ладно, чего не сделаешь ради прекрасных глаз, сладких губ, - смеялся Иван.
- Вот и весь спор. А ты все твердишь, что женщины не способны понять, не способны быть верными, не способны уступить. Да мы об этом и не думаем, когда бросаем вызов противнику из-за того, чтоб завоевать хотя бы ее улыбку.
- Но при этом лишаем жизни другого такого же несчастного, который тоже мечтает о победе и о награде – благосклонности прекрасной незнакомки. Так что прекрасные женщины приносят только несчастья. Из-за них нет покоя. Или от ревности сойдешь с ума или убьет соперник. Так что выбирай, Алексей, лучше деньги.
- Я подумаю над твоим предложением, - грустно произнес Гуков, - пора возвращаться.
       Взбодренные утренней прохладой и быстрой скачкой друзья расстались у царских конюшен. Алексей жил теперь надеждой о встрече с братом, а Иван думал о предстоящем вечернем приключении.
       Вернувшись домой, Иван позавтракал, и приказал Степану отправится на рынок и купить самый простой камзол, которые носили мелкие помещики и посадские люди.
       Степан, озабоченный заданием хозяина, так и не смог понять, зачем князю понадобился такой маскарад, но, вернувшись через несколько часов, положил перед Иваном Сергеевичем два камзола. После примерки, выяснилось, что один, бардовый, мал на князя, но зато в самую пору Степану.
 - А сознайся, Степан, ты нарочно его купил? Серый почему-то мне как раз, - сказал Иван.
- Да что вы, Иван Сергеевич, я просто не знал, какой на вас будет. Выторговал два на те деньги, что вы дали мне.
- Ладно, - смеясь, ответил Иван, - забирай.
       Глаза у Степки загорелись, он схватил камзол и выскочил из комнаты.
       В семь часов, облачившись в простенький камзол, Иван вышел во двор. Дворецкий, чуть было не разразился бранью, что кто-то прошмыгнул мимо него в дом, с трудом узнавая хозяина, в этом одеянии.
- Что это значит, Иван Сергеевич? - пробурчал он, - куда это вы в таком виде на ночь глядя, время разбойников наступает. Людишек в Москве сейчас столько развелось, только и слышно, того прибили, того раздели.
- Да не ворчи, Тимофей, - ответил Иван. - Напугал, - и рассмеялся. - Я тут на лавке посижу, а ты скажи Степану, чтоб пистолет зарядил и принес.
- Да возьмите с собой Илью и Степку хотя бы.
- Уймись и выполняй, что сказал.
       Тимофей поплелся в конюшню, где сидели Илья и Степан.
       Вскоре из конюшни вылетел Степан и побежал в дом, а через пять минут ординарец протягивал пистолет князю.
       Засунув его за пояс, под камзол, Иван вышел со двора.
 Солнце совсем село, сумерки быстро сгущались, поглощая все вокруг, когда он подошел и укрылся в тени вяза у ворот дома боярина Моршина. И только Иван застыл в ожидании, как дверь дома отворилась, и оттуда вышел вчерашний дьяк.
«А вовремя я явился, дьячок-то раньше пришел».
       И Иван, как тень последовал за дьяком. Тот двигался осторожно, постоянно оглядываясь.
 «Чего же ты боишься, божий сын? А куда мы идем? Вон уже и очертания Кремля в сумерках видны».
       Но они пошли дальше. Крест и золоченая главка Спасского собора Заиконоспасского монастыря в последних лучах заходящего солнца казались еще более величественными. Перед монастырем размещался иконный ряд на Никольской улице, отсюда и название монастыря, основанного при Борисе Годунове. Но свою известность он получил в 1687 году, когда здесь разместилась греко-латинская школа, со временем преобразованная в Славяно-греко латинскую академию. Первыми преподавателями в этом заведении стали монахи Заиконоспасского и Богоявленского монастырей. При входе в академию всегда горела свеча, освещающая надпись, сделанную на латыни: «Не себе, а другим».
 «Аж дух захватывает от красоты. И впрямь он служитель божий, а я уж напридумывал себе заговор», - подумал Иван.
       Тем временем дьяк опустился на лавку у ограды рядом с протопопом. Иван, тихо подкравшись, стал за углом, в тени от выступа колокольни.
 Видеть он не мог, но слышал прекрасно все, о чем говорили священнослужители.
 - Сколько раз, я тебе говорил, Сашка, не надевай рясу, чай не на маскираде, - сказал незнакомец.
- Да так же удобней, никто ничего не заподозрит, мало ли зачем священнослужитель заходит, милостыню на храм собираю, - ответил дьяк.
- Ну что всех обошел? - спросил протопоп.
- Да, в субботу к ужину все будут в Преображенском. Я даже новых нашел. Два помещика в моем трактире остановились, так они тоже считают, что Меньшиков захватил возле царя место царевича, что если царевич взойдет на престол, иностранцев выгонит, то храмы вернет, религию воскресит. - При этих словах протопоп оживился и промолвил:
- Я за воскрешение религии только и молюсь, пропив той ереси, что сейчас творится на Руси. За святое Христово дело и жизнь свою готов отдать. Протопоп Троицкий тоже с нами, мы с ним прибудем к царевичу на вечернюю литургию завтра, да на утренней службе в субботу помолимся с Алексеем Петровичем.
- А для пущей верности, - продолжал Сашка, - я, отец Яков, сказал всем, чтоб людям, которые в Преображенском у ворот стоять будут, говорили такие слова «Дело Христово». Только после этих слов их пропускать их.
 «Дело Христово, говоришь», - подумал Иван.
- Завтра, с утра, отправишься в торговые ряды, в питейный погреб, найдешь там хромого Пантелея и скажешь, чтоб поутру в субботу доставил в Преображенское шесть бочек хорошего вина. Думаю, хватит царевичу на неделю. Сам поутру в субботу тоже прибудешь туда. А сейчас ступай. Поздно уже.
       Протопоп встал и медленно пошел в сторону монастырских келий. Поднялся и Яковлев, вышел со двора монастыря. За ним последовал Иван.
       Миновав Воскресенские ворота, главную аптеку, разгульную корчму «Казанка», где в молодые годы бывал сам царь, откуда через открытые двери на улицу струился запах винных паров и мясных закусок, навивая на Ивана воспоминания о веселых пирушках и друзьях, которых уже нет в живых.
       Они шли быстро по грязным улицам, без конца сворачивая с улицы на улицу. Вышли окольными путями к охотному ряду и в Обжорном переулке Сашка исчез за дверьми трактира.
«Почему он так петлял, сюда же есть дорога короче, - и Белогуров засмеялся, - для пущей важности. Я покинул дом, из окон которого было видно колокольню Заиконоспасского монастыря, пошел к боярину почти на Арбатскую площадь, вернулся в монастырь с другой стороны, а затем покинул его, чтоб проводить какого-то лжедьяка до трактира. Ну и покрутился же я!»
 Он вошел в трактир. Алексашки среди посетителей не увидел. «Значит он постоялец», - подумал Иван и вышел из пропахшего винными парами помещения.
«Вернусь-ка я домой и лягу спать», - подумал Иван.
       Вдруг через десяток шагов Иван услышал за спиной какой-то шорох. И в этот же миг на его обеих руках повисли два мужика. А третий появился перед князем как из-под земли:
- Ну что ж, милый человек, ты выпил, закусил, куда ж ты так теперь спешишь? А вот нам не за что. Не найдется ли у тебя гривенничка и для нас?
       Это говорил хриплым голосом здоровый мужик с выбитыми передними зубами, весь в лохмотьях и с огромной дубиной, служившей ему, по-видимому, костылем днем, когда он на паперти просил милостыню, а вечером орудием для нападения, устрашения и защиты. Детина медленно шел к Ивану.
       Двое других крепко сжимали руки Белогурову. Иван стоял неподвижно и спокойно, он не старался вырваться, чем привел в бешенство главаря.
- Ты что ж молчишь? Аль общество тебе наше не нравится? Иль наши доводы не убедительны, - сказал он и пригрозил дубиной.
       Иван дождался, когда тот подошел почти вплотную, оперся на державших его, подпрыгнул и со всей силы стукнул ногами нахала в живот. Тот отлетел на несколько шагов, уперся в стену дома и по ней сполз на землю. Иван быстро освободил правую руку, на которой висел хлипкий бродяга, а затем, кулаком двинул застывшему в недоумении последнему грабителю. Но первый, осыпая проклятьями Ивана и ища глазами в темноте дубину, поднимался на ноги. Выхватив шпагу и пистолет, князь сделал шаг назад.
- У каждого свои доводы, - наводя на главаря пистолет, спокойно произнес он. Бродяги бросились бежать.
       Иван пистолет сунул за пояс, но шпагу в ножны вкладывать не стал. Так со шпагой в руках он дошел до самого дома, боясь, что кто-то опять застанет его врасплох, только закрыв за собой калитку, вложил ее в ножны.


 Глава 33

       На рассвете Иван, собрав все свое мужество, уговорил себя подняться, окатил себя ушатом холодной воды, чтоб окончательно проснуться, позвал Степана и стал одеваться.
- Сейчас, Степан, отправимся в питейный погреб, что в торговых рядах. Я тебе покажу одного человека, затем покажу где живет, - говорил Иван ординарцу, - ты, главное, хорошо запомни его, потом скажу, что делать завтра будешь.
 Степан стоял в растерянности, таинственность предстоящего дела его пугала, но в то же время глаза его заблестели от предстоящего приключения. И он крикнул:
- Я побежал одеваться.
- Да не вздумай брать оружие, а то обвешаешься пистолетами как новогодняя елка игрушками, - крикнул Иван.
       Князь надел неприметный вчерашний камзол, съел на кухне вчерашнюю кулебяку с капустой, запил квасом и кликнул Степана.
       Дорога до верхних торговых рядов не заняла много времени. Они вошли в питейный погреб, сели за стол в просторной харчевне, заказали молодому трактирщику курник да кувшин молока, чем очень удивили его и принялись ждать появления незнакомца. Курник исчез с тарелок, молоко выпито, а Сашка все не являлся. Иван подозвал трактирщика.
- А где мне найти Пантелея? - спросил Белогуров у трактирщика.
- Да, сейчас позову.
       Вошел пожилой сильно прихрамывающий на левую ногу седой, огромный, похожий на шкаф, мужчина. Верхняя одежда его была сшита из «бумажного бархата», так в ту пору называли плис, хлопчатобумажную ткань, привозимую из Польши.
       Он колко глянул на Ивана, затем на Степана и плюхнулся рядом с ними на табурет.
- Ну, чего надо, - спросил вошедший.
- Вот, порекомендовал мне один приятель твое вино, - сказал Иван, - хотел бы купить у тебя бочку.
 Пантелей взглянул пристально на Белогурова и спросил:
- А деньги-то у тебя есть?
Тот улыбнулся и ответил:
- Да на бочку хорошего вина найдутся. Так что предложи нам на пробу пару вин.
Пантелей удалился.
- Да, Иван Сергеевич, озадачили вы его, - сказал Степка.
       Быстро вернулся Пантелей с двумя кувшинами и поставил их перед посетителями. Иван налил в стакан, сделал несколько глотков, затем налил из другого кувшина, опять отпил, застыл на минуту и вымолвил с видом знатока:
- Вот это красное, пожалуй, завтра он заберет, - Иван указал на ординарца, - сколько?
       Пантелей стоял в раздумье. Он впервые в жизни не мог назначить цену. Если б перед ним стоял богато одетый господин, он точно бы сказал сколько, но перед ним стоял посадский человек, который сразу брал целую бочку дорогого для посадского вина. «Что-то тут не так», - подумал хозяин. И в слух произнес:
- Но это очень дорогое вино.
- Так сколько же оно стоит? - раздраженно спросил Иван.
- Два червонца.
Иван улыбнулся.
- Завтра ты их получишь.
       И оба остались довольны сделкой. Иван, что выяснил, туда ли он попал, а Пантелей, что продал бочку сразу и получит немалые деньги. Да и правду сказать, на два рубля больше взял. Последнее обстоятельство более всего радовало трактирщика.
       В это время дверь открылась, и вошел Яковлев.
Иван обернулся на скрип двери, и быстро отвернулся, наступил Степану на ногу.
       Одет Сашка был в простенький зеленый кафтан. Он внимательно окинул трактир, увидел двух посадских, один из которых сидел спиной к вошедшему. Ничего подозрительного… И Сашка сел за стол в самом темном углу комнаты.
 Степан внимательно посмотрел на раннего посетителя, Иван расплатился с Пантелеем и сказал:
- Так, когда забрать?
- Когда угодно, сегодня, завтра.
Выйдя на улицу, князь спросил у ординарца:
- Запомнил?
- Да, - утвердительно ответил Степан.
- В любом виде узнаешь? А то он как скоморох, очень любит наряды менять. Сегодня посадский, завтра может и дорогой костюм одеть, иль нищим облачиться.
- Этого я узнаю, - сказал Степка и добавил, - И ряб, да божий раб; и гладок да гадок.
       Подойдя к трактиру, где остановился Яковлев, Иван сказал:
- Завтра на рассвете вы будете ждать, когда он выйдет из дверей, затолкнете его в карету, наконец-то она пригодилась, завяжите ему глаза и привезете во двор, поместите его в медуше.*
- Долго держать? - спросил Степан.
- Долго, Степан, долго, пока не скажу. Глаза развяжите только в медуше, руки и ноги свяжите, есть давать и ждать пока я вернусь. Все понял?
- Да, завтра на рассвете, - ответил ординарец.
- Пошли.
       Дома, облачившись в привычное свое убранство, Иван позвал к себе Степана, Илью и Никанора.
- Завтра отправитесь все со Степаном, будете делать, что он велит, и чтоб тихо, чтоб никто из случайных людей ничего не заметил. - Слуги переглянулись, - освободите место в медуше для нашего «гостя», как короля содержать. И в тоже время поменьше перед ним мелькать, чтоб вас он не запомнил. А сейчас, Никанор, давай обед.
Слуги вышли из комнаты, а Иван сел за стол и стал писать письмо Дмитрию.
«Дмитрий!
       Ты дорог мне. Твоя дружба научила меня по-другому смотреть на мир, в котором я почти разочаровался.

*Медуша - нижняя часть дома, помещение для хранения продуктов.

Рядом с тобой я понял, что еще можно любить и верить.
И за это очень тебе благодарен. Но если со мной что-то случиться, то знай, существуют люди, которые хотели бы видеть на престоле царевича Алексея.
Здесь замешан и Алешкин дядя. Об этом узнал я, теперь знаешь и ты. И ты должен все сделать для того, чтоб об этом узнал и царь.
       Твой друг Иван»



«Несуразно написано, - подумал Иван, - но зато все».


Глава 34

 Первые лучи солнца Иван встречал у окна. Он видел, как из двора выехала карета, запряженная всеми четырьмя лошадьми, что были у него, на козлах важно восседал Илья.
 Подъехав к трактиру, все замерли. Степан дал последние наставления:
- Быстро, все должно быть, быстро, чтоб из трактира никто не вышел. Как только он выйдет, я свисну, ты Илья подъедешь к дверям, я стану у дверей, Никанор откроет дверцу, когда вы с ним поравняетесь, мы втащим его в карету, - Степан перекрестился и направился к дверям трактира.
       Степан продрог от утренней прохлады, восходившее солнце пряталось между домами, его косые лучи еще не грели. Но вот оно прорвалось и ослепило его глаза, в этот момент дверь со скрипом отворилась, и на пороге появился Яковлев в костюме посадского человека. Направляясь в сторону конюшен, он услышал за спиной свист и грохот приближающейся кареты. Быстро повернулся и почувствовал, как влетает в карету. Опомниться не успев, он услышал, как закрылась дверца кареты и крик: «Гони!».
- Что это значит? - спросил Сашка, отталкивая Степана, который обшаривал его, ища пистолет.
- Как тихо все прошло, - произнес Степан, - я думал он сопротивляться будет, а он, - Степан с Никанором рассмеялись, Яковлев сидевший между ними на полу, сделал попытку открыть дверку, но получил резкий удар в бок, - что вы, барин, не надо, - произнес Степан, наводя пистолет.
- Отпустите меня, я вам хорошо заплачу, а то могу отправить к себе в именье, будете там жить, работать не будете, вы ведь холопы, а там будете есть со мной, за одним столом сидеть! - взмолился Сашка.
- Да молчи, - одернул его Степан. - Уж больно много обещаешь. - Он достал из кармана полотенце. - Завяжи-ка ему глаза.
 Никанор завязал глаза.
« Ну вот, моя жадность меня и погубила. Сидел бы в своем именье, ел бы, пил вдоволь, богатство до добра никого не доводило, - думал Алексашка, - был кто я, бедный как церковная мышь ремесленник, счастье мне улыбнулось, жена, именье, сын родился, что еще надо, а нет же, в золоте походить захотелось, человеческая жадность беспредельна! Выберусь отсюда, Господи, отстою тебе всю вечернюю на коленях, пожертвование на храм дам, к жене и сыну вернусь!»
       Карета остановилась, дверь распахнулась, Алексашку под руки вывели и завели в дом. Они спустились по деревянной лестнице. В нос Сашки ударил запах копченого мяса, он догадался, что в погребе. В это время услышал, как его похититель говорил кому-то:
- Все тихо, он даже не разу не крикнул.
Другой, незнакомый голос сказал:
- До моего прихода... Имя твое, - сказал незнакомец, и Сашка понял, что это обращаются к нему.
- Яковлев, Александр Сергеевич, помещик. Кто вы, - зачем я вам, я бедный помещик, за меня не заплатят много, - дрожащим, не ждущим ответа голосом спросил он.
- Да нужны мне твои деньги, - звонко рассмеялся незнакомец, - я, человек, который хотел бы сегодня отужинать с царевичем. Глаз с него не спускать. Свяжите его, а лучше на цепь, ту что в конюшне с замками, да к колонне.
- Сейчас, - ответил похититель.
 Алексашка услышал, как по лестнице похитители поднимались наверх. Он быстро хотел снять повязку с глаз, но тут же опустил руки, услышав у самого уха:
- Не надо. - Сказал знакомый голос его похитителя, и дуло пистолета уперлось в бок Яковлева.
       Сашке вместо пояса надели стальной круг, закрыли на замок, другим замком пристегнули к колонне посреди медуши цепь, соединявшую его с колонной.
- Я что ж Жучка какая - пробурчал он, - за что ж меня на цепь?
       Но Степан ничего не ответил, поставил на бочку подсвечник с зажженной свечой и вышел прочь, закрыв лаз, и оставив Сашку в полном одиночестве.
 Поднявшись к себе в комнату, Иван достал дорогой, расшитый золотом камзол, светлый парик, ботфорты.
- А может на этот сход надо явиться в дедовской косоворотке? - произнес он вслух и громко рассмеялся.


 Глава 35

       Выйдя к обеду на крыльцо при полном параде, он осмотрел приведенную из конюшни кобылу. Накинул черный плащ, чтоб скрыть дорогой камзол от лесных людишек. Иван увидел, что Степан пристегнул сумку с пистолетами к седлу.
- Не забудь забрать вино у трактирщика. А как там наш гость? Поставь-ка и ему кувшинчик вина да закуски. Я все-таки его приятного ужина лишил. И глаз с него не спускать.
- Иван Сергеевич, может и я с вами, - с тревогой в голосе спросил Степка.
- Да нет, я сам.
       И Иван выехал со двора.
       Вот уже и каменная стена с башнями и воротами Китай-города осталась позади. Молодая резвая лошадь быстро вынесла Ивана за Москву. Грунтовая дорога лежала средь березовой чащи, где-то пели птицы, их трели прерывала кукушка, ей отвечала малиновка, Иван наслаждался скачкой и этой лесной птичьей неразберихой. «Как купцы в торговых рядах, перебивают друг друга», - подумал он.
       Дорога резко повернула вправо и перед всадником открылась голубая гладь Яузы. Она светилась и переливалась на солнце. Посредине на небольшой лодке рыбаки тянули невод.
 Впереди показалась подвода с бочками.
«Не вино ли это, что хромой Пантелей отослал во дворец? Долго ж на такой кляче еще везти будут, могут и не поспеть к званому ужину», - обгоняя подводу, подумал Белогуров.
       И вот на горизонте показалось Преображенское. Подъезжая ближе, на околице он взглянул на развалины потешной крепости, напоминавшие о жарких баталиях, проходивших в первые годы создания Преображенского полка, в котором уже семь лет и он служил.
       У каменных ворот Иван увидел, как остановилась карета старый камердинер, открыл дверцу, показался... «Боярин Морщин прибыл», - тихо отметил Иван, приостановил коня и опустил на лоб треуголку. Он проехал мимо боярина, дающего указания своему камердинеру и не обратившего никакого внимания на всадника.
       Иван направился в трактир. Он вошел в зал, где когда-то Яковлев знакомился с домоправителем царевича Еварлаковым. Трактирщик отвел ему лучшую комнату, Иван попросил принести ему туда буженины да вина и стал подниматься по скрипучей лестнице.
       Комната ничем особенным, кроме дорогой цены, не отличалась от трактиров, в которых приходилось останавливаться Ивану. Такая же кровать, те же табуреты и дубовый стол.
       Иван снял плащ, взял кусок мяса, налил в стакан вина и стал размышлять:
- Вот я и у цели, искатель приключений, но моя задача усложнена, Моршин меня узнает сразу, если, конечно, увидит. Так что надо все сделать, чтоб затеряться в толпе и не попасться ему на глаза. Ведь как говориться, чтобы чего-то добиться - надо побеждать, а чтоб побеждать - надо верить в победу. И если я допущу хоть какую-то ошибку, то в лучшем случае меня пристрелят сразу, без дыбы. - Зазвонил колокол. - Пора, уже к вечерней звонят. - Он отхлебнул вина и закусил бужениной.
       Подойдя к Преображенскому дворцу, Иван увидел у ворот двух больших молодых мужчин в дорогих камзолах. Они оценивающе глянули на князя, и преградили ему путь.
- Дело Христово, - произнес магические слова Иван, те сразу расступились.
- Опаздываешь, все уже за столом в большой зале - ответил один из охранников, - через сенник пройдешь, затем по переходу, подымишься по лестнице, и через комнату.
       Иван, ничего не говоря, пошел через двор к крыльцу дворца.
       Он вошел в огромную комнату. Столы, сдвинутые в один ряд и заставленные множеством яств. В это время говорил высокий молодой человек, сидевший во главе стола. Иван вскользь взглянул на него. Все заворожено его слушали, и Иван быстро присел с самого краю, оставшись незамеченным для окружающих.
- Так вот, - продолжал тот, - я очень рад, что в этой зале собрались мои лучшие друзья разделить со мной этот скромный ужин. Отец Корова, - обратился он к грузному мужчине средних лет, - ты помнишь как мы с тобой, с Жибандой и Молохом скромно ужинали в воскресенье. - При этих словах тот, к кому обращались, почесал затылок, - да, попало тебе тогда, но ведь ты сам виноват. Со мной спорить решил, как скучно нам тогда было, может, если б было как сейчас, так и драки б не было. Я хочу сказать, давайте выпьем за нас всех здесь собравшихся.
 Со всех сторон послышалось «Да здравствует царевич!»- и говоривший с довольным видом выпил из фужера золотистое вино. Все последовали его примеру. Иван осмотрелся, он заметил, что боярин сидит с ним в одном ряду, рядом с царевичем, очень далеко и следовательно, оборачиваться и отводить глаза от Алексея кроме как в тарелку он не должен. Это обстоятельство успокоило Ивана, и он взглянул на царевича Алексея.
       Высокий девятнадцатилетний царевич с вьющимися, спадающими на плечи волосами поддел на вилку кусок осетрины, и готов было положить ее в рот, но вдруг он кому-то крикнул:
- Молох, ты скажешь, может быть, что-то? Даю тебе слово.
       Поднялся молодой человек лет двадцати пяти, в белом парике и голубом камзоле, его глаза смотрели прямо в глаза царевичу:
- Мы собрались здесь для того, чтоб выразить свою преданность вам, наш дорогой и любимый Алексей Петрович. Мы очень польщены той честью, которую вы нам оказали, пригласив к себе. И я думаю, меня все поддержат: Виват царевичу!
       И все подхватили «Виват!»
       Иван допил фужер за здоровье царевича. «Если каждый раз будем выпивать по стакану, и каждый следующий тост будет за здоровье царевича, я долго так не выдержу. Надо закусывать, чем нас тут царевич потчует?»
       А на столе было все заставлено блюдами: осетры, говяжья грудинка, икра и рядом блины, рябчики, заяц и куропатка в сметане, фазан с грибами, поросята под белым соусом, баранья грудинка. Кувшины с венгерским, бургунским волжским вином, водка тминовая и анисовая, вишневка и монастырский мед.
 Иван склонился над тарелкой, поглощая куропатку. Как у самого уха услышал голос соседа:
- Хорошо здесь. Я даже и предположить еще три дня назад не мог, что увижу царевича Алексея, а что за одним столом с ним есть и пить буду, это выше моих сил.
- Да, я тоже так же счастлив, - ответил ему Иван.
- Позвольте представиться, - продолжал незнакомец, - помещик Квасцов Савелий Пантелеймонович.
- А я, - ответил Белогуров, - сын боярина Соболевского.
       Сумерки поглощали комнату, придавая ей зловещую таинственность. Лакеи в ливреях принесли канделябры, зажгли свечи.
- Ну что ж, Нарышкины, кто скажет, давай ты, Алексей.
 Разгоряченный выпитым, Нарышкин первым стал говорить о том, зачем они собрались:
- Дорогой наш государь, Алексей Петрович! Я вчера был в Москве. Страшно ж по улицам ходить! Сплошные иностранцы и иноверцы! Житья ведь от них нет! Того и гляди, голод начнется, все война съела! Прекрасная наша Русь разорена! Сколько ж это будет продолжаться! Заступник ты наш!
- Прекрати, - крикнул Алексей. - Царь, мой отец знает что вершит! А под Полтаву я не поехал, потому что болел, знаешь ведь все!
- Да, милостивый государь, ты для нас царь, - продолжал Нарышкин, - за твоим столом сидят бояре, князья, а рядом с Петром конюхи да стряпчие, - он упал на колени, - будь заступником нашим пред Богом!
       Но то, что произошло далее, поразило Ивана. Царевич вскочил, подбежал к стоящему на коленях Нарышкину и вцепился ему в волосы. В комнате воцарилась тишина. Все застыли с полными ртами.
- Ты меня просишь о заступничестве, - таща за волосы, произнес Алексей, - а кто за меня заступиться перед батюшкой, - его глаза налились кровью и наполнились страхом, - говорить крамольные речи... Молчи ирод, злодей пронырливый, заступничества ему!? Да за такие речи висеть нам на дыбе! Молчи, христопродавец.
       Моршин, возле которого все это происходило, попробовал их разнять.
- Пошел вон, боярин, - услышал он в ответ, затем Алексей отпустил волосы, схватил блюдо с зайчатиной и вывернул его на Моршина. Соус потек по камзолу боярина, тот с гневом в глазах выскочил вон из зала.
- Колычев, проследи, чтоб он не исчез, - крикнул Алексей, и сын кормилицы царевича исчез за дверью вслед за боярином, - А мы продолжим.
- Милостивый государь наш, Алексей Петрович, я, на правах вашего духовника призываю вас к миру и спокойствию, - сказал протопоп, и Иван сразу узнал голос собеседника Яковлева, - мне кажется, у вас был сегодня трудный день, долгая беседа с протопопом Троицким, приготовления к ужину. Не хотел бы вы прилечь на часок отдохнуть.
 Изрядно захмелевший за час царевич согласился.
- Проводите меня, Вяземские.
 Два брата встали из-за стола, взяли царевича под руки и направились в его покои.
 - Ну, теперь поговорим о том, зачем мы здесь собрались, - продолжил протопоп - Здесь присутствуют уважаемые люди, которым опостыло все, что твориться на Руси. Это богохульство на каждом шагу, отрицание традиций наших отцов и дедов, попрание церковных законов и святынь - все это ведет к вымиранию нашей страны. И сейчас, когда царь ведет эту бессмысленную войну, мы должны сделать свой выбор в пользу законного единственного наследника. Я видел нашу царицу, Евдокию Федоровну, заточенную в монастырь, так вот она благословляет нас на наше нелегкое дело.
       Гул восторга прокатился по залу.
- За здоровье царицы-мученицы нашей! - Раздалось со всех сторон.
       Хорошо захмелевшие присутствующие пришли такой восторг от слов протопопа, что Ивану показалось, будто весь этот шум уже вырвался из дворца и несется по полям и чащам прямо в окна Преображенского приказа*.
- Это же протопоп Яков, - услышал Иван шепот соседа,- духовник царевича.
- Да, - уверенно подтвердил Иван, хоть в первый раз видел духовника, - и правильно все сказал.
       В этот момент князь увидел, как по залу к ним двигается незнакомый огромный человек. Хмельные глаза его блестели, он покачивался из угла в угол.
- Я, Еварлаков, вам может что надо? - спросил он. - Что-то лица мне ваши незнакомы. Вы кто?
Иван собрался и спокойно промолвил:
- Сын боярина Соболевского, он, - Белогуров указал на соседа, - помещик Квасцов. Нас Яковлев пригласил.
- Алексашка! - радостно воскликнул Еварлаков, - а где ж он сам? Что-то невидно.
- Видел вчера его с какой-то кралей в кабаке, - сказал князь, - знать не смог он.
- Баба? - громыхнул Евраков, его глаза горели гневом. - Ну появится, этот пройдоха здесь! Баба ему нужнее царевича!
- А что далее будет? - спросил Иван своего нового знакомого.
- Кто его знает, - ответил Евраков, - опять поговорят, напьются и поваляться спать где попало. А
тут действовать надо. Отравили же Арескина, сторонника Якова Стюарта - претендента на английский престол его недруги. Своего усадили. Так вот и нам бы этого антихриста убрать, - при этих словах Квасцов перекрестился, Евраков улыбнулся такой злой улыбкой, что Иван вздрогнул. - Так вот, - продолжал незваный собеседник, заговорчески понижая голос и переходя на шепот, - вы не знаете что ли, когда поехал наш царь батюшка Петр Алексеевич с посольством за границу, его там и подменили, нам немца прислали, а нашего-то убили. А вы думаете, с чего бы это у него немка в полюбовницах была, а наша царица от глаз в монастыре скрыта. - На глазах у пьяного вы ступили слезы. – Ну ничего, скоро наш царь с божьей и нашей помощью, на престол взойдет, ух и заживем тогда.

Преображенский приказ - административное учреждение, ведавшее делами по политическим преступлениям.
В это время в зал вошел боярин Моршин в другом чистом камзоле.
- Послушай, милый человек, - сказал Иван, - как бы мне выйти не надолго по нужду надо.
- Выйдешь через дверь, - и незнакомец указал на противоположную от той двери, куда все входили, - там лестница, спустишься в переход, а там - выход на заднее крыльцо.
       Иван низко опустил глаза и выскочил в дверь. Он оказался на заднем дворе. На улице совсем стало темно, тучи закрыли луну, ничего не видно.
«Как же выбраться из этого змеиного кубла?» - подумал он и пошел вдоль дворца.
       У выхода из ворот стоял охранник.
Иван поравнялся с ним и приказным тоном произнес:
- По поручению князя Вяземского пригнать карету для боярина Моршина.
       Охранник отступил, Иван быстро вышел со двора и пошел в трактир.
 Трактирщик, мечтавший заработать на богатом постояльце, в недоумении произнес:
- Куда же вы, на ночь глядя? Разбойников полон лес.
- Бог не выдаст, свинья не съест, авось пронесет.
       Внимательно всматриваясь вперед, Иван карьером мчался в Москву. Светало, когда он подъехал к сторожевым воротам. Кинув охраннику рубль, чтоб тот открыл рогатку, помчался он по Москве. Князь стал стучать в ворота дома. Сонный Тимофей отворил ворота. За ним подбежал Степан и взял лошадь под уздцы.
- Степан, как пленник?
- Да спит, наверное. Покормили, напоили, все как вы велели.
- Завяжете глаза и доставите на то же место где взяли прямо сейчас. А я спать. Буди, Тимофей всех.
       И они пошли в дом. Степан помог хозяину раздеться. Иван упал на кровать и сразу заснул.
       Через час Яковлев снял повязку и увидел, что стоит на том же месте, где вчера его втолкнули в карету. Стук копыт и грюканье колес скрывшейся кареты, да еще головная боль после кувшина водки мешали принять случившееся за сон. Он направился в конюшню и увидел там своего коня. Но что делать далее? Вернуться в Преображенское и все рассказать - это смерть, а не вернуться, будут искать его, он ведь знает много и тоже смерть. Сашка смотрел на коня и не знал, что делать далее.


Глава 36

- Здравствуй, Иван! – радостно воскликнул Дмитрий при встрече.
- Здравствуй, деревенский житель! Ну, как поправил свое здоровье? Вижу, посвежел, отдохнул от военной службы. Видать и в правду говорят, деревенский воздух на пользу идет. А у меня полно новостей. Да таких, что у самого голова кругом идет.
       И Иван поведал Дмитрию все, сто случилось в доме дядюшки Гукова за время Митиного отъезда.
- А что сам Гуков-то говорит? – обескураженный услышанным, произнес Дмитрий.
- Ничего не говорит. Все отмалчивается. Сколько не начинал я с ним разговор на эту тему ничего не отвечает. Неужто и он сторонник переворота? Страшно подумать об этом. Ведь отличный парень, а в такие дебри полез. А как дознается кто об их планах, не сносить ему головы, да и нам с тобой не поздоровится. Ведь дружбу с ним водили, значит и мысли одинаковые. Вот такие, брат, дела. Как выпутаемся из этой передряги, не знаю. Да и Лешку жаль, сколько времени с ним вместе. Проверена наша дружба временем.
- Надо поговорить с ним осторожно, от беды вовремя уберечь. Ничего хорошего от этого заговора не жди. Одна беда.
- Ты прав, Дмитрий. И себя оградить нужно, да и Лешку спасать надо. Дядька-то Гукова пожил, да вот молодая жена его Дарья, ни в чем не повинная душа пострадать может. Как прознает царь про то – не будет пощады никому и ей в первую очередь.
- А что, ты встречался с ней? – глухо спросил Дмитрий, не поднимая глаз на Белогурова.
- Дарью-то Прокоповну встречал. Прелесть что за созданье. Вот сам стар, а такую конфетку отхватил. Сама тонюсенькая, белокожа, а уста, уста так и хочется коснуться их, словно спелые вишни, так и манят. Жаль будет, если такая красота погибнет. Да что с тобой, Дмитрий, что так встревожило тебя, не пойму.
- Так хочется поглядеть на нее, видно и в самом деле не дурна, коль ты ее такими словами награждаешь.
- Что не дурна, то не дурна и умница, зря я думал про нее, что глупышка, - ответил Иван. - А хочешь, прямо сейчас к ним пойдем, добро я с некоторых пор стал вхож в дом по-свойски, по-родственному, - и рассмеялся.
- Поехали, - согласился Дмитрий.
       Бросив поводья на ограждение возле дома, Дмитрий постучал молотком в уже знакомую ему дверь. Все тот же лакей неторопливо оглядел пришедших, узнав Ивана, молчаливо, с легким наклоном головы пригласил их войти, сообщив, что боярин и Алексей уехали из дома час назад. Иван и Дмитрий поднялись по ступенькам и подошли к двери. Пропуская Дмитрия вперед, Иван умудрился ущипнуть проходящую мимо служанку, обуреваемую любопытством узнать, кто пришел. Удовлетворенная оказанным ей вниманием столь симпатичным барином, она кокетливо состроила ему глазки и скрылась за дверью.
       Вошедший в комнату Дмитрий застыл на месте. Перед ним, лицом к двери в глубоком кресле сидела его Дарья. Такая же милая, как и несколько месяцев назад. Печать замужества не изменила ее добрые искристые глаза, разве только теперь она чувствовала себя в этом доме хозяйкой и девичьей робости перед входящими гостями не испытывала. Она встретилась глазами с Дмитрием, и в этот миг юноше показалось, что земля проваливается у него под ногами.
- Да ты что застыл, как пень? – Подталкивая Дмитрия, проговорил Иван, но, видя лицо Дарьи, ничего не понимая, что могло произойти, замолчал.
       Те секунды, отсчитанные сердцами молодых людей, показались им вечностью. Каждый думал о своем. Дмитрию, до сего момента желавшему верить, что его Дарья живет в Воронеже, теперь стало ясно, что жизнь прожита впустую, и в будущем, кроме военной службы, ничего его не ожидает. Он был горько безутешен. И как не старался скрыть то, что происходило в его душе, не мог. По его растерянному несчастному лицу можно было читать. Дарья узнала в незнакомце воронежского гостя. Ее сердце учащенно забилось. Он, плод ее девичьих снов, стоял перед ней. Но теперь она понимала, что все ее мечты должны растаять как утренний туман. Она замужем – и это сделало ее еще более несчастной.
       Только Иван, ничего не подозревавший, созерцал эту молчаливую сцену с интересом. Он переводил взгляд с Дмитрия на Дарью, затем наоборот и ничего не мог понять. Наконец он прервал затянувшееся молчание вопросом:
- Да вы никак знаете друг друга?
- Уймись, балаболка, - беззлобно произнес тот, - не сейчас. – И придя в себя, шагнул навстречу Дарье.


Глава 37

       Скованность Дмитрия и молчаливость Дарьи, что-то упорно вышивавшей и не отрывавшей глаз от своего рукоделия, угнетало Ивана. Затянувшееся молчание всех выводило из себя. Но найти общую тему разговора они так и не смогли. Иван, как мог, пытался развеселить собрание и после двух-трех, по его мнению, веселых историй, не приведших к разрядке обстановки, успокоился, ничего не понимая, опустился на стул перед Дарьей и стал читать утренние газеты.
 Стоявший у окна Дмитрий, в душе оплакивал так и начавшееся счастье. Жизнь сейчас ему казалась пустой и не нужной. Все надежды, которые он вынашивал в мыслях не один месяц, рухнули в одночасье. Осиротевшая душа Дмитрия изнывала от тоски. Горестей всего в эту минуту юноше надо было осознать, что это юное созданье, сидящее с ним в одной комнате, уже никогда не будет принадлежать ему! Еще несколько часов назад он мечтал, как вернется он в Воронеж, войдет в заветный дом и сосватает за себя Дарью. Мечтал о жгучих ночах и бесконечном счастье. Но, увы, превратности судьбы не позволят свершиться чистым намерениям юноши.
       Никогда не произнесет он ей слова любви и не пойдет она за ним на край света. Тогда, на войне, мечтая како чем-то заветном и недоступном, втайне вздыхал он в короткие минуты отдыха о ней. И как мучительны были те переживания и разлука с любимой, но и тогда ему было легче, чем сейчас. Тогда у него была надежда на будущее. Муки неразделенной любви были тягостны, жгли его сердце. Он стоял у окна, безразличными глазами взирал на происходящее за стеклом и ничего не видел. От горестных дум отвлек Дмитрия Иван:
- Алешку не дождаться нам. Ты определенно сегодня не в духе, пойдем в ряды, выпьем.
       Вежливо попрощавшись с хозяйкой, щегольски щелкнув каблуками на ботфортах, они вышли из комнаты. Лишь только когда тяжелая входная дверь с шумом закрылась за гостями, Дарья разразилась горькими рыданьями.

Глава 38

Княгиня Варвара, выпив чашку молока после обеда, сидела у окна в светлице. Разморенная теплым июньским солнцем и сытным обедом, она дремала.
       Светка хотела забрать чашку. Но одно неловкое движение, и чашка, ударившись о пол, разлетелась вдребезги.
       Княгиня открыла глаза:
- Какая же ты, право, неловкая.
Светка стояла сама не своя. Руки затряслись, слезы обиды выступили на глазах у девушки. Она уже неделю жила в Москве, но по ночам, украдкой, плакала8, тосковала за родными: как там отец, мать, сестры, брат, бабка? В господском доме все ею помыкали. А еще Глашка и Машка докладывали дворецкому о любой оплошности девушки, боясь, что их вернут в деревню. Они отвыкли от тяжелой деревенской работы. А Светка не только не боялась вернуться в деревню, она этого хотела. Ей совсем не понравился московский дом с его интригами. Она не могла привыкнуть к тому, что здесь совсем другой уклад, другая работа, нет раздолья сельской жизни. Сидишь в доме, как привязанный. А вот теперь эта чашка, да еще на глазах у княгини. «Лишь бы только не били, не унижали», - подумала девушка.
- Собери осколки, - спокойно сказала княгиня.
       Светка быстро стала собирать фарфоровые черепки. Она сперепугу крепко сжала их в руке и почувствовала резкую боль и тепло. Разжав руку, она увидела, как кровь тоненькой струйкой наполняла ладонь. Княгиня заметила, как капля крови упала на пол.
- Ступай сейчас же в комнату и перевяжи руку, - строго сказала она, - а потом пришли ко мне Глашку.
       Светка бежала по коридору. Григорий выходил в этот момент из своей комнаты, и они чуть не столкнулись лбами. Юноша увидел сжатую в кулак перепачканную кровью руку девушки. Он втолкнул Светку в комнату, разжал кулак и стал промывать рану водой. Потом из сундука достал чистое льняное полотенце и замотал руку.
- Что случилось? – Спросил Григорий.
- Я чашку разбила, - ответила Светлана и залилась горькими слезами.
- Княгиня тебя ругала?
- Нет, мне надо бежать, - утирая кулаком слезы, сказала она, - мне надо Глашку к ней прислать.
- Сиди здесь, - сказал Гришка и вышел из комнаты.
       Когда он вернулся, Светка лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и плакала навзрыд.
- Затопишь постель мою своими горючими слезами, пошутил Гришка, присаживаясь на кровать, - все образуется.
       Она подняла голову, посмотрела ему в глаза. Потом, как маленький ребенок, растерла слезы ладошками по щекам и уронила голову свою ему на грудь. Он прижал девушку к себе и стал гладить ее волосы, приговаривая:
- Все будет хорошо, все образуется.
 Она смотрела на него глазами, полными надежды. Григорий наклонился и поцеловал девушку в губы. Она не сопротивлялась и не вырывалась, она ответила на его страстный поцелуй.
       Юноша встал и закрыл дверь на щеколду.
- Что ты делаешь? – испуганно спросила девушка.
- Даю возможность тебе успокоиться, чтоб никто не вошел.
- Глашка, Машка да конюх Жорка напились вчера, -пожаловалась она, - а потом Жорка стал ко мне приставать.
- Что? – свирепо произнес Гришка.
На глазах Светланы опять заблестели слезы:
- Ты уедешь, что я буду делать? И поплакать негде будет.
- Ты не будешь больше плакать. И приставать к тебе больше никто не будет.
- Да как бы не так. Как он приставать не будет, вчера только сказал, что если я с ним не буду поласковее, со свету сживет. В деревне лучше было. Там никто мне не угрожал, ничего подобного не требовал.
- Придумаю что-нибудь, не волнуйся.
- Не Жорка, так кто-нибудь другой пристанет, - опять зарыдала Светка. – Ты б только знал, что в людской твориться. Ты в своей комнате живешь, при князе, далек от всех сплетен. Они же ради своей выгоды друг друга оговаривают дворецкому, тот все князю Владимиру доносит. Я в деревню хочу…
- Успокойся, Света, вот только князь Дмитрий вернется домой, пойду к нему защиту для тебя искать.
- Дурак, ты Гришка. Уедешь, они меня тогда поедом съедят. Лучше отправь меня в деревню.
- Как в деревню? А как же я?
- Что ты? – Смутная догадка мелькнула в голове девушки. – Так это ты сделал? Ты просил забрать меня в Москву? – Она с силой оттолкнула юношу.
- Нет, - возмутился он, - я даже не успел попросить разрешения на женитьбу. Но сегодня я это сделаю, и тогда никто не посмеет тебя обидеть! – Строго сказал он.
- А ты меня спросил, хочу ли я за тебя замуж?
- Сколько можно тебя спрашивать? В деревне спрашивал, так ты не ответила. Спрашиваю еще раз: Светлана, ты пойдешь за меня замуж? Я, конечно, никто, нет хозяйства у моих, как у Парамошкиных, но я очень тебя люблю и все сделаю для твоего счастья.
       Девушка покраснела, потому что он угадал ее мысли насчет Парамона, и после небольшой паузы произнесла тихо:
- Я согласна.
       Григорий подхватил девушку на руки и закружился по комнате.
- Я прямо сейчас пойду, побегу к князю Владимиру, -проговорил он.
- Да остынь, опусти меня, баламут, нет князя, уехал.
       Григорий отпустил невесту.
- Как рука? – Спросил он.
       Светка размотала полотенце. Кровь остановилась, Гришка поцеловал свежую рану:
- До свадьбы заживет, я договорюсь, когда уеду, будешь жить в этой комнате.
- Здесь колокольчика нет, как я узнаю, когда княгиня зовет.
- Будет тебе колокольчик. Пойду, узнаю, не вернулся ли князь.
- Не ходи, я боюсь.
- Чего, дуреха?
- Гнева, вдруг он не разрешит?
       Григорий сел на кровать и задумался. Он сам всегда боялся строгого князя Владимира, хотя тот ни разу не наказывал ординарца. Какая-то внутренняя скованность наступала у юноши при виде хозяина. И Гришка решил идти к молодому князю Дмитрию.


Глава 39

       Медленным шагом передвигались Дмитрий и Иван к центру. Толчея базарной площади, шум толпы, суета продавцов и зазывал вернули Дмитрия к действительности. Воспрянув от горестных мыслей терзавших его душу, он отдался на растерзание толпы. Конь его то и дело шарахался в сторону, громко ржал, вставал на дыбы. Передвигаться далее стало совсем не возможно. Спешившись, друзья продолжили свой путь пешком. Разговаривать не хотелось. Да и не получилось бы разговора, слишком уж шумело все вокруг.
       Когда часы на Спасской башне возвестили полдень, друзья достигли заветной цели. Отдав поводья привратнику, они окунулись в полумрак маленького уютного кабачка. По сравнению с улицей здесь было непривычно тихо. Негромкие беседы посетителей казались совсем не слышными, что, безусловно, благоприятно действовало на нервы Дмитрия.
       Услужливый хозяин, с полотенцем не первой свежести на руке, предложил свои услуги.
- Вина и закусить, - не глядя на него, проговорил Иван, и уже обращаясь к Дмитрию, добавил, - Ну, давай рассказывай, что там у тебя стряслось?
       Рассказ получился сбивчивый, не ровный и очень короткий. По мере того как Иван узнавал подробности, выражение лица его менялось, от недоумения к неописуемому огорчению за друга.
- Ну что тут скажешь, - тихо произнес Иван, выслушав рассказ Дмитрия, и не зная, как ему утешить горемыку, и на ком выместить злость, прокричал, - Ну, долго еще ждать, пошевелись.
       Не очень испугавшийся помощник хозяина, медленно, с ленцой, начал стаскивать на стол заказ. Через время, оставшись одни, они пили молча, каждый за свое горе. После очередного стакана горячительной жидкости, порядком охмелев, Дмитрий обратился к Ивану.
       Он искал в друге поддержку, хотел узнать, как тот пережил подобное разочарование, к тому же Дмитрия все мучил вопрос: «Как Иван так легко и непринужденно сходиться и расходиться с женщинами?». Он спросил друга.
- Да ходят слухи, - ответил Белогуров, - многое преувеличено, а в последствии обросло множеством небылиц. По началу я огорчался и даже злился, затем смирился, а теперь это мне даже нравиться. Многие подвиги просто выдумка, но служат мне хорошую службу.
- Не подвиги меня твои интересуют, другое…,- Дмитрий запнулся не в силах повторить вопрос.
- Да не стесняйся. Я же тебе уже рассказывал о Насте, потом как тоску заглушить хотел, а год назад увлекся замужней помещицей. Прехорошенькое, воздушное создание, дрался на дуэли с ее мужем. Мечтал выкрасть ее. А потом вовремя опомнился. Не прогневил Бога. Но с тех пор женщин в сердце свое не допускаю. Позабавлюсь, разумеется, если она сама не прочь, да и только. Но ни одну, поверь, не обидел, не обманул, все только так поверхностно. Глубокого чувства не допускаю, лишь зачую, что затягивает, что сердце начинает сильно биться, сразу же, не медля рву все нити, не допускаю любви. Так и удается без потерь жить.
       Иван закончил свои излияния и резко, переменив тему разговора, наклонившись к уху Дмитрия, произнес:
 - Но теперь давай поговорим о другом. Сейчас не в унынье нужно впадать, а подумать, как помочь Гукову дыбы да расспросных речей избежать, да и самим в молотилку не попасть.
- Иван, можешь рассчитывать на меня. Но это не место для подобных разговоров. Отсюда нужно уйти.


Глава 40

       Вечером, когда Дмитрий вернулся домой хорошо подвыпивший, Гришка не решился завести разговор о женитьбе.
       На следующее утро ординарец опять столкнулся со Светланой. Та неслась сломя голову со слезами на глазах.
- Что случилось? – Испуганно спросил Гришка.
- Жорка опять пристает. Сказал, что если в обед не приду, скажет дворецкому, что я про княгиню плохо говорила.
- Где он? – поинтересовался ординарец.
- На кухне.
       Григорий побежал на кухню. Жорка, невысокий плотный сорокалетний мужичонка с черными волосами и мерзкими усами, свисавшими до самой бороды, которые ему совсем не шли, с маленькими бегающими глазками, в косоворотке, потерявшей давно цвет, в полосатых вытертых штанах отламывал хлеб.
       Гришка подлетел и схватил его за грудки:
- Ты что это, паскудник, удумал, - крикнул юноша.
Жорка одернул руки Гришки и прошипел:
- Ты на кого прыгаешь, щенок бесхвостый? Молоко на губах не обсохло.
- Ты Светлану не тронь, - продолжал Гришка, багровея от злости.
- А что так? – ехидно улыбаясь, спросил конюх, - иль с тобой она поласковее да посговорчивее?
 Григорий еле себя сдерживал, он не знал, что ответить нахалу. Но с минуту подумав, выпалил:
- Дело в том, что я управляющему в деревне обещал за ней присмотреть, - радуясь своей хитрости, ответил ординарец, - он сына, Парамошку, на ней женить хочет. А управляющий, сам понимаешь, шутить не будет. Все от него в деревне зависит: кого в поле загонять, а кого и меньшей работой наделить. Так что не хочу писать управляющему о твоих подвигах, родных твоих жаль.
- А-а, - протянул Жорка, - хорошо, хоть предупредил.
- То-то смотри, пожалуется Светка в деревню и твоим и моим плохо будет, - уже улыбаясь, говорил Гришка, - и всем скажи, чтоб не обижали ее.
- Передам, - разочарованно произнес Жорка, - а девка хороша, жаль что мимо.
- Хороша, да чужая, - сказал Гришка и пошел к комнате Дмитрия.
 Глава 41

       Покуда Петр болел в Киеве, его наместники и противники в Москве вели между собой явную войну. Повсюду тем и другим мерещились заговоры против царя.
       Шло великое противостояние. И так уж устроен мир - кто «за», а кто «против». И тех, кто против, не вступавших в пререкания было большинство, молчали, не противясь происходящему, инертно наблюдая, что же будет дальше? Но были и те, которые воспротивясь всему вокруг, не желали мириться, высказывая свои мысли. За что платились своими головами.
       Настало тяжелое время в России. Пострадать мог каждый, был ли он причастен к заговору или нет. Машина работала отменно, вовлекая под свои жернова, все больше и больше народу. Многие, в силу тех или иных обстоятельств так же могли попасть в такую мясорубку, невзирая на их высочайшие титула и возможности. Особо притеснялось духовенство, недовольное царившими во дворце разгулом, постоянными пьяными оргиями, поношением и явным пренебрежением церковью. Святые отцы с этим смириться не могли. Положение их было и шатким и опасным, но верившие в свою правоту многие из них шли в народ, рискуя своими жизнями. Общественное мнение усугублялось еще и тем, что многие бояре, не довольные новшествами, вводимыми царем, так же роптали.
       Не мало нашлось любителей под шумок половить «рыбку» в темной водичке. Были и такие, стремившиеся всеми способами донести на другого, дабы отвести беду от себя. Тем самым они прикрывали свои, сомнительного плана, делишки. Одним словом системе политического сыска в России не приходилось скучать.
       Алексей уже совсем оправился от ранения, скучая в дядюшкином доме, не мог дождаться своего возвращения в армию. Книги его не увлекали. Единственной его утехой было рисование.
       Одаренный природой столь редким даром, он мог часами просиживать за любимым занятием, отображая на белом листе бумаги свои мысли. В основном его забавляли карикатуры. Два-три взмаха карандашом и возникают забавные лица друзей, прислуги, соседей. Только Дарья оставалась целомудренной в его творчестве. Он не мог найти ничего смешного в этот робком, прелестном создании. Его чувства делали его бессильными перед ней, и с каждым днем он понимал, что с ним происходит то, что не должно произойти. Алексей страдал. Его молоденькая тетушка была так хороша, что не могла не оставить в его свободном сердце следа. Он противился своим чувствам, но любовь никогда не спрашивает разрешения прийти. Она приходит нежданно. Страдая от неразделенной любви к Дарье, он покидал дом, желая найти утешение на стороне, развлекался в московских кабаках.
       В один из таких вечеров здорово «надравшись» с Белогуровым, Алексей возвращался домой, но по дороге заглянул в один из знакомых трактирчиков, что у торговых рядов, и встретил там Моршина.
       Едва тот увидел племянника, смутился, на его лице отпечатался страх, речь стала срываться. Но отступлению места не было. Дядюшка видел, что Алексей его заметил и направляется к нему.
- Садись, Алеша, - срывающимся голосом проговорил Моршин, - садись, выпьем. Стакан и бутылку вина, - обратился он к половому.
       Мужик, в грязном сальном платье, сидящий рядом с дядюшкой Алексея, не сказав ни слова, поднялся и вышел вон из трактира.
- Кто это, дядюшка? - спросил молодой человек заплетающимся языком, и, не дожидаясь ответа, присел за стол.
- Так кто тот мужик, что вышел? - Переспросил он, вытягивая ноги под столом, - Вы меня слышите.
 Замешательство Моршина достигло апогея. Он произносил какие-то несвязные фразы, в которых трудно было что-то понять. Алексей списал ответ дядюшки на проделки хмельного зелья, решил оставить эту тему, так как ему совсем не было дела до этого грязного мужика.
       Возвращались домой в карете дядюшки, Алексей заснул, чем не сказано обрадовал и успокоил встревоженного Моршина. «Проспится, забудет о встрече в кабаке, ну и ладненько», - думал Моршин и отдал распоряжение прислуге насчет племянника.
       Но утро не оправдало ожиданий хозяина дома. За завтраком Алексей вернулся к прошлому вечеру.
- Что вы делали в кабаке вчера, когда вас ожидало дома такое прекрасное создание? - Сказал он, смотря на дядю.
       Ожидавший чего угодно, но не этого вопроса, Моршин сделал сосредоточенный вид, усердно жуя пищу. Он понял, что ему не уйти от разговора и приготовился к худшему.
       После завтрака боярин с молодой женой отправился в торговые ряды. Подобные прогулки развлекали и нравились провинциальной женщине. Все что окружало ее здесь, в столице, было таким необыкновенным. И теперь она оживилась, разглядывая всякие безделушки, платки, украшения.
       Дарья переходила от одного лотка к другому, не замечая настроения мужа. Сегодня впервые он не принимал участие в ее развлечении, не предлагая купить то или другое. Он молча плелся за ней в предчувствии неприятного разговора с племянником.
       Около полудня они воротились домой уставшими. Дарья отправилась примерять обновки, расставлять безделушки. Насладившись этими хлопотами, молодая женщина опустилась на кухню, чтобы проследить за приготовлением обеда.
       Проходя мимо библиотеки, она услышала приглушенные голоса. Сдерживая желание зайти, она прошла мимо.
       Моршин все утро находился в ужасном расположении духа и подготавливал для племянника всевозможные небылицы о своем вчерашнем приключении. Но так ничего не придумав, он решил осторожно, не вдаваясь в подробности, рассказать о том, что занимает его мысли последнее время. В конце концов, они родня и если Алексей с ним не согласиться у него есть право надеяться на то, что племянник все равно не выдаст дядю. Но есть надежда и на то, что воспитанный в старых канонах молодой военный, поддержит его, и старый Моршин обретет союзника.
       Пригласив своего племянника в кабинет, он, отпустив прислугу, защелкнул двери на замок.
- Наступили страшные времена, - сказал Митрофан Пантелеевич, обращаясь к Алексею, - порядки, устанавливаемые Петром, оскорбление церкви, не могут оставлять нас безразличными. Притеснения, ущемления прав уважаемых людей и принудительное выселение из Москвы в необжитое место, на Невские берега, на болота, где надо все сначала начинать. А где деньги брать? Грабеж везде.
       Гуков молчал. Он внимательно слушал рассказчика, мысленно соглашаясь с ним. Но кому расскажешь о собственных мыслях? Время действительно трудное, тут юноша согласен с дядюшкой. Да, но если стать на этот путь, схлестнуться с Петром, то можно голову сложить. Шутка ли, царю перечить. Но то, что попираются законы, по которым жил его отец и дед, возмущало и Алексея. И сейчас он был на пороге удивительных событий. Прими предложение дядюшки, он станет против царя, а это чревато непредсказуемыми последствиями, которые никогда не приветствовали в России. А с другой стороны, взойдет на престол царевич, как говорит дядюшка, все вернется на круги своя. Но он еще молод, и расставаться с жизнью при любом исходе ему не хотелось. И все же, какая беда в том, что он думает об этом, ведь кто о них узнает, если он будет молчать.
       Рассуждая подобным образом, Алексей не мог и представить того, что его, казалось бы, не такие уж невинные мысли определили ему место в этой истории. И как они изменят его жизнь.
       Упиваясь своей речью, Моршин уже не нуждался в слушателе. Он так увлекся, что не заметил, как Гуков придавался своим собственным размышлениям.
       Приглашение к обеду вернуло мужчин к действительности, каждый вынес из этой беседы свои выводы, имеющие общие корни и различные цели и последствия.
       После обеда, выпив прилично за столом водки. Они вернулись в кабинет дяди.
- А ты знаешь, как Владимир Обухов получил почести и княжеский титул? – Спросил боярин у племянника, - я то знаю, кем он был.
- Ну и кем? – спросил Алексей, смотря на дядю мутными глазами.
- Бедный дворянчик без роду, без племени. Родители его жили в маленьком именьице под Москвой. Никто и не слыхивал о них в первопрестольной. Владимир поступил в Преображенский полк, благо именье рядом с Преображенским. Зимой та история случилась. Устроил молодой царь Петр показательный штурм крепости. Согнал туда всю думу похвастать перед нами, вот мол, какая армия у него, не то, что стрелецкие войска, которых от земли не оторвешь. Пальнули пушки. А конь, на котором сидел Петр Алексеевич, испугался и понес его прямо к Яузе, прямо в свежую полынью. Тут Володька Обухов и бросился под копыта коню и остановил его. Не дал царю в студеной воде искупаться. За что и получил княжеский титул на пьяной разгульной оргии в честь греческого бога Бахуса, которую Петр устроил вечером по поводу взятия снежной крепости. А уж потом, через год на штурме другой крепости его в ногу ранило, тут вообще и именье ему пожаловали. За что все ему?
- Но ведь никто более не кинулся, рискуя жизнью под ноги коню, - несмело возразил Алексей, - он один цареву честь спас.
- А сынок его, - продолжал боярин, делая вид, что не слышит племянника, - ему за что? Уже капитан, а ты сержант. Ведь ты же тоже в той вылазке был. А как не его пуля ранила Карлу, а твоя или Белогурова или казака с острова? А все опять Обухову досталось.
       Алексей призадумался.
- Ты подумай, подумай, племянничек, где справедливость? Почему всякие выскочки в милости, а люди из покон веков при всех царях в боярской думе сидевшие, теперь забыты, обсмеяны. Мы наш род от Ивана III ведем, верой и правдой служим, поэтому и богатства не нажили, не наворовали. А сейчас, все русское попрано, немцы Россией правят, - Моршин нагнулся к самому уху Алексея и прошептал еле слышно, так что племянник еле разобрал слова, - Не поменяли ли нам царя Меньшиковы да Обуховы, во время путешествия за границу?
- Да что ты, дядя, господь с вами, такое даже думать грешно, - возразил Алексей.
- Само в голову лезет, посмотри вокруг, что твориться. Он ни церковь, ни сына - законного наследника не признает. Дождемся, он Катьку свою, немку на российский престол не дай Бог возведет. А законная жена в монастыре, царица наша томиться.
       У Алексея то ли от слов дяди, то ли от выпитой водки в голове совсем помутилось.
- Пойду я дядя в свою комнату, прилягу. Что-то рука разболелась.
       Алексей лег на кровать.
«А что, если, правда, что сказал дядя, - рассуждал он, - почему Обухову все почести достались? Да кто он собственно такой? Мальчишка без роду, без племени. Вот наш род от самого Ивана III начало ведет. Да и кто действительно знает, один Бог, чья пуля попала в ногу Карлу. Дядя прав, плохо стало жить на Руси. А ведь царь Петр был четырнадцатым ребенком, от второго брака. А стал первым. Как? Вернусь-ка я к дяде, пусть растолкует».
       Боярин был в зале подле Дарьи. Он сидел и смотрел на жену.
- Дядя, мне надо с вами продолжить разговор, - сказал Алексей.
- Ладно, пойдем в кабинет.
Боярин плотно закрыл за собой дверь. На вопрос Алексея о восшествии Петра на престол он ответил тихо, по-заговорчески:
- Так вот, что касается самого царя, не прошло и года после смерти законной царицы, как царя Алексея стали оплетать и одуревать всякие «угоднички». Он сошелся с незамужней девкой, а через два года, чтоб скрыть их грех, женился на ней. Женился он в январе, а в мае уже сын родился. Где это видано. От кого был тот сын, никто не знает, может и не от царя совсем. Алексей Михайлович, царь наш, спокойный был, добрый, дальше ругани дело не допускал. Рукоприкладством не занимался, прозвище за это получил «Тишайший». Потешный дворец при нем построили в Кремле. Там комедийное действо показывали. Так после просмотра царь в баню ехал грехи смывать, такой набожный был.
       Алексей посмотрел на дядю внимательно, а тот продолжал:
- Свел его с этой девкой бывший подьячный сын, голова стрелецкий Артамон Матвеев. Отец мой говорил, что за эту девку Наташку никто не знал какого она роду-племени, потом ее стали звать по отцу Кириловной, а по прозвищу Нарышкиной. Говорили так же, что была она Ярыжкина, жила она в нищете, да в лаптях ходила. А нашел ее Матвеев в Михайловском уезде в деревне Киркиной, куда заехал случайно. Увидел девчонку на улице, пожалел да и увез с собой. Говорили, она наложницей его сначала была, а потом подловил Артамошка на нее царя. Затем она стала роду Нарышкиных, Кирилы Полуехтыча, стрелецкого полуголовы дочь. Как стала в почете, так и стала родственницей Матвеева жены да Нарышкина дочь. Вот как царицами становятся.
- Да не может быть, дядя, что вы говорите?
- Что отец мой боярин видел, то мне рассказал, а я уж тебе, - обиженный недоверием племянника, ответил боярин, - она всех законных царевичей извела, чтоб ее сын на трон российский взошел. Пошли беды на царскую семью. Четырехлетний сынок Симеон от Марьи да Алексея умер, захворал Алексей Алексеевич, старший сын и наследник. Потом оба царевича Федор и Иоанн захворали. Стали у них десны пухнуть, языки гноиться. Все дети были здоровы, а в один момент разболелись. Два царевича померли, Иоановы глаза вытекли, он плохо видеть стал. Только ее дети здоровы. Как только царь Алексей помер, Наталья с Артамошкой утаили от бояр, что тот на царство благословил царевича Федора. Подкупили стрельцов и уговаривали бояр объявить помимо законных наследников Федора и Иоанна еще и четырехлетнего Петра.
- И что дальше?
- Бояре не согласились, на царство вступил Федор. Недолго он процарствовал, не дал бог ему наследников. Жена с ребенком померли. Женился он во второй раз на Марфе Апраксиной, да через три месяца и сам помер. Остался один Иоанн из законных наследников. Но и он недолго на троне сидел. Извели и его Нарыжкины да Матвеевы. Вот и весь сказ о царском происхождении Петра. Да и Петра где законная жена? В монастыре, а он сам путается с девками немецкими. Анка Монс десять лет с царя деньги тянула, во сколько русской казне обошлась?! А сейчас Катька, далеко пойдет, если не остановить ее, эта вообще из солдаток. Замуж вышла за трубача, когда Мариенбург наши взяли, фамилию ей даже дали Трубачева. Затем приглянулась она Шереметьеву, забрал он ее к себе, там ее Меньшиков увидел, потом Петру передал. Покочевала она по постелям. А теперь скажи мне, каков сам, таково у него и окружение безродное. Русь войной да флотскими поборами разорил. Сколько можно это терпеть?
       Алексей призадумался.
- Ты подумай, хорошо обо всем подумай и запомни, Алексей, мы целый день говорим с тобой о таких вещах, за которые и я и ты легко можем угодить на плаху. Я хочу, чтоб ты понял все и больше никому ни слова.
       В кабинет вошла Дарья, приглашая всех пить чай.


Глава 42

       Дарья, как примерная и послушная жена везде следовала за мужем. Но были и такие моменты в ее жизни, когда она оставалась в доме одна и совсем не знала, куда отправлялся ее муж по вечерам. Расспрашивать она не решалась, он не говорил, и оставалась она одна скучать, ожидая его возвращения. А возвращался он поздно, навеселе. Непременно целовал ее в лоб, а она, заботливая душа, препровождала его в спальню, укладывала в постель, оставляя его почивать в одиночестве до утра.
       Но с того момента, как встретила она в доме своего мужа Дмитрия, все притязания пьяного старого боярина стали ей крайне неприятны. Она с дрожью в теле терпела его поцелуи, с трудом переносила его ласки. Но тут же ловила себя на мысли, что ведет она себя неправильно, что дан ей муж Богом, что он так любит ее, ни в чем ей не отказывает. И она должна любить его и почитать, мужа своего. Дарья очень переживала, гнала прочь любую мысль о Дмитрии, залетавшую в ее прелестную головку. Она впадала в задумчивость, становилась рассеянной, часто отвечала не впопад. Алексей и боярин заметили перемену в Дарье, муж стал ревновать ее к племяннику, высказывая все ей в грубой форме. Но на утро просил прощение со слезами, задаривал подарками, в надежде на прощение и на то, что скоро она подарит ему наследника. И она прощала. Но вечером повторялось все снова и в той же последовательности. Не сетуя на долю, посланную ей Богом, она смирилась, но где-то в глубине души зародилась досада и обида и на отца, отдавшего ее замуж за нелюбимого старого человека, и на мужа, и на Дмитрия, который полностью завладел ее мечтаниями.
       Однообразные и пустые дни потекли своей чередой. Уже не будоражила ее сознание мысль о том, что она замужняя женщина, любимая своим мужем, хозяйка в огромном доме, боярыня. Она скучала, часами просиживала у окна в надежде, что под ним появится желанный образ. Но Дмитрий не приходил. Единственной ее отрадой были посещения их дома Белогуровым. Его острый ум, юмор на время отвлекали молодую женщину от грусти. Она поняла, что Иван ее единственная связующая нить с Дмитрием. Но, будучи от природы застенчивой, она считала не приличным расспрашивать князя о друге, боясь тем самым навлечь на себя гнев мужа и насмешки Белогурова.
       Иван, с его энергией и опытом в разговорах с женщинами не мог не заметить, что в поведении Дарьи было нечто, что сильно изменило ее за последнее время. Желая вызвать ее на разговор, он придумывал всевозможные темы, но лишь разговор касался этот ее чувств, Дарья смущалась, краснея, просила переменить тему. И Иван отступал, так ничего не выведав о расположении хозяйки дома к Дмитрию.
       Такие вечера были редки, и так как со стороны Белогурова было не совсем удобным посещать молодую женщину во время отсутствия ее мужа, не вызвав сплетен челяди, то Дарья предавалась унынию в одиночестве.


Глава 43

- Алешка должен уехать в действующую армию, иначе не сносить головы. Старый Моршин впутался в эту компанию и наверняка это ему так просто не сойдет. И если тебе, человеку совсем далекому от всей этой заварухи, удалось проникнуть на это собрание, то уж наверняка людям, занимающимся этим по долгу службы, удастся туда пробраться.
- Скоро все тайное станет явным, и полетят головы, - со страхом в голосе, сидя в своей зале, рассуждал Иван, поглощая чашку за чашкой приятного горького коричневого напитка, именуемого кофе. - Должен и уедет через два дня. Самое страшное, Дмитрий, терять друзей.
- Боже мой, как в мире все шатко. - Задумчиво произнес Дмитрий, - я часто, в детстве, ходим с мальчишками в ночное. Видел, как встает солнце, как осушает оно туман над рекой, и мне тогда казалось, что так будет всегда: солнце, река, трава... Но в один миг под Полтавой, видя восход того же солнца, я понял, как вокруг все хрупко... Взгляни на пулю, такой крошечный кусочек свинца и нет ничего больше вокруг, только земля. Маленький холмик как над Штерном.
- Да ты что, - бодро друга произнес Белогуров, - землей засыпят и когда умрешь и в собственной постели!
- Но я надеюсь, это будет не скоро. Вокруг будут стоять дети, внуки. А тут война, или того хуже заговоры, палачи, в чем-то она-то виновата?
- Какие внуки, ну уж нет, - Иван рассмеялся, - лучше в бою, правда, на дыбе я меньше всего хотел бы висеть. Да, а она - это кто? Уж не о Дарье идет речь? Я смотрю, гвардеец, ты что-то голову совсем теряешь! Не отправить ли тебя вместе с Алешкой проветриться под Ригу? Иль лучше, представь себе, - продолжал он загадочно улыбаясь глядя в глаза Дмитрию и видя его смущение, - под покровом ночи подогнать мою карету к дому боярина и похитить ее. А лучше, отправляйся-ка ты в Коломенский кремль. Там есть Маринкина башня, где замуровали Марину Мнишек. Так вот, два последних года провела она в заточении. Колдовством она обладала, все кто заговорит с ней, влюблялись и пропадали... То смерть была. Никому из стрельцов не разрешалось с узницей даже говорить. Но из заточения она все же выходила, обернувшись птицею. Выследила однажды стража, когда душа ее покинула тело, окропили стрельцы-охранники ее святой водой и спрятались. Вернулась Марина, а в тело попасть не может. Не пустила ее святая вода. С тех пор так и бродит по замку ее дух неприкаянный. Помогает Марина в несчастной любви, стоит только тихо попросить, прикоснувшись рукой к стене башни. Даже вороны не садятся ни на одну из башен, кроме Марининой.
       Дмитрий, совсем смутившись, встал с места, подошел к окну.
- Дмитрий, - уже серьезно произнес Иван, - если бог наградил нас страстями, то зачем им препятствовать? Влюбляйся пока молод - это с возрастом пройдет. Сейчас твои чувства подобны чистой родниковой воде, так вот дай тебе Бог, никогда не путать чистую родниковую воду с мутной водой из сточной канавы.
       Дмитрий повернулся и посмотрел на друга. Тот, развалившись в кресле, набивал трубку табаком.
- Ну ладно тебе, старик выискался. Это говорит мне кто, гроза шведов, красавец, любимец женщин, если б не видел тебя, то подумал, что тебе сто лет.
- Ну что ж, - Иван рассмеялся, - предлагаю отметить мой столетний юбилей! Эй, кто там, - крикнул он.
       Вбежали Никанор и Степан.
- А ну-ка, накройте нам столик, да принеси Степан, из того бочоночка, холодного вина.
- Ты знаешь, Митя, уж лучше богатым любить бедную родину, чем бедствовать как Алешка и верить в светлое будущее, - выпуская колечки дыма изо рта, философствовал Иван.
- Да, в Древнем Риме правил император Веспасиан. Так вот он взяточников и хапуг ставил на высокие должности. Когда они обогащались, придавал суду, а все имущество конфисковывал в пользу государства.
- Это ты о чем, ни пойму что-то: о боярах, которые испокон веков казну разворовывают, иль о новых приближенных царя? Ты больше, Дмитрий, не смей никому рассказывать об этом императоре, не так поймут, перефразируют, люди-то разные. Кто-то захочет и на тебе карьеру сделать, - серьезно произнес Белогуров.
- Да нет, я не к тому, просто вспомнил книгу, читал в деревне, - сказал Дмитрий.
 Вошел Степан.
- Все готово, раковый суп столе, белая куропатка, тушенная в сметане, щука.
- А кувшинчик? - спросил Иван.
- Стоит.
- Ну, пойдем, Дмитрий. И запомни - никогда не торопи смерть.
       Они вышли из комнаты.
       Осушив «заветный кувшинчик», развалившись, Иван продолжал рассуждать, смотря куда-то сквозь стену:
- Да, князь Ромадановский не любит шутить в Преображенском приказе. Расспросные речи начнутся, люди сознаются в том, чего у них и в мыслях никогда не было. Ну, хватит о грустном, поехали уж лучше к Алешке, проверим, собрался ли он.
       При этих словах Дмитрий встрепенулся.
- А и правда, давно мы его не видели, - поддержал он друга, - поехали.
       Старый камердинер открыл дверь в дом боярина Моршина.
- Алексей Корнеевич дома? - Поинтересовался Иван.
- Да, ответил тот, - впуская молодых людей в сени.
- А боярин и боярыня? - опять спросил Белогуров.
- И они в доме.
       Молодые люди вошли. По лестнице со второго этажа спускался боярин в камзоле и светлом пышном парике.
- А, князья, - обратился он к вошедшим, - проходите. Жаль что ухожу. Прикажи Егору, - еле выдавил он камердинеру, - подать молодым людям вина и фруктов.
 Иван с Дмитрием переглянулись. «Что-то неладное, такое внимание неспроста»,- подумал Иван.
       Алексей стоял у окна. Он был рад приходу друзей.
- Твой дядя распорядился дать нам вина, - с улыбкой произнес Иван, - к чему такая щедрость?
- Не знаю, наверное, от радости, что послезавтра уезжаю, - ответил Гуков.
- К своей жене, что ль ревнует? - спросил Иван.
       Алексей покраснел.
       За окном послышался стук колес отъезжающей кареты.
- О, боярин уехал. Так, где ж там Егор с кувшином.
- Пойдемте в трапезную, там попросторнее, - сказал Алексей.
 В уже знакомой Ивану комнате посреди дубового стола, укрытого белой скатертью стояло большое серебряное блюдо с заморскими фруктами.
 Егор принес кувшин вина, серебряные кубки, буженину, хлеб.
- Иди, мы сами, - отослал Алексей слугу.
 Иван наливал вино, Дмитрий взял нож и стал чистить апельсин.
- Бывают две правды: одна от сердца другая от ума, - взяв в руки кубок, сказал Иван, - так вот, друзья мои, в наш быстротечный восемнадцатый век, когда вокруг столько смертей, такая война идет, я хочу выпить за то. Чтоб наши мысли всегда совпадали с велением сердца. Чтоб никогда не приходилось выбирать между жизнью и предательством, а всегда идти вперед со светлыми мыслями и по велению сердца! Сейчас мы создаем кодекс чести русского офицера, куда запишут потомки на наших примерах: не придать друга, не прятаться за спины солдат, не щадить жизни своей во имя России!
       Дмитрий понял скрытый смысл сказанного Иваном и украдкой взглянул на Алексея. Он заметил, как по лицу Гукова пробежало легкое замешательство.
       Друзья осушили кубки.
       Дверь тихонько отворилась и на пороге появилась Дарья. Дмитрий опустил глаза. Лицо его залилось румянцем.
- Добрый день, - приветливо улыбаясь, произнесла она,- очень рада вас видеть, господа, в нашем доме.
- Ой, Дарья Прокоповна, а как мы с Дмитрием рады встречи с вами, - рассмеялся Иван, - предлагаю выпить за самую красивую женщину в Москве, - наливая в кубки терпкое вино, произнес он, - виват, Дарья!
- Виват! – подхватили Дмитрий и Алексей!
       Иван взял с блюда самое большое яблоко:
- Я буду змеем – искусителем. Примите этот фрукт из моих рук и отдайте одному из нас. Кого из этих прекрасных молодых людей, Ева, вы выберете в Адамы.
       Дарья, Алексей и Дмитрий покраснели, а два последних с таким гневом взглянули на Ивана, произнесшего слова с такой милой улыбкой, что когда их взгляды встретились, все дружно рассмеялись.
- Не буду я это делать, - ответила Дарья смущаясь, - не буду только потому, что вы, Иван Сергеевич, не очень-то похожи на змея-искусителя, скорее вы…
- Адам, - рассмеялся Иван еще громче и кинул пронзительный взгляд на девушку.
- Нет, - продолжала та, беря другое яблоко с блюда, - скорее Марс, бог войны, вы способны ради друзей объявить войну всем, кто станет на пути вашей дружбы.
- Вы правы, не одна самая прекрасная Венера не станет между мной и другом, - ответил Иван.
-О, нет, – возразила Дарья, - сколько случаев, когда из-за женщин не то, что ссорятся с друзьями, но и убивают их на дуэли. Да и помнится мне, когда Марс собирался на войну, обнаружил, что в его шлеме голубка свила гнездо. А Венере все же удалось уговорить его не начинать войну, дождаться птенцов. Так что в маленьких руках Венеры был мир двух народов.
- Это чуть ли не единственный случай, когда женщина взяла верх над мужчиной, - рассмеялся Иван.
- Но была еще и Клеопатра, - поддержал Дарью Дмитрий,-
у ее ног лежала вся Римская империя во главе с Цезарем.
- Цезарь, мне кажется, лежал не у ее ног, а в ее постели.
       От такого прямого замечания Ивана Дарья покраснела. А он, довольный своей остротой, добавил:
- Алексей, мне надо поговорить с тобой, пойдем в твою комнату.
       Когда они вышли, в трапезной воцарилось молчание. Дмитрий разгадал «маневр» Ивана оставить их наедине с Дарьей. Ведь когда уедет Алексей, у друзей не будет повода прийти в дом боярина.
       Солнце стояло в зените, но его лучи терялись в задернутых тяжелых бархатных шторах. В комнате стоял полумрак. Дарья, встав из-за стола, подошла к окну, отодвинула штору и посмотрела на улицу.
       Дмитрий понимал, что молчание затянулось, но он не знал, как выйти из этого положения.
- Завтра уезжает Алексей, - прервала молчание Дарья.
- Да, - протянул Дмитрий, нам будет его не хватать, - и пристально посмотрел на собеседницу, - Дашенька, мне нужно у вас что-то спросить, - потупив взгляд, промямлил Митя.
- Я слушаю вас, Дмитрий Владимирович.
- Дарья Прокоповна, вам нравиться Алешка? – Еле выдавил из себя Дмитрий.
- Как брат, как хороший собеседник, как друг, конечно нравится. Он смешные рисунки делает и со мной всегда советуется. Я в рисунках-то не очень понимаю, но они мне нравятся.
- Я не о рисунках, а о нем, - смотря ей в глаза, произнес Дмитрий.
- Я не понимаю, Дмитрий, вы о чем говорите?
- Вы будете скучать, когда он уедет, вы его любите?
- Нет, Дмитрий, - Дарья рассмеялась так звонко, что юноша вздрогнул.
       Ее слова набатом стучали в его ушах: «Нет, нет, нет.
Какое счастье его не любит, не любит, есть еще у меня надежда на ее любовь, на ее ласки. Но вот ее муж, дряхлый старик, все еще подле нее. Стоп о чем я думаю, глупец. Она никогда не покинет мужа, она ангел, и толкать на преступление ее не имею никакого права»,- думал Митрий, его минутную радость сменила непомерная грусть.
- На войне ведь страшно, Дмитрий Владимирович? - прервала его размышления Дарья.
- Да, - с тревогой в голосе ответил он.
       Юноша подошел так близко, что запах ромашки, исходивший от волос девушки, кружил и пьянил его голову. Дмитрий взял ее руку в свои, поднес к губам и нежно поцеловал.
- Дашенька, Дарья, - его голос дрожал от волнения, - с той самой встречи в Воронеже, я не могу прийти в себя, - Дарья вздрогнула.
- Холодно что-то, - сказала она, не выдержав его взгляда.
       На улице стояла полуденная жара.
- Я только и думаю о Вас, о той нашей первой встрече. Я не нахожу себе места от одиночества, я только и ищу встречи с вами под любым предлогом. Что это? Что делать?
- Это пройдет, Дмитрий, - сказала она, - уедете в армию, все пройдет, все забудется.
- Нет, не пройдет, было время после Воронежа, но ничего не пошло, - ответил юноша.
       Щеки девушки зардели.
- Как рассказать о тех чувствах, что переполняют мое сердце, о моей страсти, что рвется наружу, о любви моей, Дарья.
- Я замужем, - ответила девушка.
- Да, - тихо сказал Дмитрий.
- Совсем холодно, - сказала Дарья и вышла из комнаты.
       Дмитрий застыл, как вкопанный, так и не поняв по своей наивности, чем он так расстроил свою возлюбленную.
       А в своей комнате с тревогой в голосе Алексей говорил другу:
 - Ты знаешь, Иван, скоро все у нас будет: и деньги и слава, и женщины красивые. Надо только немного потерпеть.
- Ты о чем, Леша? - делая вид, что не понимает друга, спросил Иван.
- О том, что достаточно мы пресмыкались перед этими старыми офицерами, - смотря Ивану в глаза, промолвил Гуков, - они достаточно нами командовали, выскочки эти.
«Ах, вот откуда ветер дует, - подумал Иван, - дядюшка влез в чистую юношескую душу своими грязными ручищами и все там перепачкал».
- Не пойму я тебя что-то, Алексей. Какие выскочки, о ком речь?
- Да так, к слову пришлось, - ушел от разговора тот.
- Ты что-то еще о женщинах говорил, - не унимался Белогуров, - они и в правду красивы?
- Да, молоды и красивы, - пробурчал Алексей, понимая, что друг стал подтрунивать над ним.
- Молоды и красивы – это дорогое удовольствие, - смеялся Иван.
       Алексей не рад был, что вообще начал этот разговор.
- Алексей, не тумань мне голову, где женщины?
- Иван, я пошутил, - обиженно сказал Гуков, - тебе лучше знать, где их найти. Пойдем лучше к Дмитрию, что он там один.
- Он-то как раз и с красивой женщиной, - злил Иван Алексея.
       Алексей даже не вспомнил о «том деле», ради которого они покинули Дмитрия, так его заморочил Иван.
 
































Часть ІІ
 
Глава 44

       В Москве начался новый всплеск поголовных репрессий. Новости никому это не составило, но народные массы пришли в величайшее возбуждение. Боялись выходить на улицу, общаться с соседями. Брали всех подряд, с рынков, кабаков и подозрительных прохожих на улицах. «Слово и дело государево», - слышалось везде.
       Толчком к этому послужил арест митрополита протопопа Троицкого, который был схвачен по доносу дьяка его прихода, и подвергнут допросу с пристрастием. Не выдержав жесточайших пыток, он признался в заговоре против царя. Принял все предъявленные ему обвинения, и даже те, в которых и не был повинен. «Слово и дело государево» знало свою работу и выполняло ее добросовестно.
       Под пытками, уже жестоко искалеченный митрополит назвал несколько фамилий соучастников в сговоре. Среди них была фамилия Моршина. Тучи сгустились. Во всех направлениях были высланы люди для захвата преступников. Черная с одним маленьким окошком сзади карета, запряженная парой серых кобыл, остановилась ночью у дома Моршиных. Ничем не приметные люди, ловко соскочивши с козел, и быстро поднявшись по ступенькам крыльца, забарабанили в двери.
       Этот стук переполошил всех домашних. Камердинер, трясущейся рукой, отодвинув запор и дверь, распахнувшись под натиском непрошеных гостей, с шумом ударилась о стену.
 - Моршин дома? – проходя в дом, спросил у камердинера, по-видимому, старший из них.
- Дома, - ответил боярин, вышедший на шум из спальни, завязывая пояс халата.
- У нас распоряжение доставить вас в Преображенский приказ к князю Ромадановскому. Собирайтесь.
 Через несколько минут двери черной кареты захлопнутся за Моршиным навсегда. И больше его никто и никогда не увидит.
       Дарья, не понимая, что происходит, стояла в ночной сорочке возле распахнутой двери. Она еще долго смотрела вслед удалявшегося экипажа. «Что теперь будет?», - этот вопрос не давал покоя ее восхитительной головке. Молодая женщина была разбита арестом мужа. Все ее естество замерло. Она пришла в себя, когда старый камердинер тронул ее за плечо:
- Барыня, сударыня вы моя, пойдемте со мной, я вам воды подам.
       Он обнял ее за плечи и, подведя к креслу, усадил. Вернулся в прихожую, закрыл дверь на запор. Острая боль тисками сдавила его сердце. Чувствуя, что не в состоянии сделать ни шагу, старик окликнул Кузьму.
       Кузьма, уже не молодой, но еще не дряхлого телосложения человек, служивший в доме Моршиных последние десять лет, прибежал на зов старика.
- Что с тобой, - спросил он у Мирона, который стоял у стены и держал руку на сердце.
- Ничего не говори барыне, подай ей воды, а я пойду к себе.
       Он мелкими, старческими шагами, осторожно ступая, чтобы не приносить своему телу дополнительной боли, побрел в комнату для прислуги. Достигнув своей кровати, еле сдерживая стон, опустился нее, затем лег. Дыхание приносило ему невыносимые страдания. Мирон не мог пошевелиться. «Вот и ко мне смертушка пришла», - подумал слуга. Еще некоторое время он лежал тихо, затем из горла раздался хрип. Он хотел кого-то позвать, но не успел. Его рука безвольно упала. Взор остановился, жизнь покинула его многострадальческое тело с последним выдохом…
       Дарья держала в руках стакан с водой, принесенный Кузьмой.
 - А где Мирон? – тихо спросила она у слуги.
 - К себе пошел, неможется ему, чой-то. Но вы не волнуйтесь, барыня, он у нас крепкий, выдюжит.
 - Надо к нему зайти, а ты Кузьма ступай. Мне ты больше не нужен, - словно ничего не понимая, ответила ему Дарья.
 Кузьма быстрыми шагами покинул комнату. Он уже смекнул, что далее в доме оставаться нельзя. Если уж Моршина взяли, то их-то слуг не помилуют, коль что. Он собрал свои пожитки, прихватил два серебряных подсвечника и золоченый разнос. Крадучись, он проник в прихожую, и тихонько отодвинув запор, шагнул за порог. Подхваченная ветром дверь с громким стуком ударилась о косяк, зазвенели запоры.
 - Кузьма, это ты? – спросила Дарья, испуганная резким звуком.
       Ей никто не ответил. Она позвала еще раз. Гробовая тишина. Хозяйка прошла по комнатам, везде было пусто. Спустившись вниз, в комнате для слуг она нашла мертвого Мирона.
       Ужас охватил ее. Она боялась покойников. Ну что ей теперь делать. В доме, кроме нее нет никого. И Мирона здесь оставлять тоже нельзя. «Как же мне быть, как быть?» - думала молодая женщина. И вдруг она поняла. Ей нужно бежать туда, куда повезли ее мужа, рассказать, что он ни в чем не виноват, и пусть его отпустят.
       С этими мыслями она вбежала в свою спальню. Одевшись, и даже не взглянув в зеркало, Дарья выскользнула за дверь.
       Страх темных улиц, неизвестные шорохи ночной Москвы, совсем оглушили молодую женщину. Долго упрашивала она караульных у рогаток отпереть улицу и пропустить ее, и наконец, достигла цели своего путешествия.
       Высокие деревянные ворота охраняли несколько солдат. Дарья, стояла в нерешительности. Вдруг ее окликнул солдат из охраны:
- Что, красотка, пришла развлечься с нами, так заходи, и тебе и нам до утра не до скуки будет.
Раздался хохот остальных.
- Цыц, балагуры! Вот я вам, - обратился к насмешникам, сидевший в сторонке мужчина в возрасте, и потом к Дарье, - А ты чего, доченька, хочешь? Что ты в ночь-то одна бродишь, аль ночевать негде. По одеже-то не больно похоже, что нищенка ты. Рассказывай-ка нам, а мы, коль сможем, пособим тебе.
       И она разрыдалась и одно лишь повторяла – «не виновен он, не виновен;».
- Да кто не виновен? – спросил все тот же пожилой солдат.
- Муж мой.
- Да кто твой муж и почему это он должен быть виновен.
- Его забрали с собой люди какого-то Ромодановского, по-моему, так его фамилия.
- Есть такой. А муж-то твой кто, неужто разбойник какой?
- Боярин он, Моршин его фамилия, может слыхали?
- Нет, не слыхал, мы только заступили. Но, коли ты правду говоришь, доченька, то тебе тут быть ни как нельзя. Ступай-ка ты лучше, пока не кинулись по тебя. Коли так ты отделалась, не гоже тебе им на глаза попадаться. А муж твой уж если попался, то не выйдет вовсе, отсюда живыми только на плаху ходють, - сказал молодой женщине участливый человек.
 Дарья побрела прочь от этого места. Ее последние надежды на справедливость лопнули, как мыльный пузырь.
       В воздухе чувствовался приход ранней осени. Дни еще были по-летнему теплы, но ночи стали прохладными. Уже не так звонко пели птицы свои песни. Обезумевшая, от несчастий, Дарья шла, не разбирая дороги, не осознавая, что творится вокруг. Под утро она вышла из города, и продолжила свой путь по дороге, уводившей ее куда-то далеко от Москвы. Близился полдень, уставшая от ходьбы, она присела у покосившегося забора маленькой деревенской церкви. Измученная многочасовой ходьбой, откинувшись спиной на ограждение, путница потеряла сознание.
       Было воскресенье. Звонили колокола маленькой бревенчатой церквушки, созывая к обедне. Разморенные полуденной жарой прихожане спешили на проповедь.
       Возле Дарьи стали собираться в недоумении крестьяне.
- Никак померла? - промолвил один из них.
 Пожилая женщина наклонилась к путнице и прислушалась:
- Не, дышит.
       В это время подошла к ним молодая барыня с дворовой девкой, что несла на руках младенца, укутанного в кружевные пеленки.
- Что тут у вас? - поинтересовалась она.
- Да вот, Елена Олеговна, нищенка помирает, - ответила бабка.
- Да какая ж она нищенка. С каких это пор милостыню просят в бархате и золотых украшеньях? Мужики, отнесите ее в мой дом и скажите Аксинье, чтоб позвала травницу бабку Васильевну к ней.
       Мужики подхватили несчастную и понесли по улице, через всю деревню Малиновскую в дом хозяйки.

Глава 45

       Три дня прошло после отъезда Алексея в армию и день после той ночи, как арестовали Моршина.
 Утром Белогуров и Обухов были вызваны к Ромадановскому. В коридорах дворца, всегда спокойного и многолюдного царил хаос. Поминутно кто-то входил и выходил из дверей. Носили какие-то бумаги, складывалось впечатление, что пронесся смерч и нарушил покой этого грозного заведения.
- Что-то не ладно, - сказал Дмитрий Ивану, - не спроста нас выдернули сюда. Неужто, и нас повязать хотят? Тогда все, мы пропали.
- Не думаю, коли бы так как ты говоришь, то не звали бы нас сюда, а схватили б дома. Подъехала карета, и нет тебя.
- Ты прав Ваня, но что же от нас хочет Ромадановский?
       Иван не успел ответить, двери распахнулись, и адъютант пригласил их войти. Молодые люди, затаив дыхание, шагнули навстречу неизвестности.
 Зайдя в огромную комнату, они увидели хмурого, крепкого для семидесятилетнего возраста, князя-кесаря Федора Юрьевича Ромодановского. Бывший комнатный стольник царя теперь - временный правитель страны предстал пред молодыми людьми. Князь Куракин говорил, что Ромодановский всем своим видом напоминал ему монстра, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, вечно пьян.
       Министр кнута и застенка, был предан Петру и поэтому пользовался расположением царя, имея при этом безграничную власть в государстве.
       Князь-кесарь перебирал пакеты и свитки, сортируя их, видимо, согласно каким-то внутренним соображениям. На вошедших, он не обращал никакого внимания, продолжая рыться на своем столе. Молодые офицеры стояли вытянувшись, ожидая, когда его светлость обратит на них свое внимание. Ожидать пришлось долго. Напряжение мелкой дрожью отозвалось в ногах. От жары, под мундирами липкими полосами заструился пот. В головы лезли всякие черные мысли. Но Ромодановский по-прежнему не замечал офицеров.
       «Чтоб, ты провалился», - подумал Иван, - «старый черт, сидишь, и дела тебе нет до нас. Будто мы не существуем вовсе».
       Самоуверенное лицо Ромодановского, испещренного морщинами у глаз, выдавало его близорукость. Ниспадавшие на лоб локоны белого парика подчеркивали бледность лица, пухлые губы и большие щеки придавали его лицу смешное выражение. Даже усы на лице не мешали до конца представить князя-кесаря, как показалось Ивану, маленькой мартышкой, виденной им в скоморошьем представлении весной.
       В течение часа мариновал их Ромадановский подле себя, наконец, он оторвался от своих занятий и обратился к стоявшим подле себя молодым офицерам:
 - Поручение у меня к вам, - пропищал своим тонким голоском князь-кесарь.
       Его последующие слова уже не имели значения. Тот факт, что Иван и Дмитрий должны выполнить нечто уже вселил в них надежду, что их не арестовали по обвинению в измене государю, а просто вызвали на службу для выполнения какого-то секретного поручения. Это уже было достаточно, чтобы вздохнуть с облегчением.
       А Ромадановский все говорил и говорил. Дмитрий видел, как кивает головой Иван, беря у князя бумаги, постоянно говоря «Будет исполнено, доставим».
 «Пусть кивает, пусть отвечает Иван, а мои мысли сейчас с Дашенькой, с милой и нежной». Он мечтал, как после окончания визита к князю-кесарю, они с Белогуровым отправятся навестить это ангельское создание. Утопая в своих мечтаниях, как в самом нежном из самых нежных шелков, Дмитрий услыхал:
- В путь завтра на рассвете. А сегодня отправитесь в Белый город, там, на берегу Неглинной реки дом под черепицей, он один такой. Скажите от меня и возьмите там все, что дадут для Петра Алексеевича. Ступайте, с богом. - И протянул холщовую, запечатанную сургучовой печатью сумку для курьерской почты.
       Иван подошел, взял сумку из рук Ромодановского и украдкой бросил взгляд на бумаги, лежавшие на столе.
На улице Белогуров шепнул:
- Расспросные речи кесарь читал, - а потом продолжил, - кончилось наше бесшабашное время. Ступай домой, побудь с матушкой, отцом, а я отправлюсь в дом под черепицей.
- К Дарье надо. Ты понял, заговор раскрыли, видел, что творится во дворце, спасать ее надо, - обезумевшими от страха глазами выпалил Дмитрий.
- Слава Богу, Лешка далеко. Идем, скорее в дом боярина.
       Распахнутая дверь дома Моршина дохнула на друзей очередной волной тревоги.
       Вбежав в дом и обшарив комнаты, они нашли только старого камердинера, лежавшего на своей кровати и тупо смотревшего в потолок, не отвечавшего на вопрос Дмитрия: «Где все?» Прикоснувшись к его руке, Иван все понял.
- Он умер, - сказал Иван.
- А Дарья где? Неужели арестовали? – на глаза Дмитрия наворачивались слезы.
- Нет, не может быть. Какая она заговорщица? - Иван взял Дмитрия за плечи и повел к выходу, -она ушла.
- Куда ушла, что ты говоришь?
- Пойдем отсюда, здесь смертью пахнет, - Иван потащил Дмитрия домой.
       Оставив друга на попечение матушки, Белогуров отправился на берег Неглинной реки.
       Найти дом не составило особого труда. Это было приметное, ухоженное строение. Особенно его потряс своей высотой забор.
- как в остроге, - подумал Иван и постучал медным кольцом о дубовую калитку.
       Через мгновение в калитке отворилось окошечко, и в нем показалась огромная голова.
« Ну и рожа», - подумал Иван и в слух добавил, - я от князя Ромодановского.
       Засовы начали с шумом открываться. Калитка отворилась. Иван, отличавшийся от своих друзей статностью и мощью фигуры, оказался на голову ниже открывшего ему калитку детины.
- Вам туда, - указал тот своей огромной рукой на дом.
Иван прошел мимо палисадника с розами. «Чистый двор, цветы, - какое-то Амазонское царство. А я завтра уезжаю», - подумал князь.
       Поднявшись по ступенькам крыльца, Иван открыл дверь в сени. Колокольчик над дверью зазвенел. «Как в Швеции», - сравнил Иван.
       Ему на встречу вышла пухлая женщина лет сорока с миловидным лицом.
- Я от князя Ромодановского, - произнес Иван слова, уже открывшие ему дубовую калитку.
- Следуйте за мной, сказала женщина и повела его в просторную светлую комнату, уставленную красивой венецианской мебелью, вазы из фарфора были заполнены свежесрезанными розами. Пока Иван осматривал комнату, женщина исчезла за боковой дверью.
       Иван увидел себя в отражении огромного зеркала в позолоченной раме с ангелами, держащими золотые подсвечники. Он оглядел свой безукоризненный зеленый мундир и до блеска начищенные сапоги, отсвечивающие лучи солнца, проникшего через огромные окна. Уже только это зеркало говорило капитану о богатстве хозяина дома. «Для острога здесь недурно, - продолжил он свои наблюдения. - Судя по всему, здесь не хозяин, а хозяйка; амурчики, цветочки, не мужское дело. Какая-то чувствительная барышня».
       Иван еще раз взглянул на себя в зеркало. В отражении за своей спиной он увидел тихо открывающуюся дверь и входившую в комнату даму. «Все-таки я не ошибся», - оборачиваясь, подумал он. И в это время краска в один момент залила его лицо. Перед ним стояла Марта! Нет, она не может быть здесь, а может это та дама с торговых рядов, или мне это только кажется. Он почувствовал, как теряет самообладание.
       Она, наоборот, побелела как мел.
- Вы от князя-кесаря? - насилу произнесла незнакомка.
- Да, - делая огромные усилия, ответил Иван.
       Она протянула конверт. Он взял, поклонился и собрался уходить. Такого смущения Иван никогда еще не испытывал, и уход был самым прекрасным выходом из создавшегося положения.
       Она, Екатерина Алексеевна, пред которой склонялась вся знать великой России, она же Марта Скавронская, как называли ее за глаза все эти чопорные бояре и дворяне, солдаты и пьяный торговый люд в кабаках, держала царя какой-то непонятной силой, только она могла снять его приступы гнева. Суровый деспот, человек с железным характером и волей, царь с нежностью относился к Екатерине. Что это было: любовь, Петра, сердечная привязанность или доверие? Все вместе. Он любил женщину из народа и тем самым бросал вызов всей стране, всем боярам, попирал устои старой патриархальной страны. И потом, через года, возведя ее на трон, Петр будет завещать своим венценосным потомкам женится на немках.
       Екатерина, уставшая от одиночества и затворничества, обрадовалась появлению этого молодого офицера. Но дрожь пробежала по ее телу, сердце застучало часто-часто. Страх и радость слились воедино, она сразу же узнала этого человека, которого видела в торговых рядах.
- Я собралась пообедать, - не составите ли мне компанию, - произнесла она, смущаясь, - Вы были под Полтавой?
- Да, - ответил Иван.
- Заодно расскажите мне об этой баталии, о Петре Алексеевиче, - открыто улыбаясь, сказала она, указывая гостю на диван. Сама же подошла к двери и дернула за ленту. Зазвонил колокольчик.
       Иван как подкошенный упал на диван.
       В комнату вошла Сашка. Она с любопытством взглянула на Ивана.
- Саша, скажи, чтоб поставили еще прибор для господина капитана.
       За горничной закрылась дверь, Екатерина к этому моменту полностью овладела собой, села рядом с Иваном.
- Давно вы из армии? - спросила она.
- Да 28 июня отбыли с письмами для князя - кесаря, а завтра обратно.
- Как же вас зовут, капитан?
Иван вскочил с дивана:
- Князь Иван Сергеевич Белогуров, - отрапортовал он.
- А я Екатерина Алексеевна, - спокойно сказала она.
       Акцент, с которым говорила хозяйка, наводил Ивана на мысль, что та Марта это - Екатерина Алексеевна, и там, в торговых рядах он не ошибся.
       И Иван принялся рассказывать о Полтавской баталии, о том, как врасплох хотел Карл застать Петра Алексеевича, но тот предусмотрел все, как был смел в бою, как повел за собой полки. О том, что когда Карл с остатками непобедимой армии бежал под Переволочену, под королем преследователи под предводительством генерала Волконского убили две лошади. Екатерина внимательно слушала, тревога за жизнь царя то и дело пробегала по ее лицу.
       Вошла Сашка и сказала, что все готово.
- Пойдемте, князь, - сказала Екатерина и направилась к двери.
       Иван последовал за ней.
       Огромный стол был уставлен яствами. Два позолоченных прибора стояли друг против друга.
- Ступай, Саша, я сама поухаживаю за гостем.
И она взяла графин с вином и наполнила им фужеры.
- За российский флот, - произнесла хозяйка и пригубила вино, - а вы, капитан до дна.
 Иван выпил вино и сел.
       Впервые в жизни при его красноречии, он молча терзал индюшью ножку, не зная, что сказать женщине.
       А Екатерина наполнила его фужер прекрасным вином.
- Здоровье царя Петра Алексеевича, - сказал Иван и осушил фужер.
«Странно, - думал он, - вино совсем не берет, а она все так же хороша».
       Их глаза встретились. «Белогуров, - не знаю, не видела, откуда эта дерзость, в глаза, сказать «Марта», что это? Вызов, оскорбление, я сегодня узнаю», - так думала Екатерина, опять наливая Ивану вино.
       Князь наконец-то совладал с индюшьей ногой и положил себе на тарелку блин и щедро наложил сверху икры.
       Он поднялся, взял фужер и произнес:
- Екатерина Алексеевна, это вино я хочу выпить в вашу честь, ваша красота, единожды вас увидев, запомнишь ваш образ на всю жизнь, - вино растекалось приятным теплом по всему его телу, ноги тяжелели, голова мутнела, язык становился все подвижнее, мысли распирали голову, - вы как ангел, спустившийся с небес, прошли по моей жизни, оставив огромный след. Я благодарен вам за это... - он выпил вино.
 Екатерина еле скрыла за улыбкой свое смущение.
- А когда же я протопала по вашей жизни, - рассмеялась она.
       Иван терял рассудок. «Хватит пить! Еще стакан и я брошусь к ее ногам и стану целовать подол ее платья»,- пронеслось в его голове, но в фужер Екатерина уже лила вино.
- Вы не помните, - он грустно улыбнулся, - я видел вас в церкви.
       Она облегченно вдохнула. Но тут же вспомнила: «А Марта почему? А как он хорош».
- Можно кофею попросить, - произнес Иван, надеясь, что этот напиток освежит его хмельную голову.
- Можно, - она позвонила и вошла Сашка.
- Принеси-ка нам кофею, - сказала она горничной, - а мы допьем, не гоже оставлять полные фужеры.
 Екатерина хотела подать фужер Ивану, но неловкое движение и красное вино быстро впиталось в белую скатерть.
- Боже, - вскрикнула она, - как кровь, плохой знак.
- Да это всего лишь вино, - успокаивал ее Иван, - все думают о смерти, Екатерина Алексеевна, но дольше живут те, кто ее не боится... А вас я долго искал, семь лет.
       Екатерина покраснела. Семь лет назад она жила в Мариенбурге, затем у Балька в услужении, у Меньшикова, теперь здесь, с Петрушей. «Кто он, что ему нужно, уж не заговор ли это тот, что открыли, людей позвать, убить пришел он меня», - страх охватил ее.
       Иван заметил это. Он понял, что напугал женщину, и постарался все уладить, пока она никого не кликнула:
- Екатерина Алексеевна, - простите, я не хотел вас напугать, я расскажу вам одну историю. А вино у вас хорошее, сразу с ног валит.
- Да, - оживилась она, - Петр Алексеевич уж скольких послов да бояр здесь им уложил. Да и Александру Даниловичу по утру после этого вина только рассол квашеной капустки помогал.
- Так вот, у нас в России с пьяных спросу нет, - начал свой рассказ Иван. - Один молодой офицер при штурме шведского города, прячась от взрыва, вбежал в церковь и увидел там прекраснейшую молящуюся шведку.- Он видел, как краснеет Екатерина, - он влюбился с первого взгляда, а затем, вечером, изумленный тем как величественно она держится перед победителями, как дрожит от холода, но не просит о снисхождении, он отдал ей свой плащ. Он искал ее потом, долго искал, чтоб спасти, увести из этого ада, но не нашел. Долго тужил, первая любовь быстро не проходит, да и помниться всю жизнь.
- Так это был ты, - прошептала изумленная Екатерина, ноги ее подкосились, она теряла сознание. Иван подбежал, подхватил ее на руки и застыл в недоумении.
       Через секунду Екатерина очнулась, обвила своими руками шею князя и поцеловала его. Его изумление достигло апогея. Он уже ничего не понимал.
- Поставьте меня, князь, - тихо произнесла она.
       Только он отпустил ее, как вошла Сашка с подносом дымящегося в чашках кофе.
       Легкое смущение пробежало по обоим лицам.
- Так вы уезжаете завтра, - произнесла Екатерина.
- Да на рассвете, я, мой друг князь Обухов и два ординарца.
- Но ведь путь опасен, у вас такие письма, а вас так мало.
 Иван улыбнулся:
- Четыре шпаги, восемь пистолетов, да и мы, преображенцы - это тоже кое-что значит.
- Да, вы правы, - если рядом с Петром такие солдаты, я спокойна.
- Чем храбрее солдаты, - тем устойчивее царский трон, - произнес Иван, ставя пустую чашку, - я думаю мне пора.
- Пожалуй, - произнесла Екатерина.
 Иван с горечью покидал этот дом. Ему хотелось остаться там до самого утра, смотреть на хозяйку, говорить с ней о чем угодно и ни о чем больше не думать.


Глава 46

       Князь Владимир и княгиня уехали из дома с визитом, Дмитрий умчался неизвестно куда, в доме осталась только челядь.
       Накануне вечером Дмитрий сообщил Гришке, что отец дал согласие на его брак со Светланой. Григорий все утро был вне себя от счастья.
       И сейчас, когда в доме не было хозяев, челядь была предоставлена сама себе, Григорий схватил Светлану за руку и вывел из дома на шумную улицу.
- Куда мы идем? – спросила она.
- Гуляем, Светочка, - ответил счастливый жених. – Я знаю тихое место, мне так надо много тебе сказать.
       Они спускались по улице к реке Москве. Там, на берегу, у самой воды, Григорий усадил Светлану на траву.
- Я здесь люблю бывать, - сказал Григорий, - завтра уезжаю я, Света.
       Та заглянула ему в глаза:
- Как уезжаешь? Куда? – Испуганно проговорила она.
- В армию, наверное. Князь час назад сказал, чтоб к отъезду готовил вещи.
       Светлана побледнела.
- Так вот, - продолжал Григорий, - согласна ли ждать меня, - его голос задрожал от волнения, - согласна ли ты после моего возвращения стать моей женой.
       В глазах Светланы помутилось, в голове зашумело, только далеко-далеко она слышала Гришкин голос:
- Ты меня слышишь, Света?
       Слезы покатились по щекам девушки:
- Гришенька, как же так? – Губы ее тряслись от волнения, - я не хочу, чтоб ты ехал, не хочу, слышишь?
 Григорий ласково произнес:
- Служба у меня такая.
- Но я ведь люблю, тебя, Гришка, понимаешь ты это?
       Григорий рассмеялся:
- Я люблю тебя, Света, - крикнул он во все горло, - я вернусь, обязательно вернусь! Теперь ни одна пуля, ни одна шпага меня не возьмет!
       Он обхватил девушку за талию и притянул к себе. Он целовал невесту! Он молод, он любит и любим! Он счастлив, как может быть счастлив только молодой человек: безрассудный и наивный, верящий в чудеса и вечную любовь! И эта река, чистое небо над головой – все такое родное, близкое и удивительно красивое!
       Они возвращались домой, крепко взявшись за руки.
- Светлана, - сказал заговорчески Григорий, - только никому пока не говори о том, что князь дал согласие на нашу свадьбу.
- Это почему? – удивленно спросила она.
 Григорий, помня о том, что сказал Жорке, стал врать:
- Чтоб над тобой не подтрунивали. Пусть это пока будет нашим секретом.
       Он так же боялся, что если убьют его, то тогда никто никогда не упрекнет любимую в том, что она была невестой.
- Хорошо, - согласилась та, хотя ей очень хотелось поделиться новостью со всем белым светом, - так будет спокойнее.
       Войдя в дом, они наткнулись на Жорку.
- Что-то я не пойму, Гришка, - ехидно заметил он, и его усики задергались, - ты мне говорил обратное.
       Светлана посмотрела на любимого.
- Помню, что говорил, - ответил ординарец, - и повторить могу, если ты не понял. А сейчас Светлана попросила показать ей дорогу в мануфактурную лавку, понял?
- А я что-то не замечал, чтоб ты мануфактурой занимался. Да и у нее денег нет не только на новый сарафан, но и на булавку. Иль она у княгини взяла?
       Светлана покраснела и быстро пошла в людскую.
- Ты что думаешь, я не знаю, что опять к Светке приставал, - еле сдерживал себя Григорий, - она мне на улице все рассказала. Просила написать письмо в деревню.
- Брешет, - оборвал его Жорка, - не приставал, так ущипнул только.
- Но ведь было, - выпалил ординарец, сжимая кулаки.
       Жорка испугался, что Гришка и впрямь напишет письмо управляющему:
- Прости, Гришка, не буду более, не пиши.
- Ладно, - сжалился тот, - но в последний раз прощаю.
       Гришка пошел своей дорогой. Работа предстояла немалая – собрать вещи.
 
 
Глава 47
       
       От дома Марты, хмельные ноги понесли Ивана к ювелиру на Кукуй.
«Отправлю ей какую-то безделицу в память о себе, носить не будет, так хоть перебирая свои вещи, может, когда вспомнит о поручике Белогурове, с которым встретилась в Мариенбурге, когда еще была экономкой пастора».
       Ювелир, к которому не раз захаживал Белогуров, пожилой немец, встретил Ивана со слащавой улыбкой.
- Я хотел бы посмотреть готовый товар, - сказал Иван.
- Готовый? - удивился тот, т.к. Иван всегда долго и скрупулезно заставлял прорисовывать мастера эскизы всех изделий, которые заказывал.
       Ювелир стал выкладывать перед князем футляры.
       Иван разглядывал броши, кольца подвески. Обилие бриллиантов, сапфиров, изумрудов - все вокруг сверкало и переливалось в лучах света. Но взгляд его привлек небольшой футляр, где на черном бархате лежали серьги. Их форма напоминала листик, усыпанный алмазами, а оттуда большой каплей росы, прозрачный как огромная слеза, спадал зеленый изумруд.
- Ваша дама будет очень рада. Это лучшее, что есть. Таких чистых и больших изумрудов нет даже у царской избранницы. Хотите, моя дочь примерит их.
- Нет, - сухо ответил Иван, расплатился с ювелиром и отправился домой.
 Тимофей встретил хозяина на крыльце дома.
- Где Степан, ко мне его пришли, - распорядился Иван и отправился в кабинет, достал лист бумаги и принялся быстро писать.
« Дорогая Екатерина Алексеевна.
Я очень был рад нашей внезапной встрече, рад узнать, что не исчезли в том хаосе, Вы живы, счастливы, что у Вас все хорошо.
       Скорее всего, мы больше никогда не увидимся, поэтому мне захотелось преподнести Вам эти серьги. Смотря на них, вы вспомните, может быть, о скромном поручике Белогурове.»
       Вошел Степан.
- Завтра на рассвете мы выезжаем, - давал распоряжения князь, - приготовь дорожный костюм, сложи вещи, заряди пистолеты, скажи Илье, чтоб хорошо накормил коней перед дорогой. Да и принеси мою дорожную сумку, надо сложить письма. Дверь открылась, и вошел Тимофей:
- Там к вашей милости какая-то барышня пришла, я проводил ее в залу.
- Пусть ждет, - ответил Иван.
- Я не могу ждать, - услышал он знакомый голос, - и тут же в кабинет вошла Екатерина.
- Екатерина... - еле вымолвил удивленный Белогуров.
       Она стояла перед Иваном в легком красном сарафане, длинная тугая коса спадала на грудь, глаза светились радостью встречи. Сейчас перед ним не та чопорная светская дама в дорогих нарядах, которую он видел несколько часов назад, перед ним была Марта.
- Нет, Марта, - сказала она, - Марта.
       Иван сделал знак, и Тимофей со Степаном тихо удалились за дверь.
- Я хотела бы передать еще этот сверток Петру Алексеевичу, - начала она. Иван молчал. - Думаю, он будет рад получить от меня это... - она смутилась, и тихо произнесла, - я просто еще раз хотела увидеть тебя, - голос ее дрожал, - стараясь скрыть свое волнение, она добавила, - Я озябла, у тебя холодно.
- Идем, идем, - сказал Иван и потащил ее за руку в зал, - я растоплю камин. Тимофей дров!
 ... Дрова потрескивали в камине, она сидела в кресле у огня. Иван расположился у ног ее, Екатерина провела ладонью по его волосам.
- Я хотел бы вам... - начал он.
- Тебе, - перебила Екатерина.
- Тебе, - повторил Иван, - сделать небольшой подарок.
       Он вскочил и вышел в соседнюю комнату.
- Вот, - протягивая футляр, промолвил он, - это тебе.
Она изумленно посмотрела, открыла футляр.
- Какая красота! Когда ты успел? - женщина смотрела на Ивана, - но это дорогой подарок для Марты. - И уже игриво добавила, - Ты всем своим дамам даришь такие подарки, поручик?
- Нет. Но их я тоже не обижал, - с улыбкой ответил он.
- И много их было, - смеясь, спросила она.
Иван молчал, не зная, что ответить.
- Считаешь?
- Я никому не дарил изумруды, кроме сестры. Легенда гласит, что этот камень дарят только очень дорогому человеку, у которого хотят проверить, как он относится к тебе. Если камень через время тускнеет, значит, даривший его впал в немилость.
       Она обняла его за плечи.
- Мы с тобой встретились несколько часов тому, но женщины всегда все знают наперед. Объятья женщины при встрече не такие как при расставании. Да, - после некоторой паузы продолжил Иван, - женщина всегда чувствует, когда уходят от нее навсегда
- Я сейчас обняла как при встрече? Иль ты уходишь? - игриво спросила она.
- Ты прощаешься со мной, я это чувствую. Мы оба это знаем. Я все понимаю, не живу надеждой.
- Да ты прав, это наша первая и последняя встреча, - подтвердила она. - Бог распорядился так, что я из экономки превратилась в ...- она не могла подобрать слова, - но я теперь я не одна, дороги назад нет, гнев царя нам не пережить. Да и кто знает, что оно лучше? - Екатерина рассмеялась, - князья ведь тоже не женятся на экономках. Любовь – вечная погоня за призраком счастья. А тот сверток, я несла тебе, но не знала, как отдать. Принеси его.
       Иван вернулся со свертком.
- Там крест, - продолжала Екатерина, - хочу, чтоб сберег тебя Бог, - она достала золотой крест с распятием и надела Ивану на шею.
       За окном смеркалось, лишь огонь в камине озарял их лица.
- Но как ты меня нашла? - спросил он, держа ее руку.
- Я послала своего слугу к князю-кесарю с письмом, в котором объяснила, что не все передала для Петруши, - произнеся имя царя в такой интерпретации, она смутилась, но продолжила, - он дал твой адрес и вот я здесь.
       В камине потрескивали сухие поленья, а голова князя кружилась от событий, что произошли за день. Марта здесь, в его доме, он сидит у ее ног, его голова лежит у нее на коленях, ее руки гладят его густые волосы, от счастья можно сойти с ума. А ему на рассвете надо бросить все здесь и отправится в неизвестность... А до рассвета осталось уж совсем не так уж и много времени...
 Сумерки таяли. В камине тлели угли. Ночь отступала, на смену ей приходил последний день августа 1709 года.
       В комнату постучал Семен. Марта встрепенулась, Иван вскочил на ноги.
- Пора, - грустно произнес Белогуров.
- Береги себя, - тихо обнимая его, произнесла Марта.
- Семен, - позвал Иван, вошел ординарец, - позови мне Тимофея.
       Тимофей сразу же вошел в зал, как будто бы стоял за дверью и ждал распоряжений.
- Проводите даму, куда скажет и когда ей это будет угодно, а сейчас помоги мне одеться - Иван проследовал в свою спальню.
 Через несколько минут в мундире он вышел к Марте.
 Садясь на Марфушу, Иван бросил печальный взгляд на Марту.
- Берегите себя, поручик, - сказала она, - и прощайте.
       Иван надел треуголку и пришпорил лошадь. За ним тенью из двора последовал Степан.


Глава 48

       Четыре всадника неслись по узкой вымощенной бревнами улочке. Редкие каменные дома богатых людей стояли на широких дворах в зарослях вековых деревьев. К богатым барским усадьбам с лугами и прудами прилегали густо скученные деревенские избы, крытые лубком или соломой. Здесь можно было увидеть спящих прямо на лавках под плетнями людей, теснота домов которых вынуждала их летом спать на улице. Вдруг эта узкая как ручей улочка резко переходила в широкую как река, грязную с болотами и лужами улицу. Дома на ней разделяли целые пустоши.
       Всадники свернули, и уже одни плетни и заборы, изредка прерываемые высокими воротами, возвышались по обе стороны улицы. Лишь собаки в подворотнях нарушали утреннюю тишину. Рогатки, на которые запирали улицы на ночь, сторожа уже сняли, поэтому кроме мусорных куч, препятствий на пути у посланцев князя-кесаря не было.
       Миновав западные ворота, они выехали из Москвы.
       Туман над Москвой-рекой навивал на Дмитрия тяжелые мысли: «Где она теперь? Я знал, что все так кончится, но ничего не сделал для того, чтоб защитить и уберечь ее от всего этого. Я, и только я виноват во всем, не уберег ее».
       Иван мыслями был у ног Екатерины, вспоминал свою бессонную ночь, был опечален концом так и не начавшегося любовного романа. Он не мог, да и не знал, как помочь Дмитрию, что посоветовать, одно его утешало, что Алешка уже не досягаем, а Лешкина храбрость на поле брани спишет родство с боярином.
       Дмитрий, меж тем вспоминал, как ночью, со слезами на глазах, положа голову на матушкину грудь, рассказал ей о приключившейся беде, а та нежной своей рукой гладила его по голове и утешала: «Бог даст, все образуется, все станет по-прежнему». Обещала сообщить сыну, коль, что узнает о Дарье.
       Через два часа всадники вихрем пронеслись мимо маленькой деревушки Малиновская, где в доме хозяйки Елены Олеговны в бреду лежала Дарья.
       После двух дней изнурительной скачки, отдыха в ямских селеньях, на грязных постоялых дворах, они достигли Смоленска. Старинный русский город, за свою историю побывавший в составе Литовского княжества и в Речи Посполитой встретил их во всем величии Кремля и Успенского собора, колоколами церквей Иоанна Богослова и Петра и Павла.
       Боль потери в молодом сердце Дмитрия постепенно стала переходить в надежду найти Дарью, куда бы ее ни забросила судьба: будь то острог с высоким забором или ссылка.
«Я брошусь к ногам царя, расскажу ему все, ведь он же был в их доме, я докажу, что она не виновна», -уговаривал себя Дмитрий.
- А не пора ли нам отдохнуть, через час совсем темно, остановимся в приличном месте, поедим по-человечески, выспимся на мягких перинках, - обратился Иван к Дмитрию.
- Да, пожалуй... Мне все равно, - ответил Дмитрий.
- Степан, - обратился Белогуров к ординарцу, - найди-ка нам самый роскошный постоялый двор или гостиницу, - и лукаво подмигнул ординарцу, - мы здесь подождем.
       Степан тут же помчался выполнять поручение хозяина, Иван и Дмитрий бросили поводья Гришке.
       Рядом звонили церковные колокола. Церковь отличалась эффектным сочетанием величавой строгости форм и затейливостью нарядного декора, это был четырехстолпный одноглавый храм с восьми скатным покрытием.
       Дмитрий направился к храму. На паперти сидел дряхлый искалеченный старик. Дмитрий бросил ему монетку.
- Что за церковь? - спросил он у нищего.
- Спаса Преображения, - ответил тот, - сам Феофан Грек фресками расписывал.
       Юноша перекрестился и вошел во внутрь, купил свечки, поставил за упокой души друга Штерна и направился к иконе Божьей матери.
«Пресвятая Дева Мария, - шептал Дмитрий, ставя свечу, - все упование на имя твое возлагаю, Матерь Божья, сохрани Дарью под покровом твоим. Принеси мою молитву сыну Твоему и Богу нашему, да спасет тобою души наши. Помилуй ее, милосердия двери отверзи ей, Благословенная Богородице, надеющиеся на Тя, да не погибнет раба Дарья, да избавится тобою от бед: Ты бо еси Спасение рода христианского. Господи, помилуй ее, Господи, помилуй ее».
       Дмитрий вернулся к другу.
- Ты знаешь, Митя, все образуется, неизвестность, в которую мы едем, не любит грусти. Война проходит быстрее, если, смеясь, смотришь смерти в глаза. Смерть как раз выбирает падших духом. Русский человек всю жизнь живет в ожидании чуда: пойдет дождь в засуху, выглянет солнце в непогожий день, авось пронесет при рискованных операциях, не задумываясь о последствиях. Так что Митька, - он хлопнул друга по плечу, - перестань тужить. Нас ждет прекрасный ужин, мягкая постель и женщины.
Дмитрий с недоумением посмотрел на Ивана.
- Какие женщины? - спросил он.
- Забыть одну женщину можно только в объятиях другой, поверь - это, правда, - смеясь, выпалил Иван, - На войне время исчисляется по-другому, здесь жить надо одним днем.
       Вернулся Степан.
- Все нашел? - загадочно спросил Иван.
- Да, здесь рядом.
       Действительно, гостиница оказалась минутах в пяти езды. Двухэтажная деревянная постройка снаружи походила на купеческий дом.
       Иван взял сумку с письмами, пистолеты, бросил поводья Степану.
       Дмитрий устало спустился с коня, бросил поводья Гришке.
       Князья переступили порог гостиницы и очутились в зале кабака, редкие посетители сидели за столами. Их встретил хозяин, мужчина средних лет, одетый в белую подпоясанную черной бечевкой рубаху, черные штаны, хромовые сапоги.
- Два номера, самых лучших рядом, комнату для слуг, горячей воды и ужин на двоих в комнату, - распорядился Иван.
- Что на ужин прикажите? - спросил хозяин.
- Индейку, фаршированную говяжьей печенью, пару рябчиков в сметане, фазан, жареный с грибами и луком, - при этих словах лицо хозяина из улыбающегося стало грустным.
- Но этого у нас нет.
- А что есть? - спросил Иван, с подтрунивающей улыбкой.
- Перепела в тыкве, заяц в сметане, филе фазана с вареньем, свиная грудинка, фаршированная капустой и яблоками, кулебяка, пирожки...
- Ладно, хватит, - прервал его Иван, - через полчаса все это в комнату. И самого лучшего вина.
       Хозяин повел дорогих гостей по боковой лестнице наверх.
       Комнаты были просторные и как две капли похожи одна на другую. У окна, напротив входной двери располагался стол с двумя стульями. Огромная кровать с белоснежными простынями поверх высокой перины занимала почти половину комнаты и стояла у стены направо от окна, а слева был невысокий столик, под которым находился таз с кувшином.
- Довольно чисто и мило, - произнес Иван, окинув взглядом временное пристанище.
- Куда подать ужин? - поинтересовался хозяин.
- Сюда, - распорядился Иван, кладя сумки на стул у стола.
 Хозяин исчез, а в комнату вошел Степан. Дмитрий направился к себе.
       Отмывшись от дорожной пыли и надев чистую рубаху, отдав Гришке мундир в чистку, Дмитрий вернулся в комнату к Ивану.
 Иван сидел в чистой рубахе у стола и рассматривал пистолет:
- Смотри, какого я себе красавца приобрел, - с гордым видом сказал он, протягивая пистолет другу.
       Зная неимоверную страсть Ивана к оружию, Дмитрий стал рассматривать его. Это был кремневый с гравировкой и золотой насечкой пистолет прекрасной работы. Деревянная часть его была декорирована костью с инкрустацией серебром.
- Пятьдесят рублей серебром, но за такую красоту и не дорого, - сказал Иван.
 «Он действительно великолепен», - с завистью подумал Дмитрий протягивая пистолет Ивану.
- Нравится? - Спросил Белогуров, смотря Дмитрию в глаза.
- Очень, - с юношеской наивностью и блеском доброй зависти в глазах ответил Обухов.
- Он твой, - ответил Иван.
- Нет, что ты, я не могу, дорогой подарок.
- Дорогой, надеюсь, но не в смысле денег, а как память обо мне.
- О чем это ты, Иван.
- Да так, что-то в душе защемило.
       В дверь постучали. Вошел хозяин с большим разносом и стал сервировать стол, покрыв его белой скатертью и выставляя яства.
       И когда появился графин и фужеры хозяин с улыбкой спросил:
- А остальное когда прикажете подать?
- Когда я скажу, - хмуро ответил Иван.
       И тот быстро удалился. А Дмитрий все это время продолжал держать в руках пистолет.
- Ты, Мить, на меня не сердись, это я от чистого сердца, - сказал Иван, - и не спорь, а принимай все как есть. Дарят, не отказывайся, хочется есть, - он показал в сторону накрытого стола, - садись и ешь, хочется любить - люби, а не гони страсть прочь. На земле ничего нет вечного, только там, - Иван поднял палец вверх, - на небесах покой. А посему, давай забудем обо всех наших печалях и горестях, будем веселиться, - усаживаясь за стол, весело произнес Иван.
- Ну, давай попробуем, - ответил Дмитрий, наполняя фужеры прекрасным золотым токайским вином.
- За прекрасных дам, которых с нами нет - лукаво улыбаясь, произнес Иван.
       Тень грусти пробежала по лицу Дмитрия, но он подыграл Ивану:
- Стоя, за прекрасных дам, пьют стоя.
- Ты прав, - поднимаясь, ответил Иван.
 Осушив бокал, Дмитрий с грустью произнес:
- Только где они, эти дамы?
- Боже мой, Дмитрий, - ответил Иван, - да здесь, за дверью.
- О чем ты, Иван, - он с недоумением взглянул на друга.
- О женщинах, которые могли бы скрасить наш холостяцкий ужин.
- Не понимаю, ответил Дмитрий.
- Еще по одной, наполняя фужеры, - сказал Иван, - и я тебе объясню. За наше здоровье, удачу и счастье.
       Вино теплой струйкой растекалось по всему телу юноши, а Иван тем временем клал ему на тарелку кусок фазана.
- Так вот, - сказал Иван, ставя пустой фужер, - это последнее наше приличное пристанище, а затем прелести походной жизни. Осень на дворе, дожди, серость...
- К чему все это? Ты меня пугаешь трудностями.
- Нет. Я не знаю, как сказать...
- Говори главное, - ответил Дмитрий.
- Давай пригласим женщин, - выпалил Иван.
Дмитрий покраснел. Ему стало ясно, какие распоряжения давал друг своему ординарцу, на что намекал хозяин гостиницы. Но перечить Ивану он не стал:
- Приглашай, - сухо ответил юноша, - но моя душа не способна понять, как можно любить одну женщину, и тут же предаваться ласкам в объятиях другой? Я так не могу.
- Я ничего такого не имел ввиду, - ответил Иван, - Я просто хочу, чтоб мы не хлестали это вино до полного забвения, чтоб весело было, и мне кажется, твоя порядочность тут не при чем.
- Что?
- Я думаю, - продолжил Иван, - ты просто еще молод и по-юношески застенчив.
       Дмитрий взглянул на угадавшего его состояние души Ивана и сказал:
- Да ничего я не боюсь. Ступай, приглашай...
 Иван вышел из комнаты.
« Ну что ж, - подумал Дмитрий, кладя на тарелку заячью лапку, - посижу с ними немного и пойду спать, что в этом плохого?»


Глава 49

 В комнату вошел хозяин и поставил на стол еще два прибора, а его помощник занес стулья.
 В коридоре послышались шаги. От волнения сердце Дмитрия забилось часто, часто.
       На пороге появились две молодые девицы в сопровождении улыбающегося Ивана.
- Присаживайтесь, - сказал он одной из них, указывая на стул рядом с Дмитрием, вторую усадил рядом с собой. - Предлагаю выпить за знакомство, налей-ка, Дмитрий по полной.
 - Как тебя зовут? - игриво спросил Иван у своей соседки, беря пирожок с блюда.
- Катя, - ответила незнакомка. Иван побледнел.
- А меня - Вера - обращаясь к Дмитрию, произнесла вторая.
- Дмитрий, - сказал юноша.
Катя смотрела на Ивана, не понимая, чем могла так напугать его. Тот очнулся от минутного замешательства и ответил:
- Иван, но для тебя сегодня - Ваня.
       Друг старался оживить Дмитрия. Он рассказывал смешные всевозможные истории, что приключались с ним и его друзьями, о победах на ратном поле и о храбрости Дмитрия. Под конец вечера Дмитрий оживился, ситуация, в которую он попал, не казалась ему такой уж страшной, дама, которая сидела рядом с ним казалась ему привлекательной. Она и вправду была хороша собой. Русая коса спадала на грудь розовые от вина щечки, огромные голубые глаза лукаво улыбались, правильные тонкие алые губки так и манили к себе, кожа при свечах казалась бархатистой, а синий сарафан только подчеркивал ее стройную фигуру.
Юноша поймал себя на мысли, что хочет поцеловать ее.
- Ну что ж, завтра рано вставать, пойду-ка я спать, - вместо этого произнес Дмитрий и встал из-за стола.
       Иван удивленно посмотрел на друга. Дмитрий направился к двери. Как только дверь за ним закрылась, Иван сказал Вере:
- Ступай за ним.
И та вышла следом.
 Дмитрий, войдя в комнату, подошел к столу и зажег спичку, и хотел поднести к свече. В этот момент дверь отворилась:
- Не зажигай, не надо, - услышал он голос своей новой знакомой.
       Пламя коснулось его пальцев, он бросил спичку на пол. По лунной дорожке, проникающей через окно, тихо подошла к нему женщина, обняла и поцеловала в губы.
- Ничего не бойся, - прошептала она, целуя его в шею.
- А я и не боюсь, - так же шепотом ответил Дмитрий.
- Вот так падают даже самые неприступные крепости после жесточайшего натиска противника, - прислушиваясь к лязгу запора закрывающейся соседней двери, сажая на колени Катю и расстегивая ей корсет, с иронией произнес Иван.


Глава 50

       Дмитрий проснулся от стука в дверь. Это был даже не стук, а просто кто-то с силой гатил, срывая дверь с петель. Этот звук давил на уши с неимоверной силой, отзываясь тупой болью в висках.
Он лежал в объятиях Веры и старался восстановить в памяти события вчерашнего вечера.
- Дмитрий, - услышал он из-за двери голос Ивана, - пора, просыпайся.
       Красный от смущения, юноша вскочил с постели и стал быстро натягивать лосины.
 Девица открыла глаза и взглянула на смущенного князя:
 - Куда ты? Кто это ломится в дверь? - громко спросила она.
- Капитан Преображенского полка Белогуров, - ответил со смехом Иван. - Капитан Обухов, подъем! - бойко скомандовал Иван, чем еще больше смутил Дмитрия.
       Дмитрий, застегивая на ходу рубаху, открыл щеколду и распахнул дверь.
- Да тише ты, перебудишь всех, - смущенно произнес Дмитрий.
- Пора, мой друг, солнце уже встает, шесть часов. Надевай камзол, ступай, закажи завтрак.
       Смущенный Обухов боялся взглянуть на друга, он долго застегивал рубаху трясущимися от волнения руками, потом схватил камзол со стула и выскочил из комнаты.
       Иван прикрыл дверь.
- Ну как? - спросил с улыбкой девицу, - ты сделала то, о чем я просил.
- Да, - ответила та, - но мне кажется, твои опасения были напрасны, не слишком он ночью походил на новичка.
- Вот, возьми за свои хлопоты, - Иван положил на стол золотой червонец.
       Вера взглянула на князя. Это был самый большой гонорар за весь год «работы».
«Да на эти деньги можно жить месяц ни о чем не думать, да еще матери послать, пусть ребятишкам на рубахи купит, да хлебца, - рассуждала она, не сводя глаз с монеты, - хоть бы не передумал».
       Иван вышел из комнаты и спустился в кабак. Дмитрий, чернее тучи сидел за столом и пил квас, утоляя жажду и освежая голову. Утреннее похмелье всегда приходит после безудержного вечера.
«Что я натворил, Дарья неизвестно где, может на дыбе даже, а я здесь, в объятиях другой весело провел время. Правда, надо признать, что все, что я испытал сегодня ночью, ту страсть, то головокружение, то блаженство, ни с чем нельзя сравнить. Мне не были противны ее ласки, наоборот, я был счастлив... Но как я мог. Любить одну, а ласкать другую. Да, прав Иван, забыть одну женщину можно лишь в объятиях другой... Стыдно, мерзко, но в то же время как было все прекрасно. Но что же теперь делать? А что делать - искать Дашу! А о том, что произошло сегодня ночью, она никогда не узнает». - Так размышлял Дмитрий, доливая квас в стакан и не замечая, рядом подсевшего Ивана.
 Белогуров налил себе в стакан квасу, взял кусок буженины, положил в тарелку и потянулся за кулебякой:
- Выше нос, господин капитан, сегодня к вечеру мы будем далеко отсюда.
       Дмитрий от неожиданности вздрогнул и взглянул на друга отрешенными глазами.
- Чтобы понять окружающий мир, надо понять себя.
- К чему ты это сказал? - спросил Дмитрий.
- Да к тому, перестань думать о дне вчерашнем, думай о завтрашнем. Что было, то прошло и не вернуть, ни исправить ничего нельзя, - ответил Иван, и продолжил с лукавой улыбкой - Мария Египетская какой блудницей была, но вовремя ощутила чудесное перерождение, ушла в Заиорданскую пустыню и полвека провела в молитвах.
- А ты знаешь, что не по своей воле Вера оказалась в этом кабаке, продали ее сюда, а в деревне мать да трое братьев остались, отца прошлой зимой медведь заломил на охоте.
- А ты что ж, не торгуешь крепостными? - уже с нотками раздражения в голосе сказал Белогуров, - Счастья каждому хочется. Счастье каждому подай. А оно не каша, ложкой не вычерпаешь.
- Да, котел с кашей общий, а ложка у каждого своя, - с горестью проговорил Дмитрий.
- Прекрати себя истязать, Митя, в путь пора. В наш жестокий век все неизлечимо больны войной и страстью. После кровавой бойни все с головой бросаются в омут безрассудной любви. И никто не думает, кроме тебя о нравственности. Эй, Степан, - крикнул он ординарцу, - выводите коней, пора.
- А ты знаешь, что «любовь» в переводе с египетского иероглифа - «долгое ожидание» - надевая треуголку и беря сумку с пистолетами, возразил другу Дмитрий.
       Со странным доселе непонятным чувством покидал Дмитрий Смоленск. То, что случилось ночью, мучило его. Ему было стыдно за себя, за то, что поддался уговорам Ивана, за то, что друг знает, что было ночью. И в то же время, он понял, что это за минуты блаженства в объятиях женщины, пусть даже незнакомой, нелюбимой, и он бы отдал не один золотой, чтоб повторить ночь. И все же, Дмитрий стыдился всего, что произошло в полночной тиши гостиничной комнаты. Он старался не встречаться взглядом с Иваном. «Теперь я понимаю, что значит испытать не подвластность собственного тела уму, неподчинение желания воли. Но почему мне так стыдно и противно за ночные порывы моего тела, за те чувства, за блаженство, что я испытал? Почему все это произошло в какой-то захудалой гостинице с нелюбимой женщиной, и я не мог противостоять, а за стенкой Иван занимался этим же. Но он при этом все воспринимает как должное…»
- Я не понимаю, - сказал Дмитрий вслух, как можно платить за любовь, вернее, любить за деньги.
- Но ведь ты тоже испытал иллюзию любви, - ответил Иван. Ты тоже ее не любишь, она доставила тебе радость, хорошо выполнила свою работу. Ты ведь платишь скоморохам на площади, за то, что тебя веселят, трактирщикам, за то, что утоляют твой голод. Вот и она просто выполнила свою работу и получила за это деньги.


Глава 51

 И опять изнурительная скачка рысью и пистолеты наготове, потому что путешествие становилось с каждым днем все опаснее. Смоленск был последним русским городом, кони бежали по земле Речи Посполитой. Впереди Могилев.
       Эхо пушечных победных залпов из-под Полтавы докатилось до Европы и коренным образом изменило всю дальнейшую историю. Но громче всего эти раскаты были слышны в Польше. Конец великой Речи Посполитой исчислялся месяцами.
       Август, услышав о несчастиях кузена Карла, сразу же нарушил Альтранштадтский договор, собрав 14 тысячную армию саксонцев, вторгся в Польшу. Он обнародовал манифест, в котором доказывал справедливость вынужденного мира со шведским королем, взвалил всю вину на своих министров и закреплял свои права на польский престол, ссылаясь на то, что папа не утвердил Станислава королем. Паны, противники Станислава Лещинского величали Петра спасителем своей вольности, тем более что русский отряд, посланный перед тем в Польшу под начальством Гольца вместе с гетманом Синявским, одержал победу над войсками Станислава. Так умерло «дело Лещинского» а с ним умерла и сама Польша. На ее развалинах создавалось могущество России, ее новое положение в Европе, ее сила, растущая с каждым днем и принимающая невероятные размеры.
       В июле в Потсдаме был восстановлен Северный союз. Короли Польши, Дании Пруссии объединяли свои силы против Швеции.
 …Вечерело, когда посланцы остановили коней у небольшого селенья чтоб узнать, далеко ли до Могилева. Путники увидели, как из деревни к ним бежал запуганный затравленный молодой крестьянин, а за ним толпой разъяренные мужики и бабы.
- Как мы любим вершить правосудие толпой над одним человеком, - сказал Иван.
       Юноша упал на колени к ногам лошади Ивана, протянул руки вверх, взывая о помощи:
- Пощадите, помогите, - дрожащим от страха хриплым голосом произнес он.
       Дмитрий объехал его, закрыв крупом Арапа несчастного, и опустил руку на рукоять пистолета.
       Полпа остановилась.
- За что они тебя? - спросил Иван.
- За кошку, - ответил юноша.
- За какую кошку, - поинтересовался Дмитрий.
- За дохлую.
 Иван и Дмитрий переглянулись. А крестьянин продолжал:
- Мы с Лесей, дочерью управляющего любим друг друга. Но я ей не пара, крепак я, бедный крепак. Она тоже не вольная, но у нас хлеб да вода, а у них и корова свиньи. Одним словом управляющий. Вот и запретил отец ее нам встречаться, а когда не послушали мы его, он в поле ко мне придираться стал, выпороть меня велел, повод всегда найти можно. Вот я ему и бросил после порки дохлую кошку в колодец.
       Толпа стояла на расстоянии выстрела, и никто подойти не решался.
 Крепкий мужик беловолосый в добротной одежде попытался что-то сказать, но быстро передумал.
- Кто из вас управляющий? - спросил Иван.
- Я, - злобно ответил тот мужик.
- Подойди.
       Но управляющий застыл на месте, боясь сделать даже шаг в сторону вооруженных всадников.
- Да не бойся ты, ничего с тобой не будет, - пообещал Иван.
       Мужик нехотя поплелся к белогуровскому коню.
- Сколько стоит выкопать новый колодец? - спросил Дмитрий, угадав мысли Ивана договориться по-хорошему.
- Да у этого оборванца одни долги за душой, он сам столько не стоит! Где он денег возьмет на колодец, ваша милость? - глядя со злостью на юношу, ответил управляющий.
- Сколько стоит? - С раздражением переспросил Иван.
- По-вашему, - смекнув, что перед ним русские, ответил, - в рубль не вложишься.
Иван вытянул золотую монету достоинством в пять рублей, бросил в руки мужику.
- А теперь скажи своим холопам, чтоб разошлись - произнес Дмитрий.
- Усе, расходимся, - крикнул управляющий и пошел к толпе.
       Юноша упал в ноги коню Ивана:
- Всю жизнь за доброту вашу молиться буду, - благодарно запричитал он.
- Встань, - произнес Белогуров. - Как хоть звать тебя, крестник?
- Ясем.
- К дому хозяина своего проводишь? Темно уже, надо где-то переночевать - сказал Иван.
       Ясь пошел вперед, указывая путь своим спасителям.
       Григорий в этот момент подумал, как похожи их истории, и почему управляющие такие жестокие.
       Дом, к которому они подошли, представлял собой жалкое зрелище. Это была старая, убогая обветшалая деревянная постройка средины прошлого века, обнесенная серым деревянным заваливающимся забором. Ворота, через которые они въехали, покосились до такой степени, что казалось, вот-вот рухнут.
       Хозяина долго ждать не пришлось. Он вышел на покрытое мхом крыльцо. Это был светловолосый, почти белый высокий с косой саженью в плечах мужчина с голубыми глазами, прямым носом. Наружность его говорила, что он не польский магнат, а белорус. На нем была одета вышитая белая льняная рубаха, темные штаны и хромовые сапоги. На вид ему было лет сорок.
- Милости прошу, гости дорогие, - произнес он с белорусским акцентом.
       Иван с Дмитрием проследовали за хозяином в дом.
- Извините, у нас тут все по-простому, - как бы оправдываясь, говорил хозяин. - Дом маленький, но места всем хватит. Ночью-то по лесу ехать страшно. Всякого сброду после войны хватает. А завтра на рассвете в путь.
- Да ничего, спасибо за гостеприимство, - говорил Иван, пропуская Дмитрия в дом.
       Сени были узкие, темные и низкие, пропитанные запахом засоленных грибов и трав, висевших под потолком.
       Из сеней путники сразу очутились в небольшой зале, откуда вели три двери в разные комнаты.
       В зале из мебели был только сосновый стол да стулья, горело две свечи.
Дверь открылась и вошла женщина и четверо прелестных сыновей, старшему из которых было лет двенадцать, а пятого она держала на руках, было около года.
- Мое семейство, - гневно взглянув на вошедших, представил их хозяин, - жена Данута и сыновья.
- Князь Белогуров, Иван Сергеевич.
- Князь Обухов Дмитрий Владимирович.
- А я помещик Любомир Мацкевич, - и сказал жене, - пусть нам накроют на стол, - присаживайтесь, панове.
- А до Могилева далеко? - спросил Иван.
- Да нет, тридцать верст.
- А вы в армию спешите, отстали? - спросил хозяин.
- Да нет, - слукавил Иван, - мы в Краков, в университете учиться хотели бы. Сейчас России нужны умные люди, мы ведь теперь опять союзники. А своих университетов еще не завели. - Дмитрий с недоумением взглянул на друга.
- О, похвально такое рвение к учебе. Я сам там двадцать лет назад пробовал постичь азы философской науки.
       На столе появились вареные куры, буженина, хлеб и кувшин вина и простая глиняная посуда.
- Бронислав, - обратился хозяин к слуге, босому молодому парню, - отведи для слуг господ комнату во флигеле, накорми их, покажи, где овес для коней, да принеси воды вымыть руки гостям и свечей побольше.
- Сколько? - тихо переспросил тот, и глаза хозяина вспыхнули гневом.
- Поболее, - повторил он раздраженно.
«Бедно живут здесь, - подумал Дмитрий, садясь за стол».
- Простите, что так скромно, - оправдывался хозяин, - но мы никого не ждали, да и война разорила нашу землю окончательно.
- Ничего, - ответил Иван, - я думаю, что студенты и такого не видят, - и рассмеялся.
- Да вы правы, - поддержал его Любомир. Бывало, после хорошей попойки на следующий день и на хлеб денег не было, а родители далеко, за деньгами не наездишься.
       Хозяин налил в стаканы вино. Иван отхлебнул и еле сдержался, чтоб не скривиться.
- Как говорил Сенека, пьянство - это добровольное сумасшествие, - произнес он вслух, ища причину отказаться от такого гостеприимства.
- Да, великий был философ, - согласился Мацкевич, ставя пустой стакан за стол.
- Но даже у великих учителей бывают ужасные ученики, - сказал Дмитрий и поставил полный стакан на стол.
- Конечно, - поддержал его хозяин, отламывая хлеб, - Сенека и Нейрон, затем Иисус и Иуда... этот список можно продолжать и продолжать.
- Да, - согласился Иван, разрывая курицу, - все в этом мире так. Одни вкладывают душу, учат, а другие продают за тридцать серебряников. А вы поляк? - обратился он к хозяину.
- Да нет, белорус, хотя моя бабушка была полькой, из богатого рода Чернецких. Их владения простирались на сотни верст под Брест-Литовском, земли на Украине. Но потом их род постигли несчастья. Казаки разорили украинские поместья, их продали за гроши казацкому атаману, семья была большая, помимо бабушки еще шестеро детей, все, что досталось ей в приданное - это два именья, а моей матери в приданное дали только это поместье. Решил я ставить дом, но в сентябре прошлого года Карл прошел по деревне, все посевы вытоптал, всю скотину извел на корм солдатам, разорил меня в край. - Со слезами на глазах он налил себе стакан, - а вы что ж не пьете, господа студенты?
- Да что-то не хочется, рано в дорогу с больной головой, - старался выкрутиться Дмитрий, - мы б уже пошли отдыхать.
       Любомир открыл боковую дверь и кликнул:
- Бронислав!
Явился слуга.
- Уложи господ в комнате, - и он ткнул на дверь слева, - пусть отдыхают. А завтра на рассвете перекусите и в путь.
- Спокойной ночи, - сказали друзья и последовали за слугой.
       Комнатушка, в которой они очутились, оказалась крохотной и душной. Бревенчатые стены ее не были даже прикрыты гобеленами, просто выкрашены мелом.
Две кровати у противоположных стен занимали почти все место, оставляя лишь узкий проход.
- Открой окно да принеси два стула, - распорядился Иван.
- Так скверно я себя еще никогда не чувствовал, - сказал Дмитрий, когда они остались одни.
- Тише, окно, странный хозяин, я не удивлюсь, если он подслушивает, - тихо, почти шепотом произнес Иван, - давай спать. Постели хоть чистые?
- Удивительно, но белоснежные, - стаскивая сапоги, ответил Дмитрий.
       Иван снял камзол, и в этот момент из улицы под самыми окнами послышался шорох. Он выглянул в окно и увидел Яся.
- Потушите свечу, - сказал тот шепотом.
Дмитрий дунул на свечу и подошел к окну.
- Вам надо сейчас же уезжать.
Друзья переглянулись.
- Видите, - Ясь указал на ближайшую избу метрах в ста от окна.
Там горел еле заметный огонек, и в соседней избе тоже зажегся и так далее, огоньки вспыхивали во всех избах. Зажигались лучины.
- Хозяин послал управляющего собирать народ, я сам слышал, в темноте они меня не заметили. Ведь он - сторонник Станислава Лещинского. Беда с вами приключится.
- Где наши слуги знаешь? - спросил Иван.
- Да.
- Ну что ж, тогда уходим, скромно, через окно, не простившись с хозяином, - надевая камзол, сказал Иван.
- Бежать? Показать свою слабость? - с недоумением спросил Дмитрий.
- Сильные не становятся слабыми, - ответил другу Иван, - да и бегство не всегда трусость. С голодранцами драться куда постыднее. Веди нас, Ясь к флигелю.
       Друзья выпрыгнули в окно. Они подошли к флигелю. Стучать долго в окно не пришлось. Удивленный Гришка раскрыл узкие ставни. Иван приложил палец к губам:
- Быстро, в окно и к конюшне, - шепотом произнес Белогуров.
       Через несколько минут четверо вооруженных людей подошли к конюшне. Мертвецки пьяный конюх спал в яслях.
       Оседлав коней, слуги вывели их из грязной конюшни.
- Прощай, Ясь, - сказал Иван, - вот, - он вложил в руку рубль, - помолись за нас.
В это время у дома, находящегося всего в каких-нибудь пятидесяти шагах послышались голоса.
- Быстро, - сказал Иван, и, взяв лошадей под уздцы, путники пошли на околицу.
 Ясь перекрестил удаляющихся гостей и скрылся в ближайших кустах орешника у дома, чтоб понаблюдать, что ж будет далее.
       Мужики собрались у крыльца дома, вышел Любомир Мацкевич:
- Пятеро под окно спальни, шестеро во флигель, трое со мной в дом. Вяжите их покрепче.
       Мимо Яся пронеслись мужики во флигель. Он увидел через окно, как распахнулась дверь спальни, комната осветилась пятью свечами, и тут же услышал истошный крик хозяина. А из флигеля с криком «Нет там никого»,- мужики уже неслись обратно.
       Ничего не понимающий Любомир кричал на управляющего, а тот лишь разводил руками.
       Ясь был в восторге от этого наказания управляющего.


Глава 52
       
       Друзья уносились во весь опор подальше от этого дома, где благодаря Ясю спаслись от неминуемой гибели. Луна освещала путь в никуда. Гвардейцы не знали дороги, по которой они скачут, не думали об опасности, что ждет их впереди, они убегали.
       Война в жизнь многих внесла свои коррективы: разорила зажиточных, бедных выгнала с дубинами и ножами на дороги разбойничать. А уж сколько сыновей отняла у матерей, мужей у жен, отцов у детей, то это никто подсчитать не может. Сколько солдат легло в землю?
- Ты знаешь, Дмитрий, - опомнился Иван, надо свернуть с дороги, дождаться рассвета. В лесу ночью, одни. Все в мире перевернулось. Если уж дворянин подло, в спину готов убить другого, то чего можно ожидать от беглых голодных холопов?
И четыре путника повернули с дороги в лес.
       Григорий и Степан нарубили еловых веток, сделали подстилки для господ.
       Иван и Дмитрий устроились под огромными вековыми елями.
- Как все-таки хорошо сидеть здесь в лесу, смотреть на звездное небо, - кутаясь в плащ, произнес Иван, - и не думать ни о чем.
- Да, ты прав. Все осталось в Москве: тревоги, заботы, или все еще впереди. Кто знает?
- Все образуется, главное верить в это. У меня так бывало, если что-нибудь сильно захочу, добьюсь обязательно. По трупам, правда, никогда не шел, никого не предавал, но добивался, - сказал Иван.
       Откуда-то издалека послышался еле уловимый ухом шум. То ли ветер пролетел по верхушкам деревьев, то ли люди говорили где-то далеко. Иван достал из сумки пистолет, Дмитрий шепотом отдал команду Гришке:
- Держите коней, - и взял сумку с пистолетами.
Друзья осторожно стали пробираться к дороге. Голоса людей становились все отчетливее, и друзья услышали:
- Да вырубите бревна, что вы стоите! У каждого за поясом по топору.
Иван раздвинул еловые ветки, и на залитой луной дороге они увидели следующую картину.
       Посреди дороги, вокруг подводы, у которой отлетело колесо, стояли люди подозрительного вида. Бородатые, здоровые мужики в армяках, подвязанных веревками, и действительно, у каждого торчал топор. Вдруг двое отделились от толпы и направились в сторону гвардейцев.
«Ну вот, - подумал Дмитрий, расстегивая сумку и доставая пистолет, - за ночь второй раз не везет».
 - Та не туда, - остановил разбойников их главарь, - что не видите, что там один молодняк. Сюда, - и указал им на противоположную сторону обочины.
       Дмитрий перекрестился. Отвел Бог от убийства.
- Видно перебираются на новое место, - шепнул прямо на ухо другу Иван. – Глянь, сколько везут добра. Хороша вольная разбойничья жизнь.
       Стук топоров заглушил последние слова Белогурова. Мужики притащили ствол ели, подставили под подводу. Дружно навалились на него, приподняли подводу и надели колесо. Починив наскоро телегу, обоз тронулся дальше.
       Друзья вернулись в лагерь.
- Нам везет сегодня, - сказал Иван.
- Надеяться надо на лучшее, тогда всегда будет вести. Надежда умирает последней, - садясь на прежнее место, сказал Дмитрий.
 - Да, - подхватил Иван, кутаясь в плащ, - последней, после Веры и Любви. Но одна, по-моему, уже умерла, а вторая скоро. Так что хорошо себя чувствует только Надежда, - ровно засопел.
       Степан и Григорий спали по очереди. Дмитрий видел, как они будили друг друга, сменяясь на посту. Юноша мечтал, как найдет Дарью, как привезет ее к родителям, представлял, как заплачет от счастья мама, как улыбнется им отец. И заживут они счастливо с Дашей, родиться у них трое детей: две девочки, такие же красивые, как Дашенька и мальчик, во всем похожий на него.
       Утром путники вывели коней на дорогу, посреди которой лежал ствол ели, служивший рычагом шальным людям ночью.
       Устав от безудержной скачки по глухой лесной дороге, они далеко за полдень остановили коней.
- Что там у нас есть на обед? – Спросил Иван у ординарца.
- Почти ничего: хлеб, яйца, икра.
- А попить? – улыбаясь, спросил Дмитрий.
- А попить только бутылка вина, - рассмеялся Иван.
       Кони щипали пожелтевшую траву на поляне.
- Вот и осень, - задумчиво произнес Дмитрий.
- Скоро зарядят дожди, развезет все дороги, и будем мы по колено в грязи сидеть под Ригой, - сказал Иван.
- Как там наши солдаты?
- Да что с ними станется? Идут в Ригу пешим ходом, - ответил Белогуров.
- У меня есть один, совсем мальчишка, Старков Парамошка, пятнадцать лет ему. Робкий такой. Все над ним смеются, а он обижается, краснеет как девчонка. Жалко его, если убьют.
- Да, сколько их у меня было. Но война, друг мой не спрашивает ни возраст, ни звание.
 - И добрый такой. Я видел, как в Полтаве, он раненому псу лапу перевязывал платком, потом разделил с ним свой ужин. Мальчишка, одним словом.
- Ты не намного старше его.
- Но я и не солдат.
- Ты послушай, что я сейчас вспомнил, отвлекал Иван Дмитрия, - были мы в Петербурге в 1703 году, когда только закладывали первые камни. Из провизии только хлеб да селедка. Зато из Архангельска купцы поставили прекраснейшее французское вино. Уверяли, стервецы, что из подвалов самого Людовика. Так вот, это вино, прекрасный букет французских виноградников наше начальство закусывало селедкой. Я как отхлебнул глоток, сразу представил себя средневековым рыцарем времен Жанны д’Арк. А они селедкой.
- Ну и как там Петербург? – спросил Дмитрий.
- Тогда одни болота, сырость и дожди. А комары, как вампиры. Вот и все воспоминания. Да еще вино, белое, как слеза, ароматное, как волосы любимой; и на вкус терпкое, как долгожданный страстный поцелуй неприступной женщины.
- Да ты поэт, Иван! – воскликнул Дмитрий.
- Поэт – ты, Алешка – художник. А я рядом с вами, буду греться в лучах вашей славы.
- Какой я поэт, - возразил Обухов, - вот Алешка действительно художник.
- Пора выбираться из леса. Полдня проскакали по лесу, ни одной деревни. Где люди? Ау…- протянул Иван.
- Ты что, Иван, кричишь? - от людей в лесу одни неприятности.
- Да, ты прав, - рассмеялся тот, - в путь.


Глава 53

Хозяин постоялого двора косым взглядом обвел новых гостей.
- Какой-то вид у него разбойничий, - прошептал Дмитрий Ивану.
- Где нас разместишь? - поинтересовался Иван у хозяина.
- В доме все забито. Куда вы все едете, не пойму? - пробурчал тот.
- Мы на учебу в Краков, - ответил Иван.
- Какая сейчас учеба? – возмутился он, - война кругом.
- Ладно, это наше дело. Ты скажи, что мы можем съесть? – пробурчал Белогуров.
- Холодная вареная говядина да квас.
- Не густо, - ответил Дмитрий.
- Да вы у меня двадцатый и двадцать первый. Уже все съели, - возмущенно выпалил хозяин.
- Так, а где нам разместиться? – с нескрываемым раздражением в голосе вымолвил Иван.
- Вон сеновал под навесом, весь в вашем распоряжении.
- Ладно, - неси говядину, хлеб и квас, - сухо сказал Иван, и все отправились к навесу.
       Хозяин принес графин с квасом, четыре стакана, большой кусок говядины на глиняной тарелке и полбуханки свежего хлеба.
       Иван быстро нарезал хлеб и говядину. Половину еды отдал ординарцам.
- Ну что ж, как говорила моя бабушка, ешь, пока рот свеж, а то завянет, никто и не заглянет, - сказал Иван, наливая квас в стаканы.
       Насытившись нехитрой едой, друзья вскарабкались на самый верх скирды, под самую крышу.
       Ветер быстро гнал облака по небу, укрывая луну.
- Хоть бы завтра не было дождя. А то застрянем, здесь на сеновале. Интересно как там Алешка? Добрался до армии? – рассуждал вслух Дмитрий.
- Должен по времени. Алексей сильно изменился. Я с ним беседовал перед отъездом, его слова меня насторожили. Не договаривает, скрытен стал.
- Может, дядя мозги ему затуманил?
- Скорее всего. Давай спать, - сказал Иван.
       Ночью Дмитрий проснулся от шума дождя. Капли с такой силой барабанили по крыше, что казалось, пробьют ее. Иван крепко спал. Столько лет походной жизни научили его не обращать внимания на такие мелочи как дождь.
       К утру дождь утих, но свинцовые низкие тучи в любую минуту могли разразиться новым дождем.
- Что будем делать? Ехать дальше и вымокнуть до нитки? – спросил Иван.
- А вдруг дождя не будет и к обеду вообще облака рассеяться, - ответил Дмитрий.
- Тогда вперед, - рассмеялся Иван, - капитан Обухов берет ответственность за нашу сухость на себя.
       Не проехали они и часа, как начался дождь.
- Ну вот, Дмитрий, - рассмеялся Иван, я же тебя предупреждал!
- Не сахарный, не растаешь, - пробурчал недовольный Дмитрий.
       Дождь был такой сильный, ручьи грязной воды неслись так быстро, что кони стали грузнуть в грязи.
       Иван заметил, как над лесом поднимается еле заметный дымок.
- Не иначе жилище, - указал он Дмитрию на дым, и они свернули на почти неприметную тропинку. Вскоре, действительно, перед их глазами предстал небольшой дворик с маленьким домом, овином и банькой. Не успели они вскочить с коней, как хозяин открыл дверь.
       Перед их взорами предстал пожилой мужик невысокого расточку лет шестидесяти, лысоват, с правильными чертами лица. Одежда на нем была ветхая, но чистая. А в руках пищаль. За ним следом выскочил огромный лохматый пес и кинулся к непрошеным гостям.
 - Назад, Сократ!
       Пес, секунду назад, готовый вцепиться своими клыками в ногу непрошеного гостя, застыл на месте.
- Иди сюда, разбойник, - скомандовал хозяин, и лохматый, повернул к нему.
- Не пустите ли промокших путников обсохнуть? – спросил Иван.
- Пущу, если с миром пришли.
- Да с миром, - подтвердил Дмитрий.
- Тогда проходите в дом, а коней под навес поставьте. Овсу в овине возьмите.
       Друзья вошли в дом. Из мебели у окна стоял дубовый стол, на котором дымился самовар, две лавки, большущая русская печь занимала треть дома. А в углу. За печкой стоял кованый сундук, над ним висели иконы.
« Хозяин сидел у окна, - подумал Дмитрий, - поэтому и видел нас».
- Все на лежанку кладите, - скомандовал лесник, доставая из сундука четыре чистых длинных льняных рубахи. – Одевайте и чай пить. Сейчас мяты заварю, а то еще заболеете, мед вот берите. А вы кто такие?
- Да мы, дед, студенты, на учебу едем.
- Ах ты! – всплеснул руками хозяин, - с дороги проголодались, студенты-то. Не из богатых, значит, если в студенты подались. Сейчас наливочки, да вот из закуски только заяц да капустка.
- Хорошо же нас, бедных студентов встречают, - рассмеялся Иван, - люблю, когда так вот встречают. А звать-то тебя как, добрый человек?
- Янка.
У двери зашевелился пес.
Дмитрий спросил:
- А почему Сократом собаку назвал?
- Да хозяин мой, у которого я служил, слишком умный был. Возил меня с собой в Варшаву и в Краков. Вот там я и насмотрелся на студентов. Веселые, шумные, все им не по чем! А еще научил хозяин читать меня по-польски. Вот и прочел я у него книгу о греческом философе Сократе, что жил в Афине. Ученье его запамятовал, помню только, мудрый был. Так и назвал кутенка. Когда отсюда меня мальчонкой хозяин брал, говорил отцу: «Выучу, ученым твой сын будет». А когда отец мой помер, я только женился, еле упросил господина в лес меня с женой отпустить. К тому времени я уже и по-польски и по-белорусски читать умел, считать меня научил, царство ему небесное. Хороший граф был. А охоту любил, господин мой, страсть одна: и на зубра, и на медведя и на волка ходил. А сын его не таков. Приходит в упадок хозяйство отца. Сын из Варшавы не выезжает. Одни балы на уме. При дворе живет. А за кого он, не пойму. Он и при короле Августе в Варшаве был, и при Станиславе. Не будет при нем порядку, как при отце.
- А как зовут? – поинтересовался Иван.
- Граф Мацевич.
- Не страшно, одному-то в лесу жить? - спросил Иван.
- В лесу мне не страшно. Здесь отец мой с матерью жили, там, на поляне их могилки. Да и меня никто не трогает, что у меня взять-то? Нечего. Лесник, он тоже крепостной. А я на целом свете один остался. Была жена, помешалась она, рядом с родителями похоронена она и сын наш. Давно это было, - слезы выступили на его глазах.
       Лесник вытащил из печи чугунок, поставил его на стол. Достал с полки хлеб, завернутый в полотенце, стаканы, тарелки и пошел в сени за наливкой.
- Когда живешь один в лесу долго, дичаешь, - промолвил он, ставя бутылку на стол, - угощайтесь, чем бог послал. Мне много не надо, поэтому в доме ничего и нет.
- А что случилось, с сыном, старик? – спросил Дмитрий.
- Сын мой маленький, двух дней до восьми годов не дожил, заболел и умер. Сгорел за два дня. А жена помешалась, целыми днями по лесу ходила, сына искала, звала, пока не извела себя и через год после смерти сына, померла. С тех пор вот уже тридцать лет живу здесь один.
       Печальная история одинокого человека повергла друзей в уныние.
За окном сгущались сумерки. Где-то далеко завыли волки.
- Нет ни одного зверя преданнее волка. – Сказал лесник, - помню, раз нашел израненного волка возле загрызенной волчицы в лесу, принес домой, выходил его. Заскучал мой серый друг. Я расставил по лесу капканы и попалась молодая волчица, глупая… Принес я ее, пустил в клетку к волку. А на утро смотрю, загрыз он невесту, не принял новую любовь. А если волк-одиночка забирается в стаю, он показывает свое повиновение: подходит с опущенным хвостом и прижатыми ушами к вожаку, ложиться на спину, подставляет открытое горло. А попадет в капкан, так железо грызет, пока зубы не сломает.
- Люди ведь тоже себя так ведут, - сказал Иван. - Одни горло подставляют, другие и в остроге за честь свою стоят. Спать пора.
       Утро следующего дня было солнечным. Но после дождя, который лил весь день и ночь, весь двор превратился в непроходимое болото.
- Что будем делать, Дмитрий? – стоя на крыльце, спросил Иван.
- Ехать шагом, но будем ехать, - ответил тот, - не сидеть же здесь до весны.


Глава 54
       
       На шестые сутки Дарья пришла в себя. Она открыла глаза и увидела возле себя незнакомую старуху, что-то растирающую пестиком в ступке. Из-под серой косынки седая прядь волос спадала на лоб, глубокие морщины на сером лице, выцветшие большие глаза, нос с горбинкой, сухие узкие губы - старуха была безобразна. Дарья решила, что это смерть. «А где ее коса? » – Подумала боярыня. Она обвила незнакомую комнату глазами и косу нигде не нашла. «Значит это Баба Яга»,- решила девушка.
 - Ну вот, и, слава богу, - произнесла старуха своим скрипучим голосом, - мы уж думали, помрешь. Теперь значит все, на поправку пошла, - и она протянула Дарье стакан с зеленой отвратительно пахнущей жидкостью. – Выпей.
       Дарья поднесла питье ко рту, но больше двух глотков сделать не могла.
- Пей, - приказала старуха.
       Выпив зелье, она опустилась на подушку.
Старуха, шаркая, вышла из комнаты.
       Боярыня осмотрелась. Она лежала в светлой комнатке на просторной кровати у окна. Рядом находился стол с резными ножками весь уставленный баночками с какими-то травами и настойками. Над головой висели образа, под нами зажженная лампадка. Два табурета стояли у противоположной стены.
       Дверь отворилась и вошла молодая женщина в белой вышитой на плечах сорочке, поверх которой был надет сарафан из дорогой ткани. Волосы были уложены в волосник. Поверх рубахи жемчужные бусы, на пальце правой руки перстенек, в ушах серьги с небольшими бриллиантами.
- Меня зовут Елена Олеговна, помещица, - сказала она и села на табурет.
- Дарья Моршина, боярина Моршина жена. Вы о нем ничего не слыхали?
- Только от вас. Вы шесть дней в бреду повторяли его имя, звали его. Можно послать в Москву человека, узнать.
- Я пить хочу, - тихо сказала Дарья, - как я сюда попала?
- Мы нашли вас на лавке у церкви без сознания, перенесли сюда, бабка Васильевна вас выходила. Вы так кричали, звали на помощь, молили о пощаде. Страшно было.
- Мне надо в Москву, - взмолилась Дарья.
- Куда вам, вы и встать не можете.
Боярыня попробовала подняться с постели, но тут же рухнула без сил.
- Но мой муж, он же ни в чем не виноват, он боярин, с царем знаком.
- Вы, если захотите, мне все расскажите, а сейчас вам надо поспать, - Елена поправила подушку, укрыла плечи гостье одеялом и вышла.
       Дарья старалась воскресить в памяти события той ночи, когда увезли мужа, она вспомнила все и поняла, что идти ей некуда, она осталась без мужа, дома и денег, что если вернется в Москву, то ее тоже ждут в Преображенском приказе. Молодая женщина поняла, что за странные люди приходили к боярину в дом, почему он так нервничал, когда она спрашивала об этом.
       Через несколько часов, когда Елена Олеговна с кружкой горячего бульона и тарелкой белого хлеба вошла в комнату больной, та лежала и рыдала от беспомощности.
- Вам нельзя сейчас расстраиваться, надо есть, чтоб набраться сил, - сказала хозяйка.
- Мне надо вам рассказать, - начала Дарья.
- Расскажите, но сначала успокойтесь и выпейте бульон. Вы так исхудали, что вас родная мать не узнает.
- Нет у меня матери, умерла, только отец, да и тот неизвестно где, может в темнице уже.
- Поправитесь теперь быстро, - сказала хозяйка, – Кому сообщить, что вы здесь?
- Пока не знаю, - она вновь попробовала встать. С бабкиной помощью уселась на кровати. Все тело ломало.
- Ничего, - поправляйтесь, сказала Елена, - а я к вам в услужение девку пришлю. Сейчас отдыхайте.
       Через короткое время в комнату вошла молодая девушка. Ее лучистые глаза по-доброму светились, а тонкие губы растянулись в приветливой улыбке.
- Марфа, - давала наставления бабка, - этот отвар будешь давать по стакану через каждые два часа, а эту настойку, - она протянула пузырек, - по ложке после еды. Из еды ей можно только куриный узвар да немного житного хлеба. А завтра я другие отвары принесу.
       Старуха, шаркая ногами по скрипучим половицам, вышла за дверь.
- Далеко от Москвы я? – спросила Дарья.
- Ежели пешком, - ответила Марфа, - так больше полдня пути.
       Дарья вспомнила, как она попала сюда, всю ночь брела по какой-то дороге, пока не упала без сил.
- Позови хозяйку, - сказала она девке.
       Марфа выскочила и быстро вернулась с Еленой.
- Мне надо с вами поговорить, - сказала гостья.
       Елена сделала знак девке и они остались в комнате одни. Дарья рассказала все без утайки про ту страшную ночь и про то, как она оказалась здесь.
- А теперь что делать, я не знаю, - закончила свой рассказ несчастная девушка, - мужа отпустили уже и он волнуется.
- Я пошлю к нему человека, - ответила Елена.
- На Арбатской площади дом наш.
       Она приказала разыскать Кольку, пронырливого парня, сына управляющего.
- Ступай домой, - сказала она рыжему, веснушчатому юноше, - одень все самое лучшее, сапоги отцовские и придешь сюда. В Москву поедешь.
       Потом дала распоряжение конюху и посла писать записку Дарьиному мужу.
«Даша, жена ваша, с Божьей помощью попала в мой дом. Она больна после тех испытаний, что выпали на Вашу долю. Дорогу к моему дому укажет парень, что принесет это письмо».
 - В Москве, - давала наставления Кольке хозяйка, - найдешь дом боярина Моршина. Сразу туда не иди, осмотрись, поспрашивай соседей, где сам боярин. Если узнаешь, что в остроге он, сразу сюда. Запомни, письмо только боярину. Кто будет спрашивать, скажешь, что купец, поставлял товар в дом. Осторожно, а то не только тебе головы не сносить, но и всем нам.
- Я все понял, - ответил Колька.
- Лошадь возьми на конюшне. К вечеру чтоб вернулся.


Глава 55
       
       Колька отыскал дом боярина Моршина и стал наблюдать с противоположной стороны. Никаких признаков обитания в доме боярина или прислуги он не обнаружил в течение часа.
       Из двора, под воротами которого он стоял, вышла полная женщина средних лет. Она подозрительно посмотрела на юношу.
- Скажи-ка, милейшая, - Колька расплылся в слащавой улыбке, - это дом боярина Моршина?
- Нет, – ответила та, - вон его дом, - и она указала на противоположную сторону. – А ты кто таков?
- Купец я из торговых рядов. Товар поставляю. Только вчера никто не пришел заказы делать.
- Некому, - вздохнула толстуха, - боярин в остроге, боярыня пропала, может тоже в остроге, старый управляющий их помер, не вынес, что боярина забрали. Вчера его похоронили. Остальная челядь разбежалась. Дом чуть не обворовали. Хозяин мой из окна видел, как лихие людишки в дом пошли. Так он наших людей послал их выгнать. Дом закрыли. Ключ у хозяина моего.
- Плохие новости, - ответил Колька, вскочил на гнедого коня и помчался прочь.
       Елена Олеговна, выслушав доклад гонца, решила оставить Дарью в доме, пока та не поправиться и не решит, что ей делать дальше.
       Дарья быстро шла на поправку. Она с ужасом вспоминала события той роковой ночи, так изменившей ее жизнь, и то, что поведала ей хозяйка усадьбы после возвращения посланца из Москвы. Что ей делать далее, она не знала. В Москву возвращаться не хотела, в Воронеж, к отцу смелости не хватало: пойдут пересуды. Она бродила по яблоневому саду за домом и не могла найти решения. Был бы рядом Дмитрий, он бы защитил, помог, успокоил. После разговора с Еленой Олеговной, Дарьино беспокойство чуть поутихло. Она поняла всю боль и одиночество молодой женщины, оставшейся с младенцем на руках, и без колебаний согласилась погостить в этом хлебосольном доме.
       Жизнь текла своим чередом. Дарья с удовольствием стала вникать в деревенскую жизнь; она помогала хозяйке вести хозяйство, взяла на себя учет дел по заготовке солений, следила за жатвой, все аккуратно записывала и подсчитывала доход.
       Как-то после обеда женщины сидели в беседке, пили чай.
- Скоро мое хозяйство процветать начнет, - сказала Елена Олеговна, - того и смотри, управляющий воровать не сможет, обидится на тебя.
- Я тут смотрела записи по прошлому году, - ответила Дарья, - так мне кажется, он не все записывал. Намного меньше в прошлом году хлеба собрали.
- Лето сухое было, выгорела вся пшеница.
- А амбар он себе новый за зиму поставил, - сказала Дарья, и обе рассмеялись.
- Но что делать? За всем ведь я уследить не могу. Вот тебе нравиться, ты и занимайся. Сколько за работу возьмешь? – лукаво поинтересовалась Елена.
       Дарья взглянула в глаза собеседнице и ответила:
- Мне это не в тягость, а в радость, хоть чем-то полезной быть да от тягостных мыслей отвлечься. А плата высока – твоя дружба.
       Елена протянула свою руку:
- Бери задаток.
       Дарья пожала руку и ответила:
- А в честности моей не сомневайся.
- Да я и не сомневаюсь. Просто не может боярыня управляющей у мелкой помещицы быть в захудалой деревеньке.
- Да во мне от боярыни только фамилия, да и та в опале сейчас. А кровь во мне купеческая, так что не должны прогореть.
- Как это? – удивилась Елена.
- Да вот так: сама купеческая дочь, замужем за боярином, а люблю князя.
- Ну, ты молодец, - рассмеялась Елена, - раз мы друзья, выкладывай все.
- Это было в Воронеже. К отцу моему должен был приехать сам царь Петр на обед, он тогда, по весне, корабли строил на верфи. Отец мой купец знатный, поставлял для корабельной верфи провиант. Так вот Петр приехал и потребовал, чтоб хозяйка ему чарку подала, а мать моя умерла много лет назад. Послали за мной. Я обмерла от страха. Как до светелки дошла, не помню. Вхожу, царь стоит, улыбается. Выпил он чарку и расцеловал меня. А потом смотрю, стоит в дверях парень, молодой, красивый и глаз не отводит от меня. Я такого красавца еще не видела. Смотрит на меня своими серыми глазами, прямо в душу заглядывает. Сердце мое заколотилось, зарделась я вся сразу, поняла сходу, что без него мне свет белый не мил. Ушла к себе в комнату, только о нем думала, понимала, что я никто для него, видно, из знатных, при царе. Ищу повод, чтоб в светелку вернуться, хоть и знаю, ничего хорошего из этого не будет. А сама думаю, хоть бы еще разочек взглянуть, запомнить его хорошенечко. Стала молиться Пресвятой деве Марии. Вдруг заходит девка моя и говорит, что за стол велено идти. Тут я пуще прежнего испугалась. Ноги подкосились, встать с лавки не могу, слезы на глаза навернулись, а в душе так хорошо, так светло стало. До сих пор так хорошо, как только о нем подумаю. Вышла к гостям, села у самого краю за стол, а глаза поднять боюсь. Как вечер прошел не помню, но как только гости захмелели, я опять в свою комнату незамеченная выскользнула. Потом всю ночь только о нем думала, у окна просидела, на звезды просмотрела. Закрою глаза, а он передо мною стоит. Несколько дней по дому, как во сне проходила, отец смотрит на меня, в чем дело понять не может, подумал, что заболела. А потом, через месяц пришел отец и говорит, что боярин Моршин сватается. Я в слезы, а отец уговаривать: сам боярин, в чести у царя. Так стар же, возражаю я. Но отец и слушать не хочет. Свадьбу быструю назначили, а я все плачу. Уж лучше б монастырь, думаю. Прошусь у отца, а он как осерчал. Так и выдал меня замуж, уехали мы вскорости в Москву. Ничего плохого о муже сказать не могу: добр он, ласков, муж мой. Любил меня очень, ни в чем не отказывал, подарки, чуть ли не каждый день приносил. А я как подумаю о нашей первой ночи, так и тошно мне. Каждое утро, весь день только и думаю о предстоящей ночи с ужасом. Вы не знаете, что такое со стариком нелюбимым в постель ложиться? Он меня целует, а я еле отвращение сдерживаю, да и все о Дмитрии думаю.
- А сколько лет твоему старику? – перебила Елена рассказчицу.
- Пятьдесят, - ответила Дарья, - а потом приехал после Полтавской битвы раненный в руку племянник моего боярина на лечение из армии. Уж как муж был недоволен его появлением. Это потом я поняла, что он просто ревновал меня к молодому человеку, с которым мы иногда беседовали. А через несколько дней пришли к Алексею, племяннику мужа, друзья, навестить его. Я и обмерла, когда вошла в комнату. Там стоял Дмитрий. Чуть чувств не лишилась. Еле смогла на стул опуститься. Потом, каждый день с нетерпением ждала его появления, а как приходил, так для меня пытка наступала. Боялась из комнаты выйти, на глаза Дмитрию попасться. Смотрю, Алексей по-другому стал на меня смотреть, глаз с меня не сводит. Совсем плохо мне стало, душа моя мечется, муж на племянника злиться, ревновать стал, думает, что я к Алексею благосклонно отношусь. А потом Дмитрий, перед отъездом в армию Алексея, открылся мне, поведал о своей любви. Почему поддалась я уговорам отца? Почему вышла за боярина? Надо было повременить с замужеством, Дмитрия дождаться. Не могу без него жить, а после его слов о любви ко мне, вообще все опостыло. Думала, лишу себя жизни, всем станет хорошо: и мужу, и Дмитрию и мне. Уже была готова руки на себя наложить от беспомощности, как грянула новая беда, вечером мужа забрали люди Ромодановского. Пошла я тогда, куда глаза глядят, как попала к вам, не помню.
       От переживаний на глазах у Дарьи выступили слезы.
- Ничего, все образуется, - дослушав рассказ, произнесла Елена, - отыщется ваш Дмитрий. Мир, как выяснилось, тесен. Еще заживете вы, как следует. А я сейчас пойду, своего Дмитрия, сына кормить пора.
 И она пошла в дом.


Глава 56
       
       В городе Торуне, 26 сентября, Петр открыл глаза и быстро вскочил на ноги, упал на колени и запричитал:
- Господи, пресвятая Дева Мария, простите грехи мои тяжкие. Не люблю я его, он меня не любит, не хочет быть продолжателем начинаний моих, дел моих. Не понимает, что спокойствие России в ее силе. Но за это убивать, нет. Нет, Господи, отведи и помилуй. Отрекусь от него, пусть в монастырь идет, как просит. Отпущу его в обитель твою…
- Что случилось, Петр Алексеевич? – хриплым голосом спросил Меньшиков, увидя царя на коленях. – Никак богу молишься?
- Да сон увидел страшный. Будто стою я в Грановитой палате Кремля и вижу, как Иван Грозный стоит над убиенным сыном и говорит мне: «Смотри, Петр, он меня не почитал, Руси служить не хотел, вот что и получил. Скажи своему Алексею, ежели не начнет тебя слушать должным образом, будет и он убит отцом своим».
- Да, полно, Петр Алексеевич, мало ли что кому присниться спьяну? Мне, например, всю ночь красавица Брюсова снилась, ласковые слова мне говорила. Открыл глаза, и нет ее. Рассольчику капустного, что Катерина Алексеевна готовит, испить бы сейчас. Голова как ядро чугунное.
- Да, Катеньку бы сейчас сюда. Уж она бы утешила. Как она там?
- А когда же ей рожать? – спросил светлейший.
- В декабре. Хоть бы все нормально было. Этот сын меня во всем слушать будет.
- Этого Катерина Алексеевна воспитает в любви и согласии к отцу.
- Давай умываться, дел невпроворот, - скомандовал Петр.
       Часа два пришлось ждать Ивану и Дмитрию, пока Меньшиков отпаивал Петра рассолом и кофе.
       И вот они предстали пред светлые очи царя. Усталый вид Петра не ускользнул от взгляда Белогурова.
       Дмитрий протянул царю курьерскую сумку с печатями и письмо Екатерины.
- Обухов, садись, - сухо сказал Петр и сорвал печати, достал депеши князя-кесаря и стал читать. Постепенно лицо его исказилось в ужасной гримасе, глаз задергался, руки затряслись. Дмитрий, видя это, с ужасом подумал о том, что могут они лишиться голов за плохие вести.
- Ах ты, сын, ах ты Алешка, гадючий сын. Опять, все повторяется. Полны подземелья народу.
       Меньшиков, стоя в темном углу, еле заметным движением руки дал понять гвардейцам, чтоб те удалились. Те тихо покинули комнату. Петр даже не заметил, как они вышли.
- Ты только прочти, Алексашка, - протянул царь письмо.
- Царь мой, батюшка, ты запамятовал, я и читать-то не умею.
- Да, рассмеялся Петр, - а как же тот диплом, что выдало тебе ученое Англицкое Королевское общество? За что получил?
- Так там же значится, что я служением своим помогаю в распространении хороших книг, а не читаю их, - рассмеялся в ответ Алексашка.
- Но каков мой сынок! Опять заговор, опять в Москве бояре на дыбе. Не хотят России служить честно! Как мог Алексей допустить в своем доме заговор? Не дитя уж бестолковое! Муж, наследник! Кому я Россию оставлю? Бояре ее вмиг на куски разорвут, корабли сожгут! Погубит он Россию, все мои начинания погубит. Петербург шведам сдаст!
- Да что ты батюшка, - кинулся к Петру Меньшиков, - может не все так плохо. Виновных Ромодановский накажет, остальным неповадно будет.
- Да уж в который раз! Я тоже так думал в первый раз, каждый год по заговору, а в прошлом уж два раскрыто было. Если раньше вокруг Софьи все крутились, как мухи, теперь вокруг сына. Только покончили с Милославским и сестрицей, Алексей вырос. Вот и новую фигуру нашли для заговоров.
- Софью-то ты надежно тогда спрятал, Петр Алексеевич,- успокаивал Меньшиков.
- А сына в монастырь отправить не могу. Это наследник русского престола, надежда моя.
- Не сильно-то он хочет на престол. Деяния твои не приветствует, - робко произнес Алексашка.
       Петр гневно взглянул на светлейшего.
- Софья-то грамотная была. Остальные царевны в тряпки да куклы играли, - отрешенно произнес царь, - а она со мной на уроки Семеона Полоцкого ходила. Если б не вбила себе в голову, что может быть Пульхерией русской, выдал бы ее замуж за какого-нибудь принца европейского.
- Кто такова Пульхерия? – спросил Меньшиков.
- Царица византийская, многие годы управляла царством. Да и наша Пульхерия за свои тринадцать лет много для России сделала: создала Славяно-греко-латинскую академию, при ней ремесла стали процветать, три тысячи каменных домов по Москве поставили, - Петр лукаво взглянул в глаза Алексашке и произнес, - даже мздоимство и казнокрадство при Софье низложены были.
       Алексашка опустил глаза, чтоб не встретиться взглядом с царем.
- Ладно, отвлеклись мы, - сказал Петр.
- Но сейчас, - сказал осторожно Меньшиков, - соберись, чтоб ничем не выдать перед этими поляками наших неурядиц в Москве. Мы сюда зачем приехали?
- Решить судьбу Польши. Поперек горла эта кость стоит. Никто нам не помеха сейчас. Франция и Испания пусть разбираются с Англией, Австрией и Нидерландами за Испанское наследство. Так что вперед.
- А письмо от Катерины читать будешь? – с сарказмом спросил светлейший.
       Петр зыркнул на фаворита, понимая, что кроется за его словами: Катерина тоже не умела читать и писать.
- Буду, - и распечатал письмо.


Глава 57

       Курьеры вышли из душного номера Петра на узкую улочку польского городка. Вскорости улочка вывела их на широкую торговую площадь.
- О, мы на правильном пути, - обрадовался Иван, - тут, конечно найдется приличная харчевня.
       Не успели они ступить на площадь, как перед ними, будто из-под земли предстала старая цыганка. Ее пестрая одежда была выцветшей, это совсем не вязалось с огромными золотыми сережками-кольцами в ушах. Огромный пестрый цветной платок, завязанный на талии, и босые грязные ноги, торчавшие из-под несметного количества юбок, никак не вязались с трубкой, которую она держала в худой, обветренной и высохшей от старости руке.
- Давай погадаю, - по-польски сказала она.
- Отстань, - по-русски ответил Иван.
- Всю правду скажу, - по-русски, заискивающе промолвила бабка.
- Да ты молодец, - похвалил ее Иван, - для коммерции удачной все языки знаешь.
- Из России мы, - с тоской в голосе ответила цыганка,- да как война пошла по Руси гулять, да цыган стали в солдаты забирать, снялись мы и ушли всем табором из-под Москвы в Польшу. Но и сюда докатилось эхо вашей войны. Все равно поспокойнее здесь, хоть и доходы поменьше. Да по площадям здесь как бродяг и беглых холопов не отлавливают, и в острог не сажают, в солдаты наших детей не берут. Так, может, касатик, - смотря Ивану в глаза, произнесла она, - погадать?
- Гадай, - рассмеялся Иван на настойчивые уговоры цыганки и протянул руку.
- Так вот, - начала она свой рассказ, - жить будешь долго, умрешь старым в своем доме. Женишься на красавице, но жена тебя любить не будет. Была женщина, которая любила тебя, ты бы был с ней счастлив, да не увидишь ее более, сейчас есть женщина, которая ждет тебя далеко, но никогда не будешь с ней рядом, другой у нее есть, сильный и властный. Сын у тебя есть. Один так и будет.
- Какой сын? - Рассмеялся Иван.
- Маленький, - ответила цыганка, - больше не будет ни сына, ни дочери, береги его. Многих женщин еще любить будешь, но помнить только ту, первую. И так как она тебя любила никто любить не будет. Берегись, друг предаст тебя, отвернется в самую трудную минуту.
- Тут ты соврала второй раз, нет у меня таких друзей, - весело ответил Иван.
- Ударом для тебя будет это. Две потери у тебя скоро ждут. Правда, не кровные, но очень они тебя расстроят.
- Хватит, - сказал Иван, одергивая руку, - не верю я тебе, старая.
- Дело твое, дело твое, но вспомнишь ты еще меня.
- А мне, - Дмитрий протянул руку.
       Цыганка взяла его руку и тут же оттолкнула. Ее морщинистое лицо вытянулось, глаза забегали.
- Что? – с улыбкой спросил Дмитрий.
- Ничего, - только женщина, о которой ты думаешь, сейчас в безопасности, жива, здорова, - и быстро пошла прочь.
- А деньги, бабка, - крикнул Иван вдогонку.
- Да не нужны мне твои деньги, - не оборачиваясь, ответила та.
- Пошли, Иван, сказок наслушались на пустой желудок, пора и пообедать.
       Часы на ратуше пробили два раза.


Глава 58

       Петр проснулся ночью. Сон, в котором, Катерина звала его нежным голосом, раскрывая свои объятия, улетучился.
- Катенька, - прошептал он в ночь, - никто не любит меня так нежно, как ты, никто так не понимает.
 Воспоминания вернули его в дом на берегу Яузы, в последнюю их ночь перед расставанием. Они лежали на постели, изможденные той ночью. На улице начинался новый день, день, когда он уехал.
 Петр лежал на спине, а Катерина, приподнявшись на локтях, смотрела ему в глаза. После небольшой паузы, поцеловав его в лоб, она произнесла:
- Не думай сейчас об этом, - она догадалась о его страхе перед могуществом Карла, - я знаю, наступит тот день скоро, когда в Москве воздвигнут Триумфальную арку и ты, победитель, проведешь через нее войско.
- Будем надеяться, что Бог услышит твои слова, - ответил Петр.
       Она поцеловала царя в губы так страстно, что казалось, ночь не заканчивалась, а только начиналась.
- Катерина, да ты сегодня неудержима.
- Я хочу запомнить эту ночь на долгие месяцы ожидания.
       И она стала целовать его шею…
       Петр очнулся от воспоминаний.
- Да, никто меня так не любит, как ты, моя Катюша. Даже та красавица, что привел мне Алексашка в Киеве, так не любила страстно меня. В ней не было страсти, в ней не было любви. Она все выполняла правильно, как мой токарный станок. Я писал тебе о ней, помнишь Катенька? – Говорил Петр в ночи в пустой комнате, - как я хочу, чтоб ты была рядом, чтоб обняла мою голову заботливо, как мать в детстве, как ты всегда делаешь, когда подступают эти приступы гнева, как будто я маленький мальчик. Как я хочу прижать тебя к себе. Эй, - крикнул он, - кто-нибудь!
       Дверь отворилась, и на пороге появился изрядно подвыпивший Меньшиков с подсвечником в руках.
- Ты всегда появляешься вовремя.
- Такая у меня должность, - ответил светлейший.
- Какая должность? – спросил Петр.
       Алексашка был одет в тот же камзол, что и на балу у
Короля Августа. «Значит, спать не ложился, - подумал царь».
- Губернатор Санкт-Петербурга, - ответил Алексашка.
- Ах это, - протянул Петр, - когда почта из Петербурга будет?
- Завтра или послезавтра.
- Грустно мне, Алексашка.
- Так может позвать кого? – заулыбался Меньшиков.
       В такие моменты он всегда приводил царю женщин для поднятия «жизненного тонуса». Даже его Катеньку привел Алексашка. Царь познакомился с Мартой в доме светлейшего во время застолья. Этот «черт» сделал все, чтоб красавица бросилась в глаза царю. Петр сразу заметил и оценил молодую девушку, что разливала вино по фужерам.
- Бьюсь об заклад, что она уже сидит под дверями, - сухо сказал царь.
- Нет, не угадал, в соседней спальне, в постели ждет тебя.
- Ну и как она?
- Хороша как всегда, - рассмеялся светлейший.
       Петр встал с кровати, накинул халат, взял у Меньшикова подсвечник и направился в соседнюю комнату.
       Молодая женщина смотрела на царя. В ее взгляде был испуг. Ее светлые роскошные волосы разметались по подушке. Она долго лежала в пустой комнате, задремала, но скрип открывающейся двери разбудил ее, испугал и заставил неистово биться ее сердце. Нет, она не боялась русского царя, просто резкий шум привел ее в беспокойство. Ее пухленькие губы манили.
       Петр подошел к кровати, откинул одеяло и жадно осмотрел ее. Небольшая грудь вздымалась под скрещенными руками.
- Алексашка все же знает толк в бабах, - царь резко сорвал с себя халат и рухнул на кровать.
       Он навалился на несчастную всем своим массивным телом, не давая ей опомниться ото сна.


Глава 59

       Молодой человек, одетый в цивильный камзол стоял перед князем Меньшиковым на вытяжку.
       Александр сидел за столом и крутил в руках конверты, скрепленные увесистыми сургучовыми печатями. Он долго не мог понять, какое письмо из них самое важное и что надо вскрыть первым, что вообще не показывать царю. Почта доставлена из Петербурга, а там, как он понимал, не все гладко.
- Кликни мне из номера напротив маво секретаря, да ступай. Позже получишь инструкции, - приказал князь офицеру.
       Тот бойко развернулся на каблуках и вышел из комнаты.
       В комнату вбежал невысокий мужчина средних лет. Потертый малиновый камзол совсем не вязался с серыми панталонами. А в довершение всего, в спешке, он набок нахлобучил каштановый парик. Его бегающие серые глазки выдавали весь ужас, положения, в котором находился секретарь уже месяц с получения этой должности. Не раз вспоминал он о тихой жизни в Москве, и никогда даже не думал, что на старости лет будет мотаться по свету. А все потому, что молодой дворянин Беков, секретарь светлейшего, погиб в пьяной кабачной драке. Вот и послали его, почтенного человека, исполнять обязанности секретаря при князе Меньшикове.
       Алексашка осмотрел с ног до головы незадачливого своего секретаря недовольным взглядом и в который раз подумал, что поменяет этого неряху при первой же оказии на толкового расторопного малого.
- Посмотри, что нам привез гонец из «Петри», - пробурчал он, протягивая пакеты.
- «Петри»? – спросил секретарь.
- Петри – это Санкт-Петербург значит, - с раздражением пояснил светлейший.
       Секретарь стал быстро разбирать письма.
- От Фонтана, от Трезини, от Корнелия, Крайса.
- Читай от Фонтана, - приказал князь.
« Милостивый государь, губернатор города Санкт-Петербурга, светлейший князь Александр Данилович!
       Пишу Вам, чтоб доложить о тех работах, что уже произвели во дворце на Васильевском острове и о том, что по моему проекту надо произвести.
       Голландские кафельные плитки для отделки внутренних комнат благополучно доставлены кораблем. Они хорошего качества, но вот русские изразцы я отправил обратно, так как они выполнены не в том цвете, что я заказывал. Однако хозяин завода отказывается их принять, уж я не знаю, что и делать», - при этих словах Меньшиков покраснел, стукнул кулаком по столу и выругался. «Однако, - продолжал читать секретарь, - упоминание Вашего имени заставило переменить его решение. А теперь надо заказывать наборное дерево с золочеными резными украшениями, скульптурную лепку. Это будет стоить немалых денег. Шедель склонен заменить все это чем-нибудь подешевле. Уж и не знаю, что делать. По моему разумению экономить не следует, строим не на год.
       Ждем Ваших указаний, светлейший Александр Данилович.
       С уважением, архитектор Д. Фонтан».
       Алексашка почесал затылок: «Домик-то мой уже полказны съел, что Петр отпустил на замену земляных стен на каменные в Петропавловской крепости. А еще церковь Святой Троицы надо заканчивать, каналы на Васильевском острове рыть да рыть. Захотелось нашему государю из подаренного мне острова Венецию сделать. Вместо карет на лодках плавать! А летний дворец? Сколько всего…», - так рассуждал губернатор будущей столицы Российской державы, смотря в одну точку на противоположной стене. – «Так что ж делать? Но лепку и резные украшения делать надо, тут Фонтан прав», - и вслух произнес:
- Отпиши архитектору, что все, как он задумал: лепку, наборное дерево, все делал. Негоже чтоб дом губернатора выглядел деревенской избой.
       Меньшиков знал, что его дворец по красоте и даже по тому, что он первый каменный в городе, а камень с таким трудом доставлялся в Санкт-Петербург, был самым красивым и самым большим. Иногда страх посещал губернатора, что Петр поинтересуется, куда деваются деньги, отпущенные из казны на строительство его «Парадиза», и почему за эти месяцы на строительство Летнего дворца так мало завезли материала. Но тогда Алексашка наливал стакан водки и гнал плохие мысли прочь. «Бог не выдаст, свинья не съест», - говорил он себе всякий раз, - «Губернатору без дворца негоже быть!»
- Теперь от Трезини давай, - сказал он секретарю.
       Секретарь взломал печать на большом конверте.
- Тут письмо и план, - сказал секретарь, раскрыв письмо.
- Читай письмо, а план я посмотрю пока.
« Господин, губернатор!
Хочу доложить Вам, что работы по строительству Летнего сада ведутся крайне медленно из-за отсутствия мрамора для последних фонтанов и мастеров литейного дела. Мрамор поступает с большими задержками. На мой вопрос купцам, почему нет поставок, они отвечают, что камень не оплачен. А еще заказаны саженцы в Италии, а платить нечем. А ведь царь Петр давал распоряжение закончить быстро. Что прикажете делать? Прошу Вас разобраться немедленно, не за горами зима и все работы и так придется приостановить до весны. Да и новые саженцы надо закупить.
       С уважением, Доменико Трезини».
       Секретарь закончил чтение.
«Хоть бы до Петра не дошло это письмо», - подумал Меньшиков, - « он так дорожит своим детищем, мечтает создать все лучше, чем в Европе. Взял моду, чуть что, драться лезет».
- Значит так, - сказал князь, - напишешь ему, что купцам все будет уплачено срочно, пусть грузят камень. А казначею напишешь, чтоб счет на мрамор оплатил. Все. Ступай. Завтра остальные дочитаем. Курьеру скажешь, чтоб на послезавтра готовился в обратный путь.
       Только успел Алексашка спрятать письма в сундук, чтоб они ненароком не попали царю на глаза, как дверь распахнулась под сильной рукой Петра.
- Что-то я не пойму, - с порога начал тот, - не спешишь ко мне? Прибыла ли почта из Петербурга.
       Алексашка потупил глаза:
- Я как раз разбираю. Трезини план Летнего сада с фонтанами прислал. Строительство идет. Петропавловская тоже камнем обрастает.
       Петр пристально посмотрел на мямлящего Меньшикова.
- А где письма, план фонтанов?
       Алексашка вытащил из сундука план.
       Петр разложил бумаги на столе, и произнес:
- А знаешь, Алексашка, чего бы я хотел сейчас больше всего: пройтись по Заячему острову, перейти Петровский мост и очутиться на Березовом. Домик мой… Я соскучился по своему токарному станку, плотницким инструментам, - он вздохнул, - а вечером спел бы в церковном хоре храма Святой Троицы. А ты чего хочешь?
- А я, - Меньшиков замялся, - я бы хотел…
- Ну не тяни, - рассмеялся Петр, - уж я-то знаю, как ты умеешь выдуривать то, что хочешь.
- Я бы хотел в подарок за память о Полтавской виктории Крестовский остров.
 Петр залился смехом:
- Так за викторию ту ты уже получил достаточно. Теперь ты фельдмаршал, а я генерал всего. Получил города Печеп и Ямполь. А крепостных у тебя сколько?
- Сорок три тысячи триста шестьдесят две души мужского полу, - промямлил Алексашка.
- Так у тебя чуть меньше, чем у меня! – Воскликнул Петр, - ты же больше всех в России имеешь. Второй душевладелец. Да и Васильевский – твой. Зачем тебе два острова?
       Петр утирал слезы, выступившие на глаза от смеха:
- Ты что ж потихоньку весь мой Парадиз под себя подмять хочешь? А вспомни, как силой я тебя заставил быть там губернатором, как ты не хотел!
- Что ты, мин херц, и мысли даже не допускал такой. Только по твоему хотению скоро от моего Васильевского острова одна вода останется. Роют каналы.
- А что плохого. Будет не хуже, чем в Венеции. Из окна дворца своего рыбу удить будешь.
       Алексашка знал, что царь сейчас отшучивается, но в ближайшее время все равно подарит Крестовский остров. Сколько раз так было. Надо только немного подождать. Ни разу Петр не отказывал любимцу.
- Да вот еще, - продолжил уже серьезно царь, - та финская усадьба, что я приобрел год назад, как ее там, запамятовал.
- Саари-мойе, - выпалил Меньшиков, - место уж больно красивое.
- И мне очень понравилось. Так вот надумал я там воздвигнуть дворец невиданной красы для Катеньки моей. Пусть будет у нее своя резиденция.
       Меньшиков почесал затылок:
- А деньги где брать будем? На город не хватает. Все на армию да на войну уходит.
       Петр сердито взглянул на князя:
- Изыщешь, губернатор. А дворцу быть! Я так решил! Пора Катю из Москвы в приличный дом перевозить.
- В Петербурге дел невпроворот, теперь здесь начинать. Денег не хватает.
 Петр зыркнул на него:
- Для себя строю и для потомков своих, кои дворцы памятниками моих славных побед будут. Лучше Версаля блистать будут! А сейчас пора нам укреплять наш Парадис здесь, в Польше. Пошли, Август заждался.


Глава 60

       Переговоры с Августом дали весомые результаты. После недолгих колебаний, Петр простил королю изменческий мир со шведами и выдачу Паткуля. Август во время беседы то и дело старался выгородиться, и все свои промахи сваливал на своих же министров. Но результатом переговоров явился оборонительный договор, против Швеции, подписанный 9 октября в Торуне. Август вернул себе польский трон, но за это Августу ничего не оставалось, как уступить России Эстляндию, но правда, за это Польше была обещана Ливония, но тут же, чуть позже в разговоре с саксонским министром Флеменгом, Петр ответил совсем другое: «Ливония завоевана без поддержки союзников, значит, и принадлежит она России».
       Из Торуня Петр отправился в Мариенвердер, где встретился с прусским королем Фридрихом I. Переговоры касались доли союзников в переделе земель шведских.
Хотя Пруссия и была втянута в войну за «испанское наследство», но отказаться от дележа не могла. Она не вошла в Северный союз, но обещала не пропускать шведов из Померании в Польшу через свои территории. За это и была отмечена в секретной статье договора, в виде награды Петр обещал Фридриху город Эльбинг с прилегающими к нему землями, с тем условием, что этот город от шведского гарнизона очистят и войдут туда прусские войска.
       Там же Петр дал настоятельные инструкции Куркину, который должен был в свою очередь убедить ганноверского курфюста Георга-Людвига, наследника английского престола оказывать содействие Северному союзу в войне со Швецией, обещать ему огромный кусок славного шведского пирога – города Бремен и Верден с их территориями. Но курфюст выжидал, до июня 1710 года, когда перевес русских под Ригой был очевиден. Только тогда Ганновер разорвал союзные отношения со Швецией, а на следующий день пришло сообщение о падении Риги.
       Правда, после соглашения в Торуне, князь В.Л. Долгорукий заключил в Копенгагене договор о восстановлении русско-датского союза и возобновлении войны Дании со Швецией.
       А пока Царь Петр со свитой, ехал в Курляндию, а с другой стороны Шереметев с сорокатысячным войском в начале октября к Риге. А в двадцатых числах с распоряжениями от царя под Ригу прибыли гонцы-гвардейцы Обухов и Белогуров. Они вернулись в свои роты и начали готовиться к осаде. Эти приготовления состояли в строительстве землянок для капитанов и размещении солдат в палатках.
       Когда нехитрые строения были готовы, Иван зашел к Дмитрию.
- Совсем тесно, как в могиле под землей сидеть, - сказал Иван, - как мы здесь будем ютиться?
- Не знаю, как и сколько, - ответил Дмитрий, усаживая друга на топчан.
       Теснота в землянке была ужасная. Наскоро сколоченная кровать из сосновых досок стояла напротив двери, а гришкину, сняв матрац из опилок, надо выносить каждое утро на улицу, т.к. совсем развернуться негде. Тут же на табурет ставилась широкая доска, превращаясь в стол. Вот и все, что помещалось в землянке.
- Жизнь моя сгорает, как эта свеча. Дымит потихоньку, унося в темноту пламя моего горячего сердца. – Вдруг произнес Иван, - а что я видел в этой жизни? Только кровь, насилие и убийства. Сколько лет я на войне. Была любовь, женщина меня любила не за богатство, как остальные, не за титул. Она любила Ивана. И не чего не просила взамен. Я не сберег эту любовь, не удержал ее. Другая женщина пришла ко мне ночью, разгорелось пламя новой страсти. Но опять война внесла свои поправки. Я здесь, под Ригой. Что я здесь делаю? Сижу и жду, когда пуля или чума задуют пламя свечи моей жизни. Сколько ж тебе еще гореть, свеча моя?
- Ты прямо, философ, Иван, - сказал Дмитрий. – Что за хандра? Я думаю, что тот, кто зажег фитиль свечи твоей и моей жизни, только-только это сделал. Они только начинают разгораться, так что жить нам с тобой еще долго. А весной мы забудем об этих унылых вечерах, будем с улыбкой вспоминать все страхи зимней неурядицы. А где это Гуков? Что-то его дня два не видно?
- Теперь он дружбу завел с адъютантом Шереметьева, Корном. Теперь он у нас птица высокого полета. Ты б видел, с каким он видом прошел мимо моей землянки.
- С кем дружит? Я не ослышался, с Корном?
- С человеком без моральных принципов. Вот что меня и обеспокоило, - спокойно ответил Иван.
- Что может быть у них общего? - с негодованием спросил Дмитрий.
- Не знаю. Может, боится Алешка за себя после московских событий. Вот и думает, что Корн заступиться. Но этот человек скорее отвернется в минуты опасности, чем заступиться. Он никогда не подставит свою репутацию под удар ради других. Алешка угрюм, молчалив стал после тех событий в Москве.
- За дядю переживает, - сказал Обухов.
- Или за его жену, - пошутил Иван.
- Объясни мне, Иван, почему жены изменяют мужьям?
- Ты это о чем? Ох, если б только они знали другой способ для мщения, более коварный, они б непременно перестали изменять. А кто изменяет, жена Моршина? – удивленно посмотрел друг в глаза Дмитрия.
- Да нет, она как раз и не изменяла, - с досадой в голосе ответил Дмитрий, - я в общем спросил.
- Если в общем, то тогда потому, что их выдают замуж, и никто не спрашивает, хотят они того или нет. О любви вопрос не стоит.
- Уж я женюсь только по любви.
- Да, но ее-то выдадут замуж за князя Дмитрия Обухова. Ее не спросят, любит ли она тебя. Каждый рад породниться с такой фамилией!
- Нет, я у нее спрошу, любит ли она меня.
- Ну что ты, Дмитрий, не понял. Любить и выходить замуж – это совсем несовместимые вещи.
- Почему? Мои родители любят друг друга.
- Потому что твои родители очень редкое исключение из правил.
       Иван собрался уходить:
- Пойду я, что-то совсем настроения нет, завалюсь спать, может завтра будет полегче, спокойной ночи, - он вышел наружу.


Глава 61

       Дмитрий проснулся от холода в тесной землянке. Он лежал ежась, и думал о теплом московском доме: как там мать, отец. Он иногда завидовал Гришке, которого дома ждала любимая. Но постепенно мысли его вернулись на поле сражения.
« Моя первая осада, кажется, она затянулась. Почему мы не штурмуем Ригу. Чего ждем? Скоро начнутся морозы и мы здесь вымрем от голода и холода. Уже начались болезни… Что ж так холодно в землянке? Сегодня второе ноября, ведь сегодня день моего рождения! Я совсем забыл. Иван в карауле до трех, а потом все мы отправимся в таверну, благо она не далеко, версты две. Это первый день рождения вдали от дома, печально, нет матушки, отца». – Дмитрий разбудил Гришку.
       Григорий вскочил, натянул панталоны, ботфорты, собрал постель и вынес топчан на улицу.
       На улице было все белым бело. Выпал первый снег.
- Рано-то зима началась, - сказал Гришка, согнувшись, входя в землянку.
- Суровая, наверное, зима будет, ответил Дмитрий, - растопи дрова, - приказал князь и стал одеваться.
- С днем рождения, вас, Дмитрий Владимирович, - торжественно произнес ординарец.
       Григорий развел огонь в цинковом тазу, и в землянке сразу стало тепло. Дым тонкой струйкой выходил наружу через небольшое отверстие в крыше и таял высоко в небе. Гришка сварил кофе, достал ванильные сухарики и Дмитрий уселся завтракать.
       После легкого завтрака именинник отправился приглашать гостей.
       Первой на его пути была землянка братьев Гукова и Грушевского. Игоря не было, а Алексей вчера так перебрал в таверне с Корном, что сегодня не мог оторвать голову от подушки. На приветствие Дмитрия он с трудом открыл глаза и спросил:
- Почему шумишь? Начался штурм? Я же сказал брату, что только в случае штурма меня будить.
- Нет, все спокойно, – рассмеялся именинник. – У меня сегодня событие поважнее, день рождение.
- Поздравляю, еле произнес Гуков, - но встать, чтоб облобызать тебя, прости, друг, не могу. Уж очень голова болит.
- Вечером успеешь расцеловать. В четыре часа у старого дуба жду вас с Игорем. Поедем в таверну.
- А можно я Корна возьму? Хочу его со всеми нашими познакомить.
- Бери, - спокойно, скрывая раздражение, не подавая вида, произнес Дмитрий. Он недолюбливал ординарца Шереметьева, но не хотел обижать друга Алешку, - так значит, в четыре у старого дуба.
       Дмитрий шел по первому снегу, еще ни одна нога не ступала на этот ковер, сотканный за ночь природой, который скоро исчезнет, как только ноябрьское солнце пригреет его своими лучами. Землянки и палатки Преображенского полка располагались так близко друг к другу, что он быстро добрался до «апартаментов» нового приятеля Бакушева. Они познакомились совершенно случайно, когда тот пришел к Дмитрию по поручению полковника полка. Потом поручик Сергей Бакушев во время последней вылазки к крепостным стенам Риги, которую совершали их взводы, показался Дмитрию очень сообразительным. Так и завязалась армейская дружба.
       Когда Дмитрий отогнул полог палатки и шагнул во внутрь, увидел, что Сергей сидит за столом, на котором стоит маленький походный дымящийся самовар и громко сербает чай из блюдца.
       Это был молодой человек двадцати двух лет с русыми волосами, карими глазами. Его ястребиный нос ничуть не портил приятное лицо, а доброжелательная улыбка никогда не слетала с тонких губ.
- Чашку для моего друга, - крикнул он ординарцу и тот сразу поставил на стол красивую фарфоровую чашку, точно такую, как у хозяина.
- Да я поел, - ответил на приглашение Обухов.
- Теперь чайку со мной выпьешь.
- Я кофе выпил, - отказывался Дмитрий.
- Кофе, то яд, а чаек – это родное, чай душу греет – говорил Сергей, наливая в чашку кипяток.
- Я зашел пригласить тебя на ужин, - беря чашку, сказал Дмитрий.
- Приятное приглашение, - улыбаясь, ответил Сергей. - По какому поводу?
- По поводу моего девятнадцатилетия.
- Ух, ты! Здорово! Обязательно буду! – он бросился обнимать Дмитрия.
- В четыре часа у старого дуба жду тебя.
       Дмитрий вернулся в теплую землянку, лег на кровать и закрыл глаза. Поленья догорали в тазу, наполнив землянку ароматом еловой смолы.
       С каждой искрой на душе становилось теплее. Он вспомнил, как в далеком детстве в этот день мама будила его нежным поцелуем и дарила игрушки. Потом заходил отец, хлопал по плечу и говорил нежные слова.
«Как они там сейчас, - подумал Дмитрий, - все равно сядут за стол и выпьют анисовой за мое здоровье, как было все годы».
       Еще барабанщик не отбил четыре, как Дмитрий был у старого дуба. Дуб стоял на околице лагеря русской армии, он был так стар, что кора на нем висела, как кожа на дряхлом старце. Засохшее, поточенное жучком, дерево отжило свой век, было то ли молчаливым укором, то ли напоминанием, что все в этом мире тленно. Неизвестно, сколько лет назад оно сбросило на землю свой последний желудь, но следы кабана видели здесь на той неделе.
       Вскорости показались Грушевский и Бакушев, а за ними мчался Белогуров.
- С днем рождения, друг, - крикнул Иван на ходу. – Кого ждем?
- Алексея, - ответил Дмитрий.
- Ну вот, я так намерзся в карауле, теперь еще Алешка заставляет мерзнуть, - улыбаясь, произнес Белогуров.
- Ничего, - подбодрил Грушевский, - согреешься, у них отменное венгерское.
       Все с нетерпением смотрели в сторону лагеря, но Алексея не было.
- Я совсем окоченею, - потирая от холода руки, сказал Иван, - может поедем?
       Дмитрий осуждающе взглянул на друга:
- Как же без Алешки?
- Вон кто-то скачет, - проговорил Бакушев.
       Когда два всадника подлетели к ожидавшим, Иван пробурчал:
- Сколько можно ждать, Алексей? Мы ту все замерзли.
- Да главнокомандующий своего адъютанта не отпускал, оправдывался Гуков.
       И всадники пришпорили коней.
- А Корн что здесь делает? – Тихо спросил Иван именинника, когда они чуть задержались сзади.
- Алешка пригласил, - ответил Дмитрий.
Иван удивленно посмотрел на друга:
- На твой день рождения Алешка приглашает?
- Да успокойся, не мог же я другу сказать: «Нет».


Глава 62

       Тесная таверна располагалась недалеко от лагеря на пересечении дорог, ведущих в Ригу и Юнфергоф. Она за все свое существование не видела столько народу, как за этот месяц осады. Офицеры русской армии так озолотили хозяина, он за всю свою жизнь не имел такой прибыли. Каждый вечер, подсчитывая доходы, он молился богу, чтоб Рига как можно больше продержалась.
       Таверна была тесной, вдоль стены расположились большие бочки с вином и рижским бальзамом, в огромном камине у противоположной стены на вертелах жарились куры, тут же на печи что-то жарилось на сковородках и кипело в горшочках. Всего шесть небольших сосновых столов находилось в зале. Когда друзья вошли, то два из них были уже заняты: офицеры Семеновского и Новгородского полков шумно обедали.
       Бакушев и Белогуров сдвинули два стола вместе и упали на лавки.
       Появился хозяин – мужчина средних лет в серой рубахе, серых штанах и белом переднике. Круглое лицо хозяина расплылось в довольной улыбке, так что глаза, заплывшие от жира, казались узкими щелочками.
- Што жилают господа, - вымолвил он, но увидя знакомые лица завсегдатаев Алексея и Корна, спросил: - Пить будете как обычно?
       Алексей смутился.
- Как обычно, - смеясь застенчивости друга, ответил Иван, - а еще венгерского.
- А что из закуски? – поинтересовался Дмитрий.
- Цыплята на вертеле, черный горох с мясом, купаты, - с трудом по-русски говорил хозяин.
- Все неси, - распорядился именинник.
- Алешка, расскажи, что пить будем? А то мы не знаем, что и заказали, - подшутил Иван.
- Бальзам, - пробурчал тот.
- Это крепкое? – подтрунивал Белогуров.
- Тебе хватит, - зло ответил Корн.
       Иван наполнил стаканы:
- Я пью за друга, которого мы все уважаем, за человека, который в походных условиях отмечает свой день рождения. Дай Бог, тебе, Дмитрий терпения в начале твоей карьеры, чтоб начальство тебя жаловало, солдаты уважали. Говорят, что бумага самая тонкая, стекло самое хрупкое – но это все не так. Нет ничего тоньше и хрупче человеческой жизни. Один неверный шаг, одно неловкое движение – и все. Так вот выпьем за твою долгую и безоблачную жизнь, друг!
       После выпитого первого стакана оживление началось за столом: куры, колбаски – быстро поглощались молодыми здоровыми парнями.
- Хозяин, - крикнул Дмитрий, - а окорок есть?
- Есть немного.
- Так неси, - скомандовал Обухов.
На столе появилось большое блюдо с окороком и полилось вино по жилам.
       Встал Корн.
- Я очень рад, что оказался в вашей дружной компании, - начал он, - мне нравиться ваша дружба, взаимовыручка и взаимоуважение. Таких дружных парней я еще не встречал.
Иван внимательно посмотрел на адъютанта, но тот продолжал:
- Я хочу пожелать тебе, Дмитрий, счастья. Простого человеческого счастья, - и он пригубил стакан.
- Я хочу добавить, - заплетающимся языком промолвил Гуков, - за твое счастье с женщиной, которую ты полюбишь. За ту женщину, что будет тебя ждать из походов.
- Так за женщин, - уточнил Иван.
- За женщин, - поддержали остальные.
- Нет, - с раздражением произнес Алексей, - за женщину Дмитрия.
- И я говорю, - сказал Иван, - за женщин, одна - это мало.
- Не все могут сразу любить много женщин, как ты, - зло сказал Гуков.
       Иван понял, что обстановка за столом накаляется и решил промолчать.
- За женщину, за единственную, - поддержал Алексея Корн.
- Спасибо за добрые слова, - сглаживал конфликт Дмитрий.
- А почему мне не дают сказать, - не унимался Алексей, - я же не мешал Белогурову говорить, не перебивал его.
       Бакушев и брат стали усаживать Алексея. Но тот не унимался:
- Дмитрий, - продолжал он, - Ты быстро пошел вверх! Стал совсем другим, мне слова сказать нельзя, не слышишь ты меня. Но самому упиваться своей славой нельзя! Всегда нужны люди, которые были бы рядом, поддерживали венец славы, падающий с высокоподнятой головы. Но я не буду в числе твоей свиты! Пойдем, друг, - сказал он, обращаясь к Корну, - пора нам.
       Корн и Гуков направились к выходу. Вечер был испорчен. Иван похлопал друга по плечу:
- Все хорошо, не обращай внимания, он сильно перебрал. Проспится и будет опять Алешкой – нашим другом. Продолжаем, Сергей, тебе слово, - старался утешить Дмитрия Иван.
       Бакушев долго и красиво говорил о дружбе, о военном братстве, о стремлении Дмитрия прийти всем и каждому на помощь, о том, как все присутствующие ценят его дружбу. Но каждый из сидящих за столом понимал, что вечер испорчен. Дмитрий сидел грустный после ухода Алексея. «За что он так, - думал именинник, - Ведь я всегда к нему хорошо относился, ведь никогда даже повода не давал для таких мыслей, а Алексей наговорил так много непонятного… Что это? Может, действительно пьяный бред?»
       Он даже предположить не мог, что это была банальная зависть. Зависть к успехам Дмитрия, к быстрому продвижению по службе, к уважению друзей. Алексей еще не знал, что Дмитрия любит Дарья, тогда бы к зависти еще примешалась и злость.
       Гуков с Корном скакали молча в ночи.
- Ты знаешь, друг, - сказал Алексей, - Я понял теперь, что от любви к ненависти один шаг.
- Не знаю еще этой истины, - ответил тот.
Корн ликовал: этот Обухов получил по заслугам! Злость, которую испытывал Корн, к этому выскочке Обухову, не знала границ. По природе своей он был тщеславен и ненавидел всех, кто на его глазах стремительно продвигался по службе. Более того, адъютант ненавидел и тех, кто был хоть в чем-нибудь искуснее или удачливее его. И этого он, Корн перенести не мог. Поэтому когда Дмитрий появился на его горизонте, Корн почувствовал в себе ярость к этому молодому человеку. Он не находил себе места, пытаясь как-нибудь навредить Дмитрию. В его мозгу уже даже начал зреть план, как убрать этого слюнтяя со своего пути, пока тот не «перешел» ему дорогу. И проделать это для него была первостепенная задача.
 Продвижение Корна по службе до адъютанта Шереметева была достигнута не всегда честным путем, а также порой ему доводились применять не совсем приличные методы на пути к своей цели. И сознание того, что кто-то точно также может отодвинуть его на второй план, приводило в неописуемое волнение и даже ярость. Живя в постоянной злобе и сознании своего собственного ничтожества, Корн погубил уже многих на своем пути, совсем не беспокоясь о судьбе пострадавших. У него не было друзей, в его присутствии старались не произносить ни единого слова, так как знали, что Корн, с его рвением прислуживать начальству, был способен на многое.
От ощущения неполноценности, Корн ненавидел и самого себя. Но сделать из себя личность порядочными способами он не мог, так как чувствовал свою не состоятельность, как личность. С самого детства, маленький Эрнст видел, как пресмыкался и лебезил его отец, достигая своего благополучия по службе, как не жалел он мать, бедную забитую мужем женщину, и как она ненавидела отца. От этого в нем копилось столько злобы на людей. Но желание продвигаться было настолько велико, что он не брезговал ни какими методами вплоть до предательства.
Обухов не мешал ему в продвижении по службе. Но так уж был устроен Корн. Да еще в довершении к тому его бесила дружба, связывавшая «этого выскочку» с Белогуровым. И вот, сегодня, он был свидетелем падения Обухова. Один из лучших друзей, от которого никак не мог ожидать Дмитрий подвоха, прилюдно наговорил кучу гадостей! Корну приятно было наблюдать, как Обухов побагровел от неожиданности, от расстройства. Вечер, наверняка, испорчен! Не будет после этого у Алешки друзей Белогурова и Обухова! Эти два удачливых князька остались в дураках!
- Идем ко мне, - радостно сказал Корн, - есть бутылка бальзама.


Глава 63

       Алешка проснулся оттого, что страшно хотелось пить. Он поднялся, зачерпнул воды из ведра кружкой и стал жадно пить.
- Алешка, - услышал он голос брата, - ты зачем Дмитрия обидел?
- А зачем мне слова не давали сказать? Все грамотные, только я дурак?
- Ты что, Алексей, сколько Митя для тебя сделал?
- А что он такого для меня сделал? – проворчал Гуков, - ну в карауле за меня пару раз отстоял.
- Так ведь он стоял, а ты в это время к купеческой дочке бегал! О чем его не попросишь, он тут как тут, никогда не откажет.
- А деньги я ему давал в долг, - с ненавистью ответил Алексей, - такому хорошему вашему князю! Богатому!
- Так вышло, ты же знаешь, нужны ему были тогда деньги, а взять негде было.
- Да кто таков, ваш Обухов, пуп земли? Спроси у своей матери, слышала ли она когда-нибудь о князьях Обуховых? Никто о таких и не слыхивал. А Моршины, откуда родом наши матери – род старинный! Все знают бояр Моршиных!
- Дело не в древности рода, - возразил Игорь, - а в том, что ты обидел нашего друга и хорошего человека.
- Ну и иди к нему, - крикнул Гуков, - а меня оставь в покое!
- Я лучше сварю тебе кофе, брат. Сейчас он будет тебе кстати, - Грушницкий достал банку с кофе и мешочек с сахаром.
       Алешка сделал глоток горячего кофе и тихо сказал:
- А ты забыл, где дядя наш? Жена его где? Дядя небось, на дыбе.
- Ну и что с этого? Нас там не было. В заговоре мы не участвовали.
- Тебя не было. А я в Москве был в то время. А как что скажет дядя под пыткой, оговорит меня? Что тогда? Вот и надо держаться Корна. Он в почете у Шереметева. Путь наверх, брат всегда связан с потерями. Вот сейчас я и теряю Дмиртия.
- Следуя твоим рассуждениям, то Дмитрий в чести у царя, лучше его держаться.
- Где он, царь? В армии его не видно уже несколько месяцев. А люди из Преображенского приказа здесь частые гости.
- Делай, что хочешь, - сказал Игорь, - но перед Дмитрием ты должен извиниться.
- И не собираюсь, - буркнул Алексей, ложась в кровать.
- Какой-то ты не такой стал, как вернулся из Москвы.
- Какой был, такой и остался, - буркнул Алексей и отвернулся к стене.
       Вино, выпитое в таверне, затем бальзам в палатке Корна – утром голова Алексея раскалывалась от боли. «Чем лучше вечером, тем хуже утром», - вспомнил он слова Ивана.
       Алексей вспомнил Дарью. Ее приветливые глаза, улыбку, ее стройную фигуру и сердце Алексея защемило. Где она? Может быть и правда в остроге? Он представил эту красивую девушку перед плешивым старым дознателем с огромными руками как у мясника в торговых рядах. «Неужели и ее дыба ждет, ведь она ничего не знает? Господи, отведи и помилуй! А как она мне нравилась в доме у дяди! Я с ума сходил от мысли, что дядя ее обнимает и целует, ложиться с ней в постель! А здесь я стал реже думать о ней, все-таки как устроена память людская. С глаз долой, из сердца вон. А дочь хозяина таверны, она хороша. Как бы с ней познакомиться? Она ничего не понимает по-русски, а я по-латышски», - так рассуждал Гуков, стараясь отвлечься от головной боли.
- И все-таки, - прервал его рассуждения брат, - я считаю, ты должен извиниться перед Дмитрием.


Глава 64

       Дверь в землянку отворилась, вошел Иван.
« Ну вот, - подумал Алексей, - следующий пришел учить. Черт его принес!»
- Ты что ж это, Алешка, вчера хлебнул лишнего и нес такую околесицу, - сказал Белогуров.
- Ничего я не перебрал, - зло ответил Гуков, - и лишнего ничего не говорил.
- Так это ты про Митьку так думаешь, - не в силах сдержать себя, прокричал Иван, смотря Алексею в глаза.
       Тот вскочил с кровати.
- А что я такого сказал? – ежась под пристальным взглядом друга, произнес Алексей.
- А ты не помнишь?
- Помню. Что думаю, то и сказал.
- Ты свои мысли оставь в своей голове, да мысли-то эти совсем не твои, мне сдается, а адъютанта, а то я тоже много чего могу рассказать, - с негодованием проговорил Иван.
- Да что ты можешь? – спросил Алексей.
- О прогулках в Преображенское, например. Твой дядя так любит гулять за Москвой.
       Алексей покраснел.
- Иль не втолковывал тебе дядя тамошние мысли? – зло спросил Иван.
- Ничего не знаю, - только смог выговорить Алексей.
       Игорь молча сидел, он с опаской посмотрел на Ивана.
- Быстро ты, однако поменял свое мнение и забыл все хорошее, что сделал для тебя Дмитрий. Ну ладно, - более спокойно произнес Белогуров, - остановимся на том, что никто ничего не знает о московских событиях, а перед Обуховым ты извинишься, а то некрасиво вышло. День рождения испортил хорошему парню.
       Иван вышел из землянки.
- Ничего он не знает, - сказал Алексей брату.
- Да нет, раз говорит, значит, знает, - ответил Игорь.– Извинись перед Дмитрием. Всем спокойнее будет.
- Да уж придется, - ответил брат.
       Алексей вышел на улицу. Вчерашний первый снег превратился в воду. Земля размокла, ботфорты проваливались в грязь. Он брел к землянке Дмитрия и мысленно ругался: «По такой грязи промочу ноги, голова раскалывается, а я еще должен перед ним извиняться! Да за что?»
       Когда Алексей переступил порог жилища, то услышал приветливый голос Дмитрия:
- Проходи, друг, садись.
- Ты уж меня извини за вчерашнее, - пряча глаза, произнес тот, - перебрал, я, наверное.
- Да ничего, все прошло, - радуясь тому, что Алешка пришел, ответил Дмитрий, - бывает, забыто все.
       Алексей смотрел на Дмитрия, тот радовался как ребенок этой встречи, понимал, сколько моральных сил понадобилось Гукову, чтоб прийти сюда.
- Я думаю, - сказал князь после небольшой паузы, - надо продолжить так неожиданно закончившийся вечер. Сейчас отправлю Гришку в таверну, пусть привезет вина да закуски. Я схожу к Ивану, ты приведешь Игоря.
- Не могу, голова болит.
- Так выпьешь, пройдет. Алексей, все будет в полном порядке.
       Алешка вышел от Дмитрия в еще более подавленном состоянии.
«Я еще должен с ним пить? Как все ужасно надоело, эта слякоть, эти условия. Скорей бы все закончилось… Но как я объясню Корну, куда денусь вечером?»
       Адъютант Шереметева сидел в штабной палатке за столом, и что-то переписывал, усердно выводя гусиным пером.
- Не могу, Алексей, - сразу сказал он, - до позднего вечера есть работа. Сегодня все отменяется.
       Алексей обрадовался этой новости и отправился в свою палатку.
       Игорь развел огонь, в землянке было тепло.
- Через два часа ваш любимый Дмитрий ждет нас в гости, хочет продолжения вчерашнего вечера.
- Успокойся, ты, - сказал, улыбаясь, Игорь, - что ты так расходился, какая муха тебя укусила?
- Это я не пойму, что вы носитесь с ним? Что в нем такого? Мне с Корном проще и спокойнее. Он не князь непонятного происхождения.
- Да ты не видишь разницы? Он же просто от зависти умирает, ты тоже, мне кажется, просто завидуешь. Да и пить с адъютантом ты стал больше.
- А сегодня я, что не буду пить с твоим Обуховым? – раздраженно ответил Алексей.
- Ты же по весне говорил, что лучше друга, чем Дмитрий быть не может.
- Сейчас осень, весна кончилась, мое мнение изменилось.
- Да твой Корн два дня назад говорил Сафронову, что ты неряха, что ничего не понимаешь, дурак, одним словом.
- Что ты говоришь? Не мог он такого сказать, наговаривает Сафронов, хочет нас поссорить.
- Ладно, думай, как хочешь. Жизнь все расставит на свои места. Лишь бы не было поздно. Все самые большие и непоправимые ошибки совершаются в спешке, в необдуманных поступках.
- Все покажет время, - повторил Алешка.
       

Глава 65

       В тесной землянке, маленький стол, вокруг которого ютились Иван, Дмитрий, Игорь и Алексей, ломился от закусок и бутылок вина. Здесь были буженина, куры, черный ржаной хлеб, сыр. И пять бутылок хорошего венгерского вина.
- Ну что ж друзья, - сказал Иван, откупоривая бутылку, - мы снова вместе и нам надо держаться друг друга. Человек силен друзьями, а девиз «Каждый за себя», в этой землянке не произноситься. Весь полк знает о нашей дружбе и все знают, что каждый из нас никогда не предаст, никогда не оставит друга в беде.
       Вино наполнило стаканы до краев.
- За нас, за нашу дружбу, проверенную не только временем, но и порохом, - Иван взглянул на Алексея, тот сидел, опустив глаза.
       В душе Алексея происходило смешение чувств. Злоба боролась с любовью. Эта борьба усиливалась с каждым глотком вина. Уважение, которое он испытывал к Дмитрию вначале лета, сейчас опять брало верх над завистью. Взрывоопасная смесь заполнила душу и сердце юноши. И чем разорвется эта бомба? Он гренадер, и понимал, что брошенная бомба должна взорваться непременно и разнести все вокруг в клочья. Но как заставить себя уважать друга, как подавить в себе эту зависть? Дмитрий, вот он сидит напротив, улыбается, шутит. Душа компании. За что же его все так любят? А его, Алешку, никто не замечает, будто его здесь и нет вовсе.
       Алексей понимал, что причиной его вспыльчивости и злости является зависть. Даже брат, и тот на стороне Обухова. Как брат может так себя вести? Почему готовность Дмитрия прийти на помощь всем вызывает у Гукова сейчас такое отвращение? Почему слова Алексея «Не солнце, всех не обогреешь», – вызывают у сидящих за столом недоразумение. Под Полтавой все они были как братья, а сейчас нет с ними Штерна, все стало по-другому.
- Я предлагаю выпить, - сказал Алексей, - за царство небесное нашего друга Штерна. Нам тебя сильно не хватает.
       Произнося эти слова, Гуков смотрел в глаза Дмитрию.
- Да, Алешка, - поддержал его Обухов, - молодец, ты. Правильно сказал. А мы за своим весельем и забыли о друге. Иван красиво говорил о дружбе, но Алексей нам показал, что такое дружба.
       И эти слова Дмитрия, сказанные от всего сердца, вызвали у Алексея раздражение. Он хотел сменить веселый тон застолья на грустный, вызвать у всех раздражение, а вышло наоборот. Дмитрий принял слова Алексея за высокий порыв души. Прав Корн, говоря, что Обухов жалок в своих мыслях и наивен как дитя, ничего не понимает. «Как было бы хорошо, если б я был капитаном, а Митька сержантом, ходил бы он тогда у меня по струнке! Я б тогда и не замечал тебя!»
       Алексей ждал только одного, конца застолья. Он хотел вырваться из землянки, где всем было так хорошо и весело, вскочить на коня и гнать его во весь опор по бездорожью, по грязи, куда глаза глядят.
       Непонятные чувства Алексей в этот момент испытывал не только к Дмитрию, но и к дяде боярину. Дядя для него так много сделал: помог поступить в Преображенский полк. В трудные минуты помогал им с братом деньгами. Давал немного, скрепя сердцем, но все же давал. И в то же время, дядя разбил все его мечты о любви к царю, о служении верой и правдой Отечеству. Замок добродетелей, выстроенный в пылком юношеском воображении, рухнул в Москве, после общения с дядей. Дмитрий был частью этого замка: честный, порядочный и независимый. Никак он не вписывался в дядины мысли, построенные на заговоре и обмане против царя. А еще Алексей помнил слова покойного Штерна, что Дмитрий умнее. Эти слова так глубоко запали в Алешкино сердце, что не давали покоя ему уже год. Чем это он умнее? Не читал Алексей столько, но это не повод для остальных думать, что он глупее Обухова.
       Алексей отогнал от себя эти мысли и спросил у Белогурова:
- Иван, как тебе дочь хозяина таверны?
- Ничего, - ответил тот, - других-то нет. А что приглянулась? – он засмеялся, - трудно тебе будет. Она по-русски только «здрасте» знает. Тебе надо по-латышски заговорить.
- Не пойму, - сказал Игорь, - почему не штурмуем? Чего ждем? Заживо здесь гнить, что ли будем, в этих землянках?
- Петра ждем, - вставил Алексей.
- Другу адъютанта Шереметева сам бог велел знать планы главнокомандующего, - съязвил Иван, все рассмеялись.
       Уязвленный Алексей замолчал.



Глава 66

       Иван проснулся в жутком настроении. Всю ночь ему снился окровавленный Дмитрий, Марта, которую Иван не мог найти в своем доме. Он видел, как та уходила и помахала ему рукой из-за калитки.
- Присниться же такое, - сказал он вслух.
- Что вы сказали? – спросил ординарец.
- Давай умываться и одеваться, - ответил капитан.
       Иван умылся холодной водой, приводя себя в чувство и отгоняя страшные мысли, навеянные сном.
       Кофе закипал, когда в дверь постучали.
- Войдите, - крикнул Иван.
       В землянку вошел юноша лет восемнадцати в сером плаще Новгородского полка и протянул вчетверо сложенный лист бумаги.
- Вам господин капитан письмо просили передать.
       Юношу Иван видел в первый раз, но лицо казалось знакомым. Нежные черты лица кого-то напоминали Белогурову.
- Как звать тебя, - спросил князь курьера.
- Василий, Василий Семенов.
       Иван побледнел. Это был брат Анастасии, его Насти.
Закипевший кофе сбежал из чайничка. Иван громко выругался, Василий, воспользовавшись замешательством, вышел из землянки.
       Иван вылил остатки кофе из чайничка в чашку и открыл письмо.
«Здравствуйте, Иван Сергеевич, - было написано нетвердой рукой, - наверное, Вы меня и не помните. Я Настя, и это письмо отдаст Вам мой брат, только после моей смерти. Если б не это обстоятельство, я б никогда не посмела потревожить Ваш покой. Вот уже год я болею. Страшные боли мучают меня, разрывая на части все мое тело. Поэтому смерть – это спасение для меня.
Лекаря не знают, что со мной, никакие кровопускания не облегчают мое страдание. Поэтому я только и делаю, что прошу у Бога прощение за грехи мои тяжкие, прошу смерти, то есть снисхождения.
       А теперь о грехах моих пишу Вам, как священнику и прошу снисхождения и помощи.
       Когда тем вечером я ушла из Вашего дома, так неожиданно для Вас, я хотела помочь и Вам и нашему ребенку. Я ушла, унося под сердцем Вашего ребенка, Иван Сергеевич. Я знала, что на мне Вы никогда не женитесь, рожать байстрюка тоже не хотела, поэтому я быстро вышла замуж за первого встречного. Им оказался буквально через две недели купец Агибайлов, который помог отцу закупить товар для лавки. Отец мой выгодно продал меня этому толстому, мерзкому пьянице.
Сын родился через семь месяцев после свадьбы. И как я не уверяла мужа, что ребенок его. Он так и не поверил. Вся наша жизнь в доме мужа была полным адом. Когда муж меня бил, я все терпела ради сына, но когда он в пьяном угаре стал бить сына, я не могла это выносить. А сейчас, когда лекарь сказал, что мне не долго осталось, я очень боюсь за сыночка моего Ванечку. Убьет он дитя в пьяном угаре.
       Прошу, вас, умоляю, ради всего святого, князь Иван Сергеевич, спасите дитя невинное, плод нашего с вами греха, заберите его и отдайте в монастырь. Там ему будет лучше, чем в доме у мужа.
       Настя».
       Иван сидел ошарашенный. Во рту пересохло от волнения, язык не поворачивался. Ноги стали ватными, сердце вырывалось из груди. Он даже подняться не мог. А в мозгу только крутилось: «Нет Насти, есть сын, если еще есть, если не убил его Агибайлов, спасти надо его, спасти Ванечку».
       Вошел Степан. Потерянный вид хозяина насторожил ординарца:
- Что с вами?
- Ничего, одеваться, живо.
       Степан быстро помог надеть мундир, натянуть ботфорты, накинул плащ на плечи Ивану и капитан покинул землянку. Он пошел к Алексею.
       Алексей пребывал в плену мечтаний о своей быстрой карьере после падения Риги, лежа на кровати.
- Что случилось, Иван? – увидя растерянного друга, спросил он.
- Да дома небольшая проблема, - ответил тот, ты можешь узнать, когда курьер в Москву едет. Письмо отправить срочно надо.
- Да на тебе лица нет, Иван, - сказал Игорь, - это называется небольшая проблема.
- Ничего сам толком ничего не знаю, - уходя от ответа, сказал Иван, - так письмо отправишь, Алексей?
- Конечно, - Алексей стал одеваться, сейчас схожу к Корну, договорюсь.
- Спасибо, друг, я твой должник навек, - сказал Белогуров и вышел из землянки.
- Ты смотри, - сказал Гуков, - уже и Алешка князю Белогурову понадобился, уже и до меня снизошли. А что ж Обухов не помог?
- Алексей, прекрати, - оборвал брата Игорь, - ты же видел Ивана, что-то случилось. Ему помощь нужна.
- Так он же ко мне за помощью пришел, - не унимался Алексей.
- Он к другу пришел.
       По дороге домой Иван вспомнил цыганку и ее предсказания.
«Вот и стали сбываться твои пророчества, старая ведьма, - подумал он».
       Иван сел за импровизированный стол из дорожного сундука и стал писать:
«Дорогие мои отец и матушка. Если со мной что случиться, то знайте, что живет в моем доме в Москве мальчик, Иваном зовут, сын мой и внук ваш. Поэтому уповаю на вашу милость и доброту к сироте. Я признаю его сыном. Мой дом, мое именье я завещаю ему. Я признаю его и прошу вас, добейтесь для него титула моего и звания. Его мать из купечества, Анастасия Агибайлова по мужу.
Уповаю на ваше прощение непутевого и любящего вас сына вашего
       Ивана».
Второе письмо было адресовано управляющему в Москву.
« Тимофей, письмо, что адресовано моим родителям, положить в стол в кабинете и отдать им только в том случае, если я умру. В остальных случаях оно должно находиться в верхнем ящике стола.
       Далее, на следующее утро после получения этого письма, отправишь Илью и Никанора в город Елец. Там они найдут купца Агибайлова. В его доме живет мальчик Иван. Так вот, любой ценой: будь то уговоры, подкуп купца, вплоть до воровства, но мальчишку доставить в Москву в мой дом. До моего приезда обращаться с ним, как с князем, одеть, обуть и нанять учителя.
       За мальчика все вы отвечаете головами. Комнату для гостей отвезти мальчику.
       Деньги на поездку выделишь сто рублей серебром, но за каждый рубль спросишь с них.
       Князь Иван Белогуров».
 Иван вложил в письмо управляющему письмо к родителям и запечатал.
       Влетел Алешка:
- Тебе повезло, Иван, завтра курьер выезжает. Давай письмо.
- Вся наша жизнь состоит из везения и невезения, а мне повезло раньше, когда я познакомился с тобой, - Иван протянул письмо другу. - Я твой должник.
- Сочтемся, - ответил Гуков и ушел относить письмо.
       Иван упал на кровать. Он вспомнил Настю, ее звонкий смех, как колокольчик, зазвучал в ушах князя. Его руки вспомнили ее волосы, мягкие, шелковистые, которые он так любил гладить, ощутил прикосновение ее нежных рук на своих щеках, ее губ на своих губах. Вспомнился цвет ее платьев, в которых ходила по дому…
- Ее нет, - произнес он тихо, - нет. Это я убил ее. Почему я тогда не удержал ее? Была бы жива, вместе бы растили сына. Что я наделал?
       Слезы выступили на его глазах. Он быстро вытер глаза батистовым платком.
- До чего ж я жалок, - продолжал Иван свои рассуждения, - тогда гордость взыграла, меня бросили. Такого хорошего, красивого и бросили. Что я за человек? Со мной рядом всем плохо. Господи, сделай так, чтоб сын мой, Ванечка, был жив и здоров, чтоб он скоро попал в мой дом. А я уж о нем позабочусь.
       Иван встал с кровати и перекрестился.
Через неделю, в полдень, курьер вошел в тихий московский дворик. Навстречу ему вышел Тимофей в тулупе, накинутом поверх рубахи. Когда князь Иван отсутствовал, дворецкий не надевал камзол, предпочитая заграничной одежде простую русскую косоворотку и серые шаровары. Чопорность поселялась в доме вместе с приездом хозяина.
- Что надо? – спросил он у военного, - не плохие ли вести привез?
- Нет, дед. Письмо в этот дом велено доставить.
       Тимофей сразу узнал подчерк князя.
- Спасибо, добрый человек, - поблагодарил старик.
       Вернувшись в дом, управляющий вскрыл письмо. Он долго, по слогам читал распоряжения князя, потом второе письмо отнес в кабинет и позвал Илью и Никанора.
- Значится так, - начал свой рассказ Тимофей, - завтра поутру отправитесь в Елец. Там сыщите дом купца Агибайлова. У него в доме живет мальчишка Ванятко. Так вот откупить его и доставить сюда целого и невредимого. За него отвечаете головой.
- А как мы найдем этого Агибайлова? – спросили в один голос повар и конюх.
- Сказано купец, вот и ищите в торговых рядах. А мальчишку как достать, там поймете: уговорите купца, заплатите ему, украдите мальца, но чтоб тот был здесь!
- А кто он, этот мальчик? – спросил Илья.
- Не нашего ума дело, но велено с ним обращаться как с князем.
- Сын что ли князя нашего? – не сдержал догадку Никанор.
- Ты свои догадки оставь при себе. Чтоб более ни одна душа не слышала их. Князь приказал, нам исполнять.
       Тимофей вышел в кабинет и вернулся с кошельком.
- Здеся сто рублей серебром, на все хватит. Четыре дня туда, день там, четыре обратно. Ступайте, собирайтесь в дорогу.


Глава 67

       Петр прибыл в армию, сделал осмотр войск, 14 ноября собственноручно пустил в Ригу три бомбы. Убедившись, что Ригу просто так не взять, т.к. в крепости находился сильный гарнизон, в наличии у которого большое число пушек и боеприпасов, он приказал оставить в лагере корпус Репнина (шесть тысяч солдат и тысяча конницы), который только подошел к крепости. Дело в том, что отряд был отправлен еще 15 июля в Курляндию для борьбы со шведами, которые уничтожали продовольствие. Репнин разместил свои полки в Юнфергофе, Коборе и Кирхгольме, в окрестностях Риги. А остальная армия уйдет на зимние квартиры в Ливонию и Курляндию. А Петр отправился в Петербург. В ноябре начались бомбардировки крепости.
       Дмитрий вышел из землянки. На улице начинало светать. Раннее утро. Снег и пронизывавший балтийский ветер били прямо в лицо. Он поморщился и зашагал к шатру, где размещался взвод. Сегодня его взвод дежурит.
       Вдруг капитан увидел забавную картину: его подчиненные играли в снежки. Они смеялись, кричали при каждом метком попадании. «Совсем дети, - подумал командир, - ведь им по пятнадцать-двадцать лет, а я «старик», неделю назад девятнадцать стукнуло».
       Вдруг огромный снежок залепил прямо в плечо капитану. Все моментально замолчали, ожидая реакции командира. Виновник опустил голову и дрожащим голосом произнес:
- Простите, Бога ради, господин капитан.
       Это был совсем юнец, шестнадцатилетний Иван Говорихин. Из-под черной треуголки выбились растрепанные волосы, голубые перепуганные глаза с опаской посмотрели прямо в глаза Дмитрию, щеки раскраснелись на морозе.
- Стройся, - резко приказал сержант, и молниеносно перед Дмитрием выстроились две шеренги бравых солдат.
       Сержант Федор Астархов – коренастый мужчина средних лет, не первый год командовал ротой, был опорой Дмитрию, заменял капитана во время отлучек из армии и в казармах. В роте благодаря ему всегда был порядок, не давал он спуску мальчишкам, дотошный вояка, муштровал так, что ни в бою, ни на плацу не было стыдно капитану за подчиненных.
       «Голод уже начал наступать да холода, хоть бы чума не разразилась, - рассуждал Дмитрий, входя в палатку дежурного офицера».
       В маленькой холодной палатке лишь стол находился да два стула.
       Дежуривший ночью, Вальчукас протер сонные глаза и посмотрел на Дмитрия:
- Проходи, Обухов, все спокойно. Никаких происшествий. Желаю тихого дежурства, - и удалился из палатки.
       Дмитрий опустился на стул. Вошел Гришка. Внес охапку хвороста и стал разводить огонь. Хворост быстро разгорелся. Языки пламени поглощали тоненькие веточки, превращая их в золу и согревая воздух в палатке.
« Все тленно в этом мире, - смотря на огонь, думал Дмитрий, - скоро я умру и никто не вспомнит обо мне».
       Он вспомнил жаркую ночь в Смоленске, ту единственную ночь в жизни, которую он провел с женщиной». «То была не любовь, работа, которую она выполнила и за это получила вознаграждение. Никто меня не любит в этой жизни кроме матери да отца». Эму захотелось вновь повторить ту ночь. Желание, как тот огонь, охватили юношу, оно жгло молодое тело. Дмитрий испугался. Как так можно, без любви воспылать желанием. Он понял в этот момент все поступки Белогурова, за которые не раз мысленно осуждал друга. Дмитрий старался подавить в себе это чувство, уговаривая и приказывая мозгу, но плоть не слушала голос разума.
       Юноша вскочил на ноги и выбежал из палатки. Солнце поднималось из-за вековых сосен. «Сейчас растает снег и будет опять непролазная грязь», - подумал он и пошел проверять караулы.


Глава 68

 До Ельца путешественники добрались быстро. Они в Москве примкнули к обозу, что шел на Воронеж, и через три дня стояли на торговой площади нужного им города.
       Небольшой городок с маленькой торговой площадью встретил Никанора и Илью приветливо. Купив по пирожку с капустой, они направились в ближайшую лавку.
- Здорово, хозяин, - сказал Илья, осматривая небольшую комнату, заваленную всевозможными тюками пестрых тканей.
- Ну здорово, - ответил маленький лысый хозяин, - что брать будете? На рубахи иль на сарафаны? Ситец отменный!
- Да ситец потом. Ты скажи, лучше, как купец купцам, не слыхал ли ты чего о купце Агибайлове? – спросил Илья.
- А зачем он тебе? Не в удел он теперь. Давай со мной лучше дела делать.
- Я ему товар обещал, - ответил конюх.
- Да ты что, дурак, говорю же тебе, денег у него нет. Совсем спился. То хоть пока женка была жива, торговал чуть-чуть, а сейчас из дома все распродает.
– Значит, женка померла его? – уточнил Илья.
- Да, три месяца уже.
- А дети у него есть? – полюбопытствовал Никанор.
- Сын есть. Только давно не видел его. А раз мы с Савелием напились, так он мне и говорил, что Иван, сын-то, вроде, как и не от него, нагуляла жена с каким-то боярином в Москве. Он на ней, уже испорченной, женился. А правда эта или нет, не знаю.
- А дом где купца? – переспросил Илья.
- Да говорю ж тебе, не за чем он тебе. Ничего у него нет.
- Он мне за прошлый товар не заплатил, в этот раз я ему ничего не привез. За деньгами мы.
- А-а, - протянул лавочник, - забудь за деньги. Похорони их. Нет у него ничего. А дом найти нетрудно. В конце торговых рядов каждый покажет куда идти, - он протянул рукой налево. – Только навряд ли вы его дома застанете. А с товаром как? Может сговоримся?
- Да сговоримся, - улыбаясь, ответил Илья, - зайду по свободе, сговоримся.
       Друзья быстро зашагали в сторону, указанную лавочником. Они отыскали нужный им небольшой дом купца и постучали в дверь. Им никто не открыл. Они перешли на другую сторону узкой улочки и зашли в тесный кабак.
 Кабак был грязным и засаленным и полон пьянчужек. Хозяин их встретил с довольной улыбкой. Они уселись за свободный стол и заказали еду.
- Не сильно шикуй, а то Тимофей убьет нас.
- Ничего. Зато сейчас узнаем все о купце.
       Хозяин поставил перед ними тарелку с хлебом, кулебяку, щуку и кувшин вина. Вино оказалось яблочным и прокисшим, как уксус.
- Да чего ты ожидал, - сказал Никанор, отставляя стакан.
- Это не княжеский погреб, - заметил Илья.
- Да и стряпня некудышняя, - продолжал Никанор.
- Тебе видней, ты - повар, а денег заломит немеренно - сказал Илья.
       Никанор подозвал хозяина:
- А где нам найти купца Агибайлова?
- А вы кто такие будите? – спросил тот.
- Из Москвы мы по купеческому делу, - съязвил Илья.
- Вон он, - хозяин ткнул пальцем в другую сторону зала.
       Перед их глазами предстал большой, с длинными давно немытыми волосами мужчина. Его синюшный цвет лица и мутные глаза говорили сами за себя. Нос картошкой торчал над усами, расплывшееся лицо скрывала неухоженная, торчащая борода, которую разрывали тонкие губы. Узкие злые глаза зыркали по залу. Одежда была грязной.
- Леший какой-то, - произнес Илья.
- Бери вино, пойдем знакомиться, - сказал Никанор.
       Они взяли кувшин и пошли за указанный хозяином стол.
- Кто таковы? – недовольно, с презрением пьяно спросил купец.
- Из Москвы мы по торговому делу, - ответил Илья.
- Ах, не торгую я более, не по адресу, - отхлебнул из стакана Агибайлов непонятную на цвет жидкость.
- Мы хотим угостить купца, о котором в Москве слыхивали, - наливая в свой стакан принесенное вино, сказал Илья.
- Угощай, а что про меня в столице слышно?
- Хороший купец, говорят.
- Кто говорил? Уж не тесть ли мой?
- Да он самый, - сказал Илья, улыбаясь удаче, что попал своим разговором в самую точку.
- Да, тесть мой, дай бог ему здоровья, хорошо надо мной посмеялся, - опустошив стакан, начал рассказ купец. – Женил меня на дочери своей брюхатой, а потом по миру меня пустили с дочерью своей.
       Илья быстро налил вино в пустой стакан рассказчика.
- Это как же так? - поддержал он разговор.
- Да как. Полюбил я ее всем сердцем, - хлебая кислое вино, продолжал купец, - быстро женился на ней, через две недели как увидел ее, окаянную, в лавке у отца, мне и в голову не приходило, что она уже на чужих перинах повалялась. А она мне сына родила, намного раньше сроку. Дураком меня все время делала. А я узнавал в Москве, в торговых рядах от соседей-купцов ее родителя, что с каким-то боярином до меня путалась, царство ей небесное.
- А жену как звали? – не удержался Никанор.
- Анастасия, - купец заплакал, - любил ее сильно, до сих пор люблю, а грех простить не могу. Сын как бельмо на глазу. Сначала зло на ней срывал, бил. А как не стало, теперь на нем. Чего ж тесть отпрыска боярского не забирает?
       Друзья притихли. Теперь они вспомнили хрупкую девушку, что жила много лет назад в доме, и любовь, какую испытывал к ней князь Иван. Да ее все в доме любили: добрую, ласковую, приветливую.
       Купец вытер грязным кулаком слезы, а Илья сказал:
- Слушай, добрый человек, тронуло меня твое горе до глубины души. Давай мы заберем мальчишку в Москву и отдадим его тестю.
- Не нужен он тестю. Я на похоронах говорил, чтоб забрали, а он мне сказал, что сын мой и пусть со мной и живет.
       Тут пришел на выручку Никанор:
- Я слышал, в Москве школа открылась, куда на полное иждивение детей забирают. Там их учат наукам, ремеслу. Да еще родителям двадцать рублей серебром дают за это.
       У купца глазки сузились и заблестели алчным огнем, а повар продолжал:
- Я тебе из своих денег двадцать рублей дам, а те, что за сына в Москве получу, себе заберу. Только ты мне бумагу напиши.
- Какую бумагу? Я и писать-то толком не умею, только подписывать.
- Тоже хорошо, - ответил Никанор, и громко, чтоб все в зале слышали, сказал, - кто хочет полтинник заработать, бумагу написать?
       Один парнишка, на вид подмастерье, вскочил с места и крикнул:
- Я!
- Хозяин, неси бумагу и перо.
       Парнишка уселся на табурет рядом и под диктовку медленно стал писать: « Я, Агибайлов Савелий, купец, вручаю своего сына в надежные руки для учебы в Москве. Получил за это двадцать рублев серебром».
- Подписывай, - протянул Никанор бумагу купцу.
       Тот мутными глазами посмотрел на повара.
- Точно в Москве определишь, как сказал?
       Никанор перекрестился в знак правдивости сказанных им слов, и в подтверждение своих слов со звоном высыпал на стол двадцать серебряных рублей. Савелий большими печатными буквами написал: «Агибайлов».
- А сын где? – спросил Илья.
- Дома закрыт, сбежать хотел, - сгребая монеты, ответил купец.
- Пошли, - скомандовал Илья.
       Они вышли из кабака и направились к знакомой двери дома.
       Дом был внутри грязный. Под ногами то и дело попадались осколки битой посуды, мусор. Они направились в дальнюю комнату.
       В маленькой темной комнатушке на кровати сидел мальчик четырех лет в грязных лохмотьях неопределенного цвета и смотрел на всех испуганными зелеными глазами. При виде купца все его тельце затрепетало. Он очень был похож на Ивана Белогурова, те же волосы, брови, тот же нос, высоко вскинута голова, как у князя, только губки пухленькие, мамины.
- Иди, Ванятко, с этими добрыми людьми, - слезы выступили на глазах, - хуже тебе там не будет.
       Мальчик еще больше испугался. Он заерзал на кровати и тихо заплакал.
- Что ерзаешь. Как вошь на гребешке, - зло произнес Агибайлов, - сказано вставай и иди с ними.
- Куда? – Жалобно спросил тот.
       Повар улыбнулся малышу, подошел и погладил его по голове:
- В Москву, Ванечка, в Москву.
- К деду и бабушке? – Спросил малыш.
       Илья растерялся, соврать мальчишке он не мог, а говорить правду при купце не хотел.
- По дороге все тебе расскажем, - пришел на помощь Никанор.
- А можно я мамину шкатулку возьму? – спросил у купца мальчик.
- А что в ней? – поинтересовался Илья, уловив недовольный взгляд Агибайлова.
       Ваня раскрыл резную деревянную шкатулку. В ней лежал маленький золотой кулончик в виде цветка на золотой цепочке. Это был подарок князя Ивана Анастасии, но об этом знал теперь только Белогуров.
- Бери, - тихо сказал Илья.
- Что ты здесь командуешь? – Рассвирепел купец.
- Замолчи! – Крикнул Илья.
       Они взяли мальчика за руки и быстро вышли из дома.
- А зачем тебе расписка? – спросил у Никанора Илья.
- Так для Тимофея, чтоб знал, куда мы деньги дели.
       Все трое отправились в торговые ряды покупать ребенку полушубок, валенки, шапку. Дорога-то дальняя, на улице заморозки, а одежда на нем совсем ветхая.
Ваня шел молча, боясь даже спросить что-либо. В свои четыре года он ужа много повидал.
       Купив все необходимое, накормив ребенка, путешественники отправились в Москву.


Глава 69

       Дочь хозяина таверны не давала покоя Алексею. Но как познакомиться с ней, Алексей не знал. Она не знала русского, а он не говорил по-латышски. Не долго думая, Алешка обратился за помощью к Вальчукасу.
       Андрис Вальчукас – тридцати трехлетний поручик Преображенского полка принадлежал к разорившимся латышским дворянам. Три года назад он прибыл в строящийся Петербург искать счастья. Это высокий широкоплечий молодой человек с белыми волосами, всегда стянутыми черным бантом, зелеными глазами. Высокий лоб, широкие скулы, прямой нос, узкие губы выдавали в нем потомка грозных викингов. Он говорил с большим акцентом, как человек недолгое время говорящий по-русски.
       В Петербурге Андрис сразу завел нужные ему знакомства, во всем потакая нужным людям, которые быстро составили ему протеже, и он был зачислен в Преображенский полк.
       Вальчукаса весь полк знал как человека, способного за дармовой обед на все. Свою выгоду Андрис мог извлечь даже из самых неимоверных мелочей. После приглашения латыша на обед, Алексей стал его закадычным другом. В полку поговаривали, что Андрис встречался со всеми подряд обеспеченными женщинами, что попадались у него на пути, торговками, купеческими вдовушками, захаживал и к пожилым боярыням. Он тянул с несчастных деньги, утверждая, что достойная жизнь русского офицера накладна для простого литовского дворянина.
       И в то же время любой человек, который знал Андриса, мог сказать, что это отзывчивый человек, если дело касалось не его кармана. Он мог замолвить словцо перед начальством за провинившегося.
       Стоило только Алексею заикнуться о помощи, о том, чтоб провести вечер в обществе девушки, да еще и отужинать за его счет, как прибалт с радостью согласился.
       Алексей также не сильно хотел тратить деньги. При его скромных доходах он еле сводил концы с концами. Те деньги, что он получил от дяди на первое время в Москве были настолько незначительны, что их хватило только на несколько походов с Корном в таверну. А от маленького сержантского жалования остались крохи. Но Алешка по природе своей был бережлив и стремился хоть чуть-чуть накопить денег, поэтому старался избегать многочисленных попоек. Гуков всю дорогу к таверне сомневался, а правильно ли он поступил, что влез в кубышку и взял неприкосновенные деньги - компенсацию за ранение. Нужно ли ему это знакомство, которое повлечет за собой новые расходы на подарки. Но тревожило еще и то, что скоро полк отправиться на зимние квартиры, там-то еще больше денег надо будет. Это не в голой степи стоять. Там и кабаки и другие утехи найдутся. Искушение любовью все же взяло верх над холодной расчетливостью накопления состояния. «Молодость скоро пройдет, - утешал он себя, - тогда зачем они будут нужны, эти деньги. Да и женюсь, скорее всего, на деньгах, лет так через десять и обеспечу себе старость. Тогда-то и буду вспоминать эту таверну да хозяйскую дочку».
 Одна мысль, что девушка не согласиться на свидание и деньги он потратит на ужин зря, приводила Алексея в трепет.
       Молодые люди вошли в пустую таверну. Дело в том, что до получения жалования осталась неделя, деньги у офицеров доблестной русской армии закончились, и наверняка, хозяин уже знал, что скоро почти все войска уйдут. Останется небольшой отряд под стенами Риги. Хозяин был в неподдельном горе.
- Проходите, проходите, - с тоской в голосе он пригласил друзей, - милости прошу, - и проворно смахнул со стола полотенцем крошки на пол.
       Андрис стал быстро говорить с хозяином по-латышски. О чем те говорили, Алексей не понимал, но только по лицу трактирщика, от угрюмого до улыбающегося, понял, что тот стал доброжелательным.
       Трактирщик ушел и через короткое время вернулся с жаренной на вертеле курицей, кувшином вина, тарелкой хлеба, купатами.
- Что ты ему сказал? – спросил Алексей приятеля.
- Сообщил, что ты хочешь жениться на его дочери, если она тебе понравится, - рассмеялся тот.
При этих словах лицо Гукова вытянулось:
- Как жениться? Что ты несешь? – возмутился Алексей.
- Но не мог же я почтенного отца, своего земляка заставить разрешить тебе просто так встречаться с его дочерью. Нас скоро здесь не будет, все станет как надо, - смеялся Вальчукас.
- Что за глупая идея, жениться, пришла тебе в голову.
- Глупая, не глупая, а она вон идет, - сказал Андрис, указывая в сторону кухни, откуда показалась девушка.
Ей было лет семнадцать на вид, высокая, широкоплечая. Ее светлые волосы были заплетены в две косы. Высокий лоб, прямой нос, пухленькие алые губки и розовые щеки. Одета она была в национальное платье из грубой шерсти.
       Девушка, смущаясь, подошла к столу. Алексей покраснел:
- Этого еще мне не хватало, жениться на латышке без роду и племени. Хватит в нашей семье и дяди. – Он готов был уйти.
       В этот момент девушка с большим акцентом произнесла:
- Здравствуйте.
- Садись, - по-латышски ответил Андрис, - принеси-ка еще стакан, - крикнул он хозяину. – Как зовут тебя, красавица?
- Лайма, - ответила та.
- Ее зовут Лайма, - перевел Андрис Алексею.
- Это я понял, - буркнул тот, - распорядись, чтоб еще курицу принес. Одной мало на всех будет. А про женитьбу ты зря.
- Да не говорил я про женитьбу твою, успокойся. Сказал только, если дочь к нам не выйдет, уйдем из таверны. А посетителей сам видишь, нет. Вот и выпроводил отец ее к нам.
       Тут Андрис перешел на латышский:
- Это мой друг Алексей. Ты ему нравишься. Смотри, не глупи, он знатного роду. Денег у него много. Девка ты не глупая, так что улыбайся.
       После таких слов Лайма смутилась и опустила глаза:
- Не нужны мне его деньги. Не собираюсь перед ним лебезить.
- Ну как хочешь, потом. А сегодня, чтоб хорошо себя вела. Это он твоему отцу за ужин платить будет.
- Что она говорит? – Прервал их беседу Гуков.
- Что ты ей нравишься, - соврал тот.
Алексей довольно улыбнулся незнакомке. Она ответила ему натянутой улыбкой и стала разливать вино в стаканы.
       Немного выпитого вина, вскружило ей голову. Алешка теперь казался ей милым, она открыто ему улыбалась.
- Так бы и давно, - сказал ей Вальчукас, - он не обидит.
- Лайма, - обратился к ней Алешка, - ты еще с нами поужинаешь?
Андрис перевел вопрос, она утвердительно махнула головой.
- Да ты не робей, Алексей, у нас робких не любят.
- О чем с ней говорить, да еще через переводчика?
- Ладно, выручу, - ответил Вальчукас и тут же перешел на латышский, - знаешь какой он храбрый? Это он под Полтавой шведского короля ранил, его тоже ранили.
- Не может быть, - сказала девушка.
- Алексей, скажи, что тебя под Полтавой ранили.
- Да, - ответил Алексей.
       Лайма улыбалась от всей души молодому герою. Это сообщение окончательно вскружило ей голову, и она выпила налитый до краев стакан за здоровье героя.
       Ничего не подозревающий Алексей забыл о своих переживаниях по поводу бессмысленной траты денег и тоже был счастлив, что так быстро понравился девушке.
       Алексей довольный покидал трактир, живя надеждой, что через день он снова встретиться с красавицей.
       Лайма была рада, что встретила молодого, смелого, богатого человека, и что может ей удастся вырваться из этого трактира, от грязных тарелок и пьяных мужиков.
       Но больше всех был счастлив Витас, понимая, что теперь, до отъезда на зимние квартиры он будет сыт за счет Алешки. Куда они без переводчика, голубки?

 
Глава 70

       Иван все дни, как письмо с распоряжениями ушло в Москву, был сам не свой. Впервые за долгие годы он в тот вечер сходил в наспех сооруженную походную церковь и поставил свечку.
- Господи, - неистово шептал он, - пресвятая Дева Мария, простите мне все мои прегрешения! Дайте мне возможность увидеть сына. Дайте ему здоровья! Храни его святой Боже, сберегите Ванечку для меня! Я уже потерял его мать, так не дайте же мне потерять сына!
       Дмитрий, видя друга, выходящего из церкви, спросил:
- Что случилось?
- Что-то на душе тревожно, - ответил Иван.
- Ничего, утро вечера мудренее, - подбодрил друга Дмитрий.
       Но и утром Иван не мог прийти в себя, что находился в полном неведении. Он задыхался в тесной сырой землянке, поэтому быстро оделся и вышел на улицу. Последние ноябрьские дни были очень холодные. Снег скрипел под ногами, в воздухе чувствовался мороз. Порывы шквального ветра сбивали с ног, но в лагере кипела работа. Армия готовилась к отходу на зимние квартиры. Через семь-восемь дней, некоторые останутся здесь, на осаде, другие уйдут в Юнфергоф, Кобор и Кирхгольм, третьи, куда входили и гвардейские полки, отправятся в Москву, где с триумфом пройдут по столице в торжественном параде, доказывая превосходство русской армии над шведскими войсками.
       Иван осмотрел, как сворачивается его взвод, дал распоряжения сержанту и отправился к Дмитрию.
       Не дойдя несколько метров до землянки друга, он налетел на Корна.
- Что это вы, капитан Белогуров такой озабоченный? – ехидно спросил адъютант. – Уж не Алексей ли причина?
       Иван удивленно посмотрел на него:
- Не понимаю, о чем это вы?
- Да как же, Гуков обошел такого покорителя женских сердец.
- Да о чем это вы? – раздраженно сказал Иван.
- Вся армия знает, что капитан Белогуров женский сердцеед, и вдруг сержант покоряет сердце единственной красавицы. Я о дочери трактирщика. Да вы, смотрю я, не в курсе.
- Я не понял, - возразил Белогуров, - кто вам позволил таким тоном разговаривать со мной? Только друзьям, к которым относится и Алексей, я позволяю шутить над собой.
       Корн покраснел. Он привык, что как адъютанту главнокомандующего, ему прощались любые шутки, даже самые глупые и бесцеремонные. Поэтому последние слова Ивана его очень разозлили.
- Я не шучу, - возразил он, - мне показалось, что успехи Алексея по завоеванию сердца прекрасной незнакомки у вас вызывают неприязнь к нему.
- Когда кажется, креститься надо, - грубо ответил Иван, - я от вас узнал об Алешкиных подвигах и искренне рад за друга.
- Так я и думал, - рассмеялся Корн.
- Еще никто не говорил со мной таким тоном, - гневно произнес Иван, - вы забыли, наверное, что говорите не с сержантом, а с равным по званию офицером.
- Это вы сержанта Гукова имеете ввиду, - поддел адъютант Белогурова.
- Алексей тут вовсе не при чем. Вы, кажется мне, захотели на прочность проверить свой клинок.
- Это что, вызов? – удивленно спросил Корн.
- Да.
       Корну стало не до смеха, но отступать было поздно.
- Мне кажется, - произнес он, стараясь сгладить ситуацию, - вы меня не поняли. Неудачная моя шутка.
- Так вот, сударь, после завтрашнего утра, перед тем как шутить, вы сначала будите думать. Надо начинать учиться думать.
       Корн побагровел от злости, а Иван продолжал:
- Секунданты мои придут в час к вам в землянку. Постарайтесь к этому времени найти себе двух друзей.
- Они у меня есть, - ответил Корн и пошел своей дорогой.
       Дмитрия в землянке не оказалось. Григорий укладывал вещи в небольшой походный сундук. На вопрос Белогурова о Дмитрии, сказал, что тот велел оседлать коня и сейчас, скорее всего, на берегу моря, в версте от лагеря.
…Иван издалека увидел одинокую фигуру Дмитрия на пустынном берегу. Тот стоял у самой кромки разбушевавшегося моря и пристально всматривался вдаль. Море бурлило и клокотало, желтые от взбаламученного песка волны с грохотом бились об огромные камни на берегу, то обнажая дно, то поглощая его.
- Что ты здесь делаешь на таком ветру? – прокричал Белогуров.
- А ты как меня нашел? – на вопрос вопросом ответил Обухов.
- Гришка раскрыл твой секрет, - Иван спрыгнул с коня и закутался в плащ.
       Пока он запахивал плащ, сильный порыв ветра сбросил треуголку на землю.
- Какая стихия, - сказал Дмитрий, - ты только посмотри. Страшно ближе подойти, кажется, поглотит море. А вон, видишь у самого горизонта паруса. Ведь там люди. Я бы лучше капитаном стал. Идти наперекор ветру под туго натянутым парусом, какое мужество надо иметь.
- Это помощь в Ригу идет. Ну, думаю, при таком ветре они навряд ли подойдут к берегу. А мы вернемся в Москву, пиши рапорт и ступай в Навигацкую школу.
- Отличная мысль, я подумаю.
- А сейчас не лучше ли нам вернуться в лагерь? Дождь начинается, продрог я совсем. Разговор у меня к тебе серьезный есть.
- Я ведь первый раз в жизни вижу такую стихию. Как красиво!
       В землянке они развели огонь.
 - А тебе после вчерашней молитвы полегчало, - спросил Дмитрий, ставя кофейник на огонь.
- Да уж, хуже некуда. Завтра на рассвете дерусь на дуэли.
- С кем? – удивленно спросил Дмитрий.
       Иван рассказал о встречи с ординарцем.
- Я знаю, что опасно быть секундантом, дуэль во время боевых действий, ты в праве мне отказать.
- Да ты что, - вскрикнул Дмитрий, - как ты мог об этом подумать? А еще кого возьмем? Может Сергея Бакушева?
- Да это, наверное, правильно будет. Игоря брать было бы не правильно. Дуэль из-за брата. Вернее из-за бесцеремонности Корна.
- Так значит, в половине первого жди нас с Сергеем у себя в землянке.
       А Корн направился после ссоры к Алексею.
- Ты представляешь, - с порога произнес он, - твой друг Белогуров вызвал меня на дуэль.
       Алексей удивленно посмотрел на адъютанта.
- И знаешь за что? – Продолжал тот, - за то, что я сказал ему, что он из зависти к твоим успехам на любовном фронте злится на весь мир. А он мне ответил, что я с ним разговариваю пренебрежительно, что он не сержант какой-нибудь. Я даже не понял, кого он имел ввиду.
       Алексей побагровел от злости.
- Я решил, что он оскорбляет тебя, не сдержался и вызвал его на дуэль. Завтра на рассвете.
- Да за это я сам его вызову, - крикнул Алексей.
       Корн заулыбался. Но улыбка была кривая, искаженная страхом перед завтрашним днем.
- Да ладно, мы ведь друзья. Ты лучше скажи, секундантом пойдешь?
- Конечно, но я не могу подвергать твою жизнь опасности, Иван – хороший фехтовальщик.
- Я тоже не плохой. А кого еще возьмем?
- Да Витаса. Я ему все объясню.
- Тогда в половине первого у меня.
       Корн пошел в свою землянку. Он только и думал, что о завтрашнем дне.
«Убить он меня не посмеет. Он же не враг себе и своим друзьям. Ранит, да и то, если успеет. Что это я себя хороню! Я его раню! Ох, посмотрю я им в глаза, когда Алешка на моей стороне выступит. Посмеюсь над Белогуровым и Обуховым, над их верой в святые узы бескорыстной мужской дружбы. Да и Алешка мой теперь с потрохами. Я ведь из-за него дерусь. – И он громко рассмеялся».



Глава 71

       В час секунданты Ивана вошли в землянку Корна. Как и ожидал адъютант, на их лицах появилось удивление, когда они увидели Алексея в землянке.
- Ну что ж, - после некоторой паузы сказал Дмитрий, - завтра в семь часов, когда расцветет, на опушке за дальним лесом, что с левой стороны от крепости. Там два дня назад караульный разъезд видел каких-то подозрительных людей, это нам будет на пользу.
- Хорошо, - сказал Вальчукас.
- Теперь, - продолжал Дмитрий, - в случае смерти одного из дуэлянтов мы должны подстраховать друг друга.
- Разумеется, - поддержал Андрис.
Алексей все время молчал, лишь искоса бросая злые взгляды на Дмитрия.
- Все мы, - продолжал Дмитрий, - вернемся в лагерь и поднимем шум о пропаже погибшего. Будем искать его. И выйдем на поляну, где видели непрошеных гостей. И вся ответственность ляжет на них.
- Как-то нехорошо получается, - вмешался Корн, - бросить друга в степи.
- На время. Все будет выглядеть как разбойничье нападение.
       Корн представил себя лежащим на снегу, на опушке леса, и ему стало жутко:
- Все равно не хорошо, - пробурчал себе под нос.
- А что вы предлагаете? – Спросил Сергей Бакушев.
- Не знаю, - ответил адъютант.
- А если ранение? – Спросил Вальчукас, - понадобиться доктор.
- Доктор Рычкин, - сказал Сергей. – Он за деньги все сделает.
- Да, но ранен будет офицер. Надо будет объяснить начальству, где и почему.
- Вечером, один, возвращался из трактира, напали опять же неизвестные. Защищался, был ранен. Рычкин подтвердит, что раненый обратился с вечера. И никаких подозрений.
- Но когда мы будем возвращаться завтра в лагерь, уже все будут на ногах. Наш приход с раненным не останется незамеченным, особенно если он не сможет сам идти, - вмешался в разговор Алексей.
       Все призадумались.
- Предлагаю перенести дуэль на завтра на четыре часа. Тогда в вечерних сумерках мы тихо пройдем, - предложил Вальчукас.
- Наверное, это надежнее, - согласился Дмитрий. – Значит завтра, в четыре, на том же месте. Я думаю, Иван не будет возражать. А Сергей договориться с доктором.
       Дмитрий отправился к Ивану. Он подробно рассказал о переговорах.
- Иван, ты чем-то обеспокоен? – спросил он у друга после небольшой паузы, - не думаешь же ты, что Корн тебя убьет?
- Чем черт не шутит. Умирать-то все равно страшно. Оттуда никто еще не вернулся.
- Брось, Иван, холодная сталь эфеса и мое горячее сердце спасут тебя завтра. Гадалка по осени смерть тебе не предсказывала, только сына.
       Иван вздрогнул: « А как же Ванечка? Нет, Бог не даст мне погибнуть. Клянусь, тебе, Господи, я и Корна убивать не буду, только раню, хотя ты видишь, как он мне надоел. Ты только сбереги моего сына!»
- Иван, что призадумался?
- Гадалку вспомнил, - ответил тот.
- Пойду я. Отдохни, вечером зайду после того, как узнаю о разговоре с доктором.
       Иван остался один. «Хоть бы знать, что Ванечка в Москве, тогда и умирать не страшно».
       Вечером зашел Дмитрий и сказал, что Рычкин согласен, правда, затребовал двадцать серебряников.


Глава 72

 В начале четвертого Дмитрий отправился к Ивану. Снег скрипел под ногами. Стая галок висела над лагерем, громко нарушая морозную тишину.
«Еще накаркают беду», - подумал Дмитрий.
       Иван был одет в удобный для фехтования камзол. Сверху он накинул шубу из куницы и они отправились в условленное место.
       Шли молча, каждый погружен в свои мысли. Иван думал о сыне, которого ни разу не видел, Дмитрий переживал за друга, в душе молился, чтоб с ним ничего не случилось, а Сергей думал о том, что сейчас они увидят Алешку, секунданта их врага.
       На поляне было пусто. Корн и его секунданты опаздывали. Иван осмотрелся. Снег на поляне был чист, не тронут даже заячьими лапами.
- Нам надо пройтись вперед, чтоб создать видимость того, что на поляну приходили чужаки, - произнес он.
       Они отошли шагов на сто в лесок и вернулись.
       Появились противники.
- Идут, - тихо сказал Дмитрий.
Когда они подошли вплотную, Вальчукас произнес:
- Надо утоптать место поединка.
       Доктор с маленькой сумкой остался стоять на месте, остальные стали утаптывать площадку – огромный квадрат.
       Все было готово, противники скинули шубы, обнажили шпаги и стали в боевую стойку напротив друг друга. Иван посмотрел в глаза адъютанту. Тот быстро отвел взгляд, но страх в глазах противника уловил Белогуров.
- Начали, - произнес Бакушев.
       Звон булатной стали повис в морозном воздухе. Иван отражал атаку за атакой, не переходя в наступление. На первых же минутах он понял, что Корн слабый фехтовальщик. Князь помнил о вчерашнем обещании перед Богом, и поэтому тянул время, выматывая противника. Прошло минут пятнадцать боя, которые показались Дмитрию вечностью. Корн уже порядком устал, у него появилась отдышка, испарина выступила на лбу, рука, державшая шпагу, вздрагивала от напряжения. Адъютант понял, что в любой момент может пропустить удар и шпага противника проткнет его грудь. Иван заметил волнение в глазах врага, и легкая улыбка пробежала по его лицу. Он решил, что пора применить тот удар, которому еще в Казани, в отрочестве научил его отец. Иван резко ударил своей шпагой посредине шпаги Корна, тот автоматически притянул локоть к туловищу, опустил запястье, открывая плечо. Алая кровь из плеча быстро выступила через камзол адъютанта. Рука от боли разжалась, шпага упала к ногам Ивана.
- Я удовлетворен, - сквозь зубы процедил Иван, - если не возражаете, считаю дуэль законченной.
       Корн побледнел от боли, его секунданты стаскивали камзол, Рычкин доставал бинты.
- До свидания, господа, - сухо произнес Иван, обращаясь к секундантам Корна, - спасибо за участие в нашем деле.
       Иван, Дмитрий и Сергей направились в лагерь.
       Рычкин туго перевязал рану, Алексей набросил шубу на раненного, и они тоже направились в лагерь.
Корн, как и было оговорено, на несколько дней лег в лазарет по причине сильного жара, Шереметеву доложили, что у адъютанта горячка.
       О дуэли никто ничего не узнал. Корн за время пребывания в лазарете ни разу не застонал, очень осторожно выходил из отдельно, специально для него огороженного простынями угла, куда кроме Рычкина никто не входил. Через три дня кризис миновал, рана на молодом теле быстро стала затягиваться, и адъютант вернулся к своим обязанностям. Армия почти свернулась и через два дня готова была выступить.
- Ты что не долечился, еще бледный, как снег? - спросил, глядя на адъютанта, главнокомандующий.
- Голова болит, - ответил тот.
- Голова, это после перепою, рассолу выпей.
Корн промолчал, тем самым, подтверждая гипотезу Шереметева.


Глава 73

 Последние сумерки над лагерем русской армии опускались быстро, поглощая последние приготовления перед марш-броском на Москву. Иван, все проверив во взводе, возвращался в землянку. Он заглянул к Дмитрию.
       Посредине землянки стоял кованый походный сундук, на котором закипал кофейник.
- Садись за новый стол, - улыбаясь, показывая на сундук, сказал хозяин. - Кофе выпьем.
- Собрался? – спросил Иван.
- Да. И очень рад даже этому переходу, чем сидеть здесь, так уж лучше домой, в Москву. Отдохнем, повеселимся!
- Ты ж Дарью искать будешь! – Воскликнул Иван, - не до веселья тебе будет.
- Ну, это непременно! – подтвердил Дмитрий, разливая кофе по чашкам.
- От нас уходят лучшие люди и куда? В мужья! А знаешь, кого сегодня утром я встретил? – Спросил Иван и продолжил, - помнишь, в Белоруссии, спаситель наш, Ясь.
- Конечно, помню. Мы ему жизнью обязаны.
- Так вот он здесь, в армии. Наши когда мимо его деревни проходили, так он и сбежал в армию. Как только у меня место освободиться, заберу к себе, чтоб в Новгородском полку над ним не издевались. У меня ему лучше будет.
       Кофе был допит, зашел Григорий.
- Там Гукова все ищут, - сказал ординарец, - за вами послали, Дмитрий Владимирович.
- Наверное, с латышкой прощается, не до службы ему, - съязвил Иван.
- Не говори так, не надо, я понимаю его, он расстается надолго, - одернул его Дмитрий. - Куда идти?
- В штабную палатку Преображенского полка.
       Ранняя ночь повисла над лагерем. Звезды холодным светом освещали дорогу капитану Обухову к палатке.
       Где сейчас Дарья? Что с ней. Царь обещал помиловать ни в чем не повинное создание. А как оно будет? Да кто ему, Дмитрию, дал право сомневаться в искренности царя.
       Дмитрий вошел в палатку. Князь Голицын оглядел капитана с ног до головы и сухо произнес:
- Подойдите, капитан.
       Он ткнул пальцем в карту Рижской крепости:
- Здесь, у левой стены бастиона, вчера дозорные заметили движение неприятеля. Я боюсь, чтоб сейчас, когда в лагере походное настроение, сам понимаешь о чем я, - он запнулся, давая намек на то, что многие офицеры отмечают уход из лагеря, - я хочу, чтоб не было никаких происшествий. Возьмите свой взвод, и ступай туда с дозором. Затем тебя сменит Гуков и Грушницкий, их взвод. Кстати, где он? Не могу найти.
- Не знаю. Придет.
- Лишь бы не пьян. Или лучше Белогурова направить? Скажи адъютанту, пусть Белогуров явиться. Не буду ждать Гукова. А взыскание свое получит.
       Дмитрий направился поднимать солдат. Через четверть часа он повел взвод на указанное Голицыным место. Мороз под вечер крепчал. Солдаты стояли, о чем-то тихо беседовали, переминаясь с ноги на ногу.
       Сержант Астархов подошел к Дмитрию:
- Вчера, говорят дозорные наши там, у стены видели трех человек, но вчера была ночь лунная, а сегодня ни звездочки, все тучи заволокли. Как бы к утру пурга не началась. Ветер подымается.
- Да, отправь вперед пару человек, а то не ровен час, подлезут вплотную.
       Сержант пошел к солдатам. Оттуда отделилось несколько человек и пошли вперед. Григорий подошел к Дмитрию:
- Вам ничего не надо?
- Что-то тревожно мне. Сон сегодня ночью видел. Страшный такой. Проснулся, готов был бежать из землянки, - ответил Дмитрий.
       В это время, там, куда ушли солдаты грянули залпы.
Дмитрий крикнул:
- Вперед, первая шеренга за мной, сержант приготовьтесь нас встретить.
       Дмитрий выхватил пистолет, рядом бежал Гришка, за ними остальные, готовясь на ходу к выстрелу.
Оставшиеся, руководимые сержантом, упали на одно колено и навели фузеи в сторону неприятеля.
       Капитан выскочил вперед, и все, что он увидел, это вспышку света почти рядом.
 Дмитрий упал. Он уже не слышал ни выстрелов, ни криков, ни того, как к нему подбежал Гришка, склонился над ним, тряс его за плечи и кричал:
- Господи, помоги!
       Алая кровь тонкой струйкой вытекала из раны в горле на белый снег.
       Небольшой отряд неприятеля был тут же уничтожен.
Григория и Дмитрия обступили все бойцы.
       Астархов положил руку на плечо Григория, читающего «Отче наш» в ночи, тихо произнес:
- Он уже ничего не слышит, капитан наш, надо на плащ его уложить, ему уже не поможешь.
       Григорий не хотел верить в произошедшее. Обезумив от горя, он вскочил на ноги, высоко поднял голову и закричал:
- Господи, за что?
       Солдаты тем временем уложили командира на плащ и отправились в лагерь.
       Четыре человека во главе с сержантом подошли к палатке Голицына.
       Взвод Белогурова томился в ожидании приказа рядом с шатром. Иван, завидя такую процессию, почуял что-то неладное.
- Кого несете? – спросил он.
 Федор Астархов с трудом посмотрел в глаза Ивану и еле вымолвил:
- Капитана нашего.
       Иван побелел, подскочил к солдатам, опускавшим плащ с телом на снег. Князь увидел бездыханное тело друга, упал на колени, закрыл лицо руками и еле слышно застонал.
       Из палатки вышел Голицын. Оценив обстановку с одного взгляда, он сухо спросил:
- Что случилось?
- Мы наткнулись на разведывательный отряд в количестве четырех человек, - отрапортовал сержант. - Отряд уничтожен. Убит только капитан Обухов с нашей стороны. – Он замялся, - шальная пуля, - после короткой паузы добавил Астархов тихо.
- Отправляйся, сержант к плотникам, через час чтоб гроб был готов, да подводу скажешь я велел выделить. Судьба видно такая, в гробу в Москву вернуться. Белогуров, - он обратился к Ивану, стоявшему на коленях, - поднимайтесь и проследите за тем, чтоб все было сделано, как положено.
       Толпа зевак собиралась у палатки. Голицын обвел взглядом собравшихся, и заметил в толпе Алексея.
- Гуков, а я ведь вас ищу весь вечер. Ведь это вы должны были идти в дозор.
       Все посмотрели на Алексея. Иван встал с колен, подошел к Алешке и промолвил:
- Ты понимаешь, что случилось? Митьки больше нет, - говорил он трясущимся от волнения голосом.
- Так что мне теперь делать? – Спросил Алексей. – Может пулю себе пустить, чтоб ты прекратил эту истерику?
- Ты ничего не понял и сейчас, - ответил Иван, - почему мы сразу не можем понять, что важно? Суетимся, боремся за место под солнцем, расталкиваем локтями рядом стоящих, не задумываясь о последствиях, восхищаемся только собой, своими успехами, упиваемся своим превосходством над остальными. Почему мы понимаем важные вещи, когда поздно, когда ничего исправить нельзя? Из крохотных ступенек мы сами строим свою лестницу жизни, и еще неизвестно куда по ней можно прийти: подняться вверх, или спуститься в ад.
- Отстань, Белогуров, мне жаль, что убили Дмитрия. Ты это хотел услышать? – Закричал Гуков.
- Услышать? А ты сам-то, что хотел сказать? Ты, Алешка Гуков, наш друг.
       Алексей молчал. Грушевский подошел к Ивану, взял его за плечи и отвел в сторону.
- Успокойся, Иван. В тебе сейчас говорит только горе.
- Заметь, Игорь, Алексей сделал свой выбор и не в нашу пользу, - ответил Белогуров, - все меня покидают, - с горечью в голосе проговорил Иван и от бессилия опустился на землю, - ноги отнимаются.
       А в это время Корн шептал на ухо Гукову:
- Пойдем отсюда, не переживай, все образуется, ты здесь ни при чем, судьба у него такая, вот плечо мое раненное разнылось, это плохо. Идем.
       Иван увидел, как Гуков и Корн уходят.
- Ну вот, - сказал князь Игорю, - он сделал выбор, заметь, сам сделал.


Глава 74

       Елена в прекрасном настроении поздним вечером вбежала в комнату к Дарье. Девушка сидела в комнатушке и читала Библию.
- Дашенька, Бог услышал твои молитвы, - сказала хозяйка, - Лука вернулся из Москвы. Хорошо они там распродались. Благодаря твоим стараниям мы богаты.
- Это хорошо.
- Но ты не знаешь самого главного: войска возвращаются в Москву, там триумфальные арки по этому поводу воздвигли.
       Глаза Дарьи засветились.
- Когда? – обрадовано спросила она.
- Завтра, завтра они должны пройти по дороге мимо нас.
       Дарья вскочила и бросилась к Елене. Она схватила подругу за руки и закружила по комнате.
- С рассветом я пойду на дорогу, буду ждать их. Я увижу Дмитрия…
- И я с тобой пойду. Да нет, возьмем подводу и из мужиков кого-нибудь.
       Около девяти часов две молодые женщины ходили вокруг саней, на обочине дороги, ведущей в Москву. Рыжая кобыла недовольно била снег копытом.
       Лишь к обеду показался первый конный разъезд, а через час, когда женщины совсем замерзли, показались основные части русской армии.
       Перед глазами женщин мелькали разноцветные одежды разных полков, лишь, когда Дарья увидела зеленые мундиры преображенцев, она кинулась вперед.
       Девушка всматривалась в лица, проходивших мимо угрюмых солдат, ища то единственное, дорогое.
       Вдруг она крикнула:
- Иван, Иван Сергеевич, Белогуров.
       На ее крик из строя на коне выехал Иван. Он спрыгнул с коня. Она внимательно посмотрела на давнего знакомого. Дарья отметила те разительные перемены, что произошли с князем со дня их последней встречи. Он похудел, осунулся, его карие глаза потухли.
       Он посмотрел безразличным взглядом в глаза Дарьи, ни чуть не удивившись ее появлению на дороге.
- А где Дмитрий Владимирович? – радуясь этой встречи, спросила Дарья.
- Дмитрий, - протянул Иван, - его больше нет. А ваш родственник, он вас не устроит. Племянничек ваш, тот жив и здоров, - и в глазах Ивана Дарья увидела вспышку гнева.
       Елена подошла к подруге и услышала, как та обращалась к незнакомцу:
- Я что-то не пойму. Где Дмитрий. Он остался под Ригой?
- Нет, - холодно ответил Иван, - он в конце обоза, в гробу.
       Дарья побледнела, голова ее закружилась, она медленно стала опускаться на снег. Иван успел подхватить девушку на руки.
- Да она же без сознания, - крикнула Елена, - несите ее к саням.
       Иван молча повиновался. Он положил Дарью в сани, укрыл ее тулупом, обратился к Елене:
- Кто вы? Как она попала сюда?
- О, это долгая история, но если вы когда-либо захотите навестить ее, заезжайте в мою деревню Малиновское, вон там она, - помещица указала рукой направление, - трогай, Ерофей, - обратилась она к мужику, их сопровождавшему.
       Сани медленно двинулись с обочины.
       Иван вскочил на коня и помчался догонять своих.


Глава 75

       Елизавета Петровна, будущая императрица, родилась 18 декабря 1709 года в Коломенском. День этот был торжественен: ПетрІ с войском въезжал в Москву. За ним вели шведских пленных. Государь намеревался сразу праздновать Полтавскую победу, но при вступлении его известили о рождении дочери. «Отложим праздництво о победе и поспешим поздравить с восшествием в мир мою дочь», - сказал он. Петр нашел новорожденную девочку и мать ее здоровыми, и на радостях устроил пир.
       После стольких дней пути в седле на морозе Иван рад был оказаться в теплом московском доме.
       Его встретил старый Тимофей, принял тулуп. Сейчас Ивану казалось, что ничего лучше нет, как сесть у горящего камина в уютном доме и ни о чем не думать. События последних двух недель вымотали Белогурова в конец. Смерть друга, походный марш… Иван не мог понять причину такой нелепой, случайной смерти Дмитрия. Он представил, как сейчас в ворота дома Обуховых въедет повода с гробом Дмитрия, как Гришка сообщит князю о смерти сына. Иван не в силах был явиться в дом Обуховых с таким известием.
       Вдруг он услышал детский смех и смех конюха из залы. Князь вздрогнул, Тимофей смотрел на хозяина и пояснил:
- Мальчик там, что вы велели привезти.
       Иван быстро пошел в зал.
       Мальчик, увидя, как при входе незнакомца в залу, конюх Илья перестал смеяться, вскочил с колен, бросив солдатиков, испуганно посмотрел на незнакомца. Иван заметил испуг и улыбнулся. Потом опустился в кресло и позвал ласково сына:
- Иди сюда, малец.
       Мальчик взглянул на конюха, ища защиты. Тот в знак согласия улыбнулся. Уже смелее мальчуган подошел к Ивану. Князь усадил мальчишку на колени и спросил:
- Как тебя зовут?
- Ванятко, - робко ответил тот.
- Тезка, значит, - рассмеялся Иван, - я тоже Иван. Как тебе в моем доме жилось? Не обижали? – обветренное на морозе лицо князя становилось добрым. Появились морщинки под глазами, когда тот улыбался и ямочки на щеках.
- Не, - протянул малыш, - тут хорошо. Кормят, игрушки покупали.
       Иван рассмеялся. В это время вошел дворецкий:
- Что прикажете на ужин?
- Что хочешь, Ванятко? – Спросил Иван.
- Кулич, пирог, - выпалил Ванечка.
- Слышал, Тимофей. А еще щи. Я так за ними соскучился. Ну и вина немного.
       Семен стоял в дверях и ничего не понимал. Откуда в их отсутствие в доме появился мальчик и почему князь с ним так снисходителен?
       Стол накрывали в зале. А князь не спускал сына с колен. Он смотрел на мальчика и не мог понять, что дальше делать, как везти себя с сыном, так похожим на него.
       Ванечка резко повернулся на шум за дверью, и его щека коснулась губ Ивана. Дрожь пробежала по спине бывалого вояки. Так он впервые поцеловал сына.
- Беги к своим солдатикам, - подавляя смущение, произнес князь.
       Ванечка соскользнул с колен и пошел собирать свою армию. Иван следил за каждым движением сына.
 … На следующее утро Иван проснулся от колокольного звона, доносившегося из Заиконоспасского монастыря. Яркое солнце заливало комнату. Он встал, накинул халат и вышел из комнаты. В доме было тихо. Иван заглянул в комнату Ванятки. Тот, облаченный в новый камзольчик серого цвета, тихо сидел на кровати:
- Ты что сидишь, как мышка, - спросил князь.
- Так Тимофей сказал, что вы спите, и не дай бог вас разбудить, - тихо сказал мальчик, - а я его боюсь. Отправит меня обратно.
- Не бойся, - улыбнулся Иван, - хотя иногда я и сам его боюсь. А я уже проснулся. Пойдем искать всех. Мне скоро надо уйти. Быстро собираться надо.
       Они направились на кухню. Там работа кипела. Повар стряпал обед, остальные сидели за большим столом и пили чай из блюдечек с баранками и слушали рассказ Степана о рижской компании.
       Завидев хозяина, они вскочили с мест, но Иван произнес:
- Да сидите, только и мы с Ваней чаю хотим. Нам в мой кабинет принесите.
       Когда два Ивана вошли в кабинет, князь спросил сына:
- Как, хочешь жить здесь?
       Ванечка растерялся. Он посмотрел на князя и произнес с испугом:
- А бить не будите?
- Нет, - ответил Иван спокойно, - за что тебя бить? Ты ж послушный мальчик?
- Я буду очень послушным.
- Хорошо. Но теперь мы должны поговорить как мужчина с мужчиной: ты согласен.
- Да, - протянул мальчик.
- Меня зовут князь Иван Сергеевич Белогуров. Можешь называть меня как хочешь: дядя Ваня, Иван Сергеевич.
- Можно дядя Ваня? – Робко спросил Ваня.
- Можно, как хочешь. Ты будешь жить в моем доме, я буду о тебе заботиться. Но и ты должен вести себя подобающе, - он говорил это ласково, боясь еще больше испугать и без того напуганного жизнью мальчика. – Скоро у тебя появятся учителя. Они будут учить тебя всяким наукам. Ты должен учиться прилежно, чтоб вырасти умным, и чтоб я мог тобой гордиться.
 Большие зеленые глаза смотрели, не отрываясь на Ивана, ловя каждое его слово.
- Ты согласен? – Серьезно спросил Иван.
       Мальчишка кивнул головой и тихо спросил:
- А в солдатики я играть могу?
- Можешь, конечно, можешь. И в солдатики и на улице бегать. Мы с тобой такую снежную баталию завтра устроим!
       Мальчик заулыбался.
       Степан занес чай в голубых фарфоровых чашках, пироги, вишневое варенье.


Глава 76
 
       Петр приказал пленных шведов разослать по сибирским русским городам, назначить им жалование согласно их чинам, но при этом приказал простых шведов «употреблять» на казенные работы. Однако для Пиппера, который не был пленным, потому что сдался добровольно, русский царь выдвинул совсем другие требования. Петр выдвинул ему обвинение в том, что, находясь при Карле ХІІ, он был враждебен к России. Петр обязал его заплатить 50000 рублей за сожженные русскими голландские корабли, что было полным абсурдом, аргументируя это тем, что была допущена ошибка, должны были быть уничтожены шведские, а не голландские. Пиппер дал царю вексель на требуемую сумму, а пока деньги не были получены, шведского министра, графа Пиппера держали в тюрьме.
       Все русские генералы, участвовавшие в Полтавской битве, награждены были орденами, высшими чинами и вотчинами, офицеры – золотыми портретами с изображением царя и медалями, солдаты – серебреными медалями и деньгами.
       21 декабря 1709 года, через два дня после рождения Елизаветы, русские войска с триумфом вошли в Москву. Москва торжественно встречала победителей. Семь триумфальных ворот надо было миновать героям, чтоб попасть в первопрестольную.
       Вдруг, мимо Ивана, во весь опор промчался царь. Лицо его было искажено в страшной гримасе, голова, руки и ноги тряслись, казалось, он вот-вот упадет в конвульсии на землю.
       Царь подлетел к Ясю, несшему шведский флаг, стал рубить его обнаженной шпагой и осыпать руганью. Судя по всему, царю не понравилось, как шел неопытный, не маршировавший на плацу, юноша. Петр остановил лошадь, но продолжал вертеть головой и кривить рот, казалось, он сейчас упадет на землю в конвульсии. Все окружившие его важные сановники во главе с Головкиным были испуганы поведением царя, никто не осмеливался подойти к нему, полагая, что гнев государя обрушиться и на невинного. Ивану стало жутко, жалко солдата, сердце сдавила тоска, надо было спасать парня.
       Белогуров подошел к Головкину, бледному, как снег.
- Что, капитан, - тихо сказал тот Ивану, - как поступим?
       Иван посмотрел на солдата, по лицу которого текла кровь, и крикнул:
- Ясь, падай!
       Тот выронил знамя и упал рядом на снег.
       Петр посмотрел обезумевшими глазами вокруг, не понимая, что случилось.
- Петр Алексеевич, - робко произнес Головкин, - вперед надо двигаться.
       Петр постепенно стал приходить в себя. Он обвел мутными глазами собравшихся, взглянул на лежащего юношу, пришпорил коня и помчался вперед.
- Поднимай, капитан своего солдата да отправь его в казармы, чтоб на глаза никому не попадался.
       Иван подошел к Ясю.
- Вставай, крестник царев, - тихо промолвил капитан.
       Ясь поднялся на ноги и стал вытирать кровь с лица.
- Отправляйся в казармы. Семен, возьми знамя, -приказал Иван.
       Восемь дней без устали палили из пушек, по улицам поили и кормили народ, а вечерами зажигали потешные огни.
       Вся Москва веселилась, ведь главное для русского народа повод, а сейчас повод значительный! Вся Европа узнала, что из патриархальной Московии получилась великая держава, способная теперь изменить не только территориальные границы государств старой доброй Европы, но диктующая свою, новую политику.


Глава 77

       Морозным январским утром Иван направился в Спасский собор Заиконоспасского монастыря.
       «Сорок дней прошло со дня смерти Дмитрия. Уже сорок дней. Господи, почему ты забираешь чистых и безгрешных?»
       Отстояв панихиду, Иван вышел из храма и увидел отца Ермолая.
- Почему глаза твои полны слез? – Обращаясь к Белогурову, спросил преклонных лет седовласый священник.
       Иван знал отца Ермолая много лет, и всегда тот встречал князя с улыбкой, старался наставить на путь истинный добрым словом, но Иван по молодости не слушал советов старца, а вот настало время, когда он просто в них нуждался.
- Панихиду отстоял по другу своему. Совсем мальчишка был. Отвоевался он, да и я тоже. Не могу больше. Подал в отставку. Надоело чужую кровь лить, невинных людей жизни лишать. А что далее делать, не знаю. Только и умею, что воевать.
- Не говори так, - ответил отец Ермолай, - сын ведь у тебя растет. Видел я давече, на службу приходили. Сиротой раньше был, а теперь Господь соединил вас. О нем подумай. В нем теперь ты друга своего видеть должен. Раз службу отстоял, значит, хороший человек был, друг-то твой.
- Очень. И совсем мальчишка. Ничего в жизни не видел.
- Все, что надо, видел. Не спроста Бог людей на землю посылает, каждый из нас должен выполнить вверенное ему дело. Он выполнил и ушел обратно.
- Да что он выполнил? Он ничего не успел сделать! – Возразил Иван.
- Что ему было поручено, сделал. А тебе, друг мой, все сейчас кажется пустынным. Пришло время для твоего одиночества, одни друзья ушли далеко, другие стали врагами. Но это одиночество кажущееся. Оно уже заполняется любовью Бога к тебе, чтоб достичь того духовного единства, чтоб ты понял ту огромную любовь всевышнего к тебе. Твое сегодняшнее горе – это еще один шаг к пониманию твоей любви к Богу и его любви к тебе. Любовь, которой ты должен одарить сына за все то горе, что он испытал в своей жизни – вот, что сейчас главное. Создай свой собственный рай в своей душе: спокойствия и благоденствия, иди по жизни люби людей, люби их такими, какие они есть, а не старайся их переделать, и ты поймешь, как легко и просто жить в радости и гармонии.
- А как же тогда Иисус сказал: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями»? – Возразил Иван.
- Так ведь я тебе тоже самое говорю. Немного ржаного хлеба превращает воду в квас без усилий, а если ты ничего не можешь сделать, говоря с человеком, доказывая ему истину, видишь, что он не слышит, уйди, не спорь. Ведь спор до истины не всегда доводит, может и до драки довести. А как ты сказал, что крови тебе уже хватит. Ведь читать Библию – этого мало, надо понимать, что читаешь, что там написано выполнять. «Вера без дел мертва», - сказано в Писании. Легко навлечь на себя недовольство общества, легко вызвать сплетни и пересуды. Люди способны придумать то, что ты и не делал, если ты выше их по духу, очернить тебя, втоптать в грязь, и все это из-за зависти, простой человеческой зависти и злости. «Люди не ведают, что творят».
- А как же тогда жить, отец?
- Жить, радоваться каждому дню, учиться каждый день и всегда даже из самого плохого брать хорошие уроки. Давай возможность людям самим понять свои ошибки. Помни слова Святого Писания: «В малом ты был верен, над многим тебя поставлю». Совершишь один грех, дьявол, видя твою слабость, подтолкнет тебя на более тяжкие грехи. Не может в одном колодце быть чистая и мутная вода. Зло временно, добро – вечно. Подав сегодня на паперти голодной старушке, завтра тебе вернется вдвое больше. Ведь угрызение совести быстро истощает силы, выпивает жизнь, тогда, как добро, прибавляет силы, дает радость в жизни. Ступай вперед, полагайся только на свое сердце, оно тебе подскажет правильный путь, а сердце твое пусть наполнит любовь к Богу и людям. И помни – добрые дела – укор для порока.
       На душе Ивана после беседы с отцом Ермолаем стало спокойнее. Он направился домой, где ждал его сын, которого он узнал всего несколько дней назад. Иван нес в сердце ту безграничную любовь к сыну, которую должен дарить отец. Он теперь представить не мог, как раньше жил без Ванечки.
… Ванечка играл в солдатики в своей комнате. Услышав голос Белогурова в зале, он вскочил, и изо всех сил побежал навстречу князю.
- Дядя Ваня, дядя Ваня, - жалобно произнес он, смотря в глаза Белогурову, - а ты меня к отцу не отправишь обратно?
       К горлу Ивана подступил ком, перекрывая от волнения дыхание, сердце бешено заколотилось. Он погладил волосы мальчика и произнес:
- Нет, никуда я тебя не отправлю. Ты же не хочешь?
- Я с тобой жить хочу, - тихо ответил тот.
- А хочешь, я буду тебе отцом? – подавляя волнение, произнес Иван.
       Ванятко кинулся к Белогурову и обнял своими маленькими ручками его за талию:
- Хочу, еще как хочу, - залепетал мальчик.
       Иван схватил мальчишку своими сильными руками и подбросил под потолок. Мальчик залился звонким смехом:
- Папа, папа Ваня. Папа Ваня и сын Ванятко.
       Счастью бывалого вояки, покорителю женских сердец не было предела. Никогда в жизни он не был так счастлив, как сейчас. Они смеялись и кружили по комнате. Они счастливы, два родных человека, еще несколько месяцев назад не подозревавшие о существовании друг друга.


Глава 78

       Отстояв панихиду в деревенской церквушке и посетив могилу сына на погосте, Владимир Васильевич вернулся в свой кабинет. После похорон сына прошло полторы недели. Князь осунулся, похудел. Седые волосы падали на лоб, в глазах, мутных от слез, читалась безысходность и отсутствие смысла в жизни. Мысль о том, чтоб достать из стола пистолет, не раз приходила ему в голову, и только жена удерживала князя Владимира на этом свете.
       Сама же Варвара Денисовна посидела в один миг. В свои тридцать восемь лет она выглядела старухой. Глаза, полные слез, не давали возможности видеть четко. Она целыми дням сидела с портретом сына в руках и рыдала или говорила. Князь Владимир полагал, что жена близка к помешательству.
       Семейство Обуховых перебралось в деревню, подальше от людских глаз, оставшись наедине со своим горем.
       В назначенный час Григорий явился в кабинет к князю.
- Если ты не передумал, - начал тихо князь, - завтра женись на Светке. Это последняя воля сына, и я ее выполняю. Свадьбу сделайте тихой, не хочу шума. А после свадьбы, послезавтра, зайдешь в это же время ко мне, получишь вольную. Коня Дмитрия, Арапа, возьми себе. Не могу его видеть. Хотите в деревне живите, хотите, в Москву уезжайте, вы теперь вольные. Даю тебе сто рублей серебром, - он протянул ординарцу кошелек, - живите в добре и мире.
       Григорий упал на колени:
- Владимир Васильевич, ваше,.. - он запнулся от волнения.
- Ступай, - сухо сказал князь.
       Гришка молча вышел из кабинета.
 - Ну вот, сын, я и исполнил твою просьбу.
       Князь Владимир направился в комнату жены. Княгиня Варвара дремала в кресле. Она открыла глаза на скрип двери, посмотрела на мужа. Он сел рядом на стул, взял руку жены в свои ладони.
- Я Гришке и Светке вольную дал, - тихо сказал он.
- Хорошо, - тихо, почти шепотом, ответила она, - Митя рад будет, - ее губы затряслись, а на глаза навернулись слезы.
- Не плачь, родная, - сказал князь, целуя ей руку, - ему сейчас хорошо, - он ведь все видит, тоже мучается, видя, как ты страдаешь. Отпусти его. Ты ведь помнишь, что говорил тебе отец Михаил. Отпусти от себя, всем плохо: и тебе, и ему и мне.
- Да как же я могу? Ведь он для меня был всем: радостью, счастьем, жизнью.
- Да, - подтвердил князь, - но, надрывая душу свою, ты и его душе покоя не даешь. Утонит он в слезах твоих.
- Я сама в них утонуть хочу.
- Пойдем на воздух, пройдемся.
       Накинув на жену соболью шубу и платок, князь чуть ли не силой вывел ее на крыльцо.
       Снег искрился в лучах холодного январского дня.
- А помнишь, как он любил на санках кататься, как смеялся, - тихо сказала княгиня и заплакала. – Нет, это я в его смерти виновата. Только я. Не надо было его отпускать.
       Князь прижал голову жены к своей груди.
- Я виновата, только я. Не надо было из него военного делать.
- Ты не в чем не виновата, - успокаивал ее муж, - отпусти его душу, не держи подле себя, пусть летит к Богу. Пожелай ему разума, светлого сознания и следующего быстрого возвращения на землю.
       Варвара Денисовна пристально взглянула в глаза мужу.
- А ты сам-то отпустил? Я–то знаю, плачешь по ночам и молишься и смерти своей просишь у Бога.
- Да умом все понимаю, а сердце покоя не дает, - ответил он и обнял крепко жену, - пойдем, нам теперь только вместе быть надо, холодно, озяб я.
       Они вошли обратно в дом.



       И вечность в одном мгновенье!
       Любви прекраснейший туман.
       Робкой души свершенья,
       Отдам за глаз чарующий дурман!
       Дмитрий Обухов.