"А ведь шинель-то моя! - сказал один из них громовым голосом, схвативши его за воротник" (Шинель, Н.В.Гоголь)
Хрум, хрум... – Слышите? - это Абрам Абрамович Башмачкинд грызёт сухарь. Он сидит в землянке на снарядном ящике, глаза у него закрыты. Наверху, над брёвнами наката, метёт метель. Абрам Абрамович вспоминает Машу, высокую некрасивую девушку, дочку советского писателя Гомберга.
Он зашёл к ним попрощаться, неловко топтался в дверях и вертел в руках запотевшие круглые очки. Маша сказала – Снимайте шинель, у вас пуговица скоро отвалится. – Абрам Абрамович снял шинель, и Маша унесла её в свою комнату, а они с Владимиром Германовичем пили на кухне чай из чашек с почти прозрачными стенками.
- Заснул, что ли? – подёргал Башмачкинда за плечо Нагаткин. – Давай бегом, Печёнкин зовёт. Капитан Печёнкин вызывал его к себе уже второй раз. Сначала он водкой дышал Башмачкинду в лицо, толкал Абрама Абрамовича в грудь и заговорщицки шептал на ухо разные слова, щекоча Башмачкинда роскошными будёновскими усами. Абрам Абрамович стоял, держал руки по швам и старался не рассмеяться. Сейчас Печёнкин молча достал из кобуры пистолет и зло посмотрел Башмачкинду в глаза.
Эта почти невероятная история случилась то ли на Волховском, то ли на Ленинградском фронте холодной зимой 43-го года. Батальон капитана Печёнкина третий день пытался с боем взять станцию Любица, из которой его выбили части дивизии СС «Мертвая голова». Печёнкина вызвали в штаб полка и грозились сорвать погоны. Приказ был простой – Взять назад! – Печёнкину дали неделю сроку. Теперь каждое утро вой миномётов будил окрестности, дрожала земля, и чёрные фигурки с криком – Ура-а-а! - катились вперёд к деревне. - Та-та-та-та! – стучал в ответ пулемёт, и фигурки откатывались назад, а некоторые так и оставались лежать в снегу тёмными холмиками, пока холодный северный ветер с печальным свистом не выравнивал поле. Капитан Печёнкин ругался матом, пил водку и просил подкрепления.
– Ну чё, Абрамыч, не сберёг шинель?! – заржали бойцы, когда Башмачкинд вошёл в землянку в овечьем полушубке капитана Печёнкина. – Идите на ***, ребята – интеллигентно сказал Абрам Абрамович, присаживаясь поближе к печке. Он сложил руки лодочкой, уткнул в них лицо и покачал большой головой из стороны в сторону. Абраму Абрамовичу стукнуло сорок, он был мудр и в данный момент печален. На фронт Башмачкинд попал по недоразумению. Так считала вся первая рота, упорно называя его без «д» - Башмачкин. Что думал по этому поводу рыжий мальчишка лейтенант Нагаткин, неизвестно, но случай с Башмачкиндом произвёл на него такое сильное впечатление, что материться он стал, как совершенный сапожник. Да и у кого, признайтесь честно, от этих дел не съехала бы крыша?
Сам Башмачкинд узнал о необыкновенных свойствах своей шинели три дня назад. Подгоняемый криком Нагаткина, с винтовкой наперевес он бежал к Любице и упал, отброшенный пулемётной пулей назад, и думал, что всё уже - умер. Полежав немножко убитым, он приподнялся на корточки и, сначала пополз, а потом побежал вместе со всеми назад и свалился в траншею прямо на лейтенанта, который очень удивился живому Башмачкинду. На следующий день Абрама Абрамовича убили уже два раза подряд, первый, когда он бежал к Любице, а второй, когда обратно. Теперь вся рота ходила вокруг Башмачкинда, его дёргали за руки, хлопали по плечам, предлагали махнуться, в шутку конечно, завидовали. Нагаткин лично исследовал шинель, но кроме одной неуставной пуговицы ничего странного не обнаружил. – Ни буя не понимаю! – весело сказал он, и сдвинув набекрень шапку, доложил капитану о происшествии. Абрам Абрамович был доставлен к Печёнкину. Печёнкин выгнал всех из блиндажа и расстрелял шинель Башмачкинда, которая действительно оказалась непробиваемой. После дополнительного тщательного обследования, Печёнкин потребовал шинель в обмен на «всё, что хочешь».
Теперь, в роскошном полушубке Печёнкина, Башмачкинд сидел, прислонившись к сырой стене, и думал – Как это всё случилось?
Они встретились в редакции «Огонька». Башмачкинд принёс статью о Гоголе и Владимир Германович Гомберг, разговорившись, пригласил его к себе в гости. Тогда Башмачкинд увидел Машу и сразу утонул в её огромных чёрных, с длиннющими ресницами, глазах. Маше тоже понравился странный смешной Абрам Абрамович. Гомберг снял с полки два томика «Мёртвых душ» и рассказал историю о перезахоронении Гоголя. Это было в 1931 году. Владимир Германович, присутствовавший на эксгумации, не удержался и вырезал из сюртука классика кусок ткани с пуговицей. Тканью он переплёл «Мёртвые души», а пуговицу подарил Маше. Башмачкинд ушёл от Гомбергов потрясённый рассказом Владимира Германовича и, конечно же, Машей, к которой потом не раз заходил в гости.
Башмачкинд вздохнул, выудил из кармана ватных штанов лист бумаги, послюнявив во рту карандаш, написал: «Здравствуйте, Маша! Я не смог выполнить данное Вам обещание. Простите меня». Он подумал, дописал ещё несколько строк и сложил листок треугольником.
На рассвете с криком – Ура-а-а! - батальон опять штурмовал Любицу. Абрам Абрамович бежал во второй цепи, тоже кричал – Ура-а-а! – сжимая в руках винтовку. От станции длинными очередями стал бить пулемёт и чёрные фонтанчики брызг рассыпались по белому полю. В первой цепи начали падать, вторая дрогнула. Абрам Абрамович, тяжело дыша, ткнулся лицом в землю. Рядом упал Нагаткин, но тут же заорал, озираясь вокруг – Чего легли! Вашу мать! Вперёд! – Он встал на колени, выстрелил вверх и побежал, загребая снег большими ногами. Башмачкинд бросился вслед за ним, задыхаясь и с хрипом втягивая в себя раздирающий горло воздух. Пули свистели вокруг Абрама Абрамовича, пытаясь попасть ему в грудь. Комья чёрной земли сыпались на него с неба, гарь забивала нос, грохот разрывов закладывал уши. Его обгоняли справа и слева, кто-то упал впереди него и Башмачкинд с трудом устоял на ногах, успев увернуться. Передняя цепь уже подступала к окраинам станции, стали видны заваленные сугробами низкие окна домов и частокол огородов. Из траншей выбегали немцы. – Давай, славяне! В бога, в душу, мать! – стонал капитан Печёнкин в шинели Абрама Абрамовича, стреляя в выкатившегося ему навстречу фрица. Башмачкинд вцепился глазами в спину Печёнкина и старался больше не выпускать её из вида. Он два раза упал, проваливаясь в воронки, вставал и снова бежал за своей шинелью, пока выскочивший откуда-то жирный немец не воткнул в него штык прямо под брезентовый ремень с медной пряжкой. Сразу стало вдруг тихо вокруг, и всё остановилось для Абрама Абрамовича. Он медленно сполз на колени, стал внимательно разглядывать свой живот, а потом завалился вбок с открытыми выпученными глазами.
К обеду Любица была наша. Батальон закреплялся на новых позициях. Командиры взводов опять ругались из-за жилья. Дымили походные кухни. Мёртвых пересчитали, раненых отправили в санбат. Башмачкинд пропал без вести. Как ни странно, но похоронная команда нашла только пробитый штык-ножом полушубок, в кармане которого лежало письмо, залитое кровью и круглые очки в железной оправе. Тело Башмачкинда исчезло в неизвестном направлении, как будто его и не было.
Письмо и очки Абрама Абрамовича достались лейтенанту Нагаткину. Несколько с трудом разобранных слов: "...сибо" и "за ...уговицу...", так возбудили его любопытство, что он решился поговорить с капитаном Печёнкиным. Хмурый Печёнкин послал его к чёрту, и вообще, был пьян беспробудно. Он играл на трофейном аккордеоне «О чем ты тоскуешь, товарищ моряк», а по ночам стрелял в небо трассирующими пулями. Шинель Абрама Абрамовича он не снимал даже в постели, а, просыпаясь, хлопал руками вокруг себя и, нащупав волшебное сукно, опять забывался коротким, беспокойным военным сном.
– Тук! Тук! Тук! – постучались в штабную дверь. – Кто? Кто там? – вскочил Печёнкин. – Чьи-то ноги прошлёпали по полу, скрипнула, открываясь, дверь. - Это Башмачкинд, товарищ капитан – испуганно сказал из темноты ординарец. – Вас требует – добавил он жалобно. - Совсем охренел! – заругался Печёнкин, взял кобуру и вышел на улицу. Он сделал несколько шагов, и снег захрустел у него под ногами. Луна освещала двор. Огромный мёртвый Башмачкинд висел в воздухе и, улыбаясь, смотрел на капитана. – Зачем ты украл мою шинель? – ласково спросил он и засмеялся совершенно дурным голосом. Печёнкин пытался вытащить из кобуры пистолет. – Не стреляй, Печёнкин, а то плохо будет – сказал Башмачкинд и погрозил ему пальцем. Печёнкин достал ТТ и несколько раз выстрелил в Башмачкинда. Башмачкинд печально вскрикнул и разлетелся на множество мелких шариков, которые, хихикая, как от щекотки, стали лопаться друг за другом.
Печёнкин вздрогнул, проснулся и, помотав головой, всхрапнул, как лошадь. – Гогель-могель! – выругался он. – Башмачкинда сюда из первой роты! – крикнул кому-то в угол. Ординарец вылетел из блиндажа, на ходу надевая шапку.
- Заснул, что ли? – подёргал Абрама Абрамовича за плечо лейтенант Нагаткин. – Давай бегом, Печёнкин зовёт.
Капитан Печёнкин вызывал его к себе уже второй раз.