15.
Хитрая лиска Борисова петляла тернистыми тропами шантажа и взяток. Ее антипод Кириллов выбирал прямые, открытые дороги. Надо ли говорить, что непопулярные кодексы – предпочтительное оружие реликтового правозащитника - мягко говоря, не способствовали. Справедливости ради надо заметить, что и борисовский метод коммерческого подхода тоже оказался пшиком, натолкнувшись на ту же глухую стену отчуждения. Дело Савельева как бы умерло, нет его. Нет и всё! Верный знак того, что в этой канители имеется чей-то не предусмотренный законом интерес.
Пообивав пороги в местной прокуратуре, и прежде чем признать свое поражение, Кириллов решил напоследок попытать счастья в столице.
Анна лишь скептически улыбалась: жалоба сверху будет спущена сюда же, а тут, естественно, отпишутся без потерь для себя. Тот же Покатило и нацарапает ответ.
- Сложно всё, - вздыхал Кириллов. - Задержали с поличным.
- И что?
- Диктофонная запись, отпечатки пальцев на пакете с взяткой...
- Гонорар – не взятка. Максимум, что можно предъявить - халатность, не провел оплату по кассе.
- А тут еще свидетеля убили единственного. Знаешь, кто обнаружил труп?
- Только не скажи, что Покатило.
- Он! Ань, я всё понимаю. Но это не аукцион, перебил цену и получил желаемое. Тут борьба...
Со стороны Восточного речпорта в город заполз вечер и притащил с собой сумеречное покрывало. Улицы, проулки, тупики, площади, редких прохожих - всё затянуло черным мрявом. В перспективе маячит удаляющийся силуэт Олега Савельева. Все менее и менее уловимый.
Перебить цену... Как на аукционе... Ну конечно! Как же она сразу-то?.. В мэрии и "лицитатор" есть подходящий, один из замов мэра, курирует правоохранительные органы. Неограниченно продажен и органично криминализирован. Самое то. Завтра же надо будет связаться с жилищным управлением мэрии, там завотделом бывший сокурсник.
Но... Как говорится, пришла беда – открывай ворота: назавтра выяснилось, что успешного куратора накануне повысили до замов губернатора, а туда доступа нет. Правда, в стенах той же мэрии удалось добыть не менее любопытное имя, способное сдвинуть с места этот воз – савельевское дело. Набоб.
Ты, читатель, запомни, на всякий случай, и эту кличку, уже дважды попавшуюся тебе на глаза. Ничего, кроме нее, нам об этом господине пока не известно. Поговаривают, что, мол, обитает в высших слоях атмосферы, в связи с чем, практически, недосягаем. Но кажется мне, мы таки столкнемся с ним незадолго.
16.
Дело Красавчика об убийстве Синиченко по хитрой случайности попало в производство Покатило. То, что дело об убийстве, собственно, сам убийца и расследует, его не смушало.
Обстоятельства стекались так удачно, что лучше и не пожелаешь. За раскрытие преступления о пособничестве в даче взятки прокурору Семеновского района и задержание пособника Савельева Покатило был наконец-то повышен в чине. Теперь его статус советника юстиции, пускай даже и младшего, соответствовал званию майора милиции и духу его носителя. Милицейский эквивалент звучал роднее и весомее. Будем же так называть его по невинной прихоти и мы – нам пустячок, а герою радость. Даст бог - не надолго.
После триумфального раскрытия еще и убийства Синиченко новоиспеченный майор стал и вовсе объектом для зависти у менее проворных коллег. Словом, мир начинал услужливо прогибаться и приятно щекотать тщеславие.
Афанасий Семенович сложил в папку бланки протоколов и постановлений по делу Красавчика. Вынул из кобуры пистолет, проверил, вложил обратно. Подумал немного, взял из сейфа еще один, поменьше. Этот тоже был подвергнут тщательному осмотру и спрятан во внутренний карман кожаной куртки. После чего майор без видимой охоты покинул уютный кабинет.
Прикатив к следственному изолятору, поставил на стоянку свой новенький Крайслер, на КПП сдал удостоверение и один пистолет. Клацнул замок, майор зашел за металлическую решетку, и она защелкнулась.
Некоторое время он стоял один в замкнутом пространстве, в страхе ожидая, когда откроется второй замок. Не мог привыкнуть к этой процедуре, всякий раз опасаясь, что замок заклинит или отключится электропитание, или... или про него забудут, и он навсегда застрянет в этой паршивой клетке, как мышь в мышеловке! Наконец, открылась вторая решетка и впустила его на территорию СИЗО.
Комната для допросов сильно напоминает коробку, халтурно выкрашенную грязно-синим. Дневной свет сюда не попадает - нет окон. Посередине у стены стол такого же унылого цвета на прикрученных к полу ножках и два стула. Над столом, как карикатура на удавку, висит шнурок с тусклой лампочкой на конце.
Майор проверил кнопку экстренного вызова охраны, бумажной салфеткой брезгливо протер один из стульев и свою часть стола. Сел и стал ждать.
Прошла вечность прежде, чем в сопровождении охраны в дверях показался Красавчик. Увидев Покатило, он застыл было на пороге, но получил тычка в спину, после чего был пристегнут наручниками за правую руку к металлической скобе в стене. Покатило сделал нерешительный знак конвою удалиться и остался с подследственным один на один.
Они сидели друг против друга, как два хорька перед схваткой. Покатило кожей почуял, что Красавчику известно все про Спицу. Это осознание ошпарило кипящим холодом. В трусливой тишине проскочила минута, другая… Соблюдая проформу, майор, наконец, представился, спотыкаясь о слова:
- Меня з-зовут Афа-афанасий Семенович, я буду расследовать в-ваше де-де...
- Что-что, не понял, ты варнякаешь, завтрашний жмурёныш?
Покатило больше не издал ни звука. В пересохшем горле застрял ком, а рука вместо того, чтобы нажать на тревожную кнопку, предательски поползла к нагрудному карману, где лежал второй пистолет. Бывалому сидельцу не составило труда сложить два и два и понять, что в карман "для просто так" не лазят. Он перегнулся через стол насколько позволяла цепь и свободной рукой прежде, чем майор успел принять контрмеры, ловко нырнул в его карман и извлек тайное оружие.
- Тихо, - приставил дуло к покатиловскому носу. – Клешни на стол, живо! Не дергайся - мне терять нечего. Наддай харю поближе, придурок.
Зря стращал Красавчик свою жертву: майор и не думал возражать. Послушно придвинулся к мучителю и не успел и глазом моргнуть, как тот свободной от оков рукой виртуозно закинул пистолет в недра своей робы, схватил чуть живого следователя за ворот белоснежной сорочки и вместе с галстуком повернул на девяносто градусов, защемив кожу на потной шее.
- Ты чё сюда припёрся, дятел? Чтоб я тебя придушил, как ты мою Наташку? Ты уже сдал,.. куда у вас там сдают... козлиную сперму свою сдал на экспертизу?
Тут, к счастью для обоих, дверь распахнулась. Для одного завершился так трагично начавшийся допрос, а другой избежал дополнительной статьи. Охранники дружно вцепились в арестанта, заломили руки и, пиная и матеря, потащили к выходу. У двери Красавчик извернулся и еще раз напугал следователя:
- Ты в кредит дышишь, Афоня. Жди гостей!
Афанасий Семенович Покатило уехал из СИЗО сильно расстроенный и поклялся больше туда ни ногой. Ни за какие галочки в отчете! Гори оно все синим пламенем! Да, вот так, синим пламенем! Кстати, о ногах, ноги были ватные и тяжелые, когда он миновал сизошный КПП, ехал в машине в прокуратуру и потом плелся по лестнице в свой кабинет на втором этаже. Где-то в пятках сидела ма-а-аленькая такая душонка и, приходится признать, отчаянно трусила. А вы бы не трусили? Угроза Красавчика ждать гостей звучала недвусмысленно, а главное, очень убедительно. Расследуя его дело о грабеже, Покатило худо-бедно был осведомлен о его повадках, характере, окружении, часть которого гуляла на свободе. Он не знал, кто именно и с каким потенциалом, но сам факт того, что рядом с ним может находиться убийца, натурально вселял панику. Он слишком дорожил собой, чтобы умереть.
Прикинул в памяти, сколько побегов совершено из следственного изолятора за последние, ну скажем, лет пятнадцать. Нет, не было. Бунт был, а побегов не было. «Катька», слава богу, построена на совесть, из нее не удерёшь. Если… не договориться с попкарем или... или... Мысли стали тягучие, как жвачка, и прилипали к мозгам. Краса-авчи-ик мо-о-ожет… Пистоле-е-ет у него...
Под конец майор успел подумать, что Спица ему так и так не простится, пока жив Красавчик, и потерял сознание.
17.
Панасенко сидел в своем кабинете и знакомился с материалами дела. Точнее, искал в них процессуальные промахи следствия и мелкие неточности, за которые можно зацепиться, чтобы под благовидным предлогом освободить из-под стражи очередного кандидата на отсидку.
В любом деле, поступающем в суд, более или менее квалифицированный юрист обязательно обнаружит ляпы и откровенные недоработки следствия. Каждый использует их по-своему. Грамотный адвокат – в пользу подзащитного, добросовестный судья вернет дело на доследование, прокурор промолчит.
Степан же Гаврилович после изучения «интересного» дела не размазывал мозги по столу. Все тривиально просто. Зачем держать добытые сведения в секрете? Коллеги должны знать недочеты, которые он обнаружил и, чего уж там, сделает одолжение следственному органу, подретуширует дело в рабочем, так сказать, порядке. Глядишь, и орган чем полезным отплатит. Практика показывает, что мзду лучше честно отрабатывать, чтоб довольными оставались обе стороны. И хотя это незыблемое правило добросовестного взяточника не всегда получалось соблюдать, он старался. В перерывах между слушаниями обходил судейские кабинеты и в каждом увлеченно рассказывал о некачественной работе следственного аппарата, который надо разогнать весь к такой-то матери. Он говорил так пылко, что сам начинал верить в то, что говорил, и верил в то, что и другие верят, прошу не обращать внимания на каламбур. Как всякий убежденный в своей непогрешимости начальник, Панасенко недооценивал подчиненных, самонадеянно полагая, что некоторые, мягко говоря, несоответствия в его толкованиях закона никому, кроме него, не видны. Как не видны и попытки навязать свое личное мнение, превратить его в общее коллегиальное, загодя оправдаться и на всякий пожарный, мало ли, заручиться поддержкой: вот, вы все видели, как я старался быть объективным и справедливым. Коллеги привычно похихикивали в кулак: если шеф обсуждает с ними какое-то дело, ждите, будьте-нате, незаконный приговор.
Запиликал селектор:
- Степан Гаврилович, к вам Сергеев Станислав Александрович.
Председатель недовольно заерзал в кресле. Посетитель не был нежданным, Панасенко понимал, что предстоящего разговора не избежать. Тем не менее, несколько раз ему подфартило удачно разминуться. Мелкая сошка, а туда же, учит, как жить. Кого-то он ему тревожно напоминает, этот Сергеев…
Степан Гаврилович двадцать раз пожалел, что связался с фирмой «Интеллект», где Станислав Александрович был финансовым директором. Фирма заключила договор о сотрудничестве с частным лицом, неким доктором химических наук Феофановым. Последний обязался за весьма ощутимые гонорары продавать «Интеллекту» все свои изобретения в области химической обработки цветных металлов. Благодаря светиле, фирма получала баснословные прибыли. Когда Феофанов узнал приблизительный их размер, то ужаснулся, обвинил фирму в мошенничестве и потребовал вернуть ему пятьдесят процентов полученного дохода. Поскольку в договоре эта статья расчетов между сторонами не оговаривалась, то требования ученого мужа вроде как не имели перспективы. Несмотря на договорные неурядицы, Степан Гаврилович взялся помочь доктору, совместив благородные побуждения и материальный интерес.
Все шло, как по маслу, пока доктору Феофанову не перешел дорогу директор Сергеев. Степан Гаврилович не стал подсчитывать, чье предложение выгоднее, принял и второе. И дело по иску доктора химических наук безнадежно завязло в рутине судопроизводства. Между тем, доктор, всерьез настроенный отвоевать свой капитал, буквально замордовал жалобами компетентные органы, чем поставил Панасенко в тупик и довел до истерики фирму «Интеллект». Сергеев стал часто появляться в кабинете председателя и высказывать справедливое негодование. Панасенко входил в положение, сопереживал, но не мог расстаться с полученными от обеих сторон вознаграждениями и тянул время в надежде, что все в конце концов рассосется само собой. Так часто бывало…
Степан Гаврилович наклонился к селектору:
- Я занят. Пусть приходит в приемное время.
В следующую минуту он пожалел, что остался сегодня после процесса на работе. Хотел же взять дело домой и там в тишине просмотреть... Дверь распахнулась, ударившись о стенку вызывающе недорогого книжного шкафа, и Сергеев уверенно шагнул в кабинет. Видя, что события развиваются не по сценарию, Степан Гаврилович вскочил с кресла и направился к выходу. Он намеревался применить испытанный прием, когда посетитель, оставшись один в кабинете, вынужден удалиться восвояси не солоно хлебавши, а председатель тем временем пережидал грозу в кабинете кого-нибудь из судей, травя байки. Панасенко двинулся на Сергеева, рассчитывая, что «мелкая сошка» отвернет под напором судейского авторитета, но опять ошибся. Несолидно стукнулся о могучую грудь посетителя и отскочил назад. Сергеев ухватил его за плечи, брезгливо приподнял на вытянутых руках над полом. Плечи выскользнули, оставив в руках мучителя пиджачную ткань, а носитель пиджака съехал внутрь него, оставив снаружи лишь удивленные глаза на лысеющем черепе.
- Ты, наверное, не понимаешь, на кого усы топорщишь, мудила, - финансовый директор подтолкнул председателя суда к столу. – Садись! Бери свой талмуд, назначай дело на завтра.
Понимая, что сопротивление ни к чему хорошему не приведет и даже становится опасным, Степан Гаврилович, превозмогая могучее нежелание, придвинул к себе ежедневник назначения дел. Кого же этот тип ему болезненно напоминает? Очень скользкий товарищ. Очень нехороший. Сохраняя остатки достоинства, он окатил гостя презрительным взглядом, но он сидел, а гость стоял, и взгляд получился жалким. Видеть этого Степан Гаврилович, естественно, не мог и гордо парировал:
- Я не желаю больше иметь с вами дел! Я возвращу вам ваши... и попрошу больше ко мне не обращаться.
На это Сергеев ответил невозмутимо и как-то даже обидно флегматично:
- Завтра совершишь могучий интеллектуальный рывок и нацарапаешь решение в пользу моей фирмы. А иначе... по кочкам, по кочкам, в ямку - бух! С тобой еще не разобрались за прошлые грешки.
Панасенко проработал судьей пятнадцать лет. За это время всякое бывало: и нападать приходилось, и в осаде отсиживаться. Феофанов своими жалобами поставил на уши все имеющие и не имеющие отношение к происходящему государственные и общественные органы. Дело стоит на контроле в вышестоящем суде, управлении юстиции, прокуратуре, Комитете по науке и технике, в каком-то союзе ветеранов войны. Все ждут не просто решение, а в пользу доктора наук. Как при всем при этом удовлетворить завтра «Интеллект»?! Можно, конечно, наплевать на доктора и на все контролирующие инстанции - незаконное решение будет впоследствии отменено, а дело - передано другому судье. Но неожиданно скандальный доктор таил в себе слишком вредную для Степана Гавриловича информацию, и кто знает, проглотит ли он пилюлю молча, учитывая его склочный характер. В противном случае, Панасенко придется долго оправдываться, а с каждым разом это становится все проблематичнее. В заключении он должен будет выложить кругленькую сумму там, наверху за то, чтобы продолжать и дальше руководить сплоченным судейским коллективом.
От нарисовавшейся перспективы стало душно. Председатель открыл форточку и переключился на тему попроще. Кто этот Сергеев? Вот тебе и сошка мелкая. Он попробовал припомнить недовольных приговорами осужденных...
- Приемная горисполкома, говорить будете?
Панасенко схватил трубку, из нее запело лживым голоском сирены:
-Алё-а-и, Степан Гаврилаич? Виктор Иванаич просит вас к себе сегодня к четырнадцати ноль-ноль.
Телефонные звонки из горисполкома давно поделены на две категории: если мэр звонит лично, особой радости в этом нет, но зато всегда безопасно; когда через секретаря, то это означает одно – мэр чем-то огорчен. На часах без двадцати два. Либо эта пигалица забыла уведомить заблаговременно, либо мэр намеренно создает ему проблемы. Второе на мэра похоже.
Панасенко поспешил из кабинета, весьма озабоченный.
Виктор Иванович… Витя… Витюша… Ну Витюша и все! Парень из-под сохи рабоче-крестьянских кровей с начальным образованием. За четыре года мэрства ты уже примелькался на экранах телевизоров. Народ изо дня в день наблюдает, как ты гордо, словно стих в первом классе, рассказываешь, каких успехов добился за текущую неделю: отремонтировал лифт в многоквартирном доме, организовал вывоз мусора на жилмассиве "Тополь", продолжаешь бороться с дырками на дорогах. Вот твой не организаторский, а исполнительский уровень, Витюша. Что дано, то дано, выше не прыгнешь. Поэтому отремонтированный тобой лифт на другой же день кем-то вновь приведен в нормальное нерабочее состояние, город продолжает быть похожим на мальчишку с грязным пузом, а год назад заасфальтированная тобой аж целая улица имени революционера Бабушкина в центре города расползлась ровно через полгода, потому что твой «качественный» асфальт стал прилипать к колесам автомобилей в буквальном смысле. Ты помнишь, как ты распорядился в авральном порядке снять это дерьмо с дороги и положить новый асфальт? Через пару-тройку месяцев выборы мэра. Ты собрался просидеть в мэрии еще четыре года? А покажи-ка тогда народу декларацию о своих доходах. Нет, не ту, что хранится в сейфе у подотчетного тебе председателя избирательной комиссии, где скромно указан твой месячный заработок. Реальную! Пусть народ знает своего героя. Эх, Ви-и-итя... На "ковер" еще вызывает, мудак!
Председатель сидел, нахохлившись, в заднем углу машины и с тревогой фиксировал автомобильный затор на перекрестке двух Карлов: Маркса и Либкнехта. Не опоздать бы.
В душе копошился вонючий осадок от встречи с Сергеевым.
В мэрию Панасенко явился ровно в два и был встречен приятельской улыбкой-зазывалкой:
- А-а-а, мой друг Степан Гаврилович, – мэр с явным облегчением отодвинул в сторону скучные бумаги. – Садись поближе. Вот, понимаешь, к докладу готовлюсь… А, да, кстати, про доклад. Плохие дела, понимаешь. На днях я, как идиот, стоял перед депутатами и отчитывался. Неприятно. Ты мне скажи, кто у тебя председатель, ты или Фадеева? Кто пишет важные для города решения, ты или эта твоя стерва-все-нервы-вымотала-мне? Ты можешь с ней управиться или и это мне самому?.. Понимаешь, я о чем? Мало того, что ты попустил ей сочинить незаконное решение по налогам на землю... Не спорь, незаконное. Я просил тебя исправить, помнишь? А обратно получил от нее нахальную отписку. Ты посчитал, какие суммы налоговики теперь, эти крысы конторские взыщут? Ты хочешь, чтоб депутаты меня сожрали, что ли, живьем? Ну, чего молчишь? Давай, что мне рапортовать собранию?
Панасенко не знал, что мэру предложить голодному собранию. Разве что посоветовать депутатам-собственникам предприятий обжаловать неугодное решение. То, что они не вправе это делать - ерунда. Пока суд да дело, налоговая не сможет произвести довзыскания в госбюджет, а там что-нибудь придумается. Эх, Аннушка, что ж ты вытворяешь, дурочка!
- А тут что за говорючий кадр? – мэр выхватил из ящика стола номер газеты «Ведомости». – Читал? Вот почитай и упрекнись.
Панасенко полез в карман за очками. Нет, не читал. Статья на первой странице под жирным заголовком «Хозяева города». И в ней автор, Панасенко поискал глазами имя – Никита Горячев - да, не известный ему писака обнародовал, подлец, всю подноготную о заниженном налоге на землю. Вот, значит, почему свирепствует налоговая!
- Но, Виктор, возможно, эти сведения вышли не из стен моего…
- А из чьего? Из моего? Ты пойми: СМИ надо унасекомить, потому что у них есть рот, и он разговаривает. Так это не все! Вот, - на полированный стол перед Панасенко шлепнулось решение суда на двух листах. - Твоя ненормальная с темпераментом макаки разрешила сброду шизофреников митинговать перед горсоветом. У меня под окнами! А? Отстрани ее к чертям собачьим от политики, если она в ней ни разу не понимает. Пускай делит ложки у супругов и не сует нос в государственные дела. У меня и без нее делов, как вафлей во рту. Мысли ходят по голове. Вон, скоро декабрь, а котельные еще в ремонте, народ мерзнет, холодно, минус десять. У тебя тепло, кстати? И у меня. А у труженников нет. Вчера обратился: граждане, давайте заплатим долги за газ, а то зимой ого-го!.. Нельзя же по два-три года!.. Не понимают!
"Слабак ты, Витюша, - заскучал Панасенко, - не по себе ношу схватил и прешь, спотыкаешься. А вот интересно, как бы я?.."
В кабинет впорхнула секретарша и сбила ход приятных мыслей:
- Виктор Ивана-аич, к вам директор трубопрокатного завода, но он без записи. Пускай заходит?
Не дожидаясь высочайшей резолюции, к компании решительно присоединился вышеупомянутый директор.
17.
В конце рабочего дня уборщица тетя Фрося толкнула дверь в кабинет Покатило и принялась за уборку. Между столами на полу ее подслеповатая швабра наткнулась на неподвижное следовательское тело. «Ой, батюшки, нешта пьяный?» – скоренько осенила себя трижды крестом и полезла под стол удостовериться. Так и есть, тверёзый. Побежала за подмогой.
Вскоре в кабинет набился служивый люд, не успевший рассредоточиться после работы по домам. Старший следователь шесть раз пытался по телефону вызвать скорую, но никто не знал, как описать симптомы покатиловского недуга, а в медицинском учреждении по этой причине никак не могли определиться, какую бригаду лучше будет отправить на вызов. Помощник прокурора Галина Степашина, сама от избытка сочувствия на грани обморока, шлёпала майора по щекам, совала в нос пузырек с нашатырем, но Покатило лежал, как мертвый.
Кто-то так и предположил:
- А может, он умер?
- Грех так говорить на живого. Переутомился, поди, вот сердце-то и не выдюжало.
Так с легкой руки уборщицы тети Фроси и попал Покатило в больницу с диагнозом истощение нервной системы и переутомление.
Его камера... пардон, палата выходила окнами на шумный Ильичевский проспект, и он часами изнывал от скуки, сидя на подоконнике и наблюдая с завистью, как бурлит за окном постылая жизнь.
Спустя три недели история с пистолетом уже не выглядела так уж негативно и обреченно. Мало-помалу вернулась утраченная бодрость духа, и пациента подготовили к выписке. В назначенный день майор с оптимизмом укладывал пожитки в портфельчик, когда медсестра внесла в палату букет зеленовато-белых лилий.
- Вот, Афанасий Семенович, вас поздравляют с выздоровлением.
- Кто-о?! - адресат не скрывал приятного удивления.
- Дама. Очень красивая. Сказала, в записке все сказано.
Покатило, млея в интимных догадках, открыл крохотный конвертик, но послание дочитывал уже в наплывающем тумане: «Подковал свое сучье здоровье, Афоня? Жди гостей». Афанасий Семенович схватился за сердце, скорбно охнул и съехал мешком по щедро подставленной медсестринской груди на пол.
18.
3 ноября 2000 года.
Я был переведен на больничную койку в обмен на медикаменты для медсанчасти. Это отдельный корпус с более мягкими порядками, и люди тут попроще, сюда не заезжает ОМОН, а днем даже можно спать. На большей территории СИЗО порядок один: в шесть утра подъем, свернули матрасы и до вечера к нарам не приближаться под страхом наказания. Можно гулять по камере, можно сидеть за столом, можно весь день стоять. Лежать нельзя – карцер. В больнице – можно.
- Опаньки! Пацаны, к нам цветного закинули!
Больничная камера общая, тут не озабочены сортировкой на судимых-несудимых-малолеток-БРМ (бывших работников милиции - Сав.) Откуда-то зеки узнали, что я работал в прокуратуре, а этот факт в тюрьме, мягко говоря, не приветствуется. Похоже, аукается угроза низкорослого ефрейтора.
На нарах зеки где сидят, где лежат по двое валетом. Нар восемь, на каждой по два человека, только на одной развалился один. Значит, там мое место.
- Позвольте присесть.
Ноль внимания.
- Извините, я не могу спать стоя.
Мой неуместный интеллигентский тон категорически отторгается, вызывая лишь презрительные ухмылки.
- А-ввон там на ступеньке возле параши а-мможешь а-сспать а-ллежа.
Вадим наставлял, провожая в санчасть: «На больничке вряд ли в камере есть «руль». Ну или «смотрящий» его еще называют, или «пахан». Но кто-то главный засветится. Держись его, на «шестерок», «чушканов» и другую шелупонь не отвлекайся». Я не силен в воровской иерархии, тем более с первого взгляда определить, кто есть кто, трудно даже в обычных условиях. Я не нашел "руля".
В тюремной камере у каждого свое место, правила строгие. «Заезжая на хату», в первую очередь необходимо найти «петушиный угол», если он есть. Если новичок не знаком с правилами, он рискует по ошибке сесть в «петушиное гнездо» и «законтачить» с опущенными, что влечет за собой безоговорочную утрату уважения и всеобщее презрение. Обычное место опущенных - под нарой или возле «параши», писуара общего образца, устроенного прямо на полу в углу камеры.
Не верь, не бойся, не проси – философия камерной жизни.
Я почувствовал, что появилась та грань, которую нельзя переступать, чтобы не оказаться под нарой. Если не заставить себя уважать – зачморят. Поэтому, не особо утруждаясь анализом грядущих последствий, я взял со стола литровую кружку, взвесил в руках, определяя, насколько она тяжела и пригодна для боя, подошел к будущему соседу по наре и что есть силы саданул его по голове. Отключить обидчика с первого раза, на что я очень рассчитывал, не удалось, завязалась потасовка. Не известно, чем бы все закончилось, если бы не старик на дальней наре у батареи. Я его в мрачной камере и не заметил сразу. Он что-то сказал соседу-верзиле, тот поднялся, подпирая квадратной головой потолок, и легко развел нас за шивороты. Скандал никому не нужен, в первую очередь самим заключенным, все ценят мягкий больничный режим, и никто не хочет оказаться в карцере. Когда дежурный сунул свой нос в глазок на кормушке, мы с соседом уже сидели на наре и мирно общались.
Утром все, кроме старика, пошли гулять. В прогулочном дворике я чуть не наступил на кровавые сгустки плоти на бетонном полу.
- Что это?
Фартовый, мой вчерашний оппонент, охотно объяснил с ехидцей в ухмылке, вот, мол, смотри, до чего нашего брата твои бывшие доводят:
- А-пперед нами попкари туберкулезников выгуливали, а это их легкие. А-ссам посуди, зачем туберкулезнику отмершие а-ллегкие? А-ввот он и харкается палками Коха. Понял? Выгуляли туберкулезников - а-ззагуляли а-ннас…
Желудок свело спазмом. К предрвотному состоянию, которое ежедневно ввинчивалось теперь в меня, как клещ, добавился страх приплюсовать к моей язве еще и чахотку. Фартовый снисходительно похлопал по плечу:
- Ну-ну, не сдыхай. А-ввозьми на грудь побольше а-ввоздуха и - дышите-не-дышите. А-ввыживешь. Если, конечно, не помрешь.
Я живу ожиданием свободы, как и все здесь. Научился верить в приметы, придавать простым вещам особое значение. Меня заботит, какого цвета голубь сел на наш "карман", какого размера паучок спустился на паутине перед моим носом, и что я видел сегодня во сне? Дни коротаю, консультируя братву по всей тюрьме. Меня даже зауважали и не решают без меня юридические вопросы.
Тюрьма, тюрьма, дай мне имя. «Про-о-офе-е-ессо-ор».
За пять месяцев ареста я ни разу не видел моего следователя. Отправил тонну жалоб в прокуратуру и столько же заявлений ДПНСИ на прием к прокурору по надзору. Дежурный аккуратно знакомит меня с ответами. Они сводятся к одному: факты не подтвердились. Прав Вадим: ты должен умереть, тогда тебя заметят.
Прокурор в СИЗО принимает каждый второй понедельник месяца. За все время пребывания в тюрьме я не слышал, чтобы кто-то из заключенных попал к нему на прием. Я не стал исключением. Идет отсев. Прокуратура никем не контролируема. К тому, же срабатывает ведомственный иммунитет: прокуратура закрывает человека в СИЗО, и задача прокуратуры контролировать исполнение закона. Если «прошу записать на прием к прокурору» поступает из главного корпуса, где сидит лицо с четырьмя судимостями, возможно, его и допустят. Ну что он может спросить такого, на что прокурор затруднится ответить, не напрягаясь? А если работник СИЗО, сортирующий жалобы, знает, что идет конфликт, и понимает, о чем будет разговор, он просто не пропустит к прокурору такое заявление. Начальник СИЗО – милиционер, который подчиняется прокурору и боится его, потому что тот же прокурор будет, вдруг что, квалифицировать его действия, и он же будет санкционировать арест и поддерживать обвинение в суде. Такой вот широкопрофильный орган надзора.
- Профессор, ты влип в дерьмо, - припечатал меня Клещ, тот самый седой старик с теплой нары. – Я из Одессы, там такой же хлам.
Он вытянул ноги, размял.
- Болят родимые. Память о Воркуте. На лесоповал в самодельных чунях зимой гоняли, восемь километров тудой, восемь обратно. А всё ихний план выполнить, что до луны доплюнуть. За невыполнение загоняли в отстойник стоять на морозе до двух часов ночи, а в шесть утра опять круги наматывать. Ноги так и не просыхали до лета. Воры, если "торпеду" из Одессы запускают, и то ставят реальную задачу. Не требуют, к примеру, в течении часа завалить фуфлыжника, который на Багамах загорает. Думаешь, изменилось что? Не-а.
Клещ говорит негромко, рассудительно. Правильные вещи говорит. Голос у него спокойный и размеренный, как тихая речка в пролеске недалеко от Обуховки. Боюсь, что он замолчит, и подкидываю в костер валежник:
- А это что означает?
- Это? - Клещ шире отвернул ворот на своей груди, чтоб я получше мог разглядеть татуировку. - «Маяк свободы», чтоб от сук отличаться. У них роза на запястье. Я был правильным вором. На зону уходил один, никого не закладывал. Всю жизнь провел на зоне, «крыла» не надевал, не ссучился.
- "Крыла"?
- Повязка козлиная на рукав. Чтоб куму было видней, где свой, а где чужой. Такие дела. Вышел, посмотрел, какой тут у вас беспредел и решил обратно податься. Для души спокойнее. Сегодня я фактический прошляк, от дел отошел и скоро к богу, если примет.
- Что же в миру не так, если в тюрьме спокойнее? - Я устроился на Клещевой наре; он как будто не замечает моего маневра, говорит себе без эмоций такое, о чем впору кричать.
- Ты где такое видел, чтоб властью в стране воры заправляли? Были военные перевороты, но чтоб власть в стране воры держали!.. Щи отдельно, мухи отдельно - так всегда было. Воры стороной, по своим негосударственным законам жили себе, не тужили. Но чтобы в правительстве под крылышком президента воры сидели и державой управляли, такого дерьма не было в истории ни одного государства. Да, такие дела. Губернатор ваш дважды судимый бизнесмен двух слов не мог связать. Стал губернатором, работать над собой начал, научился кое-как речи говорить. Все одно интеллектуальной беседы с ним не получается. Мэр с сородичами развернулся привольно, чирикает по «ящику» про типа успехи, а сам клюет потихоньку от нефти, от газа, что ему мокрушник подкидывает. Всю родню обеспечил на век вперед. Президенту, хмырю вашему, держать дерьмо при власти выгодно. Такие дела.
Клещ прикрыл глаза и замолчал. Маргинал, волк-одиночка, президента отстраненно "вашим" называет, испачкаться не хочет. Я подождал, не решаясь его тревожить, укрыл одеялом и хотел идти на свою нару - договорим, когда проснется...
- Вот ты все шлешь заявы прокурору. В натуре, что ль, не видишь, что за политика наверху? А политика такая: не понимаем, у нас все правильно, это ты баран. Так-то. Безнадега. Береги нервы. Ты должен понимать, сам из ихних.
Нет, старик, не ставь нас на одну доску, разные мы. Хотя в чем-то ты прав, мудрец. Тошно мне от твоей правды.
- Я знаю, что меня слышат. А молчание – тоже ответ.
Клещ махнул рукой:
- Везде круговая порука, ворон ворону глаз не выклюет. Я сунулся было в одесский порт работать, думал встать на путь исправления, - он хмыкнул с издевкой. – Кудой там! Насмотрелся такого, чего не видел за всю свою длинную воровскую жизнь. Президент ваш тудой, как на работу является. Через одесский порт вся основная контрабанда проходит. Так он там на стреме стоит, чтоб свои же чего не умыкнули. Вот тут и пожалеешь про КГБ. Чисто державные воры при законе и власти. Прокуратуру вашу надо рубить под корень. Да и то поздно уже. Как ни стараются горе-законодатели урезать ей пайку, все одно заместо отрубленной клешни, другая вырастает. Думаешь, районные не знают, что творит генеральный, или что делает президент? Знают. Так никто ж не посмеет вякнуть. Застрелится… Хотя нет, стреляться из-за такого не будет, кишка тонка, до фени ему держава, промолчит.
Клещ опять затих. Через минуту послышалось мерное сопение - рассказчик выговорился и заснул.
Я устроился на своей половине нары, чтоб обдумать Клещеву речь. Моя половина - это сорок сантиметров в ширину. Я стал привыкать к таким удобствам, это все-таки лучше, чем сидеть на скамейке или стоять. Зимой в камерах холодно, батареи еле тлеют, а из щелей между одинарной оконной рамой и стеклом, которые как ни конопать, не заткнешь, ветер свистит, что твоя вьюга. Воздух в камерах согревается дыханием и теплом собственных зековских тел.
Щелкнул замок, два охранника волоком втащили в камеру Хмурого. Он без сознания. С тех пор как я поселился на больничной койке, этого зека спускают в карцер чуть ли не каждый день. Возвращают избитого, без сознания, волоком. Он не успевает оклематься, как на него с потолка обрушивается новое нарушение, и - карцер.
- А-ввот суки, - поморщился Фартовый, - опять хлоркой обливали. Я об нее уже а-ввсю глотку обкорябал.
- Кого обливали? - я тоже почувствовал резкий запах хлорки.
- А-тты думаешь, в "трюм" загрузили» и шабаш? Не-е-ет. А-ппросто сидеть - а-ккайфу никакого, а вот с хлоркой совсем другой коленкор. Ты не был там? А-ввот и храни Господь! Бетонный бункер два на два метра, без окон, без света – а-ммогила! Тебя туда загоняют и на пол ведро хлорки а-жжидкой, а-рразведенной - фьюу-у-и-ить! И ты там сидишь. Темень - глаз выколи. А-ддень сидишь, а-ддва сидишь, ну сколько дали, а-сстолько и сидишь. Шконка пристегнута к стене, на подъем поднимается, на отбой опускается, другой а-ммебели нету. Под задницей вместо стула а-ппол с хлоркой.
Интересно, какая температура воздуха зимой там в подвале, где карцер?
- А хлорка зачем?
- А-нну ты даешь! Чтоб прочувствовал, зачем же еще? Заодно а-ддыхалку чтоб прочистить. А Хмурого там еще и ОМОН а-ввоспитывает. Если на этажи эти хмыри заезжают а-рраз в неделю, то в подвале постоянно пасутся. Хмурый а-вв несознанке за убийство, а у ментов против него ничего нет, вот они его и убивают. Крутят а-ччерез матрас.
- Как это?
- Так это! Дают одну ночь переночевать на своем матрасе и опять в трюм а-ззагружают. Они бы его давно со всем дерьмом сожрали, да правила не позволяют накидывать а-нновый срок, когда еще старый не отмотал. Понятно?
- Понятно. Наказующий перст прокурора. На кого покажет, того и накажет.
Фартовый удивленно уставился на меня:
-А-Ппрофессор, а-тты не заболел? А-ддай а-ллоб а-ппощупаю.
Принесли передачу, сегодня праздник у Моти, тощего как жердь зека с хохолком волос на голове и колючими лисьими глазками. Среди продуктов, вываленных на стол, пластиковая пол-литровая бутылка подсолнечного масла. Кореец, на самом деле настоящий кореец, увидев ее, затрясся.
- Масло – Корейцу!
Получив бутылку, он жадно распечатал ее, выболтал содержимое в такую же пол-литровую кружку и махнул залпом все масло. Вот тут меня и вывернуло первый раз, я едва успел добежать до параши. Фартовый подождал, пока я умоюсь, и объяснил:
- Он сюда а-сслучайно попал. Иностранный горе-коммерсант не угодил а-ссборщикам налогов, они его и упекли за якобы нарушение а-тторговой а-ддеятельности. Он тут потихаря с ума сходит. Чё, не веришь?! Говорит, а-ппривык на свободе к жирной пище, а тут сам видишь, баланда какая худая. А-ввот он и двинулся. Все масло, что с воли заходит, а-ему отдаем. Да толку...
Продукты разложили на столе. Мотя пробовал «мойкой» нарезать хлеб, но крохотное лезвие, вынутое из бритвенного станка, скользило и вихлялось, как вокзальная девка. Психнув, бросил «мойку» на стол:
- Какая падла хлеборезку замылила?!
Я предложил:
- Сегодня на коридоре Добрый Степаныч дежурит, можно у него нож попросить, надо же еще сало порезать.
Добрый Степаныч, просовывая нож через кормушку, взмолился:
- Ты побыстрячку, сынок, потому если засекут, мне труба.
Нарезали хлеб, сало, соленые огурцы, разложили вареный картофель. Хмурый лежит на наре и после карцера не поднимается. Ему сделали бутерброд, налили в кружку кипятка и отнесли на нару.
Увлекшись едой, забыли про нож.
В это время нежданно-негаданно корпусной с бригадой, вооруженной молотками, вломились в камеру.
Шмон!
Всех выгнали в коридор, вывернули матрасы, молотками простучали решетки, струны на нарах, нет ли подпиленных. Проверили одноразовые пластмассовые станки для бритья, не вынуты ли оттуда лезвия. Обследовали все углы в поисках заточек, моек и других запрещенных рукотворных поделок.
Камерная братва ни жива, ни мертва: на столе на самом видном месте лежит нож Степаныча! Все, затаив дыхание, ждем, когда до него дойдет очередь. Потому что когда дойдет, даже представить страшно... Но Господь в этот день пожалел нас, бригада пронеслась смерчем и исчезла, не заметив ножа. Бывает, выпадает такое счастье, когда настроенный на определенные предметы надзирательский глаз, зашорен для восприятия иных предметов. Никому из них и в голову не могло прийти, что в камере, да еще на самом видном месте может мирно возлежать настоящий нож!
- Добрый Степаныч в продоле, наверное, поседел, - просипел Сучок севшим от страха голосом.
Не успели мы прийти в себя, как замок лязгнул опять. Вернулся подручный корпусного. Подошел к ближней наре, провел под ней рукой, демонстративно сдул с руки пыль.
- Кто дежурный?
Понятно. Вспомнили, что дежурит сегодня Хмурый. Пыль под нарами, как ни драй камеры, всегда есть, и это железный повод в любое время любого зека, на кого упадет блудливый глаз, определить в карцер.
- Загоруйко Матвей Иванович, - запоздало подхватывается Сучок, - 1970 года рождения, статья 143.
-А по графику?
Хмурый приподнялся на локте:
- Я…
- Отвечать по Уставу! – гаркнул охранник по-армейски.
- Это что-то изменит?
- Пять суток карцера! Ефрейтор!
Двое из охраны встали рядом с Хмурым. Тот, стиснув зубы, стащил себя с нары и поплелся, шатаясь, к двери. Последним удалился помощник корпусного.
- Етить вашу маму грубым образом! - выдохнул Сучок, оседая на скамью. – А ведь из больнички нельзя в карцер, я точно знаю.
Мотя злорадно ухмыльнулся, он недолюбливает Сучка:
- Пощупай штаны, небость, мокрые.
- А и мокрые, так что? – огрызнулся тот. – Я в мозгах у мента не ночую, какое у него в больной башке западло зреет, не знаю. Сегодня Хмурого в трюм опустили, завтра меня ни за хрен собачий загребут. Не-е, я завязал стоять вахту за него.
- Ах ты, мутота одеколонная! – Мотя потянулся через стол к Сучку с растопыренной пятерней, налаживаясь уместить в ней вражью харю: - Клещ, дай я его сделаю!
Сучок на всякий случай пригнулся:
- Ни кола, ни двора на воле, а от кого "кабанчика" получил? А? Клещ, спроси у него, спроси!
Мотя ринулся было в драку, но клещев "бык" осадил его.
- Ша! – сказал Клещ. – Моте не дергаться! А ты, Сучок, засохни. Будешь стоять вахту, как положено. Всех касается!
Через пять минут о происшествии было забыто, все наслаждались свежей едой, а Мотя рассказывал анекдот:
- Ну, короче, Сара готовит там что-то на кухне, а Аврам читает журнал "Здоровье": "Что творится! Что творится!" "Что, Аврамчик, творится?" "В мире тратят миллиарды долларов на силиконовые груди и виагру, а на Альцгеймера, как у твоего дяди Бени - гроши". "И что же это будет, Аврамчик?" "А будет, Сара, что через пятьдесят лет в мире будет полно старых кошёлок с сиськами и старых пердунов со стояком. И никто не вспомнит, что с этим делать!"
В нашей камере освободилось одно место, точнее, полместа рядом с Мотей. Хорь, который, казалось, блистал здоровьем, переехал на второй этаж к туберкулезникам. Через два дня место Хоря занял совсем молодой парнишка с гипсом на руке. Когда Клещ его разговорил, выяснилось, что это Вася, двадцати лет, в тюрьме первой ходкой за кражу. Сразу по прибытию бедолагу определили в «пресс-камеру», где сидят «капо» - осужденные, добровольно сотрудничающие с администрацией.
В СИЗО ничего не бывает случайно. Значит, так нужно было, чтоб Васю туда посадить. Значит, у кого-то из оперативных работников какого-нибудь отдела милиции имеется в производстве ряд нераскрытых преступлений по кражам, которые надо раскрыть. Путем довольно простых манипуляций, грубых психологических прокладок создается атмосфера в камере, когда человека просто вынуждают: парень, ты видишь, у нас в хате есть телевизор, ты понимаешь, что нам из-за этого каждый день руки-ноги выворачивают? Нужно, чтоб ты написал явку с повинной. Вчера написал Серега - у нас два дня телевизор стоит, сегодня твоя очередь, садись, пиши. Ничего не знаем, ты это сделал. Нет – твое дело, но виноватым все равно будешь ты.
Таким образом СИЗО помогает выполнять план по раскрытым преступлениям. У них добавки к премии нет, но существует связь с оперативниками-территориалами, они приезжают, общаются и таким образом «раскрывают» преступления. Никто из оперов давно уже не гуляет по земле и не расследует преступления, как это показывают в кино: пошел, пообщался с соседями, изучил следы преступления, подумал-повычислял, кто это мог сделать. Этого нет. Из СИЗО идет инициатива, «правда» и «раскрытие».
С Васей ссучившиеся перестарались, сломали ему руку. Администрация, опасаясь огласки, бросила его в больничку.
Вечером я, Клещ и Вася сидели за столом. Клещ рассказывал:
- Я жизнь на полосатой зоне коротал, в особняке. Как-то мне тюремное заключение как особо опасному прописали. Кинули в пресс-хату к сукам, восемь харь в хате и я. Загнали они меня в угол. Я по основной профессии карманник, щипач. Орудие труда всегда при мне, между пальцами зажато. Провел ладонью прессовщику по рылу, тот и залился кровью. Мочилово началось, набежали менты, разняли. Досталось мне тогда жестко. Такие дела. За ментовский беспредел ведь никто лямку не тянет, ответ держать не перед кем. Ментовский беспредел поощряется прокуратурой, они в одной упряжке, а президент ими понукает. А чтоб преданней в глаза заглядывали, руки им развязал. Центр тяжести переместился, теперь менты и прокуроры - первые в стране воры, а настоящие воры вроде как в бизнес подались и у власти стоят. Да и то пока президент налоговикам "фас!" не скомандует. В общем все перемешалось, конгломерат какой-то, трудно определить, кто тут менты, а кто воры. Такие дела.
Вася, раскрыв рот, восторженно впитывал каждое слово.
Я попробовал было настоять, чтоб писать заявление, налицо ведь состав преступления.
Но Клещ отрезал:
- Не надо. Если пацану руку сломали, а не душу, настоящим вором будет. А напишет жалобу, пойдет слава дурная, что и на своих накропать может.