Из статских в действительные статские
Гончаров.
Как дом №8, стоявший прямо над Невою, сливался со всем окружавшим его петербургским ландшафтом, так и Ветровские, его обитатели, коренные жители столицы, были словно ее частью.
Глава семейства, статский советник Егор Ильич, принадлежал к хорошему дворянскому роду, корни которого велись из Польши. Юношей поступил он в один из гвардейских полков, состоял несколько лет на дворцовой службе. А потом ударила гроза двенадцатого года. С отличиями пройдя войну и заграничные походы, молодой Ветровский, вместе со своим другом Николаем Ш*** поступил на гражданскую службу. Прошло еще какое-то время, князь Ш*** с семьею уехал в деревню, а Ветровский. тридцати шести лет овдовел - его супруга скончалась от скоротечной чахотки, оставив мужу троих детей. С тех пор прошло почти десять лет, дети росли, а Егор Ильич успешно получал повышения по службе. Сейчас, будучи вице директором департамента министерства внутренних дел, он, казалось, достиг всего, что нужно человеку для счастия - благополучия и положения в обществе. Но то было вовсе не достаточно существу мыслящему, имеющему душу глубокую, которой в Ветровском и замечал не каждый…
Евдокия же, выйдя из кареты и поглядев немного на Неву, в которой отражалось заходящее солнце, позвонила у двери дома №8.
-Могу я увидеть г-на Ветровского? - спросила она у открывшей служанки.
-Егор Ильич дома, а как о вас доложить?
-Княгиня Муранова, Евдокия Николаевна.
Служанка кивнула и, приглашая войти, отправилась в комнаты.
-Постой! - остановила ее Евдокия, - скажи, что г-на Ветровского хочет видеть дочь его старого приятеля князя Ш***.
вскоре Евдокия уже входила в пышно убранную гостиную. Навстречу ей поднялся с кресел Ветровский.
Ему было не более сорока четырех лет, и это был человек прекрасный во всех отношениях. Имея правильные черты лица, добрые светлые глаза и темные, едва тронутые сединой волосы, статский советник выглядел моложе своих лет. Одет он был со вкусом, даже с некоторым щегольством, что выдавало в нем мужчину тщательно за собою и своей внешностью следящего. Ослепительно белые воротнички и манжеты свидетельствовали об аккуратности, развитой в нем чрезвычайно.
-Егор Ильич, добрый вечер, - произнесла Евдокия по прошествии минуты, в течение которой они безмолвно разглядывали друг друга. - Вы, верно, не узнаете меня?
-Евдокия Николаевна, как же мне вас не узнать? - искренне обрадованный Ветровский склонился к е руке. - У вас глаза отца.
Внезапное появление этого существа как-то странно взволновало Ветровского. В его душе пробудилось что-то. То, что не давало о себе знать восемь лет, со дня смерти его жены Марии. Он сам даже испугался этого вспыхнувшего чувства, безуспешно гнал его от себя, но не мог ничего с собою сделать - это произошло с молниеносною быстротой. Какие-то несколько мгновений - и для Ветровского теперь все составляли эти большие зеленые глаза, устремленные на него с некоторым недоумением.
-Вам было не более осьми лет, когда я в последний раз видел вас, - произнес он, прерывая затянувшуюся паузу и думая: «Как я, верно, изменился в лице…»
-Я приехала к вам по поводу свадьбы моего брата. Михаил пригласи вас, не так ли? - начала ни о чем не подозревающая княгиня.
-Да, а разве что-то изменилось?
-Венчание состоится лишь в конце мая. - так условились с родителями невесты. Простите, если это послужило причиною вашего беспокойства…
-Ну то вы, пустое, - Ветровский сумел взять себя в руки и сам удивлялся собственному спокойствию.
-Мой отец хотел посетить вас, но он поехал к государю. Император сам пожелал видеть его.
-Мне что-то подсказывает, что ваш отец непременно получит назначение на службу в столице.
-Да, мы тоже очень на это надеемся.
Прошу вас завтра отобедать с нами в доме papa, - после небольшой паузы произнесла Евдокия. - Я не говорила ему об этом - думаю, он будет очень рад вас видеть.
-Барин, там Владимир Егорыч приехали… - доложил вошедший камердинер.
Вскоре в гостиную вошел высокий молодой человек лет восемнадцати, статный и красивый собою. Мундир темно-зеленого сукна выдавал в нем студента. Черты Владимира Ветровского, в особенности глаза, являли необыкновенное сходство с отцом.
Молодой человек учился на философско-юридическом факультете Санкт-Петербургского университета. Сейчас, на втором году обучения, им изучалось естественное право. Ветровский хотел видеть сына чиновником-законоведом, но сам Владимир с детства имел стремление к военной службе. Хотя сейчас, недавно поступив-таки в Университет, он увлекся и почти забыл о прежних планах.
-Евдокия, это мой сын Владимир. Вы помните его? - И тут же обратился к сыну - Володя, ты, верно, помнишь Мишу, Пашеньку и Додо - детей князя Ш***, с которыми играл в детстве? Не узнаешь ли теперь старшей княжны в этой очаровательной молодой даме?
-Рад видеть вас, Евдокия Николаевна, - звонко стукнул каблуками Владимир и поцеловал руку княгини, невероятно гордый тем, что ему представляют даму - молодой Ветровский еще не бывал в большом свете. - Вы отужинаете с нами?
Евдокия согласилась. Ш*** и Ветровские давно дружили семьями, и девушке была приятна встреча со старинным другом ее отца и его детьми, товарищами ее детских игр.
-Пойдемте же в столовую, - сказал хозяин дома. Евдокия и Владимир последовали за ним.
К ужину спустилась старшая дочь Егора Ильича. Она была похожа на отца. Темные волосы и серые глаза делали Пелагею настоящей северной красавицей. Но кроме классической русской красоты, в девушке было что-то, выделяющее ее в толпе прочих хорошеньких барышень - печать глубокого ума, одухотворяющая правильные черты ее лица.
-Здравствуйте, - присела в реверансе Пелагея, не узнавшая в княгине подруги детства.
-Пельажи! - обратился к девушке подошедший брат, - неужели не узнаешь Евдокии?
-Это вы? Как же я рада вас видеть! Я, право, совсем не узнала вас.
-И я, признаться, также, - пожимая руку девушки, произнесла Евдокия, - вы так выросли, Пелагея Егоровна.
-Прошу за стол, - приглашал старший Ветровский.
За ужином, после обыкновенных расспросов близко знакомых людей, давно не видевших друг друга, зашел разговор о назначении на службу Михаила.
-Я думаю дать вашему брату место помощника столоначальника, - обратился к Евдокии Ветровский, украдкою почти не сводивший с ее глаз.
-Благодарю вас, Егор Ильич, за участие, которое вы принимаете в моем брате. Я хотела спросить вас о графе Броновском. Мой муж назначен при нем чиновником для особых поручений…
-Граф мой старинный приятель. Но вам, вероятно, хотелось бы знать, в чем будут состоять обязанности вашего супруга?
Ветровский угадал, о чем действительно хотела узнать Евдокия, но не спросила, чтобы не утомлять Егора Ильича долгими объяснениями. Немного смутившись, она кивнула.
-Ваш супруг, не имею чести знать его имени…
-Павел Сергеевич, - подсказала Евдокия.
-…Павел Сергеевич поступил на весьма неплохую для начинающего чиновника должность. К тому же, он ведь был назначен самим императором. И я в свое время был чиновником для особых поручений: в этой должности молодые люди пользуются относительной свободой, им можно и не являться на службу с самого утра. Но, возможно, вас огорчит то, что вашему супругу придется часто бывать в провинции - собственно, сами «особые поручения» обычно связаны с поездками.
-Что ж, это не так уж и плохо. Я последую за Павлом куда угодно, - проговорила Евдокия.
Ветровский, пораженный ее словами, хотел было что-то ответить, но во шел камердинер и протянул ему конверт.
Егор Ильич пробежал глазами лист гербовой бумаги, в котором содержался следующий императорский указ: граф Броновской назначался сенатором, Ветровский - действительным статским советником и директором департамента министерства внутренних дел. А вице директором - Николай Петрович Ш***. Также утверждалось назначение Павла Сергеевича Муранова чиновником для особых поручений, только теперь - при действительном статском советнике Ветровском.
Егор Ильич…он и не подумал о том, что вознаграждено его четырехлетнее старание, что из благородия он все-таки превратился в превосходительство и получил давно ожидаемое место…Он не вспомнил и о своем друге князе Ш***. Одна мыль, неотвязчивая и безуспешно гонимая, почти преступная мысль заслонила все: отослать Муранова далеко и надолго, дать ему поручение, исключающее возможность ехать с женою…
-Что та, рара? - вопрос Пелагеи прервал размышления Ветровского. Он поднял глаза от письма и встретил взгляд Евдокии. Эти кроткие и, то же время, строгие очи, казалось, утверждали его намерение и тут же прогоняли его прочь. Как можно было так думать! - Как можно ее не любить!.. Ветровский не мог понять, на какой вопрос он знает ответ…
-Дурные вести? - очередной вопрос, заданный, на этот раз, Евдокией, окончательно привел в себя Ветровского.
-Отчего же дурные? - теперь прямо взглянул на нее.
-Вы так изменились в лице, - произнесла она.
-Право, отец, кажите, наконец, что в этом письме! - нетерпеливо воскликнул Владимир.
-Читайте, - Ветровский протянул сыну бумагу. Владимир и Пелагея склонились над ней.
-И вы прочтите, Евдокия Николаевна. Та покачала головою.
- Это распоряжение императора. Там есть и о вашем отце, - произнесла Пелагея.
Ее слова убедили Евдокию присоединиться к чтению.
-Поздравляю вас, папенька! С новым назначением, - обняла отца Пельажи.
-Вы теперь будете первым в министерстве, а мой отец… - начала Евдокия.
-…Будет моей правой рукой, - произнес Ветровский, меньше всего сейчас думавший о службе.
Остаток ужина так и прошел в обсуждении нового императорского указа. Вскоре начало темнеть, и Евдокия заторопилась домой.
-Непременно приезжайте завтра отобедать с нами. Отметим и ваше повышение, и назначение отца, - прощалась княгиня с хозяином дома.
Ветровский с усилием отпустил ее руку, прильнув к ней долгим поцелуем.
-Конечно же, я приеду,- произнес он вслух. «Только затем, чтобы вновь видеть вас», - последовала мысль, с которой Ветровский проводил Евдокию, с тяжелым сердцем закрыв за нею дверь.
А она, радостная и беспечная, ехала домой, даже и е догадываясь, причиной скольких сердечный волнений является. Она, молодая княгиня, но еще ребенок душою, в этом огромном незнакомом городе…
* * *
Павел, новопроизведенный чиновник для особых поручений, недавно вернувшийся из министерства, куда также был прислан пресловутый императорский указ, ждал жену в гостиной первого этажа. Уже стемнело, и князь начинал волноваться. Услышав звук подъезжающей кареты, он устремился к двери.
-Додо, я давно жду тебя, - с легким упреком произнес Павел.
-Прости, я задержалась Ветровских - ты, наверное, сам знаешь, почему…Папенька - вице директор департамента! - глядя на мужа сияющими радостью глазами, воскликнула Евдокия. - А ты - мой чиновник для особых поручений!
Павел рассмеялся и обнял жену. Он уже не сердился ее позднему приезду.
А над ними, облокотившись на перила второго этажа и глядя вниз, стоял Рунский, глубоко о чем-то задумавшийся.
«…У меня не было родных братьев и сестер. В Александре Бестужеве нашел я брата, в Евдокии - сестру. До недавнего времени я не мыслил счастия для себя, и существование мое составляли три самых близких мне человека: отец, но его уже нет, Александр - я даже не знаю, что с ним теперь, и Евдокия, счастие которой было бы и моим счастием.
…Павел мне показался слишком простым…слишком заурядным для нее. Но, видя, как искренне она привязалась к нему, я промолчал об этом, не сказал ей не слова. Я всерьез сомневался, что он сможет сделать ее счастливой, но не посмел омрачить безоблачной идиллии этого великодушного ребенка, моей названной сестрицы.
Теперь я гляжу на них, и кажется: оба они счастливы. Но какое-то смутное предчувствие не дает мне покою - я точно предвижу…Что-то непременно произойдет - такая глубокая натура, как она, не сможет долго быть счастливой с таким человеком, как Павел. Я боюсь этой мысли, но она не отступает - Евдокия не будет счастлива. Для счастья п рождены беспечные, яркие мотыльки, не умеющие по-настоящему чувствовать, живущие только для себя. Конечно, подлинным счастием их состояние не назовешь, но они не ведают иного и счастливы этим незнанием… Но где оно, подлинное счастие?.. Его не находят и те, в ком соединены благородный пламень души, глубина чувств и чистота мыслей - такие люди обыкновенно несчастны. А все потому, что их единицы, и едва ли они, эти песчинки, смогут встретить друг друга в холодном океане жизни. Вот и соединяют они свои судьбы с теми, кто не способен понять их великой души. А те, кто предназначены им судьбою, могут даже и не догадываться об их существовании. Но, возможно, они и встретятся, только слишком поздно, когда цепи, наложенные судьбою, уже не позволят им быть вместе - такой участи боюсь я для Евдокии…
Но ведь должны быть и исключения! Не может статься, чтобы никогда не случилось так, что два человека с душою найдут себя один в другом. Если такое возможно, то, мне кажется, чтобы понять это, им будет достаточно одного взгляда, одного слова…»
Рунский, в точности пересказывая историю своей встречи с Софьей, даже не замечал этого - настолько слаба в нем еще была вера в собственное счастие.
С такими мыслями молодой человек, бросив взгляд на выглядевших такими счастливыми вместе Павла и Евдокию и незамеченный ими, вернулся в свою комнату.