ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Помню, когда мне было еще шесть лет, я подрался с мальчишкой из-за какой-то игрушечной машинки. Воспитательница нашей группы детского сада разняла нас и сказала:
- Осенью уже в школу пойдете, а деретесь, как маленькие. Мне стыдно за вас.
Слова эти глубоко поразили меня. Показалось, что воспитательница обратилась ко мне, как к равному, все понимающему человеку. «Осенью уже в школу». И мысль, ужасная и неприятная, пронзила мое сознание: я – взрослый человек, детство закончилось, а с ним закончилось и мое безмятежное счастье. Недетский страх перед ускользающим временем засел в моей душе, чтобы потом не раз тревожить мою память своим холодным прикосновением.
Была школа, был институт. Предметы давались мне легко, учился я свободно. Пять лет студенчества пролетели удивительно быстро и, попав по распределению на завод, я долго мучился рамками восьмичасового трудового дня – в восемь часов на работу, в пять – домой. Все мое существо протестовало против насилия, но, увы, изо дня в день я покорно отправлялся в конструкторское бюро.
По натуре я мечтатель и это свойство под давлением необходимости каждодневно заниматься однообразной работой развилось еще сильнее. Порой казалось, что я попал в заколдованный круг, из которого не выкарабкаться ни за что: и через десять, и через двадцать лет я буду так же вставать у чертежной доски, видеть один и тот же пейзаж за окном отдела, меняющийся только в зависимости от поры года, и с часу до двух, наскоро перекусив, играть в домино. А через двадцать пять лет, как недавно моему начальнику отдела, мне вручат поздравительный адрес и в торжественной речи на день предприятия зачитают мое имя в списке таких же людей, добросовестно отдавших двадцать пять лет жизни родному заводу. От подобных мыслей становилось невыносимо тоскливо и одиноко. Неудивительно, что, покидая заводскуя проходную, я начисто забывал о производстве, словно восьми рабочих часов не существовало в моей жизни.
Дома я сочинял песни. Писал стихи и ложил их на свою музыку. Получалось довольно недурно, о чем я судил по отзывам немногих, посвященных в мою тайну, слушателей. Я пел о несуществовавшем крае, о верном друге, о честной любви, и в каждой песне звучало стремление к свободе, открытой и доброй.
Как-то зимним вечером, когда я по обыкновению перебирал в задумчивости гитарные струны, в дверь позвонили. Отворив ее, я увидел бородатого человека. При моем появлении он широко улыбнулся и борода его сделалась шире. Казалось, он ждал ответной улыбки, ибо в глазах его возрастало изумление по мере того, как выражение моего лица оставалось неизменным: я не узнавал гостя.
- Вова, сколько лет, сколько зим,- незнакомец двинулся мне навстречу и быстрым движением рук сгреб меня в охапку для выявления своих дружеских чувств.
Голос и эта особенная манера бурным восторгом встречать друзей, знакомая мне по институту, изобличила посетителя – Николай Городецкий, мой однокурсник. Не видевшись ни разу после выпуска – а прошло уже более двух лет – мы вспомнили нашу студенческую жизнь, веселую и шумную, ребят, с которыми проучились пять лет, сессии и практики, все, что теперь было таким далеким и недоступным и оттого, наверное, более родным. Потом разговор коснулся работы.
- А что работа. Ничего особенного,- отвечал я, когда Коля спросил, чем я занимаюсь. – Конструктор. Никогда не думал, что черчение станет моей профессией.
Я посмотрел в окно, словно ища за крышами домов, на далеком горизонте, мне одному известную звезду. Близилась ночь.
- Не нравится?
- Как сказать, давит скорей. Словно автомат. Приходишь, опускаешь пропуск – есть человек. По окончанию дня забираешь пропуск – нет человека; территория, огороженная по четырехугольнику сетчатым забором – мои интересы, мои переживания, моя жизнь. Что там, за забором – только после пяти вечера. А после пяти там, за забором, может уже ничего и не будет.
- Почему так мрачно, - Коля изобразил на лице улыбку. – Жить надо интересно.
- Надо, - как-то иронично повторил я и через паузу, как бы для себя, чтобы лучше расслышать, повторил вновь. – Надо. Конечно.
Я взял гитару, провел рукой по струнам.
- Это грубо, разумеется, но я задыхаюсь; от однообразия. Проще простого отмахнуться, изрекая фразу: «Скучному человеку скучней всего с самим собой». Но я чувствую, как постепенно, медленно действительно превращаюсь в скучного человека, засыпаю. Мои сотрудники – хорошие люди или, по крайней мере, были таковыми. Сейчас трудно что-либо утверждать. Раньше я бежал после работы от заводской проходной, теперь – иду, а вскоре, возможно, буду просто передвигаться. Как и все они, мои сотрудники. Куда спешить? Вглядись в лица, потому что каждый день встречаешь их на работе. Этот делает халтуру, иными словами, подрабатывает на лени нерадивых студентов – курсачи, расчетки, дипломы; тот десятый год ждет квартиру от завода и, по-видимому, к пенсии дождется; один работает в отделе, потому что учится еще в институте по направлению предприятия, другой – потому что отучился, но еще не отработал три года по распределению: зам. начальника сидит, так как работа недалеко от дома – интересная причина, не правда ли? Начальник просто привык к своему месту.
Я распалялся и говорил, говорил, подчас не давая Городецкому возможности даже вставить реплику. А потом как-то сразу осекся, замолк, и наступившая в комнате тишина отразила звук часов, этого неумолимого счетчика времени – тик-так, и мы на миг старее, тик-так, и мы уже не те.
- Почему же ты работаешь на этом заводе? – спросил Николай.
Улыбка давно сошла с его лица, он смотрел на меня серьезно и грустно. Чудесная особенность его натуры – моментально переходить из состояния веселой беззаботности в состояние полного внимания и сопереживания.
- Где-то через месяц после того, как я устроился на завод, у меня состоялся разговор с Валентиной Ивановной, женщиной, работавшей в конструкторском третий год. По-видимому, я плохо скрывал свои чувства и она верно угадала то, что творилось в моей душе. «Не надо так сильно переживать, - начала она разговор, когда мы случайно оказались рядом, направляясь домой. – Я работаю уже на третьем месте и скажу, что никакого различия между предприятиями, где я работала, не вижу. Такой же коллектив, ну, может, чуточку лучший в чем-то, чуточку худший в ином, такие же обязанности, такой же начальник. И, к слову, наш Игорь Борисович – руководитель, с которым можно сладить. Я ушла с предыдущего места работы только из-за стычек с начальником отдела».
Коля хотел что-то спросить и словно не решался. Я продолжил:
- Понимаешь, я иду на больничный и внутри все кипит от радости: хоть ненадолго вырвался из круга. Заболел – и радуюсь. Нелепо.
- А может, - Коля наконец озвучил свою мысль, - ты просто не любишь работать? Боишься работы?
Я ждал этого вопроса. Ждал и все же не знал, как ответить.
- Ты со мной знаком не первый год и у тебя уже сложилось свое мнение на этот счет. Что бы я нe говорил, ты больше станешь доверять ему. Как-то раз я прочел в журнале условия литературного конкурса. Предлагалось сочинить небольшое литературное произведение любого жанра, где бы ярко раскрывался трезвый здоровый образ жизни. В тот же вечер я уселся за стол с желанием написать для начала небольшое стихотворение на заданную тему. Я мучился, думал до боли в голове и, написав несколько строчек, со злостью комкал лист бумаги. Под конец у меня получилось до десяти стихотворений, не имеющих никакого отношения к заданной теме. Я никогда не работал с такой продуктивностью. А спустя несколько дней, когда я полностью смирился с невозможностью что-либо отослать на конкурс, на одном дыхании сочинил хороший стих. О трезвости. Без принуждения.
В комнате стало совсем темно. За разговорами мы свет не включили и комната казалась растворенным в ночной мгле, плывущим космическим кораблем, за экраном-окном которого виднелись огни звезд вверху и огни города внизу.
- Давай я лучше спою тебе песню.
И торжественное спокойствие холодных огней начало оживать вместе с первыми мягкими звуками гитарных струн. Там, за каждым светящимся квадратиком окна обитают люди – он, она, или лучше – они. Обитают вместе с нами в этом огромном мире, во вселенной, так же думают и мечтают, созерцая желтый ломоть луны. Невидимые связи, определенные природой, заставляли некогда людей сбиваться в группы, ища защиты и опоры у себе подобных. Человек развивался, крепчал умом и соображением и достиг в результате такой ступени развития, что, по-видимому, устал от себе подобных. Он прячется, ищет уединения, старается быть незаметным, но иногда голос природы, как далекое эхо, вдруг просыпается в его груди скорбным напоминанием: «Ты не один, оглянись, ты не один». И, дай Бог, ему, человеку, удостовериться, что это действительно так.
Пробило полночь. Мы поднялись, я проводил Николая к автобусной остановке, он уехал. Обычная встреча давних товарищей, которая со временем, возможно, и забылась бы. Ничего не обещающая, ничего не предвещающая. Городецкий работал в Сибири, жил там, только в отпуск приезжал в родные края.
Дни потянулись по обычному кругу. Я поднимался в семь часов утра, отправлялся на работу и вечером, той же дорогой, возвращался назад. На улице Гоголя строительное управление соорудило зеленый забор. С расчетом, по-видимому, возводить за ним новое здание. Странно, забор я заметил только потому, что он захватил почти весь тротуар и несколько изменил мой маршрут: я должен был переходить на другую сторону улицы. Вообще, в последнее время, чувство удивления и возмущения постепенно атрофировались в моей душе. Два месяца я вычерчивал пресс-форму для термопластавтомата. Консультировался с ведущими конструкторами, обращался к справочникам, старательно, строго соблюдал букву ГОСТа*, выводил карандашом проточки, фаски и сбеги огромного количества различных деталюшек, забывая за быстросменяющимися чертежами их названия. Когда проектирование успешно завершилось, из ГОСНИТИ** пришло изменение: завод данные втулки выпускать не будет. Заказ снят.
Я мог два месяца бродить по городу, засунув руки в карманы брюк и беззаботно спугивать отъевшихся голубей на городской площади. Я мог – и не бродил. И этот факт почему-то не возмущал меня. Неужели я привыкал к работе? Порой в голову мне приходила дерзкая мысль: почему, собственно, рабочий день должен быть восьмичасовым? Не шести, не пяти. Даже за четыре часа можно выполнить и перевыполнить то, что делаешь еждневно восемь часов. За четыре, полно насыщенных трудом, часа. Не разгибаясь, без перекуров и перерывов. И, возможно, качественней. Хотя бы потому, что морально, по крайней мере, не устанешь за такой рабочий день. А потом, потом, пожалуйста, активно и отдыхай, и приобщайся к культуре, воспитывай детей, достойных граждан страны, занимайся, наконец, любимым увлечением.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ...
(безвозвратно утеряна)
----------------
*ГОСТ - государственный стандарт
**ГОСНИТИ - государственный научно-исследовательский институт транспорта