ЭХО
Штангист полулегкого веса Натан Альпурт заканчивал тренировку. Оставалось выполнить неприятное,но очень полезное упражнение. Оно называлось - тяга. На штангу ставился большой вес, на 10 - 15 кг больше предельного, того, что может поднять спортсмен, и этот большой вес подтягивался на прямых руках усилием мышц ног и спины до колен или немного выше и опускался. И так - три раза подряд. Затем отдых 1-2 минуты , и снова - три раза. Так - 5 -6 раз.
Двухэтажное здание общества " Спартак" находилось в глубине двора. В открытые окна зала штанги, расположенного на первом этаже, доносились дуновение теплого вечернего воздуха приглушенные звуки шумной центральной улицы города.
Время было позднее. В зале присутствовало всего несколько спортсменов. В нескольких шагах от помоста, где тренировался Альпурт, за маленьким столиком, у открытого окна, играли в шахматы два человека: светловолосый великан - тяжеловес Петр Вислоухов и новичок, легковес Степан Малюга.
Натан Альпурт довольно сильно играл в шашки, но и шахматами интересовался тоже. В перерывах между подходами к штанге он молча оценивал ситуацию, которая постепенно улучшалась у белых - белыми играл Малюга.
В зале было три помоста. Один занимал Альпурт, средний пустовал, а у третьего, возле двери, начал тренировку еще один штангист - Самсон Лазарев.
Он ходил по залу вразвалочку, как по палубе корабля, широко расставляя ноги, покачивая могучим торсом и, почесывая рукой выпуклую грудь, заросшую густыми черными, закрученными в колечки волосами. Лазарев имел привлекающую внимание внешность. Высокий,широкоплечий,черные,как нефть волосы, и такие же черные миндалевидные глаза; крупный длинный нос,узкие губы и синий, гладко выбритый тяжелый подбородок. Лазарева иногда принимали за еврея, но, встретившись с тяжелым и жестким взглядом его выпуклых глаз, склонялись к тому, что он выходец из Кавказа. Но Самсон Лазарев был не кавказцем и, конечно не евреем, а представителем редкой древней и экзотической национальности. Он был ассирийцем. Давным давно, много веков назад, канула в лету могущественная ближневосточная империя,наводившая ужас и трепет на своих соседей. Но неведомыми путями, известными лишь истории, сохранилось и дожило до наших дней небольшое количество потомков, когда-то многочисленных воинственных и свирепых завоевателей.
Лазарев жил в Феодосии, где обитала небольшая колония его соплеменников, работал на верфи, увлекался штангой. Он показал себя способным средневесом. Руководство "Спартака" перевело его в Киев, надеясь вскоре получить в его лице пополнение в дефицитной категории тяжелого веса. Однако, прибавив в весе, Лазарев не улучшил своих результатов и интерес к нему со стороны руководства снизился,но это не повлияло на амбиции самого Самсона, считавшего себя фигурой весьма исключительной.
Лазарев подошел к игрокам и уставился на них немигающим недобрым взглядом. Шахматисты не обращали на него внимания. Он недовольно хмыкнул и громко сказал:
- Кончали бы вы это дело! -
- Чего бы это вдруг?- отвечал Вислоухов, не отрываясь от доски.
- Чего, чего! Я тут. понимаешь. железо таскаю, а они себе в шахматишки играют! - он с недовольным видом,раскачиваясь, пошел к своему помосту.
- Ну и таскай себе!- Вислоухов сделал ход и глянул на Малюгу. Новичок на помосте, Малюга, однако, за шахматной доской чувствовал себя достаточно уверенно. Он, не задумываясь ответил.
- Мешаете мне тренироваться! Вот чего! - Лазарев снова приблизился к игрокам.
- Да ты сам всем давно мешаешь! Это тебе не приходило в голову?
- В этих словах Вислоухова был намек на то. что появление еще одного тяжеловеса не всем по душе.
Малюга не понимал причин недовольства Лазарева. Столие, за которым они играли, находился довольно далеко от его помоста, но то, что он новичок, оказался невольно втянутым в перебранке маститых штангистов, ставило его в неловкое положение. Он поднял голову от доски и встретился с тяжелым взглядом выпуклых черных, как уголь глаз.
- А ты уйди!- сказал Малюге Лазарев сквозь зубы.- Брось играть!
Ты закончил тренировку, иди домой! Не мешай другим! -
И здесь Натан Альпурт решил, что пора вмешаться:
- Успокойся Самсон! Я тоже уже закончил, мы сейчас идем в душ. Давай, Степа, соглашайся на ничью.
Натан, который привел Степана Малюгу в спортзал, чувствовал за него ответственность и не хотел. чтобы он оказался виноватым, зная скверный характер Самсона .
- Ничья?- Малюга вопросительно глянул на Вислоухова. "Жлоб какой-то", подумал он про Лазарева.
- Ну, хорошо, ничья. - Тяжеловес опорся руками о стол, который жалобно скрипнул, и поднялся со стула. Положение на доске у него было проигрышное, да и обострять отношения с Лазаревым ему тоже не хотелось.
В раздевалке коренастый, коротконогий Альпурт с завистью поглядывал на стройного крепкотелого Малюгу. Степан был выше его почти на голову. У него была тонкая талия, узкие бедра и развитые плечи. Руки по локоть и ноги до верха бедер покрывали короткие густые черные волосы. На груди волос было мало. "Пожалуй, если будет тренироваться. то из него выйдет неплохой атлет. Он сможет выступать в полусреднем весе", думмал Натан. Но думал он не только об этом. Альпурт знал Малюгу по работе. Степан закончил киевский политех и был молодым специалистом. Натан, сразу обратил внимание на несооответствие между не славянской внешностью Степана и его украинским именем и фамилией. Нельзя сказать, что такое явление было большой редкостью. Немало евреев носили русские имена и фамилии и даже писались в документах русскими или украинцами. Но вековое притеснение не могло пройти даром и это всегда откладывало отпечаток на подсознание , которое и выдавало их. Здесь же дело обстояло несколько иначе. Подсознание Малюги было чистым. И все же Натан доверял своему шестому чувству.
Как то он напрямик спросил Малюгу: -"Ты еврей?" - Тот внимательно глянул на Натана и, мягко улыбнувшись, ответил:
- Да нет, я украинец. Мне уже приходилось отвечать на подобные вопросы, а в детстве даже иногда дразнили жидом.
- Где ты родился?
- Здесь в Киеве, перед самой войной.
- А может, твоя мать переспала с евреем, откуда ты знаешь?
- Конечно, все может быть! Но отец мой, он погиб на фронте, и мать, дед и бабка - все украинцы.- Малюга открыто и ясно смотрел на Альпурта. И Натан смотрел на черные волосы Малюги, на его длинный, но ровный нос, темно-карие, слегка выпуклые большие глаза, дугообразные черные брови и пухлые губы. Можно было писать икону.
- А на кого ты похож? На отца или мать?-
- Ты меня допрашиваешь, как на следствии.
- Просто, мне интересно. Ты извини, конечно,мою настойчивость. - Альпурт умел добиваться своего.
- Ни на кого. Может, немного на отца. Есть его фотография. - Лицо Малюги было приятным и взгляд ровным и мягким. И этот мягкий взгляд не оставил у Натана сомнений: " Он еврей, хотя бы наполовину. Интересно бы посмотреть на него в душевой. Привлеку - ка я его к занятию штангой. Парень он с виду крепкий, думаю, не откажется. Там все и посмотрим."
Выйдя из душевой Натан, доставая из шкафчика полотенце, еще раз, как бы невзначай, внимательно глянул на вытиравшегося Малюгу. Сомнений почти не оставалось: " Малюга, скорей всего, еврей. Но неужели он не знает и не видит, что над ним был совершен обряд обрезания. У украинцев это не принято, он же не татарин . Возможно потому, что это не четко выражено"...
Натан знал,что фашисткие врачи в концлагерях иногда даже прибегали к помощи лупы, чтобы обнаружить следы обрезания .
Когда на следующий день, на работе, Натан сказал Степану о том, что он увидел в душевой, Малюга густо покраснел:
- Ты уверен? Не может быть! Я как-то не задумывался об этом... Ерунда какая-то...
- Ну, как же не может быть! Я же не слепой . А ты спроси у своей матери, зачем тебе сделали обрезание? Иногда это делают и не евреям. Анатомические особенности и так далее...
Степан глянул в окно. Внизу, по широкрй дороге, в обоих направлениях шли вереницы грузовиков. Большинство из них были пустые. С высоты четвертого этажа хорошо было видно.
- Ладно, я спрошу. Только пусть этот разговор будет между нами...
После взрывов на Крещатике прошло несколько дней. Был конец сентября. Утро выдалось ветренное, холодное. Галина вышла из дома и пожалела, что не надела головной убор. Злой ветер гогнял по улицам обрывки бумаг, какое-то тряпье. Пахло гарью и неубранным мусором. Вдруг она увидела на стене соседнего дома какое-то объявление, возле которого стояло несколько человек. По напряженным позам и застывшим лицам людей чувствовалось, что написано было что-то важное. Она подошла и стала за спинами. На русском, украинском и немецком языках на серой бумаге было напечатано:
Все жиды города Киева должны
явиться 29 сентября 1941 года к 8 часам
утра на угол улиц Мельникова и
Дехтяревской ( возле кладбища) . Взять
с собой документы, деньги и ценности.
Теплую одежду, белье и т.д.
Кто из жидов не подчинится и будет
найден в другом месте будет расстрелян.
Кто из граждан проникнет в оставленные
жидами квартиры и похитит вещи
будет расстрелян.
- Это им за Крещатик. Власть потеряли , так давай все крушить. Немцы с ними справятся! - сказал сутулый худощавый мужчина в серой кепке с длинным козырьком. - Хозяевами были. Здесь им Украина, а не Палестина. Всех вон! Чтоб духа жидовского не было! Комиссары проклятые !
- Давно пора! - поддакнула ему женщина в деревенском темном платке. - Житья от них нет! Замордовали народ!
Она искоса глянула на молча стоявшую рядом молодую черноволосую женщину, по-видимому еврейку. Та наклонила голову и отошла быстрыми мелкими шагами. Ей вслед подул резкий порыв ветра и потащил картонные коробки из-под обуви,грудой лежавшие возле разбитой витрины разграбленного обувного магазина.
На следующий день, в понедельник, 29 сентября, с раннего утра по улице Артема в направлении к улице Мельника, густо шел народ. Это была словно какая-то мрачная демонстрация. Тащилось много стариков с палками, калек на костылях. На повозках и детских колясках везли вещи. На некоторых кучками сидели дети. Вели велосипеды, перекинув через раму узлы . Кое-кто нанял подводы с лошадьми и даже грузовики. В шарканье и топоте шагов, в стуке палок и колес, в гомоне голосов и детском плаче чувствовалось гнетущее тяжелое напряжение. Над толпой витала какая-то странная атмосфера резкого перехода настроения от обжигающего сердца страха, до облегчающей душу надежды. Было много провожающих. Помогали нести вещи, вели детей и стариков. На балконах, у ворот и на тротуаре, стояли люди и немецкие солдаты. Некоторые смеялись и улюлюкали. Иногда в догонку летели плевки, проклятия и ругательства.
- Натерпелись от этих жидов!
- Воздух теперь будет чище!
- Чтоб передохли все по дороге!
В толпе мрачно шагавших людей мнения постоянно менялись:
- Там близко товарная станция Лукьяновка...
- Как можно вывезти такую массу народа? Советы, и те не могли эвакуировать людей!
- Немцы, это вам не Советы. У них порядок, организация.
- Куда вывозят? Как думаете, в Палестину?
- Какая там Палестина... Всех сгонят в гетто!
- Молитесь, мы идем на смерть...
- Что вы говорите?! Как в голову придет такое! Такая масса людей. Немцы - культурные люди!
- Нас отвезут на советскую территорию... Говорят, слушали Англию. Гитлер договорился со Сталиным...
- Американские евреи заплатили Гитлеру и всех вывезут в Палестину. Вот увидите!
Галина провожала свою подругу по школе Фиру. Они дружили с детства. Сидели за одной партой с первого класса. Сразу после школы Фира вышла замуж и сейчас, к 22 годам, у нее было двое детей - 4-летний Роман и 7-ми месячный Яня. Галина год назад тоже вышла замуж. Детей у не не было. Мужья у обеих воевали в Красной Армии с первых дней войны. Роман и Яня сидели в одной коляске. По бокам коляски были привязаны узлы. Фира несла два узла, перекинутые через плечо. Галина тащила видавший виды фибровый чемодан,перевязаный веревкой.
Родители Фиры, еще не старые люди, жили на Подоле, и они должны были встретиться на углу улиц Артема и Глубочицы.
Толпа двигалась медленно. Люди постоянно прибывали с примыкающих улиц и переулков. Иногда все останавливались из-за какого-то препятствия и ждали. Потом двигались снова. На перекрестке Глубочицы и Артема происходило столпотворение. Густая масса людей,подымавшаяся с Подола, встретилась с потоком,шедшим по улице Артема.
Фира и Галина остановились у телеграфного столба. Тут же, возле них, стали еще несколько человек и опустили на землю свои тяжелые узлы. Они вытирали пот рукавами и затравленно оглядывались. Фира,укрывая за столбом от давки коляску с детьми, сказала Галине, что пока останется здесь и будет ожидать отца и мать. Галина поставила возле нее чемодан и, поправляя выбившиеся из под косынки светлые волосы, решительно сказала:
- Я пойду вперед и посмотрю, что там делается. Жди меня здесь. Там творится что-то непонятное. Мне все это очень не нравится.
- Да уж, видно, не к добру...- У Фиры сжималось сердце от тяжелого, гнетущего предчувствия. Оно усиливалось сознанием того, что в такой тесноте легко потеряться и разминуться с родителями. Она смотрела по сторонам, на детей и у нее от страха за них дрожал подбородок.
- Фира, я умоляю тебя, стой возле этого столба, не отходи, я постараюсь все узнать.
- Иди и обязательно скорей возвращайся. Я на этом месте буду ждать моих родителей.
Фира кусала полные губы. Она была женщина видная, пышнотелая, с ярко выраженной еврейской внешностью. Даже сейчас, в этой необычной обстановке, она ловила на себе взгляды мужчин, которые раздражали ее. Фира лихорадочно оглядывала толпу, а мысли ее постоянно взвешивали "за" и "против" и метались около принятого решения, которое она обдумывала всю дорогу. Наконец, она услыхала:
- Фирочка,доченька! - Отец и мать стояли рядом. Они обнялись и расцеловались. Родители выглядели растерянными, уставшими. Они, казалось, постарели сразу на много лет. И тут же Фира, не откладывая, рассказала им о принятом решении.
- Да,наверное, это будет правильно! - сказал после короткого раздумия отец. - Если только она согласится... Небритое лицо его с седой щетиной было бледным и каким-то незнакомым. В черных глазах матери отражалась такая тревога, что у Фиры сдавило сердце.
- Делай, доченька, что считаешь нужным...
Когда Галина вернулась, у Фиры решение окончательно созрело. Галина,худощавая сероглазая, возбужденно рассказывала, поправляя рукой длинные светлорусые волосы:
- Там, впереди оцепление. Немцы и полицаи. Кто прошел - обратно уже не выпускают. Я вышла потому, что показала свой паспорт. Полицай посмотрел и сказал :
- Украинка, выходь! Жидам звидсы нэ выйты!
Родители Фиры смотрели на Галину долгим взглядом. И Фира решилась. Она сняла с пальца золотое кольцо и сказала:
- Галя, возьми это кольцо и возьми моего Янека! Он этой дороги не выдержит... Сохрани его, пока мы не вернемся. А если не вернемся... Так спаси... Хоть его!..
Степан слушал молча, не перебивая. Иногда он вставал, подходил к окну и теребил мочку уха. Когда мать закончила, он глухо спросил:
- А что было потом?
- А потом?! - Во рту у Галины было сухо, язык стал шершавым, тяжелым. Она отхлебнула несколько глотков из стоявшей на столе чашки с чаем. - Потом, когда стало ясно, что произошло в Бабьем Яру, я уехала с тобой в наше село, в Раковку, к деду с бабой. Там с продуктами было легче. Молоко,картошка... Тебе было только 7 месяцев. Я сказала, что ты - мой сын - и все поверили. И мы там оставались, пока не освободили Киев. Уже в Киеве я выменяла кольцо на продукты. Я взяла новые документы и тебя вписала в паспорт.
- Из моих настоящих родителей никто не вернулся? Даже отец? Ведь он был на фронте?
- Никто, Степа... Никто... Настоящий твой отец тоже погиб. Я наводила справки...
- Да, вот так дела... Вот так новости... - Степан Малюга закусил нижнюю губу. - Выходит, Натан оказался прав...