Как брили Кюхельбекера
Кюхельбекер был бедовым чувачком: всё время спорил и проигрывал споры, да и в очко продувал. Один раз поспорил с Пушкиным, что Пушкин больше стихов писать не будет, и проспорил – Пушкин назло «Евгения Онегина» написал. Вот и пришлось Кюхельбекеру великих пушкинских газов испробовать, а так как Пушкин любил грубую бобовую пищу, то и газы выходили сермяжные.
Представьте себе такую картину: сидит Пушкин на стуле, тыкву курчавую чешет. Вот, как будто услышал он что-то, встрепенулся, и лица на нём нет, да как крикнет: «Виля, голубчик мой, сюда!», - любил, паскуда, ласковые слова! Кюхля тут как тут. Тут Шурик ноги задирает и долго-долго серет газами, так что Пущин из соседней комнаты орёт: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Серет, ажно душу щипет!» Ну, да, впрочем, Кюхельбекеру это нравилось.
Ну да о чём мы! Ах да, как Кюхельбекера брили. Однажды Кюхля продул Пущину в «пьяницу» шестью колодами. На кон Пущин поставил мочевой пузырь тёщи Кюхельбекера. А Кюхля, в свою очередь, поставил на кон свои волосы на черепушке. Продул Кюхельбекер, значится, Пущину и ну его брить, потому как сам лыс был. Вот как Кюх наебал Пущина!
Брили Пущина старым лоцманским способом. А лоцмана тоже любили грубую пищу…
Представьте следующую картину: Пушкин стоит раком с залихватски приспущенными гусарскими репетузами, с шампанью в руке; Кюхельбекер с сальным огарком, поблёскивая лысиной, напряжённо пытается не опалить гениальный волосатый пушкинский зад; Пущин же, распушив шевелюру, заклеив брови газетой (это был эрзац «Колокола» Герцена, последний номер), и сильно зажмурив глаза, ждал и боялся пушкинской удали.
Вспышка. Пушкин с горящим задом и дымящимися репетузами падает ничком, тщетно пытаясь снять репетузы с по-пушкински туго затянутыми подтяжками. Кюхельбекер, зажимая глаз рукою, тщетно пытается найти себя. Законопаченное ****о Пущина с удивлением озирается вокруг. Его шевелюру как ветром сдуло…на спину, где она поблёскивала и мерцала задорным огоньком.