Мне страшно повезло с первой учительницей: Алла Семеновна была молодой карьеристкой. Высокая блондинка с голубыми глазами и правильными чертами лица, всегда элегантно одетая, она была бы отличной фотомоделью. Как педагог она была полный нуль.
Зачем красивая блондинка с аурой домашней кошки стала учительницей вместо того, чтобы ходить по подиуму и показывать красивые платья, останется, наверное, вечной тайной.
Во всяком случае, Алла Семеновна хотела стать известным педагогом. Она обратилась к директору школы и предложила принять участие в республиканском эксперименте. О том, что в министерстве идет разработка новых учебных программ для начальной школы, она знала, и предложила свой класс в качестве экспериментального.
Директор позвонил по инстанции и получил добро из министерства. Учебники, напечатанные в количестве 30 экземпляров специально для нас, пришли по почте, и эксперимент можно было начинать.
Новая программа была сама по себе не особо сложной. Годы спустя по этой программе учились все классы страны. Но Алла Семеновна была самой первой учительницей, которой позволили преподавать по этой программе, и она, кажется, панически боялась, что класс не справится, что он лишит ее тем самым всех надежд на славу и признание.
Недолго думая, она установила в классе режим чрезвычайного положения, растянувшийся потом на целых четыре года. У нас было намного больше уроков, чем у всех остальных классов в школе. Официальное расписание было предназначено для проверяющих из гороно или министерства. Мы твердо знали, что расписание, которые мы переписывали каждую неделю в дневник, следовало оставлять без внимания: Алла Семеновна меняла его по своему усмотрению. Вместо рисования и природоведения у нас частенько была математика или русский. После окончания уроков весь класс оставался для дополнительных занятий еще на пару часов. Объяснить что-нибудь играючи, увлекательно или просто понятно для каждого, Алла Семеновна не могла и в сердцах кричала на тугодумов. Кто-то из родителей подарил ей в начале первого класса красивую деревянную указку, украшенную резьбой. Уже через месяц она сломала указку о голову одного из особо непонятливых мальчишек. Конечно, последовали жалобы. Но директор как-то умел успокоить родителей, так что только несколько детей были переведены в другие классы.
Я училась хорошо, поэтому мне не доставались окрики или, упаси боже, удары. Но то, как она обращалась с другими детьми, ввергло меня постепенно в глубокое смущение. Помню как сейчас, что в возрасте 8 лет я вдруг и разом пришла к убеждению, что Алла Семеновна – глупая и злая женщина, потому что так вести себя с детьми просто нельзя.
Подразумевалось, что Алла Семеновна будет заочно учиться и останется нашей учительницей и классной руководительницей и после четвертого класса, но она не справилась с учебой в педагогическом институте. Это и спасло нас. В пятом классе пришла новая учительница и, испуганная той напряженной и жестокой атмосферой, которая царила в классе, принялась исправлять то, что еще можно было исправить. Она была учительницей английского языка. Поклонница оперы и просто милая женщина, мать двоих детей, она быстро завоевала наше доверие и ни разу не разочаровала нас.
Класс учился и дальше по новой программе, но теперь намного спокойней.
Несколько девочек навещали время от времени Аллу Семеновну, которая опять учила первый класс. По-своему они любили ее, как ребенок может любить хотя и злую, но все же маму. Я нисколько не жалела, что Алла Семеновна исчезла из моей жизни, но однажды увязалась за подружками, когда они пошли к ней в гости. Узнав об этом, мама сняла с подоконника и всучила мне в последний момент горшок с чудесной бело-голубой фуксией, чтобы было что подарить учительнице. Это был День учителя. Фуксия вызвала восторг у девочек, ее передали несколько раз из рук в руки. Алла Семеновна тоже удивилась той пышности, с которой цвела фуксия, и поставила ее на подоконник. Как я заметила, в комнате не было больше ни одного цветка, отчего она казалась голой, необжитой. Мы поговорили с учительницей коротко и как-то ни о чем и ушли.
Три месяца спустя Алла Семеновна нашла меня в школе и велела передать моему отцу, что просит его прийти к ней домой вечером.
Отец очень удивился. Алла Семеновна могла и сама прийти к нему в редакцию. Дверь его кабинета всегда была широко раскрыта. Отец был общительным человеком и никому не отказывал в желании поговорить с ним. Как мужчина, окруженный настойчивым вниманием женщин, причиной чему была, конечно, его незаурядная для провинции профессия репортера и связанная с ней хотя и локальная, но, тем не менее, бешеная популярность, он стал с годами осторожен. С другой стороны, сказал он маме, у Аллы Семеновны умер недавно муж, которого отец хорошо знал. Наверное, речь пойдет о нем.
Отец объяснил мне, что он был однажды у нас гостях, и я сразу вспомнила красивого молодого мужчину, который как-то раз сидел у нас за столом, правда, не с учительницей, а с другой женщиной – с ослепительной черноглазой кокеткой, и смущенно улыбался. Все пили чай. По углам шептались, что ему нельзя предлагать вина. Он только что прошел курс лечения от алкоголизма.
Молодой красавец был внуком известного в городе фотографа. Фотографии его деда висели в городском музее и показывали кривые, пыльные улочки, дрожки с барышнями и величавых казахских стариков в длинных ватных кафтанах и шапках, украшенных лисьими хвостами. Внук тоже стал отличным фотографом. Одну из моих фотографий, щелкнутых им небрежно, на ходу, мама любовно хранит до сих пор. На фотографии мне 20 дней, и эта фотография останется, пожалуй, лучшей в моей жизни. Смущенно улыбающийся красавец знал мою первую учительницу с детства и был с ней дружен, но жениться на ней не смел: его богатые родители запретили это. Алла Семеновна была « вульгарной особой». Кроме того, одна из ее сестер была тяжело больна от рождения. Это тоже пугало его родителей.
«Значит, он все-таки женился на ней. И теперь его нет. Он умер.» подумала я.
Отец взял меня с собой.
Повсюду в квартире горел свет, хотя за окном было еще светло.
- Вы забыли выключить свет, - подсказал отец.
- Нет, я просто боюсь темноты, - ответила она.
Отец подал мне знак, который я поняла как просьбу занять ребенка Аллы Семеновны, кудрявого трехлетнего мальчика. Я уселась на коврик и начала строить с ним домик из разбросанных по полу игрушек. Алла Семеновна рассказывала отцу, как умер ее муж и приятель отца. Я внимательно слушала, механически громоздя игрушки, боясь пропустить и слово.
- Он пришел поздно ночью, открыл дверь своим ключом. Мы уже спали. Я проснулась от его стонов. Я встала и увидела, что он лежит на полу в коридоре. Я думала, он снова пьян, и крикнула ему, что он может убираться туда, где пил, и шуметь там. Потом я снова заснула. Утром я нашла его все еще на полу, из-под него подтекала кровь. Он не был пьян, он был без сознания. Я вызвала скорую. У него была ножевая рана в животе. Он умер в больнице. Следователь установил, что кто-то у нас в подъезде пырнул его ножом. Кто, не удалось найти. Я уверена, что это был кто-то из его родственников. Наследство...
Дальше я мало что поняла. Квартиры, деньги, сестры и братья, ненависть к ней, Алле Семеновне... Я огляделась и увидела мою фуксию. Она стояла не на подоконнике, а на шкафу, где было слишком темно. Она выглядела страшно бледной, почти мертвой.
Отец попрощался с учительницей, и мы вышли.
- Чего она ожидает от меня? Может, она и права, и его убили из-за наследства. Я не следователь. Я только пишу. Доказательств у нее нет. Свои подозрения она уже высказала следователю, но он ничего не нашел. Я могу написать историю без имен. Рассказ. Но людей, способных убить брата из-за наследства, этим не смутишь. Совесть их не замучает. Ее у них просто нет.
Я не ответила. Мне нужно было обдумать целых четыре вещи.
Во-первых, (неслыханная вещь!), что отец считает возможным, что есть люди, способные убить собственного брата из-за денег и, мало того, что им это даже и не стыдно.
Во-вторых, что я теперь, наверное, почти взрослая, если отец говорит со мной о таких взрослых вещах.
В-третьих, что человека, который лежит на полу и стонет, никогда, никогда и никогда нельзя оставлять без внимания.
И четвертое, что тому, кто ничего не понимает в цветах, лучше не дарить их.
Я вовсе не была «почти взрослой». Мне было 11 лет. И поэтому мне было жалко мою прекрасную фуксию ничуть не меньше, чем красивого мужчину, которого я и видела-то всего один раз.