Волшебное озеро

Александр Муленко
Дорогие читатели!
Однажды ночью на одном из литературных сайтов я увидел следующее объявление: «Сказки в детстве, надеюсь, читали все?.. Что?.. И теперь почитываете?.. Прекрасно! Значит, процесс возвращения в детство у вас пройдет безболезненно. Ноги на ширине плеч, глубокий вдох… и — участвуем в творческом конкурсе «Стань козленочком!»
Вспомните сказку «Братец Иванушка и сестрица Аленушка». Ваша задача — представить действия и слова Иванушки, только что напившегося водицы из пресловутого копытца, и развить эту тему. Не сомневаюсь в вашей фантазии!»
«Жили-были старик да старуха, у них была дочка Аленушка да сынок Иванушка. Старик со старухой умерли. Остались Аленушка да Иванушка одни-одинёшеньки».
Я напрягся и вспомнил, что Алёнушку утопили: но за что, и как её спасли — не приходило на ум. Отыскав эту сказку в сети Интернет — разочаровался. Купец влюбился в Алёнушку, женился на ней, а колдунья из зависти её утопила и, обернувшись Алёнушкой, стала купчихой (очень современно!). Хотела сожрать козлёночка. Чуткий малыш почувствовал подмену, убежал на озеро и заплакал: «Костры горят высокие, ножи точат булатные, хотят меня зарезати». Купец услышал эту песню, узнал про обман, спас Алёнушку, а злую колдунью привязал к лошадиному хвосту и пустил в чисто поле. От радости козлёнок трижды перекувыркнулся через голову, превратившись в мальчишку. Я представил себя козлёночком и написал несколько сказок о жизни моих современников. Вот они:

1. Легка на подъёме
Козы наши известные. Лучшие!
Начешет, бывало, бабушка пух, внуки озорничают. Хватают его, раздувают по комнате.
— Бабушка, а бабушка!
— Уймитесь, — умоляет она.
— Расскажи нам сказку...
— Какую вам, сказку?..
— Ту — самую непослушную сказку на белом свете.
— Про серенького козлёнка?
— Да... Про Иванушку и сестрицу.
Перебирая дрожащими пальцами комочки пуха, бабушка вытягивает из них ворсистую нитку и напевает.
 
Крутится, вертится веретено,
Тянет, потянет волшебную нить.
Месяц холодный косится в окно,
Ветру колючему хочется выть.
Чтобы не мёрзла моя детвора
Трётся о щётку коза-дереза...
Тёплые варежки и свитера
Дарит ребятам моя егоза

— Приезжали к нам люди заморские, умные люди, богатые люди. Купили они двух наших козочек и увезли их к себе в далёкую Францию. И кормили их там от пуза, и поили немало — пошло потомство. Добрые козлятушки уродились, любимые козлятушки, а вот когда их расчесали да постригли — тяжёлой стала шерсть!.. Соткали французы паутинку по-нашему — не вышла! Вернулись они обратно за советами: как надобно правильно прясть. Думали, что это мы тайну от них какую утаили. Только душа чиста! Секретов нет.
Бабушка взяла в руки волшебную шаль.
 — Легка на подъёме!.. Подкинешь её в синее небо и помчится паутинка, как облако, навстречу солнцу. Возьми-ка её, попробуй, погладь!.. Через обручальное колечко проходит: не рвётся, не мнётся, не тянется. И греет в самую стылую зиму... Климат у нас такой — повсюду сухо, морозно!.. Чудо-место для наших козочек!.. Там, в Европе, такого мороза нет.

2. Мамкина доля
«Жили-были старик да старуха, у них была дочка Алёнушка да сынок Иванушка. Старик со старухой умерли. Остались Алёнушка да Иванушка одни-одинешеньки...» (Русская народная сказка)

Папку Алёнушка запомнила мокрым с головы до ног. После работы, летом, седой металлург охорашивал землю за городом у реки, питающей чахлые степи.
Папка ворочал шланги. Подвязывал неокрепшие помидорные кустики к арматуре, воткнутой в землю для прочности, для опоры неокрепшим растениям, чтобы те не упали плодами в грязь в стремлении к свету. Направлял огуречные побеги вверх по верёвочке. Их волшебные листья переплетались в купол, сохраняя влагу на грядках почти полдня. Осенью собирал урожай и дарил его детям. Шла добрая жизнь.
Но дорвался до власти Кощей Незаменимый. От сытости ли, от жадности ли, а может быть от тщеславия зароились в парламенте думы о создании большого сказочного пространства. «Ого-го заживём!» — говорили кощеевы слуги и дрались молодецки во время дебатов для пущей аргументации «о-го-го». «Каждой Золушке будет по принцу», – кричали они на всё государство, вытирая из носа кровь.
Самый глубокий мыслитель встал у руля и деловито сплюнул не трижды в сторону. Помчалось его заклятие, как проклятие, по белому свету, выворачивая чулки у сограждан; сжигая их деньги, накопленные на старость на рынках да на базарах; обездоливая до смерти. «Это инфляция, — утверждали «парламентёры». — Это нормально. Выживает только сильнейший», — заканчивали они дебаты. Садоводческое товарищество стало обузой, взносы на его содержание выросли, огородное пугало рухнуло наземь, и бойкие чёрные птицы примчались на землю за урожаем, а следом за ними пришли охотники за металлом. Пропадали лопаты, грабли, ведра, гаечные ключи, железные трубы. Даже немногая проволока, поддерживающая ветхую старость нехитрых оград, исчезла бесследно. Испуганные люди попрятали уцелевшее добро по квартирам, однако охотники продолжали погромы. Они занялись разборкой электромашин.
Зимою папка столкнулся с ними. Он хотел остановить злодейство, но воры его избили. Папка лежал контуженый около порушенного электрохозяйства — в снегу, на морозе, где его нашла собака. Она завыла на всю округу о помощи, и люди откликнулись на этот безумный лай. Обморожения были сильные, почернели руки и ноги. Папка умер в больнице от заражения крови, а немилосердные злодеи исчезли — поди-ка, сыщи-ка ветра в поле. Уголовное дело по этому поводу и доныне маячит на полке в прокуратуре, ожидая окончания срока действия заклинаний правительства, чтобы отойти в историю криминалистики Волшебного королевства таинственно и законно.
 Маленький Иванушка папку почти не помнил. Когда того убили, он ещё не умел одеваться без помощи Алёнушки. Красный ящик стоял посередине горницы на стульях, в избушке было много гостей. Толкая Иванушку со всех сторон, они гудели и всхлипывали. Скрипела входная дверь. Знобило, дуло. Мальчишка хныкал со всеми вместе, жался к сестрёнке. Окончательно разревелся на кладбище, когда заколоченный ящик опустили в глубокую яму. Чёрная птица-галка села на крест, около которого стоял продрогший мальчишка, и закричала хрипло, громко, со знанием жизни: «Ка-арр!.. Ка-арр!». Стылые каменья гулко ударили по крышке гроба, бабы завыли, прощаясь с покойным.
— Кыш, отсюда! — молил Иванушка птицу, но та сидела, как памятник, невозмутимая, ленная, ожидая, когда разойдутся люди.
Дома Иванушке дали конфету. Страхи прошли, и сильно уставший за день похорон мальчонка уснул мгновенно, не слыша поминок.
 Мамка погибла иначе. Она работала крановщицей в горячем доменном цехе. Было шумно и пыльно. Лампочки едва освещали площадку, на которой стропальщики обвязывали груз. Мамка откинула переднее окошко до отказа вверх, чтобы лучше их видеть, прислушиваясь, какую команду подаст рабочий, когда произошла роковая авария домны. Высока была печь, горяча. Кипящий шлак прокатился по крану, как водопад, накрывая полцеха. Эта авария унесла жизни троих рабочих. Долго лежали они под капельницами в больнице — рваные настежь, липкие, страшные. Не спали врачи, колдуя, носились медсёстры, но ожоги не заживали, и жизни угасли. Сознание на минуту вернулось к мамке. Она увидела перед собой заплаканную Алёнушку и наказала ей беречь и растить Иванушку — любимого сына. Тому уже было пять лет.
Повзрослевший мальчишка повторно стоял у гроба на кладбище, вдыхая тяжёлые запахи смерти. Глядел на уснувшую навеки мамку и совсем не узнавал её — в бинтах, загримированную. Ожоги и боли изменили лик женщины, а когда по гробу безжалостно застучали тяжёлые молотки, мальчишка вдруг понял, что возврата из этой ямы нет.
«Мамка!» – заплакал он и кинулся к ней, прощаясь. И не сладки уже были поминальные конфеты, которыми потчевали его соседи.

3. Крекс, пекс, фекс
«Пошла Алёнушка на работу…» (Русская народная сказка)

Когда Алёнушке исполнилось восемнадцать, она пошла на мамкино место в горячий доменный цех. Спрятала косы, надела каску, и детство окончилось.
«Вира, Алёнушка, майна!», — кричали под краном люди, прыгал в высокой печи огонь, кружилась по цеху чёрная пыль, оседая на девичьи щёки, как макияж. Надо было растить Иванушку, лечить его и лелеять. После мамкиной смерти мальчишка стал заикаться.
Зарплату задерживали. Осиротевшие дети жили на «чулочные» деньги, полученные в наследство. Остановится, бывало, Иванушка около витрины с игрушками: гоночные машины, роботы, боевая зелёная Черепашка-ниндзя, — чего только нет! Сверкают глаза у мальчишки...
— Купи мне подарок! – попросит он у сестрицы.
— Дорого, братик! — ответит Алёнушка, погладит его, кручинясь. —Вот будут лишние деньги — куплю!
Все понимает мальчишка. Не канючит, не плачет, как иные детишки, только мечтает о празднике, в котором рядом игрушки.
Научила его сестрица читать и писать, но что ему грамота в шесть с половиной лет? Старый букварь у Иванушки стал машиной. Отвернётся Алёнушка в сторону и: «Пи-би-и-ип! Тра-та-та!..», — мчится книжка по дороге на кухню, петляя между столами и стульями.
— Не возьмут тебя в школу учиться!.. Ты озорник, – сокрушается девушка, отбирая учебник.
— Неп-пра-авда, Алёнушка, — заикается братец, — я уже взрослый… Я буду начальником, справедливым и честным.
Но на собеседовании с директором школы Иванушка провалился.
— Повторяй-ка за мной, — приказал ему дядька в галстуке и выпалил скоротечно:
— Ехал Грека через реку, видит Грека в реке рак, сунул Грека руку в реку, рак за руку Греку — цап!
Иванушка начал бойко, да запнулся на полдороге. Увяз в словах, словно машина в распутицу. Алёнушка шепчет ему подсказки. Но у мальчишки дрожит язык. Не может он вытолкнуть из себя мудрёную поговорку, а дядька его пытает, наворачивая за вопросом вопрос.
— Считать умеешь? Сколько будет пять плюс шесть?..
Глянул Иванушка бегло на пальчики рук под партой, загнул их, пересчитал: «Всего лишь десять». Поглядел он на ноги, а там — кроссовки. Не видно даже носочков. Закрыл глаза, пытаясь представить себя разутым — трудно (считал ведь и там, как на палочках – до двадцати). Дядька торопит: «Ну, ну, Иванушка?..  Соображаешь?..» И вдруг… озарило мальчишку, что на ногах у него тоже десять пальцев, как и на руках! Расправил ладошки, загнул мизинец — одиннадцать. А вот ответить не смог: «Оди-инн…», — и в слёзы!..
— Неправильно, — смеётся директор.
Сестрица за братца - горой! Рассказывает, что болен мальчишка, но в жизни не пропадёт. Да директор не прост, — ни к чему ему такая обуза в школе, тут нянька нужна!
— Надо бы ему к врачу, — говорит Алёнушке. — К логопеду! Или в подготовительную группу на для косноязычных и слабоумных — окрепнуть в науке!
Так и ушли они из школы, не солоно хлебавши.
Однажды во двор зашёл человек с большою сумкой и представился:
— Я — волшебник!
Сестрица была на работе, братец растерялся.
— Хочешь игрушку? — спросил гость и, увидев, как вспыхнули у мальчишки глазёнки, добавил. — Совершенно бесплатно!
— Так н-не быв-вает! — сказал Иванушка. — Я тебе н-не верю!
— Возьми же!.. Она твоя! Гуманитарная помощь.
Прохожий достал из сумки огромного плюшевого медведя и протянул его Иванушке.
— На-а!.. Это «Гламурная Сказка» проводит благотворительную акцию. Ты слышал про это общественное движение за облегчение жизни?
Иванушка осторожно принял у гостя предложенную игрушку. Да, он слышал про «Гламурную Сказку». Корреспонденты часто рассказывали о щедрости чародеев, имеющих власть и силу. Во время рекламы их заклинания превращали покошенные лачуги во дворцы, едва произносилось волшебное слово — ипотека. Молодцеватые скалолазы покоряли вершины, надкусив шоколад. Миротворцы срезали горы огнём, и злые волшебники, проживавшие в них доселе, лежали ниц на земле, лишённые яда. На запястьях у них сверкали стальные наручники. «Сказка» побеждала везде. Жизнерадостные герои спорта стояли на пьедесталах почёта, целуя медали, отлитые из чистого золота. Стенали народные артисты, прославляя «Сказку» концертами. Счастье било ключом изо всех информационных каналов.
— И ещё, если хочешь, я подарю тебе машину.
Заворожённый мальчишка увидел, как из сумки на свет появилась пожарная машина. Сестрица никогда не разрешала ему подолгу стоять около этой машины в «Детском отделе игрушек» в страхе, что ребёнок расплачется от бессилия когда-либо её потрогать. Как-то она нашла его там и отдёрнула от прилавка, отчитывая за ротозейство. Пожарная машина стоила половину её зарплаты.
— Ты меня не жалеешь! — говорила она Иванушке по дороге домой. —Ни шагу на улицу!
Чудо-волшебник достал из баула большого робота-терминатора и боевую Черепашку-ниндзя —мечты любого мальчишки.
 — Мы думаем о вас, — объяснил он Иванушке свою щедрость. — В ближайшие выходные на нашем рынке будет большая распродажа игрушек по сниженным ценам. Ты передай об этом другим мальчишкам!
Но братец испугался подарков. Сестрица ему внушила, что чудес на свете нет, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, и строго-настрого пресекала все разговоры братца на эту тему.
— Я очень боюсь сестрицу, — признался Иванушка. — Эти игрушки мои? — он вопросительно поглядел на гостя. – Алёнушка будет меня ругать.
—Да ты не бойся!.. — успокоил прохожий.
Он расспросил, где и кем работает его суровая сестрица, восхитился Алёнушкой: «Да-а!.. Геройская девушка!», а когда узнал, что Иванушку не взяли учиться в школу, огорчился, но тут же обрадовался, когда мальчонка рассказал ему, как здорово сложил под столом на пальцах две цифры: пять и шесть и возмутился принципиальностью директора: «Ишь ты, какой он несговорчивый оказался!». Видя, что ребёнок растаял, добавил:
— Ты знаешь, малыш?.. Я могу тебе помочь перестать заикаться! Тебя завтра же примут учиться в школу!
— Помоги! — закричал Иванушка. — Ты же волшебник!
— Но это за деньги.
Он очень долго искал в своей походной сумке лекарство от заикания. Доставал из неё и складывал на лавочку какие-то коробочки, открывал их поочерёдно, вздыхая: «Кажется, потерял!..», пообещал Иванушке «зайти на днях», мол, «запамятовал где оно…». Но когда увидел отчаянье в глазах у мальчишки, прозрел и нашёл искомое лекарство. Маленькая бутылочка лежала в кармане пальто.
— Да вот же она!
 «Волшебное озеро» мерцало на этикетке.
— Да, да, мой мальчик!.. – сказал волшебник. — Эта та самая живая вода из сказки, которая врачует все раны. Ты не смотри, что мала бутылочка, — он поглядел на часы и добавил: — только сегодня в пять вечера и не ранее, и не позже свершится чудо! Выпьешь её до дна, и ты здоров! Но я не знаю, хватит ли у тебя денег, чтобы её купить?..
Волшебник огорчённо вздохнул.
— Все продавцы на белом свете говорят, что их товар очень недорог, а я, вот, не умею лгать покупателям! Бутылочка стоит... — задумался продавец.
Слёзы на щеках у Иванушки высохли. Он с нескрываемой надеждой заглядывал в глаза волшебнику и молил его:
— Сколько?
Тот и в самом деле назвал огромную цену. Мальчишка знал, где сестрица хранила деньги. Но волшебник просил за лекарство больше, чем у них оставалось на жизнь.
— У нас очень мало денег, — признался малыш.
— Хорошо, хорошо, я всё понимаю, — сказал волшебник. - Вы очень бедны! Я уступаю тебе это лекарство за полцены. Только вот пожарную машину и робота-терминатора я заберу обратно.
— Да, да! — согласился Иванушка. — И Черепашку, и Мишку! Если меня возьмут учиться в школу, то зачем мне игрушки? Я стану взрослым!..
Он вынес волшебнику последние деньги и забрал у него бутылочку.
— Крекс, пекс, фекс! — попрощался волшебник и исчез навсегда.

4. Сестрицыно сердце
«Не послушался Иванушка и напился из козьего копытца. Напился и стал козлёночком...»

Пришла сестрица Алёнушка вечером с работы. Принесла она Иванушке молока и булочку с маком.
— Ау, Иванушка!
Но тихо в доме, нехорошо.
— Ты где, Иванушка?
Думает Алёнушка, что он спрятался от неё, играясь. Такое бывало часто, но тревожно сестрице. На полу на кухне валяется маленькая пустая бутылочка с мерцающей голограммой «Волшебное озеро». Не было в доме этой бутылочки.
Алёнушка осторожно заходит в горницу, зажигает в избушке свет, но и там никого — запропастился мальчишка. Присела на корточки и слышит: под койкой шевелится кто-то.
— Иванушка! — кличет сестрица. — Ты непослушный ребёнок!
Заглядывает под койку, а там козлёночек серый лежит. Собрался в комочек и дышит испугано. Алёнушке стало страшно. Как он туда попал, и где Иванушка? «Не иначе, перепугался мальчишка и убежал от этого козлёночка к соседям, а раз так», — взяла она в руки швабру и тычет её козлёночка в бок: «Кыш отсюда!..». Тот выскочил из-под кровати: «Мме-ке-ке-ке-ке!» и пулей помчался в другую комнату, забился под письменный стол, ждёт Алёнушку в надежде удрать обратно под койку — боится сестрицу, что огреет она его тяжёлой шваброй по голове и выгонит из избушки на холод — прочь. Карандаши на столе подпрыгивают, стучат, — дрожит козлёночек.
— Ты откуда взялся? — спрашивает у него Алёнушка. — Где мой братец?
— Это йя-а! — отвечает козлёнок. — Ты не трогай меня, сестрица, не бей меня шваброй! На улице тьма стоит тьмущая, тьма холодная! Ветер дует!.. Мме-ке-ке-ке-ке!
— Иди ко мне!
—Я бой-юсь!..
Видит Алёнушка — дело плохо. Что это с братцем? Серый, нечёсаный, грязный козлёночек — разве такой был Иванушка утром? Жухлые осенние листья да репейники выглядывают из-под взъерошенной шерсти. Только глаза его добрые не изменились. Светятся они болью кромешной, как на кладбище во время мамкиных похорон.
Чешет Алёнушка братика щёткой. Охорашивает козлёнка, пытает Иванушку: что случилось и как? Тот тихо сопит, оправдываясь, и рассказывает о том, какие чудесные игрушки дарил ему волшебник.
— Но я, Алёнушка, не взял этих самых игрушек, я в школу хочу, сестрица! Обманул меня дядька!.. Не волшебная это водица…
— Не видать тебе школы, — сокрушается девушка. — Горе ты луковое… Не вырастешь ты начальником никогда.
Дала она ему булочку с маком — съел Иванушка, запил молочком из блюдечка.
— Ты же не бросишь меня, сестрица?.. Я буду работать, раз так получилось…
Прижала она его к себе порывисто, крепко. Слышит Иванушка — горюет Алёнушка, шибко бьётся сестрицыно сердце.
- Тук-тук-тук, тук-тук-тук!..
- Мме-ке-ке-ке-ке!.. — трепещет козлёночек. 

На меня не надо злиться.
Я не бесполезный.
Ты чеши меня сестрица
Щёткою железной.

Ты вяжи, вяжи на спицах
Ласковое солнышко,
Будешь в чудо-рукавицах,
Милая Алёнушка…

У тебя в избушке чистой,
Мне не холодно зимой.
Я — Иванушка пушистый,
Я — козлёнок шерстяной…

5. Сладкая кочерыжка
«…козленочек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой». (Русская народная сказка)

Скоро Иванушка привык к тому, что он козлёнок. Промчится над миром сырой осенний ветер, закружит листочки. Иванушка тут как тут: кувыркается, играет в пятнашки — всё выше его прыжки, сильнее ножки. Бегает к ручью смотреться, не стал ли обратно мальчиком.
— Алёнушка! — пытает сестрицу. — Почему я ещё не мальчик?
— Ты мало тренируешься!
 Сестрица печалится… Не может она развеять его надежды на чудо. Как объяснить Иванушке, что сказки придуманы от бессилия, что слащавая ложь — нестойкий антибиотик от правды жестокой, как зеркало?..
Пришла она на приём в милицию и рассказала про человека, обманувшего братца.
— Я шороху наведу в посёлке, — обнадёжил её инспектор, — но не сегодня… Это дело-призрак.
Он долго рассматривал в лупу бутылочку из-под волшебной воды, что-то искал в ней, рассчитывал, прикидывал к носу горлышко, нюхал, записывая в тетрадку результаты осмотра.
— Боюсь, что подделка!
Инспектор выдавил в пробирку немногие капли жидкости из бутылочки и попрощался с Алёнушкой:
 — Здесь нужен специалист.
Эксперты исследовали воду в лаборатории. Пришёл ответ, что она не содержит в себе волшебных ингредиентов, перечисленных на этикетке. В возбуждении уголовного дела отказали за неимением злого умысла со стороны неизвестного продавца. «В случае несогласия с данным решением, Вы, Алёнушка, вправе его обжаловать прокурору или в суд», — было написано в заключении милицейских лаборантов, и упрямая мученица встала на путь хождения по инстанциям.
В прокуратуре знали более, чем в милиции. Взятая из Волшебного озера, водица хранилась в тайных резервуарах Центрального Замка. Её единственным хозяином был Кощей Незаменимый — выбранный народом на долголетие колдун от партии власти. Живая Вода поставлялась в иные страны, иным президентам и дарила им власть над людьми, несмотря на результаты голосований. Она исчезала за «бугром» безвозвратно вместе с деньгами, вырученными от продажи.
Что это было: теракт или недоразумение — неизвестно, но однажды в одном из резервуаров Замка Вода прокисла, и лучшие чародеи парламента в один голос заверещали о высокой смертности их сограждан, гадая: как тут быть. Цифры пестрели ужасные. Ни одна война, ни один мор во времена докощеевых репрессий не уносил столько жизней, сколько новая экономическая доктрина волшебников. Вот и порешили они всю воду из того резервуара отдать народу, как благо, чуть-чуть разбавив её концентратом лимонного сока. Кишела реклама, внушая обездоленным людям о высоких целебных свойствах напитка, стимулирующего рождаемость, понижающего давление у гипертоников, возвращающего суставам былую подвижность. И право дело, купленная больными в аптеке водица немного лечила, но были подделки. Иванушку обманул волшебник, не имеющий лицензии на торговлю медицинскими препаратами.
Ответ из прокуратуры был более жестоким, чем из милиции: «В настоящее время в нашем законодательстве не существует статьи, запрещающей превращение людей в животных путём волшебства или заклинаний. В связи с тем, что сестрице Алёнушке неоднократно давались исчерпывающие ответы на все её вопросы, дальнейшую переписку считаю нецелесообразной».
Капуста была хороша. Будучи мальчишкой, Иванушка не понимал её вкуса. Только козлёночком он узнал неповторимую свежесть капустных листьев, их сочную силу и сладость. Умиляющий хруст за ушами оказался мелодией, а время принятия пищи — праздником.
Сестрица старается. Шинкует капусту. Прячет её по банкам, а Иванушка под ногами путается, мешает работать. Подаёт она ему кочерыжку, тверда кочерыжка.
— Не хочу кочерыжку…
— Какой привередливый мальчик.
— Дай мне листочек! — выпрашивает он у Алёнушки.
— Не-ет, Иванушка!.. Зима будет длинная-предлинная, а что мы с тобою кушать будем, когда наступит холод?.. Денежек нет!
Скажет и глянет на братца. Да и не рада уже, что неосторожно напомнила ему о несчастье. Оторвёт листочек:
— Покушай братик! — повинится и погладит козлёнка.
Тот не отказывается, но уже не резвится как прежде, горюет…
В посёлке шабашили два халтурщика Семён и Микола — известные забулдыги. Они возводили свежие белокаменные палаты Василисе Премудрой, которая много лет верховодила в сельсовете, охмуряя сограждан своей деловитостью и умом. Её волшебные деньги крутились в торговле, давая значительные доходы, однако с рабочими Василиса Кощеевна рассчитывалась только товаром: картошки подкинет, морковки, свёклы — «что подешевле», поила их водкой и угощала борщом «в счёт будущей зарплаты» — загоняла в долги, но гуманно, а не измором, как батюшка Кощей. Однажды в субботу она привезла в награду капусту и отпустила горе-умельцев «на вихадной». Выпили работяги водочки на объекте, раздели кочан, закусили, занюхали, захмелели и… стали добрыми. Недоеденную капусту вести домой в кармане стыдно, а выкинуть жалко — всё же зарплата. Видят они — Иванушка недалече.
— Иди-ка сюда, Козёл!.. Третьим будешь!
Козлёночек увидел капусту и ослеп. Тянется к ней, облизываясь. Трясёт бородкой.
— Мме-ке-ке-ке-ке!..
— Да ты ешь, не стесняйся, — глумятся работяги. Каждый из них себя меценатом чувствует: «Иш-шь ты, какой ленивый Козлище!» Гладят Иванушку между рожками, поучают: как надо на свете жить и работать — пророчат ему печали, а тот наелся от пуза и счастлив. 
— Можно я ещё приду в гости? — спрашивает у рабочих. — Сестрица на мне экономит.
— А как же!.. — смеются шабашники. — Мы-то тебя накормим.
— Спасибо! — сказал Иванушка и умчался играть в чехарду. Два недоеденных им листочка капусты и кочерыжка остались лежать назавтра посередине двора волшебницы Василисы.
— Ты говорящего козлёнка видел? — спросил Микола у друга.
— Нет, ни разу не видел, - ответил ему Семён. — Не бывает на свете таких козлят.
— А кто же тогда капусту съел? А-а?
Он показал на обглоданную Иванушкой кочерыжку.
— И в самом деле? — удивился приятель.
— Говорящий козлёнок!.. Вот кто! — нравоучительно подытожил Микола. Они разъехались по домам и ушли в запой на неопределённое время.
Белокаменные палаты нуждались в защите от населения. Поздно вечером молодуха-волшебница привела на подворье собаку, окончившую курсы специальной дрессировки животных по антикризисной программе президента Кощея. На экзамене волкодав-трёхлетка задержал в подвале бомжа, и чуть было не перегрыз ему горло. Их разняли кинологи, применяя электрошок. Аттестованного Полкана направили на службу в самый лакомый сектор экономики — торговлю, и Василиса Премудрая наказала ему стеречь добро на подворье до выхода из запоя её рабочих.
Ночью пришла зима. Белый пушистый снег облепил посёлок со всех сторон, скрывая стылые травы и грязь. Радостно было Иванушке бодаться со снежной бабой во дворе поселковой школы, в награду ему досталась морковка. Но прозвенел звонок с урока на перемену, и снежки, предназначенные учениками для игры, полетели в козлёнка. Мальчишки бежали за ним, ругаясь как взрослые, по школьному парку и далее, но Иванушке удалось удрать от них в гору, где он вчера резвился, играя с осенними листьями. Он вспомнил про кочерыжку, ткнул рожками дверцу, ведущую на двор волшебницы Василисы, и поздоровался.
— Мме-ке-ке-ке-ке!.. Это йя-а — Иванушка!..
Вырыл из-под снега вчерашнюю кочерыжку, как вдруг!.. Слышит — рычание за спиной. Оглянулся назад и видит — стоит большой волкодав милицейской комплекции и изучает его сердито. 
Иванушка к нему рожками повернулся и заупрямился:
— Это моя кочерыжка!
Но у Полкана — иное мнение. Понял козлёночек, что «попал он конкретно». Беда приключилась нешуточная. Оскалив до блеска зубы, Полкан наступает, норовит укусить, метит в шею. Алёнушки рядом нет. Надо бежать. Оставил Иванушка кочерыжку в покое и прыг на стройку. Повсюду мусор: загаженные раствором ящики, доски, разбитые кирпичи, стальные канаты… Клетушки, пустые комнаты, тяжёлые подмости для работы на высоте — чёрт ногу сломает! Да не Иванушка!.. Залетел он по лестничному маршу на самый верхний этаж, оглянулся. Полкан догоняет!.. Пена из пасти на лестницу капает, стынет на марше. Лай его страшен.
 Одна незаконченная строителями кирпичная стенка вела на крышу. Козлёночек прыг и поднялся наверх по убегающей штрабе, а дальше — дороги нет! Снег повалил огромными хлопьями — кружится, застилает глаза, пугает метелью, но Иванушке хоть бы хны!.. Полкан свои лапы на стену задрал и рычит, заглядывая на крышу: «Где Иванушка?», — боязно стало. Поерзал немного по кладке да успокоился. Лёг у стенки и думает, что замёрзнет Иванушка скоро, опустится вниз погреться. А куда, мол, ему деваться от ветра? Надо будет содрать с него три шкуры.
Умный Полкан, ученый, грамотная собака, но и козлёночек не лыком шит, своя рубашка ближе к телу! Через дорогу от дома волшебницы Василисы, четыре метра с гаком, стоял гараж. Собрался Иванушка в пружину, разжался и перелетел эту дорогу, как ветер, а далее — дело техники: соскочил на штабель с дровами да покатился на землю прямо к крылечку, где была кочерыжка, хвать её зубами и прочь со двора. Видит Полкан — исчез козлёнок. Покрутился немного по дому, обнюхивая клетушки, потом пометил подворье — нет Иванушки, нет кочерыжки… И завыл удручённый от горя в оправдание честной службы волшебнице и Кощею. Так и остался с носом… Мме-ке-ке-ке-ке…

6. Не всегда коту масленица
Серого полосатого кота звали как человека — Муртоз Васильевич Мурзакаев. Но не потому что он появился на свете мальчиком и был впоследствии заколдован, как Иванушка, неизвестными шарлатанами. Кота, попробуй-ка, обмани, надуй — не получится. Он сам кого угодно успешно одурачит. Законно рождённый животным, Мурзакаев генетически являлся более древним нежели любой из приматов и никогда не существовал в человеческом обличии. Он проживал в подвале здания администрации Волшебного рынка, зная про торговлю в городе Колчеданове от первых лиц. Кот посещал их кабинеты в качестве нахлебника. Впрочем, праздников у Муртоза было мало.
В главном крыле учреждения заседала дирекция рынка, с торца дежурил участковый инспектор. Все окна, двери в его конторе были зарешёченные и занавешенные. Они имели стальные ставни, замки, засовы. Как усиление государственности, в дальнем милицейском углу находилась большая волшебная клетка для содержания в ней людей, не любивших правопорядок. Снаружи по периметру здания непразднично болтались флаги Сказочной державы.
Около главного подъезда на вертикальной оси крутился и скрипел большой рекламный балаган. Его вращали три худосочные лошадки с завязанными от света глазами. Словно бегущая строка, в ногу со временем, в верхней части балагана, мелькало напоминание о главном: «Заплати за эту крышу, если хочешь колдовать». Тут же находился памятный столб с прибитыми к нему географическими табличками: «Страсбург — 3877 км; Гаага — 3641 километр, Великая сыть (столица родины) — 1702 км; областной Ковылин-город — 261км; Аккермановка — 2 км 400 м, скотомогильник (опарыши) — 128 шагов». Дорогу в заморские города указали из уважения к международному праву, заклинаний которого, однако, никто не боялся. Страсбург, Гаага, Нюрнберг находились очень далеко и были нисколько не страшны вершителям худа, торжествующего под боком. Другие заказаные дороги были короче, но опасней. Интеграция любого кота или иных животных в скотомогильник стала реальностью нынешней демократии.
Была зима. Муртоз Васильевич Мурзакаев сидел на тёплом люке, под которым журчала канализация. Кот, отворачиваясь от ветра, вылизывал себе передние лапки, и когда они нагревались от его горячего дыхания, грел ими свой маленький голый нос. Чихал от ветра.
Пришли факиры. Они открыли небольшую торговую палатку. Внутри неё висели товары для рыбалки: удочки, спиннинги, сачки, наборы снастей. Снаружи этой палатки громоздился великий ценник волшебных манипуляций. Словно на меловой доске, на чёрном щите белело: «Живые опарыши. Такса. Недорого». Написано было неграмотно, но крупно и доступно для понимания ротозеев.
«Съем на глазах:
— немытого чирвяка — 1 сказочный дирхам,
— 10 немытых чирвяков — 5 сказочных дирхамов,
— съем по частям жывую лягушку — 15 сказочных дирхамов,
— проглочу жывую рептилию, не отрыгну — 100 сказочных дирхамов,
— сколько угодно ем опарышей с хлебом — цена договорная».
Рядом стояли две банки: полулитровая с головастиками и трёхлитровая, в которой томилась гадюка в ожидании последней минуты своей жизни
Первый факир снял цилиндр и взялся за обычное рабочее колдовство, доставая из карманов поочередно горстями на свет то опарышей, то червей, то головастиков. Он их раскладывал отдельными кучками по разные стороны лотка.
Рядом остановились двое забулдыг.
— Давай-ка посмотрим на что горазд энтот самый волшебник, — предложил первый из них, разглядывая рекламу.
— Давай посмотрим на что он горазд, — согласился второй.
Он достал из кармана немногую последнюю мелочь, погремел ею для приличия и протянул первому забулдыге. Вместе они собрали четыре дирхама.
— Однако всё-таки не хватает на десять червяков.
— Печально.
Ещё один подошедший к ним ротозей добавил недостающий дирхам, но усомнился, кивая на факира:
— А вдруг он отравится?..
Первый из ротозеев, улыбаясь, ответил:
— Нет, не отравится. Ты, вот, увидишь, мать его, съест, всех червяков до единого.
Он передал собранные деньги факиру.
— Давай-ка, браток, без обмана — скушай десяток дождевых…
Факир аккуратно, по очереди, словно спагетти, проглотил немытых червей. Чавкая, он похвастался:
— Смак…
Довольные зрители захлопали в ладоши.
— Вот это номер!
— А ты змею вот так же проглотишь?
— Запросто! — обнадёжил факир.
— Как шпагу?..
— Так точно!..
— И не подавишься?
— Нет… не подавлюсь… Чётко дозированное зелье и прекрасное пищеварение — залог успеха едока. Проглочу любую змею, как питон крокодила. Ни разу не отрыгну…
— А самого крокодила сожрёшь или как?
— Безо всяких проблем… И крокодила, и восьминога, и даже питона проглочу, пущай он только немного подрастёт.
Поедатель червей показал на гадюку, живущую в банке. Ротозеи расхохотались.
— А почему бы ему не съесть питона? Съест, — согласился главный зевака, обращаясь к друзьям. — Тут самое главное голову задрать так, чтобы рот и глотка были прямыми до самого желудка. Тогда любая змея туда нырнёт, как эндоскоп.
Он обратился к факиру за поддержкой этой своей догадки.
— Я правильно мыслю?
— Качество пожирания — европейское.
Факир вытер губы чистой салфеткой.
— Ты, пожалуй, и человека съешь за милую душу?
— Только по предоплате… Любого беззащитного, слабого человека я съем в один присест. Сильного — в два присеста. Если в его родне нет волшебника получше меня.
— Тебе бы не здесь, а в Министерстве пожирания оппозиций ошиваться по правую руку от Кощея.
— Всему своё время… Чтобы так высоко подняться, надо сожрать не одну политическую команду врагов, а вот ими-то и подавиться, и отравиться легко…
Главный ротозей повернулся к своим друзьям:
— Скинемся, что ли, на лягушку по пять дирхамов?
— А что?.. Неплохо было бы посмотреть и на этот фокус!..
— Фокус-покус, — поправил факир.
— Ну, если ты мне дашь в долг до зарплаты четыре евро, — предложил третий.
— Не дам… Меня жена дома съест вместе с кишками. Полгода уже задержка зарплаты на производстве…
Появился глашатай. Через рупор он громко произнёс:
— Дорогие посетители рынка!.. Лицензия на продажу опарышей выдаётся каждую пятницу с 16 до 18 часов в здании администрации рынка… Здесь вы сможете оплатить место для торговли на рынке и после этого не бояться криминала… А также, мы всегда покупаем волшебные активы чёрной металлургии и промышленной химии.
— Айда-ка бегом в администрацию рынка и продадим свои активы. Потом вернёмся назад. Скинемся на лягушку.
Ротозеи пошли в контору. По дороге они ворчали, недовольные управлением страны.
— Во всём богатом цивилизованном мире реклама уже электронная на кристаллах, а у нас всё ещё старые полудохлые клячи вращают рваные холсты, и драные арлекины зазывают народ на площади через рупор, как при царе Горохе
— Зато металл наш — космический, не спорь, самый лучший в мире металл… Наши луноходы бороздят нашу луну, наши спутники приближаются к нашему Марсу. Мы не боимся кометы Галлея…
Милиционер, проходивший мимо, отвернулся, не желая общения с нетрезвыми людьми. 
— Фу, нализались шадыма, горькие пьяницы, думают, что я это не чую…
Он подошёл к коту, лежащему на люке, пнул его ногой.
— Чего развалился на дороге, полудохлый полосатый?.. Иди работай…
Муртоз Васильевич Мурзакаев огрызнулся:
— Та где ти бачив, шобы полосаты киты працевали?
— Блатуешь стало?
— Это ты блатуешь…
— Брысь отсюда.
— Ой, -ёй, -ёй, -ёй, какой же ты нынче каторжный и страшный.
Кот отодвинулся, уступая дорогу исполнительной власти.
Милиционер важно подошёл к лотошнику, который недавно питался червями, развлекая клиентов.
— Прасадам, Акрам.
— Прасадам, Абрам… Вот ваша доля, товарищ начальник.
Он протянул конвертик. В нём лежали дирхамы за «крышевание».
— Колдуй, бродяга…
Второй торговец сидел по-турецки. На его лотке лежали липкие сладости, «вискас» и «педигри». Рядом висел рукомойник. В нём было пусто.
— Я тебя оштрафую, брат Акрама. Где в рукомойнике вода? Это — не санитарно.
— Может быть, мы договоримся без протокола?
— Я взяток не беру.
— Какая такая взятка. От чистого сердца… Ты в правый карман положи моя курага, в левый — орехи и киш-миш… Возьми у меня немного педигри для служебной собаки… Есть такая собака?..
Пугливо оглядываясь, он подсунул в милицейский карман два дирхама.
— Ну, ежели так, тогда торгуй, но, чтобы в последний раз…
Когда, жуя немытую курагу, начальник убрался в тёплое помещение своей охранки, серый кот лениво потянулся к вискасу, лежавшему на лотке у факира.
— Ты лапы сегодня мыл? — спросил хозяин и дал Муртозу щелбан. — Иди отсюда прочь, поешь опарышей у соседа…
Кот отпрыгнул и рассердился.
— Я тебе не помоешник. Жрите сами.
— Да я тебя за такие слова убью.
— Тогда мои мыши сожрут твою вонючую пищу. Всего один мой «фас», и никакие милицейские собаки не помешают этому концерту… Что делать будешь без вискаса, обезьяна?
— Я опарышей с тебя наберу и стану ими торговать.
— Тогда сосед тебя пристрелит как конкурента и станет министром по удалению оппозиций.
— Найдём консенсус.
— Ты живого питона когда-нибудь кушал вот так, как он, без всяких специй?
— Я и тебя сожру за милую душу без чеснока…
— Ты сначала поймай…
— А то не поймаю? Вот мои кириешки… Чего валяешься, словно сытый? Иди покушай.
— Твои кириешки из президентских отходов. Их собирают после фуршетов в Госдуме. Не обманешь мурло моё…

7. Волшебная папироса
Много ли пуха с козлёночка? Мало! Но сказка на то и сказка, чтобы от этого пуха было всем тепло, и ломались перья у сказочника!
Навязала Алёнушка кучу тёплых варежек. Пошла она с ними на рынок — торговать. Кинула на стылую землю старое одеяло, разложила на нём товар, стоит, пританцовывая. Стоек мороз — кусается. Иванушка рядом прыгает. Думает он, что Алёнушка с ним играется. То к ноге её тесно прижмётся, то подпрыгнет до самого уха, лобызая сестрицу. Люди подходят и спрашивают, ощупывая товар:
— А из какой козы эти варежки и почём?
— Из оренбургского пухового козлёнка, — отвечает Алёнушка. — Недорогие.
— А не подделка ли? — сомневаются ротозеи.
— Да вы потрогайте! — предлагает им сестрица, показывая на братца. — И сравните — его пушок или нет!
Иной покупатель потянется к Иванушке, чтобы проверить, да Иванушка тоже не прост — бодлив, вот и отдёргивают руки прочь от него незадачливые контролёры.
— Вы правы, девушка!
Ближе к полудню козлёнок осмелел настолько, что начал носиться между рядами, пугая торговок. Выскочил на главную площадь рынка, где много народа, и увидел седого солдата в шинели. Тот грузно сидел в инвалидной коляске, играл на горячей гитаре и пел боевую песню о гражданской войне.
Ноги у солдата были на месте, но не было глаз. Шапка-ушанка лежала около коляски на снегу, и люди кидали в неё звонкую монету. Но далеко не все прохожие были щедрыми — некоторые из них отворачивались в сторону, не замечая солдата, другие стыдливо смотрели себе под ноги, испуганно перебирая в карманах махорку — спешили прочь. Проходили мимо солдата и такие люди, которые принципиально не подают никаким калекам на хлеб, считая, что это обязанность подлого государства — работать надо! Да не слепому, конечно же, а власти. И всё же полшапки мелочи весело переливались на солнышке, сверкая, как рыбная чешуя.
Встал Иванушка напротив солдата, слушает его горькую песню. Хочется ему дать солдату копеечку, но очень строго стала сестрица обращаться с деньгами после того, как обманул их волшебник. Вспомнил Иванушка сказку про чудо-антилопу, которая своими ножками золото из земли выбивала. Поднял копытце, стукнул о землю, но вместо желаемых денег ударили в лицо солдату колючие осколки льда.
Испугался солдат. Закрыл пустые глазницы. Собрался в комок, словно рядом упала граната. Боль обволакивала его разбитое тело четвёртые сутки, беспощадными клещами сжимая до судорог и разжимая до крика. Ночами он долго боролся с нею, и когда минутное облегчение дарило короткие грёзы сна, видел горы, сверкающие снегами. Седой перевал был рядом. За ним в каменистой долине дышало Волшебное озеро, дорогу к которому было поручено найти. Воины проводили разведку местности, наносили на карту ориентиры для главных сил. Взрывная волна ударила солдату в лицо, и он остался без глаз. Разведчики подхватили раненого товарища под мышки и упрятали в глубокой нише, накатив на неё валун. Он выжил. Они погибли.
— Вечер в радость! — сказал могучий факир Амир, ощупав холодные веки убитых. — Вы заработали много денег. Возьмите их!
Его соратники стали обыскивать и грабить убитых.
На этом ужасные сны заканчивались, новые судороги хватали солдата за горло, он хрипел, пытаясь освободиться от боли. Помочь ему в этом могла только волшебная папироса. Набитая до отказа чудодейственной соломкой высокогорья, она выжимала последние слёзы у зрячих, врачуя их боли, усиливала гулянье весёлым и поднимала на ноги упавших и покалеченных жизнью людей. Папироса лежала у солдата в портсигаре около сердца, как старый чёрствый сухарь в мешке у старухи, как ампула с глюкозой у диабетика, как последняя пуля в стволе пистолета — на чёрный день жизни. Но он не спешил преждевременно принимать это лекарство. Потому что знал, что снова начнётся бой в горах, который на этот раз может стать последним.
Солдат оставил гитару в покое. Он положил её рядом с шапкой на снег. Вытащил из кармана старый носовой платок. Протёр им глазницы. Маленький осколок льда растаял от тепла человеческой плоти и покатился по щеке, как слеза.
— Я не хотел вас обидеть, не плачьте! — сказал Иванушка.
— Слепые не плачут, — хрипло ответил солдат, —У них не бывает слёз.
— А я почему-то подумал, — признался ему Иванушка, — что если ударю ножкой вот так, то у вас, солдат, будет полная шапка денег и вам не надо сидеть на рынке — тут холодно. Я недавно видел такую сказку по телевизору.
—  Ты добрый мальчик, —  ответил солдат.
Козлёночку стало приятно. Его давно никто не называл мальчиком, а дразнили —  козлом.
—  Но моя сестрица сказала мне, что сказки это —  ложь и чудес в этой жизни не бывает.
—  Это не так, —  отозвался солдат. — Неправа твоя сестрица. Ты слышишь? —  спросил он у Иванушки. —  Монета упала! Белая!.. Пять копеек! Я это знаю.
—  Правильно, —  удивился Иванушка. —  А сейчас? —  поинтересовался он у солдата, когда пожилая старушка кинула в шапку рубль. Солдат отгадал.
—  Это — пожилая мудрая женщина! —  сказал он Иванушке. —  Вчера она выжала деньги из автомата, который принимает металлические банки из-под пива, и отдала их мне!.. Я слышу, малыш!
 —  Но как вы узнали, что она пожилая? — поинтересовался у солдата следующий прохожий, доставая из кошелька бумажные деньги.
—  По запаху её духов и нафталина.
—  Возьмите, пожалуйста! Сколько?..
Слепой помял немного денежную купюру в руках и ответил:
— Десять рублей!
— Вы отгадали…
—  Но почему? —  рассмеялся Иванушка.
—  Иди-ка ко мне, малыш, я тебе объясню!.. Ты видишь эту бумажку?
Солдат ощупал Иванушку с головы и до копыт, погладил его рукой по спине и сказал:
—  Пушистый!
Потом потрогал его за рожки.
—  Это очень жирная и потрёпанная купюра, большие деньги хрустят иначе. Я даже знаю, как тебя зовут…
—  Скажите, пожалуйста!
— Ты —  мальчик Иванушка, а твою сестрицу зовут Алёнушка. Правильно?..
—  Да! —  обрадовался козлёнок.
Солдат поинтересовался у Иванушки, что с ним произошло, и, когда узнал всю историю обмана его волшебником, последний румянец сошёл с обезображенного войной лица. Оно зияло трещинами разрухи, как мехами гармонь.
— Нет на свете Волшебного озера, —  закончил малыш невесёлую правду.
Солдат достал из кармана портсигар, открыл его и задумался, разминая пальцами траву в папиросе.
—  Ты знаешь, Иванушка, это озеро есть! —  и, раскуривая её, добавил: —  Я там воевал.
Скоро он перенесся в мир высокогорья и увидел своих врагов. Они уходили к перевалу, за которым клубилось Волшебное озеро. Обезображенные врагами трупы товарищей лежали на снегу, оборванные и разграбленные. После второй затяжки соломки солдат окончательно очнулся, прозрел и открыл огонь.
—  Ты погляди, —  закричали торговки на рынке. —  Наш герой опять распоясался. Строчит по нам из гитары, как из пулемёта. Сейчас он начнёт швыряться деньгами из шапки — шрапнель называется!.. Надо бы её отобрать.
— Ура, барыги, ур-ра, лаврушники. Мы идём в атаку. Вперёд, братишка! — приказал солдат козлёнку.
 — Где наша милиция? — заголосили наперебой посетители рынка, отбиваясь от бешеного наезда слепого на колеснице. Иванушка яростно мчался рядом с ним мимо торговых рядов и рожками бил под могучие спины прохожих, помогая вести войну:
— Мме-ке-ке-ке-ке!
— Пойдём-ка отсюда, вояка, со мною, оставь в покое козлёнка, —  лениво подошёл дежурный по рынку сотрудник милиции.
—  Солдат ребёнка не обидит! —  огрызнулся слепой.
— Ты опять наелся соломки! Это — двести двадцать восьмая статья, солдатик.
—  Отстань, зараза!
—  Поехали!.. —  подтолкнул он его коляску в направлении здания администрации рынка. — Граждане, чей это козлёнок?
—  Он мальчик, —  поправил его слепой. —  Я вижу это. Он мальчик.
И заорал на весь рынок:
—  Это ты — козёл!..

8. Эк- кий колдун
Дежурный инспектор был озадачен. В отделении милиции Солдат и козлёнок не оказались обескураженными, а, напротив, продолжали вести себя агрессивно. Один стучал по грифу гитары пальцами, как по барабану, а второй норовил зацепить её струны снизу рожками, дыбился и смеялся:
— Мме-ке-ке-ке-ке-е…
Нужно было поставить их на место, и дежурный достал из стола бумагу.
— Фамилия, имя, отчество?
Простодушный Иванушка признал в нём сотрудника, ведущего дело о мошенничестве Волшебника, продававшего ему воду как лекарство от заикания. Летом, испив её, Иванушка стал козлёнком, и сестрица пошла по инстанциям в поиске правды. Строгий начальник не единожды приходил к ним домой с вопросами по ходу расследования, обещая вернуть былую личину ребёнку, если только получит из министерства инструкции по снятию порчи. Вот и подумал Иванушка, что такие бумаги уже подошли, и остались формальности, которыми называют их заполнение.
— Я же Алёнушкин… — ответил он.
Офицер подпрыгнул на стуле и переспросил:
— Алёнушкин?
— Да-а… Я — Алёнушкин… Тот самый Иванушка-мальчик, который стал животным. Разве по мне не видно?
Дело зашло в тупик, а сестрица не хотела на компромисс. Столкнувшись с первыми муниципальными отписками ленивых волшебников, она отослала письмо в главное силовое министерство Хрюкина-Поросяника — самого могущественного чародея Волшебной Федерации, заклинаний которого боялись даже олигархи. Её бумага вернулась обратно и лежала у прокурора — дело усугублялось. В сердцах прокурор потребовал у милиции отправить злосчастного урода-козлёночка на заклание: «Если вы не можете найти Злого Волшебника по сущности спекулянта; сволочь, не заплатившую налоги на прибыль от продажи игрушек, то разберитесь, пожалуйста, с животными: привиты ли они, отмыты ли, плодовиты ли, и если да, то охолостите их кастрацией и… — на мясокомбинат, на колбасу для народа. Но чтобы жалоб подобного рода не было и в помине, нет козлёночка — нет проблемы». Среди предпринимателей милиция не нашла ни одного похожего на волшебника торговца игрушками. В последнее время таких факиров стало много, проверить алиби у каждого было невозможно — всё равно, что искать иголку в стоге сена без минодетектора. Надо было решать вопрос иначе, уговорить Алёнушку, чтобы она забыла про Иванушку, забрала заявление и смирилась по-христиански, как в старой доброй сказке, но истица упрямилась, продолжая писать во все инстанции жалобы, рассказывая миру о том, что милиция потакает злодеям. Сроки расследования продлили на две недели, потом ещё на месяц, и ещё на два, из инспектора сделали козла отпущения — наложили взыскание, но дело остановилось, надо было что-то срочно отписать прокурору.
— Иди-ка сюда, — приказал инспектор Иванушке, — ты видишь цветок?.. Он вкусный.
У окна, раскинув ветви, стояла большая домашняя роза.
— Можно его покушать? — спросил Иванушка. - Я непривередливый козлёнок.
— Угощаю… Только вот здесь.
Инспектор показал на самый верхний листочек. Роза была недавно полита уборщицей. Наивный козлёнок запрыгнул на деревянный ящик, откуда она росла, и увяз копытом в землице.
— Ай-яй-яй-яй, — заметил милиционер. — Набедокурил, острижен будешь.
— Сейчас… Обрасту до самого пола… — огрызнулся Иванушка.
— Ты не дома, — одёрнул его начальник, однако помог дотянуться до листочка, накормил и отправил в клетку для нарушителей, где звучала гитара. Солдат подкручивал колки, пробуя на ухо свежее пение струн.
— Чего ему надо? — спросил он козлёнка.
— Я насорил, — похвастался мальчик, — моя бы сестрица поставила меня в угол.
— Здесь — обезьянник…
— Я знаю, Солдат… Мы попали к фашистам в лапы.
Милиционер открыл кладовку, достал резиновый полумячик — мягкую «посудину» для гипса, развёл в ней раствор и залил им следы, оставленные козлёнком в землице.
«С этим всё ясно», — подумал он.
Слепки он убрал в далёкий ящик для хранения улик. Повернувшись к столу, служивый увидел пустой протокол и вспомнил, что опрос не закончен.
— Я же тебя, а не козлёнка, пытаю, Солдат!.. Кто ты, откуда? Военнопленный или герой?
— Контуженый воин, — ответил ему калека.
— Я вижу, что ты контуженный, — рассердился дежурный. — Деньгами кидался… А фамилия-то у тебя какая есть?.. Или ты сын лейтенанта Шмидта?
— Если бы я был сыном лейтенанта Шмидта, начальник, то я бы ответил, что я — сын лейтенанта Шмидта…
— Петров или Сидоров?.. Или ты Иващенко, Руденко, Супрун без роду и племени?
— Неизвестный солдат, — базарный артист подал ему между прутьями клетки свою наградную книжку и носовой платок, в котором лежала медаль «За боевые заслуги», почерневшая от войны. — Я, начальник, забыл своё имя…
В том месте, где стояла фамилия, было простреленное отверстие, бумага пожухла, и немногие уцелевшие в ней буквы стали неразличимы. По идентификационному номеру медали можно было бы помочь солдату в установлении его личности, написать в Военное министерство, но сегодня он оказался нарушителем правопорядка. Лишнее уголовное дело могло окончиться для инспектора новыми криками прокурора.
— Р-рядовой-разведчик, — зевнул дежурный. — Ты и на самом деле Неизвестный солдат. Так и запишем!
Про себя инспектор решил отправить его в больницу, поглядел на часы и оставил бумагу в покое.
— Алло!.. Больница? Ноль - три?.. Патологическое безумие третьей степени… А-а?.. Пострадавший?.. Солдат!
— Каждый второй солдат утверждает, что он безумец, — ответила трубка, — а потом выясняется, что его настоящий диагноз — отсутствие денег. Бензина сегодня нет!.. Што-о?.. Да-а... есть!.. Это письменная команда из нашего министерства — не выезжать без особых на то причин… Кто решает?.. Я решаю!.. Симптомы есть?
— Какие симптомы?.. Сидит себе сиднем и в ус не дует!.. А-а-а?.. Блеск его глаз?.. Да, нет, не селёдочный!.. Нет у него роговицы!
— Что-о?.. Нет глаз?..
— Да живой он… куда он денется?.. Распевал на базаре песни, подстрекая людей к гражданской войне... 
— Это не модно… Один?..
— С козлёночком!.. В-вашу мать…
— Мы не ветеринарная служба!.. Мы «Скорая медицинская помощь». Вы то сами здоровы, товарищ инспектор?
— Я дежурный по рынку… Через час у меня оканчивается служба, а это уважительная причина, чтобы забрать больного!
— Совершенно с вами согласен!.. А то - безумие третьей степени... Ждите, уже в пути!..
Видит сестрица Алёнушка — нет Иванушки. На рынке кутерьма. Люди рассказывают, что какой-то солдат торговок ругал: «Дурак и не лечится», что увели его — окаянного в отделение милиции: «Так, — мол, — ему и надо!» вместе с козлёночком, хулиганившим не меньше солдата. Испугалась сестрица за братца, пошла выручать.
Беспокойное дежурство заканчивалось. За душой у инспектора не было ни гроша. По пути в отделение набедокуривший солдат разбросал деньги из шапки обратно людям и теперь сидел в заточении «пустой и честный». Он наяривал на гитаре польку, а козлёнок плясал вприсядку около инвалидной коляски.
— Двести тринадцатая статья! — начал начальник, едва Алёнушка открыла дверь. - Сейчас я заполню протокол нарушения общественного порядка и...
— Что его ждёт? — испугалась сестрица.
- Исправительные работы от одного года и до трёх лет на фабрике пуховых платков в колонии-поселении, в Ильинке... Или скотомогильник…
Солдат прекратил игру на гитаре и рявкнул инспектору:
— Ты не имеешь на это права!
— Он ещё несовершеннолетний мальчишка, — возмутилась Алёнушка.
— Да-а!.. Я недееспособный, — Иванушка мотивировал не возрастом, а существом: — Я — животное, на которое Уголовный кодекс Волшебной Федерации не распространяется, — он бойко процитировал инспектору последний ответ из прокуратуры города Колчеданова, что «в настоящее время в законодательстве не существует статьи, запрещающей превращение людей в животных, путём волшебства или заклинаний».
— Когда я был у вас, Алёнушка, в прошлый раз, вы изволили написать объяснительную записку и расписаться в ней, что братику полных шесть лет, а это — совершеннолетие. Насколько мне известно, козлята достигают половой зрелости спустя год после рождения.
— Он мальчик, — вмешался солдат, — а мальчики достигают совершеннолетия во время боя.
Кивая незрячей головой в сторону дежурного, он добавил Алёнушке:
— Ты ему больше не подписывай никакие бумаги, дочка!.. Шельмец он позорный!
— Привит ли козлёнок?.. А-а?.. Вы, Алёнушка, постоянно жалуетесь на волшебника, которого мы вам не можем найти.
Он развёл руками в стороны, встал, прошёлся по комнате и выкрикнул девушке:
— Да не было никакого волшебника! Вы его сами придумали!..
— Зачем, инспектор?
— Чтобы единолично овладеть наследством!
— Что вы несёте?..
— Послушайте!.. Пора бы девахе замуж… Рожать… Нашей стране нужны рабочие руки, а тут — Иванушка — братец! Ребёнок считается пропавшим спустя пять лет, а это большое время. Потом его официально признают умершим и все права на хозяйство, Алёнушка, переходят к вам… Только не говорите мне, что вы этого не знали. Я не поверю! Почему прокуратура до сих пор не клюнула на эти сигналы?.. Да и живут козлята не ахти… А, вдруг, проверят и не поверят, что он заколдованный мальчик.
— Ты что несёшь, начальник? — спросил солдат.
— Я дело несу… Есть ли у вас жених, а?.. Гражданка Алёнушка? Добрый молодец?.. Што-о?.. Разве нет?.. Да и в самом деле: откуда же ему взяться в вашем доме? Вы живёте в антисанитарных условиях. Когда я последний раз заходил к вам в избушку, козлёнок на койке валялся.
— А где вы ему прикажете спать?.. На улице? У него есть своё место в доме и право на жилплощадь.
— Вот и я о том же!.. Оба вы уже совершеннолетние особи для размножения и если не вы, то он ни сегодня, так завтра козу домой приведёт. Но животные должны расти в сарае, и пора бы вам избавиться от лоботряса!
 — Я тебе не лоботряс, — возмутился Иванушка. — Я каждый вечер дома произвожу для Алёнушки пух и шерсть. Она вяжет из меня варежки и продаёт их на рынке. Я общественно-полезный козлёнок! Я донор для населения Федерации.
— В отличие от тебя, инспектор, — добавил солдат. — Я-то знаю, что тебе надо — водки и денег!..  Ты потребитель.
Приехали санитары, и этот спор завершился не в пользу солдата. Его увезли в приёмный покой больницы. Тьма опустилась на старый город. За окошком невесело шуршали метёлки, шла уборка загаженной территории — базар опустел. Инспектору захотелось домой, но несговорчивая Алёнушка не спешила с взяткой. Она крепилась в надежде на милосердие власти и не показывала вырученные деньги. Тогда инспектор решился на новый шаг. Он поинтересовался у девушки, что у неё находится в сумке.
— Мои пожитки, — сказала она. — Одеяло, остатки товара, варежки…
— Ты не обессудь, Алёнушка, а досмотр я всё-таки проведу. Откуда у солдата соломка?.. Ни ты, ни твой козлёнок не знают об этом — а факт налицо! Доставай-ка пожитки…
Некому было подсказать Алёнушке, что осматривать её вещи незаконно — нужны понятые. Зная руны, Солдат помешал бы заклинаниям инспектора, его горячие речи разбивали чары многих волшебников. Но он задыхался в дороге, стараясь ослабить смирительную рубашку. Не сумел певец ударить по струнам. Песня остановила бы кривду инспектора, — сердобольные санитары подтягивали ремни своевременно, держали солдату рот заклеенным лентой. Околдованная Алёнушка послушно доставала на свет паутинки и варежки, раскладывая их на милицейском столе.
— Покупают? — поинтересовался инспектор.
— Берут, — повинилась она, краснея.
В одной из непроданных рукавичек лежали деньги.
— Хватит! — сказал инспектор. Хватая купюры, он спросил у девушки:
— Много наторговала?
— Пятьсот рублей. Это наши единственные деньги.
— Да ты не бойся!.. Последнее даже милиция не отбирает!
Он пересчитал всю её наличность и, возвращая, сказал:
— Ты ошиблась, Алёнушка.
— Не может быть?
Девушка поспешно вырвала деньги из рук у инспектора и удивилась:
— Четыреста пятьдесят? — в пачке осталось девять купюр по пятьдесят рублей.
— Было же десять, — пробормотала она растерянно. — Иванушка?
— Я, сестрица.
— А ну-ка убери свои копыта со стола… Ты не дома!
 Но и под ними было пусто. Складывая обратно вещи, Алёнушка заглядывала в каждую рукавичку, но пропавшие деньги не находились.
— Чудеса!.. Я же дважды пересчитала?
— Пора бы домой.
Начальник надел шинель.
— Я, Алёнушка, не буду докладывать о хулиганстве вашего братца, но и вы нас поймите. Заберите, пожалуйста, заявление о его превращении в козлёночка и прекращайте сутяжничать, не пишите жалобы в нашу Сказочную Думу Кощею или Хрюкину-Поросянику от партии власти… Хорошо? Вот и договорились!..
Вышла сестрица на улицу осерчавшая, злая; вытащила горе-козлёнка за шкирку в степь и погнала хворостиной, причитая, что «он плохо закончит» на этом веку:
— Безалаберный козлёнок!.. Я его кормлю, расчёсываю, купаю, чтобы шерсти клок да не впрок с него продать и выжить, — зарплату не платят, — на улице рынок… А он, как угорелый, носится где попало!.. Хоть кол ему на голове теши… С дурными людьми якшается на короткой ноге — с бродягой, поющим песни!
— Как же тебе не стыдно, Алёнушка? Это Неизвестный солдат!.. Он воскрес, как Феникс из пепла! Когда я опалился вечным огнём у его могилы на площади, ты не кричала… До сих пор мои варежки пахнут палёной шерстью, но это не адский запах, ты же сама рыдала над ними…
— Он контуженый… Ни семьи у него, ни матери, ни отца, ни сестрёнки, живёт без всяких документов… Это — иждивенец, обуза для государства.
— Что такое контуженный, а?.. Алёнушка?..
— Значит безмозглый!.. Бодался, как ты, кувыркаясь, и разбил себе голову.
— Брат по несчастью, такой же обманутый…
— Металлическими деньгами кидался…
— Это война, Алёнушка!
— Вот и забрали в милицию горе-воина… А тебе оттуда одна дорога — на скотомогильник.
— Ты пугаешь меня, Аленушка… У нас социальное государство!..
— Да-а!.. Оно — социальное, правильное! Но не для козлёнка, попавшего в лапы власти.
Дома она велела встать Иванушке в угол и строго настрого приказала ему:
— На улицу больше ни шагу!
— Уйду-у! — захныкал козлёночек. — Уйду из дома… Тебе матушка велела меня любить и беречь, а ты хлещешь меня по спине хворостиной… Болят мои вавы!..
Но сестрица была строга.
— Иди, иди!.. Ищи ветра в поле. Один такой, как ты, жил у бабушки в деревне, бодался с нею, да волки съели. Остались от козлика рожки да ножки! Ты, наверное, думаешь, что у меня не поднимется рука огреть тебя тапочкой? Я носки из тебя вязать буду, вонючий и вредный!.. 
— Вяжи и нюхай, — огрызнулся Иванушка. — Я мальчик!
И заплакал:
— Солдат меня никогда не называл козлёнком. Он добрый. Я видел его медали. Ты не име-ме-ме-ешь на это права!..
Душа у дежурного ликовала. Он избавился от солдата и проучил Алёнушку — одумается деваха, перестанет скандалить, а если нет, то на этот случай в шкафу лежали слепки с копыта козлёнка. Правда инспектор ещё не знал, что он с ними сделает завтра, однако милицейское чутьё подсказывало, что ход найдётся! Прожитый ныне день оставил в жизни заметный след. Когда перепуганная сестрица забирала деньги обратно, одна купюра прилипла к его ладони, зажатая пальцем. В кармане она отклеилась и, ближе к полуночи, напившись водки, начальник вспомнил нескладную жертву обмана — девушку, его глаза увлажнились, и угрызения совести выжали стоны раскаянья из милицейского сердца: «Как долго она искала пропавшие деньги!». Он оправдал себя тем, что не выписал штраф её братцу, хулиганившему на рынке, но, когда напала икота, до него, наконец-то, дошли слова солдата: «Я знаю, что тебе надо — водки и денег. Ты потребитель».
— Колдун, эк- кий колдун, эк- кая бестия… Ругает меня, зараза, недобрым словом…
Но про это другая сказка - «Волшебный чулок».

9. Волшебный чулок
Вошь накидывается на истощённого человека с остервенением самого человека, забывшего пряники...
— На что вы жалуетесь, больной? — поинтересовался дежурный врач у Солдата, когда работники скорой помощи вкатили того на инвалидной коляске в приемный покой городской больницы.
— Душа болит, — ответил Солдат.
— Помогите ему раздеться.
Доктор взял стетоскоп и стал прислушиваться к тому, что творится на душе у больного.
— Дышите глубже!.. — приказал он Солдату.
Безумные хрипы в груди у пациента напоминали клокотание старого лампового детекторного приёмника времён раннего социализма, в котором далёкая дрожащая волна настройки сморкалась и кашляла в голову нетерпеливого слушателя нечленораздельной, слабой речью ведущего.
— Расскажите, пожалуйста, мне, Солдат, о характере ваших душевных болей. Какие они?.. Тупые или острые? Давно ли тревожат?
Боли у пациента вязко катались по малому кругу кровообращения из грудины в голову и обратно, словно горячий блюм на прокатном стане, наполняя поочерёдно собой то сердце, то мозг, затмевая на время разум.
— Ложитесь, больной!..
Осторожно найдя руками кушетку, Слепой Солдат вытянулся на ней во весь рост, разгружая хрустящие суставы от долгого гнёта тяжеловесности.
— Расслабьтесь! 
В изнеможении тот закрыл свои веки настолько, что трудно было догадаться об отсутствии глаз, и приготовился мужественно принять пытку обследования истощённого жизнью тела. Врач начал последовательно выстукивать подопечному печень, лёгкие, пересчитывать рёбра, перебирая их пальцами, словно клавиши расстроенного пианино, прислушиваясь к стонам и вздрагиваниям лежащего пациента. Несколько раз подряд он надавил ему пальцем на живот в районе слепой кишки (не вскрикнет ли калека, не дёрнется ли?), повертел своими могучими руками ноги (не стынут ли грязные?) и, оставив, наконец, человека в покое, принялся заполнять на него стационарную карту. Солдата отмыли от пота, взвесили, измерили его рост и вычислили диагноз. Больничный компьютер не ошибался. Астральная оболочка тела у пациента была избыточно громоздкой, и требовалось вмешательство хирурга, чтобы отделить около малого круга кровообращения нарывающую часть души, отягощающей плоть.
— Не бойтесь, Солдат, мы творим чудеса! — сказал ему в назидание врач, проводивший приём.
Хирургическое отделение находилось на третьем этаже больничного комплекса. Выйти из него одному ночью на улицу было трудно, потому что дежурная медсестра ни на минуту не покидала свой пост. Чтобы «…не шастали» с этажа на этаж самые беспокойные пациенты, она закрывала двери на лестничный марш на замок и несла до утра караульную службу полулёжа в кресле напротив — не бодрствуя, но и не засыпая. Солдата подняли наверх на грузовом лифте в его же коляске, в шинели, с гитарой под мышкой. Он пообещал отдать свои вещи на сохранение сестре-хозяйке, когда та только появится на службе, и не терроризировать ампутированных больных необузданными праздниками вчерашней жизни. Потревоженная визитом женщина что-то ворчала про маленькую зарплату сотрудников медицины и между делом переспрашивала больного, откуда он взялся и что у него болит.
— Это душевная дисгармония, — ответил Солдат. — Патологическое неверие в чудодейственность принимаемых нашими кудесниками законов существования человека в коррумпированной державе, тяжёлая раковая опухоль астральной оболочки верхнего круга кровообращения как следствие сердечной недостаточности остывающей мышцы.
 — Не отчаивайтесь! — сказала женщина. — С таким, как у вас диагнозом, сегодня живут почти две трети населения страны. Наши врачи успешно прооперируют ваши поношенные тело и душу. Вы достойно перенесёте все тяготы и лишения этой жизни.
Закончив с бумагами, она добавила:
— Завтрака вам не будет, а далее — расскажет врач.
— Ампутация части души от тела, как правило, происходит на голодный желудок, — пояснила она. — Исключение из этого правила составляют только те лица, чью душу полностью ампутируют по приговору суда: их досыта кормят, но сегодня у нас в стране мораторий на смертную казнь. Волшебная федерация готовится стать частью Общеевропейского Сказочного пространства с единой валютой и добрыми нравами.
Она лукаво скрыла от пациента продовольственные проблемы стационара. Выделенных из бюджета денег едва хватило на текущий ремонт помещения операционной.
В палате, куда поместили солдата на ночь, была когда-то кладовка. Эта скупая комната более напоминала тюремную камеру на двух осужденных. Стол у окна, два стула, две тумбочки у изголовья кроватей и маленький проход между ними, где инвалидные коляски больных уже не могли разъехаться миром. Одну из них приходилось выкатывать в коридор, чтобы могла беспрепятственно заехать вторая. Света не было. Во время проведения вечерних процедур одиноко жившему здесь больному, сиреневая дуга электричества сверкнула маленькой молнией и растаяла в темноте. Лампочки выдавали строго по счёту один раз в месяц после списания прежних, сгоревших на службе, горько сетуя на их нехватку. Другие палаты жили немного светлее за счёт посещения больных родными и близкими. 
Тяжёлый безногий человеческий обрубок сидел на кровати, покачиваясь от боли, как ванька-встанька. Тонкий, тихий, морозный сквозняк из приоткрытого окошка сушил у него на спине холодный липкий пот страдания, отчего в комнате горько пахло усталой лошадью. Каждый из бывавших здесь людей уносил этот запах с собой на складках одежды, будь это белый волшебный халат хирурга или перештопанное чёрными заплатами старое школьное платье Золушки. Это была палата для тех немногих больных, которым не только значительно укорачивали большой или малый круг кровообращения, ампутируя ту или иную часть остывающего тела, но и вырезали при этом немалую долю их души, нарывающую вчерашним днём жизни. Облегчённое таким образом сердце стучало твёрже, нежели ранее.
— Здравствуй, слепой Солдат! — хрипло шепнул ему калека, когда дежурная медсестра покинула их палату. Лунного света в комнате было достаточно, чтобы он угадал на помятом лице у солдата его увечье.
— Здравствуй, безногий друг!.. Кто ты?
 — Я Бывший Хранитель Книг… Школьный библиотекарь…
— Ты веришь написанному?.. — удивился Солдат.
— Может быть, — уклонился сосед. — Когда-то я тоже писал рассказы и посылал их в различные газеты и журналы в надежде, что мне поверят.
— Твои рассказы нашли читателя?
— Нет, не нашли!.. Я же писал о жизни, а надо — убийство… Откуда ты видишь, что я безногий?
— Я знаю это по запаху.
— Мне стыдно, Солдат!.. Я получал отовсюду один и тот же ответ, что написано без прикрас, что моё жалкое творчество не имеет художественного значения и спроса на рынке, а сегодня вечером… — тут он сделал паузу и признался: —  Я нечаянно уронил «утку» на пол. Сырой, вот, до нитки… И пахну!..
— Мочилово! — успокоил его Солдат. — Оружие нашей победы!
Шла ночная война в горах. Далеко выдвинутый форпост, на котором служили люди, был неплохо вооружён. Дневные наряды успешно контролировали входы и выходы в ущелье, где хоронились одураченные повстанцы. Солдаты останавливали чужие машины и прохожих в поиске любой информации о противнике и, если вдруг находили оружие, то изымали его и расстреливали на месте пойманных с поличным. Чтобы в отместку за это не вырезали их ночью спящими враги, рубежи были трижды опутаны минами и проволокой, перерыты окопами почти до самых грунтовых вод. Но противник не рвался в ближний бой, хорошо зная об этом. Защищавшие район озера люди не клали свои животы на мины Волшебников. Удары по лагерю летели издалека, играючи уносили жизни военных.
— Завтра Золушка-санитарка снова напомнит мне о том, что я нарыбачил!.. — перебил его грёзы Безногий Хранитель Книг. — Что пора бы мне уже домой на попечение близких.
— А есть ли близкие? — поинтересовался солдат.
— Как видишь!.. Я продал дом! — добавил он после некоторого раздумья.
Сердце у больного ослабло. Он уже давно никого не учил уму-разуму и не верил написанному в книгах, а доживал на свете последние дни на маленькую пенсию инвалида-диабетика. Никому ненужный и измученный болью мужчина долго сопротивлялся судьбе. Полол на приусадебном участке картошку, охорашивал помидоры, подвязывая их кусты тряпицами к ржавой поношенной арматуре, добытой на стройке в лучшие дни жизни, и холил в сарае козу — любимицу сердца. Её жирное молоко больной человек отдавал молодухе. Та вместе с мужем-шабашником снимала у него во дворе старый, но тёплый флигель. Она растила ребёнка и знала счастье. Сам учитель не пил молока, потому что сахар в крови был высоким — ноги гудели от боли, изнашиваясь от всякого движения по миру. Однажды вечером он с трудом поднялся из-за стола и, шаркая ботами о землю, пошёл в сарай, но упал посередине двора и не встал. Недоенная коза горько заблеяла, предчувствуя разлуку. Перепуганные соседи-квартиросъемщики вызвали «Скорую помощь», и он очутился здесь.
— Зачем ты продал свой дом?
— Нужны были деньги на операцию, — ответил он Солдату. — Меня уже обещали взять во флигель.
Врачи не давали добро на ампутацию ног. Опасаясь, что слабое сердце больного библиотекаря остановится преждевременно на операционном столе или во время анестезии, они желали ему летального исхода дома на руках у близких и подготовили было на выписку, но тот их озадачил ранее и более — продал почти за бесценок своё хозяйство квартиросъёмщику. Увезти его умирать за тридевять земель от больницы в областной приют для престарелых людей было накладно, да и не взяли бы туда с таким диагнозом. Там тоже жили врачи, несущие ответственность за каждого пациента. Выписывать человека было некуда, и его решили лечить до конца. Вырученные от продажи дома деньги лежали рядом с больным под мышкой в трижды заштопанном капроновом чулке — старом и грязном, как он сам, как его проданный дом и оставленная в сарае коза, неухоженная никем, но искренне горевавшая по хозяину.
— Молоко-то, поди, у неё уже свернулось, — расстраивался старик. — Да и не подпустит она к себе молодуху. Коза любит ласку…
— Я видел мальчика на базаре, — и Солдат коротко поведал Бывшему Хранителю Книг историю превращения этого мальчика в козлёнка. — Сестрица уже все ноги в кровь избила в поисках правды, барыга исчез и дурачит сегодня наивных людей неизвестно где, продавая фальшивую воду, как настоящую, а все до единого наши волшебники — шельмецы. От самого захудалого участкового инспектора из милиции до Хрюкина-Поросяника. Потому что нет закона о регистрации козлёночка как гражданина Волшебной Республики с гарантированными правами на уважение и счастье. Ему нельзя сегодня безнаказанно валяться на кровати у себя дома и пользоваться всеми остальными свободами и благами честного человека. Вместо стерильной больницы — грязный ветеринарный пункт, вместо паспорта — горячее клеймо на задницу, вместо достойного кладбища — скотомогильник или хуже того — дорога на мясокомбинат! Куда и хотят его отправить за деньги меркантильные человеки — государственные чиновники и инспекторы. На улице грязь, в правительстве грязь. Повсюду две беды — дураки и дороги…
Боевое крещение у роты вновь прибывших на точку солдат состоялось первой же ночью. Темень в горах стояла дремучая, вязкая, как загустевшая в теле у человека кровь после обширного ожога. Свежело. Не нюхавшие пороха люди наивно спали на нарах, посапывая, накинув поверх одеял бушлаты для лучшей устойчивости тепла и грёз. Ближе к утру тело у Солдата покрылось гусиной кожей. Горячая струйка мочи бегло брызнула в пах, и он проснулся. Встревоженный человек напрягся, останавливая в себе это невольное мочеиспускание, поднялся с кровати и, накинув на плечи бушлат, двинулся на воздух, поёживаясь от холода. Старый походный ламповый телевизор, купленный за бесценок на восточном базаре по дороге в горы, мирно мерцал в углу на лавочке у выхода из палатки. Показывали последние новости из столицы. Ряженый с иголочки полковник из генерального штаба армии важно рассказывал народу Федерации о полном прекращении огня в районе Волшебного озера. Мелькали документальные кадры знакомых гор. Два десятка небритых абреков добровольно сложили оружие, уповая на объявленную им накануне амнистию.
— О чём же они судачат? — поинтересовался Солдат у дневального.
— Ни богу свечка, ни чёрту кочерга… Говорят, что мочилово неприятеля в его собственном сортире закончилось к умиротворению сторон. Не сегодня-завтра Автономия, убивавшая нас все эти годы, получит от правительства немалый транш на восстановление порушенного хозяйства. Я, право, даже не знаю, сколько нулей после первой цифры писать для этой суммы — такие деньги!..
— Нам тоже пообещали копейки, — сердито заметил Солдат дневальному. — Я чуть было нары не обмочил. Ты плохо топишь.
— Сырые дрова не горят, - оправдался дневальный и потянулся к поленнице. — Скоро подъем.
Он натолкал полную буржуйку ореховых веток и, встав перед ней на колени, принялся раздувать огонь. Но дым его не слушался и вытекал из печки в палатку, разъедая до слёз глаза истопнику.
— Мы угорим, — заметил Солдат.
— Иди-ка ты лучше в туалет, - огрызнулся ему, сморкаясь, дневальный. — Я дело знаю.
Одинокая постройка чернела в ночи, как стела. Рядом угадывались окопы, вырытые предшественниками два года назад на случай атаки неприятеля полем. Такой вариант не исключался командованием части во время начала войны. За ними лежали мины. Границы полигона росли. Каждое дежурившее здесь ранее подразделение выполняло предписанные инструкции, перестраховываясь для жизни, усиливая защиту лагеря всё новыми и новыми полями — старые минные карты были потеряны и забыты. Немногие столбы ограждения из колючей проволоки, торчавшие вкривь и вкось среди неровностей местности, словно потухшие свечи рождественского торта, дополняли ночную идиллию.
Дверь в туалет поскрипывала, болтаясь на верхней петле. За время дислокации армии на границе выгребная яма наполнилась почти под самую завязку отходами слякоти и пищеварений. Последние холодные дожди осени размыли её края, и туалет покосился в сторону неприятеля, ослабнув всеми гвоздями каркаса. Внутри было скользко, грязно. Острый запах хлорки перебивал ядовитую вонь человеческих отходов. Солдат опустил кальсоны ниже колен, придерживая их снизу, присел на корточки, стараясь случайно не задеть одеждой испачканных экскрементами стен и пола, и задумался, глядя на чернеющие горы Отчизны.
Зарытая в землю палатка ничем не отличалась от других извилин рельефа. Только труба у печки-буржуйки, раскалившаяся до вишнёвого цвета, тлела в ночи, выбрасывая в небо безумные снопы оранжевых искр. «Раздул дневальный огонь, — подумал Солдат. — Вернусь и согреюсь». Он уже приготовился совершить гигиенический обряд, разминая в руках для комфорта обрывок вальяжной столичной прессы, когда рядом ухнул артиллерийский снаряд. Пол в туалете треснул, и человек с головой окунулся в содержимое ямы. Деревянная постройка над ним сложилась, как карточный домик. Поднявшись на ноги, солдат очень долго откашливал из себя вонючую грязь, надрывая гортань, очищая рот и желудок. Шквальный огонь неприятеля носился, гремя над ямой, сея разруху и смерть. Раненая земля металась над миром, как крик о помощи. Падая, она барабанила каменьями по убежищу солдата, сдвигая тяжёлые доски ему на голову. Опорные стенки у туалета надорвались и потекли оползнем в ноги, поднимая к лицу человеческие отходы. Скоро немного стихло. Война перекинулась на другой участок границы, откуда открыла встречный огонь соседняя рота. Только с третьей попытки Солдат вытянул своё скользкое тело наверх, оставив на дне сапоги и бушлат. В каком-то ужасном калейдоскопе по лагерю метался пожар, раздуваемый ветром. Кричали люди, стреляли — им было не до Солдата. Догорала палатка, в которой остались его боевые вещи — оружие, каска, бронежилет. Накрытые брезентом тела убитых лежали около противопожарного поста.
— Трудно? — услышал он рядом голос больного диабетика.
— Ты ещё не спишь? — удивился Солдат, очнувшись от боя.
 — Я не умею спать без укола.
Свежая кровь не успевала насытить все ткани большого тела кислородом, и на одной из ног появилось пятно. Это была трофическая язва. Она росла и темнела, расталкивая впереди себя большую лощёную опухоль, любое касание которой, будь это его собственные слабые пальцы — Бывшего Хранителя Книг или тренированные холодные руки хирурга, доставляло страдание, пугало, лишало сна. Ног уже не было, а боли оставались, и сегодня ночью они стали намного сильнее, чем до ампутации.
Когда заведующий отделением хирургии узнал о продаже дома пациентом, он перевёл его в отдельную палату, опасаясь, что вырученные деньги будут растрачены тем не впрок, не по назначению. Во время обхода врач заметил Бывшему Хранителю Книг, что есть волшебное средство, позволяющее уснуть любому больному, как в детстве — безмятежно и сладко. И назвал его цену.
Набитый деньгами Волшебный чулок напоминал большую чёрную вену с геморроидальными шишками на конце. Засаленные купюры были свёрнуты трубочками по тысяче рублей в каждой. Перетянутые резинками, они хорошо пересчитывались на ощупь, притупляя на короткое время боли и беспокойство.   
Первый укол морфина вернул его в далёкое детство. Бывший Хранитель Книг увидел себя укутанным в любимое одеяло. Сидящие рядом зайчата смеялись, и он, вторя им, тоже истекал весельем. Матушка вытирала его лицо полотенцем, баюкала, пытаясь дать соску, но он, мальчишка, выплёвывал её на пол и тянулся к игрушкам. Шагая по жизни наивным подростком, в школе Бывший Хранитель Книг заглядывал в глаза каждому учителю и учительнице, постигая азы науки и нравственности, и верил этому! Однажды в начале лета, в молодости, он встретил в поле всех своих женщин — жену и детей, безмятежно плетущих венки из одуванчиков.
 «Папа! — закричали наперебой его любимые дочки и повисли на шее. - Кого ты больше любишь: меня или её?».
В разноцветье душистых трав дышало счастье, но что-то тревожило разум, мешая ему до конца насладиться грёзами. Чудодейственная сила морфина гасла, и человек машинально хватался руками за чулок с деньгами, ощупывая его: «Не прохудился ли он?.. А сколько ещё осталось?». Потому что боялся землетрясения и последующей за ним вечной разлуки. Вдруг он увидел себя седым и мудрым писателем. Его признали! Услышали!.. Горькая правда прожитой им жизни уже никогда не растворится в крике обманутых масс. Она останется на полках библиотек в назидание потомкам. «Что это?.. Будущее? — догадался больной. — А почему бы и нет?». Рядом была коза-любимица — непослушная, но добрая, как он в далёком детстве под одеялом у матери. Коза доедала на грядке капусту, готовая тут же оставить это нехитрое дело и отпрыгнуть прочь, едва хозяин возьмёт хворостину. Непроданный дом стоял облицованный керамическим кирпичом под русскую старину, с открытыми навстречу людям дверьми, что душа у подростка. Разве не мечтал он об этом?
Сегодня морфина не было. Уходя на выходные дни домой отдыхать, Заведующий Отделением строго-настрого наказал дежурным сотрудникам «…не брать панацею в руки!», мотивируя тем, что после укола Бывший Хранитель Книг возвращается в нецивилизованное льготное прошлое, ампутированное у населения Федерации как «…отжившая свой век парадигма».
— Он всё ещё, заблуждаясь, надеется на милосердие более, чем на развитие здоровых рыночных отношений в обществе… — усмехнулся врач. — И не торопится раскошелиться с нами за койко-место. Но бесплатная медицина осталась в прошлом. Подрывать экономику добродетелью сегодня не модно в свете инновационных учений о человеческом счастье.
Морфин стоил денег, и условия для выкачивания их у человека, от боли продавшего свой дом, были рассчитаны на компьютере — пропорционально немногим дням его таявшей жизни. Чулок с деньгами худел и вытягивался, как простая верёвка. Геморроидальных шишек на нём оставалось всё меньше и меньше. Врачи искусно проводили операцию за операцией по их удалению и перемещению в частную собственность.
Чтобы успешно отфильтровать коварные яды смерти, тело человека требовало разгона крови от сердца и до пяток.
— Ранее, — пожаловался солдату Бывший Хранитель Книг, — я, бывало, лягу дома в горячую ванну и засыпаю, пока она не остынет. Или в кровати, когда боли были невмоготу, и сон не шёл, я упирался ногами в дужку и шевелил ослабшими пальцами что было мочи, помогая работе сердца, а ныне вот: сижу без движения — ни рыба, ни мясо, и ноет тело. В больнице меня купали только два раза.
— Ходить — долго жить, — согласился солдат.
— Ни подняться с кровати в коляску, ни лечь из неё обратно на койку я самостоятельно не могу. Ног у меня больше нет, а кажется, что они ноют от паха и до самых пяток. И не расковырять мне эту болячку ногтями, как зубы — иголкой в поиске нерва, который мешает спать.
— Хочешь, я буду петь всю ночь?.. — спросил солдат. — Это тоже анестезия.
Он решился нарушить данное им сегодня слово: «…не терроризировать больных необузданными праздниками» и настроил гитару на патетический лад.
Ближе к утру завьюжило. Погоняемые ветром снежинки вытянулись в ночи от неба и до земли, подрагивая, словно нити на ткацком станке. Они ложились на землю косыми белыми прядями, застирывая собой отходы цивилизации. Мороз ослаб, и луна по ту сторону снегопада растаяла в хаосе непогоды, как сахар в стакане чая. Словно маяк на горе за городом, на самой границе мира, мотаясь в калейдоскопе вьюги, она одиноко светила двум не уснувшим калекам рассеянным светом, манила к себе, как окно в душевую, закрашенное праведниками, чтобы лица чужого пола не познали веселья от похотливых фантазий жизни.
Музыка врачевала. Ноющий нерв был найден и обесточен. Ноги у Бывшего Хранителя Книг снова плясали волшебные танцы. Он выкидывал ими немыслимые коленца в такт сумасшедшему пению самодеятельного артиста. 
Солдат играл на гитаре остервенело, не жалея струн и пальцев, согнутых железной судорогой артрита. В коридоре зашаркали тапочками иные больные — те, кто ещё умел ходить. Скрипели колясочники, дивясь неожиданному концерту. Люди поочерёдно заглядывали в палату, принюхиваясь к морозному ветру войны за Волшебное озеро. Ворвавшийся с воли снег ложился на лица присутствовавших, как бальзам, и таял, разглаживая морщины.
От этого эпохального сквозняка и свежести старые бумажные плакаты расслабились в местах их крепления к каменной твёрдости коридора, отклеились и забились в истерике, как флаги на демонстрации, настойчиво напоминая ночующим людям о причинах и профилактике тромбофлебита. Упал и рассыпался вдребезги кусок масляного покраса полувековой давности. Его исторические ошмётки помчались в сторону лестничной клетки, перегоняя мелованную рекламу, поднятую со всех столов и стендов учреждения. Лукавые технологии продления жизни дорогими лекарствами летели понуро вслед за мусором, как оплёванные на митинге народом власти. Уходя восвояси, они верещали калекам об успешном лечении их ещё не ампутированных конечностей за деньги в оправдание собственной значимости.
Дежурная была начеку. Но в силу хронической усталости она не сумела вовремя подняться с поста и пресечь беспорядки, творимые музыкантом. За время ночного бдения её тазобедренные суставы надёжно закорневались в кожаную обшивку кресла-качалки и онемели. Прилипшая женщина покорно елозила ногами под столом в такт сумасбродному празднику. Околдованная шабашем, она судорожно искала прибор для измерения кровяного давления и пульса, но голова была безнадёжно тяжела и служила довеском опорно-двигательного аппарата, — прибор исчез. Потакательство нарушителям больничного режима могло окончиться дисциплинарным взысканием или хуже того… И, поглядывая на часы, медсестра тревожно томилась, прислушиваясь, не поднимается ли снизу главный врач, чтобы уволить её с работы за бездеятельность в ночное время суток.
— Это инфекция, — догадалась она. — Синдром караульной службы.
Всю волю и талант слепой исполнитель кинул в топку анестезирующего концерта. Скоро накал его игры достиг апогея. Струны у гитары стали вишнёвыми, словно металл, разогретый ударом молнии. Огонь души перекинулся на ложе гитары, на гриф и, аккомпанируя надорванному крику артиста свежими язычками пламени, начал поедать остов инструмента. Струны не выдержали напора. Они рвались и хлестали исполнителя по рукам, по лицу, по телу, оставляя на коже печать огня — багровые полосы и волдыри от ожогов.
 Когда последние аккорды музыки стихли, Бывший Хранитель книг тихо спросил у солдата о том, что было дальше той ночью, когда окрестила его война.
— Я случайно услышал твой сон, солдат: «Накрытые брезентом, тела убитых лежали около противопожарного поста». Вас много пало?..
— Мой новый бронежилет остался в сгоревшей палатке… Каски не было… Изгаженный с ног и до головы экскрементами, почти раздетый, я искал своё место в окопе, боясь испачкать собой других людей, шарахавшихся от меня в сторону, как от бактериологической атаки. Колени дрожали, схваченная морозом одежда стояла колом, зубы отплясывали чечётку. Мне было страшно… «Улицу моим именем назовут! — вертелось в мозгу. — Пошлют благодарственное письмо на Родину в утешение близким». Я не хотел умирать в сортире войны так глупо и непристойно — от огня и холода.
«Труса празднуешь!» — заревел старшина, узнав о причине моего временного отсутствия. Он приказал дежурному срочно переодеть меня «…в какой-нибудь утиль» и отправил работать в санчасть, чтобы «…комплектовать гробы героями битвы». Мы искали на шее у погибших их медальоны и дополняли разорванные огнём тела конечностями, порою чужими — голова, две руки, сапоги с обрубками ног, собирая воедино мясо большого и малого круга кровообращения. Души героев витали рядом растерянные, в поисках любимого тела, но тщетно. Я слышал от знающих это Волшебников, что они иногда возвращаются назад, даруя повторную жизнь усопшему человеку. Но души не узнавали убитых…
Утром синдром караульной службы покинул дежурную стационара. Жар у неё сошёл, и давление нормализовалось. Санитарке Золушке было приказано в срочном порядке «…убрать загаженную палату горе-артистов» и заменить их вонючее постельное бельё на свежее.
— Ночью сгорела лампочка, — пояснила дежурная причину аврала и рассказала, что к ним поступил пациент: «Патологическое безумие четвёртой степени как следствие перенесённой им ранее контузии». — С ним случился тяжёлый приступ. От боли он рвал на гитаре струны и пытался себя поджечь.
День осветил палату героев. Обугленная гитара лежала рядом с перевёрнутой «уткой» посередине комнаты, как художественный набор для натюрморта. Белый снег на полу пожелтел, собравши в себя резкие запахи органов выделения. Калеки сидели молча.
Когда-то Золушка посещала школьную библиотеку и запомнила Бывшего Хранителя Книг здоровым и сильным мужчиной. «Он — бездельник и графоман, работать не хочет! Пишет опусы!» — говорили про него иные люди, занятые тяжёлым трудом. Золушка была неглупая девушка, но полученное на деньги родителей образование пошло не впрок: тёплые места повсюду были заняты, и скоро после свадьбы молодая женщина, засучив рукава, пошла работать в больницу простой санитаркой, потому что нужно было кормить ребёнка. Муж уехал на заработки в лес и пропал. До Золушки доходили слухи, что он живёт с другой женщиной, но искать его где-то далеко на Севере не было сил. Постепенно она смирилась с судьбой одиночки и очерствела сердцем к соседям, цепляясь ради ребёнка за всякую возможность выживания в мире, где воздухом стали деньги. Свои немногие радости Золушка берегла со скупостью мыши-полёвки, заготовившей их на долгую зиму, боясь, что кто-нибудь попросит ими поделиться — Золушка пахла лимоном.
— Что, не дали морфина на ночь? — поинтересовалась она у Бывшего Хранителя Книг, убирая жёлтую снежную кашицу на полу около его кровати.
— Дорого, дочка! — ответил больной.
— Когда у вас всё в порядке, вы спите, посапывая, или называете меня зайкой.
— Дай мне дольку лимона, зайка!
— Зачем он вам? — скороговоркой спросила она.
— Хочется, мочи нет, кислого, доченька!..
— Этого здесь хватает... Вашей мочи!.. — передразнила она калеку. — Держите утку…
— Во рту пересохло…
— Нечего было ночью песни орать и плясать под дудку душевнобольного... Ни убрать за собой, ни следить за порядком вы не умеете, не хотите. Всё пишите книги, поучая любить — читала, под шкуру лезете с добром! Нет у меня лимона.
Уходя из палаты, она дёрнула за чулок, выглядывающий наружу из-под матраца, и заметила:
— Лимон — он ведь тоже денег стоит… Худеет кубышка?
С приходом дневного света боли в ногах у безногого притупились и стихли. Теперь у него страдала душа. Бывший Хранитель Книг подумал, что часть его ауры, ушедшая в небо вместе с потерянными ногами, тоже томится там, не зная сна в ожидании второй половины, сопровождающей тело здесь на земле. Что этот шматок ампутированной души не осужден ни в рай, ни на муки, как заколдованный козлёночек-мальчик, не имеющий прав гражданства на жизнь в государстве. Ибо не сотворил Господь Бог человека, как детский конструктор — разъятого по суставам в угоду прогрессу Волшебников, проводящих повсюду ампутацию населения и войны, а сделал его по образу своему из малого и большого кругов кровообращений, чтобы было единство души перед Судом Божьим при наличии ауры рук и ног. Но всякая власть, наслаждаясь пытками, «совершенствовала Творение»: вытягивала коротких и укрощала на плахе длинных, добавляя работы ангелу-врачевателю рваных человеческих душ.
— Вы взяли Волшебное озеро, а?.. Солдат!
— Оно осталось за нами…
— Его воды способны вернуть тому козлёночку личину ребёнка?..
— Да!.. Но путь не усыпан розами…
—Ты знаешь туда дорогу?
— Она стоит денег, которых нет…
— Я дам тебе деньги!.. Всю свою бесполезную жизнь я писал и гадал, что меня заметят и выручат, вылечат мои ноги или помогут уснуть, но… был скуп. Злые люди сегодня выкачивают из меня последние сбережения по всякому поводу, а я не хочу им платить за лекарство, продлевающее мечту о счастье.
Он со стоном достал из-под себя помятую подушку, снял наволочку, вынул из-под матраца Волшебный Чулок и выдавил все свои сбережения.
— На, возьми и отдай Алёнушке!.. Скажи, что это деньги общественного фонда, ведь я и ты — коллектив. Только пообещай мне найти ту воду, которая очеловечивает животных, спаси мальчишку.
— Там очень холодно – снег… Льды не тают даже в июле!
— Он серый козлёнок? — спросил калека.
— Да!.. Кашемирский!..
— Горы его стихия… Иди же, чего стоишь?..
Солдат связал воедино все простыни, навесил их за окошком на стену, как верёвку для спуска, оделся, обулся, забрал покорёженную гитару, деньги и был таков. Белая свежая ткань покрылась липкой жидкостью — лимфой, выдавленной при спуске из обожжённых рук. Он ушёл на волю, не дожидаясь вмешательства хирурга. Коляска была не нужна инвалиду — снежный буран заволок всю землю сугробами, сделав дороги непроходимыми для колёс. Пеший человек вышел из города в степь на ветер и направился в рабочий посёлок, где жила сестрица Алёнушка. Хороводила вьюга, рвала шинель — испытывала характер, но Солдат не мог заблудиться в поле и исчезнуть бесследно вместе с деньгами учителя, словно банкир в оффшорной зоне далёкого зарубежья — он видел дорогу жизни.
Бывший Хранитель Книг остался один. Ему захотелось представить будущее козлёнка в розовом свете так, как иногда мерещилось своё будущее и будущее державы, но лучшие дни жизни остались забытыми в далёком прошлом, а нынешний рай был прямо пропорционален нажитому богатству, которое он утратил ради обманутого мальчишки.
— Разве мы чужие? — подумал он. — Мы тоже жертвы Волшебных Реформ.
Больной уронил голову на грудь в надежде уснуть, но она была тяжела, и его потянуло с кровати на пол. Человек отпрянул назад. Ватные ткани тела дрожали с каждым хрипением воздуха выходящего из гортани. Уснуть без морфина не получалось: ад обволакивал разум за пядью пядь. Нужно было найти иную дорогу в небо, чтобы увидеть счастливый конец этой сказки. Волшебный чулок иссяк. Он безвольно валялся рядом широкой лентой, как поливочный шланг в саду, обесточенном кредиторами. Но, опустев навеки-вечные, чулок не утратил могучей силы, и Бывший Хранитель Книг знал об этом! Нужно было связать на его концах два узла — живой и мёртвый. Собрав последние силы в кулак, калека вытянул чулок до отказа в стороны, как гармошку, на всю косую сажень уцелевших рук, проверяя на прочность штопаную материю, и завязал на дужке кровати первый — холодный мёртвый узел. Он пододвинулся к нему ближе, отдышался. Потрогал уставшими пальцами липкую шею и смахнул с неё пот страдания. Отыскав волшебное место, откуда спинной мозг подпитывает голову кровью, принося в неё из сердца боль и сумятицу, человек, плотно наложил на шею второй живой, исторический — горячий висельный узел.  И, перекинув тяжёлый груз жизни в его надёжное ложе, уснул и помчался навстречу другой половине души, надеясь на ту ничтожную лазейку в рай, откуда видно всё произошедшее на Земле непредвзятым взором… Бог милосерден!

Александр Иванович Муленко.