Я сейчас пробираюсь сквозь хворь, сквозь монотонность капель из крана, сквозь измятое бессонницей собственное лицо.
Что-то глубокое мое ищет соприкосновения с теплым, сильным и спокойным. Клавиши, по которым стучат мои вялые пальцы, это телеграфный ключ заброшенного на далеком острове аппарата.
Мои глаза вроде бы видят огромные холодные звезды, но только разум принимает их, только напряжение мысли позволяет рассмотреть еще и нацеленные в небо телескопы. Медленный огонек ползет по спиральной лестнице к куполу, шипит паровой насос, жирной копотью ложится на листву дым медеплавильной печи. Сидит у костра человек.
Мое мужское «я» роется в памяти, ощупывает карманы, внимательно обходит окрестности. Срубленные сучья, топор, котелок, фонарь, «гуд глас» – подзорная труба. И что-то в небе, что-то очень само по себе. И между – изрядное количество неразберихи, глупости, злобы. И мои холодные руки.
Я хочу понять эту боль в потрохах. Я трогаю ссадины, вытираю пересохшие губы, штопаю очередную прореху. Я не могу пролезть внутрь, я брожу по поверхности, и, если двигаюсь, то только наружу.
Я подопру щеку и веточкой сгребу угольки. Я заварю чай и самодельным ножом нарежу хлеб. Я зажгу настольную лампу и сочиню декларацию № 47-Р. Я буду медленно вылезать сам из себя, переходя вброд реки, циклюя полы и укладывая рельсы. Это единственный путь. Мужского осуществления. Способ разогреть руки и дать сердцу новое пространство.
Я буду изобретать продолжения себя, осваивая новые инструменты. Ничего другого не остается. И все это – та же обезьяна, протягивающая хворостину к новой игрушке.
Оказывается, нет ничего внутри, на что можно опереться и воспрянуть. И если мне хорошо с собой, всегда рядом написанные стихи, сваренный суп и рассекающий воздух парус. А эта боль – начало большой стройки поблизости.
В тишине, в тумане, уплывающего к окну сигаретного дыма, прижав локти под грудью, сидит женщина. Она не видит желтеющих деревьев, механически стряхивает пепел в блюдечко, она не вспомнит без зеркала, как одета. Ее взор обращен внутрь себя. Большая Медведица поворачивается вокруг Полярной, и иногда женские глаза вспыхивают особенным светом. Шуршат по песку океанские волны, падают дожди, тянется к небу снег. Ветер потревожит крону, и мгновенный солнечный луч вспыхнет золотой каруселью. Она чуть-чуть улыбнется. За лиловую тучу зацепится луна, и тень тягучего беспокойства упадет на ее лицо.
Она не будет звонить по телефону и, может быть, не ответит. Она не примется вытирать пыль, подпевая чужой музыке. Она кое-что знает. Она мудра. Она женщина. Она странно интересна сама себе и все еще непонятна. И не хочется уже тратить время на пустяки.
Завтра и всегда она будет красить губы, корча гримасы. Она купит себе новую юбку и станцует полминуты в фасон. Она придумает и продолжит свою внешность, чтобы было не скучно смотреть на себя снаружи. И заодно спрячет свою естественную суть. Которая теплота, сила и спокойствие. В трех случаях скрыть естественность негде. В слезах, в наготе и во сне. Доверие боли, радости и безмятежности. А за ними та самая Вселенная, где луна и лиловая туча.
Сверкающий ковш опрокинулся над моей головой. Я сниму арбалет с боевого взвода. Я глупо и долго осмотрю свои пальцы и поглажу ладони. Я тоже кое-что знаю. Я мужчина.
Она мне скажет: опять приперся ?