Мне девяносто. В зеркале я вижу нежный абрис высохшего кузнечика. С удивлением всматриваюсь в свое (нет, не мое, не мое!) бесплотное отражение. Я проживаю день–миг и день-вечность. Обычное течение времени давно не существует.
Я – прогульщица. Ускользаю и исчезаю. Не догонишь меня, жизнь, не догонишь. И смерть меня – не догонишь. Имя мне – Ева. Какой-то код заложен и зашифрован в этом сочетании звуков. Имя обязывает. Я была и хитрой, и умной, и наивной, и глупой. Но жила не в том времени и не в той стране, и не с теми, с кем должно быть.
Ушли друзья и попутчики. А я – прогульщица. Дни мои легки и покойны. К счастью, прошлое – отпустила и простила, а будущее столь определённо, что не стоит о нём и думать. Моя отрешённость лишь в том, что веду долгий спор со своими подругами. Они вступают то – хором, то – соло. У каждой свой тембр и голос. Я говорю с ними вслух. Благо, что я одна и нет свидетелей естественного – для меня – пути между явью и сном.
День начался с ворчанья Катерины. Катька моя, Кэт, Кэтрин. Душа её мечется между тихим поместьем на берегу Сены и давно оставленным кленовым и прозрачным Златоустом. Не было ей в жизни покоя, вот и теперь приходит, поучает. Это она окрестила меня прогульщицей. Не могла простить легкой иронии по отношению к жизни. А сама жила в вечном несогласии между мечтой и прозой. Но мечта её была такой ощутимой и напористой, что просто взяла и сбылась. Однажды она объявила, что уезжает навсегда – в Париж. Она ждала. Сидела в своём музее, учила французский, читала Бодлера и Вийона. А потом приехал Жан. Именно в этот Богом забытый музей. Что ему там понадобилось? Увидел и оценил нашу Катрин. Влюбился с первого взгляда. Вот тогда она и сказала:
- Я всегда утверждала, что случайность – это проявление и дополнение необходимости.
Она не разменивалась на мелочи. Даже в пятьдесят, когда стали вокруг проявляться вдовцы, не отзывалась на предложения «сходить замуж». За глаза её звали «Наш экспонат», но по-тихому завидовали такой жизни. А тут – на тебе! Недаром сказано: «Ищите и обрящете». Жан - истинный француз: учтивый, слегка скуповатый, но благородный и породистый.
Я была у неё пятнадцать лет назад. Весной. Так похоже на наше Подмосковье. Только – покой во всём, его дает устойчивое благополучие и размеренная жизнь. Но теперь Катерина маялась печалью о покинутом музее, слякотном Златоусте и нашим душевным разговорам. Мы сидели в яблоневом белоцветье. Я нашла свой Эдем, всё замерло – в совершенстве и прелести. Катя перебирала струны гитары, проговаривала мое любимое:
"Птица-муха, птица муха любит птицу-мотылька.
У ней сердце бьётся глухо, да ещё дрожит слегка.
Птица – божия коровка, разноцветные крыла…"
Замолчала, тихо позвала:
- Ева, ау! Ты знаешь, что вспомнила? Рождественскую ёлку в детстве. Мне было лет пять, не больше. Утром встала – ёлка! Под самым потолком, возле макушки, новая игрушка – ангел: серебристый, с золотом. Достать его и потрогать – невозможно. Только смотреть. Сердце у меня обмирало, когда я представляла, что будут ёлку убирать и, наконец, я получу его в руки. И праздника почти не заметила, ну застил он мне весь белый свет.
А утром – проспала! Ёлку вынесли во двор, игрушки упаковали и спрятали. Но ты ведь знаешь, мои мечты имеют странное свойство – сбываться. Вся зарёванная я выбежала во двор, а там – ёлка на боку, а в ветках один-одинёшенек ангел запутался. Его не сняли, был он весь закапан свечным воском, позолота сошла местами, блестки осыпались…
- Подожди, я сейчас.
Она ушла в дом и вернулась со старой жестяной коробкой.
- Я не открывала её шестьдесят лет. Ведь не потерялась! Все пропало, а она цела!
- Откроем? –
я спросила почему-то шепотом.
- Я боюсь…
Мы, две древние тётушки, шептались над потемневшей от времени коробкой, и руки у нас дрожали.
- Боже мой! Не может быть!
На слое пожелтевшей, почти истлевшей ваты лежала чудной красоты игрушка. Действительно, слегка закапанная воском, чуть – по краю крылышек. Но тусклая позолота светилась, а серебряная труба в руках ангела была светлой и чистой .
- Так похоже всё это на мою жизнь… Счастье боялась выпустить на волю, всё маялась. Клянусь, теперь всё будет по-другому.
Катерина не знала тогда, что судьба отпустила ей всего полтора года. Но успела: объехала полсвета, написала хорошую книгу. Звонила часто, на её вечный вопрос о том, что делаю, я отвечала:
- Ты же знаешь: живу.
Бог всё-таки явил милость: я могу опять очаровываться людьми. Жаль, когда жизнь коротка, нет времени для мудрости и печали. Тот детский ангел мне ведь тоже открыл глаза. Если нет сил любить, то людей надо жалеть. Такая простая мысль.
Я беру гитару – последний подарок Катерины и шепчу себе и ей:
"Птица- муха, птица-муха молчалива и бледна.
И за что ей эта мука невозможная дана ?
…О, не трогайте знакомых, бойтесь ближних укорять!
Песнь из жизни насекомых – им-то нечего терять…"