От автора: это сугубо художественное произведение, не претендующее ни на какую историческую достоверность.
Да, это была удача. И даже искать не пришлось. Всего в каких-то ста километрах от аэродрома. Генрих был уверен, что ближе Гродно таких богатых «косяков» не ходит. Так на тебе: длинная-длинная, жирная-жирная колонна. Штук двести танков, не меньше. А ещё – грузовики, телеги, орудия. И деваться им некуда. Ползут по узкой лесной дороге, как траурный поезд по рельсам, обреченно и безнадежно. Ни вправо, ни влево. Главное – грамотно подпалить головные машины, а там уж ребята прилетят на дым и добавят жару, до самого что ни на есть адского градуса.
Чёрт, как же здорово, что до пилотской кабины не доносится это терпкое, до першения в горле, тошнотворное амбре – кисловатый жар искореженного металла, копоть резины, запах горящего мяса. Только лишь – зрелище в целеискательном подножном окошке, инфернально мощное, катастрофически прекрасное побоище. Вагнер так и просится…
Генрих испытал мимолётное сожаление от того, что их четвёрке пикировщиков элементарно не хватит бомб, чтобы самим и только самим разгромить всё это изобилие железа, пороха и плоти…
«Впору никому не докладывать, а отметаться, загрузиться – и по новой». Но тотчас совестливый Генрих упрекнул себя: «Что за жадность, право? Нет, тут на всех хватит. Главное – засек-то я!»
«Заходим на атаку! – объявил Генрих. – Засадим им в голову, господа!»
И тотчас его наушники едва не взорвались от сдавленно-свирепого, пронзительного окрика:
«Ты, мудило, девочке своей в голову засади, понял?! Если, конечно, бомбовой загрузки хватит. А ну отвалил, урод!»
«Was geht ab? - озадачился Генрих. – Наши? Откуда? Все наши танковые части уж километрах в ста к востоку!»
Вообще-то, делая «ознакомительный» круг над колонной, он так и не разобрал опознавательных знаков – мешали высокие, корабельные сосны. Решил довериться чутью. Теперь же малость похолодел. В области головы: на лбу выступила испарина. Но в то же время - и разгорячился в области сердца. По правде, Генрих не любил, когда его, оберлейтенанта, обзывают «arschloss». Тем более – невесть кто, с совсем несерьёзным, мальчишеским пронзительным альтом.
Скомандовав отбой и выровняв свою «штуку», уж готовую завалиться на крыло, Генрих свирепо осведомился:
«Это кто говорит?»
«Тот, кто внизу, кретин! В колонне. И ещё скажу тебе, что если ты, - тут собеседник ввернул вычурный и оригинальный эпитет, - хоть единую бомбу на нас уронишь – я тебя, сука… жив останусь… остаток жизни положу… а тебя, гондона, через все штабы найду и в уши трахну… чтоб слушал, чего тебе говорят!»
Послышался смешок Меера, благодушного баварского пиволюба:
«Как он сказал? Schwanz mit Flugel in die vogelficken Wolken? Очень поэтично. Надо запомнить!»
Генрих мотнул головой. «Уф! Чуть по своим не врезали… Но всё-таки…»
- Назовитесь! – потребовал он. – Кто говорит?
Пару секунд тянулась тревожная тишина, а потом эфир встряхнулся интеллигентным, чуть снисходительным покашливанием. И раздался другой голос, зрелый, спокойный, очень уверенный в себе:
- Теперь – говорит полковник Роттенбург. Командир двадцать пятого полка седьмой танковой дивизии. И прежде всего, господа, прошу простить горячность моего радиста. Но это объяснимо. Нас сегодня уже два раза бомбили. Наши. Поэтому я распорядился слушать частоты Люфтваффе с тем, чтобы вовремя вмешаться и предупредить возможные недоразумения.
- Извините… - Генрих стушевался и даже зарделся. – Но это были не мы. Это, наверно, из второй эскадры.
- Как же, как же! Старые знакомцы! – полковник рассмеялся, не без ностальгии. – У этих ребят просто инстинкт такой – бомбить свои танки. Помню, когда через Маас переправлялись, с Быстроходным Хайнцем – дали они нам прикурить. Лучше б, ей-богу, это лягушатники были. Те хоть мажут…
- Извините, - повторил Генрих. - Просто… мы не предполагали, что здесь могут быть наши танки, и…
- Не стоит извиняться! – сурово утешил полковник. – Вы мыслили очень логично. И вам вовсе невозможно было знать, что наш полк отрядили на уничтожение иванов, пытающихся прорваться из-под Белостока. Это – сведения последних часов. По донесениям – большие массы танков и кавалерии. Движутся на восток в сторону Алитуса. Мы посланы на перехват. Кстати, если увидите что-нибудь стоящее внимания…
Полковник сделал нарочитую паузу.
- Да, разумеется! Сообщу непременно! – поспешно заверил Генрих. И столь же поспешно добавил: - Вот только сейчас по шоссе Сувалки-Алитус идёт наша колонна. Вам наперерез. В смысле, наши, Люфтваффе, тыловые хомячки. Так вы… В общем – тоже не ошибитесь, а?
- Не извольте беспокоиться! – заверил полковник, хохотнув. – Ворон хомячку глаз не выклюет. Если это хомячок наших орлов, конечно!
Если бы пилоты «штук» имели возможность заглянуть в штабной фургон, из которого вещал полковник, они бы удивились его, мягко говоря, неуставному виду. Во-первых, был он, пожалуй, слишком молод для командира танкового полка Вермахта – едва ли старше тридцати. Обильные веснушки, контрастировавшие с тёмно-русыми волосами, ещё более молодили его открытую, жизнерадостную физиономию. А во-вторых, облачён он был в буро-мшистые галифе и гимнастёрку того же цвета с золотыми звёздами в петлицах, по три в каждой.
Закончив разговор, он отложил наушники и, покачав головой, молвил с глубоким философским чувством:
- Надо же, такой вежливый юноша… Прямо-таки неловко его обманывать… Подлые мы, подлые!
Другой, белобрысый, совсем ещё мальчишка с лейтенантскими кубарями, затрясся, едва удерживая смех ладонью.
- Недурно ты его отбрил, Иннокентий, - похвалил радиста веснушчатый лжеполковник. - Не в каждой портовой таверне Киля встретишь такую изысканную словесность.
Парень чуть смутился и сказал, будто оправдываясь:
- Ну вы же знаете, Всеволод Егорович… по-русски я совсем ругаться не могу. А дойч – он того, располагает.
- Я только «шванц» разобрал, - посетовал третий мужчина. Он был заметно старше обоих, очень высок и худ, в петлицах имел четыре полковничьи «шпалы».
- «Шванц» - это ключевое слово… - пробормотал моложавый командир. И поднял палец: - Так! Значит, уточним в последний раз. Сейчас будет развилка. Там разделимся. По-братски. По одному танковому, по одному кавполку. Артуху – уж извиняй, Андрей, я себе возьму. Тебе оно – без надобности, по мостам его таскать. Говорят, там мост через Неман уцелел, но всё же… - стратег наклонился к карте, расстеленной на столе, провел пальцем по дороге, ведущей на восток. - Думаю, трудностей не возникнет. Судя по разговорам, в Меркине охранение почти никакое. Шваль обозная. Предаются пьянству, мародёрству, массовым изнасилованиям мирных жителей и прочему моральному разложению... Комендант час назад затребовал полевую жандармерию. Будь порезче - возьмёшь с нахрапа.
- А всё же - стоит ли силы-то дробить? – усомнился полковник, видимо, не в первый раз. – Как-то… авантюристично.
- Авантюризм, - веско выговорил стратег, - это немецкий блицкриг. У них в тылу два мехкорпуса и наша стратегическая дивизия – а они на восток ломятся, как так и надо. И уж будь уверен, сейчас западнее Немана у них полное голожопие. Чести много – всей дивизией наваливаться на каждый батальонишко охраны. Поэтому ты пойдешь на восток, на Меркине, а я – на север. Потом – поверну на Алитус. Там тоже силёнки у фрицев дохлые. Седьмая танковая – позавчера ушла. И не ждут они сюрпризов с запада. И с юга не ждут. Вот так и подкрадёмся: ты с полуденной стороны, а я - с закатной…
***
Начштаба полковник Андрей Венцов в один момент поймал себя на том, что взял на себя роль некоего умозрительного «Тарле» при своём необычном комдиве и словно бы сочиняет заметки о нём, в мыслях. «Это шизофрения? – подумал тогда Венцов. И дал более утешительный ответ: - Возможно, скрытая тяга к писательству, не более».
Из мысленных мемуаров А. Венцова:
«Признаться, тогда, год назад, в мае сорокового, к личности командира нашей вновь созданной танковой дивизии многие офицеры и политработники относились весьма скептически. Это может показаться странным, поскольку личность нового комдива была расписана, вроде бы, самыми яркими, даже эпическими тонами.
Чуть ли не самый молодой генерал в РККА, всего двадцать восемь лет. Трижды(!) герой Советского Союза, что поистине феноменально. За Испанию, Халхин-Гол и Финляндию. Его полк первым прорвал линию Маннергейма. И взлёт его казался невероятным, фантастическим.
Что же тут настораживало? Да именно это и настораживало – такая сногсшибательно успешная карьера. Наверно, это трудно объяснить, но среди нас, бывалых офицеров, бытовало крайне сомнительное отношение ко всяким «высочайшим выдвиженцам», взметавшимся за три года с батальонного уровня на дивизионный, из майоров – в генералы. «Из молодых – да ранний», поговаривали наши «ворчуны» старой закваски.
К тому же, мы прекрасно знали, что собой представляли успехи в той «незнаменитой», как сказал поэт Твардовский, Финской войне. Хорошо – если «шапкозакидательство», а не – «трупозакидательство».
Помню, начальник штаба нашего округа, с которым у меня были доверительные отношения, на прощание перед моим переводом сказал: «Учти: Себастьян – он не просто сталинский любимец. У него – и в НКВД очень высокие покровители. Будь с ним поосторожнее».
К слову, нам было известно, что этот бравый персонаж предпочитает, чтобы его величали испанским прозвищем, «Себастьян». И уже в одном этом виделся некий фарс, пижонское тщеславие. От нового комдива мы ожидали какой угодно спеси, фанфаронства и солдафонства.
Но против ожиданий Всеволод Савоськин оказался исключительно приятным, корректным и остроумным деятелем, напрочь лишённым какого-либо спесивого хамства. Скорее, своею нарочитой вежливостью он будто бы оправдывался за молодой возраст и очевидный недостаток военного образования. Он, правда, закончил академию Генштаба – но «экстерном», за три месяца. И, кажется, сам не строил никаких иллюзий относительно своих теоретических познаний. Нам стало ясно, что он, осиянный своей ослепительной карьерной звездой, сам весьма тяготится этим сиянием и даже стесняется своих неподобающе крупных звёзд в петлицах.
Будучи безусловно человеком большого личного мужества, притом не чуждым задорной бравады, он всё же был реалистом и со всей очевидностью понимал, насколько трудное, при его-то возрасте и опыте, это дело – управление таким крупным и значительным механизмом, как ударная танковая дивизия. Наша задача была – помочь ему хоть как-то освоиться в этой непростой должности. В этом мы были единодушны…»
***
Штабной трехосный ЗИС остановился.
- Чего там ещё? – веснушчатый стратег недовольно поморщился.
Боковая дверь распахнулась и в фургон забрался командир разведэскадрона, коренастый кавалерист с «мелеховским», лихим чубом.
- Себастьян, у нас заминка, - с фамильярностью старого знакомого обратился «казак» к комдиву. – Впереди там артиллеристы. Наши. Человек сорок, две трехдюймовки и максим.
- Ну так и замечательно, - молодой комдив, известный в узких кругах как «Себастьян», подёрнул плечами. – Всё впрок пойдёт. У них транспорт имеется?
Разведчик помотал головой:
- Не уверен. Они под бомбёжку угодили. И по-моему, до сих пор контуженные. Заняли оборону, стоят насмерть. А нас – принимают за ряженых фрицев. Желают говорить только с командиром.
- А с трибуналом они говорить не желают? – ворчливо осведомился Себастьян, спрыгнув с подножки на песчаную дорогу. – А сами они – точно не фрицы? Вы их на всякий случай под прицелом держите!
- Мессеры! – крикнул кто-то. Себастьян остановился, задрал голову. Истово вскинул правую руку к солнцу, приветствуя два изящных истребителя. Те, проносясь над дорогой, покачали крыльями.
- Небось, Кешка объяснился? – с ухмылкой предположил разведчик.
- Не без того, - чуть рассеянно ответил Себастьян и зашагал дальше мимо танков, рокочущих дизелями на холостых.
– Передать по колонне: всем заглушить моторы! – на ходу распорядился комдив.
- Солярку бережешь?
- Угу. В Алитусе должны быть запасы, огромные – но это ж ещё добраться надо. Мало ли… Да и греются безбожно…
- Мне вот одно непонятно, - разведчик закурил.
- Что?
- Где наши истребители?
- Где? Срифмуй! – отозвался Себастьян.
- Нет, я всё равно не понимаю. «Всё выше, и выше, и выше…». Ну и в космос, что ль, улетели? А в небе – сплошь «худые». Наши-то куда все подевались?
- Ну как? – Себастьян усмехнулся, мимолетно и невесело. – Помнишь, Сидор, как в песне пелось? «Если завтра война, если завтра поход – мы сегодня к походу готовы»… Ну а если нынче война – мы, соответственно, вчера готовы. А сегодня – не очень, - вздохнул: - Я этот «осавиахим» по Испании, по Монголии помню. Чтоб им раскачаться – двух недель мало. А тут всего три дня прошло… Не суди строго…
Дойдя до начала колонны, комдив приказал разведчику:
- Ступай к своим. И если что… расскажи Фёдору свет Исмаиловичу анекдот про самую идиотскую генеральскую смерть в военной истории!
***
Артиллеристы, несмотря на возможную контузию, расположились грамотно. На возвышенности, царившей над перекрёстком. На краю смешанного перелеска, отделённого от дороги тремястами метров открытой пустоши. Будь Себастьян импрессионистом, он бы восхитился тем, как ярко смотрятся на сером скудном грунте золотистые кляксы дрока и алые искорки полевых гвоздик. Но он не был импрессионистом.
- Генерал-лейтенант Савоськин, командир отдельной танковой дивизии имени Тиберия и Гая Гракхов! – громко представился Себастьян, подойдя к кустам, из которых едва заметно, но очень внимательно выглядывал орудийный ствол.
- Кого? – раздалось снизу, из овражка, где был укрыт лафет.
- Тиберия и Гая Гракхов, - внушительно, с расстановкой повторил Себастьян, продираясь сквозь ракитник. – Борцов за свободу трудящихся Древнего Рима. Кто старший?
Из овражка поднялся плотно сбитый парень в форме старшего лейтенанта. Его скуластое крестьянское лицо отображало какие угодно свойства, кроме легковерия. Оно будто заявляло всем встречным, на всякий случай: «Нас на мякине не проведёшь, да и житом не купишь!» Едва ли события последних дней способствовали укреплению веры в человечество у этого природного скептика.
- Правда, что ли, генерал-лейтенант? – усомнился артиллерист.
- Нет, на барахолке прикупил костюмчик, - с подкупающим чистосердечием признался Себастьян. Подмигнул. Закурил.
- А разве бывает, чтобы дивизией генерал-лейтенант командовал?
Себастьян пожал плечами. Предположил:
- Наверное, будь я немцем – вырядился бы скромнее? Они ведь тоже знают, что не командуют дивизиями генерал-лейтенанты?
Помолчали. Себастьян усмехнулся:
- Ладно, Фома! Что мне сделать, чтобы тебя уверить? «Катюшу» спеть? Казачка сплясать? Назвать вратаря ЦДКА?
Старлей усмехнулся в ответ, малость смущённо и с видимым облегчением. Признался:
- Да я, вообще, за «Спартак» болею…
- Ну, это не повод для танковой атаки в сложившихся обстоятельствах! - примирительно и почти торжественно рёк великодушный Себастьян.
- А у вас танков много? – с надеждой спросил кто-то.
- Много! - лаконично, неопредёленно, но очень весомо ответил Себастьян.
***
Старлей-артиллерист, оказавшийся старшим офицером в том, что осталось от полка после бомбёжки, продолжал извиняться перед Себастьяном с тем же упорством, с каким поначалу не верил:
- Вы уж простите, товарищ генерал-лейтенант, что так… Понимаете, мы видели, как «лаптёжники» на вас заходили… Но – отвернули. Вот мы и подумали…
Себастьян кивнул, с чувством, размашисто:
- Было дело!
Но в объяснения вдаваться не стал.
- Так! – сказал он, подняв палец. – Насколько понимаю, с транспортом у вас беда?
Старлей потупился, едва не до крови прикусив губы. Прошипел:
- Лошадей – всех покосили. Суки! В чистом поле накрыли, гады. Мы б, может, и больше орудий вывели – но вот лошади… Одну в упряжке завалит – и… - он махнул рукой. - Мы пробовали перепрягать – а они все валят и валят, сволочи! Вот эти две трёхдюймовки – на руках, считай, докатили до леса. Одна кобыла осталась. С нею и перетащили сюда, на позицию. И вот в последнюю минуту – мессеры. Прошлись очередями – и… - он снова махнул рукой. – Хорошая такая лошадь была, из моего дивизиона! Ещё с Финской. Кругом бомбы рвутся – она и ухом не прядёт. А тут – ногу перебило…
- Жаль… - рассеянно посочувствовал Себастьян. – Так где, говоришь, вас раздолбили? На дороге от Августова?
- Да. Мы сначала к Белостоку выдвинулись, на сборный пункт. А тут – приказ: отступать к Гродно. Мы повернули, вот досюда почти дошли… Не больше версты.
Себастьян пообещал:
- Вышлем команду, подберём, что там уцелело. У меня как раз болтается рота учебных двадцатьшестёрок – к ним и прицепим. Так что, добро пожаловать в коллектив!..
- Вот она, кстати, Индуска-то! – не то чтобы кстати и с некой странной, болезненной теплотой в голосе сказал старлей, кивнув в сторону.
Беседуя, они как-то незаметно углубились в лес и оказались на поляне, сплошь поросшей ландышами, уже отцветшими.
- Кто-кто? – переспросил Себастьян.
- Индуска. Ну, лошадь та, боевая. Она, вообще-то, Индустриализация – но мы сократили.
Действительно, у дальнего края поляны лежала на боку лошадь. Лишь приглядевшись, можно было заметить, как вздымается и опускается её буланая шкура, обозначая жизнь.
- Ногу, вот, перебило. Из мессера, - повторил старлей. – Тут ведь без лечебницы не поможешь, да, товарищ генерал-лейтенант? – добавил он с явной надеждой, хотя не совсем ясно было, какой именно ответ он надеется услышать.
- Индуску не дам! – послышался громкий голос. В нём не было ни угрозы, ни ненависти, но была такая решимость, что крепкий на вид старлей лишь улыбнулся, виновато и жалко.
Говорил – сидевший подле лошади красноармеец. Был он вовсе не юнец, но скорее старше средних лет, а изрядная седина в чёрных волосах и осунувшееся, изможденное лицо делали его почти стариком. Карабин, упёртый прикладом в землю, утыкался в подбородок, и чуть подрагивавший палец цеплялся за скобу.
- Индуску не дам! – ровно и неумолимо повторил он. – Или меня - заодно. А не то – сам!
- Тихон, ну брось ты дурить! – окликнул его старлей, укоризненно и нервно. – Прямо, перед товарищем генералом неудобно!
И стало ясно, зачем он увлекал высокопоставленного гостя в лес, к злополучной Индуске и её бескомпромиссному защитнику.
- Товарищ генерал! Я никому Индуску не отдам! – всё тем же тоном повторил красноармеец.
- Никому? – удивился Себастьян. – Придут сейчас ветработники, чтобы наложить шину, повязку – так им тоже не отдадите? Опомнитесь, боец!
Старлей поглядел на Себастьяна с немалым удивлением, даже с растерянностью. А боец – как будто опомнился. В его лихорадочном взгляде, иссушенном до фанатизма, проступила живой влагой некая осмысленность.
- Вет… работники? – переспросил он, запинаясь.
- Конечно. Раненых в бою – положено лечить. Разве не так?
- И вы… вылечите Индуску?
- Всё будет, как надо, боец! – Себастьян подошёл к красноармейцу, одной рукой ободрительно потрепал его по плечу, а другой – нежно отвёл дуло карабина в сторону. – Слово коммуниста!
Вернувшись к колонне, Себастьян, закончив отдавать распоряжения, поманил к себе командира разведэскадрона и, поморщившись, вполголоса попросил: «Сидор, там лошадь с перебитой ногой. Так вы… чтоб не мучилась!» - и он на секунду скрестил руки перед грудью.
***
«Получена шифровка от Венцова! – порадовал юный радист Иннокентий, знаток немецкой экспрессивной лексики. – Меркине взято. Почти без боя. Спрашивает, что делать с пленными?».
- Передай, чтобы разоружил и отпустил под честное слово, - незамедлительно и небрежно ответил Себастьян.
Иннокентий замешкался, глянул с недоумением. И высказал это недоумение:
- Думаете, они сдержат слово? Они-то?
Себастьян поморщился:
- Разумеется, нет! Но не с собой же их в бой тащить? Или – какие твои предложения?
Иннокентий ещё немного подумал и радировал приказ. Венцов ответил кратким «есть!»
- Вот и правильно, – одобрил Себастьян. Немного пофилософствовал: - В принципе, можно было бы и в расход, и многие бы это одобрили, с учётов всего хорошего, но… лучше - сразим врага своим великодушием! Пусть считают русских «джентльменами»!
- По-моему, они будут считать нас идиотами, - возразил Иннокентий.
Себастьян засмеялся, взъерошил лейтенантские волосы:
- Можно подумать, и так не считают? Эх, Кеша, Кеша… Можно подумать, уж и других поводов так считать - не получили?
Иннокентий промолчал.
- Так! – Себастьян отрывисто кивнул. И распорядился: - Передай в полки: сделать привал, остудить двигатели. Разведке – выслать дозоры к тракту и к Алитусу.
***
- Благодатные, идиллические места! – восхитился Себастьян, расправляя плечи. Он стоял на холме и обозревал столь высоко оцененный им ландшафт. – Сосны, песок… Воздух здоровый, ядрёный. Говорят, для сердечников зело пользительно. Вот и спрашивается, почему тут не устроили дачи для ответственных работников Партии и Совнаркома? Чтобы, значит, здоровье своё поправляли, ценное для страны и народа… Было ж время…
Стоявший рядом дивкомиссар, смуглый подтянутый красавец, обычно излучавший обезоруживающе романтическую улыбку, сейчас озадаченно нахмурился:
- Но ведь они попали бы под первый удар?
Себастьян тоже насупился, поджал губы и решительно мотнул головой:
- Нне подумал!
Комиссар, после секундного замешательства, фыркнул и укорил:
- Да ну тебя! С тобой – в постный день оскоромишься!
- А ты перекрестись! – со смехом посоветовал Себастьян и сбежал с холма: - Так, ну что? Подостыли? Едем!
***
- А вот и процессия, о которой нас так услужливо предупредил тот вежливый хрен с крылышками, - не без удовлетворения констатировал Себастьян, отняв от глаз бинокль. Окинул взглядом собравшийся рядом комсостав. Его добродушные серо-зеленоватые глаза теперь горели волчьим, хищным азартом: – Что ж, было бы невежливо с ними не поздороваться?
Колонна тыловых частей Люфтваффе, перемещавшаяся из Сувалок в район Алитуса, выдавала себя за многие километры так, что для её обнаружения не требовались ни дозоры, ни бинокль. Кургузые, тупорылые «Ситроены», отчаянно буксуя в сухом глубоком песке, поднимали такую пыль, что даже кучевые белые облака над дорогой казались желтоватыми, словно несвежие и скомканные носовые платки.
Лес ближе к тракту расступался, словно бы для того, чтобы дать лучший вид на эту нескончаемую, мутно-сизую стену пыли, надсадного воя и выхлопной гари, в которой едва-едва различимыми тенями проплывали силуэты машин.
- Наверно, даже если в саму колонну затесаться – хрен заметят! – предположил командир танкового полка, тоже обозревавший в бинокль эту призрачную, почти мистическую процессию.
- А почему бы нет? – Себастьян с ухмылкой раскинул руки.
***
Из мемуаров Отто Зайнера, ефрейтора интендантской службы восьмого корпуса Люфтваффе.
«Когда мы тащились по этой чёртовой дороге – мы думали, что попали в ад. Потому что «дорога» – это сильно сказано. С первого же дня в России мы поняли, что в этой стране вовсе нет дорог. В России дорогами называют то, что в Африке мы называли пустыней. Я не шучу. Та полоска песка, петлявшая то среди густого соснового леса, то среди целинных полей – она была хуже пустыни. Мы истекали потом, задыхались пылью и выбивались из последних сил, толкая увязавшие в песке машины, эти дурацкие французские грузовики, внушавшие нам куда больше нелюбви к лягушатникам, чем все Версали вместе взятые! Да, мы проклинали всё на свете и думали, что угодили в сущий ад...
К сожалению, тогда мы ещё не знали, что такое настоящий ад и каковы истинные его демоны – тридцатитонные русские танки тридцать четвёртого типа. Потом-то уж эти стремительные и могучие бегемоты сделались мрачной легендой, притчей во языцех, – но тогда мы столкнулись с ними впервые.
Они набросились на нас, будто всадники Апокалипсиса, неумолимые и неуязвимые. Они появились невесть откуда и крушили всё на своём пути, с жутким рёвом и лязгом. Это было хуже, чем проснуться с похмелья в оркестровой яме от грохота «Тангейзера».
Не скажу, будто никто и не помышлял о сопротивлении. Врезалось в память: посреди дороги стоит наш гауптман, без фуражки – и палит куда-то во мглу из люггера. Помню его лицо. На нём был запечатлён такой эпический ужас, что сквозило там даже нечто героическое. А потом – из мглы вырывается рокочущее стальное чудовище и в мгновение ока наматывает этого храброго безумца на гусеницу.
Что ж, у меня не было люггера - хотя, скорее всего, не было и героизма. И я бросился в поле, прочь из этой кошмарной, убийственной мглы. Но обретённая ясность была не менее убийственна. Скорее – даже более. В первый момент мне показалось, будто всё поле сплошь забито русскими танками. Они мчались вдоль нашей колонны, палили почти в упор из орудий, нещадно поливали из пулемётов.
А выше по косогору залегла цепями русская пехота. И, клянусь, у них у всех поголовно были ручные пулемёты. Воздух буквально наливался свинцом от их очередей. И я до сих пор дивлюсь, как в этом насквозь пронизанном пулями пространстве нашлось свободное место для такой габаритной фигуры, как я. Это чудо, что меня так и не зацепило.
Рискуя вызвать осуждение, признаюсь: я не нашёл в себе большей доблести, чем плюхнуться на землю, прикрыться трупом менее удачливого товарища и так – переждать тот неистовый, неимоверный натиск…»
***
«Гай сообщает, что вышел на форум!» - уведомил бойкий, азартно-возбуждённый голос Иннокентия.
Это означало, что начштаба Андрей Венцов, проводивший обходной маневр со своей половиной дивизии, подступил к шоссе Алитус-Лида и готов его перерезать.
«Передай, - откликнулся Себастьян, - что у Тиберия тоже всё в полном аллюре!»
В этот момент его командирский танк, бесцеремонно раскидывая брошенные «Ситроены», действительно полным аллюром двигался на восток.
***
Из показаний майора Иеронима фон Цуйлека на допросе:
«Что говорить, мы не ожидали столь мощной танковой атаки на Алитус. Но даже если бы ожидали – у нас не было сколько-нибудь значительных противотанковых средств. Смею заверить, герр генерал-лейтенант, если бы у нас имелись необходимые противотанковые средства – мы бы оказали вам более достойный отпор. И мы бы с вами, вероятно, сейчас беседовали в иных ролях. При сложившихся же обстоятельствах с моей стороны было бы жестокой глупостью требовать от гарнизона излишних, напрасных жертв. Поэтому я приказал капитулировать. Пусть это будет ваша маленькая победа. Но вы же отдаёте себе отчёт в безнадёжности вашего общего положения? Если мои слова неприятны вам – расстреляйте меня, но я прошу вас проявить милосердие к моим людям, в соответствии с признанными обычаями войны. Ваш превосходный немецкий изобличает в вас культурного человека, герр генерал-лейтенант…»
***
- Пленных – приспособить к воспитательному труду! – распоряжался Себастьян. – По лопате в руки – и вперёд! И я очень огорчусь, если к вечеру здесь не будет красивой, эшелонированной обороны!
Полковник Венцов мимолётно усмехнулся, одним лишь краешком своих сухих, саркастических губ. Ему вспомнился один занятный эпизод из своих «тарлейских» писаний.
Из мысленных мемуаров А.Венцова
«Первым делом по приезде новый комдив сказал:
«Надо бы познакомиться с личным составом. Своих танкистов я знаю – так покажете, что умеют ваши кавалеристы?»
Тут надо сделать такое уточнение. Собственно танковые части дивизии были укомплектованы, в значительной мере, бойцами и командирами из прежнего полка Себастьяна, развёрнутого в бригаду. Но структура танковой дивизии предполагает и наличие пехотных частей. Как правило – моторизованных. Однако, как нам было известно, Себастьян, имевший необычайно большие полномочия в утверждении штатов своего соединения, сам настоял на замене моторизованной пехоты – «кобылизованной», по его собственному выражению. То есть, кавалерией.
Отчасти – нам льстила такая высокая оценка конницы, поскольку обычно друзья «крепкой брони» относились к кавалерии с известным снобизмом, как к «пережитку». Но вместе с тем, нам всем было жаль нашей прежней кавдивизии, которую пришлось расформировать, чтобы придать полки танкистам. Она считалась одним из лучших конных соединений, с отборным, хорошо подготовленным составом.
Поэтому – мы были слегка задеты скепсисом комдива. И заверили:
«Они всё умеют, Всеволод Егорович. Каждый второй - отличник».
«Это славно, - пробормотал он. И, как нам подумалось, брякнул первое, что пришло в голову: – Вот окопы, скажем, за сколько времени могут отрыть?»
Тут нам стало ясно, что хотя комдив молод, но тактические взгляды имеет отсталые, архаичные. А поскольку наш долг был помочь ему наверстать пробелы в военном образовании – мы были верны своему долгу.
Кто-то из нас, сколь можно деликатно, указал тогда комдиву, что рытьё окопов – это пережиток Первой мировой, позиционной войны. А поскольку нынешняя война – будет исключительно мобильной, оборона станет мерой сугубо вынужденной и временной. Соответственно, пехота и спешенная конница вполне могут обойтись индивидуальными ячейками. Потому что каждый боец должен знать свой манёвр, а не тратить силы и время на изнурительное рытьё траншей.
Комдив, казалось, вовсе стушевался, будучи уличён в незнании азбучных истин, и пробурчал что-то вроде: «Нет, ну если ваши бойцы такие мобильные… Нет, ну тогда проведём полковое учение по науке…»
Учение состоялось. И вот один из наших кавполков, по истечение двух часов на обустройство обороны, был «атакован» ротой тридцатьчетвёрок, десятью машинами.
Я забрал в кавычки слово «атакован», поскольку боевых стрельб не велось. Поначалу события развивались хорошо. Наши кавалеристы, отведя лошадей в безопасное место, быстро и чётко заняли выгодную оборонительную позицию. Потом минометная батарея, помогавшая танкистам, устроила дымовую завесу небольшой протяженности перед нашим фронтом обороны. Этакую сизую «тучку» посреди поля. Но это не смутило наших кавалеристов, а лишь послужило подсказкой, где сосредоточить условный огонь сорокопяток. И действительно, из дыма уже доносился явственный рёв танковых двигателей.
Но дальше произошла неожиданность. Оказалось, что основная часть танков, под прикрытием этого рёва, спустились к реке, огибавшей фланг полка, и прошла незамеченной. Берега там были довольно покатые, и никто даже не предполагал, что танк способен на них вскарабкаться. Можно сказать, эта группа тридцатьчетвёрок «похлопала полк по плечу», со всею внезапностью. И появление семи танков на фланге, вплотную к позициям, произвело, мягко говоря, ошеломляющий эффект. Прискорбно, однако ни одной учебной гранаты, ни одной бутылки с постным маслом, имитирующим КС, брошено не было. Зато – под натиском идущих на полной скорости танков были брошены все пушки и станковые пулемёты полка.
Пожалуй, дело в том, что бойцы кавполка, хоть имели вполне добротную выучку, попросту не видели до той поры танков в атаке. Мы следовали вместе со своими БТ на манёврах, совместно развивая наступление, однако ж с танками «противника», пусть условного, – дела никто не имел.
Себастьян, обозревая поле с наблюдательного пункта, заметил, прищёлкнув по циферблату часов, но без какой-либо нарочитой иронии:
- Оборона, конечно, явление временное. Но минута и двадцать пять секунд – это достаточное время? А для чего?
И кивнул на бойцов-кавалеристов, разбегавшихся с позиций в совершенно несусветной панике:
- Мобильность налицо. Но – в какую сторону это мобильность?
Пожалуй, наши физиогномии имели такой цвет, словно в них плеснули по тарелке борща на каждую.
И тут – мы увидели того Себастьяна, истинного Себастьяна, которого с тех пор и знали.
- Ситуация! – отчеканил он с непередаваемой решимостью и властностью. – Танковый клин уходит в прорыв. Противник – разумеется, пытается подсечь его фланговым охватом. На что бросает свои ударные части. Задача: удержать фланги стойкой, эффективной обороной. И если эта задача не выполняется, если танковый авангард попадает в окружение – клянусь, я так огорчусь, что буду плакать!
Чуть смягчившись – проворчал:
- Или кто-нибудь полагает это зрелище забавным, мои слёзы?
К чести личного состава (и Себастьяна) сказать, до слёз его довести не удалось ни разу. Хотя – это была его самая любимая и веская угроза. Более – он, пожалуй, ничем не грозил, никогда не бранился и почти не повышал тона. Он – лишь доводил свои соображения, иногда – упрекал в нежелании слушать. Очень деликатно, щадя самолюбие. Правда, упрекал он один раз. Если ошибка после этого не исправлялась – следовал перевод проштрафившегося командира в другую часть. Но таких случаев было всего два или три за всё время подготовки...
А трагических несчастных случаев, как ни удивительно, за год не было вовсе. Возможно, потому, что Себастьян, с того первого учения и впредь запретил использовать на манёврах боевые патроны, тем самым бросив прямой вызов приказу наркома. «Под мою ответственность», - лаконично сказал он тогда. А несколько позже, когда мы лучше сошлись, объяснил довольно саркастически: «Я не знаю, чему и кого хочет научить Семён Константинович. То ли бойцов - погибать на манёврах ни за грош, то ли пулемётчиков– мазать мимо цели. В моей дивизии не будет ни того, ни другого!»
Впоследствии обстрелка бойцов, залегших или перемещавшихся ползком, конечно, производилась. Но это делали пулемётчики-сверхсрочники из прежней команды Себастьяна, виртуозы, буквально способные «нарисовать» герб СССР на фанерном щитке…».
***
- …Выслать команды на шоссе, собрать всё уцелевшее от колонны, - продолжал распоряжаться Себастьян. – Особое внимание – зениткам и пулемётам. У немцев хорошие ручные пулемётики, прелесть просто. И я видел там много зенитных автоматов. Они нам пригодятся. Если в городе найдутся добровольцы, - что, конечно, маловероятно, – зачислить и раздать им оружие со складов. Но призыва – не производить. Пылкими речами – особое внимание политработников – местное население не донимать. Будем смотреть правде в глаза: мы здесь не очень популярны… Рекомендовать гражданским по возможности покинуть город, перебраться на хутора... Скоро здесь будет жарко.
- Далее. За мостами – много повреждённых танков пятой дивизии. В том числе – тридцатьчетвёрки. Оценить ремонтопригодность. С неподлежащих ремонту, но несгоревших – слить солярку, снять боекомплекты. Что можно – оттащить на рубежи, вкопать по башню… Наготовить макетов… Разведэскадрону – организовать дозоры на всех подступах к городу. Наша главная задача – не позволить немцам подтащить артиллерию. Будем на марше давить контратаками… Выделить ударные отряды повышенной готовности, составить график дежурств… Личному составу – привести себя в порядок… Разрешаю купания в Немане, но с соблюдением мер охранения...
***
Вечером, на собрании офицеров и политработников, Себастьян говорил, поднимая символическую стопку коньяка, обнаруженного в сокровищах колонны люфтваффе:
- Ну что же, товарищи! За первый успех!
Все выпили, отставили стопки, и Себастьян продолжил:
- Не следует, конечно, обольщаться. Сегодняшние бои – на самом деле трудно и назвать боями в полном смысле. Это был, с позволения сказать, наскок. Разумеется, сейчас немцы опомнятся и попробуют нас раздавить. Пока же - позволю себе изложить оперативную обстановку в целом, - он подошёл к карте на стене и сделал долгую паузу.
- Судя по сводкам информбюро – плохо дело? – предположил смуглый дивкомиссар, комкая свою неизбывную улыбку.
Себастьян неопределённо повёл головой:
- Ну, я бы не сказал… Конечно, я бы не рекомендовал обращать внимание на ту благостную чушь, которую несёт наше радио, – но в целом обстановка не столь уж скверная. Немцы взяли Вильнюс на севере и Барановичи на юге, развивают наступление на восток, имея целью, вероятно, охват Минска с севера и с юга. Их стремительное продвижение может кого-то обескуражить – на том они и строят свой расчёт. Между тем, в этом – их уязвимость. Здесь позволю себе такую… аллегорию.
Себастьян улыбнулся собственному творческому порыву. И продолжил:
- Вот сам я – не сибиряк и не охотник. Но слышал, что если повстречался в лесу без оружия с разъярённым медведем, единственный шанс – сунуть ему руку в пасть как можно глубже, чтобы он задохнулся. Именно это – и пытаются сделать немцы. Потому что других шансов у них нет. Соответственно, наша задача – откусить настырные грабки их блицкрига. Что мы сейчас и делаем. И не только мы одни.
- Итак, наша дивизия прочно занимает Алитус, опираясь на УР, при этом угрожая переправам в Меркине и Приенае. Между тем, Гродно удерживается частями одиннадцатого мехкорпуса и стрелковых соединений. Но самое главное – с юга наносит удар конно-механизированная группа в составе шестого мехкорпуса и шестого кавалерийского корпуса под командованием генерала Болдина. А это, доложу вам, солидная сила. Там одних только танков – более тысячи. Между тем, самые боеспособные и все мобильные части немцев ушли на восток. Таким образом, мы надежно пережимаем все коммуникации Третьей танковой группы противника. По сути, мы накинули удавку на шею герра Гота – и уж скоро он начнёт задыхаться. А при соединении с Болдиным – мы будем обладать такой ударной мощью, что без особых трудностей сумеем подняться вот сюда, прикрываясь с запада Неманом, вплоть до самого Балтийского моря. И тогда – группа армий Север тоже будет отрезана от тылов.
- Так это ж выйдет полный крах безумной фашистской агрессии? – воодушевился комиссар, и вновь засиял в полную силу своей лучезарности.
- Не исключено, - сдержанно ответил Себастьян. – Но всё же, Ринат, я бы не советовал впадать в эйфорию. Насколько мне известно, Болдин всё ещё не сумел прорваться к Гродно. Судя по немецкому эфиру, там идут тяжёлые бои. Я бы мог выделить часть танков для встречного удара – но это надо согласовать. А пока – не удалось наладить связь ни с шестым мехкорпусом, ни с одиннадцатым. И Голубев молчит… Неизбежные неурядицы начального периода… Что ж, - он пожал плечами, - в любом случае мы отвлечём на себя изрядные силы противника. Алитус – важный пункт, и уж его-то мы не сдадим!
***
Из дневника дивизионного комиссара Рината Найлатдинова:
26-е июня
Алитус (Олита) – небольшой город, освобождённый из-под ига панской Польши совсем недавно. Поэтому здесь имеется некоторая настороженность со стороны части жителей в отношении к Советской власти. Здесь живут и литовцы, и белорусы, и даже поляки. Не исключено, конечно, и присутствие гитлеровских пособников – но пока инцидентов не происходило. В целом – люди здесь мирные, обыватели.
А почти сразу после нашего победного вступления в город заявился один весьма любопытный субъект, желавший видеть «господина главнокомандующего». Сам – представился бывшим начальником полиции, ещё при польской власти.
Видя наше удивление, объяснил:
«Вы, наверное, хотите спросить, почему ваши не арестовали меня? Потому что не все ваши – идиоты. Думаю, вы тоже не идиоты. Меня зовут Томас Нецкелис, и я тридцать лет на службе в полиции. Я знаю весь уголовный элемент от Вильнюса до Вислы. Но главное – меня уважают здесь, в городе…»
Тут Себастьян провёл забавный эксперимент. Он прервал этого гения сыска – «минуточку!» - вышел на улицу и натуральным образом устроил опрос. Заходил в дома – прохожих, понятное дело, почти не было – и осведомлялся: «Вы знаете Томаса Нецкелиса? Что вы о нём думаете?» Не знаю точно, что именно отвечали жители, но вернувшись, он сказал бывшему «полицмейстеру»:
«Ввиду эвакуации законных органов власти, я, как комендант района, назначаю вас главой города. Насущные вопросы – обсудите с интендантом дивизии».
Потом он признался мне наедине, поморщившись:
«Ой, эти гражданские… Столько от них головной боли… Вот взять бы какой-нибудь ненужный континент, скажем, Австралию, да выселить оттуда всех гражданских и объявить международным ристалищем. Если кто хочет подраться, блеснуть военным искусством – там и сшибаться. Хотя, конечно, встанет вопрос о сохранности кенгуру…»
Себастьян рисуется циником, но по сути он очень добродушный человек. Таким я узнал его ещё в Испании. Хотя добродушие не мешает ему без пощады бить врага, вооружённого врага.
Сегодня «фрицы» сделали первую попытку выбить нас с плацдарма. Бросили на это одну пехотную дивизию. Вероятно, они ещё не поняли, с каким грозным противником имеют дело. Триста танков – не «хухры-мухры», по выражению Сидора. А как утверждает Иннокентий, наш юный гений радиодела, все переговоры они, «фрицы», ведут с полнейшей беспечностью, открытым текстом. Так, будто у нас вообще нет службы перехвата. (Грустная мысль в скобках: а нет ли у них оснований так думать?) Впрочем, это не про нас.
Разведдозор подтвердил сосредоточение дивизии в указанном месте, и танковый полк Евсеева нанёс превентивный удар, пока немцы не обосновались там. Снова – удалось застать врасплох. Много трофеев, много пленных. Правда, есть и потери: два танка и восемьдесят четыре убитых. Но немецкая дивизия фактически разгромлена, осталась без артиллерии.
Между тем, к нам постоянно выходят разрозненные группы из наших приграничных стрелковых дивизий, попавших под первый, вероломный и убийственный удар немецкой «панцерной» армады. Они, конечно, очень пострадали – но полны решимости мстить за гибель товарищей. К настоящему времени – такого пополнения набралось уже четыре тысячи. И ещё около тысячи – местных добровольцев. С ними проводятся активные занятия.
Что особенно радует, в нашем районе осталось много нетронутых складов – и вооружение, и провиант, и горючее. Пока – всего в достатке. Удалось организовать и снабжение мирных горожан, как ни муторно это было.
Немного беспокоит немецкая авиация. Но части рассредоточены по густым окрестным лесам, а сектора обороны хорошо прикрыты зенитками.
В целом – мысли самые оптимистические.
***
Генрих сверился с лётной картой и громко выговорил в эфир:
«Привет, «полковник Роттенбург и его радист»! Вы меня слышите? Вы ведь по-прежнему слушаете частоты Люфтваффе?»
После некоторого молчания послышался знакомый звонкий, насмешливый голос:
«Привет-привет! Слушаем, конечно. Чего сказать-то хочешь, хрен с крылышками?»
«Да так, поздороваться, - ответил Генрих вполне миролюбиво. Признался: - Тогда, конечно, купили вы нас знатно».
«Слышь, парень, а как тебя зовут? Меня вот – Иннокентий».
«Хрен выговоришь… Меня – Генрих. А что?»
«А ты откуда родом, Генрих?»
«Ну, из Кёльна».
«Слышь, Генрих, а чего тебе не сиделось в своём Кёльне?»
Какое-то время Генрих размышлял, как бы ответить поязвительнее, но не нашёл ничего лучшего, чем просто пригрозить:
«Вот ты треплешься – а сейчас ведь запеленгуют тебя, и будет тебе веселуха!»
«Ага! – тотчас подхватил Иннокентий. – Да, повеселимся – это уж точно. Пеленгуй не пеленгуй – всё равно получишь schwanz! Вчера вот четверо ваших зашли на пеленг. До сих пор в овраге дымятся. Так что – милости просим!»
«Обломись! – Генрих рассмеялся. – Я на другую цель иду. Так, мимо пролетал. Ну, приятно было поболтать…»
***
28-е июня, Вороново, командный пункт Третьей танковой группы.
Генерал-полковник Герман Гот, нисколько не нервничая, а скорее просто из рассеянности, потеребил железный крест под кадыком. Только что он ознакомился с важной шифрограммой.
Обратился к начальнику своего штаба:
- Вальтер, сколько там, в районе Алитуса, русских танков?
- Не менее трехсот.
Гот задумчиво потеребил породистый тевтонский подбородок. Спросил:
- Герр Штраусс может сделать так, чтобы их не стало?
- Для этого, вероятно, потребуется и наша помощь. Массированная операция силами не менее танкового корпуса при поддержке всей наличной артиллерии и авиации.
Гот поднял бровь:
- Герр Штраус хочет, чтобы командующий Третьей танковой группы развернул на запад один из своих танковых корпусов? Он, вероятно, полагает, будто у командующего Третьей танковой группы их не меньше дюжины?
Полковник Вальтер фон Гюненсдроф, прикрываясь рукой, почтительно усмехнулся диковинной прихоти начальника, предпочитавшего говорить о себе в третьем лице.
- Командующий Третьей танковой группы не может повернуть ни один из своих корпусов! – категорически заявил Гот. - У нас их всего два. И если возвращаться – наступление потеряет всякий смысл.
- Но русские в Алитусе ведут себя очень активно, - возразил начальник штаба. – Кажется, они до сих пор не поняли, что находятся в окружении. Они успешно отбивали все атаки и нанесли значительный ущерб соединениям девятой армии…
- Это проблемы Штраусса! – раздражённо, по-стариковски капризно заявил Гот.
- Но русские своими действиями фактически воспрещают использование переправ не только в Алитусе, но также в Приенае на севере и в Меркине на юге. А поскольку Гродненско-Новогрудская группировка противника тоже до сих пор не разгромлена - это уже наши проблемы. Фактически, у нас вообще нет путей снабжения!
- И что? – Гот высокомерно вздёрнул плечи. – Будем наступать без снабжения! Так, как будто этих русских нет в природе! Как будто они – мираж, галлюцинация!
- Это риск, - скептически заметил полковник.
- А потеря темпа наступления – это крах! – возразил Гот. – Поэтому, дорогой Вальтер, у нас попросту нет выбора. Вперёд, на восток, и никак иначе. Или мы будем через месяц в Москве – или… русские будут в Берлине!
***
Из директивы ОКВ от 01.07.1941:
«Также выделить из сил ПВО тяжёлый зенитный полк, полностью укомплектованный орудиями 8,8 см, передислоцировать в Сувалки и предоставить в оперативное подчинение 9-й полевой армии…».
***
Тиха была ночь. И особенно выразительным было это затишье на фоне той вакханалии скрежета, пальбы, лязга и человеческих криков, что разыгралась здесь несколькими минутами ранее…
- Странно, почему они не попробовали развернуть прожектора и ослепить нас? – озадачился командир разведэскадрона. – Вроде, во Франции они так делали.
- Батарейки сели! – ответил Себастьян, спрыгнув с брони на землю. Окинул хозяйским, чуть усталым взглядом дорогу – ту же самую песчанку, где две недели назад его танки раздавили колонну Люфтваффе. Поинтересовался в свою очередь: - А тебе, Сидор, не доводилось слышать такое французское слово – «дежавю»?
- Да я вот с французским как-то не очень, - признался крепыш-кавалерист, присев на колесо фрейдистски длинноствольного зенитного орудия.
***
Из приказа командующего 2-го Воздушного флота:
«При прокладывании маршрутов бомбардировочных эскадр, базирующихся западнее Немана, категорически предписываю избегать пролётов над районом Алитус-Меркине».
***
- Себастьян, мы остались одни, - сказал Венцов. Отрешённо, без особых эмоций, просто извещая. - Шестой мехкорпус, судя по перехватам, разгромлен.
- И что? – Себастьян закурил.
- Теперь они бросят все резервы на нас.
- На нас… - эхом повторил Себастьян. И улыбнулся, даже с некоторой мечтательностью. Выговорил страстно, с особым ударением: - На нас, Андрей! А не под Витебск…
Подумав, добавил, осклабившись с мрачно-задорным вызовом:
- Или – кто-то собирался жить вечно?
Венцов пожал плечами:
- Речь – о целесообразности. Моё мнение: надо пробиваться на восток, пока у нас ещё есть танки.
Себастьян рассмеялся, чуть хрипловато:
- И ты всерьёз полагаешь, что немцы позволят нам пройти победным маршем пятьсот вёрст по своим тылам? Если мы и прорвёмся, то с чем? С партбилетом на сердце?
Помолчав, он вздохнул и заговорил со всей возможной проникновенностью:
- Понимаешь, Андрей, конечно, это не самая почтенная доля – торчать занозой в заднице у герра Гота. Но… пусть сам выдернет!
***
- Это чего за У-2 такое? Несолидно! - радист Иннокентий аж сплюнул, наблюдая посадку «Шторьха» на поле, в условленном месте.
Из несолидного, допотопного вида самолётика вылез офицер и на всякий случай помахал белым флагом.
- Всего-то полковник? – презрительно скривился Иннокентий, когда парламентёр приблизился.
- Я занимаю должность начальника штаба Третьей танковой группы, - заявил Вальтер фон Гюненсдорф, сидя за столиком перед Себастьяном. - Но уполномочен говорить от лица всей группы «Центр» и даже, если угодно, от лица Райха!
Беседа, из соображений наивозможной «нейтральности», происходила на французском.
- Увы, я не уполномочен говорить от лица Советского Союза, - посетовал Себастьян. - Поэтому, если вы по вопросу о капитуляции – рекомендую обратиться к товарищу Сталину.
Германский полковник от души рассмеялся и снял фуражку, чтобы утереть пот.
- У вас отменное чувство юмора, - сделал он комплимент. – И я восхищён, что вы не теряете его даже при таких обстоятельствах, как нынешние. Но в действительности вы должны понимать, что ваше сопротивление утратило всякий смысл. По правде, ваша изолированная оборона уже не причиняет абсолютно никаких неудобств Вермахту. Извините за невежливость, но, с оперативной точки зрения вы уже вовсе не существуете.
- Зачем же вы тратите время на беседу с вовсе несуществующим явлением? – изумился Себастьян.
- Можно сказать, из соображений гуманности. И – уважения к доблести противника, - живо откликнулся полковник, явно ожидавший подобного вопроса. – Мы предлагаем вам самые почётные условия… Мы готовы сохранить вашим людям не только жизнь, но и свободу. Это будет даже не плен, а скорее, интернирование. Вам же лично – мы предлагаем, сверх сего, достойную материальную компенсацию. Сто тысяч рейхсмарок в любой угодной вам валюте. Нет-нет, я не хотел вас оскорбить…
Но Себастьян, казалось, и не оскорбился. Он задумался. А потом спросил, с очевидным энтузиазмом:
- А это много – сто тысяч рейхсмарок? Понимаете, я не финансист, и мне трудно оценить масштаб. Вот сколько, к примеру, в Германии стоит автомобиль?
- Тысяч пять. Это если самый лучший, - ответил полковник.
- Разумеется, самый лучший, - подхватил Себастьян. – Я люблю машины. Понимаете, у меня в Москве «Бьюик» - и потому компенсация должна быть достойной, если уж это компенсация… Вот только, - он немного замялся.
- Что?
- Вот только я ведь и танки люблю! – признался Себастьян. – Сколько в Германии стоит танк? Сто тысяч рейхсмарок – этого хватит, чтобы купить, к примеру, дивизию?
- У вас нет дивизии, - сухо напомнил полковник. – Сколько бы танков у вас ни уцелело – ваши запасы должны быть на исходе. Полагаю, вы понимаете, что танк без топлива и боеприпасов – просто железная коробка?
- Понимаю! – с обворожительной улыбкой ответил Себастьян. – А когда мы расширим свой плацдарм до Гродно – вы убедитесь воочию в верности вашего суждения. На примере танков Третьей группы.
- Это безумие… - Гюненсдорф с сожалением покачал головой и снова надел фуражку.
***
13 июля
- Немцы усилили гарнизон Гродно ещё одним пехотным полком! – радостно сообщил Иннокентий, повернувшись к вошедшему в помещение радиоузла Себастьяну. И как-то болезненно покривился, схватившись за плечо.
- Славно! – комдив кивнул. И тотчас осведомился: - Что с рукой?
- Да так… - паренек неловко потупился. – Практиковался в стрельбе… Лёжа, там, стоя. Ну и стоя – дал из винтовки очередью… По ошибке… Так, синяк… ничего страшного.
- Чудо в перьях! – аттестовал Себастьян успехи подчинённого в стрелковой подготовке. – Что ещё начудил?
Иннокентий слегка покраснел – и вдруг выпалил:
- Да знаете, Всеволод Егорович, давно хотел сказать! Индуску помните?
- Чего?
- Лошадь. У тех артиллеристов, которых мы по дороге подобрали. Подраненная.
- Помню.
- Так вот… - Иннокентий немного замялся, собираясь с мыслями. – Так вот, Сидор Матвеевич – он тогда сказал, что не понял вашего приказа. То ли вылечить её, то ли ещё что. И я, от вашего как бы имени, передал ветслужбе, чтобы её забрали. Погрузили, там, на телегу с масксетями, на мягкое. Так представляете? Выходили! Как новенькая скачет.
- Ну и слава богу… - Себастьян пожал плечами.
- Правда? – Иннокентий засиял. – А я вот боялся, что вы ругаться будете. Ну, за превышение полномочий.
Себастьян шумно вздохнул, устало опустился на кушетку. В задумчивости посмотрел на лейтенанта. И молвил со странной для себя лиричностью:
- Знаешь, Кешка… Я убил до чёрта людей – и, пожалуй, не спас от смерти ни одной лошади… Так что – передай Индуске мои сердечные поздравления!
Сказав это, он откинулся на кушетку и сомкнул веки – едва ли не впервые за последние трое суток. Засыпая, буркнул: «Если Москва на связь выйдет – разбуди сразу. А так – через два часа».