Глубокой ночью в дверь к Шалтаю позвонили.
Шалтай удивился, но слез, хотя и с сожалением, со своего любимого подоконника и пошёл открывать.
На пороге стояла Она. В наглухо застёгнутом плаще с накинутым на голову капюшоном, по которым при каждом её малейшем движении начинали сбегать вниз капельки воды.
- Здравствуйте, - вежливо поздоровался Шалтай, совершенно позабыв, что лучше было бы пожелать доброй ночи, - простите, кто вы?
Незнакомка подняла глаза, и из тёмного-тёмного (лампочки-то перегорели) коридора его пронизали два ослепительных голубых луча, так что он даже попятился.
- Теперь узнаёшь? - тихо спросила она. Шалтай поспешно закивал головой-маской, но она продолжила за него: Я - твоя совесть.
- Но почему вы в такое вре... - начал было он, но его опять перебили.
- Потому что ты сам давным-давно перестал заходить ко мне.
Она мягко отстранила хозяина квартиры и неспешно поплыла по прихожей почему-то в сторону кухни. Шалтай сообразил и мигом ринулся в комнату - менять маску на сконфуженно улыбающуюся. Когда он влетел в кухню, она стояла у окна спиной к нему. Шалтай застыл, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что сказать. Повисла пауза, и слышно было только как отстукивают третий час ночи настенные ходики, да где-то в глубине квартиры звенят ветерки от невидимых дуновений.
- Тебе не надоело? - она наконец-то нарушила эту полу-тишину.
- Не надоело что? - осторожно переспросил Шалтай и попятился - гостья повернулась и опять пронзила его взглядом своих неоновых глаз.
- Вот это, - произнесла она, указывая пальцем (неприлично, между прочим - подумал Шалтай) куда-то в область его лица.
Он ощупал маску и с тревогой спросил:
- А что-то не так?
- Всё не так, - грустно покачала она головой, - и всё неправильно. А неправильнее всего эти твои...
- Маски? - словно боясь этого слова, предположил он.
- Да. Именно маски. Почему ты не показываешь своё настоящее лицо?
Шалтай на мгновение замолчал. Он мог сказать всё что угодно: что его лицо обезображено, что он просто репетирует пантомиму, что он...
Но почему-то сказал правду.
- Мне стыдно это сделать, совесть, - ответил он, но это не прозвучало, как могло, каламбуром. - Ведь я сам совсем не умею улыбаться.