Морская жаба

Сергей Одессит-Сенцовский
 Макс влетел в столовую, размахивая руками:
– Новость слышали? Идём в Конго за сахаром, потом на Европу и прощай «Иафет», летим домой! – он расправил руки крыльями и спланировал к столу. Уткнувшись взглядом в наши тарелки, Макс резко изменился в лице и, очевидно, потеряв воздушный поток, рухнул на стул. – Что, опять рыба?! Я не могу каждый день есть рыбу!
 В его голосе прозвучала такая боль, что порядочные люди должны были бы разрыдаться от сострадания. Увы, кроме меня и Васьки-четвёртого механика в столовой никого больше не было…
 Так как новости про Конго были обсосаны ещё до прихода Макса, то вопрос о питании показался нам более насущным. Более того, на этом судне он был нашей головной болью и с повестки дня не снимался никогда: уже долгое время, кроме риса и баранины, в наш рацион входили только хлеб, чай и сахар.
 Как образованные люди, мы понимали, что от ежедневного употребления риса китайцем не станешь. Но вот на счёт баранины мнения разделились: двое считали, что можно не только провоняться, но и заблеять; а трое отколовшихся радикалов предупреждали об опасности отупеть до уровня наших греческих работодателей. Что хуже, не знал никто.
 Последняя неделя, проведённая на рейде Абиджана в ожидании разнарядки, позволила нам изменить рацион в качественно лучшую сторону. И всё благодаря усилиям Женьки-третьего механика, пожертвовавшего своим личным временем ради такого благородного занятия, как рыбалка. Другие голодающие тоже пытались потянуть что-нибудь из владений Нептуна, но как-то вяло и, поэтому, безуспешно.
 Слава Богу, Женька не был жадным и рыбу ели все наши. Даже те, кто не хотел – всем ведь не угодишь!
– Макс, ты очень капризный. Между прочим, рыба свежая, – Васёк медленно жевал с видом гурмана, – Женька вчера два ведра наловил. Эх, если б этот гад ещё готовить умел… Рыба не должна быть такой сухой.
 «Гад» у Васи – это не ласкательное к Женьке, а ругательное к коку. Кок для нас был второй половиной головной боли в вопросе о питании. Сам родом из Египта, Талад был добрейшим чудаком и обладал двумя чудесны-ми способностями: он очень талантливо рисовал на переборках арабских женщин в полной амуниции (в смысле, в парандже) и гениально портил любые продукты (в смысле, ещё когда они были)…
 Я уже успел отведать кусочек пресной резины и покорно отодвинул тарелку в сторону, но врождённое чувство справедливости заставило таки меня возразить Ваську:
– Это королевская макрель, она сама по себе сухая.
– Так протушил бы её, был бы совсем другой вкус.
– Сколько рыбу не туши, она мясом не станет, – философски заметил Макс и, выбрав, как обычно, самый большой банан (африканская гуманитарная помощь, получаемая в некоторых черномазых портах в обмен на сэкономленное машинное масло), положил его возле себя. – Рыба хорошей быть не может.
– Если бы ты ел рыбу, не был бы такой глупый, – в голосе Васька зазвучала теплота и даже отеческая забота, хоть он был всего на год старше. – Максик, ешь рыбу – это фосфор…
– Не умничай, – Макс развернулся к камбузу и крикнул по-русски. – Талад, рис давай.
– Вообще-то, ты не прав, – чувство справедливости не покидало меня, – просто ты не ел вкусной рыбы.
– Он совсем рыбу не ест, – поправил меня Васёк.
 Макс вспомнил, что я когда-то работал на «рыбаках» и решил согласиться со мной:
– Вы эту макрель, наверное, за борт выбрасывали?
– Ну, зачем же? Продавали неграм, и очень успешно.
– А какая самая вкусная рыба, которую ты ел?
– Барракуда,– ответил я, не задумываясь, и ощутив во рту полузабытый вкус, проглотил набежавшую слюну. – Она у нас на столе чуть ли не вместо хлеба была.
– Один месяц в году барракуда бывает ядовитой, – вставил Васёк и тут же пояснил. – Мне Женька рассказывал, он на Кубе чуть в больницу не попал.
– Не знаю, у нас проблем не было. Рыбаки – народ крепкий. А самая оригинальная, конечно, рыба-парусник. Кок делал из неё отбивные в кляре, так я никак не мог врубиться, по виду – свинина, а по вкусу – курица. Рыбой и не пахнет.
 Я ощутил во рту очередной, совсем уже забытый вкус, но слюну проглотить не успел – Макс опередил меня, громко щёлкнув кадыком. Выяснить, откуда он знает вкус парусника, не удалось: на мой удивлённый взгляд он только пожал плечами.
– На рейде в Абиджане негры привозили двух парусников, но капитан зажал сто баксов,– возмутился Васёк,– а на масло они менять не хо-тели.
– Что, сто баксов за две рыбины?! – выкрикнул Макс.
– За одну!
– Не верю!
– М-хм, – Васёк ухмыльнулся, решительно настаивая на своём.
– Сто баксов может и много, но рыба классная. А какая вкуснятина – скумбрия, запечённая в пергаменте,– я быстро проглотил слюну и посмотрел на Макса.
 Но он уже давился сухим рисом, приготовленным для филиппинцев, и не слушал нас, пытаясь вспомнить вкус плова.
 Я съел абсолютно бесполезный для славянского организма банан и с чувством лёгкого голода, как советуют врачи, закончил трапезу.
– А мне нравится скумбрия холодного копчения. Под пивасик! – вздохнул Васёк.
 Я сразу ощутил этот незабываемый вкус и, чтобы не захлебнуться в очередной раз слюной, постарался уйти от гастрономической темы:
– Однажды я наблюдал, как стая дельфинов гоняла стаю скумбрии. Мы на баке стояли, вода прозрачная-прозрачная, как в аквариуме. Дельфинов пять или шесть было, прямо под нами, ну возле самого корпуса, они обложили стайку со всех сторон и не давали им рыпнуться. Красиво…
– Так всю стаю и съели? – у Васька на уме, кроме еды, ничего возвышенного не было.
 Я с ненавистью зыркнул на него.
– Что это ты рассказываешь? – Макс запил рис водой и вернулся в нашу беседу, параллельно приступая к бесполезному даже для его полуеврейского организма фрукту.
– Как дельфины гоняют скумбрию, – ответил за меня Васёк.
– Куда гоняют?
– В трал, – Васёк зачем-то соврал.
– А такое бывает? – Макс посмотрел на меня, как на профессионала.
 Я ничего не имел против Макса. Он неплохой штурман, хоть и молодой, и добрый малый, но уроки биологии в школе он явно прогуливал. Глядя в его наивные глаза, я понял, что сказать правду выше моих сил. Если дичь сама бежит на охотника, надо стрелять:
– Это специально дрессированные дельфины. С тралом тяжело гоняться за рыбой, так дельфины её подгоняют поближе.
 Макс застыл с бананом во рту, став похожим на сильно удивлённого Мойдодыра.
– Между прочим, этой технологии уже лет пятьдесят, – с каменным лицом, я в упор смотрел на него, медленно доставая сигарету.
 Васёк уткнулся в тарелку, чтобы скрыть улыбку. Макс опять начал жевать и я продолжил:
– Наши у японцев научились, сразу после войны.
 Васёк таки справился с лицом и стал мне подыгрывать:
– Японцы ещё умеют скумбрию дрессировать, она ведь тоже хищник.
– А кого она гоняет? – я изобразил наивность, чтобы добавить правдоподобия нашему бреду.
– Тюльку, – невозмутимо ответил Васёк.
 Теперь настала моя очередь бороться с улыбкой, но так как тарелку у меня уже забрали и уткнуться глазами было некуда, то я просто закрыл рот рукой, пытаясь выровнять губы, чтоб хоть как-то затянуться сигаретой. Макс молча блымал то на меня, то на Васька, как оглушённый карась на браконьеров. Но чтобы он не очухался, я решил его добить:
– Японцы – рекордсмены мира по вылову тюльки и скумбрии.
– А я думал, только у нас тюльку едят, – удивлённо пробормотал Макс.
– Да, ты что! – вспыхнул Васёк. – Японцы ещё те рыбоеды, они ж её сырую обожают. Анчоус по-японски когда-нибудь пробовал? Кишки чистить не надо. Любимое блюдо моей тёщи.
 Думаю, что Макс всё-таки слышал раньше, что в Японии едят сырую рыбу, потому что он тут же расслабился и даже попробовал шутить:
– А кого тюлька гоняет?
– Китов, – выпалил я.
– Чего?! – Макс всем корпусом подался на стол. – Это ты уже гонишь!
– Тюлька гоняет китов, – медленно повторил я и ещё долго выдыхал дым, лихорадочно подыскивая объяснение этой глупости.
 Ошарашенный Васёк закусил губу и посмотрел на меня безумными глазами, готовый уже взорваться от смеха. Только желание узнать, как же я выкручусь, сдерживало его.
– Вы что, никогда по телику не видели, как стаи китов выбрасываются на берег?! – я окинул их высокомерным взглядом победителя. – Это они от тюльки спасаются.
– Да ну, что за ерунда такая? – Макс откинулся назад.
– Может, ты ещё не знаешь, что слоны мышей боятся?
 Это был нокаутирующий удар. Бедный Макс сжался на стуле и смотрел на меня, как ребёнок, не зная во что верить и как жить дальше:
– Ну, то ж слоны… – невнятно пробубнил он.
 И тут Васёк сорвался:
– Мыши грызут слонов за ушами, а тюлька китов под плавниками щекочет…, – он вскочил и захохотал.
 За ним уже и я не выдержал.
– Да, ну вас, – обиделся Макс. – Я думал вы…, – он не нашёл подходящих слов и направился к выходу.
– Максим! – крикнул Васёк, держась руками за живот.
 Макс остановился и недоверчиво глянул на него.
– Максик, я серьёзно. Я читал, что слоны от страха залазят на деревья и орут, как поросята…, – Васёк хотел ещё что-то добавить, но согнулся от очередного приступа смеха.
У меня уже текли слёзы.
– Придурки, – Макс махнул на нас и ушёл…

 Через несколько дней мы прибыли в Конго. Маленький и уютный городок Пойнт-Нуар поразил нас доисторическим способом погрузки: сахар-сырец привозился в мешках и сто пятьдесят негров потрошили их огромными ножами, высыпая содержимое в трюма. С мостика судно было похоже на чёрный муравейник, толпа копошилась на палубе, гудела, но когда закончится такая погрузка не мог предсказать никто.
 Мы смирились с медлительностью чёрных муравьёв, расслабились и стали считать дни до окончания контракта.
 Макс уже разговаривал с нами, но без доверия, чуть что – сразу вставлял:
– Что, опять тюлька китов загоняет?
 Поначалу мы с Васьком снисходительно прощали ему эгоцентризм и злопамятность, но в конце концов, разыграть его ещё раз стало для нас вопросом чести. Целыми днями мы занимались разработкой ловушек и всё безуспешно. Даже привлечение свежих сил не помогало – Макс проявлял удивительную толстокожесть, граничащую с хамством, и по-прежнему душил наши попытки в зародыше.
 Спасти свою честь от позора удалось только через две недели, почти перед окончанием погрузки. Причем, произошло это совершенно неожиданно, так сказать, экспромтом.
 Как-то вечером я курил на корме, наслаждаясь тягучестью влажного африканского воздуха. Только что нырнул в океан малиновый диск солнца и почти сразу, не размениваясь на всякие там сумерки, наступила тихая экваториальная ночь.
 Тишина была бы абсолютной, если бы не восьмиэтажные эпитеты по поводу местной рыбы, раздававшиеся из уст Женьки, ставшего отцом-кормильцем для нашей недружной русскоязычной семьи. В отместку ему в большом пластиковом ведре глухо трепыхался карликовый сарган, своим неприлично одиноким видом выражавший презрение к желудочным проблемам экипажа. У рыбачивших невдалеке филиппков было не лучше.
– Два часа без толку убил, – возмущался Женька.
 В этот момент на корме появился Макс. Он только что заступил на вахту и, как и положено молодому штурману, делал обход. Когда он, на свою беду, приблизился к нам, за кормой довольно громко плеснула барракуда, своим шумным прыжком дав старт началу розыгрыша.
 Хищница скрылась в глубине, так и не осознав своей причастности к большому юмору, а я, пока без всякой задней мысли, обратился к Женьке:
– Ого! По-моему, рыбалки сегодня не будет. Идём лучше в преферанс поиграем.
– Ты его глаза видел?! – возбуждённо выкрикнул Женька и незаметно мне подмигнул. – Крокодил огромнейший!
 Надо отметить, что Женька был ещё тот шутник: из-за его подлянок народ то на вахту уходил на двадцать минут раньше, то на обед опаздывал, а по части «совершенно правдивых» новостей из офиса ему не было равных…
 Благодаря врождённой сообразительности я сразу догадался, что обозначают его подмигивания. Но не менее врождённая интуиция подсказала мне, что даже у таких хладнокровных трепачей, как я и Женька, нет никаких шансов поймать Макса на обычного крокодила. И я ляпнул первое, что пришло на ум:
– Это не крокодил, а жаба!
– Какая жаба? – вылупился на меня Женька.
 Признаться, я до сих пор не знаю, почему из бесконечного ряда представителей морской фауны я выбрал самое пресноводное земноводное. Наверное, гениально ошибся. И в тот момент я был удивлён не меньше Женьки. А он, заметив, что Макс прислушивается к нашему научному диспуту, не растерялся и пустил в ход неопровержимые аргументы и откуда-то взявшиеся факты:
– Я тебе говорю, крокодил это! Шипы вдоль головы и зубы огромные.
 Но и я уже вошёл в роль и, возражая, даже повысил голос:
– Если это крокодил, то с такой башкой он должен быть метров двадцать в длину.
– Может у него только голова большая? Мутант какой-нибудь.
– Что, опять тюлька китов загоняет? – скорчив презрительную физиономию, Макс вмешался в битву новейших гипотез. Но заговорил он с нами зря…
– Максим, скажи, – обратился я к нему, – в море крокодилы водятся?
– Н-нет, – неуверенно ответил тот, ожидая подвоха.
– А здесь река близко, – парировал Женька.
– До реки два дня лесом, – в голосе Макса появилась уверенность штурмана.
 Заручившись поддержкой специалиста, отличающего навигационные карты от игральных, я попёр на Женьку:
– Ну! Я говорю тебе, что это жаба, но очень большая.
 Но Женька, вопреки логике розыгрыша, продолжал отпираться, поражая своими энциклопедическими познаниями:
– Не, вы гоните, пацаны. Жабы тоже в море не водятся!
 И тут я взорвался. Как бывший рыбак, избороздивший с тралом всю Атлантику вдоль Африки, я не мог позволить какому-то любителю закидушного лова безнаказанно позорить новое генетико-технологическое направление в ихтиологии:
– Что?! Да морские жабы попадались к нам в трал регулярно, но поменьше, чем эта, около метра в диаметре.
– Ты не кричи, – стал успокаивать меня Женька, – я про морских жаб слышал, но никогда не видел. Может это и жаба была.
– Ну ладно, – я немного остыл, - пошли играть в преферанс. Рыбы сегодня не будет, когда жабы в трал попадали, там от улова одни хвосты оставались.
– И что вы с ними делали? – осторожно поинтересовался Макс.
– С рыбьими хвостами?
– Да нет, с жабами.
 Похоже, что моё искреннее возмущение всё-таки подействовало. Я и сам уже почти верил, что морские жабы существуют:
– Пристреливали и выбрасывали за борт.
– А зачем пристреливали? – проиграв научный диспут, Женька вынужден был смириться с ролью дилетанта.
– Так тральцы с ними справиться не могли, они же скачут как сумасшедшие.
– А чем пристреливали?
– Гарпуном, конечно.
 Недоверие снова омрачило честное лицо Макса:
– А я думал, что гарпуны только на китобоях были.
– Макс! – обиженно буркнул я. – На китобоях были большие китобойные гарпуны КГ–10, а на обычных рыбаках – переносные ГМ–2, модернизированные.
 Женька уже смотал снасти и стоял молча, боясь задать вопрос, на который я не смогу ответить. Дело было сделано и я почувствовал, что начинаю выдыхаться:
– Ну пойдём, там Васёк ждёт уже, – и разворачиваясь, добавил, так сказать, для полировки. – Главное, чтобы она голодной не была, а то говорят, что и на людей кидается.
– Это правда?!
 Я не понял, испугался Макс или только засомневался, но на всякий случай, успокоил его:
– У нас такого не случалось, а рассказывать могут всякое, – и мы с Женькой не спеша направились в кают-компанию, оставив Макса наедине с тропическим штормом в голове.
 Уже в надстройке Женька робко поинтересовался:
– Про гарпуны ты тоже заливал?
 В ответ я скромно прыснул от смеха. Женька заулыбался:
– Ну, ты артист. Молодец.
 В кают-компании он предложил развить розыгрыш дальше. Я не возражал, но и не помог ему ничем: после спектакля на корме я себя чувствовал удовлетворённым и уставшим.
 Женька пошёл мыть руки, столкнулся со старпомом, собиравшимся на берег, и о чём-то с ним зашептался.
 Старпом у нас был типичный солдафон с мрачным чувством юмора. К тому же, он был непьющий, поэтому отношения у меня с ним не ладились. Шутил он всегда грубо, со злостью, но мне почему-то стало всё равно, чем эта история закончится.
 Я остался у телевизора, чтобы в девяносто девятый раз за полгода посмотреть любимую комедию «Любовь и голуби», единственный русский фильм на судне. Женька вернулся с Васьком и мы сели за карты, периодически подсказывая реплики героям фильма.
Через час в кают-компанию ввалился старпом и, потирая от удовольствия руки, многозначительно заявил:
– Сработало! Макс попёрся к капитану требовать пистолет на вахту.
– Что?! – опешили мы.
 Старпом устроился в кресле и, обернувшись к Женьке, криво улыбнулся:
– Вернулся я с соседнего балкера и, как мы договаривались, говорю ему, мол, у них прошлой ночью какое-то чудовище покалечило вахтенного, поэтому надо растянуть шланги, а я договорюсь с дедом, чтобы включили пожарный насос. А Макс побелел весь и говорит: «Шлангами мы с морской жабой не справимся. Рыбаки их сразу пристреливают». Ну, я и посоветовал ему попросить у капитана пистолет…, – старпом рассказывал медленно, смакуя каждое слово. – Работник ты, говорю, хороший, может он тебя пожалеет и выдаст на ночь оружие. О, слышите? Началось.
 Когда на капитана находило ораторское вдохновение, то его было слышно даже в машине, возле работающих дизелей. Выразительная речь продолжалась обычно около десяти минут и заканчивалась жирной точкой – ударом пепельницы по столу. После точки капитан быстро добрел, прощал подчинённым любые грехи и шёл в радиорубку, поплакаться любимой жене-мексиканке…
– Не хотел шланги растягивать, получи свою порцию децибелов, – старпому пришлось повысить голос, чтобы мы его расслышали. – Сам виноват, не фиг верить во всякую чушь.
– Да он ребёнок ещё, – вздохнул Женька и закурил.
 Я тоже достал сигарету:
– По-моему, это перебор. Мне его уже жалко.
– Ничего, будет наука на всю жизнь, – процедил сквозь зубы старпом и со злостью добавил. – Сопляк.
 Неожиданно крики прекратились.
– Плохая примета, – Васёк насупился, – удара пепельницы не было.
– Может голос сорвал?
– Инфаркт микарда, – удивительно в масть произнёс с экрана Юрский и отчертил пол ладони. – Вот такой рубец.
 Мы встревожено переглянулись. По трапу бегом пронёсся Макс, а через несколько секунд в дверях показалась сухощавая фигурка с потрясён-ной физиономией капитана:
– Валери, уот из ит? – спросил он с порога. – Уай Макс аскед ми эба-ут ган?1
– Зись изь рашин джок,2 – старпом язвительно ухмыльнулся.
– Джоук?3 – переспросил капитан.
 Дальше понеслось продолжение незаконченной на верху тирады, из которой цензура позволила бы перевести только три литературных слова: «говно» и «меня, капитана?..»
Женька, на всякий случай, спрятал пепельницу за спину.
 Старпом медленно поднялся и, не обращая внимания на грохочущего капитана, пошёл к себе в каюту. Тот, по инерции продолжая содрогать переборки, развернулся за ним, но старпом в два прыжка преодолел трап и исчез.
– Может и мы смоемся? – робко предложил Васёк.
 Но капитан уже замолчал, грустно вздохнул и поплёлся наверх, бубня под нос любимое имя:
– Долорес, Долорес…
 Настроение было паскудное. В кают-компанию заглянул моторист Фернандо, по кличке Баламут, убедиться, все ли живы?
– Тебя только не хватало, – крикнул Женька, – а ну исчезни.
 Широкое узкоглазое лицо изобразило улыбку и исполнило приказ начальника. Но от филиппинской улыбки веселее не стало.
– Перестарались. Макс обидится.
– Надо ему бутылку поставить, – сказал Женька.
– Не захочет он с нами пить, – возразил я. – Даже разговаривать не будет.
 Я оказался прав. На следующий день мы узнали, что Макс прикинулся заболевшим и попросил о списании в Конго. До самого отъезда он избегал любых контактов с русской частью экипажа, в столовую ходил позже всех, а на палубе появлялся только на вахте и стоял где-нибудь в сторонке, одиноко ссутулившись.
 Через два дня, рано утром, он покинул «Иафет», ни с кем не попрощавшись…


 1 Валерий, что это такое? Почему Макс спрашивал меня про оружие? (греческий английский).
 2 Это русская шутка (русский английский).
 3 Шутка? (греческий английский).