«Лес рубят – щепки летят». А какие, позвольте Вас спросить, и куда они летят, когда учат людей. Какой мусор образуется на священном поле всеобщего образования? Для того ли учат грамоте, чтоб человек, овладев ею, строчил анонимки, затем ли преподают математику, чтоб считать чужие доходы? А уж как поведет себя подлый ум, изучив законы высших материй…
Стеблев судорожным движением отшвырнул книгу, брезгливо дернулся всем своим сухим длинным телом и, зажмурив для точности прицела левый глаз, несколько раз звонко шлепнул по своему огромному письменному столу, наскоро скрученной, газетой.
- Принес какую-то тварь с книгами от Соколова, – пробормотал Петр Борисович, приземляясь в похожее от старости на капустный лист кресло. – Черт бы побрал этого профессора, развел в своей макулатуре неизвестно кого!
Стеблев был сильно обижен на Соколова, своего начальника и научного руководителя за его требовательность и высокую принципиальность. Кроме того, у Петра Борисовича не шли дела с кандидатской диссертацией, и он страшно завидовал профессору, доктору физико-математических наук, за его крупные научные достижения и авторитет в академическом мире. Впрочем, Стеблев не любил и остальных своих коллег по работе, как и соседей, родственников и знакомых…
«Придет мой черед… я им еще покажу… они еще пожалеют…» - думал Петр Борисович, приглаживая растрепанные волосы.
Предавшись фантазиям на тему последней мысли, шепелявя что-то себе под нос, аспирант снял и, не спеша, привычным движением протер огромные для его мелкого лица очки. Когда они снова вернулись на красную от постоянной предельной нагрузки переносицу, между книг опять кто-то пробежал. Стеблев хлестко ударил ладонью, на пол с грохотом упали какие-то вещи.
- Проклятый таракан! – взвизгнул Петр Борисович и, как шлагбаум, повис над столом, мстительно потирая руки.
Затаив дыхание, сантиметр за сантиметром, он обследовал поверхность стола…
Нужно сказать, что, заваленная до предела всевозможными предметами, для преследуемого насекомого она была хорошим убежищем. Не стану перечислять, скажу только, что здесь было все, для того, чтоб не очень опрятный холостяк, не вставая, мог провести несколько дней.
Наконец, на исходе примерно пятой-шестой минуты «охоты», вооруженные диоптриями глаза аспиранта, несмотря на известные трудности, засекли-таки затаившуюся среди книжных завалов букашку. Прикусив губу и потея от сильного напряжения, Стеблев изогнулся и стал прицеливаться в нее острием карандаша… Бах! Промах, еще что-то упало, и опрокинулся стакан с чаем. Последний, описал на крышке стола мутное кольцо, в центре которого, как остров, оказалась карандашная стирка с отрезанным (пусть простят меня за такие сравнения моряки) от суши насекомым.
Стеблев издал победный вопль и, изменив позу, с близкого расстояния строго взглянул на врага. Им оказался достаточно крупный паук серебристо-черного цвета. Петр Борисович присел, и ловко орудуя длинными пальцами, быстро возвел «дамбу» из карандашей вокруг чайной лужи. Пошарив на столе в поисках лупы, он с любопытством принялся изучать увеличенное в три с половиной раза изображение своего пленника.
- Ну, это!.. Робинзон, попался? – ликовал аспирант. – Так! Ишь, какой лохматый… а на спине-то красота-а… какая четкая буква «К», помню… э-э… точно – крестоносец, да! Нет – крестовик.
Паук вел себя смирно, он стоял на шести лапках, а две передние, словно прося пощады, поднял вверх. Еще из древности известно, что поверженный противник не вызывает ярости, вот и у Стеблева злость сменилась снисходительностью.
- Как я тебя одним ударом? Сдаешься? Запомни на будущее: Человек – царь Природы! – он многозначительно приподнял липкий от чая палец. – Небось, надоело жить за стенкой у Соколова, он и от тебя требовал, наверное, слишком многого, план по мухам установил, а? А может, заставлял учить таблицу умножения?
Шутка понравилась аспиранту и он, запрокинув не мытую голову, залился булькающим смехом.
- Слышь, Робинзон, а ведь Соколов – мой родной дядя, да! Представляешь, имея такого родственника, я должен вкалывать! Вместо того чтоб по-свойски, подарить материал на кандидатскую, он пичкает меня разной макулатурой и советами. А в сейфе готовых материалов – на десять кандидатских. Недавно еще открытие сделал, на Нобелевскую потянет. А мне – шиш! Ненавижу…
Возбужденный своим монологом, Стеблев нервно зашагал по комнате. Щеки его пылали, даже волосы, казалось, шевелятся от злобы.
- Он издевается надо мной. Я, говорит, хочу вам, Петр Борисович, помочь, вот это прочтите, с тем ознакомьтесь. А мне - не интересно, принесу домой, подержу несколько дней и – назад, не открывая. Ха-ха-ха… А он – продолжает: ря-бо-тай-те, коллега, ря-бо-тай-те! До недавнего времени, я думал: возьму измором. Но ошибся - ни какого сострадания к родственнику… Так вот, Робинзон, открою тебе свою тайну! – Аспирант, дрожащими пальцами, взял стирку с пауком и, зловеще сверкая очками, перешел на шепот. - Вижу, дядюшку не прошибешь, решил я, Робин… его… того! Довести до инфаркта, значит…
Паук опустил передние лапки, и Стеблеву показалось, что насекомое, действительно, хотя и в качестве слушателя, участвует в разговоре.
Да-да! – ободренный таким умозаключением, засвистел Петр Борисович, - я работаю у старика в лаборатории, в курсе всех дел и мне не трудно будет это сделать при его слабом сердце. Материалы по последней разработке достанутся мне, и: «Да здравствует, доктор наук Стеблев!» Ну, естественно – слава там, деньги! Не веришь? Я уже кое-что предпринял: сначала отправил анонимку, так, мол, и так, Соколов выпивает спирт, предназначенный для промывки автоклава. Ерунда, конечно, все знают, что профессор трезвенник, но проверка была. Сам понимаешь, сигнал, есть сигнал. Ха-ха… Затем, потихоньку, испортил манометр и провалил опыт, который Соколов готовил пол года. Процесс пошел – он уже с таблетками не расстается. А недавно я просверлил дырочку в стене и постоянно подслушиваю, что делается в его домашнем кабинете. Вон она, видишь?.. Так-то! И знаешь, Робинзон, успехи уже есть, да! Скоро справедливость восторжествует! Ха-ха-ха… Слышу, последнюю неделю Соколов уже заговаривается. Представляешь, возомнил что-то, и бубнит сам о себе: молодец, Карифей… ты – умница, Карифей… настоящий талант, Карифей! Не то, что некоторые аспиранты... Это уже про меня... Короче, уже скоро того… ха-ха-ха…
Паук стоял на стирке и не двигался. Своей кротостью и умением слушать он нравился хозяину квартиры все больше и больше, и тот рассказывал-рассказывал… Наконец, выплеснув злобу, и почувствовав от этого большое душевное облегчение и физическую усталость, аспирант, почти ласково сказал:
- Так, Робинзон, вижу, парень ты не глупый, будешь жить у меня. Не пожалеешь. Условия прекрасные, смотри, сколько мух! Место твое будет здесь, – и Стеблев, осмотревшись, поставил стирку с пауком по верх рамки зеркала…
Не успел Петр Борисович разослать постель, как «новосел» уже принялся плести паутину. Аспирант был очень доволен своим «постояльцем» и, чтоб не мешать его работе, покровительственно улыбаясь, лег спать, не выключив свет.
Ночью он несколько раз просыпался, поднимал голову, одевал очки. Убедившись, что работа продолжается, хозяин квартиры удовлетворенный засыпал.
Первое, что сделал Стеблев, когда проснулся - подошел к зеркалу. Паука не было. Петр Борисович загрустил. Вспомнился такой приятный вчерашний вечер. На аспиранта сквозь паутину смотрело его унылое отражение…
Но вот лучи восходящего солнца окрасили паутину в красно-синий цвет и наш «герой» невольно залюбовался: тонкий, почти невидимый, построенный геометрически правильно, каркас, а на нем – группами ажурные облака, похожие на буквы…
- Постой-постой, буквы?! Что за чертовщина? – вырвалось у Петра Борисовича.
И, как первоклассник, водя по тексту пальцем, Стеблев прочел по слогам:
- Ты, царь при-ро-ды! Не ду-мал, что ты та-кая ГНИДА, ведь про-фес-сор лю-бит те-бя. До встре-чи у Со-ко-ло-ва. Ка-ри-фей.