Специалист по страхам
...Едва расставшись с известным в области исследования стрессов ученым и окунувшись в прохладу вечернего Иерусалима, я спохватилась и вытащила из кармана мобильник: к счастью, герой мой был еще на месте и тут же ответил на звонок. Я забыла спросить о чем-то очень важном: "Есть ли какие-то страхи у того, кто знает о них все?» Шломо Брежниц ничуть не удивился вопросу и ответил сразу, безо всякой паузы: «Больше всего я боюсь впустую растратить время, которое мне еще отпущено».
***
...Ему было восемь, и он провел в монастыре год. Кроме Шломо и его сестры мать-настоятельница прятала у себя еще троих еврейских детей. Она здорово рисковала, потому что немцы не раз наведывались в монастырь с обысками. Тогда дети укрывались в катакомбах, а если у них не было времени спуститься вниз, залезали в большие кухонные котлы и сидели там, боясь пошевелиться.
Из всех приемышей монахини особо выделяли Шломо - у мальчика была уникальная память: услышав даже самую длинную молитву всего один раз, он тут же запоминал ее и повторял, не пропустив ни одного слова. Священник, узнав о вундеркинде, сказал им: «Этого ребенка берегите особо, его ждет большое будущее в нашей епархии». Когда война закончилась, и за Шломо и его сестрой пришла их мать, чудом выжившая в Освенциме, монахини сначала даже не хотели отдавать мальчика, подававшего такие большие надежды.
- Оглядываяь назад, я вынужден признать: на самом деле то, что мне во время войны казалось жутким, было не так уж страшно, - говорит мне Шломо. – Меня тогда защищали монастырские стены, и я даже представить себе не мог участь других еврейских детей. Да, меня постоянно мучил холод, но я не замерз до смерти. Я все время хотел есть, но не умер от голода. Самым страшным было не это, а мысли, от которых невозможно было спрятаться. Я постоянно думал о том, что вдруг немцы победят в этой войне и я больше никогда не увижу родителей.
...В 1991-м Шломо написал книгу о годе своей жизни в монастыре и назвал ее «Поля памяти». Издатель предложил ему съездить в Чехословакию - узнать, как сложилась дальнейшая судьба матери-настоятельницы и других монахинь, спасших пятерых еврейских детей. После падения «железного занавеса» это было уже возможно. Шломо удалось разыскать всего одну монахиню, которая в годы войны была самой молоденькой в монастыре: она была еще жива, все остальные умерли. Старушка рассказала ему о том, какой удивительно мужественной женщиной оказалась настоятельница монастыря: после войны она бесстрашно выступала против коммунистического режима в Чехословакии, из-за чего была брошена в тюрьму, где провела несколько лет. Вернувшись в Израиль, Шломо дописал последнюю главу, и издатель отправил рукопись в печать. Книга вышла на двух языках – английском и иврите.
А теперь снова отмотаем цепь событий назад и вернемся в 1940-е годы. До 1944-го немцы не трогали семью Брежниц: отец Шломо был крупным инженером в электрической компании и оккупанты нуждались в таком специалисте. В 1944-м это уже не имело значения, и супруги Брежниц отбыли с очередным транспортом в Освенцим, успев передать детей в монастырь. Судьба отца неизвестна. Узники, которым посчастливилось выжить, рассказывали, что, якобы он был переправлен из Освенцима в Бухенвальд и был там уничтожен после того, как отказался наладить электрооборудование в крематории. Матери удалось выжить в Освенциме. После окончания войны она добиралась до Чехословакии целых два месяца: все дороги были разрушены, транспорт еще не ходил.
- Прибыв в город, где она нас оставила, мама остановилась у знакомых людей и попросила устроить встречу с нами, но так, чтобы мы не испугались ее худобы и бритого черепа. Когда нас привели к дому, мы с сестрой сразу поняли, что за нами вернулись родители, - вспоминает Шломо. - Был солнечный летний день, нас завели в комнату, где окна были наглухо закрыты ставнями, чтобы не пробивался свет с улицы. Мы узнали маму по голосу и по глазам, которые блестели в темноте. Отца мы больше так и не увидели, но мама ждала его всю жизнь, до самой смерти. Ей казалось, что если мы не получили официального извещения о его смерти, значит, он жив. Из-за этого мама ни за что не хотела покидать Чехословакию в 1949-м году, когда я решил уехать в Израиль в группе молодежного движения «Алият ха-ноар». «Когда отец вернется домой, где он нас будет искать?», - говорила она. Мне было 12 с половиной лет, и я устроил голодную забастовку, чтобы получить от нее разрешение на выезд. Мама приняла это настолько тяжело, что в сердцах сказала: «Знай, что больше мы никогда не увидимся!» Я уехал, а она тут же начала скучать, и через несколько месяцев взяла мою сестру и поехала ко мне, чудом успев проскочить с последней группой евреев из Чехословакии под уже опускающийся «железный занавес». Но и в Израиле мама продолжала ждать отца. Однажды, когда в 1959-м году меня как лучшего шахматиста отправили в социалистическую страну на школьную олимпиаду, у мамы появилась надежда: а вдруг мои имя и фамилию назовут по радио в числе победителей, отец случайно услышит передачу и поймет, что мы в Израиле.
***
В Израиле Шломо вместе с другими подростками был направлен в киббуц «Дгания бет», где прожил четыре года, работая в коровнике и занимаясь дойкой коров.
- Ты не поверишь, но мне это нравилось, хотя механической дойки тогда не было, а доить коров вручную – очень тяжелая работа, - говорит он.
- Почему не поверю? Я сама в детстве проводила летние каникулы в деревне и бегала с местными девочками на ферму доить коров. Для городских детей это было такой экзотикой, - отвечаю я ему.
- А для меня карьера в коровнике потеряла привлекательность после того, как я узнал, что начиная с 16-ти лет мы будем изучать в школе одну сельскохозяйственную премудрость. Я хорошо помнил слова отца, которые он сказал незадолго до того, как его забрали: «Тебе обязательно нужно учиться, Шломо. Нет ничего важнее». И мы с мамой переехали в Иерусалим. Днем я учился в тихоне, а по вечерам подрабатывал грузчиком и глажкой чужих рубашек. Потом пошел в армию, где меня направили в аналитический отдел разведки. А в 1957-м году в моей судьбе наступил резкий поворот: в Иерусалимском университете – впервые в Израиле! - объявили набор на отделение психологии. На 16 мест претендовали около тысячи кандидатов, но я все равно туда пошел.
Я не выдерживаю и прерываю рассказ Шломо репликой:
- Удивительно – с чего вдруг такая популярность? Это сейчас у каждого свой психотерапевт, а в ту пору люди, в отличие от нас, нынешних, отличались завидным душевным здоровьем.
Шломо смеется:
- Да уж, это точно. На самом деле все объясняется просто: отделение психологии в Израиле открывалось впервые, а новое ведь всегда кажется более привлекательным. Мне повезло, я поступил. А через пару месяцев на меня обратил внимание профессор, который вел у нас занятия: ему понравились вопросы, которые я задавал на лекциях, и он предложил мне быть его ассистентом. Получив работу в университете, я тут же оставил работу грузчика и перестал гладить чужие рубашки.
***
Темой для доктората Шломо Брежниц выбрал стресс. Эта тема и сегодня очень актуальна, но тогда Шломо был одним из первых. Он изучал состояние больных накануне тяжелых операций; состояние студентов, которым предстоит важный экзамен; проводил клинические испытания в лабораториях на разных группах людей. Ему важно было понять, какое влияние фактор времени оказывает на развитие стресса: что человеку легче пережить – когда он узнает о чем-то страшном внезапно, или, напротив, задолго до того, как это произойдет. В результате исследований ученый пришел к выводу, что время в данном контексте – фактор неблагоприятный. Работа была опубликована, впоследствии на нее ссылались в своих исследованиях ученые из разных стран.
- Хичкок гениально использовал эффект ожидания в одном из своих фильмов, где нет никаких кровавых сцен, а есть лишь ощущение, что это произойдет, отчего зрители находятся в жутком напряжении, - замечаю я.
- Да, - соглашается Шломо, - когда мы слышит звук шагов, скрип лестницы, неясную тень, и все это происходит на фоне медленной музыки, наше воображение рисует картины пострашнее киношных.
...В 1960-х годах работами израильского ученого заинтересовались в американской армии: в течение многих лет американцы финансировали исследования Шломо Брежница в области стресса.
- Американцев, например, интересовал такой вопрос: как человек в той или иной ситуации реагирует на предупреждения об опасности, - говорит Шломо. – Самый простой пример. Кто-то позвонил в аэропорт и сказал, что в одном из туалетов спрятана бомба. Тут же начинаются ее поиски: аэропорт закрывают, полеты и вылеты задерживают, людей эвакуируют. В результате ничего не находят. А если через два дня последует такой же звонок? Верить ему или нет? Кто возьмет на себя ответственность сказать, что, скорее всего, речь идет о ложной тревоге и не нужно прекращать работу единственного в стране аэропорта, поскольку это связано с огромными убытками. И как нужно справляться с предупреждениями подобного рода? Я посвятил этой проблеме не одно расследование и написал монографию.
...Примерно в то же время Шломо Брежниц изучал состояние солдат в израильской армии – и особенно тех, что служат в особых спецподразделениях и участвуют в сложных и опасных боевых операциях. Позднее в Хайфе был открыт специализированный исследовательский центр по изучению этой темы, и в частности, механизма воздействия стресса на иммунную систему человека. Статистика утверждает, что стресс служит причиной для появления разных болезней, но никто не может объяснить механизма явления. Шломо Брежниц пытался найти ответ на этот вопрос, проводя исследования в лаборатории иммунологии. Параллельно над той же проблемой работали две группы американских ученых. И те, и другие пришли к интересным результатам.
- Позднее я исследовал другое явление: опровержения, к которым мы прибегаем в случае возможной опасности, - говорит Шломо. - Например, человек выкуривает пачку сигарет в день, прекрасно зная, что согласно статистике, энное количество заядлых курильщиков умирают от рака легких. Как ему удается убедить себя, что это к нему не относится? Наш мозг порой изобретает такие трюки, чтобы опровергнуть очевидное!
- Проще всего подобные опровержения удаются в детстве, - замечаю я – Когда я думала о смерти, будучи маленькой девочкой, то просто была уверена в том, что никогда не умру. Все умрут, а я нет. Вот и все опровержение!
- Да, с возрастом убедить себя в чем-то, совершенно не соответствующем реальности, гораздо сложнее, - соглашается Шломо. – И в самом деле, на первый взгляд, это кажется непостижимым: как человеку удается не слышать то, что он боится услышать, или не видеть очевидных вещей? Я исследовал эту тему не один год, не раз выносил ее на международные научные симпозиумы.
...Впоследствии Шломо увлекла другая тема, связанная с надеждой. Он слышал от многих врачей истории про больных, которые, по всем показателям, уже должны были умереть, но не умирали. И у каждого из них была на то причина, которая продлевала жизнь: у одной тяжелобольной дочь должна была вот-вот родить, и она хотела дождаться внука; у второго дети не достигли совершеннолетия; третий надеялся на встречу с братом, которого не видел много лет. Все говорили о подобных случаях, но никто не исследовал природы явления, не пытался объяснить, как мысли, связанные с надеждой влияют на физиологические процессы, происходящие в организме. Шломо начал изучать людей из разных групп – потерявших всякую надежду, или, напротив, живущих одной надеждой – с точки зрения биохимического состояния их организма, гормонального фона и других показателей и пришел к очень любопытным результатам, которые по сути открыли новую область в психологии. Сейчас эта тема очень популярна, ее постоянно исследуют в разных странах, но израильский ученый оказался первым.
Последние годы Шломо Брежниц работает над проблемой из совершенно другой области, достаточно новой, по сравнению с предыдущими: он задался целью найти нечто такое, что позволило бы человеку тренировать свой мозг, сохраняя его в рабочем состоянии до глубокой старости.
- На самом деле я шел к этой теме двадцать лет, - говорит Шломо. – Просто раньше у меня не было соответствующей технической базы для подобных исследований. Теперь мы вполне можем создавать специальные компьютерные программы для тренировки мозга.Новая тема поглотила меня настолько, что я решил уйти на преждевременную пенсию, оставив пост ректора и президента Хайфского университета.
***
- Мне бы хотелось знать, что думает признанный авторитет в области исследования стресса по поводу наших нынешних реалий, - обращаюсь я к Шломо.
- Да, условия, в которых мы живем, и в самом деле не простые, - констатирует он. - Вся наша страна по сути стала огромной лабораторией по изучения стресса. Прежде всего, скажу, что у человека есть поистине неограниченные возможности для того, чтобы сопротивляться самым тяжелым обстоятельствам. Наша с тобой беседа началась с Катастрофы: мы знаем, что люди прошли в лагерях и гетто очень страшные вещи и не перестали быть от этого людьми. Иногда человек даже не подозревает, какие силы в нем сокрыты, и обнаруживает это только в экстренной ситуации. Скажу и другое: когда человек чем-то занят; когда он надеется на лучший исход; когда на нем лежит ответственность за других, более слабых людей, ему гораздо легче мобилизовать свои силы и справиться со стрессом.
- В свое время я брала интервью у российского психиатра по поводу того, как лучше справляться с душевными травмами после терактов. Он утверждал, что надо вытаскивать из себя страшные картины пережитого, рассказывать о них другим, или записывать на бумаге.
- Существуют две школы. Одна придерживается того же мнения, что и российский психиатр, которого ты интервьюировала. Другая, напротив, утверждает, что не стоит ворошить тяжелые воспоминания – лучше от них отвлечься, дать время на то, чтобы они улеглись. Мне кажется, тут не может быть универсального подхода. Специалист должен почувствовать, насколько тот или иной человек готов к тому, чтобы вытащить травму из своего подсознания.
***
- Что мы все о науке да о науке, - говорю я Шломо. – В твоей жизни, наверняка, есть и другие, не менее интересные вещи?
- Да, например, я очень люблю Африку и при первой же возможности срываюсь туда. К счастью, эту мою страсть разделяет и жена. Мы путешествуем с ней по Африке вместе. Больше всего я люблю уединенные места, где нет людей.
- А еще?
- Вторая моя страсть – шахматы. Ради этого я даже выучился читать по-русски, потому что лучшие книги по шахматам написаны русскими. Очень ценю одиночество. Люблю уединиться в каком-нибудь месте, где тихо, никто не мешает, где я могу предаться своим мыслям. Надо отдать должное моим близким - они относятся к этому с пониманием.
- Чем занимаются члены твоей семьи?
- Жена – доктор наук, работает в университете, исследует проблемы детей с врожденной дислексией. Старшая дочь работает в музее, младшая делает докторат по психологии, сын – ученый в области экономики.
- Ты живешь в Израиле с 1949-го года. Наверняка, участвовал в войнах.
- В качестве бойца только в войне 1956-го года («Мицва кадеш» - Ш.Ш.). Во время Шестидневной я уже входил в группу советников тогдашнего главы правительства Леви Эшколя как специалист по стрессовым ситуациям. Война Судного Дня застала меня в США, где я работал в качестве приглашенного профессора – в те дни у нас с женой родилась первая дочь.
- С чем у тебя связаны самые грустные и самые счастливые моменты в жизни?
- С мамой. Самый счастливый день – это когда мама вернулась из концлагеря, а самый грустный – когда я узнал, что она неизлечимо больна и ей осталось жить не больше трех недель. У меня была совершенно особенная связь с мамой. Думаю, что только благодаря ей я стал тем, кто я есть. Ее вера в меня и мои способности была просто тотальной, и отчасти передалась и мне. Маме казалось, что я непогрешим и никогда не совершаю ошибок. Но это потому, что она меня очень любила. На самом деле я совершил в жизни немало ошибок. Например, когда первый раз женился. Впрочем, это было так давно.
- Что дает тебе большую мотивацию в жизни – наука, любовь, семья?
- Думаю, что на первом месте у меня все же семья.
- Что ты можешь сказать о своем нынешнем состоянии? Ты счастлив?
- Да. Я счастлив оттого, что встаю каждое утро и проживаю еще один день. Мне кажется, что подобное отношение к жизни свойственно многим из тех, кто выжил в Катастрофе.
Помню, что мою первую жену очень удивляло то, что я, будучи еще совсем молодым, говорю ей такие слова: «Жизнь быстро кончится, надо радоваться каждому дню и все успеть». Ощущение скоротечности жизни сопровождает меня все годы. Я никогда об этом не забываю.
- С чем у тебя связано это ощущение скоротечности жизни – с ожиданием смерти или с надеждой?
- С возможностью, которую мне дает сама жизнь. Близкие иногда даже шутят по этому поводу, говоря, что я готов мгновенно сорваться с места и пойти понюхать розу, о которой кто-то сказал – «У нее чудесный запах».
- Ты веришь в бога?
- Нет. Я ученый и не ищу ответов «там», наверху. Просто сегодня наука еще не может ответить на многие вещи, на это нужно время. Ну, а если Б-г все же и есть, то я не хочу иметь с ним никаких дел после того, что случилось во время Катастрофы.