Мы тут как-то в Турции отдыхали. С друзьями.
Ну, сама-то Турция нам до лампочки, а вот, «ол инклюзив», в смысле, дармовщины - очень даже.
Ну, и на третий день всё же до моря добрались.
Там же от номеров до побережья сплошь закусочные. Пока преодолеешь…
Короче, три дня пробивались, оставляя выжженную пустошь и разорение, и вышли, наконец, с животами наперевес к катамаранам.
Голова спит, тело дремлет, а мы опухшие - перед этими педальными.
- Сколько? – спрашиваем.
- А бесплатно, – отвечают нам смуглые ребятишки.
И мы... ну, как те крысы, под дудку голландского мальчика.
Правда, не все. Жена приятеля отказалась. Вспомнила вдруг, что у неё травма.
- Ой! - говорит, – совсем забыла, у меня ж травма. В детстве моя собачка чуть не утонула...
Приятель ей:
- Но бесплатно же, дура!
А та - наотрез. И мы на неё плюнули.
Втроём навалились «на вёсла», в смысле - на педали, и пошли.
Солнышко нам улыбалось. Ветерок щекотал. Море расступалось, желая показать океан, и мы были не против. Мы, оказались, очень даже «за», причём практически мгновенно. За - волнорезом, за - буйками, за - ногу их турецкую мать!
Минут через десять, подмечая растворяющийся как рафинад, берег, спрашиваю приятеля: «а мы, собственно, куда?»
- Вдоль! – отвечает он, крепко сжимая, названную рулём - железяку.
- Вдоль! – говорит. - Но на должном отдалении.
- А если без отдаления? – оглядываюсь я на отстающих от нас чаек, и ловлю на себе брезгливый взгляд своей самой мужественной из жён.
Да, море меняет людей. Одни становятся капитанами, другие лоцманами, третьи засранцами - что со мной и произошло. И пока мой скучающий взор прорезал бескрайнее пространство, пытаясь уцепиться за теряющий незыблемость бережок, моему кишечнику вдруг остро захотелось на Родину.
Перестальтиковая ностальгия! Причём такая внезапная, что повернуть назад я попросил своих подельников уже буквально желудком.
- Поворачивайтя-я-я!!! – утробно взревел я, и побледневший затылком приятель, не переча, двинул железяку вбок.
На что катамаран лишь презрительно хмыкнул. Мол – «А как же океан?! Вы же ещё не видели океана!». И погнал нас вперёд с утроенной прытью.
Увидав, что возвращение домой накрывается дымкой, я пал на колени, и начал загребать.
- Ты куда? – уставилась на меня самая мужественная из жён.
Солнце к тому времени уже отчаянно колотилось в её темя, и она повторила с ещё большим удивлением: «Ты куда?!»
А куда я мог? Только под себя!!!
В общем, мы стали бороться.
Над водой уже вовсю стоял хруст наших колен, скрип суставов, и тяжёлое дыхание с острым, как шило, матом, а мы всё не поворачивали.
Я уже сплёвывал пеной себе на грудь. Лица лоцмана с капитаном тоже вытянулись, как у лошадей перед финишем, а наши вывалившиеся сухие языки не привлекали даже чаек. Те банально не долетали.
- Греби!!! – зловеще шипела мне самая мужественная из жён в ответ на мои стоны. И я грёб. Но берег всё отдалялся.
Над нами висело равнодушно-тупое небо. Под нами плескалась бесконечная прохлада, а мы были, словно, в огне. Горло горело, плечи плавились, зад пылал.
В какой-то момент я сорвал с себя жилет, и яростно замахал…
Кому, господи?! На берегу бегали лишь гниды – и по размеру, и по сущности. Что им до пропавшего без вести меня?! Но, тем не менее, я махал, орал, пока не потерял и жилет, и голос.
И тогда моя самая мужественная из жён занесла ногу над бездной.
- Я доплыву! – сказала она решительно.
- Куда ты на… доплывёшь?!!! – спросил я, не замечая, что в моём вопросе уже звучит ответ.
После чего на борту произошла некрасивая сцена, в ходе которой я дважды принял судно на себя, причём оба раза лицом. Но супругу в чине всё же понизил.
Теперь уже я кричал ей: «греби!», а мы с приятелем, красные и мокрые, как стёртые мозоли, корячились на педалях.
- Где спасатели?!! – спрашивал я товарища сквозь отдышку. – Мы же тут сейчас… Почему твоя жена до сих пор не вызвала ни одного спасателя?! Я ж её… Если только выживу, я ж её…
И когда товарищ тихо, но твёрдо проговорил: «Не надо, я сам!», мы поняли, что нам есть ради чего бороться.
Итак, ради чего нам было, а чем уже не было. Во рту появился привкус шерсти. Язык прилип к нёбу, глаза к небу. И мы, побросав педали, стали предаваться фантазиям. Представляли, как мечется в рыданиях эта травмированная. Как рвёт на себе волосы, как царапает лицо, как ползает на коленях перед смуглыми ребятишками, готовая на всё…
Пока не исчерпались.
Весь мат был уже нами высказан, и потому мы смолкли, тщетно перебирая в уме, и не находя…
А спасла нас банальная алчность. Смугленьким ребятишкам просто стало жаль их новенького катамарана. А, так как, мы от него отцепляться не пожелали, то вместе с ним отбуксировали и нас.
Всю дорогу мы целовали их смуглые ручки, плечики и друг друга, не в силах дождаться той минуты, когда сможем облобызать святые ступни нашей многострадальной Ассоль, чьими мольбами и стенаниями, как мы полагали, были спасены.
А Ассоль, в итоге, разобиделась.
- Что ж вы меня бросили?! – сказала она, надула губку и горько захныкала: - Мне тут было жарко, скучно, а вы там себе прохлаждались…
И мы не смогли её дослушать.
Нашим пальцам на её горле не хватило места!
Мы долго состязались за право его пожать, пока, наконец, не победила дружба.
А потом, вдруг, заметив табличку: «Бесплатная стрельба из лука», мой товарищ закричал:
- Чур - я Вильгельм Телль! Кто за яблоком?!!
И вот, когда я проорал: «Чур - не я!», моя самая мужественная из жён, так на меня посмотрела…