ХОРОШИЙ ГОРОДОК РОМНЫ
К концу недели настроение капитана Мосеева, Николая Алексеевича, замполита отдельного авто батальона, расквартированного в городе Ромны, стало заметно улучшаться. И вот, наконец, наступила пятница, и после обеда хорошее настроение достигло своего апогея. Покинув, опостылевшие ему, казармы (пропахшие специфической смесью здорового молодого пота, табака, машинного масла, кожи и сапожной смазки) капитан, цедя сквозь зубы «распрягайте, хлопцы, кони», спешил домой. Светло голубые глаза его блаженно светились предвкушением двухдневного беззаботного отдыха, а на кончике языка явственно ощущался привкус любимого напитка – бочкового пива, креплённого хорошей дозой водки.
Мосеев расслабил ремень и расстегнул воротничок. Высокий, худощавый и немного сутулый, он шёл широким расслабленным шагом, слегка раскачиваясь, насвистывая засевший в голове мотив. Тридцатипятилетний холостяк, капитан жил сегодняшним днём и в будущее не заглядывал.
Небольшой украинский городок Ромны расположился на плоской просторной вершине большого холма, и с улиц его открывался широкий вид на возделанный поля, разделённые лесополосами на правильные прямоугольники и извилистую пойму реки Сула, что протекала у подножья холма. Вдоль реки тесно стояли, закутанные в бело-розовые облака цветущих садов, чистенькие белые хаты. Из этого близкого пригорода, который назывался Засулье, по субботам и воскресеньям в парки и на танцплощадки города прибывали волнами стайки аккуратных, крепконогих девушек, пахнущих сеном, цветами и парным молоком, с нетерпением ожидаемые, выпущенными в увольнение, солдатами отдельного авто батальона и полка зенитной артиллерии, казармы которых находились в Ромнах.
- Да, суббота, это неплохо придумано, - размышлял на ходу Мосеев. - Умные люди придумали, евреи. Зловредная нация, но в уме им не откажешь.
Евреев Мосеев не любил и слегка побаивался. Он подсознательно ощущал какое-то превосходство евреев, и это раздражало его и злило. И злость эта переходила в необъяснимую ненависть. Ещё в школе он невзлюбил свою фамилию. Ясно, что происходила она от еврейского имени «Моисей», но отец его был чистокровный русский, из поморов. Хотя, кто может поручиться за его чистоту? Мосеев злобно огрызался на намёки и насмешки товарищей, относительно его фамилии. Однажды он встретил человека по фамилии Абрамский, который тоже был чистокровный, как говорится, русский, и тоже не любил евреев. Потом ещё одного товарища по несчастью, с фамилией Иерусалимцев. И тогда Мосеев успокоился. «Ну, Мосеев, так Мосеев. Чёрт их разберёт, откуда берутся эти фамилии?» И уже не злился на намёки и даже подсмеивался и подшучивал сам над собой.
А вот и его дом. Одноэтажный, деревянный, но обложенный кирпичом, под черепичной крышей, он стоял недалеко от калитки, в тени старого сада, окружённого штакетником.
Капитан взбежал на крыльцо, кивнул хозяйке, худосочной костлявой женщине, которая, согнувшись, стирала на веранде в большой, алюминиевой миске. Наклонив голову, чтобы не удариться о низкий косяк, Мосеев шагнул в коридор, ведущий в его комнату.
Открыв дверь, он упоительно вдохнул запах старого дерева и прелых листьев, всегда стоявший в его комнате, расстегнул портупею и, как был, в сапогах, растянулся на железной кровати, раскинув руки, задрав кверху подбородок.
Наступила суббота. Свежую бочку пива привезли после обеда, часам к пяти вечера. Капитан Мосеев в сером гражданском костюме и соломенной шляпе, стоял у небольшого круглого столика, возле пивного ларька, с наслаждением потягивая из пол литрового бокала сладчайшую смесь пива с водкой. В боковом кармане просторного пиджака находилась откупоренная чекушка «Московской», из которой Николай Алексеевич подливал водку в бокал с пивом, по мере того, как тот опорожнялся. Он делал это незаметно, прикрываясь рукавом и соломенной шляпой, специально предназначенной для этого, так как распитие спиртных напитков в общественных местах запрещалось, кроме пива, конечно. Таким образом, под конец, в бокале оказывалось водки уже больше, чем пива, и эти остатки были особенно сладки.
Пивной ларёк находился на довольно оживлённом перекрёстке, в начале центральной улицы, - «стометровки», которая имеется в каждом провинциальном городе. Здесь располагались, почти рядом, универмаг, ресторан, кинотеатр и парикмахерские. Придя сюда в выходной, под вечер, можно было встретить кого хочешь и кого не хочешь.
Стоял конец мая, было довольно жарко. Капитан, разогретый, к тому же, изнутри адской смесью, разглядывая прохожих, почувствовал интерес к приключениям. Его взгляд привлёк проходящий мимо солдат, находящийся, конечно, в увольнении, - это было видно по выглаженной форме. Солдат был худощавый, невысокий, гимнастёрка скрадывала ширину плеч. Походка его была упругой, а лицо приятным и интеллигентным; серые глаза смотрели открыто и независимо. На погонах было две лычки, что означало, что он младший сержант. По артиллерийским эмблемам замполит сразу понял, что сержант не из его батальона, да и своих он почти всех знал. Независимый вид солдат всегда раздражал капитана, к тому же, что-то «нерусское» было в, вообще-то, европейском лице этого сержанта. Мосеев за годы службы научился с первого взгляда, почти безошибочно, определять национальность солдат. В его авто бате личный состав был многонациональный. Капитан довольно легко разбирался в выходцах из Средней Азии и Кавказа. Он без труда отличал узбека от таджика и армянина от грузина или азербайджанца: «А кто же этот?». Замполит испытывал затруднение: «На кавказца не похож. Один из трёх: грек, татарин или еврей. Сейчас возьму у него увольнительную и по фамилии всё станет ясно». Он допил пиво и отряхнул рукава своего пиджака.
Младший сержант Феликс Шкрум был в увольнении в третий раз и всё ещё с любопытством оглядывал город и людей. Полтора месяца назад он был переведен в Ромны, в батарею управления артиллерийского полка, после окончания школы младших командиров в Конотопе, где находился штаб дивизии. Ромны нравились Феликсу, они напоминали родной Киев, как бы в миниатюре. Такой же вид на реку, как с Владимирской горки, те же каштаны, выбросившие стройные белые свечи цветов, приветливые люди, красивые девушки. С одной из местных девушек у него сегодня была назначена встреча возле кинотеатра. До свидания оставалось ещё пол часа, и младший сержант, не спеша, прогуливался, коротая время.
Вдруг кто-то грубо дёрнул его за рукав гимнастёрки. Шкрум остановился и повернулся. Высокий, худощавый мужчина в сером, мешковатом костюме и соломенной шляпе, строго смотрел на него сверху вниз светло голубыми глазами. Едва он открыл рот, как пахнуло острой смесью пива и водки.
- Эй ты, ефрейтор, представь-ка сою увольнительную записку.
Шкрум отвернулся.
«Что это за тип и что ему надо?», - подумал он и, не ответив, двинулся дальше.
- Нет, постой, погоди! Э, да ты, я вижу, младший сержант, - изобразил удивление Мосеев, прищурив глаз, будто рассматривал букашку. И требовательно добавил, - предъяви увольнительную, я офицер, капитан.
- Ну, если вы офицер, то покажите ваше удостоверение личности. А лучше идите своей дорогой и не приставайте в пьяном виде к солдатам.
Шкрум вспомнил разговор с командиром батареи капитаном Щербиной. Командир твёрдо говорил: «Пьяным офицерам не подчиняйтесь!»
У Мосеева не было документов. И независимый тон младшего сержанта, а таковых он и за людей-то не считал, задел его за живое.
- Какое тебе ещё удостоверение! Начальство надо знать в лицо!
- Я вас не знаю. Вы пьяны. Идите своей дорогой.
- Нет, ты покажешь мне свою увольнительную! Или ты в самоволке? На «губу» захотел?!
Мосеев захватил рукав младшего сержанта близко к плечу, больно сжав сильными пальцами мясо руки. Феликс Шкрум имел спортивные разряды по гимнастике и боксу. Коротким, резким движением он освободил руку и стал напротив Мосеева лицом к лицу:
«Левый крюк по корпусу, а правой в голову, пониже, в подбородок и долговязый грохнется на асфальт». Шкрум слегка пригнулся и выставил левую ногу вперёд.
Мосеев, хотя и был «под газом», однако мгновенно оценил обстановку. По цепкому взгляду младшего сержанта, который явно выбирал место для удара, и угрожающей позе, он понял, что тот сейчас будет его бить. Замполит отпрянул назад:
- Но! Но! Сопляк. Попробуй только! Я тебя так двину, что ни одна больница не примет.
Но не эта угроза остановила Феликса Шкрума. Долговязый не представлял для него опасности. В голове у него мелькнула фраза инструктора: «Избегайте скандалов, не затевайте драк». Он знал, что применять спортивное мастерство можно только в случае самозащиты. Но главное было в том, что возле кинотеатра, в конце «стометровки», у него встреча с миловидной Надей, светловолосой девушкой из Засулья.
Несколько прохожих остановились, привлечённые резкими голосами. Вокруг, как-то неожиданно, начал собираться народ.
«Скандал мне совершенно ни к чему. Так можно лишиться увольнительной в город на месяц, а то и больше», - решил Шкрум. Он вспомнил гибкую талию, полные, упругие груди и нежные абрикосовые щёки девушки, что ожидала его у кинотеатра. Младший сержант шагнул в сторону, пытаясь отделаться от пьяницы, но уйти ему не удалось.
- Э-э, нет, салага, ты не уйдёшь, самовольщик! – воспрянул духом Мосеев и снова схватил Шкрума за рукав.
- Пошёл, вон, пьяница! Я сейчас, действительно, тебя стукну! – Феликс резко вырвал рукав, и глаза его вспыхнули.
- Не с твоим носом, чёрный! – хрипел перегаром капитан, загораживая дорогу.
- Отвяжись, жлобина, уйди по- хорошему! – Шкрум всё-таки не хотел пускать в ход кулаки.
- Эй, сюда, сюда! Подойдите скорей сюда! – Мосеев кому-то замахал рукой.
Откуда не возьмись, к ним вдруг подошли несколько человек. Красные повязки на рукавах указывали, что это народные дружинники.
- Заберите его! – обрадовался Щкрум. – Этот пьяница пристаёт ко мне.
Пожилой дружинник, в военной форме времён войны с орденскими планками на груди, внимательно посмотрел на младшего сержанта, затем на замполита:
- Он к тебе пристаёт или ты к нему?
- Это он пьяный, он хотел меня избить, порвал на мне пиджак!
Мосеев показал на край бокового кармана, который давно был надорван и он всё никак не находил времени подшить его.
- Пройдёмте в наш штаб. Это недалеко, там разберёмся, - сказал ветеран.
Трое дружинников, молодые, крепкие парни, молчали и по их лицам нельзя было разобраться на чьей они стороне.
- Я всё видела! – подошла полная женщина в ситцевом цветастом платье, - этот в шляпе пристал к солдату. Ну, чего ты к нему пристал? Иди, проспись…Отпустите его.
- А ты иди… Если проходишь мимо, так проходи. Что ты видела? Очки одень! Он в самоволке! Я офицер, я капитан, - вызверился на неё Мосеев.
- Пьяница ты, а не капитан. Иди над бутылками покомандуй! – махнула полной рукой женщина.
- Идёмте, идёмте, разберёмся, - ветеран быстро глянул на Мосеева, а тот на него…
Шкрум перехватил этот обмен взглядами и понял, что они знают друг друга.
- Никуда я не пойду. Вы дружинники гражданские и не имеете права задерживать военнослужащего! Я вам не подчиняюсь.
- Идём, идём, - ветеран мягко взял младшего сержанта под руку. - Мы сейчас вызовем патруль и он разберётся. Покажите мне увольнительную. Я офицер запаса.
- Вот именно, запаса! С какой стати я должен показывать вам увольнительную. Народная дружина – не армия…
- Пойдёмте, товарищ младший сержант. И если ты не в самоволке, тебе нечего бояться, сейчас всё уладим.
Штаб народной дружины, действительно, оказался рядом, за углом. В небольшой комнатке с плакатами и графиками на стенах из мебели имелось два сдвинутых простых стола, семь или восемь стульев, канцелярский шкаф, небольшой сейф. На окнах были синие занавески. За столом с красной скатертью сидело ещё несколько пожилых людей с орденскими планками на пиджаках.
- Садитесь, располагайтесь, - войдя первым, сказал ветеран.
Мосеев стал возле двери, остальные сели. Кого-то послали за патрулём.
И тут Мосеев понял, что перестарался. Если сейчас зайдёт патруль, то он окажется в довольно дурацком положении. Удостоверения личности у него нет и нет сомнения, что алкоголем несёт именно от него.
Зам. полит подошёл к сидящим ветеранам, нагнулся и стал что-то говорить им, изредка бросая недобрые взгляды на Феликса. Один их ветеранов, толстый, с красным лицом и рачьими выпуклыми глазами, тоже, видимо, «под хорошим газом», кивал и поддакивал. Все они состояли в одной «партии» любителей пива с водкой.
Дав указания, Мосеев, не глядя ни на кого и не прощаясь, ушёл. Шкрум, увидев это, тоже направился к выходу, посчитав, что инцидент исчерпан. До свидания с Надей оставалось 5 минут, можно было ещё успеть. Но несколько дружинников загородили ему дорогу. Подвыпившие ветераны переглянулись. Происшествие гарантировало им остаток дежурства без обычной скуки. Шкрум вскипел:
- В чём дело? Я военнослужащий. Вы не имеете права меня задерживать!
- Минуточку, товарищ младший сержант, - грузный мужчина с рачьими глазами подошёл к Феликсу. – Я полковник запаса, участник войны, покажите мне вашу увольнительную.
«Может показать и отделаться от этой пьяной компании, - подумал Шкрум. – Но почему я должен унижаться? Нашли себе развлечение. Не собираюсь уступать этим самодурам!»
- Я уже объяснял. Вы не состоите на действительной воинской службе и, будь вы хоть генерал, я вам не починяюсь! Или вы забыли устав, товарищ бывший полковник?
- Ишь ты, грамотный! Но ничего, сейчас составим протокол. Ты напился, хулиганил, пытался избить капитана, замполита, порвал на нём пиджак, нам здесь грубишь…
- Это я-то напился? Да вы посмотрите на себя. Дружинники, называется! От вас разит за версту. Топор можно вешать от перегара!
- Что ты сказал?! – грузный полковник угрожающе придвинулся.
- То, что слышите! – Шкрум покрылся румянцем. – «К чёрту дипломатию. Я скажу им то, что думаю».
- А ты нам не указывай, сопляк! – розовое лицо полковника запаса стало малиновым, рачьи глаза ещё больше вылезли из орбит и налились кровью. – Я воспитал тысячи таких, как ты, и посылал их, если надо было, на смерть.
- Вот именно. На большее вы не способны. Послать на смерть, - много ума не надо!
- Когда ты ещё титьку сосал, мы немца били и победили!
- Да, вы победили, а чего стоила эта Пиррова победа?!
- При чём здесь товарищ Киров? Ты Кирова не трогай!
- Да не Кирова, уши раскройте, а Пиррова.
- Что это ещё за Пиров? Я такого не знаю. Кто это?
- Царь был такой в древности. Воевал так, что без солдат остался.
- Ишь, грамотей! Поменьше бы таких грамотеев, так больше порядка было бы!
- Да, грамотеев поменьше, а пьяниц побольше. Вот и навоюете!
Атмосфера в штабе народной дружины накалялась. Несколько ветеранов, загремев стульями, приблизились к Шкруму. Один из дружинников, молодой. Крепкий парень, подошёл к нему вплотную.
- Эй, ты, младшой, идёшь в увольнение, к бабам, шо ж ты не побрился? – он вдруг хлопнул Феликса ладонью по лицу, не очень сильно, но звонко.
Тут уж Шкрум не сдержался. Ответ на пощёчину был инстинктивным. Короткий, резкий левый крюк по печени! Удар получился сильным и точным.
Дружинник охнул и согнулся, прижав руки к животу от непереносимой боли. Жилы на шее вздулись, а глаза, изумлённо и испуганно вытаращились на Шкрума: «Как такой хрупкий на вид парень мог так сильно и больно ударить?». Он, обхватив живот руками, раскачивался и открыл рот:
- А-а! Ах, ты ж, сука! – дружинник, не разгибаясь, и продолжая раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь унять боль и прийти в себя, сквозь зубы проговорил:
- Я же пошутил!
- Я – тоже.
- Да за такие шутки убивать надо! Хлопцы, шо вы смотрите, бейте гада, он меня свинчаткой ударил!
Феликс показал ладони:
- Нет у меня никакой свинчатки. Но, не дай бог, кто-нибудь из вас меня ударит. Вы видели, он первый начал.
Дружинники и ветераны растерянно смотрели на Шкрума, не зная, что им предпринять. Вступать в драку никто не решался видя, что с сержантом шутки плохи.
Но в это время один из них схватил стул за спинку и, размахнувшись, попытался ударить Шкрума по голове, но тот пригнулся и стул, выбив из стенки штукатурку, с треском разлетелся на куски. Феликс схватил одну из ножек стула, но другие три ножки, тут же оказались в руках у дружинников. Шкрум понял, что, если он не пробьётся к двери, то эти люди, находящиеся в пьяном угаре, могут, действительно, убить его.
К счастью, в этот момент открылась дверь, и зашёл старший лейтенант в сопровождении двух солдат с автоматными штыками в чехлах у поясов. Офицер был в портупее, с кобурой и с красной повязкой на рукаве с надписью: «Патруль».
- Что здесь происходит? – старший лейтенант строго смотрел на Шкрума, окружённого дружинниками, сжимавшими кулаки и обломки стула.
- Да вот, задержали меня, требуют, чтобы я показал увольнительную записку, и утверждают, что я пьян! – глаза Феликса возбуждённо блестели, на щеках горел румянец.
- А что же, вы, трезвый? – офицер втянул носом запах алкогольного перегара, который стоял в штабе народной дружины. – Покажите вашу увольнительную записку.
- Вот моя увольнительная. – Шкрум вынул из нагрудного кармана гимнастёрки небольшую, сложенную вдвое бумажку, и протянул старшему лейтенанту.
Дружинники придвинулись, пытаясь разглядеть, что там написано. Старший лейтенант развернул увольнительную записку и медленно прочитал:
- Младший сержант Феликс Шкрум. – Потом он глянул на младшего сержанта. – Вам придётся пройти с нами в комендатуру, на предмет установления употребления алкоголя.
Когда они вышли, грузный полковник запаса глянул на своих дружков и понимающе кивнул:
- Слыхали, какое фамилие? «Шкрум». Тот ещё тип, из «французов». Смотрите ка, какой бойкий! Грамотный. Но ничего, сейчас составим протокол и все подпишемся. На каждую хитрую задницу есть свой болт с нарезкой…
Командир полка зенитной артиллерии, подполковник Лысенко, стоял в своём кабинете у высокого узкого окна и смотрел с высоты третьего этажа на плац, где солдаты занимались строевой подготовкой. Подполковник был среднего роста, светловолосый, залысинами в углах высокого лба. Он сделал несколько шагов по комнате и заложил руки за спину. В последнее время китель стал ему несколько тесноват. «Начинаю полнеть, - подумал он, - а рановато, ещё нет и сорока. Надо будет заняться пробежками по утрам».
Он сел за свой широкий стол и снова посмотрел на бумаги, лежавшие перед ним, которые он прочитал ещё утром. Справа лежал рапорт замполита авто батальона капитана Мосеева, а рядом с ним, - протокол народной дружины города Ромны. В обоих документах говорилось, примерно, одно и то же, что младший сержант Феликс Шкрум, находясь в увольнении, в пьяном виде грубо оскорбил капитана Мосеева, пытался избить, порвал на нём одежду. Был задержан народными дружинниками. В штабе учинил драку, избил дружинника и был передан военному патрулю. Выражалась просьба наказать нарушителя дисциплины. А слева лежала характеристика на младшего сержанта Ф. Шкрума, взятая из личного дела. В которой указывалось, что он отлично закончил школу младших командиров, политически грамотен, морально устойчив, хороший спортсмен, отличник боевой и политической подготовки. И тут же, слева, находилась докладная записка начальника патруля, старшего лейтенанта Скрыпника. В записке сообщалось, что младший сержант Шкрум, задержанный народной дружиной города Ромны за хулиганство, был препровождён патрулём в комендатуру для подтверждения состояния опьянения. Употребление младшим сержантом Шкрумом алкоголя, не подтвердилось. В казарму прибыл вовремя.
Итак, документы противоречат друг другу. Подполковник Лысенко по опыту знал, что, довольно часто, люди, характеризуемые положительно, оказавшись вне рамок дисциплины и, глотнув спиртного, преображаются, показывая своё истинное лицо.
Раздался стук в дверь, - осторожный, но настойчивый.
- Войдите, - сказал подполковник Лысенко.
Открылась дверь и вошёл младший сержант; сделал два шага, щёлкнул каблуками, чётко отдал честь и представился:
- Младший сержант Шкрум по вашему приказанию прибыл!
У младшего сержанта была чёткая дикция, но в голосе чувствовалось скрытое волнение.
- Так, так… Ну, что вы там натворили в увольнении, Шкрум? На вас пишут рапорты, что вы пытались избить офицера, капитана, порвали на нём одежду. Вас доставили в штаб народной дружины, а вы и там вели себя по-хулигански, избили дружинника, находились в нетрезвом состоянии. Как это понимать? А ведь у нас вы на хорошем счету! Так что же произошло?
- Всё было не так, товарищ подполковник!
И Феликс кратко и довольно слаженно рассказал, как всё было на самом деле. В конце он добавил:
- Я не показывал увольнительную из принципа, согласно Уставу, я им не подчиняюсь. А то, что пьяный мужчина в штатском – замполит и капитан, я не знал и не поверил. Документов он не показывал, да и не может быть, чтобы замполит приставал в пьяном виде к солдатам.
- Так, так! – подполковник Лысенко внимательно смотрел на младшего сержанта: «Подтянутый, аккуратный, энергичное, приятное лицо, тёмно серые глаза смотрят уверенно, без страха, только фамилия странная…Шкрум…Впрочем, звучит вполне по военному, как команда. Кратко и звучно».
- Вы откуда родом, Шкрум?
- Я из Киева.
- Выходит, по-вашему, что и капитан, и народная дружина – все врут? А вы говорите правду?
- Выходит так, товарищ подполковник!
- Капитан Мосеев утверждает, что вы пытались его избить.
- Ну что вы, товарищ подполковник. Как я могу избить человека, который выше меня ростом на две головы?!
Подполковник Лысенко знал капитана Мосеева. Слыхал, что за ним водились кое-какие художества. Но не думал, что он может учинить такое…
«Не хватало только устроить очную ставку между офицером и младшим сержантом. Впрочем, всё ясно и так». Командир полка понял, что младший сержант говорит правду.
- Ну что ж!.. Идите, мы проверим ваши слова. Выполняйте ваши обязанности и постарайтесь больше не попадать в такие ситуации.
- Есть! – Шкрум чётко отдал честь, щёлкнул каблуками, повернулся кругом и вышел.
По коридору, ему навстречу, видимо, в кабинет Лысенко, быстрым шагом шёл капитан высокого роста. Что-то знакомое было в его сутулой фигуре. Это был Мосеев.
Шкрум интенсивно подбросил ладонь к пилотке, приветствуя офицера. Тот ответил, но отвернулся, глядя куда-то в сторону.
«Узнал, отвернулся. Совесть заела», - подумал младший сержант, направляясь в свою казарму.