МИШКА
Лето 1959 года в Киеве выдалось сухим и жарким. Август дышал тяжело, как тучный взмокший астматик. В воздухе зной лежал слоями. Нижний, самый жаркий, плавил асфальт и каблуки оставляли следы в нём, как в мокром песке. К вечеру, вместе с жарой, заползал в открытые окна квартир сладковатый запах солода, доносящийся с пивного завода на Глубочице.
На Подоле, в доме №31 по ул.Фроловской умирала от онкологического заболевания старая дворничиха Пашка. Последние два дня она была без сознания. Но утром на третий день открыла глаза:
- Катька, - позвала она, вдруг окрепшим голосом, невестку. – Катька, подойди ко мне.
Катя, костлявая, веснушащатая, осторожно подошла.
- Ой, маманя, вам стало лучше?
- Катька, - глядя в потолок, чётко сказала дворничиха, - пойди в 16-ю квартиру и позови соседку Лену Литвак. Пойди скорей, позови её. Я должна ей всё рассказать! Я не могу с этим умереть. Позови её скорей! Мне недолго осталось, я хочу успеть ей рассказать. Иди скорей! Я расскажу про Мишку.
В 16-ой квартире дверь никто не открывал. Видимо, никого не было дома. Катя спустилась этажом ниже и постучала в квартиру, где жила младшая сестра Лены Литвак, Аня. Катя знала, что во время войны обе женщины с семьями успели эвакуироваться из Киева и спаслись от Бабьего Яра.
Аня открыла дверь. Пахнуло жареными котлетами и сердечными каплями.
- Тёть Ань, там Паша открыла глаза и криком кричит, позови ей Лену. Она что-то знает про какого-то Мишу и говорит, что не может с этим умереть! А тёти Лены нету. Никто не открывает дверь.
У Ани ёкнуло сердце.
- Я иду сейчас.
С молодых лет, ещё до войны, сёстры жили в этом доме, и с молодых лет была в этом дворе дворничиха Пашка. Знали и ссоры, и обиды, и хорошие времена. После войны отношения стали натянутыми. Ходили слухи, что Пашка выдавала немцам евреев. Сама Пашка всегда отрицала это, хотя слово «жиды» не сходило с её губ.
Мишка, старший сын Лены Литвак, был в Красной Армии с первых дней войны, и пропал без вести. Лена и во время войны, находясь в эвакуации в Средней Азии, и после много писала в различные инстанции, разыскивая сына, но безуспешно. «Что может знать эта стерва про Мишу?», - думала Аня, грузная, седая женщина, поспешно спускаясь на первый этаж, в квартиру Пашки, придерживаясь за перила лестницы.
Зло глянула на восковое, заострившееся лицо, подумав: «Пришла твоя пора, антисемитка… Что ещё ты скажешь напоследок?»
- Лена, Лена, ты здесь? – сказала Пашка, услышав грузные шаги Анны.
- Это я, Аня, Лены нет дома.
- Лена! Лена, слушай меня! Ты слышишь, я должна…
- Да, я тебя слушаю! «Может и хорошо, что Лены нет, иди, знай, какую гадость скажет она про Мишу», - мелькнуло в голове у Анны.
- Я должна тебе сказать! Я не могу умереть, не рассказав это! Господь не простит мне!
- Я тебя слушаю, говори!
- Лена, Мишка твой не пропал без вести, я знаю, где он! Он здесь!
- Как здесь? Как это?
- Да, он здесь, но я не виновата, это Мотька, душегуб проклятый, выдал его немцам. Он и других евреев выдавал. Бог и покарал его, негодяя!
Мотька был её муж. Он умер от пьянства ещё при немцах.
…22 августа 1941 года в ставке Гитлера был дан приказ об уничтожении сил, оборонявшихся в районе столицы Украины. Через три дня танковая группа Гудериана, наступавшая на Москву в направлении Брянска, вдруг повернула на юг и начала стремительно продвигаться к Конотопу. А в 200 км южнее Киева, в районе Кременчуга, 1-ая танковая группа генерала Клейста форсировала Днепр, захватила плацдарм и начала накопление бронетехники.
Масштаб охвата был настолько широк, что командующий Юго-Западным фронтом, генерал-полковник Кирпонос сначала не понял вражеского замысла. Не поняли его, видимо, и в ставке Сталина. Но когда 10 сентября Клейст с захваченного плацдарма внезапно начал наступление и пошёл на соединение с Гудерианом – всё стало ясно. Танковые клинья вгрызались в советскую территорию, сметая всё на своём пути. Вопрос окружения Юго-западного фронта стал делом времени.
Когда несколько сотен танков наступают тесным строем, при поддержке авиации, огнём и броней прокладывая себе дорогу, никакая оборона не устоит. Пушка проигрывает в единоборстве с танком, потому что танк – это тоже пушка, только покрытая бронёй и маневренная. Как только пушка обнаружена танком, жить ей и её расчёту остаётся считанные минуты. Не остановят танки ни надолбы, ни противотанковые рвы. Это защита лишь временная. Самым лучшим противотанковым средством в те времена являлся только сам танк. Что и было доказано на Курской дуге, когда навстречу немецким танковым колоннам двинулись советские, ещё более многочисленные и могучие.
К сожалению, талантливые командиры Красной Армии, маршалы Тухачевский, Блюхер, Егоров и другие, которые понимали значение создания механизированных корпусов и армий, были уничтожены кликой Сталина, ставившего сохранение своего диктаторского режима выше интересов страны. К началу войны в Красной Армии не было крупных танковых соединений, хотя танков она имела больше, чем у немцев.
Генерал-полковник Кирпонос, получивший звание Героя Советского Союза в войне с Финляндией, понимал, что следовало срочно отступать с Киевского плацдарма, следовательно, сдать Киев немцам. И делать это нужно немедленно, пока не завершилось окружение и его обвод не был достаточно плотным.
Но Сталин отдал приказ Киев не сдавать. А Сталина Кирпонос боялся больше, чем гибели своих войск. Он знал, что одним движением мизинца были уничтожены те, кто был и главнее, и талантливее его. Он знал, что сдачи Киева Сталин ему не простит. В ставку одна за другой шли шифрограммы с просьбой дать «добро» на отступление. Но то ли связь была нарушена, то ли ставка находилась в растерянности – ответа не было. Наконец, ответ пришёл – разрешение получено, однако время было упущено.
16 сентября в районе Лохвицы танковая армия Гудериана соединились с группой Клейста, и капкан захлопнулся. Трагедия подошла к своему финалу. Весь Юго-Западный фронт, 7 армий, свыше 600 тысяч человек попали в окружение.
Оборонять Киев уже не было никакого смысла, и 19 сентября он был взят немцами, а соединения Юго-Западного фронта начали пробиваться из окружения. Немецкие генералы быстро разобрались, что командование Красной Армии, лишившись, уничтоженных Сталиным опытных военачальников, действовало шаблонно. Попав в окружение, большие массы войск, вместо того, чтобы маневрировать, пробивались строго на восток и, именно там, их встречал мощный заслон.
Это был тот, достаточно редкий на войне момент, когда генералы с винтовками наперевес, наравне с солдатами шли в лобовую атаку на танки, на прорыв. Генерал Кирпонос и весь его штаб погибли в бою.
Лишь некоторые части пробились из окружения. Вышел из окружения начальник оперативного отдела фронта, полковник, а впоследствии, известный маршал Баграмян, а также печально известный генерал Власов.
Воинская часть, в которой воевал сержант Михаил Литвак, не смогла выйти их окружения, но и плена ей удалось избежать. Бойцы и командиры разбились на небольшие группки. Так легче было спастись от рыскающих в небе немецких самолётов и прочёсывающих местность мотоциклистов. Страшное слово «окружение» парализовало волю. Боеприпасы кончились, продукты были на исходе.
Группа, в которой находился Михаил, с каждым днём уменьшалась. Командира в ней не было. Бойцы старались раздобыть гражданскую одежду и разбрелись кто куда. Те, чьи родные места были близко, направились по домам. Двигались ночами, днём отсыпались в оврагах и рощах. Заходили в небольшие сёла и на хутора узнать новости, раздобыть еду и тёплую одежду, так как уже наступал октябрь, и стало холодно, особенно ночами. По сёлам уже ходили слухи, что в Киеве немцы расстреляли в Бабьем Яру всех евреев. Мишка очень забеспокоился. Он из писем знал, что его семья собиралась эвакуироваться. И в ответных письмах уверял, что не стоит этого делать. «Не уезжайте, писал он, - есть приказ Сталина Киев не сдавать. Мы Киев не сдадим». В районе Киева было сосредоточено большое количество войск. Все были решительно настроены: город врагу не сдавать. Никто и не предполагал, что случится такая катастрофа. Мишка терзался: «Неужели отец, мать и младший брат погибли по моей вине…». Эти мысли не давали ему покоя. И он принял решение вернуться в Киев и выяснить, эвакуировалась его семья, или нет.
Мишка пробрался в город, когда вечерело, и вскоре был уже на Подоле. Худой, обросший, в крестьянской одежде; в чёрной бороде блестела седина. Ему было 22 года, но выглядел он, наверное, на 40. Мишка шёл, нахлобучив до ушей кепчонку, подняв воротник старого ватника, сторонясь прохожих. Документов у него не было. В заднем, специально пришитом, внутреннем кармане ватника лежал наган с семью патронами в барабане. Это был риск, но Мишка за последние дни столько раз подвергался опасности, что к риску привык.
В октябре в Киеве всегда стояла золотая осень. Сейчас золота не было. Злой осенний ветер гонял по пустым улицам клубы дыма и пепла. Под ногами хрустело битое стекло, валялись обрывки бумаги – чьи-то письма, листы тетрадей, разорванные книги, тряпьё. Казалось, кто-то высыпал на город огромную корзину мусора. Из подворотен домов несло запахом гнили, окна во многих домах были выбиты. Битые окна, обилие пепла и пыли – следы недавних страшных взрывов на Крещатике. Прохожих было мало. Даже собаки и кошки пробегали быстро, воровать оглядываясь.
Вот и родной дом. Он шагнул в подъезд, втянув голову в плечи. Навстречу шёл высокий, худой человек в сером плаще. Он быстро глянул на Мишку и вдруг хлопнул его по плечу:
- Стой! Да никак Мишка? Здорово, ты из плена бежал?
Это был Мотька, муж дворничихи Пашки, мужчина лет 45, худой, жилистый, кадыкастый. Большой любитель выпить. Он знал, что Мишка в Красной Армии.
- Да нет, не из плена, из окружения. Дядь Мотя, а как мои, мама, папа, братишка? Что с ними?
- Да не знаю. Эвакуировались они. Уехали, ещё задолго до прихода немцев. Так что по приказу они не пошли. Факт.
- Как это, по приказу?
- Так, в Бабий Яр. Все жиды, тьфу, евреи-то, усе евреи ушли по приказу немцев в Бабий Яр. Их всех расстреляли. Факт. Вот мерзавцы!
- И что, всех соседей, всех, кто был в нашем дворе, евреев, расстреляли?
- Да, всех, всех, кто не уехал. А твои живы.
И радость за своих, и печаль за соседей, недавних друзей свилась в один клубок и комком подкатила к горлу, перехватила дыхание. Мишка глотнул воздух.
- Да ты куда? Квартира твоя закрыта, я проверял. Идём к нам. Пашка такой борщ сварила! За уши не оттянешь. Ты же давно не ел домашнего, я знаю! Пошли.
Мотька взял его под руку и повёл к себе, в первую дверь налево, на первом этаже.
Уже стемнело. Луна уныло и жутко отражалась в тёмных окнах двора. В квартире дворничихи вкусно пахло борщом. У Мишки обмякли ноги. Пашка налила полную тарелку борща и поставила на стол, освещаемый керосиновой лампой; положила хлеб и кусочек чеснока.
- Садись Мишка, садись. Да помой руки, сними ватник. – Пашка вглядывалась в него. – А постарел ты, трудно узнать. Хлебнул лиха. Понюхал пороху. А твои-то живы. Повезло им.
Мишка вымыл руки. Загипнотизированный борщом, снял ватник и передал, подавшему руку, Мотьке, забыв, что в заднем кармане наган.
Мотька взял ватник и вышел в тёмную прихожую, чтобы повесить его на вешалку. Вдруг он почувствовал тяжесть нагана. Ощупал, вынул и спрятал в карман своего плаща. Тихонько прикрыв за собой дверь, он вышел на улицу.
Мишка ел борщ, смакуя каждый глоток. Пашка села напротив.
- Да, досталось под завязку и на фронте, и тут. Силён немец, гонит наших. Да ты кушай, кушай, потом расскажешь. – Она вышла на кухню и загремела посудой.
Как ни растягивал Мишка удовольствие, но тарелка борща кончилась. Невиданно приятное тепло разлилось по всему телу. Глаза закрылись и голова опустилась на руки. Он задремал. Но вдруг что-то тревожное подтолкнуло его. Он открыл глаза, встрепенулся. Послышались тяжёлые шаги. Мишка встал, резко оглянулся. Рука потянулась к нагану, но наган остался в ватнике.
У двери стояли два немца, с направленными на него автоматами. Сзади белело Мотькино лицо с звериным, нечеловеческим отблеском лампы в глазах:
- Юде?! Ком! Выходи!
Немцы вывели Мишку на улицу без ватника и кепки. Мотька вышел следом.
Пашка не сразу сообразила, что произошло, и вдруг поняла, что это Мотька привёл немцев. Она обмякла, села на стул и сидела неподвижно. Где-то слышалась то дальняя, то близкая стрельба…Какие-то крики. Но к этим звукам она привыкла после прихода немцев. Они устраивали ночные облавы, стреляли в людей и собак. Через некоторое время Мотька вернулся.
- Ну, что там? – спросила Пашка.
- Что-что? Вели его, так он вдруг одного немца ударил ногой, другого локтем – хотел бежать, ну они и пристрелили его. Лежит там, на пустыре. Дай лопату, пойду закопаю.
- Что ты натворил, душегуб проклятый! Ну, что я скажу Лене, когда она вернётся? Что людям скажу?
- А ничего! – заорал на неё Мотька. – Никто не видел! Не вернётся твоя Лена. Не вернутся сюда жиды. Немцы их и там найдут, куда они сбежали, и постреляют. Конец пришёл жидам и власти ихней жидовской!
Налетевший вдруг ветер захлопнул форточку…