БОЛЬШОЕ ЧУВСТВО МАЛЕНЬКОГО ЗАЙЦА
Я люблю детские книги, люблю до сих пор не смотря на солидный возраст. Это не значит, что я пытаюсь окунуться в чистую реку детства снова. Я точно знаю, что сейчас у меня ничего не получится, возможно, с годами, когда я и мои ровесники доживем и начнем впадать в детство…
Недавно мне попалась книга-календарь для детей «Круглый год» за 1956год. Её извлекли из забытого пакета с макулатурой. Сам пакет тоже из прошлой жизни, но из недавней прошлой, макулатуру сдают сейчас, наверное, только бомжи.
Достаточно было взглянуть на обложку, чтобы память отозвалась из далекого 1959 года. Наша встреча с этой книжкой должна была состояться в том году, но не судьба,разминулись. На улице Первомайской в городе Грозном жила - была школа №7. Говорят, она есть и сейчас, но сдается мне, что от неё остался один номер.
Есть мудрость: "Не в бревнах Бог, но в ребрах" Если и остались от школы бревна, в смысле, стены - это ничего не меняет, ведь дух жил в ребрах, сокрушенных безвременьем. В этой школе мне довелось учиться всего один год, только первый класс, а затем нас, детей окраины перевели по месту жительства, во вновь построенную школу №56. Но мне все помнится так, как будто только вчера я тащил по стертым ступеням тяжеленный желтый портфель. Чего только в нем не было,кроме учебников, но самое главное сокровище-это слишком толстые для мелкого школяра книжки.
Читать я научился рано, лет в пять, и к первому классу читал Вальтера Скотта, Фенимора Купера и Майн Рида. Мне разрешили не носить букварь, а задание давали индивидуально.
Это не значит, что я был вундеркиндом или отличником или даже хорошистом. Развитие мое шло не совсем гармонично, рука была не развита, писал я коряво, рисовал плохо и вообще аккуратности явно не доставало.
За письмо постоянно снижали оценки, перьевые ручки- вставки предательски роняли кляксы на каракули в тетрадях и даже хорошее знание таблицы умножения и приличный устный счет не спасали положения с арифметикой. С чистописанием, числился такой предмет в прошлые годы, была просто беда. Невзрачный унылый троечник! И только чтение, где равных мне не было, как-то поддерживало мое реноме у товарищей.
Ко всем этим нестроениям меня угораздило влюбиться. Чувство свалилось на мою голову впервые, новое и пьянящее, и мне было стыдно, что я так втюрился в девчонку. В Новый год в школе была елка, первая моя настоящая елка. Я рос домашним, в смысле – уличным мальчиком и на Новогодних праздниках с большим количеством участников мне бывать не приходилось. Лидия Михайловна – наша учительница назначила меня в команду зайцев, и мои робкие признания в симпатиях к медведям натолкнулись на ее железные аргументы:
- Нет, вы посмотрите на него – медведь! От горшка два вершка, писклявый, да еще – троечник. У нас Богомазов – Михайло Иваныч, а Соловьева – Настасья Петровна, других нам не надо, не хочешь зайцем, вообще без роли останешься. Без роли, а значит без костюма, я не хотел, самые отсталые наши двоечники обрекались на эту безрадостную участь. Ко всему прочему я понимал, кто Богомазов и, кто я. На голову выше любого первоклашки, восьмилетний Гулливер по иронии судьбы попавший в класс к лилипутам.
Зайцем мне выпало скакать не рядовым, а жанровым. По сюжету зайка жил в своем домике, подметал дорожки метелкой и гостей встречал – небожителей медведей. Мне досталась эта роль исключительно из-за хорошей памяти, текст я запоминал быстро и на сцене ничего не забывал, не заикался, вот только картавил. Для зайца этот «дефект фикции» стерпеть еще было можно, но для медведя… как-то несерьезно.
Дело оставалось за костюмом. Моя мама – швея не то что неплохая, а замечательная! Раньше так было принято, девушку без швейной машинки замуж бы никто не взял. Но зайцев ей никогда прежде обшивать не приходилось. Не очень получались уши и хвост, уши никак не хотели торчать, а хвост, набитый ватой, наоборот - торчал, как сумасшедший. Управились мы с хулиганским хвостом просто – взяли и отрезали, а на его место мама пришила настоящий.
Наши соседи, кроме коров, свиней, овец, кур, гусей и утей...,фу утомился, держали кроликов – кролей, как они их величали и, заметьте, вся эта скотинка жила в городе и хорошо себя чувствовала. Но тут случился Новый год. Юг России и Грозный тогда еще были очень патриархальными и чтили старые традиции, поэтому гости, ярмарки,колядки, ряженые,гадания все закрутилось, как карусель.
Соседский кролик этого не пережил и приказал долго жить, а мне в наследство оставил пушистый белый хвостик. Мама пришила его вместо отрезанного ватного, и я надел костюм зайца. Какая, однако, жалость, как я не крутился, но чудного хвостика увидеть не мог, не мог на него полюбоваться, а хитрого зеркала – трельяжа у нас не было Пришлось поверить маме на слово, что я очень хорошо выгляжу, совсем как настоящий.
За хвостом как-то забылись уши, но сами они ничего не забыли и торчать дыбом вверх никак не хотели. Мама сказала, что она их как следует подкрахмалит, и все будет в порядке. Я немного успокоился и лег спать, ведь завтра – Новогодний утренник с ёлкой и подарками. Утром уши вели себя так же независимо, как и накануне.
Успокаивая меня, мама говорила, что уши стоят торчком только у ослов и овчарок, а у зайцев они висят за спиной и торчат только, когда они беспокойно прислушиваются. Скрепя сердце и собрав волю в кулак, я в сопровождении мамы пошел на праздник. Очень красивые, надо сказать, были тогда праздники, народ не был пресыщен, а дети не так избалованы, кулёк с конфетами и печеньем, орехи и экзотические мандарины могли еще доставить неподдельную радость детям
Радость праздника так и искрилась отовсюду, воздушные девочки-снежинки порхали на балу, между снежинками играли в пятнашки волк и лиса, еж и петух и даже солидная чета медведей. У трусоватых зайцев уши, к моему ужасу, стояли по стойке смирно, зато хвосты торчали как-то вызывающе настырно. Я представил себе мой аккуратный пушистый хвостик и успокоился, впервые осознав, что в мире нет совершенства.
Но незрелый мой скептицизм тут же был посрамлен и отступил на попятный перед блеском и сиянием «хозяйки медной горы»- Коваленко Оли. Тогда еще не принято было развращать детей и выбирать мисс королеву бала, но немудреные призы за костюмы, те же кульки со сладостями, вручали. Хозяйке медной горы единогласно был вручен первый приз. В общем, праздник прошел на славу и запомнился на всю жизнь, и все бы ничего, но «любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь»
Я и раньше замечал Олю Коваленко, как ее было не заметить, такую дылду, ростом с Богомазова. Ей исполнилось уже девять лет, папа у нее был военным летчиком, и они недавно приехали из Китая. Может быть этим объяснялась такая разница в возрасте, хотя тогда многие отдавали детей в школу с восьми лет. Что послужило катализатором процесса кристаллизации моего светлого чувства сказать сейчас затруднительно, но не последнюю роль сыграло то, что накануне я прочитал «Уральские сказы» Бажова и,конечно, волшебный костюм.
После каникул я всячески пытался привлечь ее драгоценное внимание к своей персоне, используя приемчики уже знакомого мне сэра Томаса Сойера. Но какая уважающая себя хозяйка медной горы станет портить себе репутацию и якшаться с каким- то зайцем, у которого и уши – то толком не стоят? Быть отвергнутым в столь нежном возрасте - мука, скажу я вам,еще та. Оставалось верить, что волшебник-время залечит шрамы моего маленького влюбчивого сердца. Она и счастливчик Петин сидели как раз за нашей партой, которую я неохотно делил с моей постылой соседкой Балгалеевой
В тот роковой день исследователи букваря дошли до мягкого знака, на картинке был изображен карась в аквариуме. А по письму, соответственно, проходили этот же мягкий знак на конце слова. Почему все это так врезалось в память? Ну, во-первых, моя фамилия заканчивается на мягкий знак, а во-вторых, помните? День-то был уж очень роковым, такое не забывается.
У меня было несколько книжек, таких альманахов, что ли. Назывались они "Круглый Год"- книга-календарь для детей. Были выпуски за 1957-59 годы, а более ранних не было. Как раз в этот день я принес с собой одну из этих книг и, когда народ корпел над букварем, я читал незабвенные стихи о бедной киске, плачущей в коридоре от обиды на злых людей, не дающих горемыке украсть сосиску.
Оля Коваленко, увидев у меня эту книгу, попросила ее почитать, пообещав взамен принести мне Круглый год за 1956г. Сказать, что я был на седьмом небе от счастья мало, я утратил ощущение реальности и потерял слух, как глухарь на току. Пока я дрожащими руками передавал ей мою книгу, Лидия Михайловна давала письменное задание: написать слова с окончанием на мягкий знак в своих тетрадях.
Заскрипели перья, и прилежные первоклашки старательно стали выводить в своих тетрадях карасей и лосей, медведей и глухарей.Я тоже не мог игнорировать это задание, так как письмо было моей ахиллесовой пятой.Стараясь, как можно аккуратнее обмакивал перышко в чернильницу и размещал весь этот зоопарк на страничке столбиком, как мы в основном и писали. Вдруг сзади послышалось хихиканье, а затем голос моей и медной горы хозяйки.
-Ой, Лидия Михайловна, смотрите, он в столбик написал!
Почтенная старушенция- Лидия Михайловна меня почему-то недолюбливала, возможно, из-за моего отца,и охотно откликнулась на призыв взглянуть, что я там наворотил.
Одним движением своей яростной ручки с красными чернилами она влепила мне в тетради огромную единицу во всю страницу. Я стоял по стойке смирно и не дышал, уши наливались горячей краской, и жизнь была кончена.
-Чем ты слушал, когда я объясняла, что писать надо в строчку?
Разве мог я объяснить этой разъяренной училке особенности слуховых аберраций токующего петушка! Но какова курочка? Какой удар под самый дых, под песню, какое коварное предательство!? На перемене все смеялись надо мной, просили у меня мой кол, зима, мол, на дворе, дрова у всех кончились, топить нечем, а тут такой знатный кол.
Домой я шел тяжело и долго и даже напугал маму, телефонов почти ни у кого не было,и жили просто, ушел-пришел. Облегчить душу, рассказав о своем горе маме- это было даже не пол дела, и даже не четверть, и не потому, что мама имела в нашем доме меньше четверти голоса, а потому, что за школу главный переживальщик был папа. Маме было кем заниматься, моей младшей сестре исполнилось только три года.
Папа хотел мной гордиться, а мама смотрела на такие вещи, как слава попроще. Вечером, когда отец вернулся с работы и они сели с дядей Володей – младшим папиным братом и моим крестным за стол ужинать, я уговаривал маму рассказать все. Но мама возразила и сказала, что это должен сделать я сам. Врать тогда я еще не умел, а событие жгло меня изнутри нестерпимо.
Отец с дядей Володей за ужином иногда выпивали сухого вина из нашего виноградника. Я дождался, когда настроение у них приподнялось и обрушил на отца мою новость:
-Меня от твоего кола даже в жар бросило,- сказал отец. Дядя Володя немного погасил накал момента, когда заметил:
-Молодец, что признался, не скрыл, не соврал, для этого тоже надо иметь мужество
Наверное, это был мой первый опыт исповеди, пусть перед отцом, но какое огромное облегчение я испытал, какой катарсис. Ликовала душа, хотелось жить, и я любил всех.
Жаль только, что на высоте этой удержаться мне не удалось, жизнь, как говориться, брала свое, и для начала, года через три я выучился врать.
И хотя ложь моя была, как бы во спасение старшей сестры, когда ее учителя просили меня передать родителям зайти в школу. Но потом я уже спасал и себя самого, катящегося по наклонной плоскости. В общем все как в жизни.
После окончания первого класса я увидел на стене школы вывешенные списки и в них фамилии в двух графах: «переходит» – «остается».
Я очень боялся увидеть свою фамилию в графе «остается» и, когда увидел в ней фамилию Коваленко, то очень удивился.
По наивности своей и по детским страхам я думал, что это списки тех, кто остался на второй год и тех, кто перешел во второй класс. Но это были списки тех, кто оставался учиться в школе №7 дальше и тех, кого переводили в еще недостроенную школу №56, в поселке Калинина.
Шло массовое возвращения из ссылки чеченцев и ингушей, и мест в школах катастрофически не хватало. Четырех сменное обучение считалось почти нормой Территориально новая школа была чуть ближе к нашему дому, и это решило мою дальнейшую судьбу . Я никогда больше не встречал своих одноклассников из 1а школы №7 - только два исключения: На 46 годовщину революции, на демонстрации я увидел военного летчика, увешанного орденами, а с ним была она, его дочь - Оля Коваленко
Она вымахала еще выше и не выглядела такой уж красавицей, но сердце ёкнуло и вспомнило. Видела ли она меня, узнала ли? Не знаю. Я тоже был с отцом и хотя красивый макинтош и шляпа очень ему шли, но без орденов, весь земной он проигрывал воздушному ассу Коваленко. Во время войны отец добывал нефть на буровых и бронь действительно была крепкой, три его попытки уйти на фронт окончились ничем. Я все понимал, но ордена, блеск воинской славы...,к ней подойти я не смог.
Но вот закончена школа, впереди экзамены в Нефтяной институт. Жарким днём мы с другом возвращались с купания в карьере. Я щеголял в шортах против всех законов нашей местечковой моды, требовавшей для мужчин нормальной мужской одежды – брюк классической длины. Мы проходили мимо девушки, гостившей по соседству у бабушки. Я не был с ней знаком, но она сделала мне замечание:
-Здороваться надо, юноша.
-Я с незнакомками не здороваюсь,- не нашел ничего лучшего и брякнул я.
-Отчего же так? Да мы с вами и знакомы давно.
-Вы, наверное, так шутите?
-Нет, не шучу, мы вместе учились в первом классе в седьмой школе. Вспомнили?
Зрительная память не самый сильный мой ресурс, не вспоминалось.
-А как Вас зовут?
-Люда Долгушина, вспомнили?
-Вспомнил, вот вы назвались, и я сразу вспомнил. Вас не узнать, вы так повзрослели, похорошели,- я торопился оправдаться.
-А вы совсем не изменились, я вас сразу узнала.
-Такой же маленький?
-Ну да, вон, еще штанишки короткие носите,- она рассмеялась,- Шучу, не обижайтесь.
Я не обижался, мне было даже лестно, что меня вот так запросто узнали через десять лет, тем более, что из мальчика я почти превратился в мужчину. Оставалось поближе познакомиться с бритвой, ну и еще кое-какая мелочевка.
Обещанную книгу – Круглый Год 1956г я так и не получил тогда, но вот она лежит сейчас передо мною. Я могу спокойно открыть ее и, тем самым,закрыть незавершенку. Но я почему-то медлю,сдерживая нетерпеливое любопытство, будто готовлюсь открыть последний покров...
А тайну стоячих заячьих ушей я узнал в тот же памятный Новый Год. Оказывается в уши была вставлена проволока, правда просто?
Маму я простил за недостаток смекалки, ведь я у нее был первый заяц, а до меня - простая снежинка. Хотя, кто знает, если бы уши не подвели...
Еще у меня остались фотографии, в том числе одна общая, та самая, Новогодняя. С нее смотрят на меня чуть испуганный заяц с ушами в растопырку и прекрасная хозяйка Медной горы. Помню.