Под таким названием была опубликована моя статья в 2001 году в «Еврейском Камертоне». Настоящая публикация написана на основании книги «Пушкин в ермолке» со ссылкой на 48 источников информации в конце книги.
Лев Сергеевич Пушкин: «Вообще в Кишинёве русское общество было военное. Один Пушкин отличался партикулярным платьем, обритою после горячки головой и красной ермолкой».
«Мы знаем из приведённого рассказа, что Пушкин носил молдавскую шапочку, но не знаем причины, по которой он носил её. Выдержав не одну горячку, он принужден был брить голову; не желая носить парик (да и к тому же в Кишинёве и сделать его было некому), он заменил парик фескою и так являлся в коротком обществе. Кажется, очень просто; но люди, так называемые глубокомысленные, как мой знакомый и ему подобные, привыкнув обо всех толковать по-своему и всему давать свой толк, подозревали и в этом какой-то таинственный смысл, а какой – кто их знает». Горчаков В. П. (не следует путать с лицейским товарищем Пушкина – Горчаковым А. М.) написал эти строки в пятидесятых годах 19 века с целью «развеять легенды, дискредитировавшие Пушкина».
В Кишинёве во времена Пушкина всем было ясно, что феска или ермолка на голове мужчины означает его принадлежность к иудаизму. Никаких легенд и никакого таинственного смысла в этом не было. К тому же, из воспоминаний современников, Пушкин в Кишинёве не болел.
В Кишинёв Пушкин прибыл после более чем трёхмесячного путешествия с семьёй Раевских по Кавказу и Крыму. Путешествовал Пушкин в ермолке и в ней появился перед глазами наместника Бессарабского края генерала И. Н. Инзова. «Но в это время, необыкновенно, кстати, вошёл казачок и доложил, что там спрашивают какой-то молодой человек, путешествующий видать… бритый, в ермолке».
Пушкин прожил в Кишинёве около 900 дней. Окружение поэта не могло не повлиять на его творчество. Поэтому я относительно подробно остановлюсь на истории города. Пусть читателя не удивляет слово «относительно», ибо я накопил обширный материал по еврейской истории города. Так уж получилось, что в советское время правдами и неправдами мне удалось получить допуск к архивам города и написать книгу об истории евреев Кишинёва. Книга ходила по рукам среди населения города и получила широкую известность. Власти не ожидали такой дерзости. Комитет Государственной Безопасности (КГБ) учинил обыск в моём доме, реквизировал всё что хотел, а библиотекам запретил пускать меня в читальные залы и выдавать литературу. Однако кое-что удалось спасти и позже в Израиле опубликовать книгу «Кишинёвский дневник» объёмом в 400 страниц.
В исторической литературе населённый пункт Кишинёв встречается в начале 15 века, однако за плечами города слоились глубокие столетия со времён римлян, хазар. Реки Днестр, Днепр, Дон, Волга и многочисленные впадающие в них речушки были торговыми артериями громадной империи Хазарского Каганата. Факт принятия хазарами иудейской религии возбуждал и продолжает возбуждать интерес мировой науки. «Когда величайшее безначалие, фанатизм и глубокое невежество оспаривали друг у друга владычество над Западной Европой, держава Хазарская славилась веротерпимостью и правосудием, и гонимые за веру стекались в неё отовсюду». «Гонимые за веру» из стран христианских и мусульманских – это были евреи и только евреи.
В Торе упоминается река Кишён в Галилее и на ней город Кишён с предместьями, завещанный со времён Йеошуа еврейскому колену Иссахара. Вокруг Кишинёва, как и вокруг Кишёна, теснятся покрытые лесами холмы, поселения на них и речка, набухающая во время дождей и превращающаяся в узкую серебряную полоску в летнюю жару. Когда речка получила своё название Бык неизвестно, но молдавские историки подтверждают, что источники воды вдоль неё вплоть до впадения в Днестр носили также имя – Кишён. От Кишёна до Кишинёва рукой подать.
Своему началу Кишинёв обязан единственному в этом районе бьющему из-под холма пресному роднику. Автор этих строк в семидесятых годах двадцатого столетия работал в водоканалтресте города и пил воду из того самого родника. Вода ушла на глубину 30 метров, но продолжала быть такой вкусной, что её по специальной трубе напрямую подавали в избранные дома и учреждения политического руководства Молдавии.
В начале 17 века Кишинёв называли «скопищем торговым», но уже в 1666 году он получает статус местечка – так именовались небольшие городки с сугубо еврейским населением. Халипа, автор исторического очерка «Бессарабия до присоединения к России», пишет, что в конце восемнадцатого столетия евреям в городах Бессарабии принадлежала почти вся торговля и ремёсла. По переписи 1774 года в Кишинёве находилось 27 лавок, 2 купца и 162 налогоплательщика, что почти не расходится с приведёнными данными А. Лиона, автора книги об истории еврейского Кишинёва: в 1780 году «еврейское общество Кишенау едва ли помещало в своих хижинах сто еврейских семей».
Три монастыря окружали Кишинёв: Галата – выше по течению речки, Святая Пятница – ниже по течению и Кисино-Варзариевский на холме над городом. Два первых беспрерывно дрались между собой за право облагать налогами ремесленников и торговцев Кишинёва, то есть евреев. «У молдаван «даже за некоторый стыд почитается быть ремесленником или художником (пр. авт.: промышленником)» - писал Куницкий, офицер статистического управления. В 1755 году господарь Молдавии Матей Гика грамотой закрепляет за монастырём Галата «торжище Кишинёв, дома, лавки, погреба». После завоевания Бессарабии Россией власти делали попытки отменить эту грамоту, но не смогли или не хотели, и она, грамота, действовала до 1823 года.
Из дневника Пушкина 3 апреля 1821 года: «Третьего дня хоронили мы здешнего митрополита: во всей церемонии более всего понравились мне жиды: они наполняли тесные улицы, взбирались на кровли и составляли там живописные группы. Равнодушие изображалась на их лицах; со всем тем ни одной улыбки, ни одного нескромного движения! Они боятся христиан и потому во сто крат благочестивее их».
«Они боятся христиан» потому, что налоги, произвольно устанавливаемые местными властями и монастырям, взимались силой. Если бы Александр Сергеевич внезапно проснулся в 1903 году, он не удивился бы страшному погрому и грабежу в Кишинёве.
Кисино-Варзариевский монастырь (на иврите «Ш» читается иногда как «С») и Кишинёв разделяло еврейское кладбище, расположенное на склоне холма. Время не сохранило для нас какие-либо документы о вражде между жителями города и этим монастырём. Не исключено, что в монастыре жили евреи, перешедшие в христианство, явление присущее евреям Кишинёва (и не только им) 18, 19, 20 и 21 веков. В 1739 году пожар уничтожил город и прилегающий к нему монастырь. Город отстроился, а на месте монастыря была построена в 1752 году церковь. Деньги на строительство церкви пожертвовал Василий Мазараки. Музар, на иврите - странный; Мазар – прясть… Фамилии Мазор, Мозер не редкость среди евреев. Сегодня эта церковь самая древняя в Кишинёве. Борис Алексеевич Трубецкой, исследователь жизни Пушкина в Молдавии, утверждает, что от Мазаракиевской церкви «берёт начало старый Кишинёв». Церкви пришли значительно позже и окружили старый Кишинёв. Мазараки был родственником Рышкана, в честь которого назван район города Кишинёва на левом берегу речки Бык. Рышкан, на иврите Рош – кан – -, что в переводе - голова здесь, головное хозяйство, управление. Рышкан тоже построил церковь на противоположном холме, но она была разрушена во времена советов. Евреев по фамилии Рашкован в Бессарабии «пруд пруди».
Война России с Турцией закончилась в мае 1812 года Бухарестским миром. Россия получила во владение Бессарабию, где «жидов проживало великое множество во всех здешних городах и местечках». В «Правилах временного правления» 1813 года торговля должна была составлять главный предмет внимания гражданских властей. Правительство России гарантировало евреям Бессарабии «привилегии, данные им от молдавских господарей» и добавило новые: освобождение от податей и повинностей, в том числе и рекрутской…
С 1813 года Кишинёв становится православным и в 1818 году административным центром Беcсарабии. К городу присоединяются соседние сёла: Баюканы, Вовинцены, Хруска, Мунчешты, Вистерничены…. Кишинёв расширил границы. Это был почерк российских властей в завоёванных городах с основным еврейским населением не только в Бессарабии, но и на Украине.
Многие города Бессарабии сохранили свои еврейские названия до сегодняшнего дня: Кагул на иврите – толпа, общество, Оргеев, старое название Орхей - гость, Сороки по имени реки в Израиле Шорек (Сорек) - хороший виноград….
В 1816 году началось и в 1820 году закончилось строительство первой в Кишинёве и во всей Бессарабии синагоги. В то время раввином кишинёвской общины был Хаим Черновицер, высокообразованный человек, пишущий книги. Располагалась синагога чуть выше реки Бык, на правом берегу, в самой гуще еврейского населения на пересечении улиц Азиатская и Фонтанная. Азиатская тянулась вдоль реки Бык, а Фонтанная спускалась к реке, к роднику под горой. Там же находился базар и центральная площадь города, а вокруг петляло множество переулков: Бегучий, Сирийский, Караимский, Маклерский, Грязный и Банный - непосредственно на берегу Бык, Греческий, Синагоговский первый, Синагоговский второй....
Самая древняя улица в городе называлась Азиатской, и жили на ней только евреи. В 1792 году, затем в 1807 и 1813 в Турецкой империи (в том числе в Греции, Балканских странах) преследовали еврейское население. Эмиграционная волна докатилась до Кишинёва. Турецкая улица (позже Константинопольская), на которой жили евреи из Турции и из подвластных ей стран, проходила выше и параллельно Азиатской. В двадцатых годах 19 века всё ещё «прилеплённый» к реке Кишинёв быстро расширялся на окружающие холмы. Торговый центр переместился выше и получил название Ильинский базар. Дома российской администрации находились на песчаном холме к западу от еврейского города; армяне, болгары селились к востоку по течению реки за поместьем Рышканы, за Бендерской заставой. «Инзова гора в то время была одной из живописнейших мест города. Прекрасный сад, засаженный преимущественно фруктовыми деревьями, привлекал туда много гуляющей публики. Там были даже весьма редкие растения: апельсиновые и померанцевые деревья, не говоря о прекрасных виноградниках. На самой вершине горы красовался небольшой двухэтажный дом Инзова. Стены его были выкрашены масляными красками и разрисованы видами разных растений: до того генерал Инзов любил растительность». Выше стояли дома Варфоломея, гражданского губернатора Катакази, князей Кантакузенов… Ниже дома Инзова, вплотную к реке, теснились жилища казаков. Во времена Пушкина город Кишинёв продолжал впитывать Азию и Европу, бунтующие Балканы и просыпающуюся Россию. «Конечно, - вспоминает Липранди, офицер Камчатского полка в Кишинёве, - это не столичные палаты, но не уступали общим губернским зданиям и находились уже тогда, когда Александр Сергеевич приезжал в Кишинёв».
Б. А. Трубецкой, автор книги «Пушкин в Молдавии», пишет, ссылаясь на Горчакова В. П., что «Пушкин обосновался в небольшой горенке гостиницы русского переселенца Ивана Николаева, этого пресловутого члена Кишинёвской квартирной комиссии». Зачем понадобилось Горчакову сочетание слов «пресловутого» и «русский переселенец»? Если он хотел сказать, что Иван Николаев был русский, то так и нужно было написать: «у русского человека Ивана Николаева». Наумов прожил долгую жизнь и много рассказывал о Пушкине, потому стал «пресловутым», но его мемуары не опубликованы для широкого читателя. Трубецкой заподозрил что-то не ладное в этой цитате и, со ссылкой на Липранди, записал, что Пушкин «остановился в заезжем доме у Ивана Николаева Наумова» – сочетание «русский переселенец» отсутствует и это уже ближе к истине. В 1998 году Гуманитарное агентство «Академический проект» опубликовало воспоминания Липранди о Пушкине по писарской копии автора: «Пушкин остановился в заезжем доме «у Ивана Николаева» Наумова, но напрасно приложено к нему звание «мужика». Он был мещанин и одет, как говорится, в немецкое платье. А ещё менее правильно слово «глиняной мазанки» - дом и флигель очень опрятные и не глиняные; тут останавливались все высшие приезжавшие лица, тем более что в то время, кроме жидовок Гольды и Исаевны, некуда было заехать».
Липранди, не заостряя внимания на национальности Наумова, пишет, что он «был мещанин и одет, как говорится, в немецкое платье». Липранди умел осторожно выражаться. Его предки бежали от испанской инквизиции из еврейской Барселоны в Пьемонт и уже оттуда переселились в Россию. Согласно «Устава образования Бессарабской области», евреи разделены быть имеют между сословия купцов, мещан и земледельцев, сообразно способам к производству занятий». Чтобы отличить еврея от других, им предписывалось на общественном посту ношение немецкого платья, а Наумов был членом квартирной комиссии. Если Наумов был бы русским, то с какой стати Липранди одел его в немецкое платье? Что касается имени Наумова «Ивана Николаева», то Липранди почему-то выделил его кавычками, из чего можно понять, что имена не настоящие, клички. Иван - имя нарицательное, которым русские завоеватели называли всех нерусских с трудными именами. Иван Наумов мог быть и Авраамом Нахумом или Ионатаном…. Итак, своё пребывание в Кишинёве Пушкин, как и в Екатеринославле, начал на постое в еврейской семье.
В сохранившемся доме Наумова в 1948 году создали музей Пушкина. В пятидесятых годах 20 века в округе музея, как и во времена Пушкина, проживали практически только евреи, и это несмотря на немецкие и советские чистки. Дом находился рядом с Ильинским базаром в еврейской части города:
Люблю базарное волненье,
Скуфьи жидов, усы болгар
И спор и крик, и торга жар,
Нарядов пёстрое стесненье.
Люблю толпу, лохмотья, шум –
И жадной черни лай свободный.
«Скуфьи жидов». Пушкин путешествовал в ермолке, приехал в Кишинёв в ермолке и поменял её на красную скуфью, головной убор, как азиатских евреев, так и мусульман-арабов, но последних в городе не было. В мемуарной литературе о Пушкине красную скуфью иногда называют феской - носили её евреи из Турции, иногда молдавской шапочкой. Слово ермолка, религиозный головной убор, применяется среди ашкенази.
Опасные стихи
В 1804 году Сербы восстали против Турции. Балканским евреям, жившим в дружбе с Турцией, пришлось спасаться бегством, в том числе и в Кишинёв, где их называли грегос. «Среди всего этого пёстрого общества, состоящего из эмигрантов и местных жителей, неизгладимое впечатление произвели на меня только двое. То был молодой человек среднего роста, носивший феску, и высокая молодая девушка, закутанная в чёрную шаль (пр. автора: Липранди утверждает, что Калипсо была «чрезвычайно маленького роста»). Я, почти ежедневно, встречал их в городском парке. Я узнал, что молодой человек в феске был поэт А. С. Пушкин, тот русский Байрон, трагически окончивший впоследствии свою жизнь, а девушка в шали была куртизанкой, бежавшей из Ясс. Имя её было Калипсо, но обычно её называли «Прекрасная гречанка». Калипсо окружал ореол любовницы Байрона. Её мать, жена погибшего в Турции сборщика налогов, промышляла гаданьем и, судя по значкам на её одежде, знала Кабалу, следовательно, знала также и иврит.
Известное стихотворения «Гречанке» связывают с именем Калипсы.
Ты рождена воспламенять
Воображение поэтов
Его тревожить и пленять
Любезной живостью приветов,
Восточной странностью речей,
Блистаньем зеркальных очей
И этой ножкою нескромной…
«Если летом ты поедешь в Одессу, - пишет Пушкин Вяземскому 5 апреля 1823 года, - не завернёшь ли по дороге в Кишинёв? Я познакомлю тебя с героями Скулян и Секу, сподвижниками Иордаки, и с гречанкою, которая целовалась с Байроном».
Интимные связи с женщинами Пушкин регистрировал в «донжуановском списке», и Калипсо Полихрони там записана. Случайность это или рок быть любовницей двух великих поэтов? Трудно получить ответ на этот вопрос, но не трудно проследить связь между «еврейскими мелодиями» Байрона и «израильским платьем» Пушкина:
Вот муза, резвая болтунья,
Которую ты столь любил.
Раскаялась моя шалунья,
Придворный тон её пленил;
Её всевышний осенил
Своей небесной благодатью –
Она духовному занятью
Опасной жертвует игрой.
Не удивляйся милый мой
Её израильскому платью,
Прости ей прежние грехи
И под заветною печатью
Прими опасные стихи.
Стихотворение Александра Сергеевича Пушкина настолько понятное, что не нуждается в комментариях. В той или иной форме поэт подтверждает его на протяжении всей своей короткой творческой жизни. Стихотворение не было уничтожено и уцелело случайно, потому что находилось в частной коллекции. В официальных советских изданиях оно датировано 1821 годом. Ключевые слова «всевышний», «небесной благодатью», «духовному занятью» не возникают спонтанно - терминология религиозного человека. Поэт знал, что стихи наказуемы, но писал, потому что он и его муза неразделимы.
«Пушкин часто гулял в городском саду.
Но всякий раз он переодевался в разные костюмы. Вот уж смотришь – Пушкин серб или молдаван, а одежду ему давали знакомые дамы. Молдаване тогда рясы носили. В другой раз смотришь – уже Пушкин турок, уже Пушкин жид, так и разговаривает, как жид». «Жидовскому» языку Пушкин мог выучиться в лицее. Иврит был родным языком первого директора лицея Малиновского Василия Фёдоровича (1765-1814); на русском говорил он, запинаясь, переводил Тору на русский язык, перед смертью бредил на «непонятном языке».* Хотя в биографических очерках о Малиновском ударение делается на то, что его дед и отец были московскими священниками, но это полуправда. Его корни уходят в караимское прошлое. В конце 11 века литовский князь Витольд переселил часть крымских евреев в Троки (Виленская губерния). В конце 15 века трокские евреи послали своих представителей в Константинополь для обучения в еврейских школах. Фамилия Малиновский была среди них. Юный Пушкин дружил с сыном Василия Малиновского, был вхож в его семью, и там мог, если не выучить, то, по крайней мере, позаимствовать язык Библии, а память у него была абсолютной. Умирая, Пушкин произнёс: «Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского». Древние языки лицеистам преподавал Николай Фёдорович Кошанский, правильно, Кашан(ский) - по имени персидских евреев, выходцев из города Кашаны. Иврит должен был входить в образовательную программу лицеистов даже потому, что без иврита невозможно глубоко изучить русский. Кошанский «употребил все средства, чтобы ознакомить его (Пушкина), как можно лучше с теориею языка отечественного и с классическою словесностью древних».
Анненков, упоминая ведущих преподавателей лицея: Н. А. Кошанского, А. П. Куницына, Л. И. Карцева, И. К. Кайданова, А. И. Галич …, пишет, что «ни за ними, ни около них мы не видим, в 1811 году, ни одного русского имени, которое бы имело более прав на звание образцового преподавателя».
Пушкин в ермолке, живущий в еврейской хате, говорящий на языке иврит, провозглашающий верность израильскому платью, любящий еврейских женщин. Мог ли такой человек не зайти в синагогу и не встретиться с раввином, одним из самых образованных людей Кишинёва? Не думаю, что найдётся логически мыслящий человек, отрицающий такую возможность. «Сказка о царе Салтане», привезённая из Крыма, была переведена с иврита и законспектирована на русском в Кишинёве. Салтан – Шелтон, в переводе на русский с иврита – правитель; Гвидон – Гидон – один из судей Израиля. В Феодосии Пушкин и Раевский остановились у автора многих книг по археологии города, бывшего градоначальника Семёна Михайловича Броневского, «человека почтенного по непорочной службе и бедности». Имена этого человека говорят сами за себя. Город Феодосия в прошлом назывался Кафа (по Пушкину – Кефа). Он славился еврейским базаром и одним из древнейших еврейских храмов России - старинной синагогой начала 10-го века, надписями на иврите на стенах её…. Вокруг сказителей на базаре толпился, слушая, люд. Как Пушкин распознал и оценил содержание сказки о царе Салтане, а затем купил, к нам не дошло. Остаётся предполагать, что поэт не был профаном в иврите.
Всё, что окружало Пушкина, дышало «еврейским духом».
В Кишинёве существовал еврейский театр - «актёрская труппа под управлением Давида Гензеля». В субботу, 6-го ноября 1820 года, Пушкин в театре познакомился с В. П. Горчаковым, оставившем много воспоминаний о Пушкине и Кишинёве: «Услужливый фактор Мошка, принёсший мне афишку на первое представление, в котором объявлялось, что будут представлены никогда не виданные штуки, рассказывал, между прочим, о театральном зале, как о чём-то волшебном. Ай-ай, ай какая та зала, ваше сиятельство, - говорил фактор… Восхваляемая зала казалась великолепной. Треть залы занимали оркестр и сцена; плафон темнел в каких-то кабалистических знаках», другими словами, в надписях на иврите. Размещался театр в доме Тудора Крупенского, брата вице-губернатора Крупенского Матвея (пр. авт.: Божий человек), и Пушкин был частый посетитель, потому что «предпочитал всему беседу с людьми, его понимающими».
Пушкин влюбился в красавицу цыганку Шикора. Шикор(а) на иврите - – пьяница, наверное, отец. Не цыганкой она была, а еврейкой-красавицей. В бильярдной Голды Пушкин услышал молдавскую песню «Чёрная шаль»; в бильярде кофейной Фукса он подрался с полковником Ф. Орловым; о еврейке, которую часто упоминал Пушкин, его друг Данзас говорил, что эта должна быть дочь одной из двух жидовок, хозяек трактира, одну звали Гольда, вторую – Исаевна.
Что касается «Чёрной шали», то в прижизненных изданиях произведений поэта по его настоянию рядом с заголовком «Чёрная шаль» писалось «Молдавская песня».
«Славный стихами, страшный дерзостью и эпиграммами, своевольный, непослушный, и ещё в ермолке, - он производил фурор. Пушкин был предметом любопытства и рассказов на юге и по всей России».
Крещусь, не внемлю сатане…
Генеалогическое происхождение попечителя южного края генерал-лейтенанта покрыто тайной, однако современникам Пушкина было известно, что Инзов – внебрачный сын русского императора Павла Первого, сводный брат Александра Первого. В пелёнках его привезли в дом князя Трубецкого для воспитания. Кто была его мать неизвестно, но поговаривали, что она была еврейкой.
Реакция со стороны бессарабского губернатора, доброго «Инзушки» по определению Пушкина, на «израильское платье» поэта не заставила себя ждать долго. Он арестовывает Пушкина (якобы за драку), лишает его сапог и даже выставляет часового у двери комнаты, а позже обязывает перебраться к нему в дом под усиленный надзор. К царю доходят слухи о поведении Пушкина, но Инзов покрывает поэта: «г. Пушкин, состоящий при мне, ведёт себя нормально» или «Пушкин в одном со мной доме, ведёт себя хорошо и при настоящих смутных обстоятельствах не оказывает никакого участия в сих делах». В ноябре 1820 года Инзов разрешает Пушкину на довольно длительное время отлучиться в Каменку, «деревню Давыдовых милых и умных отшельников, братьев генерала Раевского». После Каменки Инзов продолжает терпеливо перевоспитывать своего подопечного, заставляя посещать вместе Благовещенскую церковь. В письме к Давыдову в Каменку Пушкин признаётся, что он уже не такой открытый, как прежде, что ему приходится скрывать свои чувства. Снова соблазняющий сатана. Пушкин не принимает церковь и её служителей в лице митрополита, награждает их негативными, мягко выражаясь, эпитетами.
На этих днях среди собора,
Митрополит, седой обжора,
Перед обедом невзначай
Велел жить долго всей России
И с сыном птички и Марии
Пошёл христосоваться в рай…
Я стал умён, я лицемерю –
Пощусь, молюсь и твёрдо верю,
Что бог простит мои грехи,
Как государь мои стихи.
Говеет Инзов, и намедни
Я променял парнаски бредни
И лиру, грешный дар судьбы,
На часослов и на обедни,
Да на сушёные грибы.
Однако ж гордый мой рассудок,
Моё раскаянье бранит,
А мой ненабожный желудок
«Помилуй, братец, - говорит, -
Ещё когда бы кровь Христова
Была хоть, например, лафит…
Иль кло-д-вужо, тогда б ни слова
А то - подумай как смешно!
С водой молдавское вино».
Но я молюсь – и воздыхаю…
Крещусь, не внемлю сатане…
И всё невольно вспоминаю,
Давыдов, о твоём вине…
Красное вино в Молдавии сравнивают с кровью. Разбавленное водой, оно означает разбавленную, смешанную кровь. Чью? Свою? Давыдова или его жены Аглаи, дочери де Грамон, эмигранта из Франции? Поместье Каменка принадлежала племяннице князя Потёмкина Екатерине Николаевне, урожденной Самойловой, по первому мужу Раевской. «Самойловы – артистическая семья, в продолжение целого столетия имевшая даровитых представителей на сценах петербургских театров. Это семейство, как известно теперь доподлинно, - еврейской крови». «Ещё когда бы кровь Христова», Давыдов, Самойлова, мои Раевские. Тянет железо к магниту.
Письмо Давыдову писалось в Кишинёве в первой половине апреля 1821 года. Упоминание «сына птички и Марии» дают основание предполагать, что «еретическая» Гавриилиада уже была написана.
«Зачем же ты, еврейка, улыбнулась»
В «Книге воспоминаний о Пушкине» издания 1931 года автор М. А. Цевлявская разгадала имя таинственной еврейки (Иисус воскрес, моя Ревека…), ею была Мария Эйхфельдт, рождённая Мило.
Ни блеск ума, ни стройность платья
Не могут вас обворожить;
Одни двоюродные братья
Узнали правду вас пленить.
Лишили вы меня покоя,
Но вы не любите меня.
Одна моя надежда Зоя:
Женюсь и буду вам родня.
Еврейка, она и любовница его друга Алексеева, и плод воображений поэта на протяжении многих лет.
1 декабря 1826 года, из Пскова в Кишинёв Алексееву Н. С.: «Не могу изъяснить тебе моего чувства при получении твоего письма. Твой почерк, опрятный и чопорный, кишинёвские звуки, берег Быка, еврейка, Соловкина, Калипсо. Милый мой, ты возвратил меня Бессарабии! Я готов доныне идти по твоим следам, утешаясь мыслию, что орогачу друга».
На языке, тебе невнятном,
Стихи прощальные пишу;
Но в заблуждении приятном
Вниманья твоего прошу:
Мой друг, доколе не увяну,
В разлуке чувство погубя,
Боготворить не перестану
Тебя, мой друг, одну тебя.
На чуждые черты взирая,
Верь только сердцу моему,
Как прежде верила ему,
Его страстей не понимая.
Что это за язык «невнятный»? Еврейка – в начале пребывания Пушкина в Кишинёве. Она же Гречанка и Иностранка – после Каменки, «Я стал умён, я лицемерю». Мария Григорьевна Эйхфельдт, рождённая Мило, согласно воспоминаниям Горчакова, рано вышла замуж за «довольно странного человека, до того заклятого нумизматика, что несравненно больше занимался он старыми монетами, чем молоденькой женой и, наконец, нумизматик до того надоел жене своей…».
Шестнадцать лет, невинное смиренье,
Бровь тёмная, двух девственных холмов
Под полотном упругое движенье,
Нога любви, жемчужный ряд зубов…
Зачем же ты, еврейка, улыбнулась
И по лицу румянец пробежал?
Нет, милая, ты право обманулась:
Я не тебя, - Марию рисовал.
«В обществе, - как охранная стража, - её окружали родственники: то Алеко, то Тодараки, то Костаки. Все эти господа считались двоюродными братьями Марии Эйхфельд», то есть евреями, и Пушкин среди них.
В марте 1823 года Пушкин в письме к Вяземскому упоминает стихотворение «Христос воскрес», датированное апрелем 1821.
Христос воскрес, моя Ревека!
Сегодня следуя душой
Закону бога-человека,
С тобой целуюсь, ангел мой.
А завтра к вере Моисея
За поцелуй я не робея
Готов, еврейка, приступить –
И даже то тебе вручить,
Чем можно верного еврея
От православных отличит.
Не имеет значение, кто она, кишинёвская Ревека, но ясно, что она еврейка. Не будет искать лазейки, чтобы опровергнуть Пушкина. Он никогда не лгал своей музе и хорошо знал любовные традиции еврейских женщин.
В «Гавриилиаде»
присутствуют две основные темы. Первая посвящена «Царю небес и господу-Христу», вторая - еврейскому Богу.
В первой описываются несостоятельность беспорочного зачатия, а значит и Христианства. Эротические сцены-оргии подобны порядкам царского двора. «Царь – самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках; если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Привлекшая внимание божества особа попадает под наблюдение, под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем; родителей, если она девушка, - о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестья». Итак, Царь – это «господин-Христос», а его адъютант – Гавриил.
«Господу-Христу» в образе птички, архангелу Гавриилу противопоставляет поэт библейский рассказ о коварном Змее, Адаме и Еве. Снова эротические сцены, но только между Адамом и Евой. Еврейского Бога Пушкин боится и называет тираном несправедливым, угрюмым, ревнивым и всё потому, что скрывал от Евы и Адама земные удовольствия любви. Когда лукавый открыл им глаза, и они познали эти удовольствия, Бог наказал их. Удовольствие и Наказание – противоположные стороны земного бытия.
Поэма ходила в списках и читалась «среди верующих, набожных мужчин и дам. Они с возмущением прерывали чтение: «Какие ужасные гнусности!» Но… просили продолжать читать «чертовски прекрасные стихи!»
От Липранди к еврейскому пророку Иешайу
Речь идёт о психологических ассоциациях. Пророк, конечно, первичный. «Липранди, обнимаю дружески, жалею, что в разные времена съездили мы на счёт казенный и не соткнулись где-нибудь», - писал Пушкин из Михайловского.
Прощай, отшельник бессарабский,
Лукавый друг души моей –
Порадуй же меня не сказочкой арабской,
Но русской правдою твоей.
Эпитет «лукавый» поэт обычно приставляет к Бесу-соблазнителю. На казенный счёт обычно едут служивые или заключённые. Пушкин намекает, что Липранди тоже был гоним. Их дружба не была случайной. Чем же этот «таинственный офицер» русской армии соблазнил душу Пушкина? Русские имена Иван Петрович Липранди (1790-1880) приобрёл в России. Отец его переселился в Россию из Пьемонта, но предки ведут начало из еврейской Барселоны, откуда они, спасаясь, бежали от испанской инквизиции. О Липранди Пушкин писал: «Он мне добрый приятель и (верная рука за честь и ум) нелюбим нашим правительством и, в свою очередь, не любит его».
Пушкин часто навещал дом Липранди и пользовался его богатой библиотекой. Часть этой библиотеки в тридцатых годах была подарена Еврейскому училищу Кишинёва. После закрытия училища бесценная библиотека бесследно исчезла.
О первой жене Липранди историки предпочитают не говорить, но если вспоминают, то называют её француженкой по имени Томас-Розина Гузо или Узо. Фамилия Томас известна среди евреев артистов Берлина; Розен – – на иврите человек, облечённый властью; что означает Гузо я не знаю, но Узо уходит корнями в Библейские имена. Томас-Розина умерла в 1821 году и похоронена на «старом кладбище» Кишинёва. (Позже я вернусь к «старому кладбищу» и к захороненным на нём.) Липранди построил на её могиле богатую часовню, в которой часто уединялся.
Липранди регулярно и подробно вёл дневник. К сожалению, к нам, широким читателям, он не дошёл. Когда начались аресты и допросы, Липради не выдал Пушкина, хотя встречался с ним на протяжении всей южной ссылки, ему было что рассказать.
«Где и что Липранди? – спрашивает Вигеля Пушкин письмом из Одессы. Мне брюхом хочется видеть его». Не просто видеть его, а брюхом… Лучше не скажешь.
В конце 1821 года Пушкин сопровождал Липранди в его командировке в Аккерман по поводу солдатских волнений. Поездка эта подробно описана всеми биографами Пушкина. Казалось бы, добавить нечего, если бы не сохранившаяся тетрадь, в которой, по описаниям Анненкова, рисунки «обнаруживают такую дикую изобретательность, такое горячечное, свирепое состояние фантазии, что приобретают просто значение симптомов какой-то душевной болезни, несомненно, завладевшей их рисовальщиком… Под скрипку маленького беса с хвостиком танцуют четыре мужских и женских бесенят, наделенных тоже хвостиками. На полях картинки, составляя рамку её, видны две виселицы: под одной из них, с повешенным человеком, сидит, задумавшись, мужчина в большой круглой шляпе; под другой видно колесо и орудия пытки. Картинка имеет ещё и соответствующий эпилог: внизу её распростёрт скелет, со стоящей перед ней фигурой на коленях, как будто старающейся отыскать признак жизни в костяке». Изображение на рисунках вовсе не душевная болезнь Пушкина и не фантазия, а результат дорожных бесед. Липранди знал историю испанской инквизиции. Маленький бес со скрипкою, бесята… Скрипка захватывает, действует на самые тонкие человеческие чувства, пленяет человека. Даль не отделяет чёрта от сатаны или беса, а у христиан что еврей, то чёрт, сатана, бес, «лишь ищет бес поддеть святого с бока». Сатану Пушкин позаимствовал у Василия Татищева: «ибо не все те богоотступники во время гнева погибли; и останки те начали множиться, поскольку вселился во многих сатана, и начали святое Евангелие отвергать, в басню его вменять». (Татищев подразумевал «оттепель» по отношению к евреям в начале царствования Ивана Третьего, так называемую «Жидовствующую ересь»)
Если верить описаниям Анненкова, то поиски «признака жизни в костяке» означают по пророку Иешайу «Да оживут мертвецы Твои, восстанут умершие»! Рисунки сопровождали стихи, выдержанные в едином духе грядущего наказания.
В 1826 году в ссылке в Михайловском Пушкин снова возвращается к еврейскому пророку Иешайу. Он так и назвал свой стих «Пророк».
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился;
Перстами лёгкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я небо содроганье…
«…Видел я Господа, сидящего на престоле высоком и величественном…. Пред ним стоят серафимы; шесть крыльев, шесть крыльев у одного…. И подлетел ко мне один из серафимов, и в руке его уголь горящий…. И коснулся он уст моих…» - так по Иешайу. Пушкин продолжает:
И он мне грудь рассёк мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
Шестикрылый серафим, ермолка на голове, чем «можно верного еврея от православных отличить», «муза в израильском платье, шестиконечные звезды на могиле поэта….
1821 год. «4 мая я был принят в Масоны».
В письме к Жуковскому из Михайловского в Петербург, 20 января 1826 года: «В Кишинёве я был дружен с майором Раевским, с генералом Пущиным и Орловым. Я был масон в Кишинёвской ложе, т. е. в той, за которую уничтожены в России все ложи. Я, наконец, был в связи с большей частью нынешних заговорщиков».
Кишинёвская ложа была учреждена 7 июня 1821 года, Пушкин в её списках не числился, однако всё его существо, убеждения и мысли были с масонами, с его лучшими друзьями.
Масонство, как братство вольных каменщиков, franc-macon – по-французски, уходит корнями в глубокую древность со времён построения храма Соломонова около 10 века до нашей эры, со времён возведения громадных каменных церковных сооружений, особенно в Англии, в 11-14 веках нашей эры. Строительные рабочие, художники, архитекторы, живя в бараках, лоджиях по-английски, объединялись в союзы для сохранения профессиональных тайн. В 18 веке строительные ложи превратились в духовные под лозунгом: Свобода, Равенство и Братство. Имена интеллектуальных и богатых евреев не редкость в масонских ложах во всех странах. Император России Павел Первый был масоном. Он отрицательно относился к обвинению евреев в преступлениях с ритуальной целью, отклонил ходатайства Каменец-Подольского, Киевского христианских обществ о выселении евреев из города, защитил главу белорусских хасидов Залмана Шнеерсона, прекратил взимать двойной налог с евреев по сравнения с христианами…. Первая улица в Кишинёве в честь русских царей была названа Павловской. Не зря Александр Первый назначает Инзова, внебрачного сына Павла Первого, в еврейское местечко главным попечителем иностранных поселенцев южного края России.
Масоны верят, что каждый человек несёт имена Богом данные. «Кишинёвская ложа «Овидий» «располагалась в подвале родовитого грека Михаила Кацика, что неподалеку от Благовещенской церкви».* Липранди почему-то приобщил Кацика к молдавской нации, Трубецкой двадцатого века, изменив имя Михаил на Михалаки, провозгласил его «происхождение от честной греческой фамилии Иоания». Фамилия Кацик происходит от двух еврейских имён Коген и Цедек. Коген означает служитель Богу; Цедек – праведность. Михаил, Михалаки Кациковский – не кто иной, как Моисей Кац. Он эмигрировал из Греции в Молдавию в 1804 году, спасаясь, как и многие другие евреи, от произвола греков.
Переулок, на котором жил Моисей Кац долгое время назывался Кациковским. В советское время его переименовали в улицу Олега Кошевого. После развенчания культа Фадеева поговаривали, что отец героя Краснодонского подполья был еврей. Двухэтажный дом Каца находился в гуще еврейских домов на углу с улицей Павловская и никакого отношения к Благовещенской церкви не имел. В Кишинёве всё было рядом.
Семья Кацика похоронена на «старом» кладбище» Кишинёва, расположенном на обращённом к городу склоне холма, из-под которого вытекал родник, и на котором стояла Мозаракиевская церковь. При жизни можно себя называть кем угодно, но у смерти свои законы. На этом же кладбище была похоронена Кохановская Пульхерия Егоровна, в гостеприимном доме которой любил бывать Пушкин, и имя которой находится в «донжуановском списке» поэта. Эйхвельдт Мария Егоровна, урождённая Мило, была родной сестрой Кохановской. Коханово – еврейское местечко в Могилёвской губернии. На этом же кладбище похоронен Кишинёвский вице-губернатор Крупенский Матвей (Матфей – божий человек) Григорьевич и его жена; Бессарабский помещик Ралли Замфир (на иврите Захар, Зохарий, Закария – вспомнил Бога, пророк) Эманоилович и вся его семья. Молдавские сёла, присоединённые к Кишинёву, имели свои кладбища. Христиан хоронили на кладбище, которое позже названо Армянским.
На собраниях масонской ложи присутствовали также и евреи: аптекарь Майглер, Миттергофер, Шулер…. Решение еврейского вопроса в России широко обсуждалось в масонских ложах, в том числе и Кишинёвской. По одной из версий еврейское население уравнивалось в гражданских правах «в местах, ныне ими заселённых»; было также сионистское решение «в содействии евреям к учреждению особенного отдельного государства в какой-либо части Малой Азии». Не только лозунги эмансипации привлекали евреев в масонство, но и символика: печать в виде храма Соломона или Щита Давида (Шестиконечной звезды), клятва над Библией Ветхого Завета….
Председательствовал на заседаниях генерал Пущин, и Пушкин якобы ему написал посвящение. Не исключено, что стих по содержанию касается также Раевского В. Ф. – начальника и преподавателя Кишинёвской Ланкастерской школы. Из его уст юнкера слушали необычные для военной школы слова о конституции, о революции: «Квирога, будучи полковником, сделал в Мадриде революцию; когда въезжал в город, то самые значительные дамы и весь народ вышли к нему навстречу и бросали цветы к его ногам». В Кишинёвском гарнизоне Раевский был арестован первым. Пушкину удалось предупредить его за несколько часов до ареста.
В дыму, в крови, сквозь тучи стрел
Теперь твоя дорога;
Но ты предвидишь свой удел,
Грядущий наш Квирога!
И скоро, скоро смолкнет брань
Средь рабского народа,
Ты молоток возьмёшь во длань
И воззовёшь, свобода!
Хвалю тебя, о верный брат!
О каменщик почтенный!
О Кишинёв, о тёмный град!
Ликуй им просвещенный!
Из всего собрания народов в Кишинёве только один был угнан в рабство – еврейский. Дома в Кишинёве, за исключением немногих, были лёгкой постройки, подобно белым украинским мазанкам. «Тёмный град» означает религиозную тёмную еврейскую одежду. Посвящение ещё раз доказывает, насколько Пушкин был близок к еврейскому населению города.
Масонские ложи под еврейской символикой, отмена телесных наказаний в 16-ой дивизии Орлова, волнения в военных частях испугали российскую монархию и лично царя. Реакция в России всегда начиналась с ущемления еврейских прав. Принимаются решения о выселении евреев, возбуждаются судебные процессы о ритуальных преступлениях. Шёл 1822 год. Реакция докатилась и к Кишинёву. Масонские ложи закрываются, их активисты арестовываются, усиливается слежка за неугодными, отстраняют от командования Орлова, уходят в отставку Липранди, Пущин, многие офицеры покидают город.
Пушкин возвращается к хазарской теме.
Поэма «Руслан и Людмила» писалась под впечатлением царского благоволения «всем еврейским кагалам за усердную и ревностную службу» в войне 1812 года. В марте 1820 года поэма была опубликована в Петербурге. Через пять месяцев судьба привела поэта в Кишинёв, город, основанный, судя по населению и названию, во времена Хазарской империи. В начале двадцатых годов царская политика по отношению к евреям успела измениться, и официальная, приближённая ко двору критика, встретила поэму негативно. «Фантазия, вышедшая из границ, творит выродков» или «Ратмир прекрасен, после как его омыли красавицы в русской бане». «Возможно ли просвещённому или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание Еруслану Лазаревичу?» Обычный юдофобский лексикон. Поэма была запрещена для чтения в школах. Пушкин в письме из Кишинёва лицейскому товарищу барону А. А. Дельвигу жалуется: «Поклонник правды и свободы, бывало, что не напишу, всё для иных не Русью пахнет».
Герои поэмы: Людмила, дочь Владимира и витязь Руслан (напрашивается Рус-Ланд) символизируют молодую Русь; «Хазарский хан, избранный славою Ратмир…». Имя Ратмир (я уже упоминал это имя) Пушкин позаимствовал из Истории Российской Татищева: «Шестой же Ратмир, тоже от убогих (пр. авт. то есть бедных); сей бился пешим и много храбрствовал, и обступили его много ратных, он же, от многих ран упал, скончался». Имя ёмкое: Рать и Мир – не что иное, как прошлое России - Хазарский Каганат. Ратмир вместе с предком Пушкина «Святому Невскому» служили. По законам Хазарского Каганата Хазарским ханом мог быть только иудей. Ратмир и Руслан встречаются «и обнял князь младого хана» в «прохладном сумраке лесов». Слово иудей в поэме не произносится, но что и кого имеет в виду Пушкин, когда описывает встречу Руслана и Ратмира?
Зачем судьбой не суждено
Моей непостоянной лире
Геройство воспевать одно
И с ним (незнаемые в мире)
Любовь и дружбу старых лет?
Печальной истины поэт,
Зачем я должен для потомства
Порок и злобу обнажать
И тайны козни вероломства
В правдивых песнях обличать?
Не случайно Александр Сергеевич выбрал имена героев, они жили в нём и через 10 лет в «Моей родословной» отзовутся эхом.
Лицеистом Пушкин безумно влюбился в жену Карамзина Екатерину Андреевну, женщину в два раза старше его, мать троих детей. Дома Карамзиных (два дома в Китайской деревне в Царскосельском селе) находились рядом с лицеем, и юный поэт зачастил к ним. Карамзин знал об этой странной любви, но не принимал всерьёз. В долгие вечера при свечах он читал свою «Историю…» молодому «школяру». Иногда, замечая долгий взгляд молодого человека на жену, Карамзин просил повторить несколько страниц, и Пушкин бегло читал по памяти, умиляя писателя-историка до слёз своими способностями.
Прошли годы, и в кишинёвской ссылке во время правительственной реакции Пушкин вспоминает красивую сказку-легенду о смерти Олега, вспоминает слова Карамзина, что «народной легенде можно верить, можно и не верить, но мнимое пророчество волхвов или кудесников есть явная народная басня, достойная замечания по своей древности». Именно это и привлекло поэта. Он пишет, на первый взгляд, сугубо историческую балладу «Песнь о Вещем Олеге». «В отличие от разработки других исторических сюжетов, избиравшихся Пушкиным для художественной обработки, в данной балладе нет переклички с современностью, - писал Б. В. Томашевский (1890-1957). «Песнь о Вещем Олеге» имеет целью показать историческую картину, соблюдая в точности данные исторических свидетельств и предания». Впрочем, со ссылкой на профессора российской словесности Плетнёва (1792-1865) Томашевский допускает в «Песне» двойственность построения: национальное и поэтическое. Историю Олега Пушкин знал не только по Карамзину. За время пребывания в Кишинёве Пушкин посетил Киев не для праздного любопытства. Он знал, что Вещего Олега 9 века придумал летописец Нестор в 11-м.
Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хозарам:
Их сёла и нивы за буйный набег
Обрёк он мечам и пожарам,
С дружиной своей, в цареградской броне,
Князь по полю едет на верном коне.
Я возьму на себя смелость повториться и напомнить читателю, что Хазарский Каганат среди русской интеллигенции и, в частности, среди масонов вспоминался как пример демократии. Язык Старого Завета, Библейские законы, религиозная терпимость были основой существования этой громадной империи на территории будущей России. «Гонимые за веру» евреи – они и есть «неразумные хозары».
Слово «буйный» Даль объясняет как смелый, храбрый, дерзкий; слово «набег» в его словаре отсутствует, но в других оно трактуется как внезапный, короткий удар по противнику. Такое впечатление, что хазары совершили «буйный набег» на дружину Олега, защищая свои «сёла и нивы». Употребляя слова «мечам и пожарам» по отношению к мирным сёлам и нивам, Пушкин описывал отзвуки Каспийского похода Олега в начале 10 века. «Русы проливали кровь, брали в плен женщин и детей, грабили имущество, распускали всадников и жгли деревни».
Что значит «ныне»? Пушкин явно сравнивает с Олегом кого-то нынешнего, им может быть только царь. Так Пушкин в поэтической форме обращается к Александру Первому, призывая оставить в покое «неразумных хозар», предупреждая царя, что «грядущие годы таятся во тьме». Достоевский не ошибся, признав в Пушкине «явление невиданное и не слыханное, а по-нашему и пророческое».
Проклятый город Кишинёв!
Реакция царя Александра Первого усиливается. «Один, один остался я, пиры, любовницы, друзья исчезли с лёгкими мечтами…», - жалуется Пушкин. Он боится участи друзей, в панике сжигает свои дневники, не только дневники. Кто знает, сколько утаено и навсегда уничтожено произведений поэта в «израильском платье»? Пушкин настолько испугался крутости царской руки, что, когда представилась возможность, он отказался встретиться со своим другом Раевским, сидевшим в Тираспольской крепости. Чуть позже в ноябре 1823 года уже из Одессы Пушкин напишет письмо чиновнику по управлению Бессарабским краем «Ф. Ф. Вигелю»: «Это стихи, следственно шутка – не сердитесь и усмехнитесь любезный Филипп Филиппович. - Вы скучаете в этом вертепе, где скучал я три года. Желаю вас утешить, рассеять хоть на минуту – и сообщаю вам сведения, которых вы требовали от меня в письме к Шварцу…». В объёмном исследовании Трубецкого «Пушкин в Молдавии», изданном в Кишинёве в 1990 году, письмо «Ф. Ф. Вигелю» не упоминается.
Проклятый город Кишинёв!
Тебя бранить язык устанет,
Когда-нибудь на грешный кров
Твоих запачканных домов
Небесный гром, конечно, грянет,
И - не найду твоих следов!
Падут, погибнут, пламенея,
И пёстрый дом Варфоломея,
И лавки грязные жидов:
Так, если верить Моисею,
Погиб несчастливый Содом.
Но с этим милым городком
Я Кишинёв равнять не смею,
Я слишком с Библией знаком
И к лести вовсе не привычен.
Содом, ты знаешь, был отличен
Не только вежливым грехом,
Но просвещением, пирами,
Гостеприимными домами
И красотой нестрогих дев!
Как жаль, что ранними громами
Его сразил еговы гнев!
В блистательном разврате света,
Хранимый Богом человек
И член верховного совета,
Провёл бы я смиренно век
В Париже Ветхого завета!
Но в Кишинёве, знаешь сам,
Нельзя найти ни милых дам,
Ни сводни, ни книгопродавца.
Жалею о твоей судьбе!
Не знаю, придут ли к тебе
Под вечер милых три красавца;
Однако ж кое-как, мой друг,
Лишь только будет мне досуг,
Явлюсь я пред тобою;
Тебе служить я буду рад –
Стихами, прозой, всей душою,
Но, Вигель – пощади мой зад!
«Кишинёвское общество, как и всякое другое, искало удовольствий и развлечений, но благодаря своему составу из помеси Греко-молдавских национальностей, оно имело забавы, наклонности, ему одному принадлежащие. С первого раза бросалось в глаза повсеместное отсутствие в туземном обществе не только моральных правил, но и просто органа для их понимания. То, что повсюду принималось бы как извращение вкусов или как тайный порок, составляло здесь простую этнографическую черту до того общую, что о ней никто и не говорил, подразумевая её без дальнейших околичностей…»
«Кишинёвское общество Греко-молдавских национальностей» не имеет никакого отношения к еврейской общине города. В Содоме, согласно Библии, вели развратный образ жизни язычники, за что Бог их наказал. На иврите - – сдом – означает мужеложство. «Вигель – пощади мой зад» - прозрачный намёк на склонности Вигеля. «Вигель здесь был, - пишет Пушкин Вяземскому, - и поехал в Содом-Кишинёв, где думаю, будет Вице-Губернатором». Некоторые литературные критики отождествляют Париж с развратным Содомом и Гомором, и потому делают вывод, что Пушкин стремился прожить свой век в Париже-борделе, а рядом слова «Ветхий завет». Раздолье для юдофобов, которые не стесняются провозгласить поэта «солнцем юдофобской поэзии». Люди эти совершенно не замечают слов «хранимый Богом человек», и что Париж во времена Пушкина славился демократическими гражданскими свободами, к которым так стремились масоны, приносящие клятву верности этим свободам над книгой Ветхого завета, потому и «провёл бы я смиренно век в Париже Ветхого завета!» «Париж и Ветхий завет» - символы свободы.
В конце 18 начале 19 века слово «жид» в России ещё отождествлялось со словом «еврей». Но уже в двадцатых годах «жид» приобретает оскорбительный для еврея оттенок, которым окрашены «лавки грязные жидов» в «проклятом» городе, колорит скученных местечек. Откуда им быть чистыми, когда монастыри и городские власти грабили владельцев этих лавок?
«Проклятый город Кишинёв» Пушкина носит пророческий характер. Через 121 год Хаим Нахман Бялик назовёт Кишинёв «городом резни», а в конце 20-го века еврейский народ уйдёт из Бессарабии и Кишинёва в Израиль.
В мае месяце 1823 года Александр Первый освобождает Инзова от обязанностей и назначает графа Воронцова генерал-губернатором всего Новороссийского края, включая Бессарабию, с центром в Одессе. На этом закончился кишинёвский период жизни Пушкина, но влияние еврейского города на творчество поэта осталось навсегда. Именно из Кишинёва Пушкин начал восхождение не только на олимп своей литературной гордости, но и российской национальной гордости, восхождение к поэме «Евгений Онегин». Липранди пишет, что после переезда в Одессу Пушкин изменился, стал более скучать, хандрить и оживлялся только при встрече с кем-нибудь из кишинёвских знакомых.
Памятник Пушкину
Кишинёв был первым провинциальным городом, в котором увековечили память Пушкина. Памятник ему был открыт 26 мая 1885 года в боковой аллее Александровского парка. Спереди надпись: «Пушкину, 26 мая 1885 года». С тыльной стороны неоконченная строфа из стихотворения «К Овидию»: «Здесь, лирой северной пустыни оглашая, скитался я… 1820, 1821, 1822, 1823 гг.». Бюст Пушкина был изготовлен в 1881 году, но надпись появилась после почти трёхлетних обсуждений и согласований с властями. Дело в том, что в рукописных текстах таких слов нет. Стихотворение кончается многозначительными по содержанию стихами:
Но не унизил ввек изменой беззаконной
Ни гордой совести, ни лиры непреклонной.
(Вспомните, чуть ли ни клятву: «Далёко занесло уже меня противу рясок рвенье», «я буду петь, что в голову придётся»).
Инициаторами сооружения памятника были евреи Левентон и Лазарев, первый - доктор, член Городской думы, преподаватель в Кишинёвском Еврейском училище, второй – председатель городского общества любителей драматического искусства. Почему именно евреи? Было ещё живо поколение, знавшее Пушкина лично, и оно знало о связи Пушкина с евреями города значительно больше, чем мы. Автор памятника – Опекушин А.М., он и автор памятника в Москве на улице Тверской. Бюст Пушкина с обнажённой головой, хотя Кишинёв знал его только в ермолке или скуфье, был установлен на высокой колонне и обнесён тяжёлыми цепями. Но это был уже не Пушкин, живший в Кишинёве, это был уже другой, закованный в цепи Пушкин с непокрытой головой. В этом-то и основная заслуга Опекушина: заковать в цепи и избавиться от ермолки. В Советское время Александровский парк переименовали в парк имени Пушкина, памятник освободили от цепей и перенесли в центр парка. В конце 20 века Молдавия отделилась от России. Хотя и существует в Кишинёве музей и улица имени поэта, но один из красивейших парков города имени Пушкина переименован в парк Штефан чел Маре – в честь правителя Молдовы, но не сегодняшней, а 1457-1504 годов. Столица тоже была в то время другой. Штефан чел Маре стоит с крестом и короной на голове у входа в парк, Пушкин – в глубине парка с непокрытой головой.
Склонность к сближению Молдовы и России существовала с давних времён. Сначала в 1463 году женился Штефан чел Маре на Евдокии, сестре князя Олельковича из Киева. В 1483 году дочь Штефан чел Маре Елена Стефановна вышла замуж за любимого сына Ивана Третьего Иоанна (Ивана) Младого. «Но судьба не благословила сего союза». Муж Елены в 1490 году занемог и умер, врач его жидовин Леон был казнён, а невестка Ивана Третьего, мать венчанного на царство Дмитрия, «была вовлечена в жидовский раскол» и возглавляла Жидовствующую ересь в Новгороде. Она должна была знать Морхина Григория Александровича и, не исключено, что была свидетельницей перевоплощения его в Пушку Григория Александровича. В 1505 году Иван Третий расправляется с жидовствующими еретиками. «Той же зимой января в 18 день в субботу преставилась великая княгиня Елена волошанка под стражей у великого князя Иоанна Васильевича». С судьбы Дмитрия, внука Штефан чел Маре и царя Ивана Третьего начинает Александр Пушкин драму «Борис Годунов»: «Лилася кровь царевича-младенца; Ужасное злодейство! Полно, точно ль царевича сгубил Борис».
Не только «Евгений Онегин», но и «Борис Годунов» был навеян Пушкину в Кишинёве. Есть что рассказать памятникам друг другу в ненастные ночи Молдавской земли начала двадцать первого века.