А/Я "Любовь"
Ты на коленях предо мной, а я
перед тобой, не важно, что спиною,
повержены - скажи, душа моя? -
любовью. Подзаборною. Земною.
Вера Павлова
Prologue. Which should be treated seriously .
--А как ты поймешь, что любишь человека?
--Знаешь, у меня был один очень близкий друг, настолько близкий, что я сомневалась иногда, дружеские ли у нас чувства друг к другу. Параллельно я осознавала, что таких мощных ощущений ни к кому испытать больше неспособна. Так вот, каждый раз, когда он был у меня в гостях и мы пили чай, я после того, как он уходил, подносила его чашку к губам и допивала все, что в ней оставалось… Не смотри на меня так! Как будто я что-то жуткое говорю. Да и…
--а почему ты так делала?
--мне очень хотелось допить его чай. Это для меня абсолютно противоестественное желание, потому что я очень брезглива и никогда не пила из одного стакана даже с сестрой. А к его чашке мне хотелось прикасаться губами и вообще до последней чаинки все выпить из неё. Я как бы ощущала, что мы с ним—один и тот же человек, у нас одни и те же губы, рот, внутренние органы—и поэтому я не испытывала брезгливости. Странно да?
--ну, как минимум, странно..
--вот… и с тех пор я уверена, что человек, который вызовет во мне такое же желание и есть тот самый, кого я буду любить всю жизнь.
--а почему ты думаешь, что это не был тот самый друг?
--какой же ты глупый… Я же говорю, мы с ним как единый человек, не могу же я любить сама себя?
--но…
--да ладно... ничего ты не понимаешь...
Глава 1. How I sneak into a new day
Много лет назад я начала писать рассказ о девушке, которая живёт в Вашингтоне. Я придумала ей маленькую квартирку недалеко от университета, зеленый парк, нищего за углом, котенка по имени Эйнштейн и целый ворох мыслей об одиночестве, волочащийся вслед за ней из главы в главу. Прошли годы и, как это часто происходит со мной, мой недописанный рассказ воплотился в реальность, проглотив меня, словно мифический Уроборос . И вот уже я сама просыпаюсь каждое утро в маленькой квартирке недалеко от Джорджтауна, кормлю Эйнштейна, пью чай и, оглянувшись на не застеленную кровать и того, кто лежит в ней, со вздохом выхожу в новый одинокий день. Это долгая история. Не лишенная романтики и настоящих чувств. Но я скорее применила бы эпитет «скорбная», потому что он наиболее емко определяет состояние моей души на момент описываемых событий. Так вот, единственным моим отличием от героини недописанного рассказа об одиночестве был человек, лежащий в моей постели и периодически из неё выползающий для того, чтобы совершить ритуальный ряд определенных действий прежде, чем забраться обратно и уныло засопеть.
Каникулы для меня—большая проблема. Обычно я просыпаюсь рано утром и буквально выскальзываю из дома (чтобы не дай Бог не разбудить его раньше времени) и еду в университет. Там я отвлекаюсь и на время забываю о том, что ждёт меня «дома», мажу свои холсты и учусь у «гениев»... А на каникулах мне приходится выходить все также с утра и бесцельно бродить по улицам или, прихватив чудом уцелевший среди прочего безвременно проданного скарба ноутбук своего сумасшедшего дружка, зависать в каком-нибудь Starbucks’е, где, попивая обжигающий латте, я буду сидеть до посинения и, либо изливать свои жалкие мысли на всеприемлющие страницы благословенного word’a, либо писать очередное глупое письмо, полное фраз, типа: «У меня все хорошо, погода прекрасная, питаюсь нормально», либо (что самое pathetic ), неустанно жалея себя родимую, жаловаться на жизнь кому-нибудь из близких друзей, на свою беду оказавшемуся вечером (по Бакинскому времени) в msn’е… После всего этого я выйду на улицу, вдохну чужого воздуха, подниму глаза в чужое небо (ах, как трогательно!), достану из сумки бронебойные Newport 100’s и затянусь назло малочисленной группе переживающих за мое слабое здоровье доброжелателей. Куря одну за другой, я дойду до какого-нибудь ресторанчика, где пообедаю, машинально делая наброски портретов официантов и посетителей, после чего, надеясь на то, чтобы дома кроме Эйнштейна никого не оказалось, побреду обратно, благословляя табачное производство матушки Америки. Иногда я, нарушая привычный график, захватываю холст и краски и сажусь в своём любимом парке недалеко от дома. Я могу совсем ничего не нарисовать в такие дни и даже не делать набросков. Сам процесс размешивания, поиска цвета, создания фона успокаивает мои раздробленные мысли и дает, пусть и не надолго, ощущение гармонии. Это утро было обычным бессмысленным утром, посвященным жалким интернет-излияниям и поэтому из кафе я отправилась прямиком домой. Я открыла дверь своим ключом (надеяться, что он доползет до кнопки домофона или хотя бы услышит звонок в дверь—верх самообмана) и вошла внутрь. Последние полтора года я, каждый раз заходя домой, непроизвольно съеживаюсь—«Господи, ну что на этот раз?». Внутри было тихо, а тишина в моем положении—уже хороший знак—и я, расслабившись, пошла на кухню, чтобы напоить Эйнштейна молоком, купленным по дороге в CVS-се . Меня должен был насторожить уже тот факт, что кот не выбежал ко мне на встречу, как он это обычно делает и, тем более не заглядывает на кухню, с присущим ему любопытством.
--Эйнштейн! Ты где?
Эйнштейн не «отозвался» и я решила, что он наверняка спит, сняла обувь в прихожей и пошла в спальню... и так и замерла на пороге… Если бы это произошло года два назад, я бы, наверное, сказала, что страшнее в жизни я не видела ничего, но последние полтора так сильно пошатнули мою и до того расшатанную психику, что мои критерии «ужасного» сдвинулись на несколько позиций вперед. Я склонна иронизировать и использовать витиеватые обороты, однако, это лишь способ отстраниться, прикрыть глаза и отвлечь себя от мыслей в форме мата, потому что только они лезут в голову, когда я начинаю вспоминать все то, что происходило у меня на глазах чуть ли не каждый день… На полу, перед кроватью, сидел Анар, практически голый, завернутый в прожженную в нескольких местах простыню. Господи, как хорошо я знаю это лицо! Трепещущие ресницы, прикрытые глаза, сухие губы, невидящий, непонимающий, непомнящий… куском той же простыни перетянуто предплечье. Сколько раз я наблюдала это, сколько раз я писала об этом, сколько раз я рисовала его таким…
--Я ненавижу тебя!!!
Я стояла как вкопанная, не в силах двинуться или отвернуться. Перед ним валялись огромный хлебный нож, сломанная ампула, перевернутая пепельница, полная окурков и в лужице крови тело моего кота, обезглавленное с торчащим из него шприцом.
--ублюдок! Циничная тварь!
Я ударила его. Потом ещё раз и ещё. Я била его со всей силой, на которую была способна. И рыдала. Он ведь не чувствует, он ничего не чувствует. Он лишь бормотал как обычно:
--ну что ты делаешь, любимая… хватит… хватит… послушай…
Я опустилась рядом и зарыдала ещё сильнее. За что это мне? Неужели я и это заслужила в долбанные 24? Чем? Когда?
Я очень любила Эйнштейна. С определенного момента своей жизни я поняла, что детей у меня, скорее всего, не будет никогда и смирилась с этой мыслью. Да и признаться честно, детей я, к моменту появления в моей жизни трехцветного, абсолютно потрясающего, голубоглазого, восхитительного Эйнштейна, не любила. Его я полюбила очень. Еще, наверное, потому, что это был второй и последний подарок человека, которого я любила очень особенной и странной любовью, в которой не могла себе признаться до определенного момента, того момента, который можно со всей присущей патетичностью определить как «поздно». Это может звучать странно, но, даже не веря в то, что я люблю его, я понимала, что более качественных чувств, чем этот человек, во мне не способен катализировать никто. Смешно, но так и было на самом деле. Два подарка… Первый—ваза на 8-е марта. Просто ваза. Правда, стоит признаться, ваза была хороша, японский минимализм, limited edition, Tokyo style. В то время я ещё считала возможной свою интеграцию в нормальную человеческую жизнь—с замужеством, нормальной работой (где сидишь с 9-ти до 6-ти, общаешься с коллегами, обедаешь в обеденный перерыв и получаешь зарплату раз в месяц), детьми (в далекой проекции) и прочими радостями и, поэтому представляла себе эту замечательную вазу на низком столике из венги посреди своей стильной гостиной где-нибудь в центре Баку… Так вот… Мечты о среднестатистическом счастье рассеялись, а ваза пылится на шкафу, дома, в Баку, в том же пакете, в котором и была подарена. Как оказалось, она мне больше не нужна, ровно настолько же, насколько я оказалась не нужна человеку, её мне подарившему, но и об этом позже. А мой кот… он заменил мне всех, жутко звучит, да? С момента моего расставания с дарителем японской вазы до момента сцены в спальне, описываемой выше, Эйнштейн стал моим самым близким другом. Из маленького котенка он превратился в толстого ленивого кота и мы просто обожали друг друга. Я так и не призналась себе в этом, но, наверное, я любила его так сильно ещё и потому, что это был подарок того самого «особенного» человека. Я проецировала на Эйнштейна свои чувства к нему и так умудрялась жить относительно спокойно, пусть и самообманываясь.
--куда ты дел его голову?
--а?
У меня не было сил спросить громче… Я нагнулась к его уху, прикасаясь своим плечом к его руке, и прошептала:
--где его голова?...
Он посмотрел на меня невидящим, пустым взглядом и ответил:
--выбросил… в окно
И начал смеяться. Он смеялся, а из глаз катились слезы. Я смотрела на него и не понимала. Нет… я не стану говорить: «не понимала, как мог такой красивый, умный, талантливый человек дойти до такого». Не стану, потому что на этот вопрос нет ответа, и я уже выплакала все, что могла по этому поводу. Я сидела и не понимала—почему я, почему я…
Он перестал смеяться и зарыдал в голос. Я обняла его и он уткнулся в моё плечо.
--дай мне убить себя, любимая, прошу тебя, позволь…
Он просил этого каждый день, он просил у меня разрешения, как у единственного человека, которому это было небезразлично. Хотя я уже и не понимала на тот момент, делаю ли я это, любя его по-прежнему, или двигаюсь слепо, по инерции? Я очень устала… Я устала от этой ежедневной борьбы, от этой постоянной боли в груди, от ужасного страха, постоянного, ежеминутного страха… я знала наизусть моменты абстиненции, я читала в его глазах, видела по его дрожащим рукам, по голосу, становящемуся все более агрессивным… я боялась. Разве может девушка не испугаться, когда у её горла держат нож и она чувствует теплую струйку собственной крови, сочащейся оттуда? Разве может она не бояться, когда на её глазах происходят эти жуткие приступы ломки и она бежит на Foggy Bottom , садится в поезд, едет в ужаснейший черный квартал (дрожа от страха, буквально теряя сознание от ужаса), покупает дозу, возвращается обратно, набирает шприц и делает укол…любимому человеку…своими руками… Разве может она не бояться, когда он запирается в ванной комнате и просит её уйти и дать ему перерезать вены, и она стучит и плачет, и умоляет его не делать этого, а потом он все-таки отпирает дверь и позволяет ей перевязать свои окровавленные запястья и она целует его кровавые руки и его пустые, бессмысленные глаза и рыдает… Разве может она не бояться, когда приходит домой и находит его со шприцом в вене, фиолетового и холодеющего и она бежит до GWU и ловит студентов-медиков, умоляя помочь, потому что в больнице наркоману и тем более без медицинской страховки никто не поможет… Как может она не бояться, когда он в три часа утра начинает ломать окна, крушить мебель и биться головой о стену как умалишенный, а потом бросается на неё? Как? Кто-нибудь знает?
--Любимая, любимая, прошу тебя… не проклинай меня, я ведь скоро умру…
Я гладила его по голове и утирала слезы, как маленькому мальчику, которому не купили железную дорогу. Люди думают, что наркоманы—животные, лишенные чувств, мыслей, эмоций... Люди ничего не знают о наркоманах. И пока героин не станет составной частью тебя или родного тебе человека, ты никогда не поймешь, что такое наркотики и что такое быть зависимым.
Какой ты был—не помню… Кем ты был?
Души твоей изнанка наизнанку…
Твой мозг червив, твой взгляд насквозь прогнил
Ты мертв, любимый, но твои останки
Люблю по-прежнему, как будто ты живой
Как будто вен твоих, изорванных иглою,
Не вижу, будто верю, что ты мой
И будто я навек одна с тобою…
Я не могла его бросить… Сколько раз давала себе слово уйти, не оставив после себя ничего. Он не смог бы найти меня… То, что нас до сих пор не выгнал наш landlord—чудо, потому что жильцы мы отвратительные. Нам повезло, что соседи и справа и слева тут практически не появляются, а хозяин нашей квартиры большую часть года живет у сына в Хьюстоне и на нас просто некому жаловаться. Но однажды нас обязательно вышвырнут к чертовой матери и придётся искать другую квартиру, где все начнется по новой… Наверное, легче всего подумать, что мы опустили руки и не пытались что-то изменить? Ещё год назад мы работали после университета, чтобы скопить на лечение, работали как ломовые лошади, копили деньги, что присылали родители на карманные расходы (карманные расходы…хахахха)…только его чистоты хватало не больше чем на две недели, и он срывался и опять начинал колоться, деньги таяли. Я прятала, что могла и, в конце концов, мне удалось скопить нужную сумму. И тогда я подумала—наконец-то, наконец, он вылечится, у нас все будет хорошо… Господи, как мало я знала, как мало я страдала тогда. Он лег в клинику, лежал там месяц, вышел и через три дня сделал очередной укол. Это был отдельный этап моей любви к нему—этап поиска спасения. Я пробовала все. Ещё одну клинику, частных врачей, бесплатные организации и фонды помощи. Среди тех, к кому я обращалась, был странный индейский шаман, русская знахарка, священники, секты, чертовы колдуны и всякие странные бабки, живущие в фургонах… и ничего… ноль… никакой надежды. Я не могла отпустить его так, но я ничего не могла поделать. Он таял, уходил, исчезал. Постепенно он все меньше и меньше был собой. Только в редкие минуты полной трезвости, когда ещё не начало ломать, он был прежним Анаром. Он просил прощения... Господи, я так его любила…Иногда я думаю—неужели, это была я, застенчивая, домашняя Бакиночка, ещё совсем недавно не знавшая даже, что такое общественный транспорт, любимица семьи, отличница… «Неужели это ты»,--спрашиваю я у девушки в зеркале… Нет, это не я, не я.
Глава 2. Introduction to my pastperfectcontinuous
Я всегда была хорошей девочкой. Так смешно это звучит сейчас—хорошая девочка. Хорошая девочка…хорошая девочка… Единственное, чего мне в жизни не хватало, так это любви, мать её. Нет, я ничего не имею против любви, любовь, как ни крути—единственный повод жить, единственный мотив, достойный того, чтобы хотя бы быть озвученным. Любовь. Я искренне верила в то (да и сейчас верю), что Бог создал меня с определенной целью—любить и быть любимой по-настоящему, сделать того самого «единственного и неповторимого» счастливым настолько, что хоть в Кащенко ложись от избытка гормонов счастья. Я каждый день засыпала и просыпалась с этими мыслями, каждый день, лет эдак с пяти. Однако, все мужчины, которые попадались на моём пути (а их было очень много) по тем или иным причинам мне не подходили. Пару раз я даже чуть не вышла замуж, но, вовремя опомнившись, все бросала и, сделав извинительный реверанс, давала деру. Моим поклонникам постоянно чего-то не доставало, как правило—мозгов. Я признаю непомерную завышенность своих планок—соответствовать моим критериям интеллекта было крайне сложно, да что сложно—невозможно, тем более недоумкам-ровесникам, а те, кому удавалось, почему-то превращались в моих друзей… Поэтому постепенно хорошая девочка прослыла в народе высокомерной и жестокой стервой, ломающей жизни мужчинам. Так получилось (нелепая цепь совпадений, ха!), что отверженные мной мужчины больше никого не могли полюбить и в лучшем случае, оправившись, женились без любви, а в худшем—предпринимали попытки суицида, спивались или же пытались посвятить свою жизнь тому, чтобы я никогда не была счастлива. А я просто хотела настоящей любви, настоящей, взаимной любви. Есть такая умная правильная фраза: «Careful what you wish for» . А по нашему: «смотри, доиграешься!». Вот я, типа, и доигралась.
Мне был 21 год. Я была «умная, красивая, талантливая девочка из хорошей семьи», только что бросившая неплохую работу по профессии ради мольберта, вечно измазанной в краске одежды, холстов, кистей, общения с небритыми художниками и всего того «прочего», что моё семейство благородно окрестило «чушью». Семья-то особо и не была против моих «художеств», но карьеру считало первоосновной целью и настаивала на «нормальной» работе. Поддавшись, я согласилась сходить на пару интервью, заранее предупредив домашних, что иду на это лишь для того, чтобы оплачивать кисти и краски из собственных средств.
Я много раз в последствии вспоминала тот день, но так и не смогла понять, жалею ли о нем.. или может быть я благодарна за него Богу? Эта грань проходит настолько зыбко, что я вряд ли смогу когда-нибудь ответить четко на вопрос о том, повторила бы я все вновь, пошла бы туда во второй раз? Собеседование должно было состояться не где-нибудь в офисе компании, а в Sunset cafe, потому что это: 1) был день всенародного траура и, следовательно, выходной 2) директор компании предпочитал интервьюировать претендентов в наименее формальной обстановке, дабы «раскусить» их истинные человеческие качества. Мудрый директор, надо сказать… Мы назначили встречу на четыре, договорившись встретиться около кинотеатра «Азербайджан». После собеседования я торопилась к подружке и поэтому одета была в джинсы и короткую курточку—очень неформально, но мне было наплевать, я не хотела эту работу и поэтому настроилась на полное отсутствие какой-либо идеи в глазах. К тому же я ненавижу ждать, а меня явно заставляли это делать на протяжении целых пяти минут… одним словом картина маслом: настроенная строить из себя дурочку девушка в узких джинсах, заправленных в сапоги на высоком каблуке, нервно теребит кисточку на конце сумки, стоя у входа в Кинотеатр «Азербайджан».
--здравствуйте, вы…?
--да…
--мы договаривались о встрече, извините, я ждал вас с другой стороны..
Обдаю его холодной улыбкой, взгляд снизу вверх. Жаль—не в моём вкусе, скучный предстоит денек… Мы садимся в кафе, он вежливо придерживает дверь, вешает мою куртку и этим зарабатывает себе очки (пока, как директор), потому что, что я ценю в мужчине после интеллекта, так это такт и галантность. Мы сели за столик, заказали по чашке зеленого чая и потек разговор. Почему-то мне практически сразу расхотелось строить дурочку. Но и на работу не захотелось. Мы говорили о разных вещах—литература, искусство, общество, кино…и чуть-чуть о работе, конечно, о работе тоже. «Интересный директор тридцати двух лет»,--решила про себя я,--«Хотела бы на такого работать… или нет?». А потом директор проводил меня до машины и вежливо откланялся. Вот такое неромантическое знакомство. Конечно, он перезвонил. Конечно, мы больше никогда не говорили о работе. Разница в одиннадцать лет не особо пугала меня (его вроде тоже), as long as мы совпадали по всем пунктам всех возможных анкет интересов (и прочего бреда), существующих в современном мире. Да, никакой любви не было, но то спокойствие, что я испытывала рядом с ним и его attitude по отношению ко мне, обезоруживали меня, да что обезоруживали—укладывали на обе лопатки. Совместимость казалось какой-то глобальной, вплоть до предпочтений в еде, влечение друг-другу росло в геометрической прогрессии, а желания сопротивляться не было (я искала—нигде не было, честно..). Спокойствие, что дарил мне этот человек было до безумия нужно мне и, наверное, я вряд ли согласилась бы променять его на сумасшедшую любовь с первого взгляда или безумный роман без начала и конца. Мне было с ним очень хорошо. Как с любимым домашним котом, старым плюшевым пледом, верными друзьями, чашкой горячего чая, когда дождь за окном и сидишь у камина… и все это вместе и помножено на миллион. И то же самое чувствовал он. Ощущение родства и неимоверной близости буквально с первых же недель общения путало мои мысли. И я расслабилась и совсем не думала о том, что я чувствую и, чем все это закончится. Мне не хотелось анализировать, разбираться и обсуждать. Мне просто хотелось быть с ним рядом и слышать его голос по утрам, засыпать с ним в обнимку (пусть бы он даже и сопел мне в ухо), целовать его, когда мне захочется, и чувствовать его прикосновения к своей коже… Да, мы совсем не говорили о будущем и ничего не планировали. Это шокировало всех моих близких и друзей. Они недоумевали, почему взрослый мужчина раздумывает и не делает предложения красивой, умной (да, что греха таить, просто идеальной какой-то) девочке вроде меня и, почему эта девочка сама не говорит о браке и долгой и счастливой жизни с ним. А разве им объяснишь?
Иногда, когда дома, на моё счастье, тихо и Анар спит, я, мучаясь своей вечной бессонницей, стою на балконе и, выкуривая сигарету за сигаретой, вспоминаю, все те милые и трогательные моменты, что были между нами. Я так никогда и не призналась ему в том, что с определенной минуты (которую я так и не удержала в памяти) мне постоянно хотелось прошептать ему на ухо: «Как же я люблю тебя!», хотя я и не ощущала к нему никакой любви. Эта фраза вертелась у меня на языке до самого конца, до самого последнего дня, но я так и не озвучила её, потому что не верила. Себе. Ему. И в любовь между нами. Я открываю новую пачку Newport’s и, прикрыв глаза, чувствую запах весны, той самой весны, которую мы с ним поделили пополам. Он стоял спиной ко мне, у меня было поганое настроение и я уперлась глазами в какую-то точку вдалеке и молчала. Он знал, что мне плохо и знал, что я не скажу ему причин. И я ощущала, как мое настроение разливается у него в душе и, почему-то мне стало так тепло и одновременно так больно оттого, что кто-то может вот так меня чувствовать. И тут он повернулся и сказал то, что я меньше всего ожидала услышать: «А я люблю тебя, я очень тебя люблю». Меня бросило в дрожь, мне стало так страшно, будто меня приговорили к расстрелу… Я обняла его, вцепилась в его плечи и стояла так, не помню сколько. «Ты дрожишь, маленький…». Понял ли он, как я испугалась? Мог ли он представить себе, в какой ужас повергли меня его слова? Тогда я впервые начала рыться в себе, искать, пытаться найти ответ, но в сумбуре и панике я не нашла ничего кроме страха и желания рыдать от страшной боли в груди. Он больше никогда он не говорил мне этих слов.
Анар закашлялся и повернулся на другой бок… Я испугалась, не проснется ли он среди ночи от ломок, но нет, он продолжал спать… Я возвращаюсь на балкон и опираюсь о перила, вглядываясь в черноту столичной ночи. Однажды он приехал под мой балкон, черт знает, в каком часу, было уже очень поздно. Он стоял там как подросток и мне казалось, что даже той «нелюбви», что я испытываю к этому человеку достаточно, чтобы накрыть собой весь Баку, сделать виток вокруг экватора и осчастливить все население Китая! В ту ночь он сказал, что я самое родное, что есть у него на свете. Из всех людей, что я знала, его нежность была самой чистой и трогательной. От неё все кошки в моей душе, чья работа заключалась в том, чтобы периодически скрестись о её стенки, обреченно вздыхая, вешались, не оставляя предсмертных записок...
При каждой встрече он говорил мне кучу приятных слов, он просто одевал меня комплиментами с головы до ног и он смотрел на меня так, как неспособен был смотреть никто на свете… Я была для него маленьким феноменом—слишком умной для своих лет девочкой. Он доверял мне и был со мной искренен настолько, насколько в наше паршивое время лжецов и предателей быть практически неприлично… А мне хотелось быть для него каждый день самой лучшей и, мне кажется, у меня это получалось.
Только жизнь очень странная штука. Она свела нас неожиданно, тогда, когда ни один из нас этого не ждал, а потом подбросила аж два сюрприза, которых мы ожидали ещё меньше. Стояла зима. Мы сидели в кафе, где год назад начинались наши свидания и пили чай. За окном медленно падал снег. Старый город, такой необычно белый и сверкающий, казался чужим и напоминал Памуковский заснеженный Карс. Он пошел расплачиваться и забрать наши пальто, и я сидела за столиком одна, как вдруг, практически непроизвольно потянулась к его чашке с чаем. И тут я поняла—вот оно! Я допила его чай, весь, до последней чаинки и разрыдалась. Наконец-то, наконец, я поняла! Самое сильное, самое огромное чувство в моей жизни тут, внутри меня… А я… какая я глупая…
--ты что плачешь, маленький? Что случилось?
Я подняла на него мокрые глаза и засмеялась.
--я такая глупая, лис, я такая дура!
--почему, маленький?
Он сел рядом и обнял меня за плечи.
--я могла выпить твой чай ещё год назад, когда ты разлил на меня всю чашку, помнишь?
--да, а ты сердилась и не давала мне обернуть тебя в своё пальто. А потом мы бегали по городу в поисках фена..
--я не об этом.. аххахх… я не об этом…
--о чем тогда, маленький?
--родной мой, я такая глупая… я ведь все это время знала!
--что знала, маленький?
--я…
Договорить мне не дал звонок его мобильного. Срочный разговор. Он вышел на заснеженную улочку и, пока я завязывала пояс на пальто, я поняла, что теперь могу сказать это в любой момент, в любую секунду и ощутила такое счастье и легкость, что добежала до него вприпрыжку и крепко-крепко обняла. Он закончил говорить и улыбнулся.
--что с тобой, маленький?
--ничего! Я счастлива!
--ты не скажешь мне, почему плакала?
--скажу… скажу-скажу!
--когда?
И тут опять зазвонил телефон… Он звонил на протяжении всей дороги до дома, он говорил о чем-то важном, решал какие-то проблемы, я не слушала, я просто смотрела в окно и улыбалась. Я скажу ему, теперь у меня так много времени… В ту ночь мы не смогли поговорить по телефону, но я все равно уснула со счастливым предчувствием. Он позвонил рано утром и сказал, что нам нужно встретиться. Мы увиделись за завтраком, я вся светилась, а он почему-то был сам не свой.
--что-то случилось, лис?
--да, маленький..
--что? Ты опять куда-то уезжаешь? Знал бы ты как это не вовремя, лис!
--не надо смеяться, маленький…
--что-то плохое случилось?
Нам принесли чай и я заметила, что, когда он размешивал сахар в стакане, у него дрожали руки. Моя улыбка постепенно сходила с губ. Он смотрел, как чаинки оседают на дно, так, будто от этого зависела, как минимум, экономика всей Евразии.
--что случилось?
Он поднял на меня глаза и мне уже не нужен был его ответ. Точка… Я смотрела на него и умоляла себя не расплакаться.
--ты..
--помнишь, мы обещали, что всегда будем откровенны друг с другом?
--да..
--нам надо расстаться, маленький..
--ты любишь её, да? Ахахаххах… ты любишь её…
--не нужно..
--нет-нет, мне просто смешно. Ты же помнишь, как я боялась этого год назад…ахахахах…я же сказала вчера, что глупая.. я очень глупая..
--успокойся, маленький..
--да нет, я в порядке, лис.. Знал бы ты, как это не вовремя, ты бы тоже смеялся вместе со мной..
--почему?
--теперь уже не важно, лис. Я пойду, хорошо? Избавишь меня от подробностей вашей трогательной встречи и осознания того, что вы все ещё любите друг друга несмотря ни на что?
--постой…
--это так удивительно, лис..
Я хотела выйти из-за стола, но почувствовала, что если сделаю шаг, свалюсь в обморок. Я опустилась обратно в кресло и опустила голову на руки.
--тебе не хорошо?
--тут жарко, сейчас пройдёт
--тут холодно, маленький
--это так удивительно..
--что?
--что кто-то все же умудрился разбить мне сердце
--не улыбайся так…
--я не могу не улыбаться, мне смешно, лис. Я думала, этого никогда не будет со мной, а это, оказалось, так просто—ррррааз и все… Помнишь, такая песня была у Texas—Careful what you wish for? Just lately I've had a go to find me a new world and candy home. All I needed was a little affection for my soul. Hey, maybe it's time to go, I should have told you a couple of years ago and I know what's gonna play on my mind…
--не помню…
--да ладно, уже не важно
--маленький.. я сам не думал… Это произошло неожиданно, я просто понял…
--избавь, избавь, избавь.. молчи! Просто смотри на меня, хорошо? Дай остаться странной маленькой девочкой, которая не будет знать.
--хорошо, маленький
Мы сидели молча и он просто смотрел на меня. А потом я так же молча встала. Он тоже хотел встать, но я покачала головой и, улыбнувшись, ушла.
Истории о том, как мужчины уходят от взрослых жен, подружек и любовниц к юным и красивым пустышкам—сплошь и рядом. Такова мужская природа, не так ли? Это больно и обидно. Но никто не знает, что это, когда твой мужчина уходит от тебя—умной, красивой, юной—к женщине, которая старше тебя на восемь лет, которая совсем другая, которая… которую он все ещё любит, которую он не смог забыть. И ты вдруг оборачиваешься назад и понимаешь, что все те моменты, когда он вдруг начинал грустить, когда у него портилось настроение, когда он отменял деловые встречи, когда он смотрел на тебя со всей этой неизбывной печалью—что все это ОНА. ДРУГАЯ. НЕ ТЫ. А ты стоишь посреди своего храма и он рушится на твоих глазах. Падают с грохотом колонны, обваливается купол, осыпаются стены и ты мечтаешь, чтобы свод придавил тебя насмерть и зажмуриваешь глаза. А когда открываешь—ты все ещё жива и стоишь посреди развалин и понимаешь, что у тебя больше ничего нет, что ты всего лишь пустая, сквозная, голая комната, из которой только что вынесли всю мебель. Ты есть, но ТЕБЯ больше нет.
Что я знала о ней? Что она была до меня на протяжении целых четырех лет. Что она была умна и красива. Что она знала кучу языков и когда-то была замужем. Вот вроде бы и все. Ах… совсем забыла… Они безумно любили друг друга и были так счастливы, что хоть в Кащенко ложись от избытка блаблаблабла… А я просто устала…я просто устала и очень хотела сбежать…
Последняя сигарета из зеленой пачки, сверкнув напоследок, исчезла в черноте за окном. Я вздохнула. Слишком как-то глубоко. Я люблю его. И теперь, когда не было Эйнштейна, у меня совсем ничего не осталось кроме воспоминаний… Мама, почему твоя дочь так несчастна? Я вздохнула ещё раз и зашла в комнату, где спал мой муж. Беспокойный, потерянный и обреченный… такой похожий на меня.
Глава 3. How can the world go round when you are not around?
Я готовлю ему обед и вспоминаю тот жуткий день год назад, когда я вернулась домой из галереи и обнаружила его обдолбаных дружков посреди своей гостиной, все те же разбитые ампулы, кровь, шприцы… Попади мне в руки автомат, я бы всех их, не задумываясь, перестреляла…
--Hey, babe, come on here
--прекрати на английском говорить... Я же просила тебя не таскать их сюда!
--guys, ain’t she the most beautiful woman you’ve ever seen in your entire life?
В ответ последовало лишь бессвязное бормотание. Я ушла на кухню и села у окна. Что я могла поделать с четырьмя, пусть ничего и не соображающими, мужиками?
--Hey..
--What?
На кухню вошел один из его «гостей» и опустился напротив меня.
--you’ve never done, right?
--go fuck yourself, Craig..
--just listen to me, dear…
Тут он видимо упустил свою мысль и завис. Я смотрела на него, такого же талантливого и умного, такого, каким был когда-то и мой муж, и в душе поднималось привычное чувство потери чего-то родного и ценного. Грэг был поэтом. Когда я только переехала в Вашингтон и познакомилась с ним, я была восхищена его стихами настолько, что чуть не влюбилась. А теперь… теперь он сидит напротив меня, пустой, как тюбик краски, который скрутили, выдавив всё содержимое.
--so, you never did?
--and I never do, Craig..
--never say never, honey. Maybe you should make an injection to just feel what your husband feels? And then you can get him better?
--hell no.. for godsake leave me alone..
--you just think about it, babe
--just go, Craig… and take them with you
Грэг поднялся с табуретки и потянулся, чтобы поцеловать меня в лоб. Я поморщилась и отпрянула от него. Он усмехнулся и вышел. Они валялись на полу моей гостиной ещё пару часов, а я все это время бесконечно прокручивала его слова в голове. Я знала, что пожалею. Я знала, что этого делать нельзя. Меня поймёт только человек, знающий, что это такое—любить наркомана, жить с наркоманом. В моём отчаянном состоянии любой, даже самый безрассудный способ понять или помочь, воспринимается как соломинка. Я выкурила полпачки, уставившись в одну точку на холодильнике. Мои перспективы были далеко не самыми радужными. Пару месяцев назад я уже смирилась с тем, что он никогда не бросит. Получается, что есть два выхода: 1) сбежать от него 2) быть с ним рядом, пока он не умрет и… А есть ли это «и»? Зачем мне жить после этого? Кем я буду? Вдова наркомана… Что мне делать после его смерти? Я не смогу вернуться в Баку, как я смогу жить там? В городе, где ждут хорошую маленькую девочку, а дождутся озлобленную, усталую, выкурившую свои лёгкие женщину без будущего… Даже подумать страшно… Только и в Вашингтоне я жить не буду… Что мне делать тут? Учиться дальше? Я начала учиться в качестве побега от Бакинской реальности… разве стоит продолжать учиться, когда жизнь доказала мне, что побег не спас положения, а только ухудшил его? Если не будет Анара, какого хрена мне сдался этот проклятый район, эти парки, голуби с белками, магазины и галереи. Может быть, мне стоит просто покончить со всем этим раз и навсегда? Уйти раньше него? В этот момент Эйнштейн запрыгнул ко мне на колени и свернулся клубочком. Я погладила его и вспомнила ласковый голос его дарителя и то, как он называл меня… «Маленький»--я тогда даже не понимала, как приятно быть маленькой для кого-то. Взглянув на меня сейчас, он вряд ли решился бы вернуться к этому прозвищу. Перед глазами всплыл один из первых летних дней, что мы провели вместе. Стояла невыносимая жара. Мы договорились встретиться рано утром и провести весь день вдвоём. А часам к пяти мы приехали в то самое кафе, пообедали и просто сидели пару часов в обнимку. Мне было с ним настолько непривычно хорошо (мне мало с кем бывает так хорошо), что в какой-то момент я почувствовала, что, если сейчас я положу голову ему на грудь и закрою глаза, я усну. А это для меня практически невозможно, ведь я могу спать только в кромешной тьме и тишине, в своей собственной кровати, да и то, мне это не всегда удаётся. Я прикрыла глаза, положила голову ему на грудь и впала в приятное состояние полудремы, сквозь которую ощутила, как он с улыбкой смотрит на меня и, поправив волосы, целует в лоб. Вот тогда я и поняла, что мне хотелось бы засыпать именно так каждый день и чувствовать, что он рядом со мной постоянно.
--Любимая… любимая…
--что, Анар?
--они ушли… иди сюда…
Я давно уже перестала относиться к нему как к наркоману, я воспринимала его и его знакомых, как тяжело больных людей, которым нужно периодически потакать. Поэтому я молча встала и побрела в гостиную.
--что, Анар?
--любимая, сядь рядом
--ну?
--прочитай мне то стихотворение
--последнее?
--пожалуйста
--подожди, возьму лист. Я ж своего наизусть не помню
--забыл..
--да что уж теперь у тебя в голове удержится..
--прочитай, пожалуйста..
-- Я рваных ран твоих не залечу—
Места уколов кровоточат белым,
Глаза прикрыты и скрежещут вены.
Я по счетам бессилия плачу…
Коснись руки, взлетая в потолок…
Останься здесь, будь рядом, умоляю,--
К тебе, ушедшему, я мысли простираю,
Моё проклятье, главный мой порок…
Твоих приходов вероломна суть,
Ты сломан как забытая игрушка…
Я знаю всё и мне уже не нужно
Спасать тебя. Останься, просто будь.
--не плачь, любимая
--это ты плачешь, Анарчик..
--не проклинай меня, любимая, я все равно умру
--не говори так… ты знаешь, я не люблю, когда ты так говоришь.
--спасибо, что ты не уходишь
--….
--прости меня
--я не смогу
--я прошу просто так. Я знаю, что не сможешь
--знаешь, иногда я сама хочу попросить тебя, чтобы ты сделал передоз. Но как представлю себе это—с ума начинаю сходить. Люблю ведь… не могу…
--любимая, таких как ты больше нет…
--знаешь, мне так часто это говорили. Но я только сейчас понимаю, насколько это правда
--почему?
--потому что это ты говоришь… потому что это говорится при таких обстоятельствах…
--скажи, если бы мы вернулись в день свадьбы, ты бы повторила все?
--нет… я бы ушла от тебя, чтобы больше никогда тебя не видеть
--правда?
--да, Анарчик. Это самая чистая правда. Я бы не вышла за тебя во второй раз. Три месяца рая не стоили двух лет ада.
--ты права…мне тяжело, но тебе, наверное, тяжелее.
--tell me..
Мимо прошел Эйнштейн и, усевшись в углу, пару раз мяукнул. Мы оба посмотрели в его сторону.
--скажи, любимая, ты все ещё любишь его?
--кого?
--того, кто подарил тебе кота?
--я его всю жизнь буду любить, счастье моё…
--почему?
--я же рассказывала тебе про чай…
--это глупости, любимая, это просто переход через барьер брезгливости плюс львиная доля самовнушения.
--я знаю, что я говорю, Анарчик
--я так его ненавижу
--ты бы лучше подумал о том, какой ты делаешь меня несчастной
--ты не понимаешь... Если бы не он, твоё сердце не было бы разбито, ты бы никогда не приехала сюда, не познакомилась бы со мной, не вышла бы за меня, не страдала бы так. Да и вообще, мы оба понимаем, что если бы он не разбил твоего сердца, я не стал бы наркоманом...
--да, хороший мой, ты прав… жизнь, мать её, странная штука…
--послушай..
--а?
--а как ты его называла?
--лис
--почему?
--у него была хитрая улыбка и хитрый прищур.. и ласковый лисий голос…
--а он тебя?
--«маленький»
--почему?
--потому что я была маленькой
--почему?
--долго объяснять, Анарчик..
--он был нежен с тобой?
--да, он был практически самым ласковым из всех людей, кого я встречала...
--почему практически?
--потому что ты был нежнее… тогда, давно, когда ты был собой.
--как будто это было не с нами, правда?
--нет... это было с нами, просто очень давно…
--скажи, а что он делает сейчас?
--он женился на девушке, которую любил пять лет.
--когда?
--примерно тогда, когда я собирала вещи в Вашингтон
--а он знает, что ты уехала?
--нет, вряд ли он знает. Хотя в нашем маленьком городе, сам знаешь..
--да…он не любил тебя? Он любил её даже когда вы встречались?
--нет... он любил меня, я точно знаю
--почему тогда ты говоришь, что он любил её пять лет?
--потому что он любил нас обеих, пока мы были вместе..
--так не бывает, любимая..
--ооо.. поверь мне, Анарчик, так бывает, иначе какого хрена я вышла за тебя замуж?
--я бы хотел, чтобы у нас с тобой были дети
--хех, ты сам виноват…
--я знаю… обещай, что когда я умру, ты выйдешь замуж и у тебя будут дети
--я не могу обещать…
--почему?
--потому что я не знаю, что будет со мной завтра
--у тебя все будет хорошо. Я просто слишком слабовольное ничтожество, чтобы отпустить тебя сейчас, понимаешь?
--да я сама вроде не ухожу, Анарчик… Ложись в кровать, а? Поспи
--хорошо
Он послушно поднялся и лег в кровать. Когда он уснул, я достала чистый шприц и его заначку. Я видела, как это делается, тысячу раз. Я сделала себе укол. Господи, какое поганое ощущение… Отвратительное состояние, тошнота, голова кружится и физически ощущаешь, как кровь течет по дорожкам вен и как в ней переливается что-то чужое… Я так и не смогла понять, почему они решаются на второй укол.
Глава 4. Don’t be blind, take the ride!
Когда я поняла, что люблю его и быть мне с ним не удастся, я решила сбежать. Как всегда выбрала, как говорится, путь полегче. В течении пары часов нашла в Интернете подходящий институт, подала документы. Вскоре со мной связались, а через пару недель я была уже студенткой одного из средних американских art colleges.
Когда я говорю, что больше ни разу не видела его—я лукавлю. Я просто никому так и не рассказала, что видела их вместе. Это было за пару дней до моего отъезда. Я шла мимо парка Пушкина, думая о переезде, спрятавшись глубоко в себя, с плеером в сумке и Placebo в ушах, мерила каблуками мостовую, не совсем, наверное, осознавая, что это одна из последних моих прогулок по Баку. Заморосил дождь. Я закуталась в свой клетчатый шарф и пошла ещё быстрее. Хотя зачем? Мне некуда было спешить. И тут… Я почти коснулась его плеча. Они шли бок о бок, и я успела заметить, что он не держал её за руку. Я улыбнулась—моей руки он никогда не отпускал. Она что-то рассказывала, он слушал и улыбался. И как это бывает в лирическом кино, кадр замедлился, он случайно поднял глаза, столкнулся со мной взглядом, уронил улыбку об пол, растерялся, отвернулся... всё. И ничего больше. Потерянная улыбка в обмен на год неподдельного счастья. Я остановилась, спиной ощущая его затертый взгляд, уткнувшийся в какую-то точку на её лице. Мне хотелось обернуться и посмотреть на его спину, удаляющуюся прочь, но я, проклиная свою женскую слабую сущность, переборола себя и пошла дальше. И с каждым шагом я понимала всю глобальность своей потери. Этот человек был totally моим, моим с ног до головы, созданным специально для меня, одним единственным, как костюм, который сшили по твоим индивидуальным меркам, как твои папиллярные узоры и радужная оболочка, как твой персональный пароль из 136784937659-ти символов, как секретный вопрос, ответ на который известен лишь тебе, как золотой ключ для долбанного Буратино и ещё очень много всего… Нет, он далеко не самый лучший. Для кого-то он может быть даже отвратительным подонком, снобом, высокомерным нигилистом и циником, да кем угодно! Суть в том, что он для меня. Я так хорошо его знаю... Манеру говорить, походку, интонации, голос, то, как он нервно трясет ногой, поправляет ремень, в шутку выпячивает нижнюю губу, как он стучит по подлокотнику кресла, если о чем-то задумается, то, как меняется выражение его лица, если он вспомнит о чем-то важном… Я знаю, как реагировать на его перепады, как его успокоить—чего не нужно говорить, а что обязательно нужно сказать… Я умею обнимать его так, как должна обнимать его женщина. Его женщина. Я умею заставить его смеяться. Я могу вызвать его нежность. Я могу угадывать его настроение, как никто другой. Мы всегда были на одной волне и всегда чувствовали друг друга. И я не могу понять, почему жизнь повернулась ко мне этим не совсем приличным местом в тот момент, когда я все это поняла… А он любит её и мне придётся с этим смириться. В тот же вечер мне сказали, что через пару дней состоится их свадьба. Там, наверняка, будет полгорода, веселье, шум, поздравления, шампанское, море радости, пьяные друзья и бесконечная лезгинка. И, конечно, вагзалы под конец. И какая-нибудь нерадивая родственница заплачет. А невеста будет бросать букет. И он будет улыбаться. Он будет счастлив. Ещё бы… ведь если человек женится в тридцать три года, значит, он женится на той самой, единственной, любимой, самой лучшей, той, которая создана для него, как костюм, который сшили по твоим индивидуальным меркам, специально для тебя… В день его свадьбы я… не делала ничего. Нет, я не пила, не курила, не употребляла психотропные вещества и не отдалась первому встречному на улице. Я проснулась рано утром, вышла на балкон, взглянула на вечную стройку, потянулась и долго стояла на холоде, наблюдая за копошением рабочих на лесах. Потом я приняла привычный утренний душ, выпила чаю и спустилась в город пешком. Я сидела в Sunset caf, пила зеленый чай. И думала о том, что было бы прекрасно, если бы наше интервью не состоялось вовсе и я продолжала бы просто жить и ждать человека, который будет дышать со мной одним воздухом, думать одними мыслями и вспоминать обо мне именно в ту секунду, когда я неожиданно вспомню о нём… Сидя там, я где-то глубоко внутри, продолжала думать глупую девчачью мысль о том, что он в последнюю секунду передумает, развернётся и сбежит из Загса… и прибежит сюда, чувствуя, что я здесь, сижу и жду его за тем самым столиком, за которым мы сидели в день знакомства. Он прибежит, чтобы остаться со мной навсегда…
Я улетела через два дня, смирившись с тем, что наши отношения—очередная монетка в копилке моего опыта, что уже само по себе хорошо…правда?
Глава 5. Now hide, salvation easily denied…
Немного освоившись в городе (я бывала в Вашингтоне дважды и неплохо его знала), я начала судорожно искать что-то, что смогло бы заполнить пустоту внутри меня. Лекций мне не хватало. Они занимали лишь малую толику моего времени и всю оставшуюся бездну «ничего» и особенно бессонные ночи, мне приходилось тратить на бессмысленную мазню и писанину. Я делала это, не дожидаясь вдохновения, просто так, по инерции, лишь бы выплескивать куда-то всю ту муть, что накопилась внутри меня. И потихоньку моя жизнь выравнивалась. Не скажу, чтобы она начала приносить мне радость—нет, но она хотя бы перестала доставлять мне ежедневную боль, а это уже неплохо.
В то утро я стояла в коридоре института и бездумно изучала доску объявлений с внеклассными занятиями. Неожиданно я ощутила, что кто-то, стоя совсем близко ко мне, прямо за моей спиной, дует мне в шею.. Да, именно дует! Выдувает потоки воздуха, причем, так ласково, будто этот процесс просто обязан перейти, как минимум, в нежнейший поцелуй… Я в шоке обернулась и увидела невероятно красивого, обалденного, просто потрясающего молодого человека. У меня аж дыхание перехватило. Я никогда в своей жизни (за исключением влюбленности в похожего на юного Абдулова второклассника, во времена, когда мне было пять) не влюблялась с первого взгляда. А это… Меня будто опрокинули. Голова стала свинцовой, ноги ватными, сердце подскочило к горлу—ещё чуть-чуть и забьюсь в конвульсиях.
--любите Веру Павлову?
Господи, да он по-русски говорит!
--люблю…
-- Снаружи это называется Подъезд.
И изнутри - Подъезд. Скажи, нелепость?
Ему бы надо называться Крепость,
Мотель Для Мотыльков на сотню мест
чудесно спальных. Голубям - карниз,
а нам с тобой - двуспальный подоконник.
где птицам - вверх, там нам с тобою - вниз.
…голос у него был настолько же потрясающий, насколько и внешность—низковатый, хриплый, и полный такой абсолютно животно-интеллектуальной (если бы я знала, что это значит) сексуальности, что я просто таяла на глазах… Это было моё любимое из Веры Павловой. Он замер и, хитро улыбаясь, смотрел на меня: «Мол, продолжишь?». Я, улыбнувшись в ответ, облокотилась о стену и продолжила:
--Но ведь не на пол же, неистовый поклонник,
не на пол? На пол. Кафелем разбит
на параллели и меридианы,
качнулся мир. Пять этажей знобит.
Скажи, а ты, как я? Такой же пьяный?
Ты на коленях предо мной, а я
перед тобой, не важно, что спиною,
повержены - скажи, душа моя? -
любовью. Подзаборною. Земною.
--я, кажется, влюбился, miss, прошу, ответьте мне взаимностью
--ахахахахха..
--она смеялась, разбивая его несчастное сердце..
--откуда вы?
--из Баку
--не может быть, ахаха
--вы тоже?
--да..
--я Анар и я хотел бы вас обнять, но придётся ограничиться рукопожатием.
Я представилась и протянула ему руку. Он задержал мою в своей чуть дольше, чем принято, но мне, почему-то не было неприятно, несмотря на то, что я предпочитаю не пускать людей в своё личное пространство, особенно тех, кого не знаю вообще...
--вы художница?
--что-то вроде
--мне угадать?
--угадайте
--вам 22, вы рисуете и пишете и вы сбежали из Баку.
--в таком случае, вы ясновидец
--нет, я просто знаю, как это бывает
--а вы чем занимаетесь?
--пишу. Вы пьёте кофе?
--бывает
--а сейчас можете?
Я посмотрела на часы—у меня окно.
--ну, пойдемте же
--я ведь не ответила утвердительно..
--у вас окно, я знаю, пойдёмте
Таких отношений, как с Анаром, в моей жизни не было и быть не могло. У нас была такая сумасшедшая любовь и такие экстраординарные отношения, что Сальвадор с Галой просто нервно курили в туалете и сплетничали про нас, обливаясь слезами… Мы упивались друг другом, как умалишенные. Мы любили друг друга душами наизнанку. Каждое прикосновение било током, все тело превращалось в одну особую зону чувственности, страсти кипели похлеще, чем на канале Discovery во время извержения вулкана. Мы не разлучались ни на секунду. А если разлучались—страдали, будто от тяжелейшего ранения в грудь. Вот это и было то самое чувство, которого я ждала всю свою жизнь—больное, сумасшедшее, огромное, неуёмное, страстное, отвратительно-соблазнительное, irresistible and totally mind-blowing … Анара нельзя было сравнить ни с кем на свете. Когда я шла к нему навстречу, моё сердце выпрыгивало из груди, перед глазами все плыло, мысли путались. Увидев друг друга, мы всегда улыбались как слабоумные, и я подбегала к нему, прыгала на шею, и он кружил меня, как маленькую девочку. Каждый день, can you imagine this? И чувство не иссякало, его не становилось меньше, оно наоборот росло, подпитываемое неведомыми науке резервами. Мы не могли насытиться друг другом, было мало, мало, мало…
Как-то раз в качестве курсовой ему поручили читать лекции по французской литературе среди undergrad’ов и я иногда заглядывала, чтобы послушать что-нибудь интересненькое про Элюара, Малларме или Бальзака. В тот день я сидела где-то наверху, стараясь, чтобы на меня не обращали внимания и слушала его потрясающую лекцию, читаемую потрясающим голосом. Он ответил на вопросы студентов, а потом раздал всем стихи Малларме, те самые, которые Модильяни читал Ахматовой. Лекции Анара всегда были интерактивными и, как раз сейчас, он должен был начать беседовать со слушателями.
--Miss..yes, yes, you.. The one who doesn’t attend my classes often
Я в недоумении приложила руку к груди, спрашивая: «Что, я?».
--yes, sir?
--have you read the poem?
--yes.
--then let me ask you a question..
--please..
--Will you marry me?
В этот момент вся аудитория со вздохом удивления обернулась на меня, а я, наверное, покраснела, как кадмий красный средний…
--I will…
--excellent.. Any questions, miss?
--just one favor..
--yes, feel free to ask
--just can’t wait to kiss my future husband, sir..
--you are welcome to do that whenever you want.
Мы улыбнулись друг другу слабоумными улыбками, я сбежала вниз на пару ступенек, он поднялся вверх и поцеловал меня. И, как бывает в американских молодежных фильмах, ошалевшая от происходящего аудитория, начала весело рукоплескать.
Свадьба была великолепная. Мы оба всегда мечтали о крохотной свадьбе с минимальным количеством ненужных людей, чего избежать в Бакинских реалиях было практически невозможно. Так что нам повезло. Сначала мы даже подумывали махнуть в Лас Вегас и пожениться там, но это было бы слишком и мы ограничились маленьким праздником в кругу близких друзей и родителей в приятном ресторане. А потом мы сняли квартиру недалеко от Джорджтауна (на центре настояли его родители, решившие в качестве подарка, оплачивать наше жилье) и зажили втроем—я, он и Эйнштейн. Мы прожили счастливейшие три месяца, райские три месяца вместе. Такой счастливой я не была никогда. Мы жили в сказке. Обалденные дни плавно перетекали в невероятные ночи. И сказка казалась бесконечной… Проблемы начались в один обыкновенный будний день. Мы были дома, Анар лежал на диване, положив голову на мои колени, я что-то читала, Эйнштейн валялся у него в ногах—идиллия…
--любимая
--ая..
--скажи, а откуда у тебя Эйнштейн?
Когда я говорю, что у нас были экстраординарные отношения—я не шучу. Дело в том, что мы никогда не спрашивали друг у друга подробностей личной жизни и вообще никогда не возвращались к прошлому, ко всему тому, что было до появления нас в жизни друг друга.
--ты уверен, что хочешь знать, мой гениальный муж?
--ну, раз спрашиваю..
--подарил один человек из прошлого
--а кто он был?
--как это кто? Человек, просто человек..
--тебе…
--мой бывший
--ясно… а почему ты не выкинула кота на улицу после того, как вы расстались?
--Анар, ну что за глупости? Как я могу выкинуть Эйнштейна? Я же его обожаю..
--ты не его обожаешь, а того, кто его подарил, так?
--Анарчик, я твоя жена, помнишь?
--любимая, я всегда ощущал какую-то брешь в твоём сердце, скажи, это он?
--да, Анар…
--значит, ты его любишь?
--я не знаю
--значит, любишь…
--но я ведь тебя люблю, глупый…
Я попыталась поцеловать его, но он резко поднялся с дивана и сбросил Эйнштейна на пол.
--пошёл вон!
--Анарчик, ну не веди себя как маленький… Это все давно прошло, было и нет.
--тогда выгони его прочь!
--не говори глупостей! Ты ведь тоже его любишь!
--я ведь чувствовал, я знал…
--ты говоришь, как параноик… постой, ты куда?!
--пойду погуляю, зайду к ребятам, мне нужно подумать
--Анар…
Он хлопнул дверью и ушел. Вернулся он под утро, пьяный в стельку. Я впервые видела его таким. Он никогда не пил и был против того, что я курю. На утро я, как всегда, поднялась пораньше, чтобы приготовить завтрак и обнаружила, что он сидит на кухне и ждет меня…
--прости за вчерашнее
Я подошла и поцеловала его в губы
--ничего, любимый, как ты?
--паршиво. Так ты его любишь?
--о Боже! Ты ведь извинился только что!
--я извинился за то, что был пьян! Ты его любишь?!
--ДА! I fuckin’ love him, for godsake!
--Вы занимались сексом?
--идиот несчастный! Урод! Как ты, будучи моим первым мужчиной, мать твою, можешь задавать мне этот вопрос?!
--прости... я перегибаю палку…
--успокойся, хорошо?
--хорошо, я просто не могу поверить в это…
--я люблю тебя, Анарчик, и я всегда буду тебя любить. У нас все будет хорошо, честное слово. Нужно просто не думать о прошлом, договорились?
Примерно тогда я и поняла, почему мы не говорили о прошлом. Мы настолько сильно любили друг друга, что прошлое могло вызвать в нас необратимые приступы ревности, недоверия и прочего. Лишая себя разговоров о прошлом, мы подсознательно сделали правильный выбор, обезопасив свою любовь от ненужных примесей и мыслей. До того дня, мы ни разу не поссорились и ни разу не стояли даже на грани спора… История с Эйнштейном сломала его. Это может прозвучать дико, но он не смог смириться с тем, что я когда-то любила другого и чувствовать, что я его не забыла. Он возненавидел бедного кота и постоянно пытался выбросить его на улицу. Постоянно задавал мне вопросы о прошлом, спорил со мной по пустякам, приходил все позднее и позднее, а через некоторое время я узнала, что он подсел на героин.
В то утро я мешала краски на палитре, когда зазвонил домашний телефон.
--Hallo?
--hey, it’s Craig..
--hey, Craig, what’s up there?
--I’m fine… just have something really serious to talk about
--then come to our place
--no, I don’t wanna see you, actually…
--what happened?
--mmm… listen, you have to do something to your husband, ok?
--something’s wrong with Anar?!
--he is addicted, dear…
--what?!
--I’ve to go now, take care..
--Hallo! Craig! Hallo!!!
Я опустилась на кафельный пол, обхватив голову руками. Кусочки puzzle медленно складывались в единую картину. Мой муж наркоман… Мой муж наркоман! Мой Анар употребляет наркотики… Для меня это было приговором. Многие Бакинцы поймут меня, потому что чуть ли не каждый пятый в Баку сталкивался с этим. Несколько лет назад я потеряла друга, очень близкого друга… из-за проклятого героина. Всё всплыло в памяти, голова пошла кругом. Неужели я потеряю и Анара?! Это невозможно, этого не может произойти с нами, так не бывает! Я дождалась его и попыталась поговорить… Единственное, что он отвечал мне тогда, было то, что он якобы контролирует ситуацию и может завязать, когда ему вздумается. Я умоляла его, плакала, у меня случилась истерика и до глубокой ночи я не могла прийти в себя. Он был спокоен, как удав, и даже не пытался меня утешить… Когда он лёг, я села рядом и, перевернув его руки, долго смотрела на вены. Свежие места уколов, вены, наверняка, совсем ещё не забиты, он начал недавно… Может быть, мы сможем, успеем, спасемся?...
Резко оборвавшись, наш персональный рай превратился в ад. Он менялся на глазах, он уходил и я не могла ничего изменить. Я попробовала все и никто не сможет обвинить меня в том, что я опустила руки. Родителям мы так ничего и не сказали. Жизнь превратилась в постоянный страх, в бесконечную череду проблем. Все то, что волнует обычных людей, что составляет их будни, их мотивы, их цели, эпицентр нормального существования перестало существовать для нас. Наш мир замкнулся в кольце понятий «ломка», «доза», «деньги», «больница»… он пытался бросить, пил какие-то таблетки, но его не хватало больше, чем на две недели. Он даже пытался начать пить, чтобы бросить колоться. Этот период вообще был просто жутким. Мне казалось, я, скорее, умру сама, чем переживу все это. А в какой-то момент, уже после того, как он начал продавать все из дома, я смирилась с его болезнью, восприняла это, как СПИД или рак, и начала давать ему деньги сама. Каждый день—определенную сумму. Да, это ужасно. И меня смогут понять лишь те, кто жил с наркоманом… Остальные решат, что я просто решила отвязаться и махнула на мужа рукой. Эйнштейн стал для него какой-то занозой и, в какой-то момент, я решила отдать его соседке, но и после этого ничего не изменилось. Он продолжал колоться, упрекая меня в неверности и прочей чуши, и тогда я забрала кота обратно, потому что с ним мне было не так страшно оставаться одной. Время шло и жизнь напрочь потеряла вкус. Все стерлось—настоящее, будущее. От прошлого остались только воспоминания и карточки со свадьбы, его замечательные стихи и портреты, что я с него рисовала. Остались наши планы, которым не суждено сбыться и любовь, которая никак не хотела умирать. За эти два года я разучилась плакать. Вернее я плакала так много, что постепенно меня перестали расстраивать обычные вещи. Ничто не вызывало моих слез.
Я пишу все это, сидя напротив него на полу. Он лежит, завернутый в простыню и спит, спиной ко мне. Я похоронила Эйнштейна вчера вечером. В глубине души, я надеялась, что вместе с ним, я похороню и чувства к подарившему его человеку. Но к своему ужасу, я обнаружила, что они разгорелись даже сильнее. Мне стало страшно и противно от самой себя—моя жизнь кончена, а я всё ещё продолжаю что-то к кому-то испытывать…
Глава 6. Is it written on your forehead?
Прошло ещё несколько месяцев. Скоро три года, как я не была Баку. Что бы я не говорила, а я очень по нему скучаю… Когда Анар трезв (а в последнее время это происходит все реже и реже), мы часто вспоминаем наш город. У нас даже были мысли все бросить тут и вернуться. Но там все пошло бы ещё хуже. Здесь мы хотя бы завели определенную систему жизни и смогли огородить близких от того, что пережили вдвоём.
Было обычное утро. Конец лета. Будний день, кажется, среда. Я говорила в msn'e с сестрой, Анар спал в кровати, укутавшись в простыни с головой. Издалека это напоминало тело в саване и меня даже передернуло при этой ассоциации. Тут зазвенел звонок домофона.
--я сейчас вернусь, кто-то пришёл
--ну, давай, я тут жду.
Я убрала ноутбук с колен и подошла к домофону.
--hallo?
--Это я, маленький...
Я вздрогнула и зажала рот рукой, будто для того, чтобы сдержать крик. Это он. Откуда? Как? Я обернулась на Анара, он спал.
--ты там..?
--я сейчас, подожди секунду…
Я надела вьетнамки и, неслышно прикрыв дверь, сбежала вниз. Я увидела его очертания сквозь входную дверь. В этот момент в моей душе творилось такое, что человеческими словами вряд ли опишешь… Я отворила дверь и запнулась. Он ничуть не изменился. Такой же. Прежний. Он улыбнулся мне. Я улыбнулась ему, наверное, самой растерянной улыбкой, на какую была способна.
--здравствуй, маленький..
--здравствуй, лис..
--ты очень изменилась
--а ты совсем нет
--стала очень взрослая
Я усмехнулась.
--мы ведь даже не поговорили ещё, откуда тебе знать
--я вижу
--как ты нашел меня?
--Баку все ещё такой же маленький, как, когда ты уезжала…
--а я и забыла об этом…
--так ты теперь замужем?
--слушай, у тебя время есть?
--сколько угодно
--тогда пойдём, тут за углом есть coffee shop, посидим там, а то тут глупо разговаривать
--ну, веди меня, американка..
Мы дошли до кафе практически молча. Он периодически смотрел на меня, будто, надеясь поймать мой взгляд, но я не оборачивалась. Слишком много всего происходило внутри.
Он сделал заказ без меня. Было мило, что он все ещё помнит, что я люблю латте. Но ещё больше меня удивило то, что я всё ещё люблю что-то из того, что любила в прошлом.
--ну, рассказывай…
--может быть, ты начнешь?
--что тебе рассказать?
--как живешь? Что делаешь? Что произошло у тебя за эти три года?
--живу нормально, как и три года назад. Занимаюсь тем же.
--по работе прилетел?
--нет. А за кого ты вышла?
--за одного очень хорошего человека, ты его вряд ли знаешь, он давно уже живет в Вашингтоне
--ясно... чем занимается?
--он поэт
--значит, ты нашла то, чего хотела всегда. Ты счастлива?
--да, он тот, кого я всю жизнь ждала, я очень счастлива… А ты? Слышала, ты женился по любви, живёте душа в душу..
--да, я женился очень быстро, примерно тогда, я думаю, когда ты переехала в Вашингтон. Счастлив... У тебя есть дети?
--нет. А у тебя?
--нет. А почему?
--а у тебя почему?
--не знаю
--и я не знаю
Повисло молчание. Я смотрела в сторону, в голове был сплошной сумбур, сердце колотилось, как после марафона…
--твоя картина висит у меня дома. Я перевез её в новую квартиру.
--как приятно…
--скажи, а как Эйнштейн?
--о, с ним все отлично, он всегда со мной
--ясно. А сама чем занимаешься?
--пишу картины, учусь. Сейчас просто каникулы и я свободна
--я смотрю и не могу понять, что же конкретно изменилось в тебе. Кажется, ты стала ещё грустнее…
--опытнее, старше. Вот и все.
--нет.
--ладно, со стороны виднее…
Я уперлась глазами в свой латте. Он же, напротив, смотрел на меня внимательно и, подняв на мгновение глаза, я уловила в его взгляде глубочайшее сожаление, сожаление сродни потере самого любимого человека. И мне стало страшно.
--а когда ты улетаешь?
--у меня открытая дата, но, думаю, завтра…
--мне было очень приятно тебя увидеть. Я рада, что ты нашел время заглянуть к нам..
--мне тоже..
Мы поднялись и пошли к выходу. Он придержал дверь, я вышла.
--не против, если я чуть-чуть провожу тебя?
--нет, конечно, пошли
Он шел рядом, мне казалось, я сойду с ума от боли в груди. Как это тяжело, как это ужасно. Он улетит и я больше никогда не увижу его. Мы остановились на повороте к моему дому.
--ну что ж..
--да..
Я протянула ему руку, он пожал её. Я закрыла глаза. Я все поняла. Он притянул меня ближе и обнял. Крепче, чем когда-либо.
--я очень несчастлив без тебя, маленький..
--и я без тебя, лис..
--я как мертвый. Я развелся через два месяца..
--я так ждала тебя..
--я приехал за тобой, маленький
Он видел мои слезы до этого дня лишь однажды, в предпоследний день. Это удивительно, что я заплакала. В моем сердце что-то оборвалось в тот момент, и я вздохнула, глубоко, будто впервые за три года. Он утирал мои слезы и целовал ладошки, как давным-давно, когда я ещё была маленькой девочкой. Я не понимала, что происходит, это было похоже на сон, без начала и конца, без смысла. Когда люди, которые не должны никогда встретиться, вдруг встречаются, оказываются в другой стране и говорят вещи, которых не должны были говорить.
--не оставь меня, маленький..
--я не знаю, я ничего не знаю
--почему?
--я замужем, лис
--ты любишь его?
--все гораздо сложнее..
--нет ничего невозможного
--почему ты не приехал сразу?
--не знаю
--ты очень опоздал… если бы ты только знал, как ты опоздал
--почему?
--ты бы спас три жизни, лис
--не говори загадками
--я не могу иначе. Слишком все сложно
--я очень хочу быть с тобой. Ты для меня..
--как костюм?
--какой костюм?
--который сшили по твоим меркам, специально для тебя?
--да, именно так. Я все о тебе знаю. Я чувствую тебя насквозь, я знаю тебя наизусть, как любимое стихотворение. Я знаю, как нужно тебя обнять, чтобы ты уснула спокойно, знаю, что нужно сказать тебе, чтобы ты улыбнулась. Я знаю, какая ты, когда злишься на кого-то и как этого избежать. Я знаю все твои улыбки наизусть. Я обожаю твой циничный юмор, твои миндальные глаза, твои губы, твои пальчики, манеру говорить. Я люблю то, что ты не похожа ни на кого на свете, ты самое родное и дорогое, что есть у меня в жизни. Ты для меня и только для меня. Мне нужно было многое потерять, чтобы это понять до конца, даже тебя… Но я больше не отдам тебя никому. Будь то твой муж, брат, отец, Джордж Буш, Святая Троица или кто угодно! Да не плачь ты, глупенький..
--это так, по инерции, ахах..
--что тебя останавливает?
--ты ничего не знаешь обо мне, лис. Я очень изменилась и жизнь у меня очень сложная и паршивая.
--почему?
--так сразу и не расскажешь…
--у меня полно времени, и я хочу выслушать все до конца
Я колебалась. Я не знала, как поступить. Во мне боролись ответственность за Анара, принципы, долг и проснувшиеся эмоции к человеку, которого я по-настоящему любила.
--ты подождешь? Я поднимусь наверх, переоденусь, возьму мобильный, и вернусь..
--конечно, иди.
Я взбежала вверх, тихо отворила дверь, вошла. Побежала в спальню, переоделась, бросила мобильный в сумку. Вспомнив о том, что компьютер включен и сестра ждет, я решила попрощаться и открыла ноутбук. От неё было несколько сообщений.
--эй! Ты куда делась-то? Всё нормально? Что случилось? Ээээээээййййй! Ладно, вернешься, напиши..
--Слушай, у меня тут трагикомедия. Он вернулся… Он приехал за мной.. Эй, ты где! Слышишь!?
--блин.. быть не может!
--да, он тут, под моим балконом, как три года назад.
--систа, ты любишь его?
--люблю
--но ты же замужем!
--систа, тут много всего происходит такого, о чем я не могу тебе рассказать..
--это не меняет твоего статуса, так ведь?
--не меняет, ты права… Но мне очень хочется быть счастливой..
--ты только не делай ничего такого, после чего тебе будет стыдно
--мне уже давно не шестнадцать
--в смысле? Ты уже не совершаешь ошибок, за которые может быть стыдно?
--нет, мне просто давно уже не бывает ни за что стыдно.
--мило..
--ладно, я побежала. Мне нужно с ним поговорить. Пока. Буду держать тебя в курсе. Мобильный со мной.
Я закрыла и выключила ноутбук и заперла его в шкаф (от греха подальше). Отпирая дверь, я повернулась и на всякий случай взглянула на кровать. Анар все так же лежал, завернутый в простыни, только уже не на боку, а на спине и смотрел в потолок. Я замерла у двери и глядела на него. Он повернулся и посмотрел на меня с такой грустью, что моё сердце сжалось в чернослив.
--что?
--ничего, Анарчик… все нормально?
--со мной все хорошо. Ты уходишь?
--да, скоро вернусь.
--иди, можешь не торопиться, со мной все будет замечательно. Все хорошо.
--хорошо, я пошла.
--постой, иди сюда, на минутку.
--что?
--поцелуй меня, любимая. Так, как будто сегодня я сделал тебе предложение в аудитории и нам аплодирует весь класс..
Я поцеловала его сухие губы и мне было очень тяжело сдержаться и не расплакаться. Ситуация была глупая, лицемерная. Я чувствовала себя предательницей.
--ну все, иди
--пока, Анарчик. Поешь, там… суп на плите.
--хорошо, пока.
Я ушла, прикрыв дверь, быстро сбежала по лестнице, отворила дверь и… и не увидела никого. Его не было. Я почувствовала себя дурой, полной дурой и начала смеяться. Какая же я идиотка! Как я могла поверить ему... Я стояла спиной к дороге и ругала себя последними словами за свою непроходимую глупость и наивность, как вдруг кто-то обнял меня сзади.
--я искал для тебя тюльпаны, но не нашел. Как у тебя сердце бьётся…
--я думала, ты меня опять бросил
--а я думал, ты не спустишься никогда.
--где ты остановился?
--Melrose hotel..
--это на Пенсильвании, правильно?
--да
--тут совсем рядом, пошли
--куда?
--к тебе... мне очень много нужно тебе рассказать. Я сразу предупреждаю, что сегодня во мне открылся плакательный клапан и я буду рыдать на протяжении всего рассказа.
--все так плохо, маленький?
--хуже, чем ты можешь себе представить
--теперь ты не одна
--да, теперь нас трое… хотя, нас всегда было трое
--трое для тебя и трое для меня
--треугольники, мать их, никогда не любила геометрию
Мы дошли до отеля, поднялись в его номер. Он очень нервничал. Я как всегда это заметила.
--ты не против, если я чай сделаю. Чаю хочется
--да, маленький
Я пошла на кухню, он сел на диван перед журнальным столиком.
--я помню, как три года назад, мне очень сильно хотелось наливать тебе чай и вообще ухаживать за тобой, мило, правда?
--ещё как..
--у меня есть шоколад, возьми в сумке, пожалуйста.
--тут у тебя блокнот, это рисунки?
--да
--можно посмотреть?
--да, посмотри
Я заварила чай, разлила по чашкам и вернулась в комнату. Он рассматривал наброски.
--кто это?
--практически все—случайные люди, посетители в кафе, официанты, прохожие, продавцы, студенты..
--а это?
--это Анар
--твой муж?
--да
--красивый парень. Сколько ему?
--двадцать пять
--ясно..
--пей чай, остынет
--сейчас… ты все ещё пишешь стихи?
--пишу, но не так часто. Душевных сил не осталось, ахах..
--прочитаешь мне что-нибудь?
--я же не помню своего.
--я знаю. Может быть у тебя записано где-нибудь
--нет. Но одно я помню наизусть…
--прочитай, пожалуйста.
Я села рядом с ним на диван. Прикоснулась к его плечу. Обняла. Мне так давно хотелось это сделать.
--сквозное ранение в грудь
Я пуль вынимать не стала..
Мне нужно тебя вернуть,
Я долго тебя искала.
Я долго тебя звала,
Меняя свои пароли.
Я путалась и лгала,
Чужие играя роли.
Я верила, что ты мой,
Бредя по пустым дорогам.
Встречая рассвет чужой,
Платила…
Он не дал мне договорить, накрыв губы поцелуем. Я сразу вспомнила вкус его губ, его прикосновений, его запах. Вернее, я никогда не забывала их, они жили во мне, став неотъемлемой частью меня. Я не понимала, как я выжила без него. Как я могла жить, зная, что он любит другую. Мне вдруг стало так больно, так страшно и так хорошо…
--постой...постой…послушай..
--что?
--постой, тебе нужно знать..
--что?
Я отодвинулась от него и вдохнула воздуха.
--я несчастная усталая женщина, в жизни которой происходит ежедневный кошмар nonstop, 24/7. Я не заслуживаю счастья, вернее, не могу позволить себе такую роскошь, как счастье..
--что ты имеешь ввиду?
--мой муж наркоман, лис. Его стаж два года, у него гепатит C и куча другого говна, о котором даже говорить не хочется, он рано или поздно умрет. Я не смогу жить спокойно, зная, что он страдает. Я разделила его кошмар, взяв на себя половину его боли и мучений.
--О Господи… маленький мой
--когда мы познакомились, я была очень счастлива, он носил меня на руках, мы сходили друг по другу с ума. Это была любовь с первого взгляда, сумасшедшее, невероятное чувство, о котором снимают кино и в книжках пишут. После того, как он начал употреблять, многое изменилось. Теперь я люблю его, как родного человека. Я не смогу оставить его, понимаешь? К тому же он начал из-за меня…
--почему?
--он понял, что я все ещё люблю тебя…
--ты любила нас обоих?
--да. Очень по-разному. Тебя я никогда не смогла бы полюбить как его, а его—как тебя..
--я могу тебя понять, маленький
--что ты думаешь?
--все это очень тяжело..
--ещё бы..
--но я люблю тебя
--..
--очень люблю. Я тебя не отдам, прости, я не могу тебя отдать.
--не отдавай меня..
Я потянулась к нему и поцеловала. Я всегда подавляла своё желание по отношению к нему. Я очень его хотела. Всё то время что мы общались, будучи в рамках приличий и прочего бреда, я страдала от необходимости сдерживать свои порывы. И он страдал, естественно, даже больше моего. Мы дорвались друг до друга, как путники в пустыне до колодца с водой. Все эти события заставили меня забыть о том, что такое заниматься любовью с любимым человеком. Секс с любимым мужчиной—одно из самых лучших событий в жизни и, в тот день, я поняла это опять, ощутив сполна. И то, что на душе было плохо, больно, грустно и страшно, но, тем не менее, впервые за два года не было одиноко—все это делало меня ещё более чувствительной, обостряя ощущения…
Я осталась с ним на ночь. Анар не позвонил и я не звонила домой. Я не знала, что мне делать и не хотела думать об этом. Я просто лежала в его объятиях и, это было так странно и несправедливо, но мне было спокойно, как в старые добрые времена. Так, как мне никогда не было с моим мужем. Мы оба уснули. Он спал, уткнувшись в мою шею, обняв меня, как мы всегда мечтали засыпать. Маленькая девочка, грустная и повзрослевшая, замужем за другим, и взрослый мужчина, усталый, разведенный и одинокий. Единственной мыслью, блуждавшей в моем воспаленном мозгу была мысль о том, что мы больше никогда не расстанемся, потому что третьей встречи не будет.
Три года назад, я каждое утро просыпалась от его сообщения: «Доброе утро!». Не было ни дня без того, чтобы он не написал мне этого.
--доброе утро, маленький..
--доброе утро, лис..
--давай, я сейчас быстро схожу вниз, в бизнес центр и проверю почту, потом мы позавтракаем и решим, что делать дальше?
--давай..
Я вылезла из кровати, приняла душ, оделась и села на диван. Тут я вспомнила, что так и не позвонила Анару и достала мобильный из сумки. Экран оповещал меня о том, что мне пришло сообщение. Открыла его и прочла: «Прости. Люблю тебя». Сердце ухнуло куда-то вниз. «Нет, нет, не может быть»,--пульсировало у меня в голове. Я проверила время получения сообщения—2:15 утра. Я вскочила с дивана, схватила сумку и выбежала прочь из номера. Через три минуты я была у своих дверей. Всю дорогу я звонила на домашний, но никто не поднимал. «Хоть бы он был у Грэга, хоть бы он был не дома, хоть бы.. что угодно, только не это…». Я взбежала вверх по лестнице и замерла у порога. Сделав глубокий вдох, вставила ключ в замочную скважину и повернула, распахнула дверь. В гостиной пусто…
--Анар, Анарчик…
Молчание в ответ. Я прошла на кухню—и там никого. В ванной—тоже. Затаив дыхание, я отворила прикрытую дверь в спальню и упала там же, на пороге. Я пришла в себя, думаю, минут через пять. Пустая квартира, тишина, сквозняк, и, покосившаяся под тяжестью тела, маленькая люстра, которую мы покупали в Лизбурге пару лет назад. Это был чудесный летний день, солнце слепило глаза. Мы только переехали в новую квартиру и нам много чего нужно было для дома. Мы взяли у друзей машину и поехали в Лизбург. В тот день мы много чего накупили—его любимый бежевый плед, лампы, люстру, постельное бельё и много всякого ненужного барахла. Мы были очень счастливы. Он катал меня в тележке, я заливалась, на нас с неодобрением глядели покупатели, пока нам не сделала замечание охрана и мы не смылись оттуда подобру-поздорову. Тут люстра оборвалась, и его тело с шумом повалилось на пол. Я вскрикнула и зарыдала. С трудом подползла к нему, попыталась проверить пульс, глаза—бессмысленно, он был уже совсем холодный. Я обняла его в каком-то исступлении и зарыдала ещё сильнее. Через пару минут на мой крик прибежала соседская старушка и вызвала скорую.
Поднявшись в номер и, обнаружив, что меня нет, он сразу же пошел к нам домой, решив, что мне нужна будет поддержка в разговоре с мужем. Он увидел машину скорой помощи, меня, залитую слезами, тело Анара на носилках и кучу людей, задающих мне вопросы. Все это происходило как в каком-то бреду. Он подошел ко мне и, кажется, оттолкнув врача, который пытался заполнить необходимые бумаги, обнял. Вокруг все что-то говорили, кто-то вызвал полицию, столпились люди, а он крепко держал меня в объятиях, позволив спрятать лицо, и просил прощения. Он без остановки повторял: «Прости меня, прости» и я знала, что он все понимает сам, он все понимает... Careful what you wish for.
Сноски:
*Пролог. К которому необходимо отнестись серьёзно, англ.
*Как я прокрадываюсь в новый день, англ.
*Уроборос — архаический образ, часто встречающийся в алхимических трактатах и представляющий собой змею, заглатывающую свой хвост.
*Жалкое, англ.
*CVC/Pharmacy—сеть супермаркетов в Америке.
*Станция метро в Вашингтоне. Foggy Bottom GWU
*George Washington University – медицинский университет, Вашингтон, шт. Колумбия.
*Знакомство с моим "идеальным-продолжительным-прошлым"
*Осторожнее с тем, чего желаешь, англ.
*Здесь: пока, англ.
*Здесь: отношение, англ.
*Осторожнее со своими желаниями. Мне хотелось найти себе новый мир и сладкий дом. Всё, что было нужно мне—новое увлечение. Может быть, время уйти? Мне следовало сказать тебе пару лет назад и я знаю, что у меня на уме.., англ.
*Как мир способен делать обороты, когда тебя нет рядом?, англ.
*Пойди сюда, детка, англ.
*Ребята, вы когда-нибудь видели женщину красивее этой?, англ.
*--эй
--что?, англ.
--ты никогда не пробовала, так?
--и не собираюсь, Грэг..
--никогда не говори никогда, дорогая. Ожжет быть тебе следует сделать инъекцию, чтобы почувствовать то, что чувствует твой муж? И тогда ты сможешь понять его лучше…,англ.
--нет, мать твою… Ради Бога, оставь меня в покое...
--просто подумай об этом, детка
--просто иди, Грэг… и дружкой своих захвати.
*Не мне, англ.
*Не глупи, прокатись!, англ.
*Полностью, англ.
*Теперь прячься. Спасение легко отвергнуто…, англ.
*Не терпящее сопротивления и просто сногсшибательное, англ.
*--Мисс, да, да…вы, та, которая так редко посещает мои занятия
--вы прочитали стихотворение
--да
--тогда позвольте задать вам вопрос
--пожалуйста
--вы выйдете за меня замуж?
--выйду..
--прекрасно… какие-нибудь вопросы, мисс?
--лишь одна просьба, сэр..
--спрашивай.
--просто не могу дождаться поцелуя от своего мужа
--ты можешь делать это, когда тебе вздумается.., англ.
*Я люблю его, черт побери!!!, англ.
*--Алло
--привет, это Грэг
--привет, Грэг, как поживаешь?
--я в порядке. Мне нужно серьёзно поговорить с тобой
--ну приходи к нам
--нет, я вообще-то не хочу тебя видеть..
--что случилось?
--ммм.. слушай, тебе нужно что-то делать со своим мужем
--что-то не так с Анаром?!
--он употребляет, дорогая
--что?!
--мне пора, будь здорова
--Алло! Грэг! Алло!!!, англ.
*Это написано у тебя на лбу?, англ.