Отца Василия жена всегда называла Васей, хотя, по своему сану, она должна была соблюдать церковный этикет, называя его “отцом Василием” или более доверительно “батюшкой”. Бывали случаи когда она, как бы отреагировав на его замечания, называла его “отец Василий”, правда при этом добавляла : ”Эй, ты...” И получалось:”Эй, ты, отец Василий...” Так было и на этот раз, когда в дверь их огромного дома постучали, а не позвонили, хотя кнопка звонка была очень хорошо видна. Матушка Дарья, именно так при мирянах называл свою жену отец Василий, открыла дверь. Пред ней предстал небольшого роста, сгорбленный мужчина, похожий на нищего. Но что-то в его внешнем облике говорило о том, что этот человек не обременен страданиями вечного скитальца и оборванца. Человеческое зрение охватывает обозреваемый объект сразу, мышление мгновенно дает ему оценку, которую мы фиксируем в виде чувства, эмоции, ассоциации, и лишь потом наступает время детального анализа увиденного.
Матушка Дарья сразу почувствовала, что это не обычный попрошайка и желание нагрубить ему исчезло. Поначалу она увидела, что этот странный мужчина был одет в старое, не понятного цвета пальто, в старые потертые брюки, на ногах у него были громадные кирзовые ботинки. Затем ее взгляд остановился на совершенно лысом черепе, на слегка не бритом лице... Лицо... Его мимика, в совокупности с взглядом небольших, выцветших глаз, служила олицетворением доброты и страдания - такие лица чаще всего принадлежат тем, кого мы пренебрежительно называем чокнутыми. Но больше всего матушку Дарью поразили руки пришельца, мявшие старую кожаную кепку с новой, неумело пришитой подкладкой из ярко-красного шелка. Это были большие, просто не пропорционально огромные руки, с большими узловатыми пальцами, на левой руке был выколот крест с распятием. На среднем пальце правой руки находился огромный, явно платиновый перстень тонкой работы с прекрасным, чистым изумрудом, который завораживал взгляд, смотреть на который хотелось бесконечно долго. Может быть матушка Дарья так и умерла бы стоя, смотря на этот камень, но странный нищий-богач спрятал его в складки кепки. Сияние изумруда временно исчезло и перед матушкой опять стоял слегка чокнутый нищий.
- Тебе что? - сбрасывая с себя остатки оцепенения, спросила она.
- Мне нужен батюшка, - блеснув всеми золотыми зубами, начал говорить незнакомец, голос у него был чистый, отчетливый, но после первой фразы изменился и, стоявший у двери, что называется, начал мямлить, - я вот шел... вижу церковь...дай, думаю, зайду, исповедаюсь...
- Эй, ты, отец Василий! - крикнула она в темноту дома. - К тебе пришли.
Но из дома никто не отозвался и матушка Дарья вошла в дом. Через минуту она вышла и обратилась к просителю:
- Батюшка сегодня не принимает, батюшка болен, - матушка Дарья немного кривила душой - батюшку привезли только под утро два крепких молодца и, бросив его совершенно пьяного и бесчувственного на кушетку в прихожей, уехали, не сказав ни слова. Батюшка вчера крестил незаконнорожденного ребенка крупного политика, а потом его пригласили на попойку в честь этого события.
- Иду вот и думаю: церковь стоит, зайду исповедаюсь, пожертвую на храм, - как бы не слушая матушку, продолжал посетитель и только очень наблюдательный человек мог бы заметить, как взгляд его из покорного становился пронзительно-умным, даже слегка насмешливым, - зайду, вот думаю, пожертвую - зачем мне так много денег...
Услышав о деньгах, матушка Дарья заволновалась, в зрительной памяти ярко вспыхнуло волшебное сияние перстня. Ее полнеющее тело несколько раз дернулось то к двери, то во внутрь дома.
- Хорошо, я сейчас, подожди, - она всегда со всеми, кроме начальников своего мужа, разговаривала на “ты”.
Как взбесившаяся фурия налетела она на спящего отца Василия, начав его тормошить, бить ладонью по щекам, затем набрала в стакан воды и плеснула в опухшее от пянства лицо.
- Вставай же, обормот, к тебе человек, - зло цедила сквозь зубы женщина, приподняв своего мужа за лацканы изрядно помятого пиджака.
- Н-н-у-и-че-го, чего тебе, - вяло отмахиваясь руками, медленно приходил в себя пьяный человек.
Вдруг ее взгляд остановился на белом куске ткани, торчавшем из внутреннего нагрудного кармана. Она двумя пальцами вытащила ... белые, кружевные, женские трусики, явно не ее размера.
- Это что!? - завизжала она, тыча в лицо мужа зажатым в кулак предметом женского туалета.
Хмель начал быстро покидать сознание отца Василия, но лишь только сознание - тело по-прежнему не хотело повиноваться его желанию защититься от увесистых кулаков разъяренной жены. Он уже поднялся с кушетки и, шатаясь пытался скрыться на кухне и не только скрыться - отец Василий вдруг вспомнил, что в холодильнике должны лежать бутылки с пивом. Он уже представил их холодное, темное стекло, покрытое крупными каплями конденсированной влаги, и даже почувствовал вкус, горячо желаемого напитка.
- Н-у-че-го, чего ты, я не при-н-нимаю, я н-н-не-м-огу, - с трудом поворачивая языком говорил отец Василий, в такт своей речи взмахивая руками.
- О боже милостивый и милосердный, - причитала матушка, - за какие грехи ты меня наказываешь таким охломоном, похабщиком, прелюбодеем. Давай, сволочь, быстро к человеку. Или ты думаешь, что я век с тобой в этой нищете буду гнить.
- Н-ну, ну чего ты, кто ты... кто там, - в голове отца Василия была только одна отчетливая мысль - мысль о пиве, остальные мысли ни как не хотели ставать в стройные ряды.
- Там человек, у него деньги, он хочет пожертвовать. Ты его исповедаешь, а потом я исповедаю тебя, - голос матушки напоминал сычание громадной змеи.
И на мгновение отцу Василию показалось, что перед ним действительно стоит громадная змея, широко раскрыв пасть. Миг страха ударом молнии уничтожил львиную долю хмеля священника. Он начал приобретать уверенность в движении и речи.
- Кто там, черти его побрали. Уже человеку и отдохнуть нельзя после всенощной, - звучал привычный, хорошо поставленный семинарским хористом, баритон и батюшка уверено отвел руки матушки, замахивавшиеся для новой серии ударов, в сторону.
- Не знаю, но деньги у него есть. Зубы все золотые, наколки и перстень... Такого перстня я еще не видела, - стучали злобой зубы матушки и свою речь она, как бы аргументировала, сопровождала потрясанием кулака с зажатым в нем элегантным, интимным предметом.
- Только зэков нам еще не хватало, - сказал отец Василий, громко икнув, образ пива становился желаем невыносимо.
Отец Василий все же добрался до холодильника, взял оттуда бутылку с пивом, открыл ее об угол кухонного стола и жадно припал к горлышку. В это время матушка пыталась натянуть на него рясу, отряхивая ее и расправляя складки. Пиво было выпито залпом, ряса с горем пополам одета и матушка пыталась своим гребнем привести в порядок взлохмаченные, слипшиеся волосы отца Василия.
- Ну, давай, давай, Василий, скорее... - голос ее уже не был таким грозным, скорее всего он стал умоляющим. Волшебное сияние перстня опять возникло в ее воображении и напрочь уничтожило изображение белых женских трусиков.
- Зови его на верх, в кабинет, - крякнув от удовольствия и подумав о следующей бутылке пива, опохмелившийся батюшка и, в первую очередь себе, сказал, - дело прежде всего.
Матушка поспешила к входной двери, на ходу пряча трусики в карман халата. “Ну, я тебе задам сегодня, притонщик...- подумала она, переполняемая злобой”.
Казалось, что посетитель умер в той самой позе, в которой его оставила не очень гостеприимная хозяйка - в позе человека полного смирения и уже давно безропотно следующего воле судьбы или случая.
- Идите на верх, в молитвенную, батюшка ждет Вас, - неожиданно вежливо, даже для себя, пригласила матушка Дарья этого непонятного нищего.
Молитвенная или кабинет батюшки представлял из себя небольшую комнату на втором этаже особняка. Комната была обшита строганными и полакированными деревянными досками. Сразу бросалось в глаза единственное окно, украшенное витражом в красно-синих тонах, создававшее полумрачное, доверительное освещение. Перед окном стоял небольшой дубовый стол. Возле одной стены стояли дубовые, но со вкусом сделанные стулья, на этой же стене, в углу, висел резной иконостас тускло освещаемый неоновой лампочкой имитирующей свет лампады. Противоположную стену закрывал громадный книжный шкаф на полках которого находилось всего-то около двух десятков книг, отчего этот большой шкаф казался пустым. Отец Василий восседал на современном, дешевом, офисном, вращающемся кресле, которое блеском своих никелированных труб и потрескавшейся виниловой обивкой лишь портило интерьер.
- Здравствуйте, - тихо сказал, робко вошедший, кандидат в исповедующиеся и предполагаемый даритель, в последнем отец Василий поначалу засомневался.
- Здравствуй, сын мой, что привело тебя в мою обитель? – голосом оперного певца спрашивал отец Василий. Он уже приобрел уверенность, а недостаточное освещение комнаты и большие очки скрывали следы того, что он называл “всенощной”.
- Отец святой, я грешник великий и хотел бы душу свою презренную хоть немного очистить от давящей тяжести грехопадения жизни моей. Я прошу помочь мне в этом и еще.. и еще примите на нужды храма, - с этими словами вошедший мужчина упал на колени, одновременно вытаскивая из кармана пальто большую пачку денег и, целуя руку священнику, пытался вложить в нее эти деньги.
Отец Василий инстинктивно резко отпрянул назад, как бы защищаясь от поцелуя или от денег, при этом он чуть не свалился вместе с креслом на пол.
- Не сейчас, не сейчас сын мой, это потом, - его голос начал терять профессиональную уверенность, отец Василий заметил, что то были доллары и их было очень много, - я слушаю тебя.
- А что нужно говорить, отец святой? - с мольбой в глазах спрашивал человек. - Я ведь первый раз в жизни исповедаюсь православному священнику.
- Хрещен ли ты, сын мой и если крещен, то какое имя твое? - ровным баритоном вопрошал священник.
- Да-да, батюшка, конечно, а какже, - как бы спеша выговориться, отвечал, все еще стоящий на коленях человек. - Крещены мы все, а то какже жить не крещенным на христианской земле. И имя у меня, как у архангела, охраняющего Врата - Гавриил, Гаврила значит, меня так и назвали Гаврилой, значит так, вот...
- И какой грех за собой имеешь, хотя - есть ли мы безгрешные на земле этой?... Только Он, вобравший все грехи наши, и был один безгреховный - слава Ему.
- У меня, батюшка, дар есть Божий, а может наказание Его - ведь все на земле от Силы и Духа Его. Я даже не знаю, как Вам дальше рассказывать, - посетитель с мольбой смотрел на священника и мял в руках свою кепку, денег в руках уже не было, когда и куда их спрятал этот человек отец Василий не заметил.
- Начни все по-порядку, сын мой, - посоветовал священник, устремив свой взгляд на руки, назвавшегося Гавриилом.
У каждого человека есть что-то, что выделяет его, что является его особенной отличительной чертой и чем больше человек выделяется среди других, тем больше эта черта, признак, становиться заметными, привлекающими внимание. У Гавриила это были руки. Если матушка Дарья сосредоточила все внимание на перстне, то сейчас этого перстня не было. Это действительно были удивительные руки. Казалось, что они существуют независимо от остального тела. Они двигались каждым сочленением, каждой жилочкой, поочередно то один, то другой палец начинал дрожать мелкой дрожью, а большие костяшки, казалось, дышали, ритмично меняя свои размеры. Ногти рук были короткие, не аккуратно обкусанные и со следами... позолоты.
Заметив, что священник смотрит на его руки, посетитель опустил их еще ниже, как бы пряча. Он встал с колен и начал сбивчиво говорить.
- У меня, знаете ли, образовался дар. Я, могу делать руками все что захочу... Нет не так. Не то. Можно я покажу?
- Н-у-у-у, в общем-то, если это не опасно, - отец Василий начал уже волноваться.
- Да что Вы, что Вы, - успокаивающее проговорил Гавриил.
Он лихорадочно начал ходить по комнате, нервно двигая пальцами рук. Дрожащими руками взял один из стульев и приставив его в столу, поближе к отцу Василию, присел, причем сидел он на стуле лицом к спинке - так часто любят садиться дети. Лицо его оживилось.
- Святой отец, можно у Вас попросить, скажем, Ваши четки? - его голос опять стал чистым, выразительным, а покорные глаза заблестели жаждой действия.
Отец Василий протянул осторожно ему свои четки. Гавриил взял четки, положил их на стол и, подкатив рукава пальто, накрыл эти четки своими огромными ладонями. Он замер, сосредоточив все внимание на своих руках. И тут отец Василий увидел что-то ужасное. Под руками Гавриила что-то вспыхнуло голубоватым пламенем и начало вроде бы гореть, испуская из под ладоней голубовато-белое свечение. Руки Гавриила задрожали, свет потух и он открыл ладони...
... На столе лежали две пары четок. Совершенно одинаковые две пары четок! Отец Василий мог поклясться, что это его четки, но вот какие - они были неразличимы, вплоть до сальной грязи, скопившейся у узлов и отверстий каменьев. Отец Василий осторожно потрогал четки, они были чуть-чуть теплее, чем обычно, но самое противное, что при касании они не исчезали. Отец Василий почувствовал страх - человеку всегда страшно, когда он видит что-то не понятное, не объяснимое. Священник инстинктивно перекрестил эти четки, затем перекрестился сам - четки все равно оставались не месте. Хмель окончательно покинул организм отца Василия, временно прихватив с собой и дар речи.
Исповедующийся, напротив, был возбужден, лицо его пылало румянцем, ярко проступавшим через щетину, руки судорожно двигались в ожидании работы. Он поднялся со стула, подошел к иконостасу и взял висевшую возле него небольшую иконку в серебряной рамочке, спрятал иконку в своих огромных ладонях и подышал на них, как бы согревая. И опять история повторилась: голубоватое свечение и на стол упало две одинаковые иконки.
В горле отца Василия пересохло, он облизал кончиком языка сухие губы и осторожно потрогал одну из иконок.
- Боже, сохрани меня от искушения, - прошептали его затвердевшие сухие губы.
Он посмотрел испуганными глазами на прихожанина.
- Сын мой, ты фокусник? - с затаенной надеждой спросил он.
- Нет, святой отец, - твердым голосом отвечал Гавриил, - это и есть дар мой. Стоит мне потрогать вещицу, вмещающуюся в моих руках и возжелать ее повторения, как она воздастся в точности и могу я это повторить сколько угодно раз.
Гость сложил свои огромные ладони вместе, в них опять появился голубой свет и он бросил на стол изящный золотой крестик на красивой золотой цепочке, посредине креста алой каплей крови блестел чудесного тона рубин, концы креста украшали бриллианты.
- Этот крестик совершеннейшая копия крестика, подаренного императором Василием святому Владимиру, я видел его в одной частной коллекции. Видел и трогал...
Отец Василий потрогал крестик руками.
- Крест святого Владимира, - продрожали его губы, он знал, что верит этому грешнику, но грешнику ли...
Известно, что в экстремальных ситуациях, после некоторого торможения всех мыслительных процессов, человек начинает показывать максимально возможные для него интеллектуальные способности. В мозгу отца Василия вихрем носились мысли, ища один единственный ответ на один единственный вопрос: ”Кто это?” А далее можно было ответить на вопросы: ”Что ему нужно?... Что делать?”...
Отец Василий был современным человеком и поэтому он отбросил сразу все мысли о разной чертовщине.
“Фокусник? Нет не похоже - уж очень воссозданные вещи одинаковы. Может гипноз, внушение? Они это могут... Может он от них…”
“От них...” - это не от дьявола, отец Василий подумал о своих давнишних патронах, которые в последнее время как-то мало тревожили его - священник думал об органах госбезопасности в секретных анналах которого хранилось его досье с перечислением не очень богуугодных дел.
“Если от них, то могут проверять, а значит это гипноз или ловкий фокусник. Заранее подготовили копии и сейчас проверяют зачем-то... Зачем только?... Неужели все возвращается назад, только зажили по-людски и опять контроль, отчетность и отдача почти всего заработанного... - о последнем отец Василий подумал с явным неудовольствием”.
- Святой отец, это действительно дар мой, - как будто подслушав мысли священника, начал успокаивать его прихожанин, - я не фокусник и не преступник, хотя отсидел энное количество лет в местах не столь отдаленных от полярного круга. Я, скорее всего, мученик.
- Все началось очень давно, в детстве, - продолжал посетитель, смотря на витражи в окне, его лицо было сурово и даже красиво, уже никто не мог бы назвать его чокнутым. - Купила мама на Пасху леденец на палочке в виде красного петушка. Что мы дети, пережившие войну, могли тогда желать лучшего... Я лизнул его и опять завернул в маленькую целлулоидную бумажку, мне так хотелось растянуть это удовольствие на долго. И мне очень захотелось, чтобы у меня появился еще такой же леденец. Дело было в церкви. Все молились и чаще всего просили Бога, чтобы опять не было войны, чтобы вернулись безвести пропавшие. А я положил леденец в ладошки и попросил... еще леденец. Мне очень хотелось, чтобы он там появился. И он действительно появился - такой красный сладкий петушок на палочке. Знаете, я ведь почти не удивился. Ведь мама сказала, что я могу попросить у Бога, что захочу - и я попросил. Дети верят в чудеса, в волшебников, деда Мороза, особенно дети, которых лишали детства - в войну и голодовки мы очень быстро становились стариками.... А потом я снова пожелал иметь леденец и он опять у меня появился в ладошках. Я начал пробовать желать иметь другие предметы, которые помещались в детских ладошках, мало чего в них может вместиться...
Гавриил замолчал, оборвав фразу, будто боясь досказать ее до конца, и внимательно посмотрел на отца Василия. Тот тоже молчал, ибо не знал что говорить, а говорить было надо.
- Все, что совершается в мире от милости его, а значит и дар этот, сын мой, Божий дар, начал он говорить первое, что пришло к нему на ум, - какой же это грех? - Этот вопрос отец Василий задал в первую очередь себе.
- Да, святой отец, и я так думал, но, знаете ли - еще Диявол в силе, а не может ли он дать мне дар свой для продления деяний своих, вводя в искушение? Ведь люди просят много чего полезного для жизни своей, здоровья себе и близким, а я вот попросил леденец...
- Да, сын мой, да, - отец Василий был несколько озадачен, но он был опытный священник и сразу нашел ответ собеседнику. - Сказано “...и станьте вы как дети...” - ты был ребенок безгрешный и вот Господь одарил тебя милостью своей. Любой дар - это дар Божий, любое зло от вечного врага Его - от Супостата, от Гада, вогнавшего в грех первородный Еву и Адама...
Отец Василий говорил и сам не верил в то, что видел, в то, что он говорит, он уже давно не верит.
- Видите ли, святой отец, - начал опять говорить своим отчетливым голосом Гавриил, - я очень рано понял, что можно у Бога попросить денег, а за них можно купить, что хочется. Сначала мне давали мелочь, в магазин сходить за хлебом, и я ее “копировал”. Я сменял свои монетки и так у меня появился первый рубль. Но тогда я еще не понимал значение этих циферок и буковок на купюрах, и когда я принес в магазин десять одинаковых рублей с одинаковыми серией и номером, бдительная продавщица заметила... Помню, понаехало разных и форме и в штацком, весь дом перетрясли, весь огород перекопали. У меня хватило ума не рассказывать этим дядям правды, и я упорно лгал, что нашел эти деньги и даже показал место, где они якобы лежали.
С нашего села увезли несколько человек, они так и не вернулись... Моих родных почему-то не трогали, надеясь застукать на горячем, но следили за нами почти все жители. В магазине хоть не появляйся - продавцы брали наши деньги и быстро несли их “куда следует”, тогда было очень много таких мест. Правда, постепенно люди начали забывать это происшествие, хотя семьи, из которых тогда забрали кого-нибудь, долго не могли мне этого простить, может и по это время хранят зло на меня - но тогда было время такое...
А для меня настали черные дни. Хотелось иметь много, я имел дар, дающий мне возможность реализовать свои желания, но у меня не было никакой возможности. Только оставалось, что “копировать” леденьцы и карамельки, да и то, чтобы никто не видел - других лакомств мы тогда не знали. Но однажды к соседской девчонке приехал ее дядя летчик и привез ей красивую шоколадку с изображением на обложке скачущей тройки и надписью “С Новым годом!”. Сколько труда мне стоило выманить эту шоколадку, чтобы немного подержать ее в руках. Уж потом я был вознагражден - шоколадки у меня были всегда. Как мне хотелось угостить ими своих друзей, показать этой задаваке соседке, что у меня тоже такая есть и не одна. Но я чувствовал, что может повториться история с теми рублями. И пришлось мне наслаждаться втихомолку. Правда, скоро шоколад мне надоел, я и сейчас его терпеть не могу - переел в детстве, наверное.
Вам трудно представить, как мне было тяжело жить с таким даром, постоянно усмиряя свои желания. О, в отказе себе я, наверное, достиг вершин!
Но я закончил восемь классов и поехал учиться в ПТУ. В большом городе продавцы меня не знали, да и я был осторожен, интуитивно предполагая, что могут контролировать и здесь. Но я сообразил, что можно скопировать “чужую” крупную купюру, а затем ее разменять. Однажды я попросил у товарища сотню. Сто рублей! Тогда это были деньги - большие деньги. Я обменял эту сотню на другую. По истечении некоторого времени я брал сотни в долг, стараясь это делать так, чтобы не обращать на себя внимание. Я брал эти сотни, воссоздавал их облик и возвращал хозяину долг “копией”, хотя сам и не был уверен “копия” ли это. Скоро у меня появилась первая тысяча, потом две. Я был сказочно богат и чувствовал себя почти богом. У меня были самые шикарные клеша в группе, самые “козырные шузы”, туфли значит. Что Вы хотите - я же был пацан-пацаном, вырвавшимся на свободу, а свобода она пьянит. И я начал понемногу пить. Но, заметив, что в пьяном виде не могу управлять своим даром, испугался и бросил пить вообще. Но упиваться можно и по-другому - я начал упиваться своим мнимым всемогуществом. Особенно мне нравилось быть всемогущим Крезом среди девушек. Я угощал своих подружек шоколадом, покупал им цветы, духи в комиссионках. И многие девушки меня любили, хотя, как видите, я не красавец. Женщины любят богатых и щедрых.
Но больше всего я любил Люсю. Люся была старше меня лет на десять, и мы с ней познакомились в ресторане. Она не заставила себя долго уговаривать, скорее всего, это она уговорила меня стать мужчиной, с ней разумеется. И начал я жить у нее на квартире, сказав в училище, что буду жить у родственников, тогда нравственность сильно бдилась, тогда все бдилось, но об этом я только догадывался. И вот однажды она была очень страстной и говорила разное мне приятное, а делала еще лучше. Простите, святой отец, за эти воспоминания в святом месте - грехом меньше, грехом больше... И вот тогда она спросила откуда, мол, у меня такие деньги. Я чуть было не признался, но в последний момент, наверное, из-за постоянной настороженности, я все же сказал, что нашел клад. Находить клады и не отдавать их - это тоже было преступление, но я и об этом не знал. Не знание, как говориться, не освобождает… М-да.
Забрали меня на другой день. Эх, Люся, Люся, после тебя я так никого и не полюбил... Я шел из училища домой, к ней шел. Подъехала серая “Волга” и вышли из нее два крепких дядьки, взяли меня под руки и повезли в темные палаты, в сырые казематы...
Что я там только не прошел - если есть ад, то он находится именно там, и я знаю где. Меня сначала просто били, потом выкручивали руки, потом спать сутками не давали, не давали есть,
пить - я не выдержал и рассказал им правду. Но от мучений мой дар исчез...
Меня опять били, но я уже боли не чувствовал. Потом меня посадили в камеру с такими чудовищами, что даже Босх изумился бы, когда увидел бы их, но те чудовища были людьми - самые страшные животные это люди. Что они только со мной не делали, как только не издевались. Я думал покончить жизнь самоубийством. Но видимо, посчитав, что я сошел с ума, ибо никакой версии, кроме правдивой я не говорил, меня оставили в покое, если это можно назвать так. Меня заставили подписать признание в производстве фальшивых денег... Далее был суд, срок...
Говоривший эту странную исповедь замолчал. В его руках появилась горящая сигарета, хотя отец Василий мог поклясться, что Гавриил не доставал ее с карманов и не зажигал - она появилась самопроизвольно.
- Ах, извините, святой отец, - заметив удивление священника, сказал посетитель, по своему истолковав удивление хозяина, - я курю очень редко, воспоминания, знаете ли, - сигарета исчезла также как появилась - неожиданно.
- И вот у меня закончился срок, - продолжал незнакомец, - “...и вот Онегин на свободе, острижен по последней моде...”, - он горько улыбнулся, касаясь своей лысины, - сейчас многие так ходят, под нас, под зэков, косят, хотя сами хуже многократно.
Свобода... У меня ни денег, ни жилья, ни прописки... ни родни - ничего. А таких и на работу никто не берет. И я начал попрошайничать.
Однажды мне дали доллар. Я уже знал, что доллар - это деньги и что наш рубль ничего не стоит. Я вложил этот доллар в ладони и как в детстве возжелал его повторения. И, о чудо - дар ко мне вернулся!
Чтоже - я вернулся к испытанной схеме размена и накопления. Вы, наверное, слышали, что появилось много, так называемых, “супер-долларов” вроде бы фальшивых, вроде бы и нет, по крайней мере эксперты не могут найти разницы - и не найдут. Американцы говорят, что это делают иранцы, могу заверить всех, что иранцы здесь не причем - это мои доллары. Я уже их несколько лет делаю и достиг совершенства. Смотрите...
Гавриил провел рукой по столу и на столе появились, лежащие в ряд пачки банкнот.
- Сколько их? - ошарашено спросил отец Василий.
- В общей сложности с теми, что еще и заработаны при помощи скопированных, несколько миллиардов. На меня работают несколько крупнейших банков и не только частных, но и государственных, они довольно таки часто обращаются ко мне за помощью, даже не зная к кому они обращаются. В лицо меня практически никто не знает, разве вот Вы.
- А-а, что Вы от меня хотите? - Изумленный отец Василий думать перестал, он лишь смотрел на пачки денег и своего посетителя.
- Эти деньги, святой отец, ввергли многих в грехи разные. Из-за этих денег уже погибли сотни тысяч людей, миллионы лгут, жаждут добра ближнего своего, прелюбодействуют и готовы на любые преступления, чтобы овладеть малой частью их. И все это делается с именем Господа на устах. Нет таких грехов на земле, да и на небе, чтобы люди не совершили их лишь при упоминании этих денег.
Я хочу вернуть эти деньги тому, кто мне их дал. Вы ведь сами говорили, что любой дар - это дар Божий и что Диявол вводит во искушение и во грех. Людям Бог дал жизнь - самый великий дар, а они превратили его в сплошной грех...
Пришедший замолчал и пристально посмотрел на отца Василия. Священник молча, руки его мелко дрожали, да и не только руки, странное возбуждение овладело отцом Василием.
“О, Боже мой, миллиарды долларов, да пускай миллион! - он хотел гнать от себя мысль об этих деньгах, но ни о чем другом он думать уже не мог. - Боже мой, сколько денег - миллионы...”
Отцу Василию уже виделись стопки банкнот и в голове зарождались неимоверные планы. Ему вдруг захотелось бросить к чертям эту свою службу. Почему-то всплыл образ того политика, привозившего крестить своего незаконнорожденного ребенка, и его любовницы. Особенно живо он представил любовницу... Затем шикарный загородный дом политика, его машину, охрану и множество льстивой челяди. Все это могло стать явью и, похоже, что этот странный посетитель не лжет.
- Сын мой, - отец Василий постепенно начал овладевать собой, - это нечистые деньги, преступные, фальшивые и их надобно придать огню, ввергнуть в гиену огненную, - говорил голосом проповедника священник, а сам думая, чуть ли не крича мысленно, - Только не это!
- Что Вы, святой отец, - как-то снисходительно улыбнулся миллиардер, - я ни в коем разе не предложу Вам фальшивые - фальшивые в обороте, у меня самые, что ни на есть, настоящие. Посудите сами, могу ли я на святое дело предлагать нечестивые деньги.
- А что Вы предлагаете? - священник насторожился.
- Я отдам эти деньги церкви, на благие дела, которые она проповедует. Стройте храмы, больницы, школы, помогайте страждущим и нуждающимся - ну, все, что вы там можете. Мне они надоели. Я оставлю себе лишь то, что у меня было после лагеря и уйду подальше от суеты мирской.
Гость сделал шаг к двери.
- А где они? Где деньги Ваши, - опомнился священник.
- Ах да, - как бы опомнился его гость, он протянул отцу Василию небольшой сверток, - здесь адрес и ключи от квартиры. В квартире найдете здоровенные тюки в них валюта, ценности. Вот и все - я пошел...
Незнакомец вышел, столкнувшись за дверью с матушкой Дарьей - матушка очень любила подслушивать чужие разговоры. Она, отскочив в сторону испуганно посмотрела на недавнего нищего. Тот остановился возле матушки и снял с пальца, так поразившее ее кольцо, которое вновь появилось не понятно откуда, и отдал это кольцо ей.
- Это Вам, матушка, спасибо за приют и тепло души Вашей.
Удивительно легкой и быстрой походкой неожиданный гость сбежал вниз по лестнице и вышел на улицу. Матушка Дарья, зажимая кольцо в руке, осторожно зашла в кабинет мужа. Отец Василий неподвижно стоял возле стола возле него лежал небольшой сверток и стопка, составленная из пачек банкнот.
- Вась, а Вась, - острожно подошла она к мужу, - что - это все наше?
Глаза матушки горели огнем алчности, все тело бил озноб, на лбу выступил пот. Она судорожно гладила деньги потной, дрожащей ладонью, другая ладонь была сильно сжата - в ней был перстень.
- Ах, да, Даша, собирайся, едем, - очнулся, как от сна отец Василий.
“Что это с ним, - подумала матушка, - давно он меня Дашей не называл...”
******
Прошло полтора года, может чуть больше...
Страшный взрыв разнес в щепки дорогой бронированный автомобиль новоявленного “нового русского”, бывшего отца Василия. От бывшего священника не осталось даже останков...
А в это время, в одной из дальних, почти забытой сибирской деревне, возле деревенской школы стоял странный человек, которого дети называли дедушкой Гаврилой. Одет он был в старое, не понятного цвета пальто, в старые, сильно поношенные брюки, а на ногах у него были громадные кирзовые ботинки. Голова дедушки Гаврилы была совершенно лысая. Старая кожаная кепка, которая должна прикрывать эту лысину, лежала рядом, выделяясь немного грязноватой, неумело подшитой, красной шелковой подкладкой. В эту кепку дети бросали мелкие купюры или монеты, беря взамен леденьцы на палочках, которые находились в рядом стоящей большой картонной коробке. Самые бойкие брали леденьцы бесплатно, а некоторым дет Гаврила давал леденьцы сам. На праздники он очень дешево продавал или раздавал просто так всем детям маленькие шоколадки с изображением на обертке скачущей тройки лошадей и надписи “С Новым годом”. Странные это были шоколадки - старые, таких уже давно не выпускали. Где дедушка Гаврила брал свои леденьцы и шоколадки никого в этой деревне не интересовало - детям было хорошо и ладно...