Решил я все-таки эмигрировать. Да и как тут удержишься — каждый день люди «пропадают». Только и слышишь: Наташа уехала в Италию, Мишка в Израиль подался, Колька письмо из Австралии прислал...
Весь город трясёт психоз эмиграции. Сарафанное радио вещает о счастливчиках, выигравших в лотерею гринкард. Перспективные семьи (двое детей, два высших образования и железное здоровье) мечтают обживать просторы Канады или берега Австралии. Кому родословная позволяет — в израильский паспортный стол направляется. Жертв холокоста и сталинизма, не убоявшихся немецкого орднунга, ожидает до одури стерильная Германия.
Я заметил, что прощальные встречи с друзьями перед тем, как они окончательно нырнут в заграницу, врезаются в память навечно.
Моя институтская подружка толстая Ленка женила на себе немца. Он инженером на совместном предприятии работал. И пока документы по инстанциям скитались, письма из Германии через день получала.
Мы сидели в кафешке, спрятавшись от солнца под красно-белым вялым грибком с надписью «Мальборо». Запах плавящегося асфальта сушил ноздри.
— Представляешь, моего Курта оштрафовали. За траву!
— Курил много?
Она читает письмо дальше:
— Не-а. За то, что дурак.
— ?
— Траву вокруг своего дома подстриг, потом и за забором на улице всю... Газонокосильщик. Полиция проезжала. Штраф ему — бац! Двести марок. Пишет: « Трава хорошо пахла. Я увлекся».
— Курт, — улыбаюсь, — и тобой увлекся.
Ленка весело хохочет, закуривая новую сигаретку.
Мне жалко незнакомого "фрица". У моей подружки дома ипподром тараканий. Когда в её пятиэтажке облаву на шестиногих устраивают, насекомые в Ленкиной квартире спасаются. Там потом и носятся в поисках жратвы.
Обнялись, поцеловались, и с тех пор я её больше не видел. Уехала к своему Курту и, наверное, рожает ему толстых бундесов, да тараканов подкармливает. Значит, всё у неё в жизни устроилось.
Торговля картинами всё больше убеждала меня в нерентабельности этого занятия. Жизнь текла вяло, временам замирая после очередной пьянки.
Любовь к прекрасному открылась у меня в юном возрасте. Иллюстрации к «Декамерону», нацарапанные на стенках привокзального туалета, стали причиной первого визита в детскую комнату милиции. В армии, продолжая свои творческие изыски, из мести нарисовал зеленкой прапорские погоны хряку-производителю полкового свинарника. За что был "премирован" семидневной отсидкой на дивизионной губе.
С тех пор прошло много времени, но искусство не выпускало меня из своих цепких рук. Так уж случилось, что мой хороший приятель заведовал городским художественным музеем.
Часто его звонок поднимал меня утром с постели. Из телефонной трубки раздавалась короткая фраза, сулящая прибыль. Боязнь милицейской прослушки заставляла директора быть лаконичным:
— Сегодня. Двенадцать. Маневич. Пятьсот. «Весна».
Понятно. В двенадцать встреча с клиентом. Продаём сюрреалистическую мазню Гошки Маневича. Полотно «Весна» — бурое солнце, тюльпаны с крыльями и птички, растущие из земли как шампиньоны. Но мне эта эстетика безразлична. Как впрочем, и ему. Его интересуют: краски, холсты, водка и колбаса. Беспокоят: женщины, долги, выбитые стёкла в подвале-мастерской и неоплаченные счета за электричество. Своё творчество обзывает — высюр.
Я получаю с проданной картины свои двадцать процентов, и цифра «пятьсот» означает мою сотню баксов комиссионных. Сотню баксов получит и Гошка.
Бреюсь, достаю из шкафа костюмчик, и в полдень топчусь возле музея, ожидая пока стрелочки часов соединятся. Так. Вперёд. Точность, учтивость, уверенность. Толкаю стеклянную дверь музея:
— Здравствуйте, я доверенное лицо художника Григория Маневича (и еще десятка моих собутыльников). Готов ответить на все ваши вопросы.
Клиенты всегда (храм искусства) сосредоточенно серьезны. Они в этих картинах нифига не понимают. Но деньги водятся, да Пашка их убедил, что это круто и для имиджа очень полезно. Он поёт ритуальную песню, которую я называю «Веселая продажная»:
— Новое направление сюрреализма… особенный свет… рамка... работы в каталогах…
Я зеленый нал принимаю. Пашка привычно пеленает товар бумагой. Все. Еще одну продали.
— Ну что, Депардье, — его за сходство со знаменитым французом, друзья так называют.— Труба зовёт в поход?
Делим деньги и отправляемся в маленькое кафе, тихий уголок во дворе гостиницы «Киев». Я люблю эти неспешные прогулки после сделки. Мы неторопливо пересекаем площадь, улыбаясь прохожим и радуясь серебристым обкомовским елочкам, растущим вокруг главного городского фонтана. В кармане приятно ощущается присутствие купюры. Лица прохожих приветливы, в душе гармония и ожидание светлого счастья.
Официантки нас уважают. Мы хорошо одеты, шутим, не напиваемся в усмерть и позволяем себя обсчитывать.
Когда из трубки раздаётся ласковое: « Как настроение, Вовчик?», — знаю, вечером будет фиеста. Зажгутся свечи. Будет много музыки и немного секса
— Во сколько, - говорю, - шабаш заказывали?
— В семь. Только, прошу тебя, не так, как позавчера. Ты, мудила... — долго жалуется, как он тяготился обществом трех работниц санэпидемстанции в те сорок девять с половиной минут, на которые я позволил себе опоздать.
— А ты бы жене сказал, что бабы пришли тараканам прививки делать.
Кладу мобилку на стол и закуриваю сигаретку. Звонкие Пашкины "бля" вырываются из серого корпуса Моторолы.
Дома он заботливо воспитывает трех дочек красавиц. Жена Ира ведет позиционную войну с Пашкиным ****ством. Если она вдруг появится, то эти пьяненькие девушки - мои невесты, сестры, племянницы, тети или подобранные на улице сироты. Супруга, конечно, не поверит. Но и формального повода для скандала у неё не будет. Ну, а потом, как всегда, всё утрясётся под скрип семейной кровати.
Вечером, усевшись на огромном мягком диване, слушаем негромкую музыку. Свечи оплывают в тяжелых железных подсвечниках. В их теплом свете размываются картины на стенах, а девушки кажутся привлекательными.
Пашка извлекает из шкафа газету.
— Это статья обо мне, - бережно разворачивает листки, — когда я был телохранителем.
Статья не о Пашке, но на фотографии он отчётливо угадывается в группе сопровождающих лиц. Коротко описав, под охи и ахи наших гостий, мужественную работу телохранителя, предложив ощупать бицепс, приступает к разливанию коньяка и провозглашению здравиц присутствующим.
После двух бутылок приходит черёд абстрактным тостам женской красоте и всему живому. Праздник уверенно приближается к середине.
— А теперь мы еще выпьем и пойдем танцевать, — разливает коньяк "телохранитель". — Но. Сначала отольем.
Девушки понимающе кивают.
Все женщины любят танцевать. Для меня это загадка и наказание.
Мы пьем и направляемся в туалет — делить барышень. Делит обычно Пашка:
— Моя та, которая…
— Да.
— Но если, вдруг…
— Хорошо.
— То, тогда поменяемся.
Я соглашаюсь со всем, что предлагают - все равно получится, как получится. Но голова на следующий день всегда болит одинаково. И если уж совсем перебрали, то утром меня будит испуганный голос в телефонной трубке:
— Кто закрывал музей?!
Пашка хорошо разбирается в сексе. Но, когда ему приносят из милиции на экспертизу видеокассеты, и просят сделать заключение - это эротика или порно? Он звонит мне. Приглашает на просмотр.
Не знаю, почему в милиции решили, что директор художественного музея главный эксперт, но с другой стороны, куда им посылать — эти кассеты? В публичный дом?
Мы смотрим видео в его кабинете, удобно расположившись перед телевизором. Коробки с порно в одну кучу швыряем. Эротику - в другую. Пашка возмущается:
— Почему сюда кинул?
— Порно, - говорю, - чистое.
— И как это ты определяешь?
— Ну, это если пиписки ради пиписек показывают, — смеюсь. — И смысла никакого нет.
— Смысл всегда есть, - смотрит куда-то мимо меня Пашка. — А я вот в этом не разбираюсь. Мне все нравится...
Если, по каким-либо причинам, фиеста срывается, и нет общественной нагрузки от милиции, возвращаемся домой пешком (наши квартиры в одном подъезде) и пытаемся знакомиться со всем, что нам встречается по дороге.
У каждого мужика свой бзик. И мой друг любит монументальных женщин, имеющих хорошую оброслость тела. Я их называю "неандерталки".
Он боится пропустить что-нибудь стоящее, и поэтому с риском для жизни бросается через дорогу, увидев на противоположной стороне улицы достойную фигуру.
— Что, подпушка слабенькая? — потешаюсь я над запыхавшимся другом.
Он не обижается и продолжает носиться, уворачиваясь от транспортных средств, утихомириваясь только вблизи горисполкома. Там, на третьем этаже, в своей тихой бюрократической норке шуршит бумагами зав. отделом культуры. Старая дева. И вид петляющего по дороге директора художественного городского музея не вызовет в ее сердце дружеских чувств.
Добравшись, наконец, домой, расходимся по квартирам. Пашка идет к дочкам и жене Ире. Я открываю двери своей однокомнатной малосемейки. Моя малая семья — это я, телевизор и холодильник с пивом. Открыв первую банку, включаю канал «Евроспорт». На экране крепкие дядьки таскают бревно.
Жарко. Лето. У меня в голове зрел план эмиграции.