По привычке проснулся очень рано. Утро только-только занималось. Легко одевшись, выскочил из домика. Замер в восхищении – белка метнулась с ближней сосны, перелетела пустошь и исчезла в лесу, лишь оставив серебриться сбитый с ветвей снег.
Очнувшись, сделал небольшую зарядочку. Снега было столько, что не слепить снеговика было просто неприлично. Занятие увлекло: за снеговиком появились присевший на задние лапы медведь, неуклюжий Дед Мороз и рядышком маленькая Снегурочка.
– Вот! Сочиню-ка я себе Снегурочку! – присев на корточки, очистил площадку, где стояли фигуры, от лишнего снега.
– Будет у меня дочурка-Снегурка. Пусть хоть сказочная, – ласково коснулся снежного лица, погладил по головке. Смущенно оглянулся – не заметил ли кто.
– Правда, есть уже одна сказка про Снегурочку, – подумалось уже на крыльце, – Ну и пусть. Будет две сказки.
Стряхнув снег, уверенно вошел в дом. Сделал как обычно кофе. С обжигающей кружкой сел за стол, в центре которого им еще вчера заботливо был положен чистый лист и карандаш.
– ... Снег… сыпет, идет, валит… И никакой на него управы. А пора бы уже... – Ее мысли снова вернулись к утренней почте. Года три прошло, как она закончила интенсивную переписку. А когда появился компьютер, то в почтовом ящике подъезда поселилась пустота. Поэтому десять писем – это само по себе удивительное событие. Но девять из них – из прошлого. То ли на почте что-то произошло, то ли выходки судьбы: на конвертах стояли штампы двух, трех и пяти лет давности.
– Очень странно. Придется завтра зайти на почту.
Обычно, по давней привычке, она разбирала почту поздно вечером, когда все дела переделаны и ничто не мешает уютно утонуть в любимом кресле под торшером.
Но сегодня читать почту не хотелось. Одна из причин – по обратному адресу и дате отправки – содержание этих девяти писем ей было известно. События уже давно произошли и некоторые стали забываться, а боль притупляться.
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
Она медленно, словно проникая подушечками пальцев сквозь плотную бумагу конвертов в смысл писем, сложила их на темной полированной поверхности в центре журнального столика прямоугольной льдинкой. Устало прикрыла глаза.
Сколько себя помнила, ее все время преследовали боль, утраты, потери. Как мощный магнит, она притягивала несчастные случаи, неизлечимые болезни и смерть друзей, знакомых, близких людей.
Однажды, еще в детском саду, раскачивались на качелях с подругой, спорили, кто красивее, у кого бант больше, платье лучше, чьи качели выше взлетят.
– Я! Я самая красивая! – кричала Галочка, взмывая ввысь. – У тебя вся рука в бинте, а у меня смотри какие ручки…
Взлетевшие качели истерично взвизгнули, пустая скамейка, болтаясь и закручиваясь, понеслась вниз. Ее подруга и соседка, сорвавшись, упала и разбилась. Были слезы, истерика. Навсегда запомнился серьезный разговор с мамой. Галочка осталась инвалидом.
Первый класс. Первая любовь. Взаимная. Хороший мальчик из хорошей семьи. Отличник. Аккуратный и во всех отношениях приличный. Каждое утро приносил то яблоко, то конфету. После уроков провожал до подъезда. Весной на день рождения подарил огромный синий воздушный шар. После школы побежали на реку. Всю ночь лед трещал, обещая вот-вот начать свое движение. Порывом ветра из ее ладоней выдернуло подаренный шар, понесло на середину реки. Бросив портфели, Артур помчался догонять... Тело так и не нашли – река вскрылась через два часа после случившегося...
На пять лет все остановилось и окрасилось в темно-серый цвет. Недомолвки учителей, упреки соседских девчонок и мальчишек, бойкот одноклассников.
Она уговорила маму отдать ее в музыкальную школу. Сама отнесла документы в студию бального танца. По средам и субботам ходила в художественную школу. И читала, читала, читала, читала...
Третья четверть, пятый класс. Сразу после Нового года свершилось чудо: нового ученика посадили на единственное пустое место в классе, рядом с ней.
Владик сразу же влюбился в нее. Через неделю красный и смущенный вложил ей в ладошку аккуратно сложенный вчетверо тетрадный листок в клеточку. Первые стихи, посвященные ей, выведенные не по–мальчишески красивым почерком.
Ночью она долго плакала. Утром мама позвонила классной руководительнице. Узнав адрес Владислава, ушла. В понедельник их пересадили. Теперь сложенные листочки со стихами стали появляться в самых неожиданных местах – в учебниках, дневнике, тетрадках, в варежках. Он украдкой встречал ее из музыкалки или художки и, стараясь быть незамеченным, провожал до дома. Но она всегда и сразу его замечала, ускоряла шаг. А вечером перечитывала его стихи.
Приближалось Восьмое марта. Мальчики переругались друг с другом: кто будет кому дарить подарок. Многие мальчики были тайно влюблены в нее – она это знала. Но ее боялись. Это знала она еще лучше. Поэтому и не рассчитывала ни на какие сюрпризы. И лишь только Владик был в стороне – все было давным-давно решено.
Седьмого марта она не пошла в школу – ангина. Из-за высокой температуры ей снились сны, так сильно похожие на реальность. Приходил сам Геннадий Васильевич, директор школы, поздравить ее с праздником. Мама, почему-то вся в слезах. Запах мимозы, смешанный с сильным запахом какого-то лекарства и чем-то сгоревшим на кухне.
Болезнь была тяжелой, сильно затянулась. Когда она выздоровела, узнала, что будет заканчивать год в другой школе, что они переезжают в новый, недавно отстроенный, район города. На главный свой вопрос она узнала ответ только летом, в лагере: пришедший в школу рано утром Владик, торопясь незаметно положить ей в парту веточку мимозы и тетрадку со своими стихами, ударился виском о крышку парты.
Молва бежит впереди нас. До девятого класса она сидела на последней парте одна. Закончила с отличием музыкальную школу. В студии бального танца ей прочили великое будущее. Ее последний карандашный рисунок стал своего рода сенсацией. В детской городской библиотеке не осталось непрочитанных книг и ей предлагали записаться в центральную взрослую библиотеку.
Но везде она была одна. Ровесники ее сторонились, боялись, называя колдуньей и ведьмой. Мальчики постарше оказывали ей знаки внимания, но недолго. Через недельку–другую, исчезали, перенося свое внимание на других девушек. Взрослые, как узнавали ее историю, занимали позицию скрытой осторожности.
В десятом классе за ней стал ухаживать Саша, парень из соседней школы, который ей очень нравился. Она посвящала ему стихи, делала наброски, портреты. Но не могла пересилить свою боль, осознанность своего положения, пересилить предчувствие, что могло, должно было произойти. Поэтому до знакомства с ним старалась быть незаметной для него. Хотя ей очень-очень этого не хотелось, когда он подошел познакомиться, она честно ему все о себе рассказала. Не поверил, не ушел, произнес: «И даже если это правда, я не боюсь».
В доказательство, что ему не страшно, прыгнул с моста в воду. Место здесь было глубокое и ничего страшного не должно было случиться – многие отчаянные сорвиголовы не раз без последствий ныряли тут. Но удар о дно моторной лодки, вынырнувшей из-под моста, был ужасен.
Школу она заканчивала в другом районе.
Студенческая жизнь внесла свои коррективы, но мало, что изменила. Ее красота обезоруживала, начитанность, своеобразие мышления и непредсказуемость поведения – ставили в тупик. Обособленность, замкнутость и независимость притягивали. В редкие моменты она становилась душой компании: пела, подыгрывая на гитаре, незнакомые окружающим песни; читала стихи, свои, яркие, наполненные чувствами; в огромном количестве рассказывала случаи из жизни великих людей, с такими подробностями, словно сама была свидетелем; знала тысячи других мелочей повседневной жизни. Но однажды вырвавшись, надолго уходила в себя, закрываясь от окружающих независимостью, холодным взглядом, иронией, остротой язычка, чем еще больше сводила с ума парней и однокурсниц. Парни травились, дрались, резались, бросались с этажей и под электропоезда. Подруги из-за нее жестоко били друг друга, потом избивали ее.
Осознание своего Рока, своего тяжелого одиночества, приходило с каждым ушедшим из ее жизни человеком. И, чем дальше старалась уйти от людей, тем больше их становилось рядом, тем сильнее они мучили себя. И ее...
Нырнувшая в самом начале студенчества в веселую и беззаботную жизнь общежития, хмельная кажущейся свободой от юношеской судьбы, она вдруг увидела, сколько боли, черноты, сломанных жизней тянется за ней.
Любой, кто становился для нее не просто «человеком с улицы», рисковал если не жизнью и здоровьем, то возможностью тяжелого и неприятного происшествия.
Тот, кто проникал к ней в сердце и душу, становился дорог и близок, подвергал себя опасности быть раздавленным.
Те, с кем она шутила и смеялась, помогала в учебе и жизни советом и деньгами, поддерживала душевным словом и теплым взглядом, становились «отмеченными» ее судьбой.
Желание, возможность и умение быть доброй, понимающей, отзывчивой, нежной, радостной, готовой отдать больше, чем имеется, и необъяснимость, непонятность, до спазмов в груди, своего черного предназначения – смешались в ней, поменяв местами черное и белое, холодное и теплое, выворачивая наизнанку стремление быть с людьми и отталкивающее притяжение одиночества.
Одухотворенность и лучистое сияние, холод и темнота…
Телеграмма о гибели родителей полоснула бритвой...
Через два года она экстерном закончила юридический факультет. Поступила на математический. Не закончив третьего курса, успешно сдав разницу экзаменов и зачетов, перевелась на психологический факультет, всерьез занявшись эзотерикой. Это привело ее в тайный сатанинский клуб. Ее посвятили в Служительницы 30 апреля. Переодетая Сатаной царица шабаша, размахивающая отполированным мраморным фаллосом, стала первым ее мужчиной. Тогда она с первой кровью на лбу, сосках и животе произнесла свою первую клятву: «Ни один мужчина не станет мужем мне».
Теперь она намерено избегала всяких отношений, которые могли стать более тесными и близкими. Сторонилась мужчин. Не заводила дружбы с девушками и женщинами. Скорее оберегая их, чем себя, от своего темного Рока. Осознание своей черной стороны, неизбежности беды окружающим людям, которые могли стать ей небезразличны, полностью заполнили ее существование. Мир сузился до небольшой квартиры, где она жила, и подвального этажа, на другом конце города, где проходили шабаши.
Через год, день в день, 30 апреля, на главном шабаше от передозировки погибает ее наперсница. И ее коронуют на царствование. Она произносит свою вторую клятву: «Ни одна женщина не станет женой мне». «Мастер», прибывший специально для этого с горы Броккен, надел ей на голову черную корону и произнес:
– Теперь, дочь Асмодея, на тебе его печать. Она накладывает ограничения твоим желаниям и поступкам, направляя все устремления его прихотям и вожделениям. Взамен же он дарит тебе колдовскую силу. Но главная клятва, которой ты можешь распорядиться по своему усмотрению, у тебя осталась только одна.