– Фуууууууу... Какая-то страшная у меня получается сказка. И совсем не про Снегурочку... – он передернул плечами, протер глаза. Вытянув вверх руки, потянулся. Глянул в пустую чашку: «Кофе! Вот что мне нужно».
Прошел на кухню, включил чайник. Из проема кухонной двери был виден рабочий стол. В голубом круге настольной лампы дневного света лежали исписанные листы.
– Сжечь что ли? И начать все заново. – Сделал шаг к столу, но милицейский свисток, вставленный в носик чайника, был другого мнения: «Стой! Я закипел – пора делать кофе».
Она медленно бродила из комнаты в комнату. Прикасалась к корешкам книг, к картинам, фигуркам, расставленным на полках. Подолгу задерживаясь у вещей, вспоминая что-нибудь из жизни, связанное с этой вещью. Это давно вошло в привычку. Она всегда, словно сплетая паутину, одним и тем же путем бродит по своей квартире долгие-долгие месяцы, годы.
Подойдя к зеркалу, остановилась. Облокотившись на полку, невидящим взглядом рассматривала известное до мельчайших подробностей свое лицо. Тренированная память как всегда уносила ее в прошлое, всякий раз приоткрывая ей какие-то новые стороны прожитых мгновений, часов, дней...
Задержавшись однажды, после очередного шабаша в своем, так называемом кабинете, который ей был положен по должности местной Царицы, где она переодевалась, приводила себя в порядок и могла немного прийти в себя перед выходом на свет, она заметила в зале старуху.
– Что ты тут делаешь, старая карга? – спросила, еще не выйдя из роли Царицы.
– Что Вы тут делаете, бабушка? – через секунду придя в себя.
– Я? Да вот свечи надо погасить. Зеркала накрыть покрывалами. А то с улицы пыль несет. Прибирать-то я завтра буду, поутру, когда светло будет. Что-то ты, доченька, сегодня припозднилась. Прислужницы-то твои, ведьмы, уже все разлетелись по домам своим, – говоря это, она медленно всем телом повернулась. Ее светлое лицо никак не вязалось с мрачностью этого места. В зрачках прыгали смешинки, морщинки у уголков глаз порхали бабочками, уголки губ приподняты в едва заметной улыбке. На лице было выражение, словно она что-то хочет спросить, но не решается.
Царица присела на свой выкрашенный под слоновую кость трон.
– Да мне погоду нужно еще наворожить, – и сама улыбнулась своим словам.
– Хорошая погода – делу подмога. Устала ты, лети домой. Завтра поколдуешь.
– Знаешь... Если честно, устала я. Не сегодня, а вообще устала. – Пораженная своим словам, она пыталась остановиться, но не смогла. – Что-то тяжела мне царская ноша. Тяжела стала ведьмовская жизнь, мал и тесен мне сатанинский венец. Никакого просвета, никакого будущего впереди. Ни тепла, ни доброты.
Когда я среди людей, мне безумно хочется всех обнять, наговорить кучу нежностей. Но не могу, не имею права подвергать их опасности. Так записано в моей судьбе: близкие мне люди в лучшем случае будут несчастны. И замыкаюсь я в себе. Бегу в свое безысходное одиночество.
Когда же я одна, мне становится страшно. Страшно, бабушка! От того, что одна! Что никто не скажет ласкового слова, не прижмет к себе мое уставшее сердце! Не согреет, не снимет тяжесть с моих плеч. Не поцелует в прихожей, встречая или провожая, не пожелает доброго утра и спокойной ночи, не заварит чаю. Всю жизнь! Всю жизнь терзает меня это наваждение! За что? За что и почему?
– Подожди... Не заводи себя, – старушка расправила складки на ее плаще. – Ты же не всегда была холодной и неприступной. И не сразу все стало так плохо, как говоришь. Вспомни. Когда ты была еще совсем маленькой девочкой, ты была веселой, озорной, жизнерадостной. Все у тебя ладилось и светилось от твоего прикосновения. И родители не могли нарадоваться.
А будучи девушкой, разве ты не бывала душой компаний? Разве не было нежных и ласковых слов, первого поцелуя? Разве парни не заглядывались на тебя, а подруги невольно не копировали твои слова, жесты, манеры?
А, став женщиной, разве не влюбляла ты в себя сердца мужчин?
Ведь ты прекрасно готовишь, отличная хозяйка, чистюля, много читаешь, знаешь тысячи стихов... а теперь еще умеешь колдовать...
Вспомни... откуда к тебе пришла темнота и холод? С чего и когда все началось? Вспомни и ты многое тогда узнаешь и поймешь.
Последние слова прозвучали, замирая вдали, словно приглушенные туманом.
В зеркале что-то неуловимо изменилось.
– Леночкаааа! Леночка! Ты где? Опять глядишься в зеркальце? – звонкий мамин голос заставил вздрогнуть.
– Ну, мамочка! – девочка спрятала маленькое зеркальце под подушку.
– Все и так знают, что ты у меня самая красивая, – мама зашла, села, не заметив подушки, обняла дочь и крепко поцеловала, – расскажу тебе сегодня перед сном сказку про мальчика, который гляделся в свое отражение, может быть, перестанешь любоваться собой.
– Ну, мамочка, я же такая красавица, – сделала хитренькое выражение лица, – а что случилось с мальчиком?
– Красавица. Еще какая красавица! Иди мой руки, будем обедать. Вечером узнаешь.
Как только мама вышла из комнаты, Леночка сунула руку под подушку, и громко вскрикнула. Острая боль пронзила ее ручку – осколок раздавленного зеркальца глубоко вонзился в безымянный пальчик...
Она встряхнула головой, невольно большим пальцем потерла подушечку безымянного пальца. Шрам остался на пальце до сих пор.
– Зеркало!!! – она резко отпрянула от своего отражения. Серые глаза потемнели, лоб пробороздила грозная морщинка, – Вот когда все началось! Ведь это на следующий день Галочка сорвалась с качели!
Не осознавая, что делает, она со всего размаху ударила кулаком по стеклу…
Большое, в полстены, зеркало со стоном треснуло и, разваливаясь на лету, с оглушительным грохотом разлетелось по комнате. Внезапный порыв ветра стукнул форточкой, распахнул дверь, раскидал мелкие вещи, закрутил листы бумаги.
Он от неожиданности вздрогнул, подскочив на табурете. Поняв в чем дело, кинулся закрывать упругую от потока морозного воздуха дверь, форточку. Через минуту, стоя в центре, с ужасом разглядывал полную разруху только что уютной, теплой комнаты.
Она пронеслась по квартире, скидывая вещи и предметы с привычных мест на пол. И в голос рыдая, упала на кровать, лицом уткнувшись в подушку. Прошло немало времени прежде, чем ее вздрагивающие плечи успокоились. Наступила тишина, изредка прерываемая поскрипыванием недовольных своим положением осколков бывшего великолепного зеркала.
Она стояла в огромном темном пустом зале. Эхо ее дыхания, отражаясь от зеркальной поверхности полов, уносилось в бесконечную даль, потому что стен у этого зала не было. Может быть, они и были, но были так далеко... И если бы не ощущение ног, что они стоят на гладкой поверхности, она решила бы, что висит в пустоте. Недалеко на возвышении стоял с очень высокой спинкой трон. Трон казался пустым. Сидящего из-за темноты не было видно, на подлокотниках лежали только кисти рук с белыми худыми, красивыми пальцами.
– Подойди, – драгоценный камень на перстне безымянного пальца слегка дрогнул.
Каждый шаг давался с неимоверным усилием. Сделав несколько шагов, наконец-то приблизившись к трону, она так устала, что в изнеможении опустилась на ступени у подножия трона. Собранный из тонких инкрустированных платиной пластинок слоновой кости, он опалесцировал в сумраке. Она знала, кто перед ней. Застыла. Замерло окружающее пространство, оцепенело время. Бесконечно долго закрывались моргнувшие ресницы. Сначала она почувствовала, что вокруг что-то изменилось, напряжение, движение, вибрации.
Потом
в нескольких сантиметрах от себя
увидела
лицо
полупрозрачное...
Выражение нельзя было ухватить – облик все время и неуловимо менялся, не давая возможности сконцентрироваться на чем–либо. Лишь глаза… Глаза притягивали ее взор. Наполненные бездонной темнотой, они горели изнутри бордовым огнем.
– Пойми, не в моей власти отпустить тебя, – тихий и от чего-то очень знакомый голос завораживал. – Я знаю, что виноват, знаю, что не прав.
Но...
Когда-то очень–очень–очень давно. Уж, и не помню, сколько тысячелетий или миллионов лет назад мне приснилась ты. Я понял, ты предназначена мне, только ты можешь стать спутницей на моем пути, стать царицей, супругой, подругой, сестрой и дочерью... Для меня неуместно слово «любить», нет такого чувства, нет такого понятия. Но у людей это, наверное, называется так: я влюбился в тебя.
Проснувшись, решил тебя найти. Несколько веков ушло на создание заклинания. По крупицам, по атомам, среди бесконечных Вселенных собирал редкие вещества, чтобы сделать магическое зеркало, которое покажет мне все миры, все судьбы и жизни в любом времени прошлого, настоящего и будущего. Я намеревался настроить его на тебя. Хотел, чтобы зеркало стало частью тебя. И помогло в моих поисках.
Все было готово, я зажег свечу, стал мастерить зеркало и колдовать.
Но, когда осталось произнести заключительную формулу, свеча потухла. Стало темно. Все силы я потратил на заклинание и не мог видеть и слышать в темноте. Когда же удалось зажечь свечу вновь, зеркала не было! Мои ученики, маленькие тролли, утащили его. Из–за того, что заклинание не было закончено, зеркало отражало все наоборот. Им так это понравилось, что они и не собирались мне его возвращать. Пока я их нашел, прошло много времени. К моему разочарованию и безудержному гневу они разбили его. А разлетевшиеся осколки до сих пор носятся по свету.
Однажды, ты была еще маленькой, осколок этого зеркала порезал тебе пальчик и проник в твое сердечко. В тот же самый миг я узнал, что моя Королева, наконец-то, появилась в этом мире. Так ты нашлась. Я наблюдал за тобой из своего мира, любовался своей Королевой. Сделал все, чтобы мой сон сбылся и ты стала моей. Но, видно, из–за незавершенного заклинания все пошло не так. К сожалению, сотворить его можно только один раз, но так как оно не было закончено, не в моей власти отпустить тебя, как бы сильно я этого ни хотел. Проникший в тебя осколок невозможно извлечь, невозможно растопить, сжечь, сломать... Потому что каждый его осколочек – это твоя крохотная частичка.
Наступила тишина.
С болью, необъяснимой нежностью и горечью она вглядывалась в виновника своих несчастий.
– Я бы с удовольствием вернул все обратно и либо завершил заклинание, либо не стал его творить совсем. И, хотя по моему статусу, мне должно быть все безразлично, но мне действительно жаль, что столько страданий и несчастий свалилось на тебя из-за меня… и я ничего не могу изменить: ни исправить, ни отпустить тебя.
Но ты можешь попытаться уйти сама. Клятвы, произнесенные тобой, не имеют обратного хода. От осколка избавиться нельзя, чем сильнее ты этого будешь хотеть, тем глубже он будет врастать в тебя. Но у тебя осталась еще одна свободная клятва и ты умеешь колдовать. А это не так уж и плохо, – мимолетная улыбка скользнула по губам. – Единственное, что в данном случае я могу сделать моей несостоявшейся Царице, – это не мешать тебе пытаться вырваться. Я не буду специально удерживать тебя. У бабочки должна быть возможность вылететь в форточку, в окно.
Опять наступила тишина. Его голос не создавал эха, гасился пустотой сводов, словно туманом.
– Простить ты меня не сможешь, да и не нужно этого. Но, если у тебя получится, ты поймешь, что случившееся было необходимо. Прощай, – на удивление нежными пальцами он прикоснулся к ее вискам, притянул к себе и осторожно коснулся лба неожиданно теплыми губами.