Четырежды Пугачева
В начале 90-х в нашем нестоличном городе все, наконец, поняли, что инженер – профессия не престижная. Но никто пока не догадывался, что можно не поступать в политехнический институт.
В группе ФРЭ-12 факультета радиоэлектроники было их двое девчонок – Алка да Татьянка. Двое на двадцать шесть парней, со всеми отсюда вытекающими ухаживаниями, пошлыми шуточками и прочим ребячеством. Девчонки соотношением пользовались – и худенькая, крашеная в блондинку Алка, и худенькая, крашеная в брюнетку Татьянка, кокетничали, капризничали, запросто угощались пивом и шоколадками и меняли домой провожатых, как в былые времена перчатки (сейчас-то перчатки часто меняют разве что гинекологи). В общем, помыкали ребятами, потому что было девчонок всего двое.
А Пугачев был один. Большой и рыхлый, как снеговик. И нос, кстати, каким-то овощем торчал, то ли луковицей, то ли репкой. Ему бы ведро на голову одеть, по колено в снег под деревом поставить – и все снежные бабы его! Но Пугачев носил на голове ярко-оранжевый вязаный колпак, за что получил от старшекурсников кличку «Солнышко».
На лекциях Пугачев играл сам с собой в шахматы. На переменах выходил со всеми покурить, отворачивался в сторонку и равнодушно жевал бутерброд или яблоко. Пива он не пил, «пулю» не расписывал. На дискотеках танцевал только медленные танцы: раскачивался в одиночку посреди зала. Ну, что еще добавить? Одеколоном от Пугачева пахло реже, чем он брился, а брился Пугачев раза два в неделю. И рыжая щетина дивно гармонировала с апельсиновой шапочкой. Короче, цирк уехал, а Пугачев остался.
И только Алка сумела разглядеть под клоунской личинкой нежную и трепетную бабочку пугачевской души.
- Он животных любит, - шептала Алка Татьянке на парах, - у него две кошки дома.
«Третьей будешь», - думала Татьянка и спрашивала:
- А ты у него уже и дома побывала?
- Он Фрейда читает, восторгалась Алка. – Может, мне за него замуж пойти?
- За Фрейда? – серьезно спрашивала Татьянка и думала: «И эта Алка в Пугачевы лезет...»
Алка подрабатывала, выступала в ресторане с песнями входивших в моду Салтыкова и «Ласкового мая». Псевдоним у Алки был звучный – Арлеандра. Это ей брат-семиклассник придумал. Но успех пока не приходил.
Стать Аллой Пугачевой по паспорту Алка додумалась без брата. В мечтах она уже видела афиши: «клуб «Тракторостроитель» Алла Пугачева». Очереди за билетами, цветы, автографы, шампанское...
Борьба за Пугачева началась. Алка пересела к нему поближе и перестала носить лифчик. Она угощала его пирожками с маком и брала списывать конспекты, а когда возвращала – они пахли Алкиными духами, и на каждой страничке красовалось: «I love». А однажды, на «Высшей математике», Алка предложила Пугачеву сыграть в шахматы.
Тут Пугачев стал кое о чем догадываться, и в нем словно тумблер какой-то переключился. Пугачев постирал шапочку и вообще приоделся. Устроил вечеринку по случаю дня рождения (вымышленного!), острил, танцевал. Пил. И проснулся в женской общаге в постели с... Татьянкой.
Ничего особенного в этом не было бы, потому что Татьянка со многими просыпалась в общаге – она там жила. Но с Пугачевым?! А тот был галантен: кофе в постель, губная помада в подарок. Теперь и Татьянка заметила нежную пугачевскую душу.
Правда, Алка не сдавалась, воевала. Была драка с расцарапыванием лица, были сплетни; было заявление в профком, что студентка Татьяна Гуменная распространяет сифилис. Били и Пугачева в подворотне малолетки. Но это его лишь пришпорило, и как-то само собой, как тогда в постели, очутились Татьянка с Пугачевым в Загсе, в чем и расписались.
Свадьбу сыграли в общаге, студенческую – много водки и мало закуски. Алка смирилась, подарила молодым белые розы, потом, надравшись, их же и спела. Первую ночь всей группой пили, поэтому брачной была вторая.
Щедрость Пугачева кончилась внезапно, как жизнь Брежнева. Подаренная в добрачный период помада израсходовалась через три месяца после свадьбы, набор теней – через четыре. А через девять месяцев у Пугачевых родился сын, и молодой маме стало не до косметики. А Пугачеву стало не до молодой мамы.
Нельзя сказать, что он стал хаживать налево – Тамара жила справа, в соседней секции общежития для семейных. Хотя не было у нее ни мужа, ни семьи, но был блат – сунутые комендантше Настасье Палне 100 долларов.
Хаживал Пугачев и к Настасье Палне – бабенке в бальзаковском возрасте и теле Людмилы Зыкиной, зато не утратившей темперамента и женского обаяния. Какие борщи с курятиной она варила, варенички-пельмешки! Да и пеленки помогала стирать молодому папе.
Эту работу Татьянка на Пугачева скинула, а у того внезапно выявилась аллергия на стиральные порошки всех марок – и отечественные, и импортные, и польские. Только руки в воду опустит, как безымянный пальчик на левой руке защиплет и огнем печет. Именно безымянный и именно на левой. Пугачев его бинтиком замотает и причитает, а Настасья Пална охает, рукава засучивает и к пеленкам.
Зато Пугачев принял непосредственное участие в наименовании сына. Татьянка хотела назвать малыша Антоном, свекровь – Сашей. Конец прениям положил муж, положив на стол метрику сына с именем Емельян. Пугачев. Татьянка только руками всплеснула. «А чего меня Максимилианом назвали? – резонно заявил Пугачев. – Ну, и будет Емельян Максимильянович!»
Продолжалась семейная идиллия до 17 августа. В тот день на небо вдруг влезла туча с градом, и Татьянка прибежала с прогулки на час раньше обыкновенного. Поднялась без лифта на 7 этаж, с коляской в одной руке и Емельяном в другой, и натолкнулась на комендантшу, которая развешивала на кухне Емельяновы пеленки.
- Здрасьте, Настасья Падлна... – пробормотала Татьянка и, задком-задком, выломив слабую задвижку, ввалилась в комнату, но не в свою, а в Тамаркину. Где и застала Тамару с Пугачевым вдвоем, в одних трусах (на Пугачеве) и тапочках. Они смотрели «Просто Марию».
У Татьянки на миг опустились руки – поставить коляску и сына. А потом... На вопль Татьянки: «Ах ты, стерва!» и визг Тамары, на которой рвали волосы, в комнату с тазиком и прищепками заглянула комендантша. « Ах ты, козел!» - заорала Настасья Пална и Пугачев, в которого угодили тазиком. Пугачев ринулся вернуть тазик комендантше, они сцепились, в результате чего Настасья Пална посадила Пугачева в коляску и приложила тазиком еще пару раз.
Далее в жизни всех участников этой сцены произошли изменения. Татьянка подала на развод и получила его, вместе с девичьей фамилией, на чем настояла – не хотела иметь с Пугачевым ничего общего. Тамару Настасья Пална из общежития выгнала. А на ее место вселился... Пугачев, сунувший $50 коменданту Олегу Порфирьичу, из отставников, который занял место Настасьи Палны, уволенной за аморалку и хулиганство по жалобе того же Пугачева. А Емельяну купили новую коляску.
Прошел год нетвердой походкой. Татьянка растила Емельяна и училась. Стипендии не хватало, деньги шитьем зарабатывала. Заказы принимала по дешевке, и от клиентов отбоя не было – шила и после отбоя, до двух-трех ночи. Зато хватало и Емельяну на финское питание, и Татьянке на мороженое, и Пугачеву на хлеб с молоком.
Пугачев что-то совсем потерялся. В институт не показывался, а валялся целыми днями на кровати, учил английский по учебнику для 7 класса и пытался читать в оригинале инструкцию к телевизору «Toshiba», забытую Тамарой в тумбочке. Жалела Татьянка Пугачева – его формы снеговика подтаяли, глазки запали. Вот и Татьянка оттаяла: подкармливала экс-супруга, обстирывала, в комнате убирала. Не чужой ведь человек.
Но тут Пугачева счастьем привалило – в бизнесе себя нашел. Сокурсник Тарас на его паспорт частное предприятие открыл и ежемесячно по сотне «зеленых» от пачки отлистывал. Пугачев бросил английский, всё больше по барам ходил да по девочкам.
Прибарахлился: приобрел спортивный костюм «Адидас», родом из Турции, и непонятную видеодвойку. Емельяну «Сникерс» подарил.
И у Татьянки жизнь налаживалась. Личная. У нее ухажер появился, а точнее – постоянный клиент. Шил у Татьянки уже седьмую пару брюк. Во время примерок-подгонок, когда она его сантиметровой лентой во всяких местах обхватывала, клиент посапывал и глазки жмурил – получал удовольствие.
Как-то за подобным занятием их Пугачев застал, и снова у него в голове что-то щелкнуло, переключилось: сбегал на угол за букетом роз и Татьянке сует, со свертком в придачу. А в свертке отрез черной ткани.
- Это мне?! – обалдела Татьянка. – Или Емельяну?
- Мне. На свадебный костюм снимай мерку!
Татьянка дара речи лишилась и Пугачева – розами, розами! Надавала колючих пощечин. А тот:
- Танюша, радость моя, прости дурака! Выходи за меня замуж!
Сам весь светится, лицо в лепестках розовых, а по рыжей щетине кровь струится. А в углу клиент застыл, одной ногой в брючине, как в могиле, ждет ответа. Татьянка промолчала, но розы в вазу опустила.
Пугачев же не отступал, ухаживал. Татьянка с бидоном за молоком, и Пугачев за ней ухаживает. Татьянка с сыном гулять в парк, и Пугачев следом. Не назойливо, на расстоянии, за деревьями прячась. Татьянка его по головному убору узнавала – оранжевый колпак Пугачев сменил на соломенный брыль, размером с сомбреро.
В конце концов, Татьяна не устояла, сняла мерку. В Загсе их приняли приветливо, вспомнили: «Это у вас сыночек Емельян Максимильянович?» Месяц до свадьбы тек медово – сладко и медленно. Снова кофе в постель, каждый день цветы. Емельяну бананы-апельсины.
Свадьбу, правда, сыграли скромную: на двух человек и Емельяна. Два дня пили бутылку шампанского и ели коробку конфет. А потом незаметно кофе из постели пропал, а с ним из постели исчез и сам Пугачев. Налево тумблер щелкнул.
Одно к другому, кончился Татьянкин институт, а с ним и семейное общежитие. Бизнесмен Пугачев снял комнату с мебелью, телефоном и свекровью в ее двухкомнатной квартире. Свекор тоже жил там. И жизнь у них сразу пошла как по маслу – скользкая и рафинированная.
Свекровь Анна Анатольевна – учительница русского языка на пенсии – была женщиной правильной. В том смысле, что жила по правилам, откуда-то вычитанным, от кого-то услышанным. И к окружающим эти правила применяла, доводя до бешенства бесконечными спокойными напоминаниями.
- Пить сырую воду крайне полезно, - заявляла она, потрясая газетой.
С той же минуты на всех столах появлялись графины и банки с водопроводной водой. А Анна Анатольевна «Стингером» преследовала домочадцев и вторила:
- Выпей сырой водички. Ты сегодня, кажется, не пила водички.
- Пила, пила, - ласково отвечала Татьянка, думая: «Пила двуручная, вот прицепилась!»
- Таня, напрасно ты не пьешь – сырая вода способствует пищеварению!
- Вы совершенно правы, Анна Анатольевна, я вот только выпила, и уже поспособствовало, - говорила Татьянка, скрываясь в туалете, и бормотала про себя: «Села муха на пищеваренье – вот и всё стихотворенье...»
Анна Анатольевна обижалась, надо признать, справедливо. Обижались свекор и Пугачев. С Татьянкой днями не разговаривали, ходили, как мимо пустого места. А если звонил ей кто, Пугачев шутил в своей манере: «Ногу сломала, лежит в травматологии!»
Емельян был еще маленьким, и приходилось Татьянке делиться своими горестями со швейной машинкой. Та понимала ее, стрекотала в ответ, подбадривала. Заказов по-прежнему хватало, лентой измерять мужиков доводилось Татьянке часто, но Пугачев уже не ревновал. К кому? К пустому месту? И всё больше и больше влезал в супружеский долг.
Ко всему, открытая на Пугачева фирма оказалась обычной «пирамидой». Сокурсник Тарас с денежками доверчивых вкладчиков исчез в известном направлении, а Пугачева арестовали. И засветило ему от трех до восьми, с конфискацией.
На адвокатов и взятки пошли все деньги, отложенные Татьянкой на черный день, и черные дни незамедлительно настали – освобожденный Пугачев запил. В один прекрасный день он пропил недошитые брюки заказчика, вместе со швейной машинкой, из которой они торчали, явился домой в 5 утра, заметил наконец-то жену и обматерил. А затем ремнем, вынутым из собственных брюк, отстегал сонного Емельяна: «С отцом не здороваешься?! Отец я тебе или кто тебе отец?!»
Татьянка шваброй выставила Пугачева из квартиры, наставив синяков и ему и грудью защищавшей его свекрови. Та от соседей вызвала милицию... И утром другого прекрасного дня Татьянка подала на развод.
Протрезвевший Пугачев раскаялся. Сделал петлю из злополучного ремня, сунул в нее голову и ходил по квартире в поисках крюка. Искал он его часа два, ужасая маму с папой, и громко приговаривал: «Кровью искуплю вину!» Но Татьянка была неумолима. Второй развод свершился, и к ней вновь вернулось то единственное девичье, что могло вернуться без пластической хирургии – фамилия.
Татьянка с Емельяном уехала к матери, в райцентр. Открыла свое ателье. Шили по каталогу «ОТТО», пятилетней давности, что приводило провинциальных модников в экстаз. Дело пошло. Через несколько месяцев на нее уже работали четыре швеи.
Емельян подружился с соседскими ребятами. Они звали его Лёней, и он был вполне счастлив. К Татьянке сватались два учителя математики, парикмахер Боря и даже Илья Иванович Толочко. Тот самый Илья Иванович, который совсем недавно сватался к дочке председателя райисполкома.
И, надо же, будто почуяв это, в райцентр принесло Пугачева. Тумблер в его голове переключился исправно. А на голове уже красовалась бейсболка Принстонского университета, из-за спины выглядывал гриф гитары. Пугачев без комплексов заявился к Татьянке домой и, пользуясь ее и Емельяновым отсутствием, выдал себя за собирателя фольклора и снял в тещином подворье времянку. Теща видела зятя только на «поляроидных» фото и потому не узнала.
Когда Татьянка вернулась с работы, было поздно – 8 вечера, и деньги за месяц вперед уплачены. Тещу очаровал Пугачевский репертуар: «Голубой вагон», «Yesterday» и «Вдоль по Питерской». Исполнял их Пугачев гениально просто – используя два аккорда и «поя, как умея». Емельяна Пугачев купил песенкой собственного сочинения: «Гав-гав, бав-бав, товарищ собака!» (И так сорок раз).
На сорок первом разе на пороге появилась Татьянка и остолбенела. А Пугачев, выхватив из кармана смятый букет чего-то синенького с листиками, пал перед тещей на колени: «Умоляю, отдайте руку и сердце вашей дочери!» И тут же застонал, проклиная свой артрит, попросил не вызывать «Скорую», а дать ему умереть спокойно и простерся на циновке, изредка трагически всхлипывая.
Теща забегала: то капала Пугачеву валерьянку, то пихала ему под голову подушку; бежала за градусником, останавливаясь перед иконой помолиться, и неслась дальше – налить стаканчик вишняка или поставить грелку. Емельян, как мог, развлекал папу: расставил на нем солдатиков и сбивал их из водяного пистолета. Даже Татьянку проняло:
- Что ты разлегся, тряпка! – заорала она и привычно взялась за швабру.
Но тут подоспели соседи с баночкой растирания на травах и мазью из коровьих лепешек. Вызванный каким-то доброхотом, явился, сметая всех полами рясы, батюшка – для последней исповеди. Сразу оказалось, что Пугачеву полегчало, и он разрешил перенести себя на кровать в татьянкиной спальне.
Татьянка легла спать во времянке, но спать не дала мама, всё уговаривала:
- Доча! Ты без мужа, ребенок без отца и наш дом который год без хозяина. Да и больному уход нужен...
- Нужен уход – пусть уходит! – ворчала Татьянка. – Мама, я спать хочу.
Но мама не давала Татьянке покоя неделю, чем живо напомнила свекровь, и таки уговорила. Да и с Емельяном папа хорошо играл: в колодезном ведре его катал. И по хозяйству Пугачев помог: развалил старый забор и новый задумал строить. Так что дрогнула Татьянка.
Расписались здесь же, в райцентре. На свадьбе гуляло человек восемьдесят. Пугачев не пил, только закусывал и играл на гитаре что-то балалаечное. Потом была страстная любовь в медовый месяц...
А на пятом месяце Татьянка очутилась опять в городе – Пугачева к цивилизации потянуло. Ателье она продала и купила двухкомнатную «хрущовку», швейную машинку и пейджер Пугачеву.
Пугачев (тумблер: щелк!) вновь оставил жену без внимания. Утратил интерес к пойманной мышке. Спали на одной кровати, но врозь, бочком. Почти не разговаривали. Пугачев в коммерческом киоске сторожем работал. Отдежурит ночью, утром дома поест, спать завалится, а вечером - опять на дежурство. Обычно ночь через три караулят, а этот – каждую. Охранял попутно разных беспутных бабенок.
У Татьянки тем временем дочка родилась. Катенькой назвала. Хотя остряк Пугачев звал ее Котильоной. «Котильона Максимильяновна, цём-цём!» Воздушный поцелуй посылает – и к дежурной бабенке в ночную смену.
Как-то Пугачев пейджер дома забыл, так Татьянка таких сообщений напринимала! Самое приличное: «Моя пуська в пятницу свободна. Ада.» Всплыли ассоциации: Роговцева, рога наставленные... И развелась Татьянка в третий раз.
Работники Загса удивились. Не факту развода, нет – никак не могли припомнить, когда Пугачевы в третий раз женились. «Ах, вы в райцентре...» Райцентр вспоминался, как потерянный рай.
Развод ничего внешне не изменил. Жили вместе, как в коммуналке: два чайника, две крышки на унитаз. Но внутренне в Пугачеве снова что-то переключилось. Татьянка не его стала, вот в чем дело!
Пугачев с работы ушел по-английски, без зарплаты, а от зазноб своих по-русски – с синяками и царапинами. Бейсболку сменил на лысину и увлекся готовкой. Варил, жарил, парил, рецепты у знакомых переписывал. И вкусно же готовил! Сперва Емельян к нему за стол переметнулся. А там и Татьянка – пообижалась-пообижалась, но тоже угощаться начала. А Катюшу только то и удержало, что грудная еще была.
И вот однажды за обедом посмотрел Пугачев на Татьянку так, что всякой женщине понятно: хочет предложение сделать или денег занять. Пугачев хотел и того и другого. Денег ему Татьянка одолжила, а над предложением думает. Уже третий год. А пока спят Пугачевы в одной кровати и не всегда бочком.
Апрель, 1998 год.