Старый лис выскочил на поляну. Остановился, принюхался. Медленно засеменил по краю леса. Присел у цепочки следов и чуть в стороне от них, двинулся вдоль к середине поляны. В центре цепочка прерывалась. Удивленно оглянулся: «Странные какие-то следы, из леса на поляну... А дальше? А обратно?». Секунду покрутившись вокруг, короткими прыжками исчез за деревьями.
– О! Лиса! За столько лет первая лиса, – он осторожно приблизился к окну. Метнул взгляд на полку, где лежал фотоаппарат, – жаль не успею.
Зверек уже исчез.
– Лиса она и есть, хитрая и осторожная. А может быть, лис?.. Ну, тогда хитрый и осторожный... а еще мудрый, не то, что некоторые, – проходя мимо зеркала, указал на себя пальцем. Подмигнул и пошел к рабочему столу.
– Ну, и где я теперь? – Она встала с высокого трона, оглянулась. Уходящие ввысь ледяные прозрачные колонны, снежные стены с холодной поверхностью зеркал. Каток вместо пола, и небо вместо потолка.
– Что-то мне это все напоминает. Ах, да! «Снежная королева» Геннадия Казанского – любимый фильм детства. Значит, можно себя поздравить – получилось, – Осматривая себя в ледяном зеркале стен, пришла к выводу, что королевский наряд ее безупречен, и выглядит она просто замечательно.
– «Это была высокая, стройная, ослепительно белая женщина, укутанная в тончайший белый тюль, сотканный, из миллионов снежных звездочек. Она была так прелестна, так нежна, но изо льда, вся из ослепительно белого льда – и все же живая! Глаза ее сверкали, как звезды, но в них не было ни теплоты, ни кротости» , – процитировала она, смеясь и кокетничая со своим отражением.
Заметив у подножия трона рассыпанные льдинки, подошла.
– Удивительно! Никогда бы не подумала, что такое возможно. Прав был Маэстро Андерсен. Может быть, и он прохаживался по этим залам? Или это я подсовываю сама себе образы любимой сказки? Может быть. Вот только Кая сначала нужно было научить грамоте. Слово «вечность» пишется через «о», а не – «а». Сидел бы тут вечно, если бы не Герда, – и, ткнув носочком туфельки, раскидала не до конца собранное слово. Громко засмеялась.
Отсмеявшись, в миг посерьезнев, добавила:
– Да и не это слово нужно было составлять... – озабочено помолчала, нахмурившись, – Как же это у меня вылетело из памяти... – картинно приложила ко лбу ладонь, – Нет, не вспоминается. Ну, да ладно... Найдем Кая, будем вспоминать, что тут нужно было собрать.
Хлопнула в ладоши.
– Пора проинспектировать мое Снежное королевство.
Влетели белые, пышущие холодом, кони. Она величественно взошла в королевские сани и унеслась за горизонт, взметая за собой вьюги и бураны.
Проходило время. Неизвестно, сколько. Здесь, в ледяном безмолвии, нет времени. Здесь все заморожено, все искрится под звездами, красуется под Северными сияниями и ни о чем не беспокоится, не волнуется. У холода нет причин для волнения. У льда нет желания что-то менять, а снежинки чувствуют себя прекрасно, кружась в бесконечном танце.
Снежная королева исчезала и возвращалась. Неизвестно куда и только ей известного откуда. Иногда, вернувшись после долгого отсутствия, устраивала бал, приглашая именитых гостей со всего мира. Тогда белые медведи доставали контрабасы, тюлени стучали в барабаны, котики играли на трубах. Вьюги и метели собирались в струнный оркестр. И начиналось веселье. Пингвины важно разносили мороженое и коктейли, медведи грациозно ходили на задних лапах, белые лисички, собравшись в стайки, обсуждали окружающих, были танцы и карты, театральные представления и цирковые выступления.
И только хозяйка бала спокойно и задумчиво взирала на радостное великолепие с высоты своего ледяного трона. А потом, оставив гостей веселиться дальше, исчезала, закружившись снежной бурей.
Она летела по миру вьюгой. Мчалась по городским улицам в снежных санях. Проносилась метелью вдоль маленьких деревень. Сиротливо кружилась снежной заводью в переулках. Медленно опускалась крупными снежинками на подоконники и перила балконов. Осторожно касалась изморозью оконных стекол.
Она бродила по пустым ночным улицам, вглядывалась в лица одиноких прохожих, пугая их пронизывающим взглядом. Разгоняла заигравшихся детей морозным дыханием. Она искала. Искала человека, воспоминание о котором не давало покоя и гнало ее дальше, дальше и дальше. Она заглядывала в каждое окно, надеясь найти... И... не находила. В отчаянии засыпала сугробами дворы, покрывала катком проспекты, сковывала льдом лужи, реки и озера.
– «Я люблю бродить один и смотреть в чужие окна», так, кажется, поется в одной очень старой-старой песне. Вот и мне скоро начнет это нравиться. Сколько уже пройдено! Но сколько еще впереди! И нет этому края! Каждый раз от усталости останавливаю себя мыслью, что затея моя пуста и нелепа. Но... встаю, заставляю себя сделать шаг, потом еще один и еще... И снова просторы, дорога, город, в котором еще не была. Приходится быть внимательной и не пропустить ни одного окна, даже самого маленького окошечка.
Я освобожусь от своего заклятия. Я найду тебя! Найду и мы будем, наконец-то, вместе.
Вечер подкрался как-то незаметно. Трудно стало видеть написанное. Но электрический свет включать не хотелось. Он пошел за свечами в коридор. Задержался у пустой стены:
– Не заладилось что-то у Семена с зеркалом. Жаль... Разбилось… Классное было зеркало.
Вернулся, зажег свечу. Покосился на пустоту, словно осиротевшего, коридора. Подчиняясь непонятному порыву, выкатил из камина уголек, подошел к стене. Уверенными взмахами очертил прямоугольник. Пламя свечи колебалось, и скачущие тени мешали рисовать. Через несколько секунд на стене появилось окно. Отойдя к противоположной стене, долго вглядывался в слепой рисунок. Затем что-то подправил, подштриховал, стер лишнее... С упоением работал еще минут десять. Когда закончил, и со стороны глянул на свою работу, невольно ахнул. Окно вдруг показалось таким натуральным и естественным, словно с самого начала было прорублено в стене. Нарисованный подоконник приобрел объем, выступил из стены. Вздрогнула складка нарисованной занавески. Пораженный, он не мог оторвать от своего творения взгляда.
В какой-то миг заметил, как двойное отражение пламени свечи колыхнулось в стекле. Его ошарашенное отражение стояло втиснувшись в противоположную окну стену. На внешнее стекло приклеилась снежинка, потом другая. Пошел снег. Он медленно, с усилием переведя взгляд, посмотрел в глубь комнаты на настоящее окно – там тоже шел снег...
Возвращаясь как всегда одним и тем же путем в свой дворец, который почему-то называют «чертогами», она приметила совсем крохотную группку огоньков.
– Огоньки… Слабенькие какие-то. Все время возвращаюсь этой дорогой, но почему-то ни разу их не заметила.
Повернула летящих коней назад. Заставила их остановиться в низкой свинцовой туче над самым крайним домиком. Опустившись на землю, глянула в освещенный прямоугольник.
Вдруг крупная снежинка, скользнув по внешнему стеклу, начала расти, расти, пока наконец не превратилась в женщину, укутанную в тончайший белый тюль, сотканный, казалось, из миллионов снежных звездочек. Она была так прелестна, так нежна, вся из ослепительно белого льда и все же живая! Глаза ее сверкали, как звезды, но в них не было ни теплоты, ни кротости .
Там, у стены, держа в руках свечу, сосредоточенно вглядываясь в глубь окна, стоял... ОН.
Больно что-то шевельнулось в груди. Она почувствовала, как стремительно слабеет, не успевая дотянуться до окна. Из последних сил дохнула в стекло, разнося вдребезги, сквозь проем рука невольно потянулась к НЕМУ, успела только слегка коснуться ЕГО. Острая боль сковала пальцы, потемнело в глазах. Последнее, что осталось в памяти: от ее прикосновения ОН превратился в ледяную статую и осыпался льдинками на пол...