Игорь Мусковитов
ЖИВИ НЕ ТАЯСЬ, ЛЮБИ НЕ БОЯСЬ
рождественская сказка
Розовый снег медленно падал к земле, превращаясь в голубой, потом в лиловый, и, наконец, замирая уже зеленым ковром у подножия высокой ели, убранной мигающими гирляндами лампочек и покачивающимися на ветру шарами. Из зеркальных витрин многоэтажного торгового центра лилось сказочное многоцветие, какое бывает только раз в году. Гранитные пилястры монументального здания уходили вверх, словно обнимая огромные стеклянные окна и поднимая их, ряд за рядом, к бездонному черному небу, сыплющему на землю сияющие в праздничных огнях снежинки. Звезда Вифлеема горела на вершине новогоднего дерева, как символ рождения младенца Иисуса.
С детства это время года было для Марии Витальевны временем ожидания Чуда. Запахи елки и мандаринов наполняли душу восторженной радостью и томительной надеждой. Бабушка в эти дни читала ей старинную книжку с закруглившимися от времени углами твердой обложки и пожелтевшими, готовыми рассыпаться в прах страницами. На одной из картинок в витиеватой рамке был изображен бедный продрогший мальчик у дверей богатого дома. В Рождественскую ночь в его судьбе произошел сказочный поворот. Сердобольные баре встали из-за праздничного стола, вышли на улицу, нашли замерзающего паренька и привели его в свой дом.
Сегодня Мария Витальевна чувствовала себя перед сияющими витринами, наполненными недоступной для нее одеждой, замерзающим сиротой из старой сказки, с той лишь разницей, что хозяева дорогих магазинов даже в самых странных своих снах не обратили бы внимания на сорокалетнюю тетку в облезлом пальто и допотопной шляпе. Стоянка перед торговым центром была заполнена автомобилями, каждый из которых стоил таких денег, каких заслуженная учительница, наверное, не заработала за всю жизнь.
У подножия величественного храма денег и роскоши, звенящего музыкой и рассылающего вокруг себя волны манящего света, притулившись к гранитному парапету, сидела под ветхим зонтиком скорчившаяся старуха. Закутанная в какие-то лохмотья, она держала перед собой пару убогих букетиков засушенных цветов, подкрашенных аляповатыми яркими красками.
Мария Витальевна почти каждый день по дороге домой проходила мимо недавно построенного торгового центра, уверенно раздвинувшего небольшие старинные дома и утвердившегося хозяином на месте уничтоженного романтического сквера в старом квартале, казалось еще хранящем в гулких колодцах ветшающих домов звуки прошлых веков. И каждый раз она, взрослая женщина, призванная учить жизни детей, чувствовала себя перед монументальным зданием утлой лодочкой, бьющейся в волнах за кормой уходящего в завтрашний день комфортабельного лайнера.
Как раз в тот момент, когда Мария Витальевна поравнялась с уличной продавщицей непонятно кому предназначенных цветов, жалкой пародией на юных парижанок с букетиками пармских фиалок, из роскошного магазина вышла красивая пара. По гранитным ступеням, как по красной ковровой дорожке небожителей, в мир снующих по тротуарам людей спускался представительный высокий джентльмен, держа под руку даму в голубой норке. Мужчина нес большой фирменный пакет с подарком, а его спутница держала чуть на отлете чудесный букет каких-то экзотических цветов. «Будет все, как ты захочешь – солнце, море и цветы», - летела над ними разухабистая песня, и, казалось, самоуверенный богатый мужчина может устроить для своей любимой и море, и солнце прямо здесь и сейчас – на вечерней декабрьской улице. Снег судорожно припустил, тоже приветствуя новых хозяев жизни. Правильные, будто граненые, ледяные звездочки почтительно ложились на черный кашемир мужского пальто и прятались пугливыми зимними бриллиантами в меховых туманах кокетливой женской шубки. Мария Витальевна невольно опустила глаза на рукав своего видавшего виды пальтишка, сшитого на фабрике «Большевичка» на закате прошлого века. Казалось, что те небесные создания, которым выпадало опускаться на эту потертую ткань, недоуменно и брезгливо топорщились, ломали хрустальные лучики и норовили побыстрее соскользнуть на землю или таяли, от сознания собственного бессилия изменить незадавшуюся жизнь.
Мальчишка в красной бейсболке с эмблемой торгового центра и щеткой для сметания снега на плече, как солдат почетного караула вытянулся в струнку, увидев клиентов, и старался угадать, к какой машине они направляются. Мария Витальевна узнала паренька – долгие годы после окончания института она проработала учителем литературы в школе в двух кварталах от своего дома, и многие старожилы района – бывшие ее ученики и их родители – почтительно с ней здоровались, встречая на улице. Паренек, чистящий машину и лучезарно улыбающийся господам в ожидании щедрых чаевых, был не без способностей, писал романтические стихи и когда-то мечтал стать журналистом. Но после восьмого класса ушел из школы – мать воспитывала его одна и крепко выпивала. Парень должен был сам зарабатывать на жизнь. Вспоминая стихи, которые он как-то читал на школьном вечере, Мария Витальевна заворожено смотрела на то, как ее бывший ученик лихо закончил работу и с поклоном принял от владельца черного Мерседеса голубую банкноту. Две такие же лежали сейчас в ее тощем кошельке – все, что осталось от зарплаты на ближайшие дни.
«Жизнь выпала копейкой ржавою», - пронеслось в мозгу Марии Витальевны, которая привыкла примерять на себя цитаты классиков. Она уже собралась пройти триста метров до своего дома, предаваясь дорогой печальным думам и прикидывая, сможет ли перехватить у соседки денег до аванса, как вдруг ощутила непонятную, но непреодолимую силу, заставившую ее взглянуть на нелепую продавщицу цветов.
-Не гневи Бога, Мария, - громко и строго сказала старуха, - Тебе еще жить долго и счастливо.
-Счастливо, - мысленно возмутилась учительница, - Все ее счастье давно миновало, да и откровенно говоря, немного радостей было у нее за сорок пять лет жизни. С мужем она разошлась лет десять назад после долгих мучительных скандалов. С тех пор Мария жила вдвоем с дочерью, которой титаническими усилиями сумела дать престижное образование за что та, с высоты своего теперешнего положения менеджера иностранной фирмы, смотрела на мать-неудачницу с плохо скрываемым превосходством. Дочь жила своей жизнью и старалась не знакомить плохо одетую учительницу с богатыми друзьями.
Мария Витальевна хотела было возразить своей неожиданной собеседнице по поводу счастья, но та властно протянула к ней руку с цветами, не предлагая, а будто требуя купить абсолютно ненужный букетик.
-Полтинник, - ответила старуха на вопрос учительницы, который она с интеллигентской медлительностью и робостью еще только готовилась задать.
«Господи, - застучало в помутившемся мозгу, - какие еще цветы. Зачем? Сумасшедшая старуха. Сейчас вытянет из меня все оставшиеся деньги». Но руки сами раскрыли сумку, извлекли из нее кошелек и протянули одну из двух голубых бумажек торговке.
Холодная и грязная, словно старый мрамор кладбищенской статуи, рука старухи на мгновение коснулась руки Марии Витальевны, вручая ей пучок сухих растений.
-Дай Бог тебе счастья, красавица. Живи не таясь, люби не боясь, - все так же по- хозяйски уверенно и слегка насмешливо проговорила бабка.
-Кто Вы? – невольно спросила учительница.
-Петр Федорович, - важно проговорила старая продавщица, завершая разговор, и ее серые, яркие, молодые глаза грозно велели Марии Витальевне идти своей дорогой. Легенду о Петре Федоровиче знали все жители окрестных домов. Так, именем рано умершего мужа, называла себя жившая в восемнадцатом веке неподалеку отсюда вдова офицера, раздавшая все имущество бедным и скитавшаяся по улицам и рынкам, поражая обывателей своими пророчествами и чудесной способностью помогать в жизни и трудах. После смерти Церковь объявила ее блаженной, которую городские старожилы считали своей заступницей. А в эпоху Перестройки и возрождения интереса к религии, ее имя стало исключительно популярным. Пару лет назад в соседнем переулке, на том месте, где когда-то стоял дом подвижницы, построили в честь блаженной небольшую церковь. Ее настоятель, подобно Иоанну Кронштадтскому в начале ХХ века, слыл модным проповедником.
Мария Витальевна не считала себя верующим человеком, но сейчас ноги сами понесли ее к знаменитой церкви. Учительница не была здесь никогда, поэтому роскошь и блеск храма поначалу ее поразили. Вряд ли знаменитая подвижница признала бы его своим. Миллионные вклады богатых прихожан превратились в мрамор, позолоту и драгоценные оклады икон. Небольшое внутреннее пространство тонуло в море цветов, и душный аромат лилий, смешиваясь с запахом ладана и сотен горящих восковых свечей, навевал мысль о роскошных похоронах.
Внутренний голос подвел Марию Витальевну к образу блаженной. Раздвинув тяжелые свежие розы, она воткнула свой букетик в вазу перед иконой под укоризненный шепот церковной служительницы, недовольной убогим подношением. Но свечи вспыхнули ярче. Взгляд изображенной на иконе пожилой женщины в белом платке был разительно похож на взгляд старухи цветочницы – такой же молодой, прямой и строгий. Учительница-атеистка перекрестилась, повторяя шепотом имя той, что смотрела на нее ободряюще из жаркого сияния лампад и свечей, и повернулась, чтобы идти.
-Маша, - прошептал стоящий в двух шагах от нее мужчина, - здравствуй, Маша. Голос его наполнился непонятным ей восторгом и теплотой. - Ты что, не узнаешь меня?
Профессиональная память Марии Витальевны прокрутила киноленту жизни на тридцать лет назад. Женя – конечно, это был он, сказочный принц из грез ее далеких школьных лет. Девчонки звали его между собой Ален Делоном, и как знаменитый француз, он не утратил в зрелом возрасте красоты, разбившей столько женских сердец. Его рвали на части самые красивые и успешные одноклассницы, знакомили с влиятельными родителями, намекали, что за его руку и сердце могут предложить яркую жизнь и головокружительную карьеру. Маша смотрела на своего кумира издали. На одном из школьных вечеров он вдруг пригласил ее танцевать вальс, но она не умела танцевать, стыдилась немодного платья и стоптанных туфель. Сколько раз до того она представляла себя Наташей Ростовой на первом балу. Но неожиданно осуществившаяся мечта испугала Машу так, что она отказалась вальсировать, страшно краснея и не глядя на неудавшегося Андрея Болконского. Целый год потом ей казалось, что жизнь безвозвратно потеряна, кончилась раз и навсегда.
И вот теперь она могла начать свою жизнь заново, прямо с того памятного эпизода. Женя вновь стоял перед ней и улыбнулся ей так, что сердце немолодой учительницы застучало чечеткой, а голова закружилась сладостно, как не кружилась уже лет двадцать. И она, мгновенно взвесив все эти двадцать лет невзгод, нелюбви и борьбы за существование, царственно отбросила их в сторону. В эту минуту из «серой шейки» очкастой училки-трудяги, горбатившейся ночами над школьными тетрадками, бравшей на себя дополнительные уроки и факультативные занятия, натаскивавшей разболтанных недорослей для сдачи экзаменов в институт, она вдруг превратилась в Золушку на королевском балу. Сняв неказистые очки и убрав их в сумку, она развернула плечи и откинула голову назад. Морщины на лице разгладились. Волосы вспомнили преданья старины глубокой, непокорными локонами вырвавшись из-под шляпы. Их чеканный узор, подобно золотой оправе, подчеркнул необычный разрез глаз в цвет темно-синей невской воды в жаркий и светлый июльский полдень, когда ветер с моря рвет верхушки волн. «Тебе еще жить долго и счастливо», сказала Марии Витальевне та, которую она теперь почитала самой блаженной, явившейся ей в сказочную Рождественскую ночь.
Женя радостно протянул Маше руку, она вложила в нее свою и они вышли из храма, как венчанные супруги. Когда они проходили мимо фешенебельного торгового центра, старухи-цветочницы, конечно, уже там не было и даже место, где она сидела час назад, покрыло белое пушистое снежное покрывало.
Igor Muskovitov ©, декабрь 2006 г.