Генералу было отчего пребывать в хорошем настроении. Может быть, впервые за всю свою жизнь, он встретил человека, общение с которым доставляло ему истинное удовольствие. От задушевных и чистосердечных бесед с Никифором у Николая Семеновича легчало на душе и оттаивало сердце. Он чувствовал ответное расположение полковника и думал про себя, что это, пожалуй, и есть дружба. Именно дружба, а не курирование или патронирование, не пригляд или разработка, что это - именно то, чистое и светлое чувство, которое так редко встречается в жизни.
Всякий раз, когда на пути его попадались интересные и достойные люди, генерал старался не привязываться к ним душой, ибо знал наверняка, что на жизни любого человека, попавшего в поле зрения его ведомства, сколь выдающимися способностями и талантами тот ни обладал бы, можно было ставить заранее жирный крест. Черная молва, неприятности со всех сторон, быстро приводили, часто ничего не подозревающих людей, к нервным расстройствам, к полной изоляции и одиночеству, к потере здоровья, к преждевременной старости и смерти, часто к самоубийству.
На этот раз Президент лично распорядился о Тапочкине. Распоряжение Президента автоматически причисляло полковника ракетно-танковых войск к числу избранных, верных Отечеству и благонадежных людей, более того, особо доверенных и приближенных лиц. А это обстоятельство, помимо ощутимых материальных привилегий, ставило Никифора Кузьмича примерно на равную ступень с генералом, чему сам Аполлов был только рад. Причисление Тапочкина к государственной элите не могло помешать их отношениям, а, напротив, обещало в дальнейшем укрепление и развитие их дружбы.
В предстоящей беседе генерал должен был сообщить Никифору три важных новости. Эти новости, помимо того, что были приятны сами по себе, являлись гарантами неприкосновенности полковника, и Николай Семенович испытывал немалое удовольствие от выпавшей на его долю чести. Вид сияющей генеральской физиономии не остался незамеченным Никифором и, осушив, как это и положено перед началом серьезного разговора о деле, рюмок двадцать, за незатейливой беседой о том-о сем, спросил напрямую:
- Ты чего это, Коля, как пятак новый сияешь?
Генерал тянуть не стал:
- Готовь чемоданы, Никифор. За верную службу Президент тебя в Москву переводит. А поскольку хозяйство у тебя в Энске солидное, то и здесь в накладе не останешься. Мы тебе домик в Серебряном Бору приглядели - самое то! С огородиком, садиком, с прудом. А в пруду сазаны - во! - Показал руками на всю ширь, - вообщем, вот так! - выложил генерал основное.
Никифор ошарашенно уставился на Аполлова. В первое мгновение он растерялся, поскольку не знал, что положено в таком случае говорить. У Никифора пропал дар речи. Выражение лица полковника напомнило в этот миг выражение лица нищего, которому, походя, какой-то сумасшедший миллионер бросил пачку стодолларовых банкнот.
Конечно, в Энске Никифор с Глафирой чувствовали себя спокойно, бесспорно, но уж слишком несладко и однообразно протекала их жизнь в трудах и хлопотах по хозяйству. Работы с каждым днем становилось больше, а хозяйство, тем не менее, приходило в упадок. Полковничьей пенсии Никифора явно не хватало для поддержания участка и дома в должном состоянии. Дом требовал серьезных ремонтных работ, ветшал на глазах и рядом с покрытыми дорогой черепицей, добротными кирпичными домами толстосумов, перекупивших участки у местных жителей, выглядел довольно убого.
Придя в себя, Никифор лишь ошарашенно вымолвил:
- Ты это серьезно, Коля? Хотя вижу, что не шутишь...
Никифор умолк, не зная, что сказать и как выразить свои чувства. Генерал же продолжил радовать друга, (а что они теперь лучшие друзья, не сомневались оба):
- Я на следующей недельке, когда с имуществом дела уладим и приведем дом и участок в порядок, распоряжусь, чтобы ребятки мои перевезли твою Глафиру на новое место жительство. Скажешь ей, чтоб взяла только необходимое самое, ну еще живность там пускай берет с собой, а мебелью и прочим мы здесь вас обеспечим. Ребята уже там у тебя работают, к вечеру съездим вместе, посмотришь сам, что и как.
У Никифора повлажнели глаза, сердце зашлось от благодарности, он все еще не находил слов, а генерал не унимался:
- Значит, теперь будешь жить под своим кровным именем. Опреснок Дормидонтович Совкофилов - отныне твой писательский псевдОним, - сделал генерал ударение на "О", - и последнее. Завтра едем к Президенту, ты представлен к званию Героя России, - сделал важную паузу, - за особые заслуги, так сказать, перед Отечеством...
Никифор попытался было встать и, как это положено в таких случаях, произнести - "Служу России!", но генерал опередил его:
- Сядь, сядь, - замахал протестующе рукой Николай Семенович, - завтра при вручении отрапортуешь, - ну давай, что ли, отметим с тобой это дело...
Над террассой вился дух шашлыков, над мангалом колдовал повар-кудесник Василий, накрытый белоснежной скатертью праздничный стол украшали длинные желтые гладиолусы. Следующие двадцать рюмок выпили в молчании, лишь генерал изредка вставлял ничего не значащие реплики. Никифор не мог прийти в себя от свалившихся внезапно на него новостей. Новостей, которые были не просто приятны сами по себе, а коренным образом меняли его жизнь, ставили его, в прошлом рядового полковника ракетно-танковых войск, в один ряд с сильными мира сего, с людьми, обладающими безграничной властью в этой стране. Такие важные события нужно было переварить, для этого требовалось время, посему и не клеился разговор, но генерал понимал состояние друга и, как мог, пытался вывести его из ступора, откровенничая:
- Таких людей как ты, Никифор, уже почти не осталось. Прямых, честных, простых. Все в основном ловчат, хитрят, подличают, норовят хапнуть побольше, клянчут, интриги плетут... А о стране и не думают вовсе. Моя б воля, Никифор, я бы их всех давно на Колыму упек. Снег разгребать лопатами. Дворниками в тундру. Всю эту шайку, всех, и Думу, и Администрацию заодно. А Президент добрый, он их терпит. Нельзя, говорит, демократия, говорит, у нас. Так думаешь они это ценят? За спиной Президента ему же козни и строят, на него же и наговаривают. Нет, Никифор, с этим народом мягко никак нельзя. Не понимают они доброты.
Никифор согласно кивал. Он был того же мнения, что и друг, и считал, что без жесткой дисциплины и порядка страна никогда не выкарабкается из той ямы, куда ее столкнули доблестные перестройщики, из благих, разумеется, намерений и побуждений. Но, как всем хорошо известно, именно благими намерениями вымощена дорога в ад.
К вечеру поехали в Серебряный Бор смотреть дом и участок. Ехали быстро, чтобы успеть осмотреть все засветло. На участке, раскинувшимся привольно на 100 гектарах лесных и земельных угодий, имелся большой пруд длиной около километра и около 400 метров в ширину. В доме полным ходом шли ремонтно-восстановительные работы. На прилегающем к дому участке работали спецы по озеленению и садовому устройству. Имелись стилизованные хозпостройки и банька, прекрасно вписывающиеся в интерьер ухоженного и обновленного участка. Суетился и давал наставления рабочим дизайнер, один из лучших специалистов Москвы.
- Владения бывшего премьера, - доверительно сообщил Аполлов полковнику, когда вошли в дом.
Никифор ошарашенно разглядывал золоченую лепнину и узорчатый паркет, резные лестницы ведущие на второй и третий этажи, бильярдную с баром, сантехнические чудеса. Видя, какое впечатление на Никифора произвели дом и участок, генерал остался доволен. Счел нужным пояснить:
- Через три дня обещали все закончить, ну, еще пару дней дам рабочим на утряску и тогда уже милости просим вас с Глафирой сюда. Машину вам выделим с шофером, обслугу из "девятки" организуем, ну и конечно, сам понимаешь, включим все в смету, - улыбнулся снисходительно, - будешь свою пенсию на книжку откладывать. У нас ведь как, ты к нам по-хорошему, и мы к тебе со всей душой, Никифор. Ну, поехали уже отдыхать, пока доберемся, пока то да се, а завтра к десяти утра нам с тобой в Кремль на церемонию награждения ехать нужно.
Вернулись на дачу затемно, чуток перекусили, выпили немного Крутки для улучшения здоровья, и легли спать.
На вручении награды в Георгиевском зале Кремля присутствовали Президент, премьер, некоторые министры, видные деятели культуры, пресса и телевидение. Звезду Героя Тапочкину вручал сам Президент, обращаясь к нему перед камерами как к Тапочкину Никифору Кузьмичу, упомянул о том, что Опреснок Дормидонтович Совкофилов - литературный псевдоним мастера прозы. Президент произнес короткую речь, в которой отметил исключительные заслуги писателя перед Отечеством, его неоценимый вклад в дело мира и дружбы между народами. Никифор выступил с ответной речью, в которой заверил всех, что и впредь будет высоко нести знамя борьбы за победу демократии во всем мире.
После короткой пресс-конференции в честь писателя состоялся торжественный обед, на котором приглашенные высказали много добрых слов в адрес Никифора, немало выпили и съели. Генерал неотлучно находился рядом с полковним, как бы давая тем самым понять всем, под чьим покровительством тот находится, чтобы ни у кого не возникло сомнений в отношении могущественных связей новоявленного Героя России.
А между Президентом и сидящим рядом с ним за столом премьером происходил такой разговор:
- Миша, я на третий срок не останусь, и не проси. Ты же знаешь, если мы изменим Конституцию, то нам этого не простят и шум поднимут, не приведи Господь.
Михаил Ефимович, наливая в большой фужер Крутку из бутылки с невинной этикеткой "Ессентуки-17", возражал:
- Володя, у тебя команда! А придет неизвестно кто, что мы станем все делать?
- Неизвестно кто не придет, Миша. Придет наш человек. И этому человеку я сегодня Звезду Героя России вручил...
- А справится? - с сомнением покачал головой премьер, выпил фужер, крякнул и потянулся вилкой к закуске.
- Первое время я лично помогу ему, в курс дела по основным вопросам введу, да и ты поможешь. Дальше сам разберется. Парень он толковый, а главное, наш человек, правильный товарищ. И потом... - замялся и подумал "говорить-не говорить", но решился все же сказать, - порядок он, Миша, любит очень... А у нас в стране без этого, - развел руки в стороны, - никак нельзя. Так что давай на него установку нашему избиркому, - распорядился и налил себе из той же камуфляжной бутылки, поднял фужер и произнес, глядя премьеру в глаза, - за нового Президента! - и выпил в три больших глотка, не закусывая.
Перед тем, как все гости разошлись, Президент подошел к Тапочкину, поздравил его еще раз с присвоением высокого звания Героя России и, взяв под локоть, доверительно, но настойчиво порекомендовал Никифору, чтобы к предстоящим президентским выборам тот выдвинул свою кандидатуру.
- Мы очень, - подчеркнул слово "очень", - рассчитываем на вас, Никифор Кузьмич, - мягко улыбнулся и добавил, - именно такие, как вы, нужны нам и стране, - крепко пожал руку и тепло распрощался.
Никифор уже ничему не удивлялся. Порог изумления был им пройден. Колесо фортуны, набрав обороты, останавливаться не собиралось. Мысль о том, что он, Никифор Кузьмич Тапочкин, вполне возможно, станет скоро ПРЕЗИДЕНТОМ, пьянила хлеще, чем правительственная особая Крутка, которой выпито было на банкете немало фужеров. Рюмками здесь никто не пил, в Кремле было принято пить фужерами.
В Никифоре вдруг начал просыпаться его изобретательский талант. Он на миг представил себе, какие неограниченные перспективы открывает перед ним должность Президента страны, решительно отбросил все колебания и сомнения и с охотой выразил свое согласие выдвинуть собственную кандидатуру на предстоящих выборах. Еще не все гости покинули банкетный зал, а фамилия Тапочкина уже красовалась в списке избиркома, причем, первой среди представленных кандидатов в Президенты.
Еще несколько дней Никифор предавался безделью на даче генерала, но мыслями и душой он уже был со своей Глафирушкой, на их новом месте жительства. Ремонтные работы в Серебряном Бору подошли к концу, и роскошный дом готов был принять новых хозяев. Застолья и задушевные беседы с Аполловым полковнику порядком поднадоели, все темы исчерпали себя и, как часто бывает в таких случаях, в обсуждаемых ими вопросах все чаще стали проскальзывать повторы. Вот и сейчас, Никифор Кузьмич и Николай Семенович, прервав какой-то совершенно бессмысленный разговор, молча сидели за столом террассы. В воздухе чувствовалось приближение осени, начали желтеть листья, земля под яблонями покрылась падалицами. Появились паутинки, по утрам и к вечеру все чаще выпадала роса. Ночи стали заметно прохладнее. Команда, назначенная генералом для перевозки хозяйства Глафиры, должна была выехать в Энск утром и Никифор первым нарушил молчание, не в силах таить наболевшее:
- Знаешь, Коля, я пожалуй и сам съезжу к Глафирушке своей с твоими ребятами. Соскучился я по ней, сил больше нет моих терпеть. Да и она, верно, заждалась.
- Что ж, съезди, коли охота. Порадуй жену, - с грустью в голосе произнес Аполлов, отчего-то вспомнив свою первую и последнюю непутевую женушку, - я распоряжусь, чтоб ребята тебя с собой взяли.
От воспоминаний у генерала слегка защемило сердце, разговор не клеился, разошлись раньше обычного. Но обоим не спалось, в комнате генерала еще долго мерцал экран телевизора, а Никифор при свете ночника пытался одолеть мемуары видного военноначальника, который семьдесят два года прослужил в советской армии и назвал свою бессмертную книгу "72 года в строю". В любое другое время Никифор прочитал бы мемуары полководца залпом, на одном дыхании, но сейчас мыслями он был далек от описаний тонкостей советского военнного искусства. Грезился ему образ родной Глафирушки, тело ныло и тосковало без женской ласки, без нежных прикосновений, руки вспоминали бархат ее кожи. Наконец, сон одолел Никифора, но и во сне ему грезилась Глафирушка, лишала покоя своими лучистыми глазами и смелыми соблазнительными позами.
Выехали в Энск на рассвете, Никифор с двумя крепкими молодцами, поехал в просторном салоне шикарного внедорожника фирмы "Мерседес", для имущества генерал распорядился выделить вместительный фургон. Ехали молча, разговорить обслугу не удалось и, поглазев с часок на проносящиеся по сторонам дороги пейзажи, Никифор задремал.
Проснулся от мягкого толчка остановившейся машины. Увидев Глафиру, выскочил из машины. Глафира, заметив Никифора, ойкнула и, ошалевшие от радости встречи, супруги бросились в объятия друг к другу. Никифор крепко прижал Глафиру к себе и долго не отпускал ее, вдыхая родной запах волос. Губами осушал слезы радости на щеках жены, шептал нежные слова. Немного успокоившись, Глафира пригласила всех в дом, приговаривая на ходу:
- Хорошо что мне вчера днем твой генерал позвонил, Николай Семенович, рассказал мне все и велел ждать ребят. Что ты приедешь, не говорил. Господи, радость-то какая! - причитала, светясь, - а я вот борща наварила и пирогов с капустой испекла.
Пока хозяйка собирала на стол, Никифор суетился возле нее, пытался помогать ей и, как только гости принялись за еду, увлек жену в спальню, где и дал выход скопившейся за время разлуки страсти. Гости закончили трапезу и, не дождавшись хозяев, вышли во двор подышать воздухом, Никифор же с Глафирой все никак не могли насытиться друг другом и наслаждались в жарких объятиях охватившей их страсти. Утолив любовный голод, перешли к сборам.
Распоряжалась сборами Глафира, взять с собой решили немного, прихватили семена любимых растений, памятные вещи и самое необходимое. Никифор извлек из сарайчика свой драгоценный агрегат для производства ботвиновки, сработанный мастерами Челябинского танкового завода, а также немалый запас самой ботвиновки, которую хранил в огромной стеклянной бутыли.
Управились быстро, посидели, по-обычаю, на дорожку и двинулись блестящим эскортом по пыльной колее окраинной улочки русского городишка Энска, мимо плетней и покосившихся заборов, мимо разгуливающих свободно по дороге гусей, кур и дворняг, мимо помпезных усадеб новых русских. Никифор и Глафира устроились на заднем сиденьи и с грустью смотрели на проплывающие мимо знакомые места. Никифор, ласково приобняв жену за плечи, вполголоса успокаивал ее, говорил ласковые слова, чтобы развеять нахлынувшую вдруг на Глафиру вместе со слезами печаль.
В Серебряный Бор прибыли еще засветло, генерал лично встретил новых хозяев, познакомил с обслугой:
- Вот, знакомьтесь, это Иван, - представил генерал высокого молодца, чем-то неуловимо смахивающего на Василия, - он будет у вас и за управляющего и помощника, - а это Юрий Иванович и Настя, - указал на мужчину средних лет и молодую женщину, - их задача - уборка дома и территории участка. При необходимости, скажем, при подготовке больших банкетов или переоборудовании участка, будем выделять еще людей. Охрана полностью в ведении и на обеспечении службы безопасности, инструкции им даны.
Никифор проводил генерала к машине, долго тряс руку, благодарил, порывался обнять:
- Коля, ты не представляешь, как я тебе благодарен. Глафирка моя аж светится от счастья, заметил? То-то, а все ты... Без тебя сидел бы в Энске, да ботвиновку глушил, может, так и спился бы... - аж всхлипнул от жалости к себе Никифор, но тут же вдруг ободрился, - Коля, у меня же ботвиновка есть! С собой привез! Целую бутыль, почти десять литров! Пойдем, отведаешь стаканчик! - радостно предложил.
- Не время сейчас, поздно уже, да и тебе надо с Глафирой устраиваться, а вот завтра к вечеру жди гостей, на новоселье. Иван в курсе. Тогда и ботвиновкой своей похвалишься, - уже из машины генерал помахал рукой и отбыл на дачу.
Никифор с Глафирой прошлись по участку, Иван ознакомил их с расположением построек, провел по дому, заглянули в каждое из имеющихся в доме помещений. Подивились раздельным холодильным камерам, величиной каждая с немалую комнату, запасам в них, гардеробным помещениям, где в отличие от шкафов, одежда висела просторно и на виду. На каждом этаже имелось по две ванных комнаты, оборудованных диковинной водомассажной сантехникой, побывали в гараже, в других подсобных помещениях, в домике для обслуги... Обход закончили заполночь, поужинали легко и уже в роскошной спальне, стилизованной под эпоху Людовика четырнадцатого, наконец, дали волю своим чувствам. Уснули в обнимку, лишь на рассвете, расплескав в ночи стоны и вскрики страсти, радостный шепот и неуемное счастье открывшихся горизонтов.
Проснулись поздно, Иван будто поджидал их с горячим завтраком, приятно удивив Глафиру проницательностью в выборе блюд. Глафира с Иваном принялись за подготовку к вечернему приему, а Никифор решил обследовать пруд. Пруд имел форму вытянутого с севера на юг полумесяца. К нему от дома вели две прямых дорожки, усыпанные красным гравием, по которому ноги ступали пружинисто и легко. Дорожки выводили к добротным мосткам, возле каждого мостка имелись небольшие катерки и весельные деревянные лодки. Весь пологий берег со строны усадьбы занимал прекрасный песчаный пляж, остальные берега заросли камышом и осокой, что, без сомнения, создавало благоприяную экосреду для водоема.
Неподалеку от дорожки Никифор заметил Юрия Ивановича, сгребающего специальными веерными граблями опавшие листья с поляны, как и все вокруг, усаженной декоративной травой, стриженой на английский манер.
- Юрий Иванович, здравствуйте, - обратился к садовнику громко, - а что, рыбка в пруду есть?
Юрий Иванович прекратил работу и подошел на удобное для разговора с хозяином расстояние, но не сликом близкое, действуя строго по инструкции.
- Мое почтение, хозяин. Рыба есть, лещи, щука, окунь, судак, а недавно вот форель запустили, только она не выросла еще. Говорят, через года три в рост только войдет, эта порода от пяти до десяти килограммов вымахивает, - охотно пояснил Юрий Иванович. Помимо уборки, в его обязанности входил и пригляд за озером, за чистотой пляжа, а также - сопровождение желающих порыбачить, обеспечение их инвентарем. Юрий Иванович знал о пристрастии хозяина к рыбной ловле и радовался этому, ибо сам был заядлым рыболовом. Более двадцати лет провел Юрий Иванович в услужении у сменяющих друг друга хозяев этой роскошной усадьбы, и знал все тонкости ловли рыбы в этом пруду, - не хотите ли порыбачить? - услужливо спросил он.
Никифор взглянул на часы, до начала банкета оставалось шесть часов, стало быть, часа три-четыре в его распоряжении имелось.
- А что, и порыбачу! - с радостью согласился на предложение, - что я буду у Глафиры под ногами путаться, - как бы в оправдание себе произнес и решительно двинулся к мосткам.
Пока осматривал лодку, Юрий Иванович принес удочки, удобный переносной ящичек с запасом поводков, крючков, грузил и инструментов, большой подсачек, вместительный металлический садок и наживку - свежих навозных червей, которых разводил специально, не забыл и чистую тряпицу для рук, показал на камыши справа и посоветовал Никифору:
- Якоритесь недалеко от камышей, метрах в двадцати-тридцати, и забрасывайте в сторону берега, но не вплотную к камышам, иначе в траву затянет. Сейчас днем рыба вся ближе к берегу собирается, проверено. Ни хвоста, ни чешуйки вам, - отталкивая лодку, произнес традиционное напутствие братства рыболовов Юрий Иваныч и, завистливо вздохнув, вернулся к своим обязанностям по уборке и облагораживанию территории.
Если бы не вечерний прием, он на первый раз непременно составил бы компанию хозяину в качестве бывалого инструктора. В редкие часы досуга и в положенные ему выходные дни, Юрий Иванович имел право беспрепятственно ловить рыбу в пруду. В его обязанности входило также ежеутреннее подкармливание рыбы через кормушку, оборудованную специально по аналогии с имеющимися в рыбных хозяйствах. Кормом для рыбы служили отруби, либо обыкновенный комбикорм. Без подкормки содержать имеющееся в пруду рыбное стадо было бы немыслимо, голодный мор и болезни рыб могли создать серьезную проблему для экосистемы пруда. Когда-то в пруд, кроме недавней форели, были запущены мальки щуки, леща, судака и сазана (от прихотливого карпа отказались). Рыба прижилась и обильно расплодилась, теперь каждую осень приходилось вылавливать сетями до десяти тонн "лишней" рыбы. Рыбу вылавливали бережно, используя крупноячеечные сети, попадавшуюся молодь тотчас отпускали.
Никифор заякорился метрах в тридцати от камышей, легкий ветерок в спину делал забросы под камыши удобными, на глубине около полутора метров насадка коснулась дна. Грубая снасть не вызвала удивления у бывалого рыболова, кованый крючок №25, прочнейший плетеный шнур 0,35 мм, поплавок 15 гр, жесткое удилище из клеенного бамбука с кольцами из настоящих фарфоровых вставок и ленинградская инерционная катушка большого диаметра, - такая снасть предназначалась не для мелюзги и была способна противостоять рыбинам до 20 кг весом и даже более. Впрочем, об этом же говорили и огромные размеры подсачека и садка.
Никифор вперил взгляд в поплавок. Все волнения и мысли, тревоги и сомнения вдруг улетели куда-то за шепчущиеся камыши, растворились в редких облаках, лениво плывущих в небесном голубоватом мареве. О, как он любил эти минуты! Когда чутье опытного рыболова, по кругам на воде, по редким всплескам и шевелению стеблей тростника, угадывает присутствие крупной рыбы, а сердце сладко замирает в ожидании поклевки...
Поклевка не заставила себя долго ждать, поплавок вздрогнул, как бы "напрягся", чуть выдвинувшись из воды, и резко погрузился, увлекаемый под водой в сторону камышей. Никифор подсек и почувствовал на крючке крупную добычу. В начавшейся борьбе с упирающимся сазаном (а это был именно он, на небольшой глубине Никифор успел разглядеть черно-бронзовое продолговатое тело и усы, отходящие от верхней губы) главным было не дать рыбине уйти в плотные заросли камыша. Преодолевая мощное сопротивление рыбины, Никифор пытался сдержать вращение установленной на тормоз катушки, но стрекот щелчков тормоза то и дело пронзал окружающую тишину.
- Вставь удилище в крепление и поставь на глухой томоз, - вдруг раздался с берега голос опытного Юрия Ивановича, - а сам попробуй отгрести подальше от камышей, - дал дельный совет азартный садовник.
Никифор поискал глазами и увидел специальное вертикальное крепление для удилища, пальцем переводя тормоз в положение стопора, не без труда вставил рукоять в крепление, при этом удилище угрожающе выгнулось, быстро выхватил якорь, и, что есть силы, заработал веслами. Преодолевая бешеное сопротивление рыбины, отгреб подальше от камышей, опустил якорь и, вынув удилище из пазов крепления, продолжил борьбу, то подтягивая рыбину к самой лодке, то отпуская опять, будучи не в силах сдерживать катушку при мощных рывках отчаянно сопротивляющегося сазана. Так около часу мотали друг друга, состязаясь в силе и ловкости. Никифор желал, во что бы то ни стало, заполучить добычу в лодку, и рыбина, отчаянно цепляющаяся за жизнь, достойно боролась за право свободно бороздить просторы родного пруда.
Но, как и обычно в таких случаях, победа оказалась на стороне более ловкого, хитрого и вооруженного коварной, технически продуманной снастью, рыболова. Никифор с трудом перевалил через борт подсачек с рыбиной, жадно глотающей воздух, совершенно бесполезный для ее пересыхающих жабр, как бесполезна вода для легких тонущего человека. Сазан весил никак не меньше 15 килограммов, налюбовавшись добычей вдоволь, Никифор переложил рыбину в садок, а садок на прочном шнуре опустил за борт. Не спеша, сложил удочку, ополоснул от рыбъей слизи руки, насухо вытер тряпицей и, не спеша, поплыл к берегу, обессиленный отчаянной схваткой с красавцем-сазаном, умиротворенный необыкновенной добычей. На мостках Никифора поджидал уже, радующийся удаче собрата-рыболова, Юрий Иванович, помог выбраться, восхищенно любуясь добычей, не удержался от восторга:
- Каков красавец! Не меньше пуда, поди, весом, не всяк такого взять сможет, - заключил с неподдельным уважением к хозяину и подумал про себя:
- А ничего мужик, такому и служить в охотку.
Долго с теплом глядел вслед статной, удаляющейся к усадьбе, фигуре нового своего шефа, без труда несущего за ручки садок с увесистой добычей.
Иван с Глафирой вовсю трудились на кухне. Никифор молча поставил садок на большой разделочный стол, заметив, как округлились глаза у Глафиры и у Ивана, скромно предложил:
- Не подать ли гостям нашим сазанчика?
- Господи! Где ж ты такое чудо достал? - обрадовалась Глафира, знающая толк в рыбе, Иван одобрительно кивнул при этом, как бы разделяя радость хозяйки, - неужто поймал? - изумлению Глафиры не было предела.
- А то! - с достоинством коротко ответствовал Никифор, - Юрий Иванович надоумил, он за главного по пруду у нас, - пояснил, - пойду отдохну пару часов, умаялся таскать зверя этого, вы уж сами разберитесь, что с ним делать, - и отправился в свой кабинет.
Иван предложил сделать фаршированную рыбу, Глафира с удовольствием осталась ему помогать и набираться поварского мастерства.
2007.05.17.