Шел 2006-й год.
Любимый герой устного народного творчества восточно-европейских евреев Гершеле Острополер сидел в Израиле в тени деревьев, на скамейке, установленной на опушке леса, на пологом склоне оврага, в сотне метров от маленького городка возле Хайфы и дремал.
Он полюбил отдыхать здесь, в тихом уголке природы, где начинались и тянулись на многие километры леса горы Кармель. Добрые человеческие руки соорудили здесь пешеходные дорожки, установили столики и скамейки, поддерживают чистоту.
Уже третью наделю стоит жара. В последних известиях и по радио, и по телевизору постоянно рассказывают о лесных пожарах, о тысячах дунамов сгоревших лесов, о самоотвержанной борьбе пожарных и авиации с огнем и просят жителей быть осторожными, не бросать в лесах окурков и не разводить костров.
В нескольких метрах от Гершеле, немного ниже его сидит на скамейке пожилая женщина и читает книгу. Глаза у Гершеле уже не те, что раньше, он не может разглядеть букв, но по тому, с какой стороны в книге заканчиваются абзацы, он определяет, что это не иврит. Значит, скорее всего, книга написана на русском языке.
Неизвестно почему, но Гершеле вспомнилось, как в семидесятых годах двадцатого века он так же, как сейчас, сидел на скамейке в Измайловском парке в Москве. Рядом сидела немолодая пара. Он называл ее Танечкой, а она его Исааком. Из репродуктора лились песни советских композиторов. Потом заиграла торжественная музыка. Краснознаменный ансамбль песни и пляски под руководством Александрова исполнял песню "Бухенвальдский набат":
Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон -
Это раздаётся в Бухенвальде
Колокольный звон, колокольный звон.
Это возродилась и окрепла
В медном гуле праведная кровь.
Это жертвы ожили из пепла
И восстали вновь, и восстали вновь.
И восстали, и восстали,
И восстали вновь!
И восстали, и восстали,
И восстали вновь!
Сотни тысяч заживо сожжённых
Строятся, строятся в шеренги, к ряду ряд.
Интернациональные колонны
С нами говорят, с нами говорят.
Слышите громовые раскаты?
Это не гроза, не ураган, -
Это, вихрем атомным объятый,
Стонет океан, Тихий океан.
Это стонет, это стонет
Тихий океан.
Это стонет, это стонет
Тихий океан.
Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон -
Это раздаётся в Бухенвальде
Колокольный звон, колокольный звон.
Звон плывёт, плывёт над всей землёю,
И гудит взволнованно эфир:
Люди мира, будьте зорче втрое,
Берегите мир, берегите мир!
Берегите, берегите,
Берегите мир!
Берегите, берегите,
Берегите мир!
Плечи у Исаака начинают подрагивать.
- Не надо, миленький, не надо, - успокаивает мужа Танечка. - Не плачь, дорогой, они ведь именно этого хотят.
- Я не плачу. Я удивляюсь.
- Чему, мой хороший?
- Неужели, это я сумел написать?
- Конечно, ты, мой милый. Больше никому такое не по плечу.
- Вы Вано Мурадели? - удивленно спрашивает Гершеле.
- Нет, я не Вано Мурадели.
- Но ведь автор песни Вано Мурадели.
- Вано Мурадели - автор не всей песни, а только музыки, а автор текста песни мой муж, - с гордостью заявляет Танечка.
- Почему же нигде и никогда не говорят, кто автор слов? - интересуется Гершеле.
- Странно слышать такой наивный вопрос от немолодого уже еврея, - отвечает Танечка.
- Понятно, - догадывается Гершеле, - у Вашего мужа слишком еврейская фамилия.
- Ошибаетесь, у моего мужа совершенно русская фамилия: он Соболев.
- Вы поменяли фамилию?
- Нет, она досталась мне от прадеда-еврея. Он был николаевским солдатом.
- Понятно. Значит, у вас слишком еврейское имя.
- Вы правы. Имя у меня, действительно, слишком еврейское - Исаак. Но не в имени дело. Его уже давно, еще во фронтовой редакции, поменяли на Александр. Так что поэт Александр Соболев - звучит вполне по-русски.
- Может быть, что-нибудь в биографии не так? Буржуазное происхождение, например?
- Да нет, в биографии как раз полный порядок. Три поколения моих предков служили в русской армии рядовыми, - с гордостью говорит поэт.
- А муж мой - участник Отечественной войны, - добавляет его жена. - Но это тоже их не устраивает.
- Почему?
- Спросите у них, - Исаак наклоняет голову к правому плечу и делает ею движение вверх и в сторону.
- Ну как Вы не понимаете? - кипятится Танечка. - Конечно, и национальность имеет значение, но не только это. Быдлу приятно унижать человеческую личность, тем более, если эта личность что-то собой представляет. Разве может простить поэту вся эта партийно-аппаратная сволочь и бездарь его талантливость? Они подлинный талант чувствуют, как охотничьи собаки дичь. Вы еще рта не открыли, а чиновник от литературы уже наперед знает, что вас надо давить и не пущать, ибо не станете вы лизать начальственные задницы. Теперь вам ясно?
- А вы кто будете? - интересуется Исаак.
- Давайте знакомиться. Моя фамилия Острополер.
- Случайно не Гершеле Острополер? Да или нет?
- Случайно - таки-да ! – Гершеле Острополер.
- В самом деле?! - обрадованно восклицают супруги Соболевы. - Такую встречу полагается отметить. Жаль только - у нас дома не найдется ничего, чтобы можно было подать к столу.
- Дело в том, что меня уволили с работы "по сокращению штатов", - словно извиняясь, поясняет Исаак.
- Иссак инвалид войны второй группы - он перенес две тяжелые контузии, - добавляет Танечка, - а по советским законам инвалидов войны увольнять запрещается. Но для этой начальственной сволочи закон не писан.
- На войне все было ясно: кто свой, кто враг. Кто красный, кто фашист. А сейчас кажется, что фашисты окопались в высших органах власти. Как будто, Гитлер, а не мы победили в войне, - автор слов песни "Бухенвальдский набат" мрачно произносит совсем другие стихи:
Не мы как будто в сорок пятом,
А тот ефрейтор бесноватый
Победу на войне добыл
И свастикой страну накрыл.
- Посмотрим, может у меня что-нибудь найдется, - говорит Гершеле и запускает руку в бездонный карман своей одежды.
Он извлекает оттуда бутылку Смирновской водки, затем завернутые в газеты буханку черного хлеба и копченную скумбрию.
- Откуда это все, реб Гершл? – удивленно спрашивает Исаак. - И почему на газете иероглифы? Вы говорите по-китайски?
- Возможно все это на китайском потому, что перед встречей с вами я побывал в Шанхае - там ведь тоже когда-то имелась община, говорящая и на русском, и на идиш. Я уже давно ничему не удивляюсь. Наверное, это оттуда, - пожимает плечами Гершеле.
Действительно, он уже давно привык к своим перемещениям в пространстве и времени, через континенты и десятилетия. Перемещениям, в результате которых он каждый раз оказывался там, где был более всего необходим....
Они втроем идут в барак, где проживает автор известной всему миру песни, и проходят в его тесную комнатенку. Танечка достает посуду, две большие луковицы и уходит на комунальную кухню, чтобы поставить на плитку чайник. Вскоре она возвращается, и они втроем усаживаются за стол.
Гершеле наливает всем по сто грамм.
- Лехаим, - говорит хозяин и сам же переводит: - За жизнь!
- За жизнь! Лехаим, - повторяет хозяйка.
- Лехаим, - повторяет гость.
- Так это вас, - ласково качает головой хозяин, - в народных сказках отождествляют с Ильей-пророком. Так?
- Меня, - смеется гость. - По еврейски, с Илиягу-ха-нави. А по-русски, значит, с Ильей-пророком.
- Интересно было бы узнать, почему же вас принимают за Илиягу-ха-нави, - спрашивает хозяйка.
- О, всё очень просто. Согласно народным преданиям, великий пророк Илиягу-ха-нави вовсе не умер, как обычные люди, а поднялся на небо в огненной колеснице. Бог обещал людям, что перед приходом Мессии пророк возвратится на Землю, чтобы сообщить радостную весть о пришествии Мессии. Поскольку весть об этом может прийти в любой момент, то на пасхальном столе у иудеев всегда ставился дополнительный бокал - для Ильи-пророка. И дверь в пасхальный вечер не закрывали. Чтобы пророк мог зайти и разделить с хозяевами пасхальную трапезу. Ну, а поскольку я иногда в пасхальный вечер заходил к наиболее нуждающимся в поддержке, то меня, не спрашивая, кто я, принимали за Илью-пророка.
- Какая завидная судьба! - восхищаются Танечка и Исаак. - Стать легендарным еще при жизни!
- Не переживайте, - успокаивает их Гершеле Острополер, - просто ваша слава, Исаак, еще впереди: когда подохнут все те, кто пытается скрыть от людей ваше имя и ваш талант. Время покажет.
Спустя немного времени Гершеле еще раз наливает всем в стаканы, и Исаак задает вопрас:
- Я слышал, реб Гершл, что давным-давно у вас дома был пожар. Это так?
- Так, - отвечает Гершеле.
- И весь городок сбежался, чтобы погасить его. Так?
- Так, - улыбается Гершеле.
- Но дом сгорел, все выражали вам сочувствие. Один вы были радостны. Так?
- Было дело.
- Тогда вас спросили, чему вы радуетесь. И вы ответили, что радуетесь тому, что наконец-то избавились от клопов. Верно?
- Все верно.
- Неужели вы в самом деле радовались, потому что наконец-то избавились от клопов?
- Нет, конечно. Но разве, если бы я стал плакать, что-нибудь изменилось?
- Вы правы, реб Гершл, зачем плакать, если слезами горю не поможешь.
... Когда гость уйдет, долго еще будут вспоминать Танечка и Исаак эту фантастическую встречу. Они могли бы подумать, что это все им почудилось, если бы не одна мелочь: после ухода гостя на столе осталась пустая бутылка с надписью нерусскими буквами "Smirnoff". Бутылка была нестандартной формы. Такой формы, что ни в одном пункте по приему стеклянной посуды не стали бы принимать. Конечно, если бы супруги Соболевы вздумали расстаться с этим напоминанием о необыкновенном госте....
Интересно, почему именно сегодня он вспомнил о той далекой встрече с Татьяной и Исааком Соболевыми?
За свою долгую жизнь Гершеле хорошо усвоил, что ничего не бывает случайно. Наверное, именно сегодня ему понадобятся эти вспоминания о людях, которые сумели выстоять, выжить, не сломаться в неравной борьбе с государственной системой, с ее лицемерными слугами, попирающими ими же декларируемые прекрасные законы. Ведь у Исаака Соболева не только украли славу, его просто-напросто еще и обокрали материально, лишив по праву положенного ему гонорара за исполнение его песни в стране и на гастролях за рубежом, за пластинки с его текстом, которые изготавливались и продавались многомиллионными тирражами.
На дорожке появляется ворона. Серая птица с черными крыльями, черным хвостом и массивной черной головой шествует важно, не торопясь. Она внимательно присматривается к человеку, прежде чем приблизиться к нему. Постепенно ворона подходит все ближе и ближе. "Почему люди не замечают, что вороны красивые птицы? - думает Гершеле. - Сколько грации, сколько величия в их походке, в их позах! И при этом какой скромный, какой экономный подбор красок!"
- Каррр! Каррр! Карррашо! - приветствует ворона человека.
Человек лезет в свой глубокий карман, находит там на дне пряник, покрытый глазурью, и кладет рядом с собой. Птица взлетает и устраивается рядом с Гершеле, потом начинает стучать клювом по прянику.
- Ну, как тебе русский пряник? - спрашивает человек.
- Рррус-ский пррря-ник? Каррр! Каррр! Карррашо! Прре-крррас-но, - отвечает ворона.
"Как, наверно, было бы обидно воронам узнать, что в большинстве басен, песен, пословиц этим умным и полезным птицам незаслуженно даются довольно негативные характеристики? - думает Гершеле. - А впрочем, почему "было бы обидно узнать"? Возможно, они это знают."
... Проходит час или полтора и Гершеле замечет, что женщина, читавшая книгу, ушла, а на дорожке показалась новая группа отдыхающих - двое мужчин с провизией и две женщины с собачками в руках. Одна собачка - маленький пудель голубого окраса, вторая - миниатюрная белая болонка. Дойдя до одного из столиков, мужчины выгружают на него провизию, а дамы пускают собачек побегать. Очень красивые собачки и очень воспитанные - ходят только возле женщин и только по дорожке.
Да и хозяева производят впечатление вполне благополучных, хорошо устроенных людей. Про таких говорят "хозяева жизни". Старшему из мужчин, в светлых шортах и светло-голубой рубашке на выпуск лет пятьдесят, не больше. Когда-то он был рыжим, но сейчас уже начал седеть. Женщина, которая постарше, очевидно его жена, тоже одета в светлые тона - брючки чуть ниже колен и кокетливую кофточку. Она внимательно изучает ногти на руках.
Вторые мужчина и женщина выглядят значительно моложе, точно не определить, но где-то между тридцатью и сорока. Они оба в темной одежде. Молодой мужчина черноволос, а у молодой женщины светло-русые волосы. Эти две пары – явно не родители с детьми, вероятно соседи или, несмотря на разницу в возрасте, приятели, автоматически отмечает Гершеле.
Молодой парень уходит и вскоре возвращается с мангалом и пакетом угля для него. Очевидно, поблизости, на стоянке для транспорта, находится их автомобиль или автомобили. Молодая женщина начинает хлопотать у стола.
Гершеле наблюдает, как парень устанавливает мангал не на открытой, специально подготовленной для этого площадке, а почему-то среди зарослей, как он неумело пытается разжечь огонь...
К Гершеле подлетает ворона. Она садится перед ним на дорожке и несколько раз взволнованно расправляет и опускает крылья, потом показывает крылом в сторону компании:
- Каррр! Каррр!Пожаррр!
- Ты боишься пожара?
- Да! - умная птица несколько раз кивает головой.
Перед взором Гершеле предстает та же картина, но в развитии. Компания приготовила шашлычки, поела их, собрала свои пожитки, высыпала угли из мангала на землю и спокойненько укатила, а ветер раздул горячие угли, и начался пожар.
"На всякий случай, надо предупредить их, чтобы, уезжая, они приняли меры против возможного пожара", - думает Гершеле и подходит к мужчинам.
- Здравствуйте, - говорит Гершеле. - Тысячу извинений. Я ни на минуту не сомневаюсь, что все, что я собираюсь вам сказать, вы и без меня прекрасно знаете, но на всякий случай хотел бы обратить ваше внимание на повышенную ...
Но рыжий мужчина не дает ему закончить фразу.
- А ну, убирайся отсюда! - громко кричит рыжий и, набычившись, наступает на Гершеле. - По какому праву ты смеешь вмешиваться в нашу частную жизнь?
Его движения энергичны, и Гершеле видит, что мужчина жаждет дать волю своим рукам. Гершеле начинает отходить. Он медленно подымается по склону и вдруг чувствует, что сейчас рыжий будет толкать его в спину.
Тогда Гершеле наклоняется и подымает с земли большой плоский камень. Это как раз то, что надо: не слишком тяжелый, и не слишком легкий. Теперь надо показать рыжему две вещи: что у камня приличный вес и что Гершеле хорошо справляется с этим весом.
Гершеле распрямляется, поворачивается к рыжему лицом и перебрасывает камень из правой руки в левую, а затем из левой руки в правую.
"Интересно, - успевает при этом подумать Гершеле, - когда и где я этому научился? Когда сидел в концлагере вместе с уголовниками или еще когда был мальчишкой?"
Рыжий останавливается.
Но тут вступает молодая женщина.
- Ах ты, падла, - кричит она. - Покажи свои документы, паскуда! А ну предъяви свои полномочия, падаль! Еще надо проверить, позволено ли тебе, паралитик, вообще подходить и приставать к честным людям?
За его долгую жизнь Гершеле Острополера неоднократно пытались убить, расстрелять и даже повесить. Но еще никогда его так не оскорбляли. Просто так, из удовольствия, пользуясь безнаказанностью.
- А слабо тебе, паршивец, назвать свою фамилию, - подначивает женщина.
- Нет, почему же? Могу назвать. Моя фамилия - Острополер, - гордо заявляет Гершеле и ждет ответной реакции со стороны четверки, расположившейся на питник.
- Ха, Острополер - Тупорылер! Да кому это интересно? Ты, что, дурак? - смеется ему в лицо молодая и красивая русская женщина.
- В какой-то степени - да. Как в русских сказках Иванушка-дурачок.
- А если ты дурачок, то ступай себе в дурдом и не приставай, параноик, к порядочным людям! - женщина упирается руками в крутые бедра и, довольная собой язвительно ухмыляется.
Гершеле отмечает про себя, что женщина не произносит ни одного матерного слова, но от этого ее оскорбления звучат не менеее гнусно и еще обиднее. Падла, паскуда, падаль, паралитик, паршивец, параноик - какой богатый набор оскорблений у нее только из одного слога - "па". Можно только догадываться, сколько ругательств сможет она высыпать, если вздумает использовать весь алфавит!
- Ты чего вообще лезешь не в свое дело, подонок? - женщина не в состоянии остановиться - ее слово должно быть последним. "Подонок" она тоже произносит, как "падонок".
- Это мое дело, - твердо отвечает Гершеле. - Я не хочу быть свидетелем на суде, когда вас будут судить за лесной пожар.
Все это время женщина постарше, внимательно изучает ногти на своих вытянутых руках - будто бы не замечая те незначительные события, которые происходили рядом.
Гершеле удаляется тяжелой походкой. Он усаживается на самой дальней скамейке и медленно приходит в себя.
"И нужно было тебе с ними связываться? - спрашивает себя Гершеле. - Ведь ты знал, чем это кончится. Или зря тебя в еврейских народных сказках отождествляют с Ильей-пророком? Значит, должен был все предвидеть."
И сам же отвечает: "Надо было вмешаться. Теперь уж они точно поостерегутся устроить пожар. А ради этого можно и потерпеть... И никакие они не приятели. Пожилые - это хозяева, а молодые - обслуга. Хозяину мало поесть-попить, надо еще проявить свой ндрав, покуражиться, как это делали русские купцы в царские времена. У молодого еще есть совесть, а у его жены не было и нет. Хотя, скорее всего, она не жена и даже не подруга молодого парня, а служанка у жены хозяина... А впрочем, она давно уже перестала обслуживать хозяйку и стала обслуживать хозяина - по ночам. Вот ей не терпится показать всем, кто здесь подлинная хозяйка," - догадывается мудрый Гершеле, и ему становится по-настоящему жаль жену хозяина, вынужденную смотреть не только на собственные пальцы, но и - на многое - сквозь пальцы.
За долгую жизнь, Гершеле привык мысленно разговаривать с теми, с кем его сводила судьба.
"А если бы они знали, кто такой Гершеле Острополер, то вели бы себя по-другому?" - мысленно спрашивает Гершеле, и слышит голос Танечки Соболевой:
"Быдлу приятно унижать человеческую личность, тем более, если эта личность что-то собой представляет. Если бы они знали, кто такой Гершеле Острополер, то поступили точно так же и испытали бы от этого двойное удовольствие."
... Теперь ему понятно, почему именно сегодня он вспомнил о встрече с Татьяной и Исааком Соболевыми.
Конечно, обидно, что с ним, Гершеле, героем еврейских устных рассказов и анекдотов, собирался физически расправиться немолодой, благополучный и с виду приличный еврей. Обидно, что на него вылила поток грязных ругательств благополучная и вроде бы приличная молодая русская женщина.
Обидно, что его некогда легендарная фамилия - Острополер - теперь уже многим людям ничего не говорит. Конечно, все это обидно.
Выросло поколение, которому неизвестны и неинтересны народные сказочные герои.
Но ведь имя его - Гершеле Острополер - у него сохранилось.
Славу его, как у Исаака Соболева, у него не украли.
Материально его, как Исаака Соболева, тоже не обокрали, с работы не выгнали, положенный ему гонорар не припрятали.
Сумел же Исаак Соболев выстоять, выжить, не сломаться в борьбе с государственно-партийной машиной и ее пропагандистким аппаратом.
(Двадцать лет тому назад, в 1986 году, умер Александр (Исаак) Соболев. Уже после его смерти Татьяна Михайловна Соболева, вдова поэта, издала на свои деньги его стихи "Строки-арестанты" и роман "Ефим Сигал - контуженый сержант". Журналистка и искусствовед из Балтимора Майя Басс написала взволнованный очерк о Соболеве "Автор и государство". Люди узнали наконец-то правду, кто написал песню "Бухенвальдский набат", песню, которая не позволяет людям забыть ужасы фашизма. Но Гершеле ничего этого не знает.)
А знает он то, что он, Гершеле Острополер, не имеет права сдаваться. Разве это не он когда-то сказал Исааку Соболеву: "если бы я стал плакать, что-нибудь изменилось бы?"
... Он должен оставаться самим собой...
Мудрым и наивным...
Грустным и веселым...
Добрым и щедрым...
И всегда готовым прийти на помощь....
А будут ли помнить его и рассказывать о нем будущие поколения, время покажет.
26.6.2006