Мы договорились встретиться на даче, назавтра, и там отметить день рождения моего мужа. Накануне мы с ним провели вечер в обществе его институтского приятеля. Вечер был сымпровизирован, но прошёл удачно. Войдя в самый разгар застолья, мы дружно выпили под шумное, громкоголосое — пей до дна, душа мгновенно потеплела,
отзываясь на все добрым доверием. Знакомые приятеля оказались шутниками. Особенно старались мужчины. Анекдоты были смешные и к случаю, а в той основательности, с которой разливали водку и уверенно взрывали ложкой только что принесённый хозяйкой салат, чувствовалась житейская устроенность.
Мы наелись и напились до отвала, словно за этим шли сюда. А потом жена нашего приятеля, Люся, торт вынесла, от которого через минуту остались шоколадные крошки, и те подобрали ложкой. И я незаметно расстегнула крючок на юбке, а потом перебралась в кресло, не собираясь выбираться оттуда до конца вечера. И, наконец, все захотели петь. Вначале, как водится, из детского репертуара — "Голубой вагон", потом кто-то осмелился и затянул раздольную "Степь да степь кругом". И тут уж я наработалась, аж взмокла от пения. Зато когда пришлось подниматься, чтобы откланяться, снова можно было застёгивать юбку.
Они провожали нас. Вот тут-то мы и договорились о завтрашней встрече. У них была машина, решили, что они подъедут к обеду ближе — мы объяснили как. Вечер был тёплый, июньский, и небо чистое.
А наутро пошёл дождь. Я проснулась и стала обдумывать, что бы такое сообразить на стол. Подумала, что в условиях дачи неплохо пойдут салат и куры, которых мы там и сварим. Кур по дороге купим, решила я, и хлеба заодно. Вино у нас было.
Проснулся муж, сказал:
— Ну и погода. По-моему, ехать не стоит.
— Как? — возмутилась я. — Мы же договорились!
— Так ведь никто не думал, что будет дождь, — сказал он.
Я промолчала.
И мы, конечно же, отправились. Было ещё рано, я прикинула к обеду все успеть. Зашли в магазин. Змейкой шипела очередь. Я оставила мужа возле кассы, взяла корзинку и отправилась в зал.
Очередь шевелилась только в стороны, продвигаться вперёд что-то мешало. Мне показалось скучным стоять одной и я махнула мужу рукой. Он недовольно поморщился, но послушно пробрался сквозь тесноту и встал рядом. Я сказала, чтобы что-то сказать:
— Двух кур нам хватит.
Он неопределённо кивнул. Я подумала: как будто мне одной нужны эти куры. Меня всегда занимают вот такие грошовые вопросы, на которые ответа я пока не нашла. О чем он думает, снова размышляю я, меня иногда занимает собственный муж. Игорь не разговорчив. В семье у нас говорю в основном я. Вот уже пятнадцать лет.
Очередь движется медленно. И я уже представляю на даче себя, Игоря, который вечно мешается, потому что сам никогда ничего не предпринимает. Ждёт моих указаний, а ещё лучше — начала их исполнения. Он тогда засуетится, предлагая свои услуги. И я почему-то не падаю от восторга. Может, ему действительно ничего не приходит в голову? Я смотрю на него. Ему жарко, он нервничает. Кто-то должен быть у нас спокоен. И я, подавляя откуда-то возникающее раздражение, говорю:
— Ну, ладно, ты иди на улицу. Теперь уж скоро. Жди меня там, — как маленькому наказываю.
И он — совсем как ребёнок — уже не слышит последних слов. Уже несётся прочь из очереди, от кур и от меня. Ах, да что там. Вон, вся очередь из одних баб. Как будто мужчины одуванчиками питаются, и дети не их, а жён. Мой, слава богу, не пьёт.
Наконец куры в авоське. Я прихватываю масло, консервы, хлеб. Остальное для салата мы взяли из дома. И мы идём на автобус. Народу — как на праздник, хотя и дождь, и сумрачно, и небо беспросветно.
И на остановке тоже толпа. Ну куда все едут, возмущаюсь я привычно. Игорь терпеливо стоит рядом с авоськами. Как мне кажется — уже в предвкушении застолья. Мне бы его заботы, думаю я. Трясёмся в душном автобусе. Все липкие, как пластырь. И такое напряжение, кажется, слабой искры достаточно для огромного костра свары.
Остановка возле садов. Над нами мгла дождя, ноги разъезжаются в чавкающей грязи. Игорь, как всегда вовремя, спрашивает:
— А они приедут?
— А почему нет?
— Да навряд ли машина пройдёт.
— Да вон же машина, — показываю я.
— А-а, — говорит он безнадёжно.
Дача моих родителей, а теперь наша дача, почти у реки, и идти до неё достаточно, чтобы почувствовать сегодняшнюю погоду. Ну и дождичек, весь май лил и снова принялся, пара светлых дней постояла.
Зато свежо. Капли дождя на листочках — как жемчужинки. Ещё только начало лета, и зелень, недавно народившаяся, нежна и застенчиво-напориста. Лезет во все щели. Но, недостаточно вызрев, по-детски скромна.
А вот и наша дача. Игорь открывает огромный замок, калитка скрипит, словно вздыхает. Мы идём по мокрой траве. Она неприятно холодит. Мы входим в дом, как в подземелье. До того неуютно. Хочется поскорей обогреть его, чтобы почувствовать себя действительно как дома.
Игорь включает плитку, и я начинаю готовить обед. Заглядываю в ведра — там ещё есть немного воды, мы были здесь недавно. Хватит пока, прикидываю я. Игорь схватил уже старый журнал и сунул туда нос — ему все равно что читать.
— Разбери на столе, скатерть вытряхни, — говорю я ему.
Я ухожу на веранду, где плитка, и представляю, как он станет убирать. С чего начнёт. Я знаю, как он доволен теперь собой, что вот сейчас он складывает на подоконник старые журналы, а дальше, наверное, выбросит в ведро засохший букет и воду выльет из вазы. А новый поставить не догадается, пусть и дел-то — сойти с крыльца и сорвать!.. Да что я. Хорошо, хоть со стола приберёт, а то — пока все нарежешь, разделаешь, ещё и стол убирать.
Я вынимаю большую сковороду. Слава богу, чистая. Кладу на неё немного сливочного масла, раскладываю разделанную курицу, солю, накрываю плотной крышкой и ставлю на плиту. Теперь салат. Надо сварить яйца. Они внизу под кроватью. Я купила их в деревне, недалеко отсюда, сразу сотню. Я достаю кастрюлю и хочу крикнуть Игорю — он в комнате, но передумываю и иду за ним сама. Мимоходом смотрю, что он делает. Он, стоя, читает что-то. Ну что я раздражаюсь, думаю я про себя со злостью, стол он все равно уберёт, а какая мне разница — чем он займётся ещё? Я молча наклоняюсь и тяну к себе тяжёлый таз.
— Тебе помочь? — спрашивает он, отрываясь от журнала.
— Отстань, — отвечаю я, снова злясь на свою грубость.
Я выкладываю в кастрюлю яйца, задвигаю таз и тащусь на веранду, где у меня кухня. Уже запахло курами. Вкусно. Ставлю на вторую плиту яйца и начинаю нарезать зелень. Я выливаю последнюю воду в чашку, опускаю зелёный лук, укроп и петрушку. Все это вынимаю, встряхиваю и кладу на деревянную доску. Режу. Запахи острые, дразнящие. Но утром мы поели, поэтому пока ничего не хочется. Зато уже явственно вижу наш дачный стол и облизываю губы. Я нарезаю все и сбрасываю в кастрюлю. Много. Как на маланьину свадьбу. Ничего, думаю я, двое мужиков дюжих да мы с Люсей — тоже впечатляющее зрелище. Справимся.
Яйца сварились и почти готовы куры. Мне уже тепло, греет и съестной дух, все почти готово, и я понемногу успокаиваюсь. Можно и гостей ждать. Я выхожу в сад. Все потемнело. Дождь льёт стеной, и я начинаю сомневаться, что они приедут.
- На стол накрывать? — спрашивает Игорь из комнаты.
- Давай, — говорю я, не оборачиваясь.
- Тань! А во что салат положить?
Я возвращаюсь в кухню и лезу в стол в поисках приличной посуды.
Нашла. Тарелка глубокая, но пыльная. Мою. Игорь стоит рядом. Ждёт — когда можно будет отнести приготовленную мной закуску. Вот если бы он сам и тарелку достал, и вымыл, и салат туда положил. А отнести я бы сумела не хуже. Это два шага. Он терпеливо стоит, а я, теряя терпение, высыпаю целую горку салата.
- Неси, — стараясь не глядеть ему в глаза, говорю я.
Наконец все перетаскали в комнату. Игорь торопливо вынимает две бутылки сухого вина и с явным удовольствием ввинчивает штопор в плотную пробку. Вид праздничного стола помимо воли вызывает радостное ощущение. Игорь крутится возле стола, наводит последний лоск, а я выхожу на террасу — убрать оставленную грязь. Скорлупа яиц летит в ведро, туда же — остатки зелени, банка из-под консервов.
— Игорь, — зову я, — поди мусор вынеси.
Он охотно берётся за ведро.
— Накинь что-нибудь, дождь.
Он послушно накидывает старый — я уж не помню чей — болоньевый плащ, обувает ссохшиеся осенние ботинки. Выходит. А я иду в комнату и сажусь на диван. Натопталась. И почему-то рада, что одна в эти минуты.
Возвращается Игорь. Смотрит на часы. Говорит:
- Вряд ли они приедут. Уже час. Ждать будем?
- Подождём, — говорю я.
Я не могу сидеть с ним рядом и молчать. Может, и не умела никогда? Уже не помню. Женаты мы давно. Двое детей. Уже достаточно взрослые, чтобы дать нам возможность отдохнуть без них. Сейчас они в пионерском лагере. Но вот выясняется, что находиться вдвоём за столь долгий срок мы разучились. Вернее, отдыхать вдвоём. Меня так и несёт прочь от Игоря, когда остаёмся одни. И сейчас я встаю и выхожу на крыльцо.
Дождь все сыплет. Теперь он поменял форму: сеет частой сеточкой. Лужи — как лохани глубокие, пузырятся и скачут по ним быстрые, крупные капли, прыгая по воде, как мячи. Значит, надолго, вспоминаю примету. Я беру порожнее ведро, обуваю резиновые сапоги и иду в дождь. Я уже за калиткой, голос Игоря догоняет меня.
— Тебе зонтик дать? — кричит он с порога.
Я оглядываюсь и отрицательно качаю головой.
— Мне тепло, — говорю я.
А он продолжает стоять и глядеть куда-то поверх меня, в непогожий день. О чем думает он? Мы ведь не делимся своими мыслями.
Иногда это страшно, по крайней мере — мне за свои. А раньше? Как было в самом начале?.. Он тоже молчал, его молчание я наивно заполняла своими мыслями, а может, те мои мысли были проще, чище, а сама я — доверчивей?
Я иду и думаю: откуда во мне столько недовольства? И кем? Собой ли, им? Кто объяснит — за что теперь взъелась на него? Мне хочется, чтобы он не стоял отрешённо, а слова произносил по привычке. Мне хочется, чтобы он догнал меня и пошёл рядом. Но ведь я отказалась, не позвала его. Вот ведь — капризна, как девочка. Он и в первый-то год никакого рыцарства не проявлял, где уж теперь. И потом — он совсем не знает меня, потому и ждёт команды. А я все жду чего-то, жду. Потому что захлёстывает одиночеством, как волной, и не разберёшь тогда — задыхаться ли одной в этом омуте или тянуть за собой кого-то. Вот и сегодня. Может, это от погоды? Тоска и плакать хочется? Да ведь опять — не для себя, а чтоб услышал кто-то, пожалел. А кто уж теперь пожалеет меня? Родителей нет, дети сами жалости просят, со всеми невзгодами — ко мне бегут. К Игорю — нет, только за конкретным делом. А ко мне — со всем. Мне и поплакаться некому. Есть подружка, у ней муж изменяет, а я стараюсь успокоить. И она
завидует мне.
Я смело шлёпаю по мокрой щебёнке, по скользкой траве на обочине тропки. И мне становится лучше. В быстрой ходьбе растворяются скверные мысли и легче дышится от бездумного скорого шага.
Я — вся вымокшая, наконец-то возле колонки. Оглядываюсь. Ни души. В обильном цвету, густые сады окутаны тёплым дождём. Я набираю воду. Напор сильный и ведро уже всклень. Я наклоняюсь и пью маленькими глотками. Вода колючая, язык жжёт — как иголками. И я мгновенно покрываюсь мурашками. Подхватываю ведро и с ходу набираю темп, через десять шагов согреваюсь.
Иду медленней, мне уже тепло. Останавливаюсь. То спокойное состояние, что было недавно, возвращается ко мне. Я прячусь под глухой вишней, здесь дождь поменьше, и начинаю глубоко вдыхать воздух, словно только что отревела. Полно, с облегчением. Я смотрю на дрожащие от капель листочки, на осыпающиеся бледно-розовые душистые лепестки яблонь. На омывающийся дождём сад. И затяжные вздохи мои смиреют, сникают, душа напитывается покоем и силой.
Хотя бы на время, чтобы запомнить и спрятать в себе эту гармонию небес и земли.
Я вхожу в дом, ставлю ведро с водой. Игорь с приёмником в руках выходит мне навстречу.
— Ты вымокла, — тревожно констатирует он.
И мне приятно его внимание.
— Чепуха, — отвечаю я небрежно.
Снимаю с себя все мокрое и влезаю в тёплый халат, который висит тут же, возле двери, на крючке.
— Теперь наверняка ждать уже нечего. Давай за стол, а то куры
совсем остыли, — это говорю я, хотя чем хуже остывшие куры — горячих?
Игорь весело потирает руки и спешит к столу, чтобы налить вина.
— Мне немного, — говорю я.
— Ну-у, — он уже смотрит кокетливо, словно выпил.
И я знаю наперёд, что последует за этим. Счастливый человек мой муж! Как мало ему надо. Я понимаю — у него день рождения, но мы уже отмечали дома. А отпуск? А собственный сад и родная жена, и вино — любимое, болгарское, это ли не повод к счастью? И я стараюсь подладиться к его хорошему настроению. Поднимаю стакан.
— За тебя, Танюша, — говорит Игорь, настойчиво и откровенно заглядывая мне в глаза.
Эти его желания, когда мы одни, я тоже изучила, достаточно, и они пугают меня, потому что я не разделяю их. И я очень надеюсь на выпитое вино.
Я отпила полстакана, но стало ещё хуже, ещё тоскливей. Я положила себе немного салата. Игорю кладу большую, как у индейки, ногу, подрумяненную с одной стороны, рядом салат — я знаю сколько ему надо для сытости, и смотрю на него, потому что он занят едой и не видит моих глаз.
— Ох! Танюша, ты волшебница, — нахваливает он после каждого отправленного в рот куска. — Такая вкуснотища, с ума сойти.
Я знаю эти его благодарности, он вырос в культурной семье. Конечно, это приятнее, чем сытая невнимательность. И сын у нас такой же растёт — хоть за это невестка спасибо скажет.
Игорь справился с салатом, я подкладываю ещё, а он снова подливает вина. Глаза его блестят и весь он — как солнцем просвеченный, переливается искрящимися тонами. И мне приятно смотреть на него и сознавать себя причиной этой радости, но я знаю — какое потом будет продолжение, и опускаю глаза.
Когда-то в молодости у нас не было отдельной квартиры. Сначала снимали комнату, а когда родился сын — дали однокомнатную, в трёхкомнатную мы въехали год назад. И в этой комнатке и крохотной кухне мы ютились вчетвером. Вначале дети были малы и некогда было нежиться подолгу в постели даже в выходные, а когда подросли —
вопрос отпал по вполне понятной причине. По крайней мере — у меня отпал. Меня, как живого колёсами, переехал быт, а колея заросла постоянным раздражением и недовольством. С самого начала замужества, я, несмотря на свои восемнадцать лет и полное отсутствие опыта по ведению домашнего хозяйства, добровольно взвалила нелёгкий груз, не заботясь о последствиях. Взваливать было попросту не на кого. Игорь не выдерживал никакой лишней нагрузки, кроме основной работы. Он считал себя образцовым мужем, потому что приносил в дом зарплату и был верен этому дому. В будни он честно зарабатывал свой хлеб, в выходные желал отдыха, зачем ему было знать, что у нас на завтрак и на завтра? И если я пыталась возмущаться тем, что и в воскресенье должна всех обслуживать, Игорь искренне недоумевал: "Если ты обо мне, то лично мне ничего не надо. Я могу обойтись чаем".
Потому и его любовь с приближением ночи воспринималась как оскорбление. Душа моя была растаскана на ежеминутные будничные заботы, которые совершались в одиночестве. Постепенно Игорь словно бы улетучивался из неё — вытесняли более насущные заботы о детях. И я смотрела на него как на старшего, уже выросшего сына, только неприспособленного. И я жалею его, как могу. Кормлю. Обстирываю.
Разговариваю, в театр вожу. Иногда, по ночам, ощущаю себя жалкой и обессиленной — так хочется кого-то понимающего, великодушного, который положит добрую, сильную, надёжную руку мне на голову и скажет: "Спи спокойно. Я сам обо всем позабочусь". А с утра я проснусь и буду думать о своих туалетах на предстоящий день или об экскурсии в Суздаль, потому что будет кому приготовить завтрак и детей накормить, и отправить их в школу, положив им в портфель бутерброды и проверив — не забыли ли дневники? А я после завтрака уберу посуду. Помогу, как говорит Игорь. Я же помогаю, возмущается он от души...
Ну вот бутылка кончилась. Мой Игорь совершенно весёлый.
— Танюш, давай, споем, — предлагает он и подливает вина из другой бутылки. — Правда, вино отличное?
Я не люблю вина, неужели он так и не запомнил? Но говорю — да.
Лишь бы ему было хорошо, думаю я, и отпиваю глоток. Он затягивает без мотива песню студенческих лет — у него неважно со слухом, а я пытаюсь отбить рукой по столу такт. У нас плохо получается, но он все поёт, а я, чтобы поддержать его, все стучу какую-то барабанную дробь и в душе посмеиваюсь над нами. Игорь дирижирует себе рукой и все пытается дотянуться до меня. Он встаёт, передвигает стул ближе и протягивает руку, чтобы обнять. Я слегка отстраняюсь. Настроение у меня портится окончательно. Но почему, почему они не приехали, думаю я с тоской. Сейчас бы все сидели, пели, а потом разъехались по домам, а дома всегда есть чем заняться. У нас стирки полно, после ребят постели не стираны. Да, обед на завтра. К ночи окончательно свалюсь в сон.
Игорь всё ещё поёт и склоняет голову мне на плечо. Голова у него лёгкая, неслышная, но на меня она действует, как сигнал к обороне. Я знаю — что будет дальше. Я с тоской оглядываю комнату. Когда-то, было ведь и такое время, я тоже мечтала о собственной квартире, о стенах без свидетелей. Я стараюсь вернуться в подразнившую и исчезнувшую юность. Но даже намёка на её аромат нет. Все исчезло, как исчезли мои беспечность и необязательность. Когда я была настоящая? А вот Игорь остался верен себе. Его никогда не беспокоило, что в комнате мы не одни, что в ногах спит девочка, а сын может вернуться с улицы. Он запросто настраивался на игривый лад, требуя того же.
Ну, не требовал — тревожил своим настроем. А у меня были дети.
Он и сейчас, как пятнадцать лет назад. Я вздыхаю, но стараюсь быть ласковой и настойчивой. Я говорю:
— Пора собираться домой. Там дела.
Лицо у него скисает, мне жаль его, но все остальное выше моих сил, и потом — я действительно устала.
— Давай убирать со стола, — говорю я.
Игорь обижен, я несчастна. И мне так хочется прислониться усталым телом своим, усталой душой — к кому-то. Только отчего-то — не к Игорю. Его я могу лишь пожалеть, но на это у меня нет сил.
— Потом, — говорю я, — вечером.
Мир восстановлен. Мы оба веселеем. Я перекладываю в целлофановый пакет несъеденное, остальное выбрасываю в ведро. Говорю ему:
— На-ка, вынеси.
Он безропотно выносит мусор, возвращается, позванивая пустым ведром. Я говорю:
— Скатерть вытряхни.
Он вытряхивает. Ну, кажется, все. Я оглядываю убранную комнату, успокаиваюсь и как-то облегчённо вздыхаю.
— Пора. Плохо, что Люся с Витей не приехали. Посидели бы, поболтали.
— Да, — говорит Игорь, — жаль.
Мы спускаемся с крыльца. Дождь уже стал реже, но небо предвечерне потемнело и, кажется, — вот-вот спустится ночь. А времени всего пятый час. Я вручила Игорю сумку, а сама раскрыла зонт, стараясь удержать над ним. Мы идём молча, и я с радостью думаю, что скоро — время летит быстро — дети вернутся из лагеря. И ещё — с ужасом, что они уже большие, и каких-то пять-семь лет и у них будет своя жизнь, а что нам делать с нашей?..
От этой мысли я холодею. Я представляю себя и Игоря вдвоём навсегда, и мечты мои обрываются. И я с благодарностью и теплом снова вспоминаю о детях. Как хорошо, что мы не одни.
Подходит автобус. Почти пустой. Я прохожу вперёд и усаживаюсь с краю, освобождая Игорю место у окна. Он пробивает билеты, а я оглядываюсь» На нас смотрят. На нас везде смотрят. Говорят, что очень подходим друг другу. И ещё говорят — красивая пара.