«Рецензия на «Смысл творчества.
Опыт оправдания человека» Николая Бердяева».
Ничто так не прельщает как творческая мировая эпоха Бердяева: ни коммунизм, ни сам рай. Коммунизм скушен, там всё вертится вокруг экономики, трудовых отношений, а рай противоречив: не ясно, достойны ли мы там друг друга, если не уживаемся здесь, всех ли, кого мы любим, туда пустят, а если кого-то из любимых нами, но не достойных рая, в рай не пустят, то это не будет рай, ибо без любимых нами мы будем несчастны в раю, но это невозможно (данное рассуждение подчёркнуто из прозы Набокова). Но творческая мировая эпоха и не противоречит двум другим великим мечтам человечества, а включает их как частные проявления себя. Так мечтать могли только русские философы. Владимир Соловьёв говорил, что истинная любовь даст бессмертие, и в этом смысл любви. Николай Бердяев в своей свободе и дерзновении идёт дальше, он жаждет преображения не только нас самих, но и всего мира, точнее говорит о выходе из «падшего мира» в чистую жизнь духа и творческую мировую эпоху. И для него эта мечта – реальная перспектива.
Но что же не нравится Бердяеву в этом «мире», и чего хочет Бердяев?
«Дух человеческий – в плену. Плен этот я называю «миром», мировой данностью, необходимостью. «Мир сей» не есть космос, он есть некосмическое состояние разобщенности и вражды, атомизация и распад живых монад космической иерархии. И истинный путь есть путь духовного освобождения от «мира», освобождения духа человеческого из плена у необходимости. Истинный путь не есть движение вправо или влево по плоскости «мира», но движение вверх или вглубь по линии внемирной, движение в духе, а не в «миру» [Стр. 17. Здесь и далее по дублированному с единственного прижизненного – изданию: Н. Бердяев «Смысл творчества», «АСТ», «Фолио», серия Philosophy, М., 2004.]», – таковы первые слова Н. Бердяева в работе 1916-го года «Смысл творчества. Опыт оправдания человека». Серебряный век был богат на такие выдающиеся работы, поэтому ещё одного труда на самом исходе эпохи могли и не особо заметить. Серебряный век, надо сказать, не закончился в октябре 1917-го года, он продолжал жить под эмигрантской и диссидентской личиной (Бердяева выслали из Советской России в 1922-м году). Но к концу 80 – 90-х годов ХХ века эпоха уж точно исчерпала себя, исчезло поколение серебряного века и поколение, воспитанное этим поколением (Бердяев умер в 1948-м в Кламаре, Франция, где и был похоронен). И теперь нам нужен новый творческий рывок, силы к которому можно черпать в нашем наследии, теперь доступном, и читая «Смысл творчества» невольно начинаешь верить, что творческая мировая эпоха – это не просто пафос ожидания революции в России, не ожидание нового мира («Мы наш, мы новый мир построим!») из рамок века серебряного, но действительное будущее, возможное, единственно достойное человека (вторую пояснительную часть названия работы принято опускать, но она не менее важна: «Опыт оправдания человека»!).
Как эллинизм опирался на наследие Платона, а средневековая схоластика – на Аристотеля, так русский серебряный век – философский и поэтический – опирался на Владимира Соловьёва (1853 -1900). И Бердяев – первый среди философских наследников. Мне прежде всего интересно сравнить «Смысл любви» (1892) Соловьёва со «Смыслом творчества» Бердяева. Вообще русским философам свойственно задумываться о смысле; сюда же можно, например, отнести «Смысл жизни» С.Л. Франка, который я тоже затрону. И пусть будет не так важен контекст всего творчества этих философов по отдельности, но пусть будут важны сами тексты, сами «смыслы», а не какая-нибудь «София», которую уже превратили в штамп, в «объяснительную» рамку для живой мысли русских философов.
А теперь вернёмся к «Введению» «Смысла творчества». Ещё только скажу, что книга Бердяева не может быть прочитана вальяжно, ведь сама книга этого никак не позволит, наоборот, всегда заставляет прочитывать творчески (по-другому не прочитать), более того, книга эта должна бы менять мировоззренческие установки и приближать читателя к воплощению заложенной в ней идеи – к творческой мировой эпохе. Нужно дерзнуть погрузиться в текст, потому что «пленённость духа человеческого «миром» есть вина его, грех его, падение его», и преодолевая эту пленённость, нужно вчитаться, освободить дух для философии, пусть и частной философии Николая Бердяева.
«Мы не от «мира» и не должны любить «мира» и того, что в «мире» [стр. 17.]». Но так это сложно, нам «говорят: ты грешное, падшее существо и потом не вступай на путь освобождения духа». «И остаётся дух человеческий скованным в безвыходном кругу. Ибо начальный грех и есть рабство, несвобода духа, подчинение диавольской необходимости, бессилие определить себя свободным творцом, утеря себя через утверждение себя в необходимости «мира», а не в свободе Бога» [там же. Бердяев – философ свободы, так он себя называл, здесь, во введении, он говорит: «Свобода – любовь». Свобода для Бердяева не мыслима без любви]. Но что же мешает нам освободится? С одной стороны у Бердяева есть некие ницшеанские нотки, он говорит, что учение Отцов Церкви о грехе «выродилось в рабство у призрачной необходимости». «Эта упадочность, расслабленность раздвоенность духа есть косвенное порождение христианского учения о смирении и послушании, – вырождение этого учения. Упадочному двоению мыслей и расслабленному равнодушию к добру и злу нужно решительно противопоставить мужественное освобождение духа и творческий почин [стр. 18]». И далее: «Природа всякого пессимизма и скептицизма – эгоистическая и самолюбивая…Смирение и сомневающаяся скромность там, где нужна дерзновенная уверенность и решимость, всегда есть замаскированное метафизическое самолюбие, рефлектирующая оглядка и эгоистическая отъединённость, порождение страха и ужаса». Причём «бесконечную имманентную [стр. 19] помощь найдёт человек в себе самом, если дерзнёт раскрыть в себе творческим актом все силы Бога [«Бог имманентен миру и человеку. Мир и человек имманентны Богу», – стр. 21.] и мира, мира подлинного в свободе от «мира» призрачного». Божественные силы в нас реальны («человек создан Творцом гениальным…»), но возможность их раскрыть – зависит только от нас. Помнится, что и Соловьёв говорил что-то похожее, когда замечал, что в человеке мы любим его Образ Божий, Бердяев же добавляет к этому, что Образ Божий – средоточие бесконечных творческих сил, огромный потенциал любого человека, а не признание этого потенциала есть и по Бердяеву и по Соловьёву – эгоизм: сам слаб и в других не видишь, не признаёшь этой великой силы, следовательно, и не любишь никого, кроме себя, да и себя-то – низко.. Такова их великая антропология. «Путь духовного обновления» (название книги Ивана Ильина) – этому посвящена вся книга Николая Бердяева.
Известно что и у Бердяева, и у Соловьёва были определённые заминки с чисто религиозными деятелями, причём в отличие от ситуации Василия Розанова (скандал вокруг скандальных «Людей лунного света»), эти заминки более удивительны и тонки. По Бердяеву [«Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения». – Философия свободного духа. М., 1994. стр. 230-240] философ находится между двух огней: между религией, с одной стороны, но на другой стороне ему угрожает наука. Обе силы стараются редуцировать философию в себе, растворить живую максимально творческую мысль философа в своих законченных (или не совсем) системах. Наука делает это более открыто, более ясно. «Кант и Гегель, Конт и Спенсер, Коген и Риккерт, Вундт и Авенариус – все хотят, чтобы философия была наукой или наукообразной. Философия вечно завидует науке. Наука – предмет вечного вожделения философов»[стр. 25.] «Аристотель, Фома Аквинский, Декарт, Спиноза, Кант, Гегель, Спенсер, Авенариус, Коген, Гуссерль – все эти столь разнообразные философы превращают философию в наукообразную схоластику»[стр. 26.] Далее Бердяев категорически заявляет: «Философия ни в каком смысле не есть наука и ни в каком смысле не должна быть научной» [стр. 27.] Он разрывает с традицией, бросает вызов предшественникам, при этом не отрицая их, а продолжая и прислушиваясь к каждому философу. Ещё чуть рванее он заявлял: «Не во тьме мы поднимемся по лестнице познания. Научное познание поднимается по тёмной лестнице и освящает постепенно каждую ступень. Оно не знает, к чему придёт на вершине лестницы, в нём нет солнечного света, смысла, Логоса, освещающего путь сверху»[стр. 20.] Бердяев осуждает костное отрицание науки, но он хочет чего-то большего, чем простая наука, Бердяев не верит в абсолют науки, при этом не являясь скептиком. «Научность есть перенесение критериев науки на другие области духовной жизни, чуждые науке» [стр. 27.] «Наука и есть усовершенствованное орудие приспособления к данному миру, к навязанное необходимости». Наука даже не создавалась душой, жаждущей познания мировой тайны. «Но науку создавала не эта душа, эта душа всегда склонялась к философии, к теософии, к магии». Наука слишком безопасное познание. Наука и её популяризация, её абсолютизация – это какое-то разжижение духа. Наука буржуазна. Философия же всегда стремится к свободе, неведомой простым учёным. «Философия – искусство, потому что она – творчество». Философия – расточительность, а не экономия мышления. «Философское познание невозможно без Эроса. Пафос философии – эротический пафос Философия критическая, раздвоенная, сомневающаяся не знает философского Эроса, не имеет пафоса познавательной любви. Философия потому есть искусство, а не наука, что она предполагает Эрос, любовь избирающую. Эротическая брачная окраска философских постижений и прозрений радикально отличает философию от науки. Философия – эротическое искусство.» [стр. 46.]
Известно, что философия Эроса начинается с «Пира» (для Вл. Соловьёва «Пиршества») Платона. Напротив же Аристотель ничего не сказал про любовь, тем он и предал своего учителя точно «телёнок, бодающий родную мать». Неоплатоники пропустили «Пир», забросили идею любви. Они забылись в своём Едином, ушли от загадки любви. Хотя философия Единого, как отмечал и сам Соловьёв, индийская («Насадия-сукта») и греческая подготовила почву для разработки проблемы любви. Философии любви было мало, была эротическая философия, которая искала Эрос в других сферах. Бердяев считал, что только «Пир» Платона и «Смысл любви» Вл. Соловьёва хоть как-то приближают нас к разгадке. Сам Бердяев пытается наследовать этой традиции. Вопрос об Эросе – коренной для Бердяева.
Не случайно вопрос о любви снова возник в русской близкой православию философии. Любовь есть русская национальная идея. Заповедь любви особенно подчёркивается в православии. Все великие русские философы признавали и ценили любовь. Русская идея разрабатывалась при поддержке понятия соборности, но ведь соборность – это воля к любви. Пользуясь случаем, хотел бы ввести такое понятие: русских религиозных философов серебряного века, что-то замечательное сказавших о любви, я бы объединил таким понятием: СЕМЬ РУССКИХ МУДРЕЦОВ: Владимир Соловьёв, Николай Бердяев, Василий Розанов, Павел Флоренский, Семён Фрак, Иван Ильин, Сергей Булгаков. Шпет Любви, особенности любви не видел. Он свалился в мёртвую научность.
Греческие корни filia и eros ещё не синтезированы христианством. Слово «любовь» более уникально.
Меня могут обвинить во фрейдизме, в том, что я вслед за Бердяевым рассматриваю философию как сублимацию. Искренне считая Фрейда величайшим преступником и культурным подлецом, великим развратителем человечества, хочется подчеркнуть, что он слишком примитивно понимал сублимацию, хоть и ввёл это понятие. Бердяев находит меткое выражение: «родовая стихия». Фрейд не видит любви без родовой стихии, поэтому он скудоум и развратитель.
Он тонкий разливал в своих твореньях яд:
Вселял безверие, укоренял разврат.
Понятно, откуда идёт эта ошибка. Преступный в своём пессимизме Шопенгауэр истерически прокричал, что любви без родовой стихии нет. Вл. Соловьёв поправил его и доказал обратное (С. Л. Франк подтвердил доказательство). «Смысл любви» и начинается как полемика с философской пошлостью Шопенгауэра. Даже любитель языческого Эроса Розанов видел в любви абсолют, у Фрейда же мы видим редукцию любви к сексу, т.е. забвение, отказ от любви, как сказал бы трагически раздвоенный Фромм, если бы не был неофрейдистом: «бегство от любви». Это уже не любовь. В год смерти Вл. Соловьёва были изданы «Токования сновидений», это весьма символично. Русская философия не дала дискуссионного отпора Фрейду (только писатель Набоков успел кое-что сказать). Поздние русские философы слишком снисходительны к Фрейду (и Бердяев, и Франк, и Ильин.) Соловьёв бы не попустительствовал проникновению лжи позитивизма в сферу интимных отношений, отчего даже классики позитивизма завещали уберечься (т.к. суждения этические). Возможно русские философы пропустили заразу Фрейда, потому что в западных языках нет отличия в словах «пол» и «секс», «пол – мужской или женский» и «половой акт» (у Бердяева «родовой акт», «брачный акт».) Западное создание не видит субстанции пола, субстанции любви. А Бердяев, например, видел.
Активность для мужчины, пассивность для женщины – это не субстанции, а акциденции, вот главная ошибка Бердяева. Это традиционная ошибка. В язычестве Эрос знал только родовой акт, а в родовом акте у мужчины активная роль, а у женщины – пассивная. И эти роли почему-то распространяются на все сферы. Но ведь сам Бердяев пишет, что родовым актом пол не исчерпывается, в то время как целомудрие – это расцвет пола. Хотя и нелепо со всем этим спорить, потому что это слишком сильная культурная традиция, которая задаёт неплохие императивы («будь мужественным!», «будь женственна!»)
Бердяев чувствует задачу, трагедию, смысл половой любви. Любовь половая – основной вид любви (см. доказательство в «Смысле любви» Соловьёва). Бердяев разрабатывает эту идею. «Пол – источник бытия; половая полярность – основа творения.», «Вполнеможно сказать, что человек – полове существо, но нельзя было бы сказать, что человек пищеварительное существо.» [стр. 161.] (Бердяев больше не доказывает, а говорит манифестами, афоризмами, причём если обвинять его в противоречивости, то его противоречия диалектические, а не логические.) «От пола никуда нельзя уйти. Можно уйти от дифференцированной половой функции, можно отрицать и преодолеть эту «естественную» функцию пола.», «Отрицание сексуального акта не есть отрицание пола.», «А слишком огненное отрицание сексуального акта есть огненное проявление пола в человеке. » [стр.162.] По мнению Бердяева, в сексуальном акте всегда есть разврат и похоть. При этом «целомудрие есть насквозь половое явление.» Целомудрие есть сохранение цельности пола, когда половая энергия не дробится, не отчуждается. Я бы добавил, что сохраняется верность половой мечте об абсолютной любви. «Девственность есть положительная половая энергия.» [всё стр. 163.] Девствуют во имя Невесты или Жениха грядущего. При этом Бердяев видит космическую, космо-историческую особенность пола. Вот какие слова Я. Беме цитирует Н. Бердяев: 1) «Из-за похоти своей Адам утратил деву и в похоти обрёл женщину; но дева всё ещё ждёт его, и если только он захочет вступить в новое рождение, она с великою честью вновь примет его.» , 2) «Премудрость Божия есть вечная Дева, а не жена она – беспорочная чистота и целомудрие и предстоит как образ Божий и подобие Троицы.» Бердяев таким образом намекает, что София не есть Вечная Женственность, но Вечная Женская Девственность. При этом здесь мы видим источник половой жизни, преодолевающий похоть и разврат, проклятие «мира сего.» С.Ф. Франк писал: «Девственность есть совершенное состояние человека, подлинно и кротчайшим путём ведущее его к Богу». Но и Франк, и Бердяев, рассуждая о половой любви как-то пренебрежительно отнеслись к Розанову, не в вчитались в него, не уловили интимного, личного, заметили лишь ошибку оправдания языческого и иудейского разврата . В то время как в «Людях лунного света» есть такая революционная мысль. В браке, говорит нам Розанов, девственность сохраняется. Если этот брак есть действительное соединение мужчины и женщины в «плоть едину», то греха прелюбодеяния в этом браке быть не может. Для Розанова даже не важна заповедь «плодитесь, множтесь», но читая Розанова, понимаешь, что для него важны другие ветхозаветные слова Бога: «Нехорошо быть человеку одному.» «Уединенное» Розанова об этом. До грехопадения Ева была Помощником Адама, подобной ему, его уровня. Бердяев не хочет признать Женщину, Деву помощником Человека-мужчины, подобной ему. Бердяев проповедует пифагорейскую противоположность мужского и женского, ему нужна диалектика и развитие, это понятно, но ведь тогда не возможна любовь, любовная мечта Соловьёва и каждого другого человека мужского и женского пола не сбывается. Но воплощенная любовная мечта не будет стиранием полов, но укреплением их, т.к. смысл пола – в таком соединении, быть Помощниками друг для друга.
Любой мыслитель, говоря о половой любви, если это не его специальность, совершает много ошибок. Так и Бердяев неверно понимает комментарии Соловьева к «Пиру» Платона. Миф об андрогине – это ложное мнение. Этот миф возник не из уст Сократа. Сократ говорил, что любовь абсолютна, при том, что однополый Эрос уродлив, т.к. не рождает, ничего творчески не даёт. Диотима – одни из немногих женщин в диалогах Платона, но её мнение чрезвычайно важно. И Христос не был андрогином, слов из Евангелия про это нет. Есть аллегория, что Сын Божий есть Жених Грядущий, а Церковь да и всё человечество есть Невеста Ждущая. Даже Евангелие говорит о воплощении любовной мечты лишь в будущем времени. И только в святом семействе Марии и Иосифа что-то удалось, потому что «Бог есть любовь», поэтому Христос – Сын Любви, а не похоти, единственный, быть может, за всю историю человечества.
Но ошибки Бердяева принадлежать разбору формульной логики. Величайшим путаником половой любви был Отто Вейнингер, трагический самоубийца, которого за философа-то теперь не считают. Но русская интеллектуальная интеллигенция широко отозвалась на его смерить. З. Гиппиус пыталась оправдывать этого юношу, А. Белый находил псевдонаучные нелепицы (точно такие же есть и у Фрейда). «Пол и характер» – трагическое произведение, исповедальное. Бердяев пишет про Вейнингера : «Греховность сексуальной жизни он ощущает с не меньшей сильной, чем святые отцы.» [стр. 169.] Бердяев пишет, что Вейнингер рвётся к эротике, к мистике, и что это искупит грех сексуальности. Ошибка Вейнингера лишь в том, что ответственность за грех сексуальности, предательства любовной мечты, бегства от любви в плоть он целиком и полностью возлагает на Женщину. Бердяев так поправляет Вейнингера: «Женщина носительница половой стихии в этом мире. У мужчины пол более дифференцирован и специализирован, у женщины же он разлит по свей плоти организма, по всему полю души. У мужчины половое влечение требует более безотлагательного удовлетворения, чем у женщины, но у него большая независимость от пола, чем у женщины, он менее половое существо». [стр. 169.] При всём этом Женщина – единственная слабость Мужчины, его единственная мечта, которой он стремится несмотря на всю свою трагическую разорванность между похотью и любовью, между одной женщиной и другой, межжду земной любовью и небесной.
«Жизнь пола в этом мире в корне дефектна и испорчена.» Половое соединение в природной жизни не достижимо. Сексуальный акт – призрачное соединение, обманное, наркотическое. «Мимолётное соединение покупается ещё большим разъединением.» в половом акте теряется личность. Род для Бердяева греховен, и на Западе (и в России) не было бы таких демографических проблем, если бы люди, с одной стороны, не топили бы любовь и пол в похоти и разврате, а с другой, не бежали бы от любви пола, сознавая их греховность и несовершенство.
Но надежда на воплощение любовной мечты остаётся. «Должно прямо сказать: в эпоху искупления, эпоху новозаветную, новый творческий пол не открывается.» Это видно уже из слов Ап. Павла о половой любви. «Откровение нового пола есть откровение творческой мировой эпохи.» Извращения пола углубляются, разврат заполонил мир. Исследователь нравов Эдуард Фукс хорошо иллюстрирует это. По может спастись только в творчестве, которое реально изменяет бытие и приближает к исполнению любовной мечты. Половой акт должен перестать быть сексуальным, но быть прежде всего творческим половым актом. По должен рождать вечное, а не временное, рождать для бессмертия. По Совьему сама любовь и её смыл дают бессмертие. Нельзя потерять любимое существо в смерти, нельзя потерять рожденное из-за любви в смерти. При этом половое освобождение будет освобождением всего мира от его данности.
Всё подлинно гениальное – эротично. Гении есть только в искусстве и философии. Только искусство и философия всегда пытались решить загадку пола, раскрыть тайну любви. Любовь недоступна, например, психологии. «В любви должна открыться не тайна женственности и не тайна мужественности, а тайна человека.» Любовь не может быть буржуазной, успокоившейся, сытой, присыщеной. Не разврат и не аскетика раскроют тайну любви, но в религии любви, в Боге любви. Новый брак, новая семья должать быть творческой. Искусство любить и быть любимым должно творчески изменять реальность. Любовь должна быть гениальной. Только в любви достижима вечная красота. Красота любви спасёт мир. Первым среди примеров красоты на вопрос Сократа был дан такой пример: красивая девушка, Дева.
Дева Мария. Mariam – в древнееврейском значит «Любимая, обожаемая». Любимая не только Богом, но и мужем. Адам не любил Еву, он отдал её змею и воле змея, сам подчинился этой воле. Иосиф любил Марию, она была его верной женой и при этом оставшись Девой, родила от Святого Духа. Это была благодатная любовь и благодатное рождение. И этому бы надо хоть и мистически учиться. Непорочное зачатие – это не догмат, а одно из творческих решений. Материя и дух больше не соперники, когда любовь побеждает.
Творческая мировая эпоха с праведной религией, с теургическим искусством, с правой общественностью и моралью, с отсутствием буржуазности и отчуждения должна бы начаться с появления нового пола, новой любви. В любви мы вернёмся к Богу, заповедь любви – основная. В любви к единственному существу противоположного пола открывается Божественная красота, Божественная игра. Когда всякая праведная влюбленность воплотится в любовь, тогда мир будет спасён.
31. 05. 2007. Москва.
Дмитрий Гендин.
2-ой курс философского факультета МГУ, кафедра эстетики.