4.
25 мая 2000 года.
Тюрьма начинается с ИВС - изолятора временного содержания – места, куда принимают задержанных. Три дня люди находятся здесь, потом их вывозят в следственный изолятор. Если бы даже по процессу не было трех дней временного содержания, то их надо было бы придумать как некий предбанник в ад.
В ИВС, как правило, очень редко, когда сидят долго одни и те же люди, а в камерах существуют уже установившиеся порядки. Это вокзал. Сегодня привезли, три дня прошло - вывезли, других завезли. В ИВС придерживаются правила не держать лиц, ранее судимых вместе с первоходками, содержать отдельно бывших работников милиции, малолеток, «опущенных». Но если камер не хватает, никто не заглядывает в анкету. Бывают казусы, когда в одной камере сидит пионер и напротив него человек в наколках, подтверждающих, как паспорт, его заслуги: количество куполов на его монастыре соответствует количеству отбытых лет, количество церквей - количеству судимостей.
Администрация ИВС к заключенным так и относится, как к лицам, которые только подозреваются в совершении преступления, и очень может быть, что они не окажутся здесь надолго, очень может быть. Земля круглая, мир тесен, судьба – злодейка, может, завтра случится поменяться местами.
Перед тем, как закрыть в камеру, меня обыскали. Изъяли все: часы, деньги, брючный ремень, шнурки от ботинок, носовой платок, сигареты.
В двухместной камере... Нет, это не камера. Это нечто вонючее, затхлое и мрачное. Могила! За спиной, как крышка гроба, грохнула дверь. Всё, запечатали и с радостными воплями закидали землей.
Я живой! Я живой, черт бы вас побрал!..
Меня начинает бить озноб. Натурально, бить. Внутри меня колотится сумасшедшая сила. Никогда не придавал значения этому выражению - "бьёт озноб", считал фигурой речи. Сейчас понял. Меня просто телепает на полную мощь. От страха. И от бессилия. При одной мысли, что я попал в абсурдную ситуацию, из которой нет выхода, и, более того, из которой нет никакой возможности искать какой-либо выход, я - на грани психоза.
Почему темно? Почему так темно в этом грёбаном склепе?!
Над дверью углубление в бетонной стене, загороженное металлической решеткой. Мерклая лампочка издыхает в этой щели. Есть еще окно, но свет через него не проникает совсем - оно заколочено ржавой жестью с пробитыми в ней дырками. Серые стены и такие же пол и потолок не прибавляют оптимизма. Все в этом погребе кем-то подогнано для того, чтобы напрочь выбить из «новосела» заблуждение в том, что он здесь чего-то стоит.
Расстелил матрас. Стою, смотрю на него в недоумении: как на это можно лечь или сесть? Странный предмет землистого цвета зловоняет и лоснится от грязи. Вата, или чем он там набит, свалялась в камни. Ни подушки, ни, тем более, белья.
- Не дрейфь, если хочешь. Это только в первый раз тошно.
Я не сразу заметил человека на соседней наре. Он полулежит на таком же гнилом матрасе, облокотившись о ребристую «шубу» стенки.
- В первый?
- Гы-гы! - Мой вопрос пропущен мимо ушей. Но оскал гостеприимный. – А вообще-то поначалу лучше спать на пустых «струнах», без клопятника. Ты вона из нежных, тебя клопы за одну ночь сожрут.
- Не много увидел за один раз?
- А что это у тебя за сверхувнизсмотрение? - вдруг обиделся сосед. - Я умный и наблюдательный, если хочешь.
Ну, насчет умный - это еще вопрос, а наблюдательный - точно, как объектив камеры слежения.
Я скатал матрас обратно, присел на два ближних металлических прута, из которых состоит нара. Нара! Это понятно? Не нары, а нара! Я так говорю! Нары были в прошлом, когда они были нарами, деревянным настилом! А сегодня - нара! Тюремная кровать. Так вот, про струны. Всего таких прутьев-струн, вбитых в толстые деревянные рамы, десять штук, расстояние между ними семь-восемь сантиметров. Спать на такой постели хотя бы и с “клопятником” - сомнительное удовольствие. О клопах я имею очень смутное представление, поэтому перспектива быть ими съеденным показалась мне метафорой. Чуть позже я пойму, как сильно заблуждался насчет этих вездесущих кровососущих.
Порылся в карманах - очень курить хочется. Вспомнил, что сигареты изъяли на входе.
- На, смольни.
Жадно докуриваю протянутый бычок.
- Тебя как звать?
- Олег. Савельев.
- Меня - Спортсмен. Димон, короче. По огонькам ходил. А ты?
- Тоже.
- Что тоже? Вор?! - Гоготнул Димон, но уже не так уверенно. – А чё я не слыхал? На каком районе чистил? Я - на "Тополях", а ты где?
Я не отвечаю, и с простоватой физиономии сползает нарочитая улыбка. Так-то лучше. Ты же не просто так сюда залетел, верно, птица Говорун?
- Давай так: ты мне не задаешь дурацких вопросов, а я тебе не даю таких же ответов. И не зли меня, я и так на нервах.
Хожу по камере. Три метра туда, три - обратно. Туда - обратно. Может, быстрее выдохнусь, и станет все равно, на какой подстилке провалиться в спасительный сон. Сколько времени я тут? Должно быть, уже полночь. Из своего угла, как сыч из дупла, наблюдает за моим марафоном Спортсмен. Я прилег на металлические прутья, но очень скоро поднялся, потому что железки врезаются и в тело, и в голову, которая и без того раскалывается с вечера.
Сижу, смотрю на обручальное кольцо на руке, единственную нить, соединяющую меня с тем миром, откуда я пришел. Чудесным образом кольцо не заметили при обыске. Как жена воспримет худую весть? Ей бы сейчас поберечься, не волноваться. Как всё не вовремя, как же это всё не вовремя! При неблагоприятном раскладе родившуюся без меня дочь - уже узнали, ходили на УЗИ и узнали, что дочка будет - смогу увидеть через несколько лет. В горле стоит комок и мешает дышать. При вдохе воздух свистит в лёгких так, что кажется, Дима-Спортсмен слышит.
Который раз гоняю в памяти прошедший день, пытаюсь связать из обрывков целое. Нет, не могу понять, где сбился, что сделал не так. Если исходить из того, что я все же не виновен, то скоро все выяснится, и меня отпустят. Так рассуждает дилетант, но такие рассуждения хоть греют душу надеждой. Если предъявить нечего, но задержали, значит, кому-то это нужно. Так думать не хочется, потому что в этом случае никто не дает гарантий. Жизнь - штука курьёзная до обидного.
О том, что наступило утро, можно догадаться по крикливым командам в коридоре и лязгу замков: заступает новая смена.
Есть хочу. Мне надо поесть, хоть что-нибудь кинуть в желудок, иначе ко всем "прелестям" прибавится еще и обострение язвы. Решил попросить кипятка и постучал в дверь. В открывшееся окошко охранник бросил «чё надо?» и исчез.
Прошло полчаса.
В углу у входа - туалет: углубление в полу с отверстием для стоков. Прямо над ним в стене выведено две трубы, одна для слива нечистот, другая - на десять сантиметров выше - для умывания. Все это никаким образом не отгорожено. Поискал кран, чтобы открыть воду, не нашел.
- Отодвинь парашу, если хочешь. Тама под ней вентиль есть. Специально для таких, как ты, тетёх придумали. Только закрути потом обратно, а то еще утопнем раньше времени, не успевши заработать на рай. - Это Спортсмен мстит мне за срыв агентурной деятельности.
На руке не то прыщи, не то аллергия какая высыпала. Чешется. От нервов, должно быть. Матушка моя учила слюной смазывать разные болячки мелкие. Зуд от комариного укуса слюна точно снимает, проверял.
- Ты это дело по-любому не расчесывай, а то тута приблуд для дезинфекции никаких,- советует Димон вполне добродушно. - Это тебя кровососы сегодня ночью ели. Вон тама обмылок я видел, помой руку, если хочешь. Уууу,.. - он поднял мой рукав повыше. - Да у тебя тута целая россыпь, гыгы. А-ну, скидай-ка робу.
Я повинуюсь, брезгливо встряхиваю рубаху, исследую на предмет клопов. Дело осложняется тем, что я никогда их не видел раньше, не знаю, как идентифицировать. Помню мою реакцию на бородатый анекдот: "Достали меня клопы в диване". "В чем проблема? Выбрось диван". "Три раза выбрасывал. Они его обратно приносят". Я силился представить, как могучие клопы тащат старый диван на пятый этаж.
Димон соскрёб с моей шеи пару насекомых, показывает мне два плоских красных шарика:
- Вот, присосались. Наелись, жирные. Вкусный ты, походу. Ну, спина-то у тебя чистая, робу и дальше не снимай, это защита. В штанах не чешется, гыгы?
Он раздавил клопов пальцами, измазавшись моей кровью. Оттянул на мне рубаху и вытер об нее руку.
Я смотрю, как на белой ткани остаются безобразные отметины и думаю, чтО я могу с учетом места и времени? Две секунды думаю, не больше. Вариантов три. Первый: отшутиться, сделать вид, что ничего такого не произошло. Второй: в грубой форме высказать недовольство. Третий: врезать.
Выбираю третий, хотя как человеку, в целом, миролюбивому мне ближе первый. Но я со вчерашнего дня псих, мне нужна разрядка, и я бью.
Спортсмен пропустил только первый удар, потому что не ожидал, а потом нокаутировал меня двумя ответными: один поддых, другой в голову.
Я падаю и успеваю осознать, что чувствую неимоверное облегчение.
Прихожу в себя на своей наре. Спортсмен сидит на своей, вытирает кровь с губы и... улыбается.
- Ну ты даешь, брателло. Взбеленился, я и моргнуть не успел, как огрёб почти что ни за что.
Моя попытка подняться отозвалась болью в затылке.
-Лежи, лежи. Ты башкой сильно шибанулся. Тута нельзя драться, понимаешь? Даже из-за клопов. Тем более, что они безвредные. Если ты тута ненадолго, то скоро и думать забудешь.
-А если надолго?
- Тогда сожрут, естессна. Ну, извини, селяви твоё такое.
Успокоил.
- Ты, наверное, не в курсе, тута имеется одна интересная камера... Постой, или она в СИЗО? Забыл. Ну, не важно. Или тута, или тама - точно есть. Короче, такая камера, в ней специально разводят клопов.
- Как это - специально? Как в инкубаторе, что ли?
- Гы-гы, типа того. Днем тама допросная. Эти ж твари только свежую кровь потребляют. А после допросов тама ее на целую клоповью дивизию. Плюс к тому, мебель вся деревянная. Надо ж им где-то жить, верно?.. А, ну-да, если допросная, то значит, в СИЗО... Ну так вот. Штрафников тама запирают на ночь. Или на две, ну как кому выпадет. Чтоб это зверье не жрало все тело, бедолаги изловчаются всю ночь стоять. Без сна, естессна. Тогда есть шанс потерять только ноги - за несколько ночей кряду обгладывают, паскуды, до самой кости.
-Ты же сказал, что они кровососущие, как они?..
-Ну, не знаю, не знаю. За что купил, за то и продаю.
Если у Димы, помимо прочего, была задача нагнать на меня страху, то ему это удалось.
Прошел час. Я отлежался и опять стучу в дверь попросить воды.
Процедура повторяется.
Спортсмен сжалился. Наверное, повлияло мое претерпевание от клопов.
- Чтоб открыть воду, - говорит он нарочито медленно и наставительно, - надо вертухаю дать сигарет. Чтоб получить кипятка, надо тоже дать сигарет. Валюта местная. Устойчивей доллара. Запоминай, если хочешь. Пригодится.
Он сделал хитрый жест, и в руке у него появилось несколько штук новеньких, непомятых сигарет:
- Держи, интеллигенция.
- Спасибо, но мне нечем...
- А вот эт как раз-тки успеется.
- Уверен?
- Прост-тки на все сто.
- Ты что-то знаешь?
Нет, так в лоб нельзя было, не ответит. Ну что, ну выскочило. Не каждый день на нару бросают, не привык. Спортсмен врастяжечку отворачивается к стене, как будто и не услышал мой вопрос. Сучий сын, ну почему ты такая сволочь?
Снова стучу в дверь. Правой рукой, на которой обручальное кольцо, протягиваю две сигареты и повторяю просьбу. На этот раз окошко раздумывало чуть дольше: спустя пару минут дверь с лязгом отвалилась, в камеру, махая дубинками, вломились четыре охранника. С криками «Все в коридор!» выгнали нас из камеры, поставили к стене на шпагат. Один схватил меня за правую руку, вывернул так, что я чуть не задохнулся от боли, сорвал кольцо.
- Где взял?
При всей трагичности ситуации мне стало смешно. Нет, ну не ё-моё "где взял", а? Бог послал!
За шутку приложили дубинкой по почкам и удалились.
- Всё, интеллигенция, пропало твое колечко, - "утешил" Спортсмен.
Время к обеду. Соседа по камере куда-то увели, и, хоть он и предрекал скорую встречу, больше я его никогда не видел. Открылось окошко-кормушка, охранник ткнул в него жестянку с едой, кусок черного хлеба, алюминиевую кружку и ложку, точнее, пол-ложки, ручка у нее отломлена из соображений безопасности, надо понимать. В посудине зеленоватая, непонятного свойства субстанция.
Помешал огрызком верхний слой, добраться до дна и увидеть, из чего состоит варево, не представилось возможным. На второе - овсяная каша. Утром тоже «подавали» овсянку. Съел хлеб, запил водой. Это всё, что худо-бедно не лезет обратно. Остальное не могу.
После обеда кормушка открылась, буркнула: «Посуду вернуть чистой» и захлопнулась, срыгнув «тарелки» обратно, я едва успел подставить руки. Не найдя, что с этим делать, вывалил содержимое в «унитаз».
Три ночи, проведенные в ИВС, я не спал.
5.
Спица пропала. Покатило выставил наблюдение за ее квартирой, но она там не появлялась. Разослал по райотделам оперативную информацию на нее и ждал, как зверь в засаде. Наконец, из Октябрьского на левом берегу Днепра поступило сообщение, что Синиченко видели в районе Набережного проспекта.
6.
Каждому, наверное, приходилось хотя бы раз в жизни испытать на себе давление обстоятельств, унижающих против всякой природы. Так не должно быть, а так есть. Нечто низкое и слабое по совершенному недоразумению берет над вами верх, наглостью своей лишая всякого самообладания и воли к сопротивлению. Травяная вонючка, каких множество, к примеру, в малиннике, сваливается вам на спину и отчаянно воняет. При всей брезгливости к божьей твари, посягнувшей на вашу свободу, ни стряхнуть, ибо цепкое, ни достать рукой. Пасоватая беспомощность.
В тот день, когда увозили Олега, к Анне зашла Вероника, судья, ее кабинет напротив. Как-то странно, боком протиснулась в полуоткрытую дверь. В глазах растерянность.
- Ань, ты знаешь, что Олега арестовали?
- Какого Олега? - не поняла Анна. Она была далека от мысли, что речь может идти... Такого еще на их памяти не бывало, чтоб вот так средь бела дня коллегу, с которым вот только что пили чай, обсуждали предстоящее дело,.. чтоб его... с показательной демонстративностью, чтоб попозорнее... Ведь так могут любого!..
Следом мешком ввалилась секретарь Люда. И все трое припали к окну.
За окном вполне мирная картина: синяя «Мазда» Олега, сам разговаривает с двумя прилично одетыми. Но вот он, что-то объясняя, повернулся к зданию суда, неуклюже поднял руку. Вместе с ней, пристегнутая наручниками, поднялась вторая. Приняли реальные очертания и другие детали: все двери машины распахнуты настежь, на заднем сиденье сидят еще двое в цивильном и переписывают номера долларовых банкнот; прохожие останавливаются поглазеть; чуть поодаль – оператор с кинокамерой и низкорослая корреспондентка с булыжником микрофона.
Анна метнулась к выходу. Вероника успела перехватить, толкнула на стулья у стенки:
- С ума сошла? Туда же хочешь?
Да-да... Нашарила телефонную трубку. Адвоката надо. Кого?.. Кого?..
- Анна Ивановна, - это голос Люды, - я уже вызвала адвоката.
- Кого?
- Он попросил Ольгу Борисову...
Да. Все мы божьи и в большинстве своем, к сожалению, твари, сказал кто-то умный.
7.
Спустя неделю, тема несостоявшегося висельника получила продолжение. Его и следовало ожидать, этого продолжения, и чем раньше, тем лучше. Возбудись они (прокуратура) на следующий день или хотя бы через день, это означало бы, скорее всего, что случай не так уж и из ряда вон, не интересный случай. Возмутятся, разве. А то и вовсе проигнорируют. Эта тактика известная. Но если после недельного забвения тема вновь всплыла, значит, обдумывали, готовились.
В обеденный перерыв к Анне зашла Татьяна Иванова.
За чашкой кофе выяснилось следующее.
Если судейские хотят жить дружно с прокурорскими, то Анне не стоит ставить под удар коллег судей. Прокуратура своих не сдает и будет вынуждена объявить войну всему судейскому корпусу, а что это означает, Анна, конечно, понимает, да? В общем, надо бы отменить постановление о служебном расследовании в тюрьме. А если оно еще не отписано, так это даже еще и лучше, можно просто сделать вид, что ни о каком постановлении вообще речи не было. Кому нужны лишние хлопоты?
- Судейская солидарность - это, конечно, довод. Но...
- Что?
- Ничего. Я, пожалуй, прекращу производство по делу. Как только адвокат приступит к работе.
- Это будет не скоро. Может, хотя бы на доследование вернешь нам?
- Значит, это вы его закрыли?
- Нет! Аня, у нас нет к Олегу вопросов, поверь. Это, скорей всего, СБУ.
- Тогда закончу и без него. На оправдательный приговор никто, кроме вас, не обидится. Но я отпишу его так, что вы сами не захотите протестовать.
- Издеваешься?
- Обговариваю условия моего, кхм... моей капитуляции. Передай Деревянко - это же он тебя прислал? - я отменю служебное расследование в обмен на его увольнение.
- Что-о-о-?! - Татьяна поперхнулась кофе. Анна протянула ей салфетку. – Я не поняла, Аня, а кто ты такая, чтобы обсуждать кадровые вопросы прокуратуры?
- Никто, - невостребованная салфетка вернулась в упаковку. - Как и вы для меня.
В этот момент в кабинет вступил председатель суда. Тёмен и суров, как грозовая туча.
- Татьяна, погуляй пять минут.
Проследил, чтобы за ней закрылась дверь, и двинулся к Анне:
- Полмесяца назад ты отменила решение горисполкома об оплате налога на землю. Почему я об этом узнал только сейчас? Почему не доложила? Я был у мэра, стоял перед ним, как школьник. Ты можешь работать, не создавая проблем?
- А что случилось?
Председатель окинул ее с ног до головы злобным взглядом.
- На днях получишь из горисполкома заявление о разъяснении своего решения. Переверни все законы, но найди основания изменить его.
- А что там не так-то?
- Анна!.. - Панасенко замахнулся погрозить пальцем: ты что, мол, придуриваешься, идиотку корчишь, но взял себя в руки: - Горисполком установил размер налога на землю ноль-четыре процента, не тебе его отменять.
- А кому же?! Другого порядка пока не предусмотрено... Извините... Степан Гаврилович, по закону размер налога один процент, а депутаты...
- Да ты знаешь, кто за этим стоит?!
- Ну,.. если есть такой закон, я, конечно, всё исправлю. Помогите только его найти.
Последняя, чрезвычайно доброжелательная фраза была призвана сгладить конфликт. Но Степан Гаврилович счёл ее издевательской, рассердился еще больше, бросил "мы к этой теме вернемся" и выбежал вон.
...К этой теме не вернулись. А двумя месяцами позже в руки Анны попала копия записки-рекомендации, подписанной начальником управления юстиции, где в мутных объяснениях горисполкому разрешалось не исполнять судебное решение о заниженном налоге. По всему, господа депутаты-землевладельцы подсуетились, больше некому...
Слепой дождик проплакался, оставив на окнах притворные слезы. Капли весело блестели на солнце.
Иванов "Форд" ждал под топольком.
Анна помахала ему: вижу, вижу. Иду...
8.
В машине ждал Иван, спортивный мужчина лет сорока. Стрижка ежиком, высокий лоб, тяжелый подбородок, сарказм в глазах. Анна, которой в жизни попадались попутчики, как правило, слабее ее, охотно подчинилась силе, отодвинув себя в ведомые в их тандеме.
В последний месяц что-то неуловимо опасное замешалось в отношения. Между ними образовалась дистанция, он пытался оторваться, а она - догнать. Ситуация ни догнать, ни оторваться.
Ужинали в ресторане на берегу Днепра. Солнце дремало над горизонтом. От воды тянуло вечерней прохладой. Пахло рыбой и костерком.
- Я хочу пить мартини вместе с тобой. Или давай закажем водку. Как раньше.
Он улыбнулся:
- Не капризничай. Я решил вести здоровый образ жизни, пью только минеральную воду.
- С каких пор?
- Две недели, как дал зарок.
- Шеф заинтересовался твоим делом.
- И?..
- Надо поскорей рассмотреть его.
- Ну так и?..
- Я переназначила на вторник. Зайди завтра за повестками, а то по почте не успеют дойти.
Они сидели друг против друга. Она крушила стену между ними, а он с терпеливой настойчивостью укладывал кирпичики обратно.
- Сядь рядом со мной.
- За столом принято сидеть напротив, чтобы видеть партнера.
- Кем принято? Когда? Я сяду рядом с тобой.
- Нет.
- Почему?
- Потому что я не смогу...
"...Видеть партнера". Ну врет же все! И улыбочка эта...
- Давай куда-нибудь поедем на пару дней.
- Куда?
- Все равно. На море.
- Поедем.
- Когда?
- Может быть, на следующей неделе.
«Это мы уже проходили, это нам уже обещали. Черт бы тебя побрал! Что ты скрываешь? Я же вижу, что что-то происходит. Может, другая женщина? Убейте меня, если я что-нибудь понимаю! Я с тобой с ума сойду, зарррраза!»
Вдруг он наклонился к ней, понизил голос:
-У меня никого нет кроме тебя и жены. Но ты свободна в своих поступках так же, как и она. Я не имею права держать ни тебя, ни ее.
Час от часу не легче. И что с этим делать? Она напрягала мозг, пытаясь разгадать ребус, а он уже переключился на соленый гриб, гоняя его вилкой по тарелке.
- Н-не понимаю…
- Каждый человек имеет право на свою личную жизнь.
«А-а-а. Ну-да, ну-да. Как государство на самоопределение».