Пособие для начинающей проститутки

§1. ПРАВИЛО №1:
ВСТРЕЧАТЬ ПО ОДЕЖКЕ

Шурка курит у больничного окна. Сидит на подоконнике и качает ногой, потом поднимается, свешивается вниз и снова закуривает. Больничный двор занесло листьями. Выходит дворничиха с метлой, обводит двор недовольным взглядом и прячется. Листья с кленов продолжают лететь вниз.
Шурка курит не из-за нервов. Просто ждет, пока Берта закончит прием, и они пойдут вместе домой. Уже совсем вечер, но Берта задерживается. Уже сереет за окнами. Уже спать хочется.
Берта – гинеколог. Сегодня дежурит здесь, в городской больнице, а завтра – в клинике, в центре. Но за ней сюда притащились некоторые ее постоянные пациентки, и Берта отмахнулась от подруги – мол, жди, куда тебе торопиться.
Шурка знает Берту очень давно. Трудно даже сказать, откуда. Может, из начальных классов школы, детского сада, яслей или роддома, но Шурке кажется, что она знает Берту всю жизнь. А за это время и жизнь менялась, и Берта менялась. Выучилась, вышла замуж, родила ребенка, потом развелась с мужем. Никите уже пять лет. А Берта справляется сама. И на работе ее ценят как хорошего специалиста. Муж ее, кажется, был бизнесменом, но его дела шли так неважно, что Берта каждый день ходила в старой кофточке с оторванной нижней пуговицей, а расцвела только после развода, в свои – и в Шуркины – двадцать семь.
В последнее время они очень сблизились. Есть в Берте та основательность, которая подкупает. Она всегда способна дать ценный совет по поводу того, как другому распорядиться своей жизнью. А для Шурки у нее разработана целая система рекомендаций, которые Шурка про себя называет «пособием для начинающей проститутки». Разумеется, Берта не из личного опыта вывела свою систему, но наверняка из суммы тех частных случаев, которые совсем не редки в ее врачебной практике.
– Я встречала сотню таких девчонок, – любит повторять она. – В основном абсолютно безмозглых, иногда более или менее образованных, нередко прирожденных профессионалок, ни одна из которых не могла из своей обширной практики высосать ни капли теории. Действительно, теория выходит сухая и абстрактная, на первый взгляд трудно соотносимая с жизнью, и уж точно – это не их ума дело. Но я поняла простейший механизм их успеха. И он подойдет каждой женщине, потому что каждая женщина – проститутка, но не каждая решается, глядя в глаза мужику, назвать свою цену.
– А как же брак? – сомневается Шурка.
– Брак – это натуральные безденежные отношения полов. Этот вариант явно не для тебя.
– Явно.
Натуральные безденежные отношения? Нет, сто процентов – нет. Шурке надо как-то жить, оплачивать съемную квартиру и посылать деньги матери, чтобы та по-прежнему думала, что Шурка работает библиотекарем в институте.
Встречать нужно по одежке. Это первое правило. Оно позволяет отсеивать из общего числа потенциальных партнеров бесприютных бомжей, ментов и военных. Это не те люди, с которыми стоит вести дела в наше время. Представители всех этих категорий в равной степени неадекватны.
Шурка снова окидывает взглядом больничный двор в поисках подходящего объекта приложения усилий. Возвращается дворничиха и все-таки начинает шаркать метлой. То и дело голосят сирены скорой помощи. Проходит пожилой врач с озабоченным видом, и Шурка смотрит из окна на его тусклую лысину. У скамьи под окнами парень говорит по мобилке. Бабка с метлой толкает его в плечо.
– Отойди, милок.
Он отступает, продолжая говорить. Метла шаркает у его ботинок. Дворничиха, не решаясь стукнуть еще раз его по спине, аккуратно обметает его ноги, оставляя под подошвами желтые листья. Парень остается на крохотном островке, готовом сорваться в океан беспощадной осени и растаять. Шурка свешивается из окна и кричит бабке:
– Эй, не обметайте его, а то он не женится!
Весело отчего-то жутко. Кажется, все летит вниз и обрывается, чтобы неожиданно наступило счастье.
И вдруг до Шурки доносятся слова этого парня, которые он проговаривает в телефон абсолютно неживым, деревянным голосом:
– Да, Костик, сейчас подъеду. Она пока в реанимации. Мне сказали подождать. Да... Кому заплатить? Она в реанимации, никто денег не берет. Ты, Костик, ты... прикрой меня пока. Я сейчас подъеду. Как только что-то скажут. Она беременна. Что? Да, заплачу. Всем заплачу – потом. Она в реанимации, понимаешь?
– Фу, накурила! За три квартала несет, – Берта берет Шурку под руку.
Шурка оборачивается. Берта, в отличие от лысого врача, не кажется тусклой или усталой. Это яркий пример женщины, которая всегда спокойна, всегда довольна собой и вполне уравновешена.
– А ко мне девчонки пришли знакомые. Посмотри, мол.
– Ясно.
Ясно, куда посмотреть. Такая у Берты работа – очень денежная и руки всегда в тепле.
– О чем думаешь? Идем?
– У вас тут нет холостых хирургов? – на всякий случай интересуется Шурка.
Берта пожимает плечами.
– Знаешь, в чем твоя ошибка? Ты не просчитываешь на пять ходов вперед. Даже на два хода не просчитываешь. Да, у них водятся деньги. А ты знаешь, какие они халявщики? Они же медсестрами бесплатно пользуются. Зачем им ты?
Шурка опускает голову. Опять Берта права. Никому в своей жизни Шурка не была особо нужна, всегда хваталась за первого встречного в надежде выйти замуж – иметь семью, дом и детей. Отпало как невозможное. Устарело. Отошло. Приоритеты изменились.
– Помни о том, что тебе нужно быть очень внимательной. Оценивай с первого взгляда, не упусти свой шанс. Твой шанс должен быть, как минимум, хорошо упакован, оснащен мобилой и автомобилем. Если ты осмотришься на местности, то поймешь, что в наше время такие шансы нередки, тем более в столице.
Шурка оглядывается, как под гипнозом. Видит, как из лифта выходит тот парень, которого во дворе обмела старуха. Он, продолжая говорить что-то в телефон, подходит к белой двери в конце коридора.
– Смотри, – замечает его Берта. – Этот вполне годится на роль Шанса. Он относительно молод, дорого одет и уже минуты три бубнит в трубу.
Берта за руку увлекает Шурку вслед за Шансом.
– Сейчас он узнает, что с его болезненной мамочкой или коматозным папочкой, и будет целиком в нашем распоряжении.
Шурка смотрит широко раскрытыми глазами.
Из реанимации к ожидающему выходит доктор и произносит глухо, разводя руки привычным жестом сожаления:
– Примите мои соболезнования. Она умерла. Остановка сердца.
– А... а... а ребенок?
– Ребенок тоже умер.
Шурка видит, как спина парня выпрямляется и напрягается до хруста позвонков. Он резко отворачивается от врача и продолжает говорить в мобилку:
– Э, Костик, позови сюда Шнура. Я не приду сегодня. Пусть без меня прокрутятся. Она умерла. Все, трындец... Кому заплатить? Заткнись! Пусть Шнур приедет. Я жду.
Шурка чувствует, как Берта тащит ее назад, но ее взгляд словно прирос к лицу незнакомца. Совершенно белое, безжизненное лицо с резкими черными линими бровей и губ – черно-белое лицо. Впадины глаз – океаны черноты, зияющие дыры мертвого космического пространства.
Она идет за Бертой, не оглядываясь, а та по пути продолжает излагать свои выкладки.
– Нет. Сама видишь, что внешность – это только полдела. Этот шанс не годится. Совсем. Совершенно.
– Почему?
– Милая моя, он же бандит! Бандюган с большой дороги! Здесь полно таких отморозков. Никогда, ни за что на свете, ни за какие деньги не связывайся с бандитами. Они очень опасны. Непредсказуемы и грубы. Убьют и фамилии не спросят.
– Он бандит?
Берта делает жест отчаяния.
Двор опять занесло желтой листвой, Шурка шуршит стертыми кроссовками, а Берта щелкает своими каблучками, накалывая листья на шпильки, как бутерброды.
– Что ты нос повесила? Сейчас такси возьмем – поедем ко мне чай пить. Я и так опоздала, придется Томке лишний час оплачивать, – вспоминает она о няньке, которая сидит с Никитой. – В садике никакой гигиены, одни бациллы.
– А ты в детстве не ходила в садик? – вдруг спрашивает Шурка.
– Нет. Я же с бабушкой жила, в деревне.
Берта принимается ловить такси.
«Значит, не в садике. Где же тогда мы познакомились?» – снова задумывается Шурка, глядя на маленькую и изящную фигуру подруги в кожаном плаще.

§2. ПРАВИЛО №2:
ВЫБИРАТЬ УРОДОВ

Откуда берутся у человека комплексы? Сложно поверить, что из детства. В детстве мать в Шурочке души не чаяла, и отец считал, что Шурочка – совершенство. И в школе Шурочка была круглой отличницей и лучшей в классе. А выросло из Шурочки Бог знает что – что-то высокое, с тяжелыми бедрами и длинными холодными ступнями.
– Если в тебя въелся комплекс неполноценности, его из тебя никакие психологи и аутотреннинги не вышибут, – говорит Берта за чаем. – Тебе придется с ним жить – это твоя точка отсчета. Я объективно считаю, что ты выглядишь неплохо, у тебя выразительные глаза...
– А все остальное – жопа, – подсказывает Шурка.
– И ты, глядя в зеркало, считаешь, что жить с такой внешностью сложно. А в то же время должна с ней жить и не чувствовать себя ущербной. Какой выход?
Берта поправляет светлые кудри и ждет ответа. Шурка смотрит в чашку чая.
– Выход очень простой: выбирай уродов. Не тех уродов, которые держутся на людях с видом Аленов Делонов, а уродов скромных, закомплексованных больше, чем ты. В их глазах всегда будет сиять восхищение, и ни один из них не скажет, что у тебя толстая задница и губы созданы исключительно для игры на губной гармошке.
– А у меня губы для губной гармошки? – вскидывает глаза Шурка.
– Я просто пример привела. Не о тебе, – Берта отставляет чашку и закуривает.
Может, они вместе с Бертой учились в первом классе провинциальной школы, но Шурка не помнит ее, как ни пытается представить свою подругу белокурой девочкой с голубыми глазами. Потом, в центре столицы, спустя сто лет, кто-то дернул за рукав.
– Шурочка!
– Берта!
Само собой всплыло ее имя. И всплыла прежняя дружба, как из полузабытого сна.
– Ты до сих пор одна?
– Конечно...
Все комплексы рождаются от того, что ты не нравишься мужчинам. В седьмом классе школы ты не нравишься мальчишкам, поэтому они выбирают не тебя, а какую-нибудь Наташку Никитченко, которую можно зажимать под партой. Тебя нельзя зажимать, для этого ты слишком хорошо знаешь алгебру.
В институте парни тоже выбирают не тебя, а какую-нибудь Оксану Уханову, которая бегает за всеми историками одновременно и всем раздает горячие бутерброды на переменах. Потому что мама еще в детстве научила свою девочку:
– Ты должна сама брать то, что тебе нравится. С твоим лицом тебе ничего не достанется само собой. Ты должна очень подсуетиться.
И Оксана суетится, а ты сидишь и ждешь, пока к тебе (такой нерешительной) подойдет этот высокий с юрфака (такой же потный от нерешительности, как и ты) только потому, что заметит твои выразительные глаза.
На работе ты тоже никому не нравишься, потому что нравиться там некому, ты задыхаешься в душном женском коллективе и уже сама начинаешь заигрывать с девчонками. А когда подруги знакомят тебя с каким-нибудь неженатым параноиком, который, по их отзывам, представляет собой редкий экземляр «хорошего человека», ты хватаешься за него, как утопающий за тонкую соломинку. А потом, когда тебя уже начинает тошнить от его соломенных ножек, соломенных ручек, соломенного члена, головы, набитой соломой, и соломенных денег в его кармане, ты бежишь от него – пока не поздно. И на это бегство тоже уходит время. И бегство становится привычкой, ты шарахаешься от каждого, кто хоть издали похож на твое соломенное чучело, пока где-то в центре города тебя не поймает за рукав твоя давняя подруга – уверенная и опытная женщина, которая знает, что тебе нужно делать со своей жизнью.
– Шурочка!
– Берта!
«Уроды – это образное название людей с неидеальной внешностью. Один мой знакомый отличался тем, что его нос клонился из-под очков в сторону, что, вместе с блуждающим за стеклами очков взглядом, придавало его лицу оттенок безграничной тупости, в то время как он был вполне культурным и интеллигентным человеком и занимал значительный пост в министерстве здравоохранения. Так вот из-за этого кривого носа и тупого, блуждающего в пространстве взгляда, он никак не мог найти себе нормальную женщину. Его внешность отпугивала. Я уже не говорю о массе полных, сутулых, лысых, низкорослых и непропорциональных мужчин, которые встречаются повсеместно, – продолжает Берта. – Из них лучше всего выбирать немолодых. Рядом с пожилым мужчиной ты всегда будешь его девочкой, его куколкой и золотком. Это просто. Ты не будешь чувствовать себя некрасивой».
– Да, большой выбор...
У Берты хорошая двухкомнатная квартира в чистом и престижном районе. Новая мебель. Самое дорогое средство для мытья посуды. Все шкафы, тумбочки и антресоли заставлены ликерами, шампанским и вином – подарками благодарных пациентов. Конфеты Берта не берет: бережет фигуру.
Шурка уверена, что у Берты большое будущее. Скоро она будет заведовать отделением, потому что она, действительно, умеет лечить. И умеет убеждать. Берта и гинеколог, и психолог, и педагог. Для того, чтобы зарабатывать деньги и более или менее твердо стоять на ногах, ей не нужен мужчина. А филологу-Шурке – нужен. Филология – не та наука, которая кормит в наше время. Хорошо еще, что Берта не жалеет для Шурки советов, которыми сама не пользуется.
Цель – не замужество, Боже упаси! Цель – деньги. Деньги, чтобы жить. Чтобы оплачивать квартиру. И отсылать матери. Чтобы она думала, что филология кормит.
– Ни в коем случае нельзя выбирать красивых мужчин. Это или геи, или пижоны, ли бабники. Они не оценят тебя – даже в половину твоей цены. Они не испытывают недостатка в женщинах, не страдают от отсутствия внимания. Ты меня слышишь? – Берта отмахивается от дыма и смотрит на Шурку.
– Слышу, да... Но им же тоже... может быть одиноко...
– Никогда! Им не бывает одиноко. Они просто делают передышку – от секса до секса.
– Ясно.
Честно говоря, не хочется чаю. Хочется съесть что-то вкусное и калорийное: кусочек колбасы, бутерброд с сыром или мясное жаркое. Хочется просто есть. И просто мужчину. А пить чай с лимонами и слушать эти кисло-лимонные рекомендации – не хочется.
Конечно, Берта права. Во всем и всегда. И Шурка слушает ее и пьет чай с лимонами, которые пищат и скребутся в желудке.
Потом Шурка едет домой – на самую старую окраину города, в съемную квартиру на пятом этаже пятиэтажки. Может, и не эти квартиры называют хрущевками, но ремонта в них не было точно со времен хрущевской оттепели. Вот тогда как потекла крыша, так и остались серо-бурые пятна на потолке и стенах, которые ничем не вывести. Проступают, как живая история. В остальном – полупусто и убого. Старуха, которая здесь жила, убралась помирать к детям. И Шурка, когда спит на ее диване, ощущает себя восьмидесятилетней бабкой: одно желание – завернуться в белую простыню и двигаться в сторону кладбища.
Отопления еще нет, в квартире холодно и жутко внутри от съеденных лимонов. Шурка смывает косметику и ложится на бабкин диван. На таком диване удобно умирать, а не заниматься сексом. И вспоминается еще одно из правил Бертиного пособия: клиент – это тебе не гость, чтобы тащить его домой и поить чаем. Лучше самой тащиться к нему или с ним в какой-нибудь отель – приятно проводить время. И чай пить только за его счет.
Шурка чувствует, что ненавидит чай с лимонами. 

§3. ПРАВИЛО №3:
НЕ ПЕРЕХОДИТЬ ДОРОГУ ПРОФЕССИОНАЛКАМ

«Если ты пошла по пути проституток, это еще не значит, что ты одна из них. Просто у тебя с ними одна цель, но разные способы ее достижения. Ты не должна переходить путанам дорогу. Если ты знакомишься в баре или в клубе, то должна делать это скромно, как женщина, которой немножко одиноко и которая слегка сбилась с пути, а не методически выслеживает свою добычу. Твоя одежда не должна быть броской, макияж не должен быть вызывающим. Твое появление в развлекательных заведениях должно казаться несколько странным – отнюдь не закономерным. Именно в этом и будет твоя фишка».
Клуб «Вилка» – не из самых новых. В нем и скандалов меньше, и молодежь в него почти не ходит. Ходят на «Вилку» в основном ради казино – солидные люди с солидным черноватым капиталом.
Шурка не умеет играть. Умеет только пить мартини и звенеть кубиками льда в бокале. На мартини денег дала Берта. Не насовсем, а с отдачей. Платье – старое, ему года три уже. Но если не знаешь про эти три года – оно как новое. Ну, почти...
Мартини – еще с полстакана. Лед тает, но никто из «шансов» даже не смотрит в сторону Шурки. Играет живой (пока еще живой) оркестр, в соседнем зале – нарастают ритмы рулетки, а здесь, возле Шурки, тянется та же скука, что и за стенами «Вилки».
Наконец, рядом с ней плюхается на стул толстенький мужичок в расстегнутом пиджаке, расстегнутой на волосатой груди рубашке, с лысиной, покрытой испариной. Несколько секунд он смотрит в пространство мимо Шурки, а потом, с трудом сконцентрировавшись на ее лице, тянется к ее бокалу.
– Девочка, дай глотну...
Шурка подталкивает ему полупустой бокал, который он осушает залпом.
– Ох, спасибо. Дай Бог тебе здоровья. Проигрался в пух и прах....
Пытается застегнуть на груди рубашку и не попадает пальцами в прорези пуговиц.
– Ох, проигрался...
Шурка тянется к нему и застегивает рубаху на его волосатой груди. Он не очень стар, лет сорока пяти, плотный и ростом слегка выше ста семидесяти. Что-то безропотное и жалкое в его лице подкупает Шурку окончательно.
– В другой раз выиграете...
– Может. Не повезло сегодня. Вот, что скажу, не повезло. Такой покер. Хорошо все было сначала, пока Шнур не приехал. Кончать нужно было. А я... Вся зарплата ушла. Четыреста евро.
Четыреста евро, по мнению Шурки, вполне приличная зарплата. Она присматривается повнимательнее. Мужичок не похож на интеллектуала, скорее всего, после восьмого класса телят в колхозе пас. К категории «уродов» он тоже не относится: он симпатичный малый, несмотря на свою полноту.
– А где вы работаете? – решается она.
– Машины гоняю из Польши.
Странное занятие. Типа тех же телят. Только из Польши.
Они сидят еще несколько минут молча.
– А ты... ждешь кого-то? – спрашивает он рассеянно, намереваясь подняться из-за столика.
– Нет. Так просто.
Он делает движение в противоположную сторону и, в свою очередь, всматривается в нее. Глаза у него большие, круглые, карие с красноватыми прожилками и черными зрачками. Симпатичные, только немного безумные глаза.
– Меня Жекой зовут, – представляется он.
– Шура.
Пожимают руки над пустым бокалом мартини.
– А ты учительница? – задает он неожиданный вопрос.
– Да, – кивает Шурка. – Начальных классов.
– Хочешь, поедем к тебе? – предлагает, недолго думая.
– Нет.
– А ко мне нельзя. У меня жена дома. И четыре дочки.
Деньги на отель проиграны. И тем более деньги на Шурку.
– Давай я тебя хоть домой провожу, – проявляет он благородство.
– Ну, так, до остановки.
Вот и шанс. Убогий какой-то... Зато по пути Жека рассказывает о своей малоинтересной жизни, о том, как перегоняет иномарки из Польши для столичных авторынков, как ему задерживают зарплату, как он строит большой двухэтажный дом за городом и никак не может подвести туда газ.
– Шурочка, когда я тебя снова увижу? – спрашивает на прощанье.
– Зачем? – искренне удивляется Шурка.
– Кажется, я влюбился в тебя, – признается Жека, мигая широко распахнутыми глазами.
Она смеется. Отступает.
– До свидания.
И вдруг в темноте он хватает ее за руку.
– Девочка, ты не уйдешь от меня. Я тебя люблю!
– Как?
– Вот так. Люблю тебя. И все...
Матка Бозка! Шизофреник! Шурка пятится с перепугу, но ее рука остается в его лапах.
– Шурочка!
– Хорошо, хорошо... Давайте потом встретимся…
– Завтра?
– Хорошо, завтра...
Они назначают свидание в кафе на площади Революции в одиннадцать утра. «Не приду», – решает про себя Шурка.
– Только не обмани меня! Не обмани меня, девочка. Я буду тебя ждать.
– Хорошо, – она, наконец, вырывается и бежит к троллейбусу.
На следующей остановке выходит и идет назад – до своей квартиры.

А поздно вечером звонит Берта и что-то раздражающе жует в трубку.
– Ну, что? Познакомилась... мня-мня... с кем-то?
– Да, – отвечает голодная Шурка.
– Кто он?
– У него автомобильный бизнес. Ему за сорок. Он угостил меня мартини. И завтра мы идем обедать в ресторан.
Мысли так и вертятся вокруг еды.
– Он женат? – интересуется Берта.
– Да. И у него четыре дочки, – признается Шурка.
– Это не должно тебя волновать. Он же не удочерить тебя хочет... мня, – успокаивает та.
– И еще он сказал, что влюбился, – хвастается Шурка напоследок.
– Влюбился – пусть платит. Пока все идет хорошо, – одобряет Берта. – Он... мня-мня... сможет тебе немного помочь...
Шурка кивает в трубку. Верно, попробовать стоит. Она уже и сама верит, что все было именно так, как она рассказала подруге. И Жека не неприятный – она сможет его выдержать. Правда, внезапность чувств пугает. Но и без этого было бы пусто. Пусто, как в желудке.
Шурка заглядывает в холодильник – достает кусок хлеба, завернутый в пластиковый пакет и снова прячет. Раздумывает еще пять минут, а потом выключает холодильник из сети.
Когда она работала, продуктов не было больше. Поэтому и решила искать что-то новое. Вообще другую жизнь...
Ничего, завтра встретятся с Жекой – перекусят. Можно будет заказать кофе с тостом или бутербродом. Или даже пирожное. Или даже два. И фрукты.
Шурке снятся фрукты – апельсины и бананы, потом – персики и огромные синие сливы. И все вокруг становится синим от слив. Они падают сверху и подпрыгивают на земле, как мячики.

§4. ПРАВИЛО №4:
НЕ ГОВОРИТЬ НИКОМУ, КАК ТЫ ЗАРАБАТЫВАЕШЬ ДЕНЬГИ

Небо прилипает к городу и хлюпает дождем в лужи. Идти никуда не хочется. За окнами маячат каркасы голых деревьев.
Дождь льет без остановки. Шурка смотрит за окно и начинает сомневаться, что Жека придет на свидание в такую погоду.
Потом она одевается, закутывается в плащ, берет зонт и выходит. Ветер пытается вырвать зонт из ее рук и закинуть подальше, за крыши домов. Шурка упирается изо всех сил.
Жека ждет около кафе. Узнает ее под зонтом и идет навстречу.
– Шурочка... Девочка моя, – целует в щеку.
Она, уже позабыв его лицо, снова поражается тому, что он немолод, лыс и небрит. Но глаза его прежние – широко и по-детски наивно распахнутые в дождь, как окна дома, оставшегося в непогоду без хозяина.
Шурка косится в сторону кафе, но Жека, сжав ее руку в своих горячих ладонях, начинает говорить что-то совершенно несвязное. И она понимает только, что они не будут сейчас пить кофе и есть горячие бутерброды.
– Я забыл совсем. Из головы вылетело. Но все пацаны там будут. И Шнур будет. Надо быть...
Сознание ловит только слово «Шнур», откуда-то странно знакомое. Шурка напрягается, пытаясь понять смысл путаных объяснений Жеки. 
– Надо поддержать парня. Так по понятиям. Я уже много лет на их авторынки работаю. Постоим там немного...
– Где постоим?
– На кладбище.
Так... В дождь на кладбище... Может, ветер занесет ее в какую-то могилу, да и засыплет нафиг землей. Интересно, будут ли потом поминки с пирожками?
– Кто умер? – спрашивает по пути Шурка.
– Его девушка.
У Жеки прикольная машина – новый «ровер». Это просто вчера «до остановки» он провожал ее пешком – в романтическом порыве.
– Она беременная была. И попала в аварию на дороге. Сбили на перекрестке. Ясно, что не так просто. Сейчас Савва всех пацанов напряг. И Шнура тоже подрядил. Вычислят суку. Только девушку свою он уже не вернет, – говорит хмуро Жека. – Такие дела.
– Ее убили? – наконец, врубается Шурка.
– Так выходит, – кивает тот. – Урод какой-то, я его душу мотал! Последнее это дело – с женщинами считаться.
– А ты тоже... бандит?
– Я – нет. Но я работаю на этих пацанов. А сидел я давно, по молодости, за драку. Мне двадцать лет тогда было. Ты меня не бойся, я сейчас спокойный стал. Не пью потому что. Завязал. Вот. Да и семья у меня.
Она кивает. У него семья, а она едет с ним на похороны незнакомой девушки. И вдруг ее осеняет догадка, которая, не будь она вымороженной и голодной, пришла бы в ее голову значительно раньше. Они едут к тому парню, который говорил по мобилке у дверей реанимации.
– Как его зовут? – переспрашивает Шурка.
– Кого?
– Ну, у кого девушку убили.
– Савельев, Славик Савельев. А зовут все Саввой. Слышала, может, – Жека косится в ее сторону. – Могла и слышать. Савва – сильный человек в городе. Половину автобизнеса держит, рестораны, отели. А ходит под Куликом, знаешь? Олигарх один, да?
– Олигарх?
– Ну, типа того. Большой бизнес. Экспорт-импорт, такое. Куликов Михаил Иванович. Да, и депутат он тоже какой-то. Сейчас уже стал.
Жека не хочет вдаваться в подробности. Но для Шурки и сказанного достаточно. Ясно, что бандитская среда.

На кладбище полным-полно народу под черными зонтами. Все стоят в молчании. А дождь отбивает похоронный марш на зонтиках и на крышке гроба. Гроб закрыт наглухо. Все. Кончилось. Ее черты ушли в прошлое.
Женщин немного. Жека потихоньку протискивается к ним и выражает соболезнования.
– Очень жаль, примите… – бормочет вслед за ним Шурка.
У Шнура вытянутое и напряженное лицо сероватого цвета. Глаза полуприкрыты и губы плотно сжаты.
– А, Жека... Давай, – роняет он невнятно.
Жека жмет ему руку и пристраивается за его спиной.
– Пойти к Савве? – спрашивает робко.
– Нет. Он не в себе немного. Еле на ногах. Никто к нему не подходит.
Шнур говорит четко и мерно, как будто капли дождя ударяют сильнее. Шурка, проследив за его взглядом, находит глазами Савву. Да, это тот самый «шанс» из больницы. Тот, которого во дворе обмела дворничиха. Тот, с черно-белым лицом.
Это особое свойство его печали. Лицо мертвенно-белого цвета с ярко-черными линиями бровей, глаз и губ. Никаких других тонов. Похоронный марш разрывается над кладбищем. И в этот самый момент Савва поворачивается и идет сквозь толпу людей к воротам. Все расступаются перед ним, как перед мертвецом, только что вышедшим из могилы.
Жека сжимает Шуркину руку и говорит на ухо:
– Сейчас поминать поедем в «Абхазию».
Но мысль о еде, и тем более о кавказской кухне, вдруг приводит Шурку в неистовый ужас, она вырывается от Жеки и бежит вдоль кладбищенской стены к выходу.
У ворот останавливается в растерянности: троллейбусной остановки не видно ни с той, ни с другой стороны. И вдруг перед ней распахивается дверца автомобиля.
– Садись, не мокни.
Она садится рядом с водителем, а потом уже, как в кошмарном сне, узнает в нем Савву. Он не смотрит на нее, машина трогается с места и ползет по мокрому шоссе в сторону города.
– Примите мои соболезнования, – бормочет Шурка, глядя на его четкий профиль.
– Спасибо, – отвечает он бесстрастно.
Дворники на стекле разгоняют потоки воды.
– Ты с кем пришла? – спрашивает вдруг он.
– Ни с кем. Одна.
– Куда тебя подкинуть?
Шурка называет адрес, а потом спохватывается и смотрит на Савву совершенно перепуганно. Он молчит, но машина меняет курс и сворачивает в сторону старых районов.
– Я вас видела, тогда, в больнице. Когда вам сообщили, – говорит зачем-то она, обращаясь к мокрому стеклу автомобиля.
– Я знаю. Я тоже тебя видел. Потому и спросил, с кем пришла, – произносит он без оттенка каких-либо эмоций.
Кажется, просто так. Он ничего не имеет в виду. Фигура Шурки не могла показаться ему подозрительной.
– Я в школу учительницей устраиваюсь, – добавляет она для верности.
– А, это хорошо, – он останавливает машину перед ее домом и распахивает дверцу. – Давай.

§5. ПРАВИЛО №5:
НЕ УЧАСТВОВАТЬ В РЕШЕНИИ ДЕМОГРАФИЧЕСКОЙ ПРОБЛЕМЫ

Все высыхает до ледяной корки – высыхает из памяти кладбище, мрачное соцветие черных зонтов, а заодно и Жека. Шурка ловит себя на том, что вспоминает об этом человеке с грустью. Но навязчивая идея – выпить кофе с горячим бутербродом – не высыхает. Она собирает по карманам своей одежды завалявшуюся мелочь и идет в кафе «Визит» на площади Революции.
Тротуары, вымощенные плиткой и покрытые ледяной коркой, скользят. Воздух прозрачен и холоден. Зима подкрадывается к городу неторопливо, но верно.
И вдруг у «Визита» Шурка замечает подозрительно знакомую фигуру. Невысокий, полноватый мужчина, подняв воротник кожанки, вертит головой во все стороны. 
– Жека!
– Шурочка! – он бросается ей навстречу. – А я жду тебя с самого утра. Вдруг, думаю, ты придешь. Смотрю – ты. И не могу поверить.
Шурка чувствует, что тоже рада, словно встретила давнего-давнего знакомого. Они вместе входят в кафе и заказывают кофе с бутербродами, еще пирожные и фруктовый салат. Шурка ест и улыбается, и есть отчего-то стыдно, словно она при посторонних занимается чем-то неприличным.
– Поедешь со мной? – предлагает Жека невнятно.
– Куда?
– Ну... так. Квартира одна есть. Одного друга. Я тебя хочу очень...
Шурка кивает. В принципе, она еще раньше кивнула, когда ему рубашку в казино застегивала.
По дороге, и даже оказавшись в квартире его друга, оба говорят о простых вещах. По сути жизнь каждого – очень проста. Но Шурка вдруг понимает, что ведет себя в корне неверно – невольно выворачивается наизнанку перед незнакомым, полуграмотным водилой, достает из глубины памяти и гадкую работу, и мерзкого импотента Бобика, и напряженность в отношениях с матерью, и раздолбанную квартиру, за которую нужно платить, словно до этого ей и поговорить было не с кем.
Жека прижимает ее к себе и обещает от чистого сердца:
– Ничего, вот я дострою дом, проведу газ. Может, продам его. И заживем тогда хорошо. И квартиру тебе куплю – не пропадем. Я очень тебя люблю...
Ей уже не хочется спорить даже с самой собой. Хочется верить, что вот так, с первого взгляда, он может ее любить, и тем более – может решить все ее проблемы. Значит, это не просто клиент. Это ее любовник. Ее мужчина. А он продолжает уговаривать ее на то, на что она давно уже согласилась.
– Девочка моя, ничего не бойся. Я сам все умею, тебе хорошо со мной будет. Я чистый – никогда с проститутками не был. У меня жена ведь, дети. Я вижу, что ты хорошая девочка. Эх, раньше мы не встретились...
«До чего раньше? – думает про себя Шурка. – До его жены или до моего Бобика? Если до его жены, так мне уже лет пятьдесят было бы. Может, у него и не встал бы на меня...»
Раздевается Жека быстро и без тени стеснения. Это при его-то весе и дневном свете. Шурка дрожит от холода, но, упав рядом с ним в постель, встречает его обжигающие руки и постепенно успокаивается. Он очень нежен, он никуда не торопится. И Шурке ничуть не неприятно. Наоборот – она вдруг понимает, что несмотря на свою полноту, он очень красив, крепок и подтянут. И у него очень красивое лицо – с тонкими, некрупными чертами.
– Жека, а сколько тебе лет? – вдруг спрашивает она.
– Сорок шесть, – говорит он честно. – Я старый для тебя.
– Нет, нет! Ты совсем не старый!
Пожалуй, ее Бобик был старше. Его соломенная голова была набита старческими комплексами, а член из гнилой соломы вообще угрожал отвалиться. Жека по сравнению с ним очень молод, очень спокоен и очень опытен. Шурка чувствует, как его уверенность передается и ей. Пожалуй, секс – самое приятное занятие на земле. И тут вдруг она спохватывается и бормочет Жеке на ухо:
– Мне... это... мне нельзя. Я таблеток никаких не пью из-за сердца.
Бобик бы, конечно, ее не понял, но Жека отлично понимает, что она имеет в виду. Слава Жеке! Слава его сильным рукам, всем остальным частям тела и разумному здравомыслию в критические моменты!
Шурка обнимает его живот и чувствует, что ей так спокойно, как было только в далеком детстве, рядом с матерью, отцом или бабушкой. Пожалуй, Жека больше всего похож на ее бабушку. Шурка снова целует его в тонкие губы. 
– Знаешь, что я хочу тебя спросить, – начинает он закуривая.
– Что?
– Ты подаришь мне сына?
– Что?!
– Сына.
И Жека начинает рассказывать ей о том, что у него нет сына. Есть четыре дочери, и жена больше не способна рожать. И что когда он встретил Шурку, он сразу понял, что это та женщина, которая подарит ему наследника. Что без сына его жизнь не имеет смысла. Что он напрасно строит огромный дом, что все дочери скоро выйдут замуж и уйдут жить к мужьям. Наследник – это его навязчивая идея, его мечта. Это все в его жизни.
Это его паранойя. То сумасшествие, которое скользит в его взгляде. Какое там к черту разумное здравомыслие!
Шурка вскакивает и начинает торопливо одеваться.
– Нет? – спрашивает Жека.
– Нет!
– Никогда?
– Без отца?
– Я свою жену не оставлю, – отвечает он на это. – Я ее люблю. И она меня очень любит.
Шурка садится на кровать и смотрит на него. Даже проститутка не должна выслушивать подобный бред. Это ранит. Это отнимает полжизни. Жека не видит никаких противоречий, в его башке все согласуется идеально.
Она снова поднимается и идет к двери. Уже в прихожей он останавливает ее и засовывает в сумочку двадцать евро.
– Я знаю, что этого мало, но у меня сейчас тяжелые времена. Этот дом...
Шурка снова обижается, пытается вышвырнуть деньги из сумки, а Жека запихивает их обратно. И, наконец, обнимает ее за плечи.
– Прекрати, дурочка. Я же тебя люблю.
И она выходит. Дикая злость бьется в самом горле и стучит в висках.

Но вечером, когда звонит Берта, Шурка не может выдавить в трубку ни капли горькой и злой правды.
– Да, все было чудесно.
– Он заплатил? – уточняет Берта.
– Конечно.
– Сколько?
– Сто евро. И мы пообедали в ресторане. И еще он сказал, что очень меня любит, построит для меня дом и хочет, чтобы я родила ему сына, потому что у него четыре девочки и нет наследника.
– А ты здесь причем? – удивляется Берта. – Ты что в школе биологию не проходила? За пол ребенка отвечают мужские хромосомы. Если у него родились четыре дочери, вряд ли он когда-либо будет иметь сына. Это невозможно – чисто физиологически. И ты не будь дурой – меньше его слушай и ни в коем случае не трахайся с ним без презервативов. А то он удружит тебе чего доброго. Ты не должна быть заложницей его паранойи. Да и вообще, мало он что ли путан перетрахал, может, и болен чем...
– Нет, Берта, что ты?! – заступается за Жеку Шурка. – Он не такой, он хороший.
– Не сомневаюсь. Но ты слушай меня: беременность – лишние психологические срывы. Пусть демографичекая проблема нашей родины решается без тебя.

§6. ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ: САВВА

Иногда человеку кажется, что почва уходит из-под ног. Тогда он понимает, что земля круглая, мир маленький, и все люди между собой знакомы. И эти знакомые лезут, как грибы после дождя, кидаются под ноги со своими соболезнованиями или долго-долго трясут его руку в безвоздушном, разреженном пространстве, заполнившем город после ее похорон.
Только Кулик обошелся с Саввой строго.
– Ты, брат, в своих проблемах смотри не увязни. А то всех нас потянешь за собой на дно.
– Не потяну.
Сколько раз Савва «вытягивал» с этого самого дна, Кулик уже не помнит. Один Савва все помнит – от всех своих войн до всех стычек ради Кулика. Без него Кулик не сидел бы так прочно на своем болоте и не нахваливал бы его на разные голоса. А вот Савва без Кулика, может, подался бы в Москву, где водятся хорошие деньги. С другой стороны, тут, в родном болоте, тише – и залетных меньше, и жизнь кажется более прочной.
 И спал Савва крепко, словно проваливался. А теперь нет для него ни дня, ни ночи. Вот и родное болото – тихий омут. После похорон Ани навалилась соболезнующая тишина, изредка раздираемая криками ее матери. Савва бросил ей пачку денег. Так, на помин души. На свечки.
Ничего, попустит. Савва знает, что попустит со временем, но сейчас – убил бы всякого, кто причастен хоть косвенно. Рыщут пацаны по городу, прочесывают все автомастерские – канул в воду тот «опелек», который толкнул ее на перекрестке. Может, в самом деле – с моста да и в реку. Не найдешь концов.
Савва рычит сквозь зубы. Не пьет, только курит без продыху, не бреется, и лицо отдает зеленым. 
– Сорок дней бриться не будешь? – ухмыляется Шнур.
Шнур близко к сердцу не берет, но и сам с ребятами побегал. Ничего. Глухо. И странно, что глухо.
– Не пойму, – говорит Савва сквозь зубы. – Словно город вымер. Повыздохли все, что ли? Молчат.
– Молчат суки, – соглашается Шнур. – Значит, не знают, Савва. Заезжий, может, какой. Случайно...
– Про случайности мне не говори. Я в случайности не верю.
Но результат один – глухо. Пусто. Холодно. Занесло ее могилу первым снегом.
– Оставь это. Пусть уляжется. Может, потом как-то. Месть – это блюдо, которое...
– Заткнись! – обрывает Шнура Савва. – Сходи в казино лучше, проветри карманы.
А сам падает головой на руль. Бредово. Савва не гангстер по натуре, скорее – безропотный служака, профессиональный военный радио-электронщик. Он и сейчас может телик починить – на раз-два-три. И воевал он не от переизбытка адреналина в крови, а от недостатка денег в кармане. Гонялся по миру за длинным рублем. Поймал его за хвост, было...
Вернулся в тридцать лет – строить мирную, послевоенную жизнь в столице нашей родины. А строить-то негде – город разворован, прошит коррупцией и беззаконием. Все живут, ничего, мирятся. И Савва телеателье открыл – принялся телики чинить, чтобы не терять навыков.
А потом как повестка пришла. Явился в ателье один человечек с допотопным ящиком в руках.
– Агрегат не посмотришь?
Савва зарылся с головой в старый, пыльный телевизор. И вдруг слышит в глубине, в самом сердце – пульс. А мужик стоит и улыбается.
Савва смахнул нафиг всю паутину, оборвал провод – и тиканье затихло. Мужик забрал назад свою коробку.
– Мы знали, что ты не разучился. Бросай этот хлам, Савва. Помоги немного честным мафиози.
Оказалось, один из подручных Кулика, ныне уже покойный, царство ему небесное. Он и свел его со Шнуром, одним из силовиков большого босса. Так Савва и попал в структуру – напрямую, минуя обходные пути. Шнур первым руку протянул.
– Давай, брат. Слышал о тебе.
И Кулик тоже кивнул.
– Здесь и жизнь, и твоя зарплата зависят от тебя самого. Хочешь себе премию – возьми ее. Тут все просто.
Это Савва понял хорошо. Организовал Кулику нормальную бригаду, поставил все по-военному. И врагов определял четко – все конкурирующие группировки подлежали ликвидации. Со Шнуром отлично сработались, без конфликтов. Даже когда Кулик назвал Савву своей правой рукой, Шнур только по плечу похлопал.
– А до сердца добраться слабо?
Может, Савва и добрался бы, будь у Кулика сердце. Ограничились ровными деловыми отношениями – все вошло в колею.
И тут – как гром среди ясного неба – эта подстава с деньгами. Кто-то подсунул Кулику информацию о заграничных счетах Саввы, большая часть которых липовые. Савва поговорил с Куликом прямо – тот согласился:
– Вижу, что кто-то роет под тебя капитально. Но проблема – твоя. Реши ее, я тебе не запрещаю.
Было бы, что решать. Какие-то бумажные аферы. Только поднял голову, чтобы оглядеться – и тут смерть Ани. А с Аней они уже и дом за городом присмотрели и сына решили Константином назвать.
Так и накрыло безвоздушное пространство. Может, до этого и жил Савва безбедно, и пули его облетали, и деньги оседали в карманах. Но пришло время черной полосы, черной дыры, которая засасывает.
Чувствует Савва, что погружается в жидкую чавкающую топь. Одному Кулику хорошо над болотом, а остальным – в нем барахтаться. Шнур сидит рядом, преданно в глаза смотрит, а толку, что от него, что от Костика – ноль. Так, моральная поддержка.
Ладно, ничего, попустит. Справится Савва. Девчонку только жалко – бегала к нему тайком от матери. Бегала, бегала... Впредь – никаких женщин дольше, чем на ночь. Одно только плохо – не нравятся ему одноразовые отношения, не любит он путан, нет в них души. Жутко это, все равно, что с пустым кувшином разговаривать. Шнуру, вот, нравятся – он уже и борделем небольшим обзавелся. Бизнес-то хороший, всегда прибыльный, в любое время года.
Савва уже не так колесит по городу, больше зависает в своем клубе «Мадлен», иногда – отсиживается на квартире. Думает. Думает о том, что много врагов, но так, чтобы конкретно указать на кого-то пальцем – нет такого, ни на кого не укажет. Все одинаково дружественны, одинаково враждебны, одинаково безразличны.
По телевизору – Кулика показывают, который опять баллотируется по какому-то округу. Вот и выходит, что работает Савва почти на правительство и на парламент, потому что все власти сплетены в единый клубок. Где уж тут разобраться в собственной жизни, если она тоже часть общей системы, маленький винтик в набирающем скорость колесе преступности. Преступные понятия – это и есть закон. Конституция и талмуд. Все едино в этой стране.
Савва выключает телик и валится на постель. На потолке над его кроватью светится надпись, выполненная по специальному заказу большими буквами: «Нужно жить дальше». 

§7. ПРАВИЛО №6:
НЕ СТЕСНЯТЬСЯ БРАТЬ ДЕНЬГИ

– У вас есть презервативы?
– Да.
– Две пачки.
– Вам какие?
– Две пачки.
– Я понимаю, что две пачки. Две пачки каких? С запахом, без запаха? Розовых? С шипами?
– Любых, – бормочет смущенная Шурка.
Хватает резинки и убегает, едва успев бросить деньги в окошечко киоска. Это в двадцать семь лет-то – так стесняться. 
А Жека потом удивляется:
– Зачем? Я верю, что ты чистая. И я чистый.
– Я... это... забеременеть боюсь, – выдавливает Шурка.
– Не бойся. Я же сказал – потом.
Потом? Когда это «потом» наступает для сумасшедших? Завтра? Через месяц? Через год?
Они вместе уже две недели. И за эти две недели Шурка, кроме той двадцатки, от которой так отказывалась, увидела только десятку, которую Жека неловко сунул ей в руку.
Зато она поняла, что привязывается к нему. И в то же время ненавидит и убить готова за то, что он не замечает, как она голодна и плохо одета.

– Берта, что мне делать? – спрашивает она за чаем, посыпая кусок лимона сахаром. – Он больше не хочет платить.
– Сама виновата, – ехидничает Берта. – Ты перестаралась. Тепепь он в тебе видит не ****ь, а будущую мать своего сына. За что он должен платить?
– Лучше было бы, если бы я была просто ****ью?
– Для тебя – да. Он не привык к таким, как ты. Он не понимает тонких намеков. Ты должна прийти и сказать прямо: Жека, мне нужно сто евро. Если нет – нет. У тебя всегда будет следующий, – учит Берта. – Просто разворачиваешься и уходишь. Это очень простая система. Знаешь анекдот про двух проституток? Встречаются две проститутки спустя несколько лет и одна говорит другой: «Как ты здорово сохранилась! Есть какие-то секреты?» – «Всего два: деньги вперед и не суетись под клиентом».
Шурка кивает. Обдумывает, как она скажет об этом Жеке. Они видятся каждый день, и она уже очень к нему привыкла. Без него – холодно холодным днем. А деньги... не самое главное в жизни. Раз уж отношения между ними сложились неденежные...
– Жека, я хочу купить платье, – начинает Шурка робко. – Мне нужно...
– Что, моя радость?
– Мне нужно... пятьдесят евро.
– Знаю, моя хорошая. Я завтра еду в рейс, вернусь с зарплатой, – обещает он.
В этот момент Шурка должна «развернуться и уйти».
– Ты едешь?
Обрушивается холод и стискивает сердце. Жека прижимает ее к себе и целует в плечо.
– Еду, моя девочка. Нужно ехать. Будешь меня ждать?
– Буду, Жека. Я буду очень тебя ждать.
И она очень ждет. Зачем? Для неденежных отношений можно найти молодого нищего студента. Но Шурка ждет, как преданная жена, и не смотрит на других мужчин. Ее Жека – лучше всех на свете. Так выходит.

– Ну, что? Он дал тебе денег? – интересуется Берта.
– Дал, – улыбается Шурка.
Берта пожимает плечами.
– Ну, если так, крути его и дальше. Потребуй мобильник по крайней мере. Вообще он соглашается на твои условия?
– Да.
– Презервативами пользуется?
– Конечно.
– Тогда все ок. Будешь еще лимончик?
– Буду...
В них ведь витамин С, в этих лимонах. Этот витамин скрипит на зубах и всю ночь ноет в желудке. Шурка переворачивается с боку на бок – не может уснуть. И ей кажется, что не спится оттого, что Жека далеко, где-то вглядывается в черную трассу, рискуя сорваться с ночного шоссе.
В назначенный день они снова встречаются на явочной квартире.
– Шурочка!
– Слава Богу!
Жека протягивает ей коробочку – жалкую, дешевую тушь для ресниц. И радость от того, что он вернулся живым и невредимым, мгновенно меркнет, как обычно уступая место едкой досаде, разъедающей душу. Она никогда не будет выглядеть так хорошо, как та умная проститутка.
– Я люблю тебя, моя куколка! Ты думала обо мне?
– Думала, – кивает Шурка мрачно.
– Скучала? – допытывается Жека.
– Скучала.
В постели она успокаивается. Ну, тушь, так тушь. Зато Жека ее любит. А кто еще будет ее любить, кроме этого толстого лысого шофера? Она уже давно не ждет принцев. Вообще ничего не ждет. Тем более, счастья.
Зато сексом Жека занимается упоенно. И она уже начинает сомневаться в том, что он никогда не водился с путанами. Его движения отшлифованы не домашней, пододеяльной практикой, а вдохновением долгих поисков.
– Жека, а...
– Что?
– Ничего...
Зачем ей знать это? Ничего она уже не хочет знать. Прижимается к его теплому животу и засыпает.

Будит стук в дверь. Жека вскакивает и натягивает брюки. Шурка садится на постели.
– Кто это? Твоя жена?
– Что ты?! Наверное, Шнур. Это его квартира.
В комнату, действительно, входит Шнур, которого Шурка смутно помнит с похорон.
– О, привет, ребята. Кайфолом, да? Мне тут шмотки забрать нужно.
Он выдвигает один из ящиков шкафа и достает несколько скомканных свитеров.
– Ничего развлекаетесь? – спрашивает у Шурки.
– Ничего, – кивает она.
– Тебя как звать, девочка?
– Шура.
– Ты очень красивая, Шура. Жеке повезло на старости лет, – смеется Шнур, запихивая свитера в спортивную сумку.
Потом садится на стул напротив дивана и продолжает рассматривать ее лицо, сложенные на одеяле руки, не обращая ни малейшего внимания на вытянувшегося у окна Жеку.
– Принеси гостю водички, – наконец, обращается к нему.
Жека идет на кухню, а Шнур садится на диван рядом с Шуркой. Ее душа уходит в холодные пятки.
– Девочка, ты зря время на него тратишь, – говорит тихо Шнур. – У него ничего нет. Он батрачит на Савву за корку хлеба.
– Мне от него ничего не нужно, – отвечает она как можно увереннее, пряча руки под одеяло.
– Хочешь сказать мне, что у вас любовь? – смеется Шнур и поднимается. – Ладно, поговорим еще.
Входит Жека со стаканом воды и подает Шнуру. Тот берет из его рук стакан.
– Спасибо, брат. Береги девочку.
Пьет и уходит.
– Он страшный, – ежится Шурка вслед хлопнувшей двери.
– Нет, что ты?! – протестует Жека. – Это мой большой друг. Это Шнур.

§8. ПРАВИЛО №7:
НЕ ПУТАТЬ РАБОТУ С УДОВОЛЬСТВИЕМ

С недавних пор Шурка опасается приходить к Берте на работу. То и дело вспоминается та сцена у дверей реанимации и мертвенно-бледное лицо Саввы с резкими линиями бровей. Врезалось в сознание. Шурка и сейчас узнала бы его лицо из миллиона мужских лиц. Было в нем что-то – отвлеченное от жизни на земле...
Берта никогда не бубнит без умолку. Она роняет свои советы с видом миссионера, просвещающего отсталые племена Африки. В лице Шурки представлено самое недоразвитое племя. Она молчит и только кивает.
С недавних пор ей стало больно слушать Берту. Она понимает, что надо слушать, но это «надо» достигается с болью. Больно оттого, что Берта права и дает дельные советы, а воплотить их в жизнь Шурка не в состоянии исключительно в силу собственной недоразвитости. А теперь, следуя подсказкам умной подруги, подвергает себя риску и забеременеть, и заразиться, и просто быть брошенной каким-то водилой. Так вышло.
Так всегда выходит. Ты пытаешься выстроить свою жизнь по прописанному рецепту, а жизнь так строит и так ровняет тебя, что ничего не остается, как приложить свой рецепт к самому больному месту и на этом успокоиться.
Шурка уже почти спокойна. Она умеет довольствоваться малым. А этот малый – вполне порядочный человек и преисполнен самых горячих чувств по отношению к ней. Уезжал и опять вернулся. К ней вернулся – не к кому-то еще. Большего и не нужно.
Не хочется быть одной. Когда долго живешь один, приходит тупая самодостаточность, и одиночество перестает болеть. Но когда встречаешься с кем-то, страшно потерять этот ритм и вернуться к уже забытому одиночеству. 
– Это плохой симптом, – делает вывод Берта.
– Какой?
– То, что ты путаешь работу с удовольствием. Так скоро ты и сама будешь ему доплачивать – за приятно проведенное время, – ухмыляется Берта.
Шурка посмеивается. Ей приятно рассказать Берте о том, что ей хорошо с Жекой – несмотря на то, что это не по правилам. Ей даже кажется, что Берта немного завидует и поэтому таким едким тоном выносит свои резюме.
Ей, правда, хорошо с Жекой. Его любви и его стараний с лихвой хватает на двоих. Всего остального – не хватает. Но странное дело, как только Шурка перестала ждать от Жеки подарков и денег, злость на него совершенно прошла. Осталась чистая, ничем не омраченная симпатия к этому круглому, жаркому и простому в мыслях человеку.
А Берта ведь угадала: Шурка доплачивает. На пособие по безработице покупает Жеке пирожные. Он отказывается. Говорит, что не ест сладкого, а потом они вместе пьют чай на квартире у Шнура, и Шурка кормит его пирожным с ложечки, а Жека жует и мурлычет от удовольствия.
Шурке приятно доставлять ему удовольствие, потому что ей кажется, что этот человек много сделал для нее и чем-то пожертвовал, хотя он ничего не сделал и ничего не принес в жертву. Иногда он повторяет Шурке, как любит свою жену и детей, и она уже чувствует, что и сама любит его жену и детей. Особенно младшенькую, которая так похожа на папу.
Как-то Шурка все-таки попыталась объяснить Жеке, что у него не может быть сына.
– За что ты меня проклинаешь?! – обиделся он.
– Это не я, это биология...
– Ладно, пусть будет девочка, – сдается он и целует ее снова.
Такая слепая нежность вообще вышибает. Не часто встречала она нежность. Жизнь вообще не нежная штука.
И еще один парадокс подметила Шурка: Жека, который даже газет не читает, потому что ничего в них не понимает, очень хорошо разбирается не просто в сексе, а в критических днях, опасных и безопасных для зачатия периодах и прочей ерунде. Он как-то высчитывает – раньше, чем Шурка, и всегда наперед знает, что ей можно, чего нельзя и тому подобное.
И, конечно, как мужчина вполне искушенный, он – горячий поклонник минета. А Шурка – ни в какую, тошнит ее, фу! Он сдался:
– Не хочешь – не надо.
Как тут не поверить, что он ее любит? Похоже, что любит. Правда, и жену тоже. И дочерей. Огромное у него сердце. Все в него помещается: и семья, и работа, и недостроенный дом, и непроведенный газ, и Шурка.
Шурка усиленно ищет работу, ходит на все собеседования, но ее русский язык и литература – неактуальное резюме после распада Союза. А секретаршей Шурку не берут из-за серьезной внешности: не носит она коротких юбок и не красит волосы в огненно-рыжий цвет. И вид у нее немного затравленный, словно она еле ноги унесла от погони, а на собеседование заскочила так, на пять минут – отдышаться.
Это все из-за нервов. Иногда как нахлынет черная волна истерики и затопит все слезами. Шурка раскачивается на продавленном бабкином диване взад-вперед и рыдает. И себя жаль, и Жеку (хотя его жалеть особо не за что, разве что за проблемы с подключением газа к новому особняку). А так больно отчего-то сделается – хоть топись. В море слез.
Потом это море высыхает. Шурка смеется – по поводу и без повода. Ровного настроения у нее не бывает – она или рыдает, или задыхается от хохота. А если вдруг смех обрывается, и она сидит пять минут молча, значит, сейчас зарыдает – до потери пульса.
Со стороны кажется, что никакой причины нет. Но причина есть. Для Шурки причина есть – это ее дрянная, нищая, гадкая, несостоявшаяся жизнь. Шурка знает, что будь она сейчас парикмахером или массажисткой – не мучилась бы так от безысходности, имела бы работу, семью, дом и детей. А после того, как она забила себе голову мировой литературой и историей философии, она уже не сможет быть массажисткой. Для этого уже поздно. Одно исключает другое. В жизни нужна другая подготовка: не университетское образование, а бытовая мудрость. Этого в Шуркиной голове никогда не будет. Она ведь иначе рассуждает – с точки зрения экзистенциализма и постмодернизма. Поэтому и не хочет учиться на парикмахера – нет сил это стерпеть.
Может, отсюда и неровный характер, приступы тоски и депрессий. Она завидует Берте – ее уравновешенности, мудрости и уверенности в себе. Кажется, Берта родилась такой, и уже в роддоме учила других младенцев, как им правильно кричать и сосать материнскую грудь. А Шурка с детства была тише воды, ниже травы, никому не то, что совета не решилась дать, а глаз ни на кого не подняла, чтобы ненароком не задеть человека.
Просто люди разные. И судьбы у всех разные. У одних ровные, а у других кривые. И как Шурка ни пытается выпрямить свою, ничего не выходит. Не распрямляются линии на ладони.
Мама добрые письма пишет. Очень хорошие. Но Шурку они злят почему-то. Кажется, что и мать не знает ее совершенно и не понимает. Пожалуй, она была бы шокирована, узнав, что Шурка больше не работает в своей библиотеке, а ушла – так, вникуда, лишь бы бросить вызов бездушной эксплуатации труда маленького человека, а заодно – и всему своему убогому и жалкому прошлому, а заодно – и самой себе.
Думала, начнется что-то новое. Уже почти полгода прошло, а новое никак не начинается. Ничего нового, кроме Жеки. И Шурка думает, что жить с любым мужчиной лучше, чем вернуться к матери, хотя – объективно – ничего хорошего нет в приступах секса, хохота, слез и депрессий из-за женатого, немолодого и некрасивого мужчины.

§9. ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ: ШНУР

Со времени смерти Ани Шнур совсем замаялся. Каждый день прочесывал с ребятами город в поисках того, что Савве представили как объективно существующую реальность. Искали белый «опелек», искали повсюду и не нашли. Шнур надеялся, что Савва поставит точку. А он все тянет – гоняет пацанов взад и вперед, толчет воду в ступе.
Шнура, по правде, все эти движения мало интересуют. Если бы он по жизни распылялся на такие непонятки, не дошел бы до Куликовской структуры, а махал бы полосатой палкой на перекрестке, это в лучшем случае.
Таких людей, как Савва, Шнур не понимает. Казалось бы, ради бабла, как все, пыхтит Савва, рискуя собственной шкурой во славу Кулика. А иногда как отмочит какой-нибудь номер, и думаешь – чего ради? Ни выгоды в этом нет, ни даже малейшего интереса. Может, мода такая – компьютеры для школ покупать, для больниц – лекарства, но Шнур – не фанат такой моды. А Савва – мать Тереза, не иначе. Лучше бы в казино пошел или на девочек потратился. Понятней было бы.
Назвал бы Шнур его чистюлей, а тоже не может: лучше других знает, что руки Саввы в крови по локоть. И от этого зыбко и мутно Шнуру в его присутствии. Пугает то, что не все в нем легко объясняется.
Так и со смертью его невесты вышло. Ну, ясно, случилось – не исправить. А Савва уперся – землю копытом роет: ищите! А что искать то? Было бы, что искать...
И еще думает Шнур, что странно: Савва позже него к Кулику прибился, и дров наломал достаточно, а врагов-то у него и немного, если разобраться. Шнур, к примеру, без охраны по городу не носится, и хаты по три за месяц меняет, а Савва может себе позволить месяц на одном месте в потолок плевать, потому что опасности не чует. А ведь в одной грязи возятся, и Савва ничуть не чище.
Раздражает это Шнура. И Кулик – сослепу – в Савве что-то свое видит: на здоровье ему жалуется и про коллекцию картин рассказывает, а Шнуру только команды передает: фас! к ноге! голос! И у Саввы при этом такой вид, словно ему расположение босса – что мертвому припарки, уставится в пол, и лишь изредка Кулику кивает.
Только вчера Шнур немного отвлекся, даже бросил поиски белого «опелька». Подкинул один браток интересную тему. И надо думать – денежную. С другой стороны – очень деликатная тема, не загубить бы хорошее дело на корню.
Думает Шнур, думает. Действовать надо скоро и уверенно, но так, чтобы было доходчиво, черным по белому, безо всяких там недоразумений. А с иностранцами всегда осложнения бывают: им законности хочется, Конституции, порядка и справедливого налогообложения. А когда Шнур им говорит, что он – и закон, и порядок, и Конституция, и налогообложение в одном лице, у них резко пропадает желание вести свой бизнес в этом многообещающем регионе.
А этот грек по имени Вангелис Макриянис приехал сюда надолго. Шнур, конечно, его имени не слышал, и вообще из мира моды об одной только Клавке Шифер и имеет представление, но в газетах написали – признанный законодатель мировой моды на женское нижнее белье. Короче, трусы выдумывает и лифчики. Работа – не бей лежачего.
А поскольку своим нижним бельем он решил наводнить всю Европу, то и занялся поиском дешевой рабочей силы. Нашел, разумеется, у нас, где же еще? Уже открыл три огромных фабрики, которые шьют бельишко не хуже, чем в Греции и в Италии.
Все, завертелось. Прибыль пошла. И зона пока – ничья. Если Шнур это быстро прокрутит – золотое дно будет в его кармане. Но если он протупит, перегнет или спугнет этого Макрияниса, модельеришка может и в правительство метнуться, тогда точно до Кулика дойдет, и он Шнуру так гайки прикрутит, что мало не покажется, а грека, пожалуй, себе в друзья запишет как важного комерса. С другой стороны, пока этот нижнебельевой бизнес Кулика не интересует: трусы ни в какое сравнение не идут с углем и сталью. Поэтому главное – не протормозить.
Думает Шнур, думает. Собирает всю информацию о Макриянисе. Тип не скандальный. Женат, но с женой не живет. Она – дизайнер, работает в Италии, при его доме моды. Сорок восемь лет. Рост сто восемьдесят. Лысоват. В связях с моделями не замечен, брезглив. Темперамент в целом холерический, резкий. Скуп, чувствителен, обидчив, злопамятен. Матерщинник.
Никак не может решиться Шнур на активные действия. Странный вырисовывается у грека характер. Шнур нутром чует, что тот может уйти в свою раковину, как шизонутая улитка, и матюкаться оттуда на никому не понятном языке. Спрячется от Шнура. Не примет его защиту. Конечно, можно его выкурить из раковины погромами и наездами, да ведь – иностранец, человек другой системы. С ним не пройдет этот номер.
Шнур так себя чувствует, словно теряет каждый день по тысяче евро и не может ничего исправить.
Шнуру уже тридцать шесть. Выглядит он моложе, подтянут и мышцы держит в форме – тягает в качалке железки. Но его тридцать шесть висят над ним суровым напоминанием – пора иметь что-то свое, а не пасти до смерти чужое стадо. И Шнур думает, что – окрути он это белье «Ивони» – вышел бы из структуры Кулика. Делить им особо нечего: у Шнура только бордель на окраине, два кабака и ночной клуб «Шиншилла». Эту мелочевку Кулик ему простит, он дядька не мелочный.
Была, конечно, у него другая задумка – Куликово поле себе в карман положить, но вернуться к ней страшновато. Не заладилось. Вон с Саввой как закрутилось – пусть немного рассосется. Понимает Шнур, что нельзя в таких делах быть импульсивным, но иначе не выходит. Он всю жизнь так: то в карты продуется, то на скачках, то за ночь с какой-то заезжей шалавой выложит, то за одно дело схватится, то за другое.
Некоторые, вот, умеют довольствоваться тем, что имеют, еще и выигрывают свои бонусные бесплатные удовольствия. И бабы им дают просто так. Тот же Жека себе какую куколку нашел – девочка-персик.
Тоскливо становится Шнуру, и он – среди бела дня – стучится в ту квартиру, ключи от которой отдал Жеке.
– Эй, молодожены, мать вашу, открывайте!
За дверью тихо. Но через минуту Жека открывает, продолжая застегивать штаны.
– Успел? – смеется Шнур, без стеснения проходя в комнату.
Шурка сидит одетая на подоконнике и курит. Видно, только пришли, ничего особо Шнур не попортил.
– Ну, как ты, девочка? – Шнур подходит к ней и берет из ее пачки сигарету.
– Ничего, – отвечает Шурка. – Работу ищу.
– А что ты умеешь делать? – прищуривается Шнур, ожидая смешного ответа.
– Ничего, – повторяет Шурка. – Я филолог.
– Кто?
– Ну, как тебе объяснить? Русский могу преподавать и греческий.
– Какой?
– Греческий. Ну, в Греции на котором говорят... Язык такой.
Шнур застывает с сигаретой в руке, и дым в воздухе тоже застывает. А Шурка вдруг замечает, что раньше говорила ему «вы», а теперь вдруг стала резко «тыкать». Она отворачивается к окну и замолкает.
– Серьезно что ли? Можешь по-гречески базарить? – переспрашивает Шнур.
– Ну, так, – теряется Шурка.
– А переводчиком сможешь поработать?
– Смогу, наверное.
Шнур поворачивается к Жеке, молча вникающему в суть разговора.
– Я тут твоей девочке работу нашел. Перетереть надо.
Берет Шурку за руку и уводит за собой.

 §10. ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ: БЕРТА

Хорошо, когда все идет хорошо. Когда ты хорошо выглядишь и имеешь хорошую работу. А то, какой ценой дается это «хорошо», лучше не выставлять напоказ, как затхлое дно украшенной бриллиантами шкатулки.
Берта чувствует себя теперь, как рыба в воде – на своем месте, которое сама отвоевала под солнцем. После спешного замужества, родов и развода, института и долгих поисков работы – она впервые может вздохнуть свободно.
Замуж вышла Берта за вполне состоятельного человека исключительно по причине беременности. Думала таким способом его образумить и направить капиталы в нужное русло. А, нет – не сложилось. Ушел в бутылку – из-под водки. Оказалось, и пьет, и проигрывает, и с девками продолжает таскаться. Только и того, что стала Берта из Бронштейн – Прохановой, человеком уже более свойским.
Вот и холодный рассчет – переоценила свои силы. Искать работу с ребенком на руках – занятие не из легких. Тем более, если работы для тебя никакой нет, никому ты особо не нужен, никто тебя не знает и надежными связями ты похвастаться не можешь.
Гинекологическое отделение центральной клиники плотно оккупировали пенсионеры, мест для молодых специалистов нет. И не предвидится. Нельзя сказать, чтобы авантюризм был у Берты в крови, но более или менее четкий план она разработала. Написала несколько жалоб на имя главного врача о том, что пациенты недовольны работой старого и подслеповатого доктора – так, для разогрева. А потом пошла в «Привал» – ночной клуб, известный разнообразием развлечений, выбрала самую расторопную с виду девчонку. Звали ее Ксюшей. С этой Ксюшей они и сейчас большие подруги. А тогда шалава просто пальцем у виска покрутила.
– Ты что, шизонулась? Зачем мне это надо?
Берта объяснила подробно, к кому записаться на прием, кому закатить истерику в кабинете – с таким ором, чтобы до главного дошло, к кому еще и девчонок потом направить и кому потом пожаловаться на халатное, грубое и неуважительное отношение врача.
– А что я буду иметь с этого? – резонно поинтересовалась Ксюша.
Берта нежно улыбнулась.
– Ты и все твои подруги будут пожизненно иметь очень хорошего бесплатного гинеколога, который будет вас лечить и спасать от всех возможных неприятностей. Ты сможешь всегда на меня положиться. Я знаю, как вы рискуете. Но это ваша работа. А я хочу получить свою.
Ксюша поняла. Скоро в гинекологическом отделении разразился несусветный скандал – летели на пол и гремели инструменты, карточки, жалюзи с окон.
– Ах ты старая слепая ведьма! – орала Ксюша на престарелую докторшу. – Ты что, уже вообще из ума выжила?! Я тебе одно говорю, а ты мне свое гундосишь! Выслушать ты меня можешь? Говорю тебе: болит! А тебе лишь бы не работать, старая кляча! Только бы сидеть и в потолок плевать! И не «тыкай» мне! Меня люди уважают, а ты мне здесь «тыкаешь». Я сама тебя так «тыкну», что мало не покажется!
На помощь докторше прибежали медсестры, а Ксюшу неожиданно поддержали пациенты, ожидающие за дверью, среди которых были и знакомые девчонки, и просто недовольные жизнью и удрученные своими несчастьями женщины.
Скандал был грандиозный. Ксюша осталась очень довольна удачно сыгранной ролью. Спустя некоторое время Берта снова пошла к главному – узнать, не появились ли вакансии. Он снова посмотрел в ее диплом, почитал рекомендации, пригладил седую бородку и поинтересовался, не согласится ли она с ним поужинать. Берта согласилась.
Поужинали почти впопыхах. Берта поняла, что лучше не затягивать с шампанскиим и уединиться, пока время действия виагры не истекло. Успел доктор немного, зато Берта успела выразить свое горячее желание работать на благо национальной системы здравоохранения в целом и клиники родного города в частности.
Через неделю пировали с Ксюшей и ее подружками. Берта проставилась и заверила клятвенно, что в случае чего – они могут на нее рассчитывать.
Правда, на работе она и сейчас выкладывается на все сто и, пожалуй, скоро уже будет заведовать гинекологическим отделением, но свой шанс она взяла сама – собственными руками.
Таких, как Шурка, Берта терпеть не может – вечно маются по жизни, вечно всем недовольны и ничего не делают для того, чтобы что-то изменить. Шурку она знает еще из начальной школы – с тех времен, когда они жили в провинциальном городке, пропахшем заводской гарью. Берта очень удивилась, увидев Шурку в столице – впрочем, такой же потерянной, какой та была и раньше.
Берта не понимает ее, не понимает, как Шурка чувствует и как она рассуждает. Берте кажется, что Шурка вообще не думает, а ждет, что кто-то вложит в ее пустую голову готовую инструкцию по использованию ее собственной жизни.
Еще и темнит что-то. С этим автобизнесменом непонятные отношения. Да и бизнесмен ли он? Где уж Шурке снять бизнесмена. Скорее всего, таксист или водитель автобуса. Одним словом, нашла какого-то женатого лоха и держится за него – зачем? За это время уже сотню таких можно было бы найти и с каждого взять – по сотне. Она к нему, видите ли, хорошо относится – с душой. А кому это нужно? Это даже ему не нужно. У него для души семья есть: корова его старая и четыре телки. А Шурка свое сердце за него рвет – провожает и встречает, как жена моряка. Это притом, что у нее в доме вообще есть нечего, а в холодильние – только кусок заплесневелого батона. Учишь ее, учишь уму-разуму, а она все равно по-своему делает, словно самой себе на зло.
Нет, Берта не может не презирать таких, как Шурка. А любит ее – как юродивых любят – из жалости и стыда за них. Так бездомную собаку хочется иногда по голове погладить – за то, что глаза у нее добрые и точно знаешь, что не укусит.
И что-то есть еще, чего Берта и самой себе не может объяснить. Словно прорезается иногда – на самом дне ее души – необоснованная, бессознательная зависть к Шурке. Знает Берта, что завидовать нечему, а что-то мучит ее, заставляет приглашать Шурку к себе в гости и давать ей советы. И самой непонятно, зачем она это делает: затем, чтобы контролировать ее жизнь или затем, чтобы погубить ее окончательно. Кажется, освободи она Шурку от своей опеки, та – чем черт ни шутит – чего-то и добьется в жизни, а может, и взлетит выше Берты. Везет же иногда дуракам.
Пока Шурка уверена, что профессия проститутки – предел ее мечтаний и возможностей. Берта, может, и понимает, что подталкивает подругу к краю пропасти, но делает это не для того, чтобы быть выше, а чтобы доказать всем и самой себе, что Шурка на большее и не способна. В жизни должна быть справедливость. Берта понимает ее именно таким образом.
Чем Шурка лучше? Да ничем! Красивее, правда, и выше, и стройнее, но это дело вкуса, это на любителя. А любителей пока и не находится.
А вот взгляд у нее жуткий – просветленный какой-то, словно ее когда-то чуть-чуть задело шаровой молнией и она с тех пор отойти не может.
Нет, тяжело Берте смотреть ей в глаза. И не видеть ее тоже тяжело. Если Шурка долго не показывается, Берта сама едет к ней домой – узнает, как и что. А ничего, все по-прежнему: потрескавшийся потолок и пустой холодильник. Берта успокаивается и работает дальше, растит сына и радуется жизни. Выходит, для ее полноценного существования необходимо, чтобы Шурке было плохо. Это придает Берте бодрости и уверенности в себе. Все краски мира становятся ярче.
Такова женская дружба.

§11. ПРАВИЛО №8:
НЕ ДОВЕРЯТЬ НИКОМУ, ДАЖЕ ЛУЧШЕЙ ПОДРУГЕ
(ЕСЛИ ЭТА ПОДРУГА – НЕ БЕРТА)

Шнур высаживает своего шофера и сам садится за руль.
– Погуляй пешком, Дятел. Я сам девушке подшоферю.
Шурка садится рядом, и он тянет носом в ее сторону.
– У-у, как ты пахнешь...
– Это я сосиску ела.
– Ты меня не обижай. Я «Кензо» от сосиски отличить могу. Знаешь, сколько я баб перенюхал?
– Пере...что?
Шнур останавливается возле какого-то ресторана.
– Есть хочешь?
– Нет, спасибо. Давай тут поговорим.
Страшно появиться на людях с таким кавалером: очень уж бандитские у него повадки. Правда, и кабак не для шахматистов-любителей. Вон пьяный на лестнице еле на ногах держится. Шнур места знает.
– Короче, дело такое, – начинает он, подыскивая наиболее отвлеченные и нематерные формулировки. – Есть у меня один друг, грек, Вангелис Макриянис. Он комерс, бизнесмен то есть, и открыл у нас швейные фабрики. Мы с ним вместе будем... делать бизнес. Но этот чурка, иностранец то есть, толком понять в нашей системе ничего не может. Нужен ему надежный переводчик, чтобы без непоняток было. Знаю, что ищет он себе хорошего толмача. И у тебя есть все шансы попасть на это место...
– Правда?!
Шурка слушает и не может поверить. Как-то странно выходит, Шнур и по-русски толком говорить не умеет, а с греком общается и дела ведет. И вообще мало Шнур похож на бизнесмена. Но слово «шанс» уже маячит лучиком света в туннеле – нельзя упускать ни одного шанса. Это самое золотое правило из всех золотых. 
– Давай так. Завтра я тебе звякну и съездим к нему, когда он там время выберет, – решает Шнур.
– У меня телефона нет, – качает головой Шурка.
– Как нет телефона?
Для Шнура это дико – не иметь мобилки.
– У Берты есть, – находится Шурка и диктует Шнуру номер подруги. – Она живет неподалеку.
– Ну, давай, – прощается тот, собираясь идти в кабак.
Но Шурка сидит неподвижно, соображает.
– Что еще? – оборачивается к ней Шнур.
– А, это... ты со мной пойдешь?
– Куда?
– Ну, к этому греку. А то страшно чего-то, – признается Шурка.
– Конечно, пойду, – Шнур смеется. – Не боись. Поговорим просто. Может, и возьмет тебя, если будешь улыбаться.
– Буду улыбаться. Спасибо. А тебя как зовут? – вдруг спрашивает она.
– Коля меня зовут. А Шнур – это так, специализация. Ладно, – он смотрит в ее перепуганные глаза. – Ты еще не профессионалка, я понял. Так, начинающая. Не хочешь? – кивает на свою ширинку. – Лучше, чем с Жекой, будет.
Шурка выскакивает из его «бэхи» и бежит подальше от кабака. Как можно вести дела с таким человеком? И как их ведет с ним солидный иностранный бизнесмен?

Берта слушает Шурку спокойно.
– Так... так, – повторяет тихо. – Так... так.
Словно часы тикают.
– Я не знаю даже, – заканчивает Шурка. – Странный он человек.
Шурка помнит, как Берта была настроена против бандитов и ждет взрыва возмущения. Вот-вот тиканье часов взорвется боем. Но Берта говорит спокойно:
– Тебе с ним не в койку, моя дорогая. Он сведет тебя с нужными людьми. Может быть, получишь работу.
– Но он приставал ко мне. То есть намекал, – напоминает Шурка.
– Это он машинально, по привычке, – оправдывает Шнура Берта. – Если он друг твоего любовника, он не станет переходить ему дорогу. У него таких, как ты, пачками.
Шурка даже обижается немного. Так уж и пачками. А впрочем, Берте виднее, она лучше разбирается в людях.

Весь следующий день Шурка проводит в клинике – у кабинета Берты в ожидании телефонного звонка. Наконец, Берта сообщает:
– В восемь вечера он ждет тебя около клуба «Шиншилла». Ничего, приятный голос.
– Приятный? А почему так поздно? В восемь?
– Проходите, – обращается Берта к очередному пациенту.
Шурка уходит в задумчивости. Дома наносит макияж, натягивает джинсы и свитер с высоким горлом, сверху – серую короткую куртку. Хочется быть безликой – не женщиной, не мужчиной, а абстракцией – компьютерным переводчиком.
Выходит из метро и неверной походкой бредет к клубу – навстречу толпе молодежи, которая курит у входа. Останавливается и ждет. Шнура не видно.
Минуты через три крепкая рука опускается на плечо.
– Привет, солнце.
– Привет.
Шнур одет вполне прилично – в костюм с белой рубахой и черный кожаный пиджак нараспашку. Волосы приглажены назад и фиксированы гелем. Но что-то резкое в его лице не дает даже малоопытной Шурке назвать его бизнесменом.
Она садится в его машину и тревожно всматривается в темноту за окном.
– Почему так поздно?
– Так договорились. Он нас ждет на своей фабрике, – объясняет Шнур спокойно.
Машина несется прочь от центра.
– Как ты договорился?
– Попросил одну девчонку ему на английском сказать. Он очень заинтересовался.
И Шурка снова думает, как же они до этого вели дела.
– Посмотри пока, – Шнур подталкивает ей каталог «Ивони» с фотографиями девиц в нижнем белье. – Я тебе не сказал, что Макриянис трусы и лифчики шьет. Еще и моделей ищет. Не хочешь в модели?
Шурке становится совсем плохо. То ли в авто укачивает, то ли от вопросов Шнура, но тошнота подкатывает к горлу.
– Не хочу...
Шнур останавливает на перекрестке и, глядя на красный свет светофора, говорит:
– Я хочу тебя предупредить, Шура. То, что ты услышишь, не должно никуда выйти. Ты никого не должна в это посвящать. Ты не должна доверять никому, не должна обсуждать это ни с кем: ни со своей мамой, ни с Жекой, ни с этой Бертой. Это ясно?
– Ясно.
– Хорошо. Видишь, я цивилизованно предупреждаю. Твоя задача – заинтересовать его. Смотри – я держу за тебя кулаки, – Шнур стискивает руки на руле. – Не подведи меня, девочка Шура.
– А зачем тебе это надо? Держать за меня кулаки? – спрашивает она прямо.
– Я скажу тебе честно: мне нужен свой человек рядом с этим греком. Тот, кто растолкует его дурной башке, что я от него хочу...
– А что ты от него хочешь?
Он не отвечает, и Шурка чувствует, как какая-то темная история наваливается на нее, как ночь на машину Шнура. Впереди уже сереют стены фабрики, авто останавливается, и Шнур произносит последнее напутствие:
– Смотри, не сорви мне дело. Соглашайся на все, девочка Шура.

§12. ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ: ВАНГЕЛИС МАКРИЯНИС

В этой стране привлекло Макрияниса лишь то, что заработная плата швеи составляет не пятьсот евро, как в Греции, и не триста, как в Болгарии, а всего семьдесят. Семьдесят – чудесное число.
Слышал он о странах бывшего Союза только ужасные истории – о коррупции, о беззаконности, о мафии, о безнравственности женщин и повсеместном бытовом воровстве. Но потребности дела заставили его рискнуть.
Вангелис – не афинянин. Он сам из Кавалы, из северной Греции. И по духу он не горожанин. Он родился в селе, провел там детство, и только для учебы в лицее переехал в город к родственникам. Он не избалован роскошью, как это кажется на первый взгляд.
Что он нашел здесь из того, что пугало его на расстоянии? Пока сложно сказать. Он еще не встретил серьезных препятствий для своего дела, а все бюрократические проволочки, холодный климат и скованность ночной жизни оказались легко переносимы. Даже для души столица, в принципе, предлагает достаточно развлечений – на любой вкус. 
Макриянис достаточно уютно обосновался в столице. Снял роскошную квартиру в самом центре, ознакомился с меню местных ресторанов, посмотрел на молодежь в ночных клубах. Особого восторга от хваленой красоты славянских женщин он не испытал.
Это и насторожило. Теперь – глядя из окна своей квартиры почти с высоты птичьего полета вниз на город – он чувствует прозрачную пустоту вокруг и внутри себя. Может, хотелось не столько достичь чего-то большего в бизнесе, сколько изменить все. Изменить в корне свою жизнь.
Пора что-то менять. Вангелису сорок восемь лет. Его жена – гречанка по матери и француженка по отцу – давно живет в Милане и встречается с другим мужчиной. Его дочь – вылитая он и не похожая на светлокожую жену совершенно – живет и учится в Салониках. Это все – его молодость, его прошедшая молодость, после которой не началось ничего.
С женой разъехались тихо – без выяснения отношений и скандалов. Просто с определенного момента она стала жить своей жизнью, он – своей, но формально – в браке, вместе.
После нее были другие женщины – модели, стриптизерши и проститутки, были чужие женщины и женщины друзей, и подруги уже знакомых женщин. Тогда он подумал, что в мире очень много женщин, которые не против быть с ним, но этот мир доступных женщин ему не нужен. Все длилось недолго, словно в каком-то рывке. А потом нахлынула сплошная усталость, скука и неудовлетворенность собой. Показалось, что если он выйдет на европейский рынок нижнего белья и завоюет его, цель жизни будет достигнута.
И он уже почти у цели. Фабрики работают отлично, люди стараются, помощники не подводят. Он сменил образ жизни и окружение, чаще стал бывать в Париже и Лондоне, но фактически – не изменилоь ничего.
Вангелис сидит в своем графио (от греч. «кабинет») на фабрике и смотрит в бумаги. Рабочий день здесь протекает совершенно иначе – с утра до вечера. А он привык работать до двух, потом прерываться на обед и сиесту. В шесть вечера он снова бодр и готов работать. В это время фабрики закрывают, и он остается один в своем кабинете. Думает о завтрашнем дне и о том, как вообще проходит его жизнь.
Может быть, это кризис. Пора, в принципе. Он знает, что выглядит намного старше своих лет и не молодеет. Тело его еще относительно в норме, но беспокоит поясница. Глаза еще не утратили молодого блеска, но блеск лысины под укладкой из редких волос – намного ярче. Он не кажется привлекательным, несмотря не флер роскоши, который его окружает, и знает это.
Пожалуй, он никогда не был привлекательным мужчиной, но покорял женщин своим именем, чувством юмора и обаянием, а еще – деньгами, которые звенели в его карманах. Он не тратил много, но власть денег действовала гипнотически. Она действует и сейчас, но Вангелис не пользуется ее плодами. Устал. Разонравилось.
Ему не нравится и здесь – на новом месте. Здесь еще скучнее проходит жизнь. Здесь не принято выходить «приятно проводить время» с друзьями до полуночи, а те, кто так делает, – в основном, подозрительные люди с подозрительным капиталом, не самая лучшая и не самая безопасная компания.
Его заместитель вернулся в Грецию – не выдержал. Не вынес монотонного рабочего ритма жизни. А Вангелису – все равно, ему даже спокойнее здесь, потому что он перестал надеяться на перемены. Он понял, что его не ждет ничего другого, кроме холодной северной зимы, которую – на зло самому себе – он намерен провести здесь от начала до конца. Он не поедет ни в Кавалу, ни в Салоники к дочери, ни в Афины. Он будет смотреть здесь на снег, которого все уже ждут с нетерпением.
Поговорить здесь не с кем. Вангелис знает от жены немного французский, по-английски понимает плохо, и без Василиса, который сбежал домой, ему стало труднее объясняться. Мария, его секретарь, переводит его распоряжения на английский. Так, со скрипом, идет работа.

Этот человек позвонил не сам, а передал через переводчика, что имеет к господину Макриянису важное дело. Вангелис понял только, что это какой-то бизнесмен, который собирается ему что-то предложить. Замахал руками. И тогда Мария добавила:
– Он хочет представить вам переводчика. Это девушка, которая хорошо знает греческий.
И он кивнул и назначил время. Произошло это как-то случайно, необдуманно.
А теперь он думает... зачем надел новый костюм и зачем так нервно курит – до пелены в своем кабинете? Только затем, чтобы поговорить с какой-то девушкой на родном языке?
Он видел здесь уже достаточно женщин. И многие из них хотели быть с ним – на час, или на все время его пребывания в этой стране, или на всю жизнь. Это были в основном очень красивые, яркие женщины с белой кожей, светлыми глазами, высокие, не очень широкие в бедрах, с ровными, длинными ногами – совсем не похожие на смуглых, низкорослых, толстозадых, волосатых гречанок. Вангелис знал многих иностранок, поэтому гречанками пренебрегал – для этого у него всегда был достаточный выбор.
Окажись Вангелис в Украине чуть раньше – он растерялся бы от яркой женской красоты. Но теперь он видел четко, что красота здесь продажнее, чем в каком-либо другом месте на земле, что все женщины, которые его домогаются, мелочны, корыстны, не очень умны и считают его падким на молодежь бабником. Все хотят построить за его счет карьеру, свою жизнь и свое благополучие. Они хотят это просто взять – взять из его кармана. А он слишком опытен, умен, практичен и слишком уважает себя, чтобы позволить кому-то это сделать.
Обещанное свидание взволновало его по той лишь простой причине, что эта женщина – какой бы она ни была – была самостоятельной личностью, переводчиком и работала на какую-то компанию. Это должна была быть женщина совсем иного порядка – выпускница какого-то университета, или что-то в этом роде. К тому же родной язык играет в общении не самую последнюю роль – по крайней мере, появится человек, с которым он сможет поговорить о той другой реальности, с которой столкнулся в чужой стране. 
Он гасит окурок в пепельнице и отмахивается от дыма. Непонятно, чего ждет. Сейчас появится кто-то – какой-то представитель местного бизнеса, с каким-то деловым предложением. Стоит, конечно, все проверить. Но Вангелиса больше всего беспокоит другое – криминогенная ситуация в этой стране, потому что на каждом шагу он слышит о мафии, которая держит все под контролем.
Вангелис дует на воду – страхуется на каждом шагу. Поэтому и решается поговорить с местным бизнесменом прямо – о том, как они здесь борются с этой проблемой, как можно избежать зависимости от преступной организации и как лучше уберечься от малейших контактов с представителями мафиозных структур.
И все это вместе – и свидание с женщиной, и предполагаемый разговор с деловым человеком по имени Николай Чернов – вертится в голове Вангелиса. Он закуривает снова и чувствует, как дым обволакивает легкие.
Внизу раздается звонок. И он идет к двери.

§13. ПРАВИЛО №9:
УЛЫБАТЬСЯ ПОТЕНЦИАЛЬНЫМ КЛИЕНТАМ

Шнур нажимает на кнопку звонка – через минуту дверь распахивается, и Шурка видит перед собой высокого лысоватого мужчину в черном с блеском костюме и белоснежной рубашке с расстегнутым воротником. Она невольно пытается угадать его возраст и останавливается на шестидесяти пяти. Потом на шестидесяти.   
– ;;;;;;;;; ;;;. ;;;;; ;;;;;;. (Добрый вечер. Добро пожаловать), – говорит приветливо господин.
Шнур подает руку.
– Николай Чернов. Я вам звонил. Это наша Шура.
И Шурка улыбается:
– ;; ;;;; ;;;;;. ;;;;; ;;;;;;;;;;. (Меня зовут Сура. Я переводчик).
– ;;;;;; (Сура?) – переспрашивает Вангелис.
– ;;;;;;;;;; «Шура» (На самом деле «Шура»), – улыбается Шурка. – ;;;; ;;;;;;;;;;. (Так произносится).
– Шура, – Вангелис старательно выговаривает «ш». – ;;;;; ;;;;;;. (Это просто).
Он проводит гостей в свой кабинет, и они садятся в кресла перед его столом.
– ;;; ;;;;;;;;; ;; ;;;;;;;;; (Где ты выучила греческий?) – спрашивает Вангелис Шурку.
– ;;;, ;;;; ;;;;;;;;;;, ;;; ;;;;;; ;;;;;;;;;;;;. ;;;; ;;;; ;;; ;;;;;;; ;;;;;; ;;;;;;;;;;, ;;;; ;; ;;;;;;;;; ;;; ;;; ;;;;;;; ;; ;;;;; ;;; ;;;;;;;;; ;;;;;;; ;;;; ;;;;;;;;. (Здесь, в столице, в Национальном университете. Сейчас, правда, уже нет такой специальности, потому что ее выпускники не могут найти подходящей работы в Украине).
Вангелис кивает. Шурка говорит просто и понятно. Немного резковато, не так, как греки, но удивляет его не это. А то, что девочка совсем молода, лет двадцати двух, и почему-то очень напугана. Не то, что на него не смотрит, а даже на этого господина Никоса глаз не поднимает.
Шурка еще что-то выдавливает о себе и о том, что Никос – ее друг и солидный предприниматель. Шнур вежливо улыбается и подсказывает сквозь зубы:
– Скажи, что хочешь помочь ему в бизнесе.
– ;;;;; ;;;;;;;, ;;;; ;; ;;; ;;;;; ;;; ;;;;;;; ;;; ;; ;;;;; ;; ;;; ;;;;;;, ;;;;; ;;;;; ;;;;… (Господин Вангелис, сейчас и я ищу работу и хотела вас спросить, может быть, у вас есть что-то...)
Она обрывает фразу. Вангелис смотрит странно. Он всматривается в нее, пытаясь найти причину ее жуткой скованности.
Шурке ничего не остается, как вымученно улыбнуться.
Шнур вдруг – жестом натренированного каратиста – выкидывает руку вперед.
– Экскюз ми, – и, продолжая вежливо скалиться в сторону грека, обращается к Шурке. – Ты что, сука, делаешь? Отмораживаешься что ли? Давай, не видишь – он пялится? Давай, работай! Не затыкайся вот так, моя девочка. Этот грек – наше все. И если ты это «все» сейчас просрешь – костей не соберешь! Как тебе еще объяснить? Хочешь вечно у водил сосать или зашибать приличные бабки?
Шурка смотрит на Шнура широко распахнутыми глазами и молчит пораженно. Вангелис, ничего не понимая, переводит взгляд с одного на другого.
– Скажи, что не про него ****еж, – подсказывает ей Шнур.
– ;;; ;;;;;;;;;;, ;; ;;;;;; ;;; ;;; (Извините нас, мы не о вас говорим...), – Шурка растягивает губы в подобие улыбки.
– ;; ;;;;; ;;; ’;;;;; (Что он хочет от тебя?) – вдруг спрашивает ее Вангелис.
– ;;; ;;;;. ;; ;;; ;; ;;;;;;;;;, ;;; ;;; ;;;;;;; ;;;; ;;;;. ;;;;;;;;;; ;;; ;;;;; ;;;;; ;;;. ;;; ;;;;;; ;;; ;;;;;;; ;;; ;;; ;;;;;;;;; ;’ ;;; ;;;;;;;, (Не знаю. Сказать вам честно, мы не очень хорошо знакомы. Он мне не друг. Я искала работу и встретила его в одном офисе), – отвечает Шурка.
– ;;;;;;;, ;; ;;; ;;;; ;;; ;; ;;;;; ;;;;;;; ;;;. ;; ’;;; ;;;; ;;;; ;;;;;;;;;;;; ;; ;;; ;;;;;; ;;;;; ;;;;; ;;;. (Хорошо, скажи ему, что получишь здесь работу. Я буду очень счастлив иметь рядом такого помощника), – кивает Вангелис.
– ;;;;;;; (Серьезно?), – не может поверить Шурка.
– ;; ;; ;;;; ;;;; ;;;;;… ;;;;;… (Скажи это господину... этому…), – напоминает он.
Шурка оборачивается к Шнуру.
– Он сказал, что берет меня. Я буду здесь работать.
– Ну, вот. Все хорошо, – резюмирует Шнур. – Вот и ладушки. Намекни, что раньше ты подрабатывала в моей компании, но теперь мы тебя отпускаем – ему в помощь.
Шурка ловит взгляд Вангелиса и переводит:
– ;;;;; ;;;;; ;; ;;; ;; ;;; ;;;; ;;; ;;;;;;; ;;;; ;;;;;;; ;;; ;;; ;;;;… (Он хочет, чтобы я сказала вам, что раньше я работала в его компании, и теперь...)
– ;; ;;;;;;;; (Он тебя дарит?) – понимает Вангелис. – ;; ;;; ;;;; «;;;;;;;;;» (Скажи ему «спасибо»).
– Он тебе очень благодарен, – переводит Шурка.
Шнур удовлетворенно кивает и поднимается.
– Ок. На сегодня базар окончен.
– ;;;;;;;; (Базар?) – переспрашивает Вангелис.
– ;;;; ;;; ; ;;;;;;;;; ;;; ;;;;;;;;. (Говорит, что наша встреча закончилась).
– ;; ;;;;; ;;;;;; ;;;;; (Он не хочет ничего больше?) – недоумевает Вангелис.
– ;;;;; ;;; (Пока ничего), – успокаивает Шурка.
Вангелис кивает. Пишет на листке бумаги телефон и протягивает Шурке.
– ;; ;; ;;;;;; ;;;;; – ;; ;; ;;;;; (Позвони мне завтра – поговорим).
Она благодарит, прощается и идет за Шнуром к двери.

В машине Шнур раздумывает несколько минут с довольной улыбкой и произносит, наконец:
– Ты ему не звони. Не надо. Пусть он сам мне звонит и тебя ищет. Поняла?
– Да.
Она не спорит, хотя логики в этом не видит. Это ведь она искала работу, а не Вангелис искал ее. Похоже, он умный человек. Он догадался, что Шнур на нее давит. И сегодня просто помог ей выйти из тяжелого положения. А завтра она сама ему позвонит, поблагодарит и попрощается. Ему не нужен переводчик, это она поняла.
Шнур гонит в сторону города и что-то бормочет себе под нос. Шурка косится на него, и ей так хочется никогда его не знать, не встречать и не видеть, что становится жутко. Сможет ли он ее найти, если она исчезнет?
– О чем думаешь? – скалится он.
– Да, так. Ночь холодная.
– Вдвоем теплее. Давай?
– Нет, спасибо. Не хочу.
– Жеку хочешь?
Она молчит. Не может позволить себе грубость. Боится.
– Жеку хочешь? – снова спрашивает Шнур и кладет правую руку между ее ног. – А?
– Да, Жеку хочу.
Шурка сидит неподвижно. Шнур возвращает руку на руль.
– Не понимаю, чего ты целку корчишь, – говорит, не глядя на нее. – Я тебе такую классную работу подкинул.
– Я еще не работаю, – парирует Шурка.
– Ну, так и я еще штаны не снимаю, – отвечает он спокойно.
– Я скажу Жеке, что ты ко мне пристаешь.
– Скажи, конечно, – разрешает он. – Жека – пешка, батрак. Если бы я хотел тебя трахнуть, у него разрешения не спрашивал бы. Но я возиться с тобой не хочу. Ты мне для другого нужна. Нам с тобой теперь дружить надо. Очень дружить. Очень.
Шурка кивает. Сердце бьется где-то в желудке, спрятавшись от кошмарной действительности.
– Как только этот Вангелис мне позвонит, я тебя найду – и будешь работать. Делай все, что он захочет. Слышишь? Не вздумай ему отказывать, – продолжает Шнур. – Не вздумай! Захочет секса – не фыркай, как сейчас, а пошире раздвигай ноги. Не будь дурой – ты с него всегда свое получишь. Он ведь миллионер. И я вижу, что он запал на тебя. Запал.
– Не может быть, – отворачивается Шурка.
– Запал, я заметил, – повторяет Шнур. – Глазки заблестели. Ну, он, может, и импотент уже. Морда какая-то пожеванная. Вряд ли у него встает...
Шнур, наконец, замолкает и смотрит на дорогу. Машин становится больше, город сияет огнями и рекламами. 
– Я, это, тебя тут высажу, а сам в «Шиншиллу» вернусь, – решает Шнур. – Или со мной поедешь?
– Нет, спасибо, – еще раз благодарит Шурка.
– Не будь дурой! – прощается Шнур. – Скоро увидимся. Давай!
– Не маленький – сам давай! – бросает Шурка вслед его машине.
Остается одна и отряхивается. Кажется, что-то прилипло к одежде, к волосам, к коже. Въелось в нее и разъедает тело. Она бредет домой и чувствует себя так, словно заразилась чем-то неизлечимым. Никогда не пройдет.

§14. ПРАВИЛО №10:
НИКОГДА НЕ ЖАЛОВАТЬСЯ

Жека ко всему отнесся без особого интереса. Спросил только, получила ли Шурка работу. Она ответила, что, может, и будет работать. Потом.
Жека такие мелочи в голову не берет. Он в доме кафель класть собрался и думает, какой купить подешевле и попрочнее.
– А Шнур этот странный, – говорит Шурка.
– Кто? Шнур? Почему? – спрашивает Жека рассеянно.
– Резкий очень. Бандит.
– Что ты?! Шнур – хороший человек. Мой друг.
И Шурка понимает, что ни в коем случае нельзя жаловаться, потому что Жека никогда не будет на ее стороне. В случае чего – он первым от нее откажется. Первым ее кинет. И от этого ей становится страшно рядом с ним в постели, словно она вдруг осталась в ней одна, и она отодвигается от его горячего живота.
Жека тянется к ней и пытается поцеловать. Шурка отворачивает лицо.
– Что? Не хочешь? – он приподнимается на локте. – Не хочешь меня больше?
– Хочу...
– Что тогда?
– Я его боюсь.
– Кого? Грека этого? Шнур сказал, ему шестьдесят семь лет. И у него не встает, – успокаивает Жека. – И он очень богатый человек, Шура. Он очень богатый.
Жека говорит с грустью. Этот грек не раздумывал бы на его месте, откуда привезти дешевый кафель, а взял бы самый лучший.
Шурка немного успокаивается. Если Макриянису шестьдесят семь лет, то он совсем старик. Может, ему, действительно, нужен человек, который был бы рядом. Но глаза у него... глаза чертовски молодые и очень веселые. Такие, словно в следующую секунду он готов расхохотаться. И в людях он разбирается очень хорошо – сразу просек, что Шнур с бизнесом не имеет ничего общего.
Шурка совсем успокаивается и обнимает Жеку за живот. 
– Я очень тебя люблю, моя прелесть, – говорит Жека.
– И я очень тебя люблю...
Хочется поблагодарить Жеку за его нежность хотя бы красивой фразой. Но его тело она, правда, любит больше, чем свое собственное. У него очень гладкая кожа, очень горячие, крепкие руки и всегда напряженный, влюбленный в нее член. 
– Эх, жалко, что ты минет не умеешь исполнять, – вздыхает вдруг Жека. – Ты хоть попробуй.
Шурка закрывает лицо руками и хохочет.
– Хочешь, я тебе пособие куплю? – предлагает он.
– Тогда я тебе букварь куплю.
– Зачем?
– Ты же читать, наверное, не умеешь?
– Почему? Умею...
Жека, наконец, сдается и возвращается к стандартным постельным отношениям. Шурка тоже отвлекается от мысли об оральном сексе, размораживается, тает в его руках, жадно впитывая его в себя.
– Ох, Жека...
И вдруг начинает казаться, что так хорошо может быть только перед концом света, что все это скоро оборвется, и она заплатит жуткой болью за каждую секунду украденного у судьбы наслаждения, потому что не заслуживает даже этой секунды.
Шурка помнит, что нельзя жаловаться. За окнами начинает носиться снег. Порывы ветра бросают снежинки в стекла, и кажется, что кто-то робко царапается снаружи.

Берта смотрит не на Шурку, а на лимон в блюдце. А в глазах у Шурки и лимон, и блюдце, и скатерть, и Берта сливаются в едкое кисло-желтое пятно.
– Я бы на твоем месте не пренебрегала бы дружбой такого человека, – говорит Берта о Шнуре. – Ты должна его слушаться уже только потому, что он взялся помочь тебе.
– Он же не ради меня старается, – Шурка опускает голову.
– Я вижу, что он дает тебе дельные советы. А то, как ты понимаешь их, – твое личное дело, – отрезает Берта.
Шурка молчит. Думает о чем-то своем и улыбается.
– Что? – не понимает Берта.
– Берта, а...
– Что?
– У тебя нет никакого пособия по минету?
Берта смотрит странно.
– Не понимаю, почему у меня не получается, – признается Шурка. – Тошнит меня до рвоты.
Берта, наконец, приходит в себя и пожимает плечами.
– Твоя голова черт знает чем забита. Не знаю, что ты имеешь против. Вполне удобный способ. А тошнит – с непривычки. Ты просто должна привыкнуть, тогда все неприятные ощущения уходят. Если ты в детстве сосала соску, как все нормальные дети, у тебя должна быть к этому склонность.
– А если я ее выплевывала, а все ползали по полу и искали?
Берта не смеется.
– Значит, купи себе соску сейчас. И тренируйся. А потом на бананы перейдешь или огурцы. В конце концов, у школьницы какой-нибудь можешь поинтересоваться. Сейчас все третьеклассницы этим балуются.

Дома Шурка лежит и смотрит в облезлый потолок. С Жекой попрощались – на неделю. Он снова поехал на Запад. А она снова осталась в своей холодной квартире.
Внутри пахнет ветром. Как Шурка ни заклеивала окна, а сквозняки гуляют по квартире и листают раскрытые книги на столе. Шурка ничего не читает – надоело. Литература для нее исчерпана. Единственная настольная книга – русско-греческий словарь. Она думает, что скажет Макриянису, если он ей откажет, и как поблагодарит, если он предложит ей что-то. Но скорее всего – ничего не предложит. Его фабрики и без переводчика работают отлично.
Шурка проваливается в пружины бабкиного дивана и тихо радуется тому, что может здесь спрятаться – укрыться от всего мира.

И вдруг раздается дребезжащий звонок в дверь. Шурка подскакивает, на цыпочках подходит к двери – смотрит в дверной глазок и не может разглядеть через поцарапанное стекло глазка того, кто пришел.
– Берта? – спрашивает на всякий случай.
– Не угадала, – отвечает мужской голос.
На площадке темно.
– Кто? – лихорадочно соображает Шурка.
Шнур? Как он мог найти ее? Возможно ли такое? Сердце обрывается вниз и стучит где-то в пятках, словно крошится от страха.
– Шура? – спрашивает мужчина из-за двери. – Открой мне. Не бойся...
Гипноз действует. Она открывает дверь. На площадке под разбитой лампочкой стоит Савва, прислонившись спиной к перилам лестницы и сунув руки глубоко в карманы плаща. Стоит и молчит. Потом кивает самому себе.
– Да, это ты. Я спросил у соседей, где ты живешь. Они тебя описали. Странная, говорят, девушка. Ты одна?
– Почему «странная»? – обижается Шурка.
Он проходит в квартиру без приглашения, словно в каком-то полусне.
– Одна, – запоздало отвечает Шурка.
Его лицо абсолютно ничего не выражает – те же черно-белые контуры, нахмуренные брови и погасшие глаза. Он садится на стул около ее дивана, не вынимая рук из карманов плаща.
– Холодно у тебя. Я так просто зашел. Не бойся, – повторяет он. – Почему-то ты мне вспомнилась. Так, зацепило что-то...
Она осторожно садится на диван, словно опасаясь выпасть из границ реальности. Савва окидывает взглядом квартиру.
– У тебя ребенок?
– Нет.
– А соска чья? – кивает на пустышку на журнальном столике.
Шурка молчит. Отчего-то становится ужасно больно. Кажется, что вот, наконец, пришел ее единственный мальчик, суженый ей в давних предсказаниях, а она тонет в грязи, ей не до предсказаний.
Бывает, что вот так, волной, резко, накрывает ощущение невозможного, и ты понимаешь, что твоя жизнь тебе не нужна, а нужна другая – та, которой у тебя никогда не будет. После таких приступов ноги сами делают шаг к распахнутому окну, а руки тянутся к отточенному лезвию бритвы, только бы спастись от реальной действительности, от своей гадкой, дешевой жизни и коротких, ворованных фотовспышек фальшивого счастья.
Она чувствует, как на щеках остаются горячие дорожки.
– Может, чаю? – предлагает сквозь слезы.
– Нет, не надо, – отказывается Савва. – Я сейчас уйду. Здесь заезжал поблизости в одну мастерскую, и так, занесло чего-то. Ничего, Шура. Не плачь. У всех жизнь не сахар. У меня в квартире тоже холодно, я там редко бываю. Больше в клубе сижу. Или по делам мотаюсь. Клуб «Мадлен» знаешь? Заходи как-нибудь в гости... 
Шурка смотрит во все глаза и видит только, как фигура Саввы расплывается перед ней, потому что она никак не перестанет плакать.
– Будешь в центре, заходи, – приглашает он еще раз. – Устроилась ты на работу?
– Нет пока.
– Учительницей хочешь быть?
– Нет, не хочу. Просто жить как-то надо.
– Куда ты хочешь? Я тебя устрою. В клуб не зову – тебе с нами лучше не связываться. А если хочешь куда-то, скажи. Для хорошего человека – ничего не жалко. Я поговорю, с кем надо. В мэрию хочешь?
Шурка молчит. И вдруг спрашивает:
– Савва, как ты видишь, что я хороший человек? Вдруг ты ошибаешься?
Он поднимается.
– Не знаю. Может, и ошибаюсь. Если бы не ошибался, не попал бы сейчас в такое дерьмо. Ладно, Шурик, держись. Еще свидимся.
Если бы он спросил разрешения «свидеться», она бы не разрешила. Но он не спросил, он просто предположил.

§15. ПРАВИЛО №11:
АКТИВНО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЯЗЫКОМ (ИНОСТРАННЫМ)

Вечером Шурка из таксофона набирает номер Макрияниса. Он узнает ее и восклицает радостно:
– ;;; ;; Шура, ;; ;;;;;;; (О, Шура, как ты?)
– ;;;;;;;;;. ;;;;; ;;;;;;;; ;; ;;; ;;;;; ;;;; ;;;;; (Спасибо. Может быть, вы мне скажете что-то хорошее?)
Макриянис предлагает встретиться и поговорить.
– Где ты живешь? – спрашивает он по-гречески.
– В старом районе, на западе города.
– Хорошо, я буду ждать тебя в центре, у ресторана «Неаполь». Через час.
Шурка соглашается.
– Ты знаешь, где ресторан «Неаполь»? – еще раз уточняет Макриянис.
– Знаю.
– Хорошо.
Шурка даже удивляется: кто из них местный житель?
Делать нечего. Она выходит раньше и идет пешком, минуя старые здания своего района. Но как только доходит до супермаркета «Союз», ее окликает мужской голос со странным свистящим акцентом:
– Сура! Сура!
Шурка вглядывается в темноту и узнает Макрияниса – в короткой черной куртке и джинсах.
– Почему вы здесь? – застывает она в изумлении.
– Я подумал, вдруг ты не поняла, возле какого ресторана я буду тебя ждать.
Шурка смеется. Это, правда, очень смешно. Ему показалось, что она неспособна отличить ресторан от супермаркета. Хорошее же впечатление она производит. Ясно, почему так долго не может найти работу.
Вангелис подает руку.
– Я узнал тебя, когда ты шла.
Она пожимает его прохладную, мягкую ладонь. В джинсах он кажется более молодым, подтянутым и стройным. Шурка переводит взгляд на его новый темно-зеленый автомобиль марки «рено».
– Посидим где-то? – предлагает Вангелис.
– Да, – кивает Шурка.
Поборов смутные опасения, садится с ним в авто и про себя отмечает, что Макриянис очень хорошо ориентируется в столице и ее ночной жизни – выбирает тихое и очень дорогое кафе – без навязчивого антуража кабаков и закусочных.
Для начала говорят о снеге. Вангелис видел снег и в Северной Греции, и в горах. Но здесь – другой снег, с ледяной коркой. Снег, который не собирается таять.
– Когда он растает? – спрашивает Вангелис.
– В марте. Или в апреле. Обязательно.
– В марте у нас уже цветет миндаль.
И вдруг он берет ее за руку.
– Я знаю, о чем ты хочешь спросить. Да, мне нужен переводчик, такой, как ты. И я хотел бы видеть тебя рядом. Скажи, существуют какие-то препятствия для этого?
Шурке кажется, что он имеет в виду не работу.
– Для чего? – переспрашивает она.
– Для того, чтобы мы были вместе, – растолковывает Вангелис.
– Какие препятствия?
– Например, мой возраст.
Ясно, что возраст никак не может быть помехой для работы переводчика.
Официант приносит горячий шоколад. Пар над шоколадом пахнет одурманивающе. Шурка смотрит на Вангелиса, на его прикрытую волосами лысину, на обвисшую кожу на подбородке и не видит ничего неприятного. Возраст – никакое не препятствие. Абсолютно.
Наоборот, налицо явные выгоды. Она будет пить с ним горячий шоколад, кататься с ним в машине, ужинать в ресторанах. Может, он даже заплатит за ее работу. Он же настоящий миллионер. И ему шестьдесят семь лет – у него не встанет.
Правда, взгляд несколько смущает. Для импотента – слишком много блестящей, глянцевой черноты в его глазах.
В сознание прокрадывается мысль о Жеке. И Шурка рассуждает холодно: Жека – женатый мужик, который бесплатно ею пользуется. И Вангелис – такой же. А с двоих есть шанс получить в два раза больше, чем с одного.
Шурка улыбается. Пьет шоколад и молчит. И Вангелис молчит. Смотрит на нее восторженно. Потом говорит о том, что она не похожа на всех остальных девушек, которых он встречал здесь. Шурка продолжает молчать и улыбаться. Он держит ее за руку, и его ладонь постепенно теплеет.
– Я хочу спросить об этом парне, о Никосе. Чем он занимается? – наконец, переводит разговор Вангелис.
– Я его не знаю, – повторяет Шурка.
– Ему нельзя доверять?
– Он бандит. Если можете, не говорите ему, что виделись со мной. Он запретил мне встречаться с вами. Хотел, чтобы вы звонили ему и искали меня – через него.
– Зачем?
– Чтобы вы от него зависели.
Вангелис кивает.
– Это мафия?
– Да, похоже. Он хочет подобраться к вам поближе.
– Но я, действительно, очень ему обязан: он нас познакомил.
Шурка не привыкла к красивым фразам. Особенно – на чужом языке. Кажется, если бы этот грек назвал все проще – хочешь-не хочешь? – ей было бы спокойнее. Но он начал с какой-то странной нежности, которая не укладывается ни в какую схему. Это и радует, и настораживает одновременно.
Шурка видит, что Макриянис – тонкий и глубокий человек, и не понимает, что он в ней нашел. Кажется, после общения с Жекой у нее в голове осталось извилины три, не больше.
Вангелис расспрашивает о городе, о ее жизни, о родителях – Шурка отделывается абстрактными фразами, считанными из учебника иностранного языка много лет назад. Не хочется говорить о себе. Это не очень весело. Он тоже мало говорит о личном, но не забывает упомянуть, что с женой не живет уже четыре года. Шурка пожимает плечами – ей-то какое дело. Макриянис ей не жених.
У него не очень приятное лицо: большой мясистый нос, полные, пренебрежительно искривленные губы, густые брови и круглые карие глаза. Шурка не спрашивает, сколько ему лет, но все-таки начинает сомневаться, что шестьдесят семь.
– Ты очень красивая, – говорит Макриянис. – Очень красивая и тихая девочка. Я сразу понял, что ты не имеешь ничего общего с этим бандитом.
– Я его боюсь, – признается Шурка.
И Макриянис обещает сказать Шнуру, что не встречался с ней и не нуждается в переводчике. Может, тот и не догадается ни о чем – будет искать какой-то новый подход к его миллионам.
Он подвозит Шурку домой и пожимает ей руку на прощанье.
– Завтра в восемь вечера я заеду за тобой.
Она кивает.

§16. ПРАВИЛО №12:
НЕ ВПАДАТЬ В ОТЧАЯНИЕ

Берта не знает, что сказать Шурке. Впервые не знает, как будет лучше, то есть как будет хуже для подруги. Но она понимает, что Шурка влипла в очень опасную историю и выпутаться из нее уже не в состоянии. Поэтому Берта качает головой и не говорит ничего.
– Ладно, посмотрим, – рассуждает вслух Шурка. – Жеки пока нет. Это все и совмещать можно. Не сложно.
Оптимизм на Шурку находит лишь приступами, и сейчас именно тот случай.
– Этот Макриянис – не половой гангстер, он меня в постель сразу не потащит. Да и ненадолго это. Жека через неделю приедет. Время есть, да?
– Угу, – кивает Берта, не улавливая никакой логики.
– А Шнур этот – фу! Кто такой этот Шнур? Пижон. Ничего он мне не сделает. Он меня даже не найдет. Дурак какой-то...
– Угу, – снова соглашается Берта.
– Вот. Ну... Все хорошо будет. Это ясно.
Берте это не ясно. Про себя она ужасается спокойствию Шурки. Это уже последняя стадия кретинизма – такое безразличие к собственной судьбе.

А Шурке вдруг становится очень легко. Вечером они встречаются с Вангелисом – болтают обо всем. Она уже с легкостью отвечает на вопросы о личной жизни. Каждая женщина должна иметь легенду о своем первом мужчине, которую она будет рассказывать каждому второму. Хорошо, если эта легенда будет смешной, как Шуркина история о Бобике – ее первом соломенном мальчике, у которого никогда не вставал надолго.
– И после него у тебя никого не было?
– Нет, – смеется подвыпившая Шурка.
Макриянис выпадает в осадок. А Шурка знает, что Жека не считается. Жека – это не история. Это ее затмение, ее падение, ее стыд, ее фотовспышка счастья.
– Ты будешь со мной? – спрашивает Вангелис.
– Буду, – смеется Шурка. – Но не сегодня. Потом...
Он не настаивает. За окнами валит снег, и Макриянис кутается в теплую куртку.
– По-по, как холодно.
– Да, ****ец, – соглашается она. – Новый год скоро.
– Рождество?
– И Рождество тоже.
И Шурка думает, что она подарит Жеке. Потом собирает остатки денег и покупает ему духи «Серджио Тачини». Принюхивается и представляет этот запах на его теле.
Эх, Жека, где ты?
Наконец, он приезжает. Они встречаются в жуткий мороз и целуются прямо посреди улицы...

А вечером Вангелис говорит, глядя в чашку какао:
– Страны Восточной Европы – это страны третьего мира. Сплошная мафия, преступность и проституция. Сколько у вас проституток, по-по! Это конец света. Каждая женщина торгует собой – каждая! И это очень красивые женщины, но выше всего в жизни они ставят деньги.
Шурка кивает.
– Ты – это другая сторона медали. Многие иностранцы даже не подозревают о том, что она существует, эта сторона, – говорит восторженно Вангелис, поднимая глаза на Шурку. – Я знаю, что могу быть в тебе уверен.
– Конечно, – заверяет она.

Уколы совести ощущаются слабо. Весь следующий день она проводит с Жекой в квартире Шнура. К вечеру вваливается и сам Шнур.
– Ну, как? Все кувыркаетесь? Что с греком?
– Не знаю, – дергает плечами Шурка. – Ни хрена он мне не предложил.
– Вот сука! – ругается Шнур. – Греческая морда! Я его научу уважать наши понятия!
Шнур очень зол и ему не до Шурки. И не до Жеки. Он поглощен поиском новых подходов к Макриянису. Бросает на Шурку последний испытывающий взгляд и уходит.

Снег продолжает заносить город. И в этот снег снова уезжает Жека. А вечером Шурка смотрит в блестящие южной ночью круглые глаза Вангелиса и понимает, что отказывать ему уже нельзя. Может, ей даже с ним понравится. Этого не скажешь заранее...
И вдруг он говорит, придвигая Шурке деньги:
– Я знаю, что ты не можешь найти работу...
Сумма значительная. То, ради чего она и старалась. Но вдруг что-то внутри заставляет ее отдернуть руку назад.
– Спасибо. Я не возьму.
Говорит и сама приходит в ужас. Вангелис настаивает. И ей становится горько и не по себе от того, что за этим последует секс – с человеком, которого она не хочет. И не может заставить себя захотеть...
– Сколько тебе лет? – спрашивает она, догадавшись, наконец, что он значительно моложе, чем кажется на первый взгляд.
– Сорок восемь, – отвечает честно Макриянис.
– Сорок восемь?!
– А ты сколько думала?
– Ну, лет пятьдесят...
– Я знаю, что выгляжу нехорошо...
– Нет, хорошо. Нормально.
Он смеется. Отвозит ее домой и прощается. И деньги оставляет в ее кармане. И она вдруг понимает, что он неплохой человек, и ему самому неловко от того, что его накрыл кризис и ему одиноко. Шурка тянется к его полным губам и целует его долгим поцелуем.

А следующим вечером он отвозит ее – к себе домой. Шурка озирается в роскошной квартире и не узнает себя в зеркале: она какая-то высокая, лохматая, с раскрасневшимися щеками.
В постели с Вангелисом ей холодно.
– Ты не мерзнешь? – спрашивает он заботливо.
– Не мерзну, – откликается она, словно из могилы.
Ему не шестьдесят семь. И даже малоопытная Шурка замечает разницу в размерах – превосходство на стороне Греции. Но ее руки машинально ищут большой и теплый живот. Вангелис худощав и малоподвижен. Шурке предоставляется полная свобода – стараться самой. И она старается. Старается, как может...
Ничего, могло быть и хуже. Шурка удовлетворена тем, что все закончилось. И если закрыть глаза и сосредоточиться на собственных ощущениях, то это вполне переносимо. Это можно стерпеть, хотя у него гадкая, дряблая кожа, обвисший подбородок и душный запах тела. Это можно стерпеть...
И вдруг он говорит вполне серьезно:
– Ты моя единственная женщина. У меня никого нет, кроме тебя. И мне никто, кроме тебя, не нужен. Я очень тебя люблю, Сура. Мы всегда будем вместе.
И поскольку Шурка ни от кого раньше не слышала таких слов и не встречала подобной заботы, совесть начинает мучить ее сильнее... Сильнее... И сильнее...

– С Жекой нужно рвать! И немедленно. Это глупо. Не любовь же у вас! Ты не должна привязываться. Это комплекс начинающей проститутки – привязываться к каждому клиенту. Пусть он привязывается – и платит: в десять, в сто, в двести раз дороже! А потом ты бросишь его, и все равно найдешь того, кто платит больше. В данном случае больше платит грек, – решает Берта.
– Да, – соглашается Шурка. – Но я думала, что смогу совмещать. А я... у меня не получается. Это... нехорошо. Неловко.
– Понятно, – Берта делает жест отчаяния. – Поэтому я и говорю, что ты должна сделать разумный выбор. Не может быть и речи о том, чтобы тратить время на Жеку.
Говорит так уверенно, словно о собственном драгоценном времени. И Шурка решается.
Ей кажется, что расстаться с Жекой будет легко и просто. И вполне логично. Жека вообще не ее уровень. Шофер какой-то. Если бы Берта знала об этом, даже не опустилась бы до разговора о нем.
Вангелис хочет от нее верности, и он ее получит.
И вдруг Шурка вспоминает, что уже купила подарок для Жеки на Новый год, что мечтала об этом запахе на его коже. Вот так резко – они уже никогда не будут вместе.
На глаза невольно наворачиваются слезы. О его реакции она не думает. Ей кажется, что ему будет все равно, она – или другая. Она думает только о том, как сказать это попроще, но так, чтобы он ничего не узнал о Вангелисе и не передал Шнуру. Нужно придумать что-то. Какую-то убедительную ложь. Нужно придумать. Придумать... И Шурка не спит всю ночь.

§17. ПРАВИЛО №13:
НЕ ЗАТЯГИВАТЬ СВЯЗЕЙ
 
Встречаются они у кафе «Визит» на площади Революции. Снег уже не валит комками, но холодно. Жека ждет ее у машины и зябнет. Шурка чувствует, как замерзли его маленькие ступни в ботинках тридцать девятого размера. У нее самой сороковый.
– Кофе? – предлагает он.
Они целуются. Жека небрит и выглядит усталым. Утром только вернулся, и глаза еще не отдохнули от напряжения ночной дороги. Шурка отказывается от кофе: объясняться в кафе, на людях, кажется ей ужасным.
Они едут к Шнуру. Все идет, как обычно, но Шурка понимает, что это в послений раз. Ощущение потери передается и Жеке, он вглядывается в нее и спрашивает:
– Ты меня ждала?
– Ждала...
У Шнура она не спешит раздеваться.
– Давай не будем сегодня.
– Что? Месячные? – смеется он, сбившись с ритма ее критических дней.
– Нет. Я... это. Я вообще-то попрощаться хочу.
Он понимает мгновенно. Останавливается посреди комнаты.
– Уходишь?
– Ухожу.
– Куда?
– Просто ухожу...
Жека садится на стул у стены. И Шурка видит, как боль отражается в его глазах. Лицо становится зеленым, и она даже думает, что сейчас он разрыдается. Но он говорит глухо:
– К кому ты уходишь? Выходишь замуж?
– Пока не выхожу. Но я буду жить с этим парнем. Он врач...
– Врач...
Шурка видит, что Жека хочет что-то сделать, но сам не знает, что именно. Он поднимает руки и опускает на колени.
– Я буду всегда тебя ждать, – говорит вдруг Жека. – Если тебе будет плохо, ты всегда можешь вернуться.
– Я не вернусь, – выдавливает она.
– Никогда?
– Никогда...
И Шурка плачет. Подходит к Жеке и кладет руки ему на плечи. Сердце разрывается от боли и нежности к этому человеку.
– Нашла молодого, – пытается улыбнуться он, но улыбка выходит судорожная и кривая.
Шурка вдруг чувствует, что этот пожилой, женатый, толстый, необразованный и вообще недалекий мужчина, это – ее все, и ей хочется сказать ему, что для нее он самый молодой и красивый, что другого ей не нужно. Но деньги все перечеркнули, потому что деньги нужны всегда. Деньги – это жизнь.
Кажется, что срдце падает вниз и разбивается. Шурка наступает ногой на осколки и плачет.
– Почему ты плачешь?
Если сейчас она скажет, что плачет потому, что не хочет быть проституткой, не хочет уходить от него, не хочет менять мужчину, не хочет заниматься сексом с Вангелисом и проглатывать чувство тошноты, Жека ее никуда не отпустит. Но ради ее счастья он уступит ее другому. И Шурка плачет молча и не может оторвать руки от его плеч.
– Пойду...
Жека вскакивает. Снова взмахивает руками и прижимает ее голову к себе.
– Приходи хоть в гости...
Шурка представляет эту муку еще раз, эти «гости» и отстраняется от него. Выходит. Жека вдруг выскакивает за ней на площадку, как помешанный или пьяный.
– Ну, куда ты идешь?..
Но она идет. Бежит от него. Бежит от того, что видит впервые – от обнаженного страдания, в котором сама виновата.
Она поступила правильно. Здесь не было вариантов. Это был просто клиент, в котором она ошиблась и к которому привязалась.
Но это был Жека...

*** ОДА ЖЕКЕ ***

Как она ему благодарна! Она обязана ему всем – самой собой обязана. Он первый человек на земле, который сказал, что любит ее, что она красива, что ее невозможно не хотеть. А до него никто не говорил ей таких слов, всем жалко было для нее даже коротенького словечка, у всех оно застревало костью в горле.
Жека внушил ей, что секс – не нудное и постыдное занятие, а самое естественное и прекрасное на свете. Он ее первый мужчина, ее самый настоящий. Никогда не было этого мерзкого импотента Бобика. Она вернулась к той естественности, которой жила до того, как ухватилась за тонкую соломинку в надежде на соломенное будущее.
И именно за это ее любит Вангелис – за то, что она молода, красива, в меру скромна и в меру раскованна. Но если бы не Жека, была бы она сейчас перепуганной и закомплексованной идиоткой, несмотря на все рекомендации лучшей подруги. За одно его «не худей, не вздумай!» она его обожает. Она его обожает. И будет обожать всегда.
Слава Жеке – за то, что он, не закончив ничего, кроме средней школы, так хорошо был подкован в вопросах секса, проблем, комплексов и страхов женщин.
Боже, спаси и сохрани его в его дорогах! Потому что он хороший. И потому что он ей очень дорог.

Дома она рыдает. Катается по полу и рыдает. Натыкается на соску и вышвыривает в мусорное ведро – никогда! ни для одного мужчины на свете!
А вечером смотрит на Вангелиса в кафе. Между ним и Жекой несколько лет разницы, а кажется, что Вангелис старше лет на двадцать. И снова на глаза наворачиваются слезы.
– Не плачь, – утешает ее Макриянис. – Мы вышлем твоей маме денег. Я понимаю, как ей тяжело. В вашей стране люди живут очень бедно, особенно пенсионеры. Это отсталая, развивающаяся страна. Она не может быстро выйти из кризиса. Все иностранные вложения разворовываются, полученные кредиты растворяются безо всякой пользы. Везде преступность и проституция.
– Деньги – самое большое зло на земле, – говорит Шурка, смахивая слезы.
Он задумывается.
– Впервые вижу женщину, которая не интересуется деньгами...
– Потому что их у меня нет. И никогда не будет.
Вангелис пожимает плечами. У него добрые глаза. Он смешивает с дерьмом страну, в которой живет, но глаза его не становятся от этого злыми.
Бизнес идет неплохо. Правда, возникла неожиданная проблема, с которой Макриянис не сталкивался нигде в Европе. Местные магазины берут его товар, а потом не возвращают денег. Магазины исчезают, номера мобилок не отвечают. Это научило его предусмотрительно запасаться всей информацией о возможных партнерах.
– Да, кстати, звонил этот... Никос.
– Шнур?
– Он хочет встретиться. Предлагает свою помощь.
Исчезнувшие магазины – скорее всего, его рук дело. Теперь он скажет, что может решить эту проблему, открыв собственную сеть магазинов, и гарантировать честное сотрудничество.
– Ты с ним встретишься?
– Наверное. Он очень настойчив, – Вангелис пожимает плечами.
– И как вы будете говорить?
– Не знаю. Он не говорит по-английски.
– Может быть, мне прийти?
Вангелис думает и качает головой: Шнур не должен знать об их связи.
– Если он мне позвонит – мне все равно придется здесь быть, – Шурка соображает. – Ок. Пусть лучше он мне позвонит. А ты скажешь, что не будешь против. Мне хочется помочь тебе хоть чем-то, хоть немного...
Вангелис берет ее руку в свою.
– Я очень люблю тебя, моя девочка.
В постели Шурку снова накрывает. Ей вспоминается Жека, который сейчас спит со своей женой, вспоминаются его руки, заставлявшие ее тело трепетать и искриться, и она тихонько плачет, отвернувшись от Вангелиса. Подушка промокает.
Вангелис спит тихо. Только его волосы сваливаются с лысого блестящего черепа и лежат рядом на подушке. Шурка хочет уложить их обратно и вдруг чувствует, что ее начинает тошнить до спазмов в желудке.

§18. ПРАВИЛО №14:
ОКАЗЫВАТЬ ПОСИЛЬНУЮ ПОМОЩЬ КЛИЕНТАМ

Если человек движется вникуда, ему все равно, по какой дороге идти. И ему все равно, чем он рискует, потому что сама жизнь для него не ценна. И если он сталкивается с чем-то ужасным, значит вполне этого заслуживает. К этому привела его дорога.
Шурка неожиданно столкнулась с самой настоящей опасностью. Шнур позвонил Берте, а Берта передала:
– В четыре вечера в «Шиншилле».
Шурка приходит в клуб и оглядывается. Посетителей еще совсем мало, и Шнура нигде не видно. Бармен с трудом соображает, что пришла она к хозяину. Охранник проводит ее в кабинет Шнура.
У Шнура в «Шиншилле» свой кабинет – небольшая комната со столом и диваном. Шурка садится на краешек дивана, а Шнур опирается задницей о стол.
– Ну, моя девочка?
– Что?
– Не хочешь мне помочь немного?
– А что нужно делать?
У Шнура худощавое и остроносое лицо, глаза серые – под тяжелыми веками. И взгляд тяжелый. Взгляд как удавка на шее.
– Вот, это деловой разговор, – Шнур садится рядом и кладет руку ей на плечо.
– А это уже не деловой разговор, – Шурка скидывает его руку.
Шнур покорно опирается о спинку дивана.
– Смотри, выходит, этот грек тебя прокинул. И меня тоже. Я хочу поставить ему свои условия четко. Раз и навсегда. И хочу, чтобы помог мне верный человек. Раз уж мы не можем повлиять на него никак иначе...
– Ясно.
Больше сказать нечего. Дело-то простое, если разобраться. Шурка садится рядом со Шнуром в машину и замечает, что за ними следуют еще две иномарки.
– Для верности, – кивает спокойно Шнур.
На фабрику к Макриянису приезжают к шести часам.
– В это время он всегда проявляется...
Ждут в машинах. И Шурка сидит молча. Не поймет, похоже все это на переговоры или на бандитские разборки.
В начале седьмого появляется «рено» Вангелиса и скромно паркуется на автостоянке. Шнур выходит из авто и делает знак Шурке – идем! Ребята из машин тоже выходят, но остаются стоять в стороне. Макриянис оглядывает всю компанию и распахивает перед Шнуром и его спутницей дверь.
– ;;;;;;;… (Проходите...)
Они снова оказываются в его кабинете и садятся в кресла перед столом.
– ;;; ;;;;; (Я вас слушаю), – говорит спокойно Макриянис.
– Я хочу сказать, друг, что условия очень простые. И если ты до сих пор не въехал, о чем идет речь, это тебя не спасает от нашего дальнейшего сотрудничества. Чтобы твой бизнес шел без помех, тебе нужны надежные друзья.
Шнур старается говорить очень мягко. Шурка переводит, и Вангелис перебивает ее вопросом:
– ;;;;; ;;;;; ;; ;;; ;;; ;;;;; ;;;;; ;;;; (Он хочет сказать, что он мой друг?)
– ;;;, ;;;; ;;;;;;. (Да, что-то в этом роде)
– ;;; ;;;; ;;;;;;;; ;;;; ; ;;;;;; (И сколько стоит эта дружба?)
– Он спрашивает, сколько должен платить, – переводит Шнуру Шурка.
– Ага, врубился? – радуется Шнур. – Скажи ему, что в месяц я хочу с него десять тысяч евро, пока он не раскрутился на полную катушку. Это для начала, чтобы ему было легче привынуть.
Шурка переводит о десяти тысячах.
– ;;; ;; ;;;; ;;;;; ; ;;;;;;;; ;;;; ;;;;; ;;;;;; ;; ;;;;;;; ;;;; ;;;;; ;;; ;; ;; ;;;;; ;;;;; ; ;;;;;;;; ;; ;;;;;;; ;;; ;; ;;;;;;; ;; ;;;;; ;;;; ;;, ;;;; ;;! ;; ;;;;; ;;;; ; ;;;;; ;; ;;;;;;; ;;;, ;;; (Что? Что говорит этот пидарас? Каждый месяц я должен платить такую сумму? А что будет делать этот пидор? Считать и собирать мои деньги? Э, еб твою мать! Что это за страна? Что здесь делается?), – вспыхивает Вангелис.
Шурка не переводит.
– ;;;;;;;, ;; ;;;;;;;; (Вангелис, не кричи), – просит грека.
– ;;; ;;; ;;; ;; ;;; ;;;; ;;;;;;;;;! (Скажи ему, что я пойду в полицию!), – предупреждает тот.
– ;;; ;;;;;;; (Ты не можешь), – качает головой Шурка. – ;;;;; ; ;;;;; ;;;;; ;;; ;;;;;;;;;, ;;; ;;;;;, ;;; ;;;;;;;;. ;;;;;;;;;;;;;; ;;;; ;;;;;; ;; ;;;;;;;;;;;… (Ты не можешь. Он сам и полиция, и закон, и Конституция. Понимаешь? Сейчас ты должен согласиться...)
– ;;; ;;;;; (А потом?)
– ;; ;;;;;… (Посмотрим…)
– ;;;. ;;;;; ;;;;;;;; (Нет. Это невозможно), – отрезает Макриянис.
Шнур наблюдает молча.
– Ну, че он орет? – спрашивает, наконец.
– Говорит, что это невозможно.
– Скажи этому чукче, что он не на базаре торгуется. Это возможно, потому что все платят. А могилы тех, кто отказался, я могу ему показать – за дополнительную плату. И эта сука будет платить, как все. А иначе я его бизнес зарублю на корню. И его самого – тоже.
Шурка молчит. Вангелис смотрит на Шнура, потом переводит взгляд на Шурку.
– ;;;;;;;; ;; ;;;;. ;;; ;; ;;; ;;;;;;;;;; ;; ;;; ;;;;;;;;;; ;;; ;;;… (Я понял, что он сказал. Что у меня будут проблемы с моим бизнесом здесь).
Шурка качает головой:
– ;;;. ;;;; ;;; ;; ;; ;;;;;;;;… (Нет. Он сказал, что убьет тебя...)
Теперь молчит Вангелис. Потом спрашивает обреченно:
– ;;;;;; ;; ;;;;;;;; «;;;»; (Я должен ответить «да»?)
Она кивает.
– ;;;;;;;. ;;;;;;;;; ;;. (Хорошо. Переведи это).
– Он согласен платить, – говорит Шнуру Шурка.
– У него и не было другого выбора, – Шнур поднимается и вежливо протягивает на прощанье руку. – До свидания, господин Макриянис.
– ;; ;;; ;; ;;;;;;;;, ;;;;;;! (Пойди заебись, пидарас!) – прощается Вангелис.
Шурка выходит следом, потом просит Шнура высадить ее в городе и долго-долго сидит в снегу на скамейке. Собирает остатки разорванных мыслей.
Всю ночь она не спит – раскачивается, сидя на диване, из стороны в сторону и думает, как помочь Вангелису. А потом думает – какого черта ему помогать? Он не обеднеет от этих десяти тысяч. И от ста не обеднеет. Абсолютно...
И уже когда начинает светать, падает поперек дивана и засыпает.

Будит – резко – звонок в дверь. И она не может понять, успела ли уснуть до этого дребезжания или только закрыла глаза.
– Почему спишь днем? – спрашивает Савва.
Он стоит, как обычно, прислонившись к перилам, сунув руки в карманы кожаного пиджака и глядя на нее с улыбкой. На улице уже совсем светло. Яркий зимний день. Снова...
Шурка приглаживает руками волосы.
– Проходи...
Он входит и оглядывается на нее.
– Хочешь, поедем куда-нибудь «чай пить»?
Она мотает головой:
– Нет, не хочу. Садись, Савва. Объясни мне лучше, зачем приходишь...
Он садится на единственный стул посреди комнаты.
– Просто. Не трахаться, не бойся. Ты очень красивая. Хочется на тебя смотреть. И поговорить с тобой можно. Спокойно с тобой.
– Да ты что? – смеется Шурка исчерпывающему ответу.
– Правда, просто так. Просто так, – Савва по-детски дергает массивными плечами. – Ты на других не похожа.
– Бред, – говорит опытная Шурка. – Все женщины одинаковы. Все проститутки.
Савва тоже начинает улыбаться.
– Не все. Я знаю.
– Ты бандит, Савва?
Он молчит. Кажется, думает, хотя контуры оружия хорошо видны под одеждой.
– Да, бандит. Как бы тебе это объяснить? Это давняя традиция...
– Бандитизм?
– Ну, смотри. Думаешь, богатыри не бандитами были? ****или всех направо и налево, Змея Горыныча гоняли. Илья Муромец весь лес тогда держал. То же самое было, что и теперь. Это и есть наш порядок, – убежденно говорит Савва.
– А ты, похоже, и есть Илья Муромец – с мобильником и пейджером, – догадывается Шурка. – А Шнур твой – Добрыня Никитич. А Костик твой – Алеша Попович. Так?
– Откуда всех знаешь? – удивляется Савва.
– Люди говорят. А скажи, Савва, требовать с честных иностранных бизнесменов такой побор каждый месяц – это тоже порядок?
Савва молчит.
– Обдирать людей – это порядок?
– Эти сделки – на взаимовыгодных условиях, – отвечает, наконец.
– Кошелек или жизнь? – уточняет Шурка.
И снова Савва задумывается.
– Какую сделку имеешь в виду?
– Просто говорю.
Он поднимается и начинает ходить по комнате.
– Сделки с иностранцами? Ты не просто говоришь. Давай по правде.
– Про Макрияниса и женское белье «Ивони» слышал? – спрашивает Шурка.
– Нет, – Савва пожимает плечами.
– А Шнур слышал.
– А ты откуда знаешь?
– Переводчиком при нем была. И клялась, что никто об этом не узнает. Но, по-моему, ты тут весь лес держишь, а не Шнур.
Савва садится снова и долго молчит. Думает о Шнуре и об этой девочке. Зарвался Шнур – сам все решает. Четвертует Куликово поле и себе в карман кладет кусками. И девчонка очень попасть может.
– Откуда Шнура знаешь? – спрашивает у Шурки.
– Столкнулись как-то...
– Где?
– Не важно, Савва. Просто столкнулись.
– Не в его кровати?
– Нет.
– Это точно? – переспрашивает он. – Потому что я с чужими шлюхами дел не веду.
Шурка пожимает плечами. Савва, по-своему, прав, конечно. Мало ли что можно наплести. Только очень уж грубо. Ну, не от этого человека требовать деликатности.
Шурка смотрит в его лицо и видит, что недавняя печаль не ушла, а залегла на нем тенями – в глазах, в жесткой линии сжатых губ, в запавших щеках.
– Ты очень красивый, Савва, – говорит вдруг Шурка.
Он не слышит. Думает о своем. И ей снова кажется, что это ее мальчик – один-единственный на всем белом свете, с которым у нее ничего никогда не будет.

§19. ПРАВИЛО №15:
НИЧЕГО НЕ БОЯТЬСЯ

– Не бойся, ничего не случится. Никогда ничего не бойся. Ничего плохого не произойдет. Все будет очень хорошо. Чудесно. Все будет замечательно.
– Я не боюсь, – говорит Вангелис.
– Молодец. Не надо бояться. Это такая жизнь. Наша жизнь...
– Ужасная жизнь.
– Нет, обычная, – смеется Шурка. – Наша обычная жизнь.
Вангелис молчит.
А после секса им всегда становится весело. Шурка уже вполне приспособилась к нему и к сексу с ним. Ничего, нормально, если не открывать глаз. Привыкла к сладкому запаху его одеколона и мягким рубашкам от Ив-Сен Лорана. А у Жеки и одеколона-то не было. И она так и не успела ему подарить. Стоит на полке – напоминанием о том, что давно ушло.
К тому же Вангелис регулярно осведомляется, нашла ли она работу, и после ответа «нет» обычно дает ей деньги: «Я понимаю, в каком ты положении». И она уже привыкла к своему положению, оно даже стало ей нравиться.
А после секса им обоим смешно. Оттого, может, что оба довольны тем, что имеют, и не ищут ничего другого. Вангелис доволен тем, что встретил ее, а она довольна своим положением содержанки.

Берте же неожиданно звонит Шнур. Берта передает Шурке трубку, и та уже не рада, что оказалась рядом. 
– Ну, как там наш иностранец? – спрашивает Шнур мягко.
– Не знаю, – говорит Шурка. – Я его не вижу.
– А как Жека?
– Не знаю, – повторяет она. – Я от него ушла.
– А я знаю. Он даже мыться перестал, не то, что бриться. С чего это ты так решила?
– Нашла другого. Хороший мальчик. Люблю его. Поженимся.
– Ну-ну, – прощается Шнур. – Бывай.
Лгать неприятно. Шнур обязательно передаст Жеке, что она нашла молодого, лучше, чем он, и любит его. Получится, что она обманывала Жеку, говоря о своей любви, потому что любовь не проходит так быстро. С другой стороны, если Жека узнает, что она ушла к женатому мужику, еще старше, чем он, только ради денег, он убедится, что она действительно проститутка, а ее сердце протестует против этого. Хотя, на самом деле, получается, что это так...
Ничего не бойся. Не бойся. Не бойся. Все будет не хорошо и не плохо, но как-то будет. Жизнь вовсе не страшная штука – ты не успеваешь испугаться, пока живешь.
Радуйся каждому прожитому дню. Радуйся. Радуйся. И Шурка радуется, что вовремя ушла от Жеки, и что разрыв уже не так болит. Радуется, что нашла общий язык с Вангелисом, и что он ей помогает. Радуется, что Берта вдруг перестала давать ей советы, а стала смотреть сквозь нее, как сквозь призрак, чудом задержавшийся среди живых людей. Радуется, что Шнур пока ни о чем не догадался. Радуется, что приходит Савва. Это самая болезненная радость – до рыданий, до взрыва пульса.

И вдруг звонят в дверь – и входит вовсе не Савва, а Шнур. Шнур, который каким-то образом узнал ее адрес. 
– Зачем ты так со мной, девочка? – спрашивает мягко.
Шурка вжимается спиной в стену, прекрасно понимая, что он может сделать с ней все, что угодно, и пытаясь угадать, что он узнал из того, что мог узнать, и на что решился.
– Как?
– Тебя же видят в городе с греком. Мои же ребята, которые его пасут, и видят. А ты мне такую херню городишь.
Шурка пожимает внезапно озябшими плечами.
– Я боялась, что ты Жеке скажешь. Он дурак, еще прибьет меня.
– Да мне срать на твоего Жеку! – взрывается Шнур. – Мне не нравится, когда лохи меня вот так прокидывают и думают, что очень хитромудрые!
– Я же уговорила его платить. По-хорошему уговорила. Ты сам видел, – напоминает она. – Я не прокинула тебя.
Шнур задумывается. На его вытянутом лице ничего не отражается. И Шурка понимает, что других претензий к ней у него пока нет. Ничего не бойся!
– Откуда ты адрес узнал?
– Позвонил твоей подруге да и узнал. Делов-то, – отвечает он рассеянно.
Садится на скрипящий диван и проваливается в пружины.
– Что еще? – вежливо осведомляется Шурка.
– Думаю, трахнуть тебя что ли.
– Не надо. У меня месячные, – находится Шурка.
– Ну, тогда хоть отсоси. Или зубы болят? – скалится Шнур.
– Болят.
Он молчит. Смотрит на нее. И чем дольше смотрит, тем тяжелее становится его дыхание.
– Ко мне сейчас подруга придет. Ты, это, давай на выход, – намекает Шурка.
– Пусть приходит – вместе развлечемся!
Шурка замолкает.
– Девочка моя, – вздыхает вдруг Шнур. – Чего ты так выеживаешься? Ты же – ****ь, шалава, как все остальные. Что ты такое о себе думаешь? Что писаная раскрасавица? Да будешь подыхать на вокзале и сосать за полкопейки. Еще и не даст никто, слышишь? Я тебя к греку пристроил, я. И так ты мне отплатила! Не знаешь, с кем связалась, моя хорошая. Да завтра твои кости звери в зоопарке съедят и мне спасибо скажут. А от твоего грека мокрого места не останется. Кто он тут такой? Кому он нужен? Тут я хозяин. Я решаю, кому тут жить и сколько кому платить за то, что он коптит мне воздух.
Шурка кивает.
– Верю.
– Ну? – спрашивает Шнур, расстегивая ремень на брюках.
– У меня стоматит. Чесаться будет.
– Ничего, почешу.
– Да пошел ты! Пошел ты в жопу! – взрывается Шурка. – Говорю, не могу, значит, не могу. Мало тебе шлюх, что ли?
Он поднимается и идет к ней.
– Шлюх много не бывает.
И в тот же миг Шурка оказывается в его лапах. Чувствует его цепкую хватку и леденеет от его пальцев. Шнур стаскивает с нее брюки, прижав ее спиной к стене, когда раздается стук в дверь.
– Эй, Шнур? Эй, Шнур, ты там?
Скорее всего, поднялся кто-то из охраны. Шнур в расстегнутых штанах распахивает дверь.
– Какого дьявола?!
– Малой звонил. Выловил-таки Буланова. Тебя ждут.
– Пусть ждут!
Шнур оборачивается к Шурке. Она, успев вооружиться кухонным ножом, ожидает только его первого шага.
– За что же ты меня так не любишь, моя девочка? – смеется Шнур.
Он одним прыжком оказывается рядом, стискивает ее запястье, и нож вываливается из разжатых пальцев. Шнур обхватывает ее губы удушающим пылесосным поцелуем – и отпускает ее. Застегивает ремень. Шурка, силясь совладать со свистящим дыханием, смотрит парализованно.
– Весело с тобой, аж встал, – говорит Шнур. – Да некогда сейчас. Надо одного козла распросить подробно. Я вернусь потом. Ты пока подмойся и зубы подлечи. И попку смажь вазелином. И уши закапай. Я скоро приеду.
Шурка падает на пол, словно пристреленная звуком хлопнувшей двери. Потом хватает вещи, кое-как одевается и едет к Вангелису.
– Давай пойдем куда-то... Где много людей, – просит слезно.
– Ты же не любишь, когда шумно, – недоумевает тот.
Шурка ничего не может объяснить. Пьет в ночном клубе мартини и думает, куда пойдет потом. К греку – бесполезно: Шнур и его может стереть в порошок. Ничего не бойся!

§20. ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ: ЖЕКА

Жеке сорок шесть лет, рост – сто семьдесят два сантиметра, вес – сто два килограмма, размер ноги – тридцать девятый, и со стороны он похож на упитанного Винни Пуха, дожившего до среднего возраста с опилками в голове. В молодости был Жека симпатичным взрывным парнем, а потом облинял, лицо потемнело, голова полысела, и живот стал тянуть к земле.
Когда она ушла, Жека сразу понял, что жизнь кончилась. Раньше от него никогда не уходили женщины, и все дорожные шлюхи висли на него гроздьями. Но она сказала: прощай! Первая женщина, которая его бросила. Первая, которую он любил с такой страстью.
Если бы что-то не ладилось, если бы она жаловалась, пилила его или пыталась надавить в чем-то, это было бы объяснимо. Но все было хорошо, она говорила, что любит его, а потом встретила какого-то недомерка и в один миг все оборвала. Что она с ним сделала? Отняла все. Убила его.
Ни жена, ни дети, ни новый дом не заменят ее. Это совсем другое. Это вообще параллельный мир. Так Жека чувствует, хотя и не может этого выразить словами. Только не бреется и зубы не чистит. Пил бы, да в завязке. Только курит без продыху. Как он ее любит! И как ему больно! Убил бы ее – только бы никому не досталась, чтобы никто не прикасался к ней, не играл с его игрушкой так, как играл с ней он.
Жеке не сидится дома и в кабаках ему тошно. По инерции он идет на квартиру Шнура и падает на диван. Вот здесь лежала она... Его девочка... Его Шурочка... Сердце Жеки обливается закипающей от отчаянного бессилия кровью, и душа рвется на части. Он гладит руками одеяло, которым она укрывалась, прижимаясь к нему.
Неожиданно является Шнур, чтобы забрать ключи.
– Дрочишь тут, Жека, что ли? Матрац, матрац, дай еще раз?
Жека отдает ему ключи и отворачивается.
– Убиваешься? – скалится Шнур.
– Не ожидал я, что она меня так кинет...
Жека садится на диван и обхватывает голову руками. Шнур смотрит удивленно.
– Из ума выжил? По каждой шлюхе будешь поминки справлять?
Жека вскакивает.
– Она не шлюха! Она чистая девочка! Замуж хотела – вот и бросила меня.
– Куда? Замуж? Бабла она хотела – и ничего больше. Спуталась с этим греком – он ей башляет. Тут просто все, Жека.
– С каким греком? – глаза у Жеки округляются.
– С тем, к которому я ее приставил. Еще и меня прокинуть хотела – мол, он не повелся. А сама с ним по ресторанам вышивает, твоя девочка, – Шнур ухмыляется. – Ну, я объяснил ей, что нельзя меня обманывать. Нехорошо это. Сегодня некогда мне этим заняться, устал. А на днях я ей растолкую, что за такие фокусы обычно по кругу пускают.
– Он же старый мужик, – не может понять Жека. – И женатый. Грек вонючий.
– Бабло не воняет, слышал? С тобой она чего ради зависала? Ради любви? Она – проститутка, Жека. А ты – старый болван.
Шнур равнодушно пожимает плечами.
– Сидишь тут теперь, сопли жуешь...
– Я ее убью!
– Убей, – разрешает Шнур. – Только грека не трогай – с него навар хороший будет. Так вот.

Жека снова садится за руль. Снег бьет в лобовое стекло. Мыслям в голове зябко. Сплошная бесприютность. И холод собачий.
Что теперь делать? Выходит, что сам Жека и виноват: не давал ей денег, не купил ей квартиру. Правда, с деньгами сейчас туго... Но чтобы вот так – безо всякого сердца. Взять и уйти...
Убить ее – убить! Или поговорить хотя бы... Жека звонит Берте, и та отвечает сухо:
– Евгений, не морочьте мне голову. Я не знаю, где вам ее искать.
Около получаса Жека думает, кто такой Евгений. Как-то непривычно звучит его паспортное имя. Все говорят – Жека. Девчонки в дороге просятся в машину:
– Жека, подкинь!
Жена дома вздыхает, глядя на него:
– Что, Жека, опять неприятности?
Да, сплошные неприятности. Где ее искать в городе? Жека снова набирает Берту.
– А, это... не знаешь, где живет?
– Она просила вас ее не беспокоить, – отрезает Берта.
– Понятно.
Что тут скажешь? Понятно... Изменила ему – растоптала его сердце. Действительно выходит, что проститутка. Только не встречал он таких раньше. Или, правда, моложе был – не так чувствовал.
Снег заносит машину. Залепляет стекла. И Жеке кажется, что он умер, а над его могилой растут сугробы.
Жеку всегда любили женщины. Для этого ему не нужно было пользоваться ни интеллектом, ни духами. Вот таким, каким он был, его принимали с распростертыми объятиями. Многие его приятельницы, которые работали только с иностранцами, точнее «под иностранцами», часто звали его просто для того, чтобы вспомнить «русский секс», накрывали ему стол и угощали водкой. Проституток он никогда не любил, это правда. Врожденная брезгливость отталкивала его от женщин подобного рода. Может, Жека всегда чувствовал, что одна из них разобьет ему сердце – самым гадким образом: уйдет к другому.
С другой стороны, разве проститутки уходят «к другому»? Это же их работа, их ритм, их жизнь. И Жека вдруг понимает, что она могла и не уходить от него, и не говорить ему об этом греке, все равно Жека ночует дома, а она – сама по себе. И даже лучше было бы, если бы она ничего ему не сказала. Они продолжали бы встречаться. И Жека продолжал бы ее любить.
Его машина, принюхиваясь к снегу, сама находит дорогу к «Визиту», потом еще к разным клубам, но Жека нигде не замечает знакомой фигуры.
Он ездит в снежной темноте по городу и ищет ее. А найти любимую женщину в огромном городе в снегопад очень сложно. Тем более, женщину, которая тебя не любит...
И вдруг около центральной клиники на скамейке Жека замечает сидящего человека. Его женщина сидит в снегу и не смотрит по сторонам. Но Жека узнает ее сгорбленную фигуру – сердцем.
Хочет сказать ей что-то ужасно злое, а вместо этого поднимает ее из сугроба.
– Что ж ты в снегу сидишь, любимая?
Она вскидывает безумные глаза.
– Жека? Ты?
– Ты что тут делаешь? – не может понять Жека.
– Жду, пока клиника откроется. Посижу у Берты...
Жеке и радостно от того, что он нашел ее – чудом. И больно. И убил бы...
– А грек твой где?
– Домой поехал. Ему вставать рано – на фабрику.
– Тебя не взял?
– Я не захотела.
Жека тоже опускается в снег и обнимает ее за ноги.
– А мне Шнур сказал, с кем ты. Возвращайся ко мне, а?
– Нет.
– Ничего, все равно вернешься, – произносит он глухо. – Я тебя ждать буду. Вот дом дострою – продам. Будут деньги.
– И будешь после каждого меня принимать? – спрашивает Шурка.
– Буду...
– Такую вот грязную?
– В ванной тебя помою...
И никому не смешно.
– Люблю тебя очень, – говорит Жека. – А ты такое мне сделала.
– Жить как-то надо было...
– Все равно ты хорошая, – выдыхает он. – Ты не такая, как они все...
Шурка качает головой.
– Я точно такая.

§21. ПРАВИЛО №16:
ЛЕГКО ОТВЛЕКАТЬСЯ

Берта молчит очень долго. При этом ее лицо ничего не выражает. Даже размышления не отражаются в ее взгляде.
– И до каких пор ты будешь скрываться?
– Недолго, – говорит Шурка. – Думаешь, этому Шнуру никто гайки не прикрутит? Не он весь лес держит.
Берта широко раскрывает глаза.
– Помнишь того парня, у которого невеста умерла, а он не мог от мобильника оторваться? Ну, на которого ты сказала «бандит»? Это Савва. Он у них главный.
– Ты его знаешь? – удивляется Берта.
– Знаю немного. Я сказала ему, что этот Шнур на Макрияниса и «Ивони» наехал. Это скоро решится, – заверяет Шурка.
– Как решится? – не понимает Берта.
– Как-то решится.
– А если Шнур узнает, что это ты сказала?
– Это и без меня всплыло бы. Я так думаю. Это ведь не тайна.
Берта молчит. Думает о своем. 
– Шурочка, ты... меня извини, – наконец, произносит сбивчиво. – У меня ребенок. Я тебя не могу к себе пригласить.
– Нет-нет, – Шурка машет руками. – Мне есть где перекантоваться. Не волнуйся.

И когда Шурка исчезает за дверью, Берта крепко задумывается. С одной стороны, все эти события не должны ее касаться настолько, чтобы отменять прием больных. Но Берта отменяет прием и отдается размышлениям, потому что, с другой стороны, не может оставить все это без своего вмешательства. И чувствует, что тоже запуталась, что не в силах понять, как будет для Шурки... хуже всего.
Успокаивает одно – Шурка не выпутается. Она слишком глупа для этого. И ей не очень везет. Нет, определенно – у нее нет ни одного шанса.

А Шурка выходит за дверь и думает, куда бы ей податься. Идти, собственно, некуда и прятаться неохота. Устала.
К Жеке пойти нельзя, потому что все закончилось между ними, да и Шнур в любое время может его разыскать. К Вангелису тоже нельзя, потому что он и без того под прицелом и пристальным вниманием. Не ехать же к матери за тридевять земель – после стольких-то лет разлуки и коротких писем?
Шурка смотрит из больничного окна. И хотя это другая клиника, и другой больничный двор, Шурке вспоминается Савва – его ссутулившаяся фигура внизу, желтые листья у его ног и глухой голос. Наворачиваются на глаза слезы. Столько стерпел человек, столько перенес, и не жалуется, живет дальше, сцепив зубы.
Нужно уметь отвлекаться от собственных несчастий. Именно для этого приходит к ней Савва, чтобы увидеть что-то совершенно другое, не то, что каждый день и изо дня в день. А ей и податься некуда – везде мерещится тяжелый взгляд человека, который ее преследует. Сложно отвлечься.
Шурка боится ходить центральными улицами и темными закоулками тоже боится. Хочет забыться, представить себе что-то хорошее, а как вообразить себе эту абстракцию, не знает. Приходит на ум только собственная квартира и работа без секса, за которую платят приличные деньги. Но как только перед глазами Шурки возникают воображаемые деньги, вся картина рассыпается.
Остаются только деньги. Именно отсутствие денег толкнуло ее на поиск другой работы, толкнуло на позорную связь с Жекой, а потом толкнуло от Жеки к Вангелису, и дальше – в лапы Шнура, готового ее убить в любой момент. С другой стороны, она не ставит деньги выше всего на свете, а просто без них невозможно.   
И от них не отвлечешься. От этого нельзя отвлечься, как от самого ритма жизни, от биения сердца и вечного стука колес скорого поезда в ушах. Поезда, который торопится к концу своего пути.
Шурка вдруг останавливается посреди улицы, садится в троллейбус и едет домой. Возвращается с такой решимостью, словно уже бросила вызов судьбе и ей все равно, чем это закончится.
Что хорошего было в ее жизни? Пятерки на экзаменах? Да бред все эти пятерки и все эти экзамены! Сущий бред. Когда она искала работу, ей сто раз сказали «нет», и это был самый сложный экзамен, который нужно было пройти и после которого нужно было жить дальше: начинать все заново и каждый раз по-новому смотреть на свое гадкое отражение в зеркале – видеть не себя, а свою неудавшуюся, несложившуюся, потерянную жизнь. Это – словно в пазлах не хватает половины фрагментов, и без них ничего не сложится. А их нет. И никогда не было.
Что хорошего было в ее жизни? Пузырек шампуня после получки и пачка прокладок, которые она с трудом могла себе позволить? Зубная паста, которой должно было хватить на месяц, и не хватало?
Из чего же, из чего же сделаны наши девчонки? Жизнь женщины сделана из тысячи мелочей: из туши для ресниц, из губной помады, духов, прически, одежды, колечек и сережек. И если чего-то не хватает, женщина не чувствует себя женщиной. А если ей не хватает любви, восхищения ее красотой и горячих объятий любящего мужчины, она вообще не чувствует себя живой...
Шурка только с Жекой впервые почувствовала себя не бесхозным бревном, а по крайней мере существом женского пола. Конечно, не похвастаешься такой связью, но перед самой собой ей не стыдно. А что? Это другие в шестнадцать лет уже все и всех перепробовали, а Шурка в свои шестнадцать лет за книжками сидела, чтобы пятерки на экзаменах получать.
Мысли кружатся в голове хаосом снегопада. Шурка выходит на своей остановке и идет домой. По крайней мере, можно никому не открывать дверь. Не будет же Шнур срывать ее с петель? Дом большой, все слышно, кто-то может и милицию вызвать.
 А если придет Савва, Шурка это почувствует. Потому что он стучит в самое сердце: тук-тук. И сердце замирает и рассыпается на битые стеклянные крошки. Странное чувство связывает ее с этим парнем – чувство глубокой и непроходящей боли. Больно за него, за его жизнь, за все его несчастья, и особенно за то, что дворничиха обмела его метлой. И больно за себя, за то, что она смотрит в его глаза и видит свое отражение – не как в зеркале, а как в зазеркалье: видит себя красивой, умной, доброй и глубоко порядочной девушкой. Видит не себя...
Почему совершенно незнакомый человек кажется ей родным? Нет ответа. Он ведь ни разу не сказал даже, что хочет ее, или что она ему нравится. Он тоже видит в ней что-то свое, и даже не подбирает слов, потому что этого ни себе, ни ей не объяснит.
Шурка сидит на диване и раскачивается из стороны в сторону, чувствуя под собой впивающиеся голые пружины. Чем бабка на этом диване занималась? Может, он помнит еще ее знойную молодость? И жалко Шурке становится своей молодости, которую ничто не озаряет, кроме блестящей лысины Вангелиса.
И Шурка знает, что нельзя быть недовольной сложившейся ситуацией, потому что она сама ее выбрала, и до Вангелиса ей было хуже, чем потом с ним. Но жутко от того, что она должна надеяться на то, что, в принципе, маловероятно – на то, что Вангелис разведется с женой, разделит с ней все свое состояние и фабрики, уладит отношения с дочерью, женится на Шурке, и они будут жить счастливо. Это очень сложное счастье. Но даже такое счастье проще, чем выйти замуж за неженатого, молодого и красивого парня. Это вообще утопия. Это антиреальность. Это то невозможное, чего судьба никогда не допустит.
Шурка сидит и думает не о себе, не о той ситуации, в которую попала, не о Шнуре, а об этом парне, который возникает в ее квартире, как фантом, как тень из зазеркальной антиреальности. И ей хочется только одного – дотронуться до него, чтобы убедиться, что он на самом деле существует.
И вдруг Шурка чувствует, что щеки начинают гореть и внутри все теплеет. Мысли о Савве приобретают вполне отчетливые очертания эротических фантазий.

 §22. ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ: РАЗБОРКИ

У Саввы эта «Ивони» не идет из головы. Послал Костика на разведку, выяснились интересные вещи, на которые раньше никто как-то и внимания не обращал.
«Ивони» – марка с мировым именем. И этот Макриянис – известнейший модельер и признанный мастер в своей области. И капитал там крутится такой, какой, в принципе, нельзя было и предположить. Вся Европа носит «Ивони». На каком-то фуршете Кулик даже Макриянису руку пожимал, тогда еще не успев оценить размеры его прибыли. Он и сейчас еще не успел. А Шнур уже стрижет его жирных овечек.
Может Савва и не стал бы ввязываться (своих проблем по горло), если бы Шурка так все не описала. А теперь он видит, что не по понятиям вышло – не имел права Шнур так круто наезжать на иностранного бизнесмена, тем более, переходя боссу дорогу. Это как метнуться на встречную полосу и запарковаться быстрее всех на чужом месте. Нагло это чересчур. Так не делается. Если бы сейчас Савва сказал об этом Кулику, полетела бы умная голова Шнура с его неумных плеч.
Савва не скажет, ясно. Но со Шнуром поговорить надо – так, по-братски, чтобы тот расслабился немного и не отпугивал иностранных инвесторов, прикрываясь именем босса. Для структуры – нездорово это. Не на пользу.
Шнур вообще напряженный ходит, словно сунул два пальца в розетку и обратно – никак. На пацанов рычит и матерится без умолку.
– Эй, Шнур, притормози-ка, – Савва задевает его плечом в коридоре Куликовской компании. – Тема есть.
И глаза Шнура в сумраке коридора отдают сталью.
– Что за тема? Спешу я.
Но Савва выводит его из офиса, и Шнур покорно останавливается на крыльце.
– Ну?
Савва прищуривается.
– Послушай, друг, мы с тобой не первый год вместе рыбачим.
– Ну? – Шнур напрягается до трехсот вольт.
– Я в твоих карманах не считаю – не вопрос. Дело в другом. С иностранцами дела может вести только Кулик, и ты об этом знаешь. И если он не ведет с кем-то дел, значит, и не нужно. Это вопрос стратегии и политики нашей структуры.
– Ты о чем конкретно?
– Об «Ивони», – прямо отвечает Савва. – Сейчас ты на этого грека наехал, а завтра он на всех углах начнет трезвонить, что в нашей стране его притесняют и травят его бизнес, что закон его не защищает, и правительство его не бережет. А если бы он прочно встал здесь на ноги, он потом нас бы еще и благодарил.
– Положил я на его благодарность! – взрывается Шнур. – А если он будет ****еть на каждом углу, я его быстро заткну. В два счета!
И Савва берет его за пуговицу пиджака.
– Коля, не кипятись. Чего ты? Он же не на углах ****еть будет, он найдет, куда пойти. Это дело рисковое, и соваться тебе в него не нужно было. Не по понятиям это. Так не делается. Я – в стороне, ясно. Но мой тебе совет – попустись немножко, остынь. Пусть грек чуток оклемается.
Шнур резко отступает, вырывая пуговицу из пальцев Саввы.
– А до тебя как докатило-то? Или ты свои проблемы уже расхлебал?
Теперь и Савва делает шаг назад.
– Докатило, как видишь. Земля круглая, мир маленький, а столица – еще меньше. И если ты не притормозишь, до Кулика тоже докатит.
– Что?!
Савва отвечает спокойно, скрывая внутренне раздражение за деланным равнодушием:
– Дальше тебе решать. Мой совет – съезжай с «Ивони». И как можно скорее.
Шнур смотрит колючим взглядом, в котором мелькают купюры, как в игральном автомате. Сейчас он снова теряет. Теряет... Теряет...
Мысль одна: как Савва докопался до этого, если по уши в собственном дерьме? Не иначе, как кто-то удружил Шнуру и стукнул. Кто? Кто из пацанов знал все об «Ивони»? Ну, допустим, знали. Но не знали же, что это его личная инициатива – им-то что? Ребята особо не раздумывают, куда и зачем едут. Достаточно и того, что Шнур приказал.
Савва резко отворачивается и идет к авто. А Шнур продолжает стоять и думать.
Нет, пацаны не могли стукнуть Савве. Не похоже... Другой кто-то. В принципе, Шурка могла бы, если бы знала входы-выходы. Но она не в курсе. И сам грек мог бы, но это еще сложнее – он же грек, чурка, ни хрена объяснить толком не может. Его если и будут слушать, то только в правительстве, а если Кулик пока не знает, значит, это не сверху идет, а снизу.
Шнур прикладывает руку ко лбу. Где же собака порылась? Непонятно. Пришла беда, откуда не ждали. Он садится в машину и едет по заснеженной трассе. Эх, оттянуться бы. Разобраться бы с этой девкой. Ждет она его, интересно?
Шнур набирает номер Берты и слушает долгие гудки. Где эти проститутки?
– Алло, – слышится, наконец, женский голос. – Это вы, Николай?
Высветилось, – догадывается Шнур и интересуется как можно мягче:
– Не знаешь, Шура дома?
Похоже, его мягкий тон вызывает удивление.
– Скорее всего, дома, – отвечает Берта. – Послушайте, Николай... Мы с вами не знакомы, но я испытываю к вам искреннюю симпатию.
– Чего? – Шнур насилу вписывается в поворот.
– Речь идет о ваших отношениях с Шурой. Я хочу вас предупредить, что этому человеку нельзя доверять...
Шнур тормозит у обочины, продолжая слушать воркующий голосок незнакомой женщины.
– На Шуру, простите меня за откровенность, нельзя положиться ни в каком деле. Это очень легкомысленный и несерьезный человек. То же самое и по поводу вашей «Ивони»...
– Какой «Ивони»? – поражается Шнур.
– Я говорю о вашем бизнесе, Николай, – уточняет Берта. – О ваших деловых сделках, о которых ей не следовало бы распространяться.
– Подожди, девочка, тебя как звать? – спрашивает Шнур, уже сообразив, к чему ведет разговор эта «подруга».
– Это не имеет значения, – обрывает та. – Я просто хочу вас предупредить, что ваша переводчица обсуждала ваши дела с человеком по имени Савва. Говорит это вам о чем-нибудь?
– Говорит, – выдыхает Шнур в трубку.
– Впредь, Николай, будьте осторожны, – заканчивает Берта.
– Понял. От меня что нужно?
– В каком смысле? – не понимает та.
– Сколько хочешь за инфу? – уточняет Шнур.
– Я знаю, что вы честный человек. Я просто хочу вас предупредить, – повторяет она в третий раз и отключается.
– Понял, – проговаривает Шнур в ответ на гудки мобилки.
Снова выруливает на трассу, прямо навстречу снегу. И невольно нащупывает в кармане связку ключей и отмычек.
Злость ослепляет белой снежной пеленой, окутывает машину и несет ее куда-то с бешеной скоростью. Скорость нарастает. Снег бьет в лобовое стекло. Дорога теряется в метели.

§23. ПРАВИЛО №17:
НЕ ОТКРЫВАТЬ ДВЕРЬ НЕЗНАКОМЫМ

Ни в коем случае нельзя открывать дверь незнакомым. И знакомым, которые хотят тебя убить, тоже нельзя. Шурка сидит за замкнутой дверью и чувствует себя не очень уютно.
Вечером раздается стук в дверь. Очень требовательный стук. Потом – голос Шнура:
– Открой, моя девочка...
А потом что-то начинает щелкать в замочной скважине. Шурка подскакивает и подпирает дверь плечом. Нет сил кричать. Нет телефона, чтобы звонить в милицию.
Ужас сковывает тело.
Шнур отодвигает ее вместе с дверью и входит. Хватает за руку и тащит за собой в гостиную.
– Присядь, Шурочка!
Останавливается над ней, перекладывая пистолет из руки в руку.
– Поговорить с тобой хочу, дрянь ты такая!
Шурка слегка приходит в себя. Раньше он просто хотел с ней развлечься, а теперь – хочет поговорить. Может, у нее еще есть шанс выжить? Только нужен ли ей этот шанс?
– Похоже, ты совсем не понимаешь, во что влипла. Ты не знаешь, кто я? Кем ты думала меня напугать? Саввой?
Шурка чувствует себя мертвой. Это дикое состояние. Сначала холодеют ноги и руки, сложенные на коленях. Потом застывает все внутри, и перед глазами опускается туман.
Шнур, с трудом подавляя в себе ярость, продолжает, глядя на ее опущенную голову:
– А ты знаешь, кто я такой? Твой Савва передо мной фраерок завалящий! Он мне не мать родная и не закон! Ты же, ****ь, не могла до этого дойти своими мозгами – поспешила стукнуть на меня своему дружку.
И вдруг Шурке кажется, что внутри нее снова начинает биться ниточка пульса: тук-тук... И снова: тук-тук. Это удары чужого сердца. Это чужие шаги за дверью.
Шурка понимает, что в прихожей кто-то есть, что вошел кто-то третий – слушает все безмолвно, но низачто не даст ее в обиду. Не даст ей умереть...
Она поднимает на Шнура светлые и влажные глаза.
– Ага, сука, соображаешь! – кивает ей Шнур. – Так вот я тебе скажу, что я тут главный, а Савва твой – дерьмо в проруби. Болтается без дела и не тонет. Ну, ничего. Притопим. Частями: бабу его уже вот грохнули. Правда, и машину хорошую пришлось притопить, но ради доброго дела – ничего не жалко. Еще бумажек соберем о его ворованых бабках – и пойдет на дно твой Савва. Босс сам от него откажется. Так что, моя девочка, ***вого заступничка ты себе нашла. И про «Ивони» зря ему растрепала...
– Ничего я не трепала, – вставляет вдруг Шурка.
– Не ****и! Он сам мне сказал, – обрывает Шнур.
И тогда Савва входит в комнату и останавливается спокойно в дверях.
– Этого я не говорил.
Шнур оборачивается судорожно. Савва держит в руке тупоносый маленький пистолет, контуры которого Шурка привыкла угадывать под его одеждой.
Выражение лица Шнура резко меняется – словно бешеная ярость расплющивается от удара о стену. Он лихорадочно пытается сообразить, что мог слышать Савва из того, что было только что сказано.
– Да, вот, со своей девкой порешать не могу, – Шнур пытается улыбнуться. – А ты – к ней? По очереди?
Савва тоже криво улыбается.
– Это, Шурочка, не знал, что ты тут бордель устраиваешь, – продолжает Шнур, обращаясь к Шурке.
Улыбка Саввы не меняется. Шурка смотрит на него и чувствует, как его сердце торопится к своему взрыву. Тикает часовая бомба.
– Ясно, – произносит он глухо. – Так и выплыло. Случайно...
– Да ты что, Савва?! – Шнур еще пытается что-то сказать, а потом вскидывает руку с оружием.
Звучит выстрел. Это очень резкий звук, заполняющий в один миг все пространство внутри маленькой комнаты. Звуку тесно в четырех стенах, он пытается вырваться наружу, врезается в стекла и рассыпается.
Шурка не понимает, кто выстрелил. Но она смотрит на Савву и видит, что тот продолжает криво улыбаться, в то время как тело Шнура оседает на пол, и под ним расползается кровавая лужа...
Еще с минуту Шурка слушает самую тихую тишину в мире, наступающую после выстрела, а потом всматривается в то, что еще минуту назад было Шнуром, оскорбляло ее и угрожало убить.
– Он мертвый?
Савва делает шаг к ней и прячет оружие.
– Он умер? – снова спрашивает Шурка.
Савва достает мобилку и набирает номер.
– Костик, подъедь за мной: Суворова, сто тридцать, сорок девять. И ребят захвати – пусть приберутся тут немного. Да, пакеты. Короче, потом. Я тебя тут жду. Давай...
Подходит и берет Шурку за руку.
– Собери вещи. Не надо тебе тут оставаться.
– Мне идти некуда.
– Одевайся-одевайся, – говорит Савва. – Я тебя в отель отвезу. Переждешь немного. Тебя не коснется.
Шурка все смотрит на тело Шнура, упавшее, как-то скрючившись, на ковер посреди комнаты.
– Мне страшно, Савва, – говорит тихо.
– Ты сюда не вернешься. Найдем тебе что-то. Не бойся. Он нас... предал. Все кончилось. Это вообще не твоя проблема. Забудь...
Шурка одевается в молчании. И в молчании Савва отвозит ее в отель «Олимпия» и снимает ей номер.
– Я сейчас вернусь туда. А потом приеду – посмотрю, как ты. Не нервничай. Телевизор включи.
И уходит. И Шурка ощущает пустоту внутри себя, в то же время – пустую, тупую, невесомую легкость. Чувствует, что ей больше ничего не угрожает. И еще, что она больше жизни любит человека, который ее спас.
Потом лежит поперек кровати и смотрит в черный экран невключенного телевизора. Не хочется нарушать невесомости.

Он возвращается в половине первого ночи.
– Что? – боязливо спрашивает Шурка.
Савва проходит и сбрасывает пальто.
– Ничего. Ребята квартиру вымыли. И с боссом поговорил.
– Нормально?
– Вполне. А ты не спишь? Есть хочешь?
Она мотает головой: не может есть.
– Я спать хочу, Шура. Я домой не поеду, – говорит Савва.
– Оставайся. Конечно...
И снова Шурка не понимает, что он имеет в виду. Похоже, не хочет ни секса, ни ее тела, ни теплоты ее постели. Он выключает свет и раздевается, а Шурка смотрит, загипнотизированная магией движений его мускулов и четкими, молодыми контурами его фигуры в темноте. Он ложится в постель, а она продолжает стоять посреди комнаты, словно подсматривает в окно за посторонним человеком.
– Иди ко мне, не стой так, – говорит он.
И Шурка, не зная, что делать, и дрожа от холода, тоже раздевается и ложится рядом с ним. И оттого, что она мечтала об этом так долго, и оттого, что это произошло так скомканно, после совершенного на ее глазах убийства, и оттого, что это все-таки произошло, она начинает плакать и слезы текут по вискам на подушку.
Савва обнимает ее и привлекает к себе.
– Чего ты? Из-за Шнура?
– Нет, – выдыхает она.
– Из-за меня? Не хочешь меня? – спрашивает он снова.
Она молчит. Чувствует себя девчонкой, которая впервые оказалась в постели со своим парнем, ничего не умеет и боится отдаться собственным ощущениям.
– Любимая моя, не плачь, – произносит вдруг Савва. – Я сам сейчас зареветь готов. И если бы выпил, больше тебя рыдал бы. Я убью всякого, кто причинит тебе боль, кто только подумает тебя обидеть. Веришь?
– Почему? – она смотрит в темноте в его лицо.
– Не знаю... Знаю только, что никого не любил так, как тебя. Ни одну женщину. И Аню, царство ей небесное, не любил. А просто беременна она была, и нехорошо это, чтобы ребенок без отца рос. Я так понимаю.
Он делает паузу, в которую Шурка всхлипывает, глотая слезы.
– А тебя люблю. И знаю, что это навсегда, потому что ты мой родной человек.
Она молчит.
– Я знаю, что ты со Шнуром не была, и что ты не проститутка. Я потому и боялся к тебе приблизиться, что у тебя другая жизнь должна быть – чистая и красивая. Но, видно, судьба нас столкнула...
– В этой постели, – добавляет Шурка.
И Савва усмехается.
– Не плачь теперь. Не надо. Если хочешь, я уйду. Скажи только.
– Нет. Не уходи...
Шурка смахивает слезы, а он ловит ее мокрые пальцы и прижимает их к губам. Шурка затихает, и еще некоторое время они лежат неподвижно, а потом ее руки сами тянутся к нему, гладят его кожу, впитывая ее теплоту и молодость. Ощущение очень необычное. Шурка не перестает удивляться тому, какое наслаждение может дарить простое прикосновение к молодому мужскому телу. И Савва целует ее так, словно не в силах выпустить из объятий даже на долю секунды.
Шурка не знает, чем она рискует в этот момент, что теряет и что приобретает. Знает только, что то эфемерное счастье, при мысли о котором из глаз обычно брызжут слезы, существует на самом деле – и оно вовсе не в деньгах и не в сексе, а в том, чтобы человек, который для тебя дороже белого света, сказал, что и ему белый свет без тебя не нужен. Шурка не может этого выразить и не может сказать об этом Савве. Выходит, что счастье и в молодости, и в сексе, и в том, чтобы просто жить на земле и смотреть в глаза любимому человеку. А может, сам этот человек – материализовавшееся из ничего счастье, даже если он сам не предполагает ничего подобного и не чувствует, сколько дарит другим.

§24. ПРАВИЛО №18:
ТЩАТЕЛЬНО СКРЫВАТЬ СВОЕ ПРОШЛОЕ

Ночью метель утихает, а наутро жужжат снегоуборочные машины, разгребая сугробы.
– Это не стихийное бедствие? – спрашивает обеспокоенно Вангелис.
– Нет, – улыбается Шурка.
– И работают школы и университеты?
– Конечно.
– Тогда почему снега так много?
– Потому что зима!
Все ее радует: и снег, и растерянный вид Макрияниса, и идиотское жужжание машин на заснеженной трассе.
Он выглядит очень плохо. Так плохо, словно весь снег здешней зимы выпал на одну его несчастную лысину. У него круги под глазами, лицо осунулось, и укладка съехала с головы. Похоже, он не спал этой ночью, и теперь кажется Шурке и уставшим, и расстроенным, и одновременно озабоченным чем-то, и это тоже смешит ее.
– Видел ты когда-нибудь столько снега в своей богатой Греции? – она подходит к окну и раскрывает объятия белому сиянию.
– Видел. Где? Нет, не видел, – бормочет Вангелис.
Но больше всего радует Шурку то, что она собирается ему сказать. Она представляет эти звучащие слова об окончании их отношений и улыбается еще шире, все еще находясь во власти нахлынувшей на нее невесомости.
Вангелис вдруг обхватывает голову руками.
– Я не знаю, что делать, Шура. Не знаю, что думать. Ты не скажешь мне правду, я знаю. Ты не можешь быть честной. Поэтому я не должен тебя спрашивать. Я впервые в своей жизни так запутался. Так ошибся в женщине.
– Во мне? – продолжает улыбаться Шурка.
– Да... Вчера мне позвонил кто-то, обратился по-английски, и рассказал все... То, о чем я не мог даже подумать.
– О чем?
– О тебе... О твоих грязных связях, о твоих любовниках, о мафии, на которую ты работаешь, о том, что ты проститутка. Вчера я думал, что умру... Что не смогу жить после такого обмана, – говорит он обреченно. – Я ведь верил, что ты моя женщина, что я у тебя единственный, что до меня у тебя был только тот неудачный мальчик, что мы всегда будем вместе, всю жизнь. Я уже начал бракоразводный процесс, решился на тяжелый разговор с женой и дочерью, на финансовую волокиту. А мне говорят, что я собрался жениться на путане, которая просто работала, притом, работала на мафию...
Вангелис говорит все это глухо, но в его глазах – все еще добрых и влажных от печали – продолжает светиться надежда: вдруг Шурка сейчас возмутится, скажет, что все это клевета, и все будет по-прежнему – просто, прозрачно и спокойно в их отношениях.
Но Шурка молчит и продолжает странно улыбаться.
– Все это правда? – срашивает Вангелис.
Она кивает с улыбкой.
– Да, это правда. Я проститутка. Другой стороны медали не существует. Я виновата перед тобой – перед твоим золотым сердцем, хоть и брала с тебя по самому низкому тарифу и сэкономила тебе немало денег. Я знаю, ничто не скрасит того, что ты узнал обо мне, но на прощанье хочу сделать тебе маленький подарок – ты больше ничего не должен Шнуру. Нисколько. Никогда. Никакого Шнура больше нет.
– Как это случилось? – удивляется Вангелис.
– Я его убила, – говорит Шурка и идет к двери. – Прощай, дорогой. Мирись с женой. Не поминай меня лихом...
Она спускается в белый снежный простор, оставив позади что-то развороченное, кровавое, грязное, то, что никак не может быть реальностью.
Снег все прячет – недостатки архитектуры и неровности тротуаров. Шурка идет пешком и улыбается людям. Слова Макрияниса ничуть ее не задели. Это ведь правда. А правда не должна ранить больно.
Не существует никакой другой стороны медали, потому что все женщины проститутки. Только одни стесняются брать деньги, а другие их требуют. И вдруг Шурка начинает думать о ночи, проведенной с Саввой и останавливается – ночь не укладывается в схему, построеннную Бертой. Похоже на то, что Шурка вдруг стала обеспеченной женщиной, нашла богатых родителей или выиграла миллион в семейное лото. Или на то, что эта ночь – то самое счастье, которое не продается и не покупается. Савва любит ее. И она его любит. Значит, Вангелис прав, и у медали существует другая сторона. Только не для Вангелиса.
Шурка поворачивает в клинику к Берте.

Берта тоже выглядит невесело, но Шурка продолжает улыбаться, рассказывая ей свою историю.
– Представь, какой-то козел позвонил греку и рассказал все про меня. Придурок какой-то. Думает, очень мне навредил. Знала бы, кто, я бы еще и спасибо сказала!
– Кто же это мог быть? – недоумевает Берта.
– Не знаю. Может, Шнур перед смертью.
– Перед какой смертью?
– Перед своей смертью. Перед тем, как подохнуть в моей квартире от маленькой дырочки в сердце.
Берта выкатывает и без того выпуклые глаза.
– А... это... милиция?
– А что Савве милиция? У него вся милиция в одном кармане, а пистолет – в другом, – улыбается Шурка.
– И вы... как? Вместе теперь будете?
– Не знаю. Я пока в «Олимпии» живу, в люксе. Такие дела.
Берта сидит молча, и Шурка решается задать последний вопрос:
– Как ты думаешь, Берта, все женщины проститутки или есть исключения?
– Все без исключения.
– А сумасшедшие?
– Ну, может, только сумасшедшие...
– Берта, а от любви сходят с ума?
Берта качает головой:
– Любовь, моя дорогая, – очень реструктивное, разрушительное чувство. На нем нельзя ничего строить. А вот сойти с ума от любви – вполне возможно. Если есть, с чего сходить. Но тебе и это не грозит.
Шурка не обижается.
– Значит, я и есть исключение! Берта, родненькая! – Шурка целует ее в щеку. – Я так его люблю! И я так счастлива!
Берта пожимает плечами. Дверь за Шуркой закрывается – белая, ледяная дверь ее кабинета, дверь ее холодного подземелья.

 §25. ПРАВИЛО №19:
ПРОПУСКАТЬ МИМО УШЕЙ ПРЕТЕНЗИИ ЛЮБОВНИКОВ

Почему человек вдруг смотрит на свою жизнь другими глазами? Не только на прожитую, не только на сегодняшнюю жизнь, но и на все, что может ожидать его завтра. Савва как проснулся. Нашел себя совершенно другим рядом с нею.
В один миг исчезло и прошлое, и будущее. Все переменилось за коротенький обрывок гостиничной ночи. Эта женщина зачеркнула все и поверх написала всего одно слово: любовь.
Савва думает о том, как ему все бросить и увезти ее отсюда, чтобы начать свою жизнь с чистого листа рядом с любимой женщиной. Что его здесь ждет, кроме каждодневной опасности, матов и перестрелок? Они могут уехать на остров и жить там вдвоем – вдали от всего остального мира.
И Савва уже пугается про себя, что мог не встретить ее, не узнать ее и жить прежней жизнью. Перед его глазами уже расстилается далекий океан, плещутся волны, и белеют стены дома на берегу. Савва втягивает в себя влажный просоленный воздух и раздраженно отвечает на звонок мобилки:
– Алло!
Высвечивает незнакомый номер.
– Слушаю, – повторяет он.
– Вы – Савва? – уточняет сомневающийся женский голос.
– Да, я Савва. Что вам нужно?
– Я хотела бы поговорить с вами – об одной нашей общей знакомой, – начинает женщина. – О Шуре.
– О Шуре? – удивляется Савва.
– Вы не знаете меня, но зато я очень хорошо с нею знакома. И я хочу предупредить вас...
– Ну? – напрягается он.
Первая мысль – не слушать, отключиться. Савва знает, что после слова «предупредить» не может идти позитив. Так обычно начинают разговор доносчики.
– Она – не та женщина, которую вы себе представили. Она – извините за выражение – проститутка, любовница Макрияниса. А в связь с вами она вступила только ради того, чтобы избавить его от опеки и давления Шнура. Она убрала Шнура вашими руками – ради благополучия своего любовника. Другого выхода не было. Она и к Шнуру долго подбиралась, через водителя Жеку (может, вы его знаете), но Шнур раскусил ее очень быстро...
Повисает пауза. И в эту паузу Савва отключает связь.

А ведь он не мальчишка. Он видел на своем веку реки слез и перешел реки крови. Он пережил много такого, после чего другие просто не выжили бы. Он думал, что сердце его мертво и не способно болеть.
Что же тогда болит? Что захлебывается болью и застилает кровавой пеленой глаза? Савве и снег кажется кровавым. Зачем он ей поверил? Зачем поверил своему мертвому сердцу? Мертвые не могут говорить правду. Они должны молчать.
Он отрывает руку от руля и кладет на грудь, ощущая глухие толчки. И Савва стучит кулаком в сердце, словно хочет его убить. За то, что оно пыталось убить его...

Шурка сидит на подоконнике и качает ногой. Курит, стряхивая пепел в баночку из-под йогурта.
– Савва! Я тебя еще и не жду, как следует.
Он смотрит в сияющий провал окна за ее спиной. Садится на стул. Потом поднимается.
– Возвращайся домой. Там чисто, – проговаривает, наконец.
– Что?
– Домой возвращайся. Я не хочу об этом говорить.
Она спрыгивает с подоконника.
– Что-то случилось?
– Нет. Ничего. Просто пора уходить отсюда. Ты мне больше не нужна.
– Савва...
Она останавливается перед ним и заглядывает ему в глаза. Он отворачивается.
– Не играй со мной так больше. Я не люблю, когда мне врут.
– Я врала тебе? – Шурка хлопает глазами.
– Убирайся домой, – повторяет Савва. – Трахнулись и хватит.
Она начинает одеваться. Запахивает курточку.
– Холодно там. Шарф завяжи, – глаза у Саввы влажнеют.
– Что? – не понимает она.
– Это… – он силится повторить фразу про шарф, но снова отворачивается от ее лица к зиме за окном. – Ничего...
Шурка идет к двери.
– Прощай, – оборачивается в последний раз.
– Прощай. Передавай привет Макриянису, – выдавливает Савва.
Она замирает в дверях.
– И остальным, – добавляет он.
Шурка молчит.
– Я тебя люблю, – говорит, наконец. – Моя душа принадлежит только тебе.
– Что? – усмехается Савва. – Что-что? Душа? Я в твою душу не верю. Или ее нет, или она стоит так дешево, что не имеет даже для тебя никакого значения. Я не против проституток, но мне не нравится, когда меня обманывают. А у тебя это отлично получилось...
– Да, – соглашается Шурка. – Наверное...
Он ничего не отвечает. И она выходит.
Она выходит в пустоту. В открытый холодный космос. Так быстро наступает расплата за тот короткий миг счастья, который она выхватила у судьбы.
Она ничего больше не чувствует.
И Савва ничего не чувствует. Стоит у окна и смотрит, как она переходит дорогу внизу. Ее фигура сливается с толпой прохожих, но продолжает оставаться перед его глазами.
Ничего, нужно снова нырнуть в дела. Савва знает, что попустит. Но после того, как он мысленно уже отказался от своего будущего и в мечтах выстроил совершенно другое – рядом с ней, он не знает, куда ему нырнуть: то ли в дела, то ли вниз головой – в снежный простор. 
Если нет сил жить дальше, нужно жить без сил. Если болят старые раны, нужно переступить через боль. Если кровоточат новые, нужно забыть о крови...
Никакой крови нет. Никакого сердца нет. Тем более, нет никакой любви. Есть сплошная проституция, товарно-денежные отношения. Живая очередь к теплой постели, ничего другого. А он попался, как несовершеннолетний мальчишка, потому что не кажется она проституткой. И рыдала она как... Савва чувствует, что снова начинает биться сердце, а потом снова затихает.
Нет, это невозможно. Он набирает номер, с которого звонили на его мобильный.
– Центральная городская поликлиника. Гинекология, – отвечают ему вежливо.
Мало ли, какая-то врачиха, ее знакомая. Все, нужно забыть. Забыть – забить огромный железный гвоздь в самое сердце. Пусть там ржавеет.
Савва снова садится за руль и смотрит на город. В городе теплеет. Снег начинает подтаивать, и небо набухает от влаги и окутывает город сероватым туманом. Спускается непрозрачный сумрак.
И Савва чувствует, что ему совсем не интересно, переменится ли погода, чем сейчас занят Костик, что о нем думает Кулик после убийства Шнура, и вообще – что с ним будет дальше, будет ли он жить или умрет в этот же момент.
А на горизонте продолжает качаться мираж – синеет океан, торчат из песка пальмы и белеют стены дома. И в шезлонге под пальмой лежит она. Его девочка. Его любовь, которую он нашел и спас. Увез и спрятал от всего остального мира, чтобы никто не причинил ей зла…
Савва вдруг резко останавливает машину и задумывается.

§26. ПРАВИЛО №20:
ПОМНИТЬ О ТОМ, ЧТО ТЫ НИЧТО

Шурка не плачет. Смотрит на Берту так, словно видит перед собой что-то другое, а не подругу и не привычные стены кабинета. Берта поеживается, но удерживается от вопросов.
– Мысли человека должны быть простыми, – говорит Шурка. – Тепло-холодно, хорошо-плохо, да-нет. Не надо переусложнять жизнь. Я так считаю.
– И что?
– Ничего. Я ничего не чувствую, – признается она. – Мне не больно. И не страшно. И не обидно. Так мне и надо, я думаю. Нельзя быть счастливой постоянно. Такого не бывает. Можно быть счастливой обрывками, осколками, моментами, но не постоянно. Это вообще смешно...
– Что смешно?
– Все это. И снег этот такой смешной – падает, падает, потом тает. И все бестолку...
Берта почему-то чувствует головокружение и подступающую тошноту.
– Ты о снеге что ли думаешь?
– Да. Много его, а все равно растает и высохнет, – Шурка смотрит за окно остановившимся темно-зеленым взглядом.
– Ты не думаешь о том, кто Савве все рассказал?
– Нет, не думаю. Кто-то рассказал. Все знают, что я проститутка, – равнодушно говорит Шурка.
– И ты не думаешь, что делать дальше со своей жизнью?! – почти вскрикивает Берта.
– А что с ней делать? – удивляется Шурка. – Она же не деревянная, чтобы ее строгать и обтесывать. Идет, как идет. Другой у меня не будет. Какая разница?
Щеки Берты становятся желтоватыми от внутреннего отвращения. И она говорит, едва сдерживая подергивание губ:
– Да что ж ты за человек такой?! Ты же вообще не человек! Какое право ты имеешь ждать счастья? Ты же ничто! Ничто! Бесхарактерный, бесхребетный червяк! Дрянь какая-то хлипкая. И ты думаешь, что в эту лужицу соплей может упасть с неба счастье?! Ты же вообще мозгами не пользуешься! Ты даже по сторонам не смотришь, а если и смотришь – ничего не понимаешь из того, что видишь вокруг. Ненавижу таких лохов, как ты! Вот честно – ненавижу! Ничем ты не заслуживаешь счастья! Это ведь я Шнуру твой адрес дала, я сказала ему, что ты выдала его Савве, я рассказала греку о твоей связи со Шнуром, я позвонила Савве и рассказала ему про Макрияниса. Зачем, как ты думаешь? Ради собственного удовольствия? Нет! Затем, чтобы ты глаза на мир открыла и увидела его таким, какой он есть – гадким, продажным, грязным и преступным. Чтобы ты знала, что клиент не может влюбиться в путану, а бандит не может быть хорошим человеком! Это исключено. И ты должна это понять! А ты сидишь и на снег смотришь. Как последняя дура, рассуждаешь о том, тает он или не тает. Это нормально?
Шурка пожимает плечами и отвечает спокойно:
– Да я знаю, что это ты сделала. И я хорошо знаю, каков этот мир. Но я принимаю его таким, какой он есть. И тебя принимаю такой, какая ты есть: одинокой, озлобленной, с ребенком на руках, с твоей сомнительной карьерой супер-профессионала и со всем тем дерьмом, на котором ты ее строишь. Я знаю, что такова жизнь, Берта. Я ее не исправлю. Ни тебя, ни Шнура я не переделаю. Мы не выбираем людей вокруг себя, их дает нам наша дорога. Понимаешь меня, Берта? Наша судьба, наша родина, наши родители и люди вокруг нас – это не наш выбор. Запрети снегу падать, прикажи ему таять – что выйдет? Ничего не выйдет. И если у меня ничего не выходит, значит, так мне на роду написано. Я все равно буду жить дальше, буду искать работу, буду писать матери хорошие письма, буду смотреть на снег и стараться все перенести – я не повешусь из-за этого и не изменюсь.
– Кретинизм, – бросает Берта.
– Пускай, кретинизм. Но, что бы ни случилось, это не толкнет меня ни на предательство, ни на подлость, и моя совесть будет чиста, потому что у меня есть сердце, которое не продается в мясной лавочке ни за какие деньги. И если я люблю человека – мне все равно, богат он или беден, есть у него будущее или нет его вовсе. Если его нет – я счастлива буду умереть вместе с ним. Вот и все. Это намного проще, чем сборник твоих хитроумных правил.
– А если он не хочет ни жить с тобой, ни умирать, ни вообще тебя видеть? – прищуривается Берта.
– Это не имеет значения. Я не обмениваю свою любовь на его любовь ко мне и не продаю ее. Я люблю его ни за что. Просто так.
Шурка поднимается и говорит на прощанье:
– И мне не нужно ждать счастья. Я люблю его – и я счастлива. Счастье внутри меня, и мне не надо его заслуживать. Это очень простая схема – проще твоего пособия для начинающей проститутки. Но ты этого никогда не поймешь, потому что твое сердце – ядовитее самого желтого и кислого лимона. Ты ничего не чувствуешь, кроме едкой кислоты, которая разъедает все вокруг тебя. Ты даже не чувствуешь, что я тебя люблю, Берта.
Шурка выходит и спускается по лестнице. От сказанного не легче, а тяжелее – словно капли кислоты просочились под одежду и прожгли кожу. Она едет домой в троллейбусе и смотрит из окна на тающий снег. Весна скоро. Скоро придет вес-на...

А Берта сидит за своим столом, упав головой на руки, и думает о своей жизни – о том, что сына во дворе дразнят безотцовщиной, о связи с главврачом, которая все еще тянется, подпитываясь виагрой, об интригах, которые она плетет на работе, выживая конкурентов, о подарках, которые берет без стыда из рук плохо одетых женщин, о сплетнях, которые о ней ходят, о своем отражении в зеркале, которое с каждым днем все больше тускнеет и расплывается. Входит медсестра и замирает в дверях – видит, что Берта плачет, уткнувшись носом в карточки на столе, и ее плечи вздрагивают от рыданий.
Трудно быть сильной женщиной. Очень трудно давать другим советы. Но труднее всего – согласовать свою силу со своей слабостью.
– Берта Ароновна… – выдыхает перепуганная медсестра, не решаясь сделать шаг по направлению к столу. – Что-то случилось?
Берта поднимает на нее покрасневшие глаза.
– Выйди...
– Берта Ароновна...
– Выйди, я сказала!
– Там... больные спрашивают, будет прием?
– Не будет! Будет...
– Так будет?
Берта вытирает глаза, размазывая по щекам черную тушь.
– Будет. Пусть подождут.
У каждого есть свой ритм, с которого нельзя сбиваться. А Берта чувствует, что сбилась, поэтому ее сердце колотится не в такт с пульсацией будней. А может, впервые после стольких лет молчания, она услышала его удары.
Откуда берутся слезы? Текут по напудренным щекам и капают на медицинские карточки. Вот чему завидовала всегда Берта – неизгаженному Шуркиному сердцу. Живому сердцу, которое трепыхается в ее груди. А в груди у Берты – маленький, кислый лимон, в который она превратила то, что мешало ей быть успешной и строить карьеру.
– Берта Ароновна, так будет прием?
Вышла замуж – ради русской фамилии, развелась – ради того, чтобы избавиться от лишних хлопот, не думая ни о муже, ни о ребенке. На работе – переступила через всех и вся, чтобы удержаться на плаву. Это очень хорошая черта – просчитанная цепкость, но почему от нее так неприятно, так безрадостно становится жить?
– Берта Ароновна?
Она снова вытирает лицо.
– Будет, Света, будет...
– Меня Леной зовут, – поправляет сестричка растерянно.
За все годы работы Берта ни разу не обратилась к ней по имени. Не знала его. Не интересовалась никем, кроме себя самой и тех, кто может быть ей полезен. А теперь сбилась с ритма и взглянула по сторонам – на тот самый мир, который хотела показать Шурке.
Тает снег. Идут годы – падает снег и тает. И скоро придет новая весна. Берта закрывает лицо ладонями и снова роняет голову на стол.
– Берта Ароновна! – бросается к ней Лена. – Ну, не плачьте! Пожалуйста, не плачьте. Все будет хорошо. Весна скоро...

§27. ПРАВИЛО №21:
НЕ ДОГОНЯТЬ УШЕДШИЙ ТРАМВАЙ

Никогда не гонись ни за трамваем, ни за мужчиной: будет следующий. Будет лучше – добрее, щедрее, ласковее.
Шурка очень мучится оттого, что обидела Берту, но ее пособие она мысленно уже выбросила на помойку.
Снова сидит на бабкином диване и раскачивается из стороны в сторону. Завтра – первый день на новой работе. Будет секретаршей в небольшой производственной фирме, будет иметь под рукой компьютер, факс, ксерокс и регулярный секс с начальником.
Нет смысла жить на свете, если знаешь, что следующий мужчина – не будет лучше того, кого ты потерял и кого любишь. Вообще нет смысла просыпаться утром. Шурка свешивается из окна и кричит, что есть сил:
– Я люблю тебя! Люблю тебя!
Оглядываются школьники, и старухи задирают вверх головы.
– Я люблю тебя! – орет Шурка.
Легче. Кажется, что снова кружится листва, и он стоит внизу в золотых листьях. И дворничиха его обметает, чтобы никогда в жизни он не женился. Шурка очень верит в приметы. Верит в черных кошек, в пустые ведра, в угол стола, в спотыкания на дороге. Верит в сновидения и гороскопы. Верит во все знаки судьбы, потому что верит в саму судьбу.
Она точно знает, что человек, которого обмели веником, навсегда останется одиноким. Тем более – метлой. Это двойная гарантия.
– Я люблю тебя, – говорит Шурка белому зимнему дню и закрывает окно. – Навсегда.
Она не пойдет к нему, не станет ничего объяснять, не станет спорить и что-то доказывать, потому что Савва прав, а она не права. Шурка знает, что сама виновата, потому что ее сердце – из мягкого теста, которое тает от прикосновения теплых рук. Никакого капитала не нажила она ни с Жекой, ни с Вангелисом, а просто они любили ее, и Шурка ответила им благодарно, потому что немногие ее любили и не знала она тогда настоящего чувства.
Но то, что она чувстует к Савве – сильнее любой привязанности и любой благодарности. Это сильнее ее самой, ее прошлого и будущего. Это ее судьба. Он ведь сам так сказал: судьба столкнула...
И Шурка отлично понимает его боль – его мечты о порядочной девушке разбились вдребезги. Не чистая она. Грязная. Пропитавшаяся запахом немолодых мужчин и несвежих постелей. И в будущем – Шурка знает, что не скажет «нет», «больше никогда» или «ни разу в жизни», потому что должна будет жить дальше без него, заглушить свою любовь, приспосабливаться к разным обстоятельствам и разным людям. Но то, что она потеряла, всегда будет болеть открытой раной. Ее невозможное...
И если новый директор захочет секса, она, скорее всего, не скажет «нет» и не уйдет с работы, хлопнув дверью. Она вытащит из мусорной корзины своей памяти Бертино пособие и станет снова внедрять его в жизнь, ломая себя и перекраивая по общему образцу. И от этого жутко становится и горько за свое «я», потому что человек без денег не свободен, и вся его жизнь – это деньги.

На звонок в дверь Шурка не реагирует. Ну, кто может звонить? Шнур с того света?
На пороге стоит Жека и смотрит на нее, как на видение из далекого прошлого, мучительного подсознания и кошмарных снов. 
– Шурочка...
Она отступает:
– Проходи, друг. Гостем будешь...
Шурке не интересно, ни как он ее нашел, ни что он хочет ей сказать. Она видит, что Жека выбрит и наглажен, она помнит, как была к нему привязана, но сейчас не чувствует ничего, кроме усталости.
– Что ты такой нарядный? Предложение мне собрался делать?
Шурка шутит. А он садится на стул, потом поднимается и закуривает.
– Вот, никак не могу курить бросить. С тех пор, как ты ушла, плохо мне.
– И мне плохо, – кивает Шурка.
– Я... Шурочка, очень... тебя люблю. Я немолодой уже, но ты будешь со мной счастлива. Конечно, семьи у нас не будет, но мы будем жить вместе. Я квартиру куплю в центре. Дом я достроил – продам его. Некому там жить – дочки замуж все выйдут, разлетятся. А ты родишь мне сына. Будем растить нашего сыночка и радоваться. Или дочку родишь. Все равно. Тебе хорошо будет, я всем тебя обеспечу. Прошли трудные времена, кончились. Будем жить очень хорошо, спокойно...
Шурка улыбается. Видит, что Жека много думал о том, что скажет ей, и о том, как сказать ей это. И неловко ему оттого, что он хотел говорить долго, а все аргументы уже закончились, и ему больше нечего ей пообещать. И Шурке, как обычно, хочется броситься ему на помощь и закончить за него его сумбурную речь.
– Не говори ничего, Жека. Наше время прошло. Я не хочу больше.
И снова она делает ему больно. Может, даже больнее, чем в тот раз, когда ушла так неожиданно. Снова у него сереет лицо и широко распахиваются карие глаза.
– Шурочка...
– Неужели ты не видишь, какая я? Ты мне не нужен, Жека. Не нужен! Я была с тобой только потому, что мне нечего было дома есть, а ты кормил меня бутербродами. Я проститутка! Оставь меня в покое! – Шурка срывается на крик, заглушая в себе жалость к этому человеку и к себе самой. – Мне не нужны ни дети, ни дом, ни семья, ни твои обещания! Я ничего к тебе не чувствую, понимаешь? Оставь меня только! Забудь меня!
Жека мотает головой.
– Нет, нет. Не говори так. Я вижу, какая ты. Я тебя очень люблю. Я хочу, чтобы ты была счастлива.
– С тобой я не буду счастлива, – бросает она.
– Ты мне душу рвешь, а я все равно тебя люблю. Я буду тебя ждать...
– Не жди!
– Не могу...
Еще с минуту они молча смотрят друг на друга.
– Не могу, – повторяет Жека.
Шурка зажимает уши руками. Кажется, ее злые слова еще звучат в комнате и бьются в стекла. Но нет сил начинать отношения заново. Не нужны ни его любовь, ни его вечное ожидание – не нужна вечность с ним.

И так же неожиданно приходит Вангелис. Шурке даже кажется, что Жека никуда не уходил, а превратился на лестничной площадке в Вангелиса и снова позвонил в дверь. Она молчит от изумления, а он так же изумленно говорит, словно поражаясь самому себе: 
– Прости меня, Шура. Я столько думал о нашем разговоре, что уже не понимаю, где правда, а где мои фантазии. После того, как я узнал тебя, как видел тебя каждый день, как мы по утрам просыпались вместе – я не могу жить по-прежнему. Я уже поговорил с женой – мы разводимся. Я хочу, чтобы ты была со мной, чтобы мы поженились и зажили новой жизнью. Может, у нас не будет детей, но ты будешь со мной счастлива. Я обещаю тебе это...
Он смотрит на Шурку своими чернющими изумленными глазами, и она спрашивает прямо:
– Разве ты не убедился, что нет другой стороны медали, что все женщины проститутки и все в жизни делают ради денег?
– Не повторяй этого! – он отворачивается. – Я сказал это сгоряча. А потом много думал. У каждого из нас – свое прошлое, но наше будущее принадлежит только нам. Мы должны быть вместе. Здесь, или в Греции, или в Европе, где хочешь. Где ты пожелаешь, там мы и купим дом, там мы и останемся.
Шурка качает головой.
– Я не люблю тебя, Вангелис. Я тебе очень благодарна за твою доброту, но я тебя не люблю. И ничего не стану делать ради своего благополучия – не хочу... просто так.
Он разводит руками.
– Лучше бы ты была проституткой...
Шурка впервые улыбается.
– Я тоже так думаю. Но у меня не получается.
Вангелис долго сидит молча, не глядя на нее, а потом спрашивает:
– Но мы будем видеться?
– Конечно.
– Ты будешь помогать мне с переводами?
– Все, что хочешь, – заверяет Шурка.
– Может, потом ты передумаешь, – говорит он тихо. – Я буду ждать.
Она делает судорожный жест протеста, но он не хочет замечать этого. Целует ее в губы своими полными холодными от чужой зимы губами и уходит, немного успокоившись, с посветлевшим взглядом. И Шурка тоже успокаивается. Так все вертится, такова жизнь. Нельзя хранить на людей обиды, потому что со временем останутся на свете одни обиды, а сами люди исчезнут.

§28. ПРАВИЛО №22:
ЗАБЫТЬ ВСЕ ПРЕДЫДУЩИЕ ПРАВИЛА
 
А он обиделся. Навсегда. На всю жизнь. До кровавых слез. Он обиделся на нее за то, что она его обманула, и на самого себя за то, что обманулся.
Шурка пытается не думать о нем и жить дальше. Но та нить родственного, бесконечно нежного, хрупкого чувства, которая протянулась между ними, никак не рвется. И ее сердце продолжает ждать и задыхаться от боли. Не проходит...
Жизнь зашла в тупик, остановилась там и стоит. Чего ждать-то? Со всех сторон – серые стены зданий. Даже обратного пути нет.
Савва никогда ее не поймет, потому что он не психоаналитик какой-то, а простой парень, без изощренных философских выкладок в голове. Он проблемы решает выстрелом, а не разговором по душам, потому что его опыт подсказывает, что задушевные беседы никому не помогают. Он знает жизнь не понаслышке и не по хорошим примерам. Он оценивает людей так, как они того заслуживают, и если говорит что-то, значит, уверен в своей правоте. Сейчас он уверен, что Шурка – путана, которая пыталась и его обвести вокруг пальца. Он так это видит, значит, так и есть.
Шурка согласна. Она даже про себя, наедине со своей совестью – не спорит. Правда, странно, что никакой выгоды она не получила от всех своих афер, но она ведь к ней стремилась – вполне осознанно.

Новый директор смотрит на Шурку косо. Как-то абстрактно она себя ведет – непонятно, согласится или нет. Должна по идее, но он видит перед собой ее насупленные брови и сомневается.
– Веселее, Шурочка!
Она кивает – выдавливает кислую улыбку. «Нет, пора увольнять», – думает он про себя, а потом бросает взгляд на ее губы и заканчивает мысль по-другому: «Или хотя бы сказать ей прямо».
И Шурка знает, что как только он выскажется напрямую, она снова согласно кивнет, даже если не хочет – после Саввы – ни одного мужчины на белом свете. И света белого не хочет. Но она кивнет и снова вытащит из памяти Бертино пособие.
Впиваются ночью в бока диванные пружины. И не хочется жить.

Зарплату платят каждую неделю – это новый европейский принцип, чтобы легче было увольнять персонал и принимать на работу новых людей. Это должно держать в напряжении.
Шурка с первой зарплаты купила пудру – сидит перед зеркалом и замазывает черные круги под глазами. Не очень-то помогает.
Она так и открывает дверь – с пудрой в руках и под глазами. А перед распахнутой дверью стоит Савва, как в старые – такие недобрые – времена.
У Шурки даже «здравствуй» не получается. Она опускает взгляд в коробочку с розовой пудрой и молчит.
– Можем поговорить? – Савва делает шаг вперед и проходит мимо нее в комнату.
Зачем он пришел? – думает Шурка. – Все уже сказано-пересказано. И ничего уже не исправить. И не виноват никто. Кроме, разве что, дворничихи с метлой. Старая ведьма!
Савва останавливается посреди комнаты и уже не может оторвать глаз от ее лица.
– Извиниться хочу...
– Не надо! – вскрикивает Шурка, как от внезапного выстрела.
– Почему не надо?
– Ты прав потому что. Ты прав.
– Нет...
Он отворачивается и уходит к окну.
– Я тогда словно с ума сошел. А потом... посидел, очухался. Бред все это. Просто заболело сначала, а потом остыл. Что было, чего не было – это все, знаешь, кончилось. И у меня много чего было, – он бросает взгляд на пол около дивана, где еще недавно лежал коврик, пропитанный кровью. – Нехорошо все было, и лучше не вспоминать. Так?
– Да, – кивает Шурка.
– А я... ну, что мне в любви тебе объясняться? – он делает нервный жест. – Ты для меня самая лучшая, потому что моя. А если тебе плохо раньше было, так это потому, что меня не было рядом. Так?
Шурка опускается на диван, впервые не чувствуя под собой болезненных пружин.
– Не хочу никому тебя отдавать, – заканчивает Савва.
– И что будем делать?
– Что и все люди делают. Поженимся. Уедем отсюда. На остров поедем. В Тихий океан. Пока там поживем тихо-тихо. Денег хватит. Потом вернемся в Европу.

В комнате снова осень. Падают откуда-то с потолка золотистые листья – Савва стоит в этих листьях, и слова его растворяются в шорохе осени.
И Шурка знает, что это невозможно. Что нет на свете никакой другой жизни. Что после того, что было, ничего не может начаться заново. Что, пожалуй, даже Тихого океана не существует, а существует только вечная осень со своими приметами. Все не к добру, все к худу...
– Шура? – робко спрашивает Савва.
Все летит вниз и обрывается, чтобы неожиданно наступило счастье. Или не наступило ничего. Листья покрывают пестрым ковром вытертый пол ее комнаты. Разные – зеленоватые по краям, оранжевые и совсем коричневые, обуглившиеся под лучами жестокого солнца, слетевшие с кленов, рябин и платанов, а может, сорванные ветром с неизвестных тропических деревьев и брошенные под ноги ее любимому.
Все тонет в листве. Тает. Исчезает.
– Это невозможно, – произносит она.
– Нет, нет, возможно. Мы поженимся, будем жить далеко отсюда. У нас будут дети. Там никто нас не отыщет – там другой мир вообще... Все другое...
– Я очень тебя люблю...
Он садится рядом и обнимает ее за плечи. А она продолжает смотреть на желтые листья, приклеившиеся намертво к подошвам его ботинок. Не верит ни в другой мир, ни в будущее, ни в Тихий океан. Верит в бесконечную осень, которая пророчит, что они никогда не будут вместе. Потому что есть на земле невозможное...
И оттого что болезненная, навязчивая осень кажется реальнее маленького острова в Тихом океане, пальм и белых стен дома, на коробочку с пудрой, крепко зажатую в руках, начинают капать слезы. Шурка плачет и все теснее прижимается к Савве. Он обнимает ее крепче, и его глаза тоже краснеют от порывистого осеннего ветра, усыпавшего все вокруг них мертвыми листьями.

2004 г.
г. Салоники, Греция