Глупо искать забвения даж в таком прекрасном явлении, как падение снега, хотя тому способствует и неизменное, непрестанное движение перед глазами, и общее состояние души, - души, что с некоторых пор стремится найти если не покоя, то хотя бы временного забытия. Истощенная страданием, она, часто с бесплодною надеждою, обращается за ним ко всему, что, как ей кажется, способно дать его. Но если и обретает, то забвение это вскоре прерывается - или ею самой, словно приходящей в себя от какой-нибудь внезапной отрезвляющей мысли, или каким-нибудь посторонним словом или движением. Нельзя сказать, что из этого лучше, только не было более неподходящего времени для звонка в дверь, чем сейчас, когда так хотелось перечитать только что созданное стихотворение. Оно родилось внезапно, хотя отдельные образы появлялись в сознании с раннего утра, когда, подняв голову ото сна и сразу же увидев, как преобразился вид за окном, по-детски обрадовавшись явлению настоящего первого снега - густого и неторопливого, она не могла полностью отдаться этой радости, как когда-то в Тихих ручьях. Привычным чувством к ней примешивалась горечь: «Где сейчас Володя? Откуда он глядит на этот снег? Зачем не здесь, не рядом со мною?..»
Потом вбежала Прасковья - босиком, в ночной рубашке, с длинными распущенными косами. Евдокия целовала счастливое лицо сестры, говорившей что-то о зимних бегах на Неве, куда собирались после завтрака Мишель и Аглаэ, «…а значит, и меня маменька отпустит!» Стараясь не огорчать Прасковью, Евдокия отвечала что-то, соглашалась с нею, а потом поднялась к себе в кабинет и. заглядевшись на снег, постаралась забыть обо всем. Под руку попались карандаш и листок бумаги, и вскоре невольными движениями руки явился профиль Одоевского: сначала высокий мыслящий лоб, затем крупный нос с горбинкой, небольшие и по-детски пухловатые губы, так странно и умилительно смотревшиеся на лице, общий вид которого незнакомому мог показаться несколько суровым и. наконец, слегка выдающийся подбородок, отчеркнутый линией воротничка. И под этим получившимся отдаленно похожим изображением родного лица легли строки:
Успокоенною душой, нетерпеливыми очами
Внимать движенью снега за окном.
И не сравнить с бездонными ночами
Всю прелесть утра зимнего - оно
Все дышит свежестью и упоеньем хлада
И дивной белизной облачено.
Как славен новый облик Петрограда!
Взгляни, Володя: серый лед реки
Уж скрылся под покровом белоснежным,
И сколько дрожек, как они легки,
Как веселы в движенье быстробежном!
Ты, верно, думаешь: и я хочу туда -
С тобою об руку, на зимнее крыльцо явиться,
С гуляющей толпой соединиться,
Иль ввериться скольженью тройки, но когда
Ты очи на меня поднимешь и узнаешь,
Единое мое желанье - разгадаешь,
Как всякое, оно созвучное с твоим:
К чему вся суета сих зимних упоений?
К чему их шумный вихрь, когда весь мир,
вся жизнь - в одном:
Склоняясь главою на твои колени,
Внимать движенью снега за окном.
«Евдокия Николаевна», - почти сразу после внезапного звонка в дверь слышатся шаги по коридору и глосс служанки. После негромкого «Войдите» в кабинете появляется горничная, а с нею незнакомый мужичок с увесистым ящиком в руках. «Барыня, к вам человек от…» - произнесла девушка, вопросительно глядя на него. «…барышни Россети, Александры Осиповны», - бодро заканчивает мужичок с добродушным лицом и влажными от тающего на них снега бородой и усами.
Евдокия, услышав имя подруги, и сбросив с себя остатки задумчивости, поднялась с кресел. «спасибо, Глафира, ступай», - произнесла она, а мужичок, вытащив из-за тулупа письмо, протянул его Евдокии со словами «Велено дождаться ответа».
Торопливо распечатав конверт, она развернула письмо, оказавшееся небольшою запиской:
«Евдокия, - пишет по-французски Россетти, - мне стало известно, что отъезд г-на Рунского назначен на 5ый день декабря месяца; в отношении станции ничего не изменилось, а о точном времени нужно будет узнать непосредственно в самый день отъезда в Петропавловке. Посылка, что передадут тебе с этим письмом - это предмет моей просьбы: помнишь, я рассказывала о дядюшке моем, Николае Ивановиче, также осужденном и отбывающем наказание в Сибири - передай, пожалуйста, ему от меня эту небольшую посылку через г-на Рунского, я буду равно признательна вам обоим. Я собрала бедному дядюшке кое-какие вещи и продукты, все это, как и вложенное письмо, конечно, будет проверяться, но так я во всяком случае буду почти уверена, что он их получит. Заранее благодарю тебя, моя дорогая; в последующие дни ты, знаю, будешь занята хлопотами и приготовлениями, но, все же, постарайся найти минутку и навестить преданную твою подругу
Александрину»
Евдокия несколько раз перечитала письмо, пока, наконец, подняв глаза, с некоторым даже удивлением не увидела перед собою ожидавшего с посылкой мужичка. «Спасибо, голубчик», - рассеянно произнесла Евдокия, все мысли которой были уже о 5ом декабря, но, в очередной раз за это утро словно отведя их от себя и повернувшись к мужичку, добавила: «Ты бы присел. А посылку можешь здесь, в углу поставить». Поспешив исполнить последнее, мужичок встал на прежнее место. «Что же не сядешь?» - спросила Евдокия, подходя к нему ближе и глядя в это простое русское лицо, в светлые глаза. в которых светилась простая русская душа. «Неловко, барыня. Вы стоите, а я…» - «И я сяду, - проговорила Евдокия, подходя к креслам, - мне нужно еще ответ тебе дать». И она выжидающе посмотрела на мужичка, отчего он, страшно смущаясь мокрых следов, оставляемых на паркете его огромными сапогами, подошел к креслам и присел напротив Евдокии. «Как тебя звать?» - спрашивала она, начиная писать: «Дорогая Александрина» - «Ефимом, ваше сиятельство». - «Ефим, - повторила Евдокия. продолжая «...пользуюсь возможностью еще раз благодарить тебя…» - «А меня - Евдокия Николаевна. И без всякого «Сиятельства», не люблю я этого. А ты во дворце служишь или у барышни?» - «Александру Осиповну с младенчества знаю, - ответил Ефим. - И братьев ее нянчил четверых. - Евдокия. остановившись, положила перо и заинтересованно подняла взгляд - Да, ваше…Евдокия Николаевна, - продолжал Ефим, - Климентий Осипович - вот он взрослый, уже служил, теперь в отставке, а остальные ведь дети еще, сироты к тому ж. Привез я их в Петербург, брат государев Михаил Павлы в Пажеский корпус определил - уж лет-то сколько прошло, как я с ними не виделся, они юноши уже. «Еще дети, а уже юноши», - улыбнулась Евдокия и произнесла, вновь опустившись к письму: «Ты не печалься, Ефим, скоро увидитесь. Выйдут твои питомцы из корпуса офицерами, лейб-гвардейцами…вот и ответ Александре Осиповне, - протянула она поднявшемуся Ефиму небольшую записку:
«Дорогая Александрина,
пользуюсь возможностью еще раз благодарить тебя за поддержку, за неоценимую помощь, что ты оказываешь мне. Я непременно передам посылку доброму твоему дядюшке Лореру - среди вещей Рунского она дойдет быстрее и вернее, чем обыкновенною почтой. Как бы мне не хотелось сейчас увидеть тебя и еще раз поблагодарить, боюсь, что в ближайшие
дни это будет никак не возможно, и потому я попрощаюсь с тобою до будущего воскресенья».
Взяв письмо и поклонившись, Ефим собрался было идти, но Евдокия, которой внезапно пришла мысль, тут же радостно забившаяся в ней неожиданной надеждой, остановила его. «Могу я попросить тебя?» - обратилась она к Ефиму. - «Все, что прикажете, Евдокия Николаевна», - бодро ответил тот, проникшийся симпатией к «доброй барыне». - «Нет, это не приказ, Ефим, а моя к тебе просьба. Подойди сюда, - проговорила Евдокия и слегка посторонилась, показывая на окно, - видишь дом напротив? Флигеля его отсюда не видно, он за углом, но ты, я вижу, человек сообразительный - разберешься». - «Спасибо. Евдокия Николаевна, - немного мутился Ефим, - а флигелек-то я этот знаю: как суббота, так Александру Осиповну сюда отвожу - на вечера к князю Одоевскому». - «К князю Одоевскому… - невольно повторила Евдокия, не в силах скрыть радости в голосе и взгляде, который поспешила отвести к окну, - ты знаешь князя Одоевского?» - «Как не знать, Евдокия Николаевна, - добрый он барин, щедрый: бывало, сразу после театра барышню привезешь - голодный, простите, как волк. Он всех нас на кухне соберет, накормит. И кушанья у него всегда такие диковинные, я о таких прежде и не слыхивал вовсе. Ванька. знакомый мой, что у Лавалей служит, говорит, что. дескать, несъедобственные. а мне нравятся. И вообще князь Одоевский всегда добр ко всем и приветлив. Вот кК вы, барыня».
Как отрадно было видеть перед собою человека, который знает его, который своею бесхитростной крестьянскою душой понимает его душу, который, казалось, даже чувствует глубинную связь между нею и ее душой…Как хотелось сейчас говорить о нем с этим простым русским Ефимом!..
Достав из шкатулки, стоящей на каминной полке, небольшой ключ и отперев один из ящиков секретера, Евдокия достала запечатанное письмо, давно дожидавшееся отправки - с отъездом Лизы ей некому было доверять передачи писем. Остальные служанки Мурановых неприязненно относились к ней и могли рассказать Павлу, а посылать кого-то из своих людей Евдокия опасалась - дворовым Ланских, как соседям, все они были хорошо знакомы. Поэтому неожиданная возможность передать это письмо так обрадовала ее.
«Отдашь князю Одоевскому лично», - произнесла она. И тут взгляд ее упал на лежащий на столе листок с профилем и стихотворением. Немного подумав. Евдокия обернула его вокруг конверта и, торопливо подписав карандашом: «Пятого, на рассвете, у Петропавловки», подала Ефиму. «Только, будь добр, чтобы никто не увидел, - произнесла она, - и как передашь, сюда возвратись». - «Будет исполнено», - выходя, произнес Ефим, и его твердый голос странно отдался в Евдокии какой-то не вполне осознанной уверенностью, что как это, так и все, на что она надеется, непременно будет исполнено.
* * *
Одоевский неохотно спускался вниз по лестнице. Он почти закончил переписывать «Пиранези» для «Северных цветов» - уже завтра следовало отправить рукопись Пушкину или Плетневу, и во второй раз за это утро его отвлекают. Наверняка, вновь по какому-нибудь нестоящему делу.
Почувствовав холодное дуновение из сеней, он поплотнее запахнулся в халат и вышел навстречу Ефиму. «Письмо вам, ваше сиятельство», - сходу произнес тот и протянул Одоевскому конверт. Почти не взглянув на письмо, Владимир понял от кого оно. «Спасибо. спасибо тебе большое!» - торопливо говорил он, пряча в карманах руки, которые затрепетали, словно почувствовав родной почерк. В карманах зазвенело. Не глядя, Одоевский пересыпал все их содержимое в руку Ефима. Затем пожал ее и еще раз поблагодарив недоумевающего мужичка, сам проводил его до дверей.
Морозный воздух ударил в лицо. Но даже он был приятен. И солнечный шар уже не был тусклым, как с утра - прояснившись, он играл золотыми лучами, которые, отражаясь в серых глазах счастливого человека, заливали весь двор, а ему казалось - весь мир безотчетной радостью.
* * *
«…Рожденный с обнаженным сердцем поэта, я перечувствовал все, чем страждут несчастные, лишенные обиталища, пораженные ужасам природы…»
-Владимир Федорович, вас Ольга Степановна к себе просят!
Третий раз за сегодняшнее утро. прерывают на середине предложения.
Но сейчас Одоевский не чувствовал злости или раздражения, приятная тяжесть нераспечатанного письма на груди, во внутреннем кармане, словно разливала по всему его существу ни с чем не сравнимое, почти до дрожи сладостное чувство. И в комнату жены он вошел с невольной улыбкою на слегка изменившемся, словно посвежевшем, лице.
«Кто там приходил, Владимир?» - не оборачиваясь, спросила сидевшая перед зеркалом Ольга Степановна. - «Да наши мужики не могут с соседскими разобраться, кому во дворе снег разгребать», - ответил Одоевский, сам удивляясь, как переполняющая его радость изменила даже голос: он тоже будто посвежел. Эти слова нельзя было назвать ложью - именно по этому поводу сегодня утром его побеспокоили в первый раз. «Ты распорядился об обеде?» - все еще не оборачиваясь, спросила Ольга Степановна. - «Как раз это я сейчас и собирался сделать», - произнес Одоевский и, воспользовавшись моментом, вышел из комнаты. С почти мальчишеской резвостью сбежал он вниз по лестнице. Вошедши на кухню, распорядился о совсем было забытом обеде и поднялся к себе в кабинет. Та он заперся с твердым решением ничего и никому более не отвечать и, дописав последние строки «Пиранези», развернуть, наконец, долгожданное письмо.
* * *
«И что только могло так его обрадовать? - невольно произнесла Ольга Степановна, когда закрылась дверь за мужем, - сам на себя непохож, глаза горят…» - она, хоть головы и не поворачивала, в зеркале увидела, как изменился в лице Одоевский. «Позвольте мне сказать, барыня?» - произнесла Ариша, поднося княгине утреннее платье. «Говори», - слегка удивленным голосом разрешила она. - «Я как раз из девичьей выходила, когда барин внизу с тем человеком стояли». - «С каким человеком?» - уже с большим интересом спросила Ольга Степановна. - «С обыкновенным мужиком. Да только письмо, видать, какое важное он принес - барин Владимир Федорыч уж так благодарили его, все, что в карманах было, не взглянув, ему отдал, да еще до дверей проводил». - «И что, ничего не сказал?» - «Только спасибо все, да спасибо. Мужик-то этот, видно, не ожидал даже такого, растерялся». - «А тебе раньше приходилось его видеть? Он бывал у нас? - может быть, привозил кого?» - «Как не знать, Ольга Степановна: он у барышни служит, что во дворце живет». - «Много таких барышень, фамилию помнишь?» - «Запамятовала, уж не прогневайтесь, барыня, фамилия-то нерусская - Ольга Степановна начинала сердиться. Отчасти это помогло Арише вспомнить если не фамилию, то другую немаловажную деталь - У той барышни, что по субботам с Владимиром Федорычем изволит на фортепьянах играть…в четыре руки».
* * *
Окна кабинета Евдокии выходили во внутренний двор, и она сразу же увидела спускающегося из флигеля Ефима. Накинув шаль и взяв со стола пятирублевую купюру, она вышла из комнаты и поспешила ко главному входу. Услышав шаги по лестнице, Евдокия распахнула двери и, увидев Ефима, сразу же пригласила его войти. «Передал, Евдокия Николаевна, - произнес он, дыша морозным воздухом и закрывая за собою дверь, - как бы не застудить вас, барыня». - «Передал!.. - невольно повторила Евдокия, - что сказал Владимир Федорович?» - «Все только благодарил…и наградил еще», - немного смущаясь, ответил Ефим. - «И я тебя благодарю», - произнесла Евдокия, протягивая ему синюю ассигнацию. - «Благодарствуйте, барыня!» - забавно изменившимся от смущения голосом говорил мужичок. - «Мне так отрадно теперь, так легко! - не скрывала своих чувств Евдокия - настолько они переполняли ее, так хотелось теперь разделить их с кем-нибудь, - ты передай Александре Осиповне, что я все же смогу навестить ее в ближайшие дни - возможно, даже завтра», - добавила она и, увидев, как утвердительно поклонился мужичок, проводила его.
Спустившись с высокого крыльца особняка и выйдя на Мильонную, Ефим остановился и. глубоко вдохнув приятно колющий в носу холодный воздух, опустил руку в карман. Синенькая…да шесть полтин, да два двугривенных, да шесть гривен, пятак, да пятиалтынный, еще восьмигривенник и два пятака…десять рублей!» - довольно бойко пересчитал он его содержимое. Такой баснословной суммы Ефиму еще не приходилось держать в руках. И он решил пока не тратить ее. « Обменяю в ближайшем трактире…хоть погляжу, какая она бывает, красненькая-то…и Аксинья поглядит!» - радостно думал мужичок, пересекая улицу.
Солнце поднялось и стояло уже выше Адмиралтейского шпиля. Утро, сделавшее счастливыми трех человек, подходило к концу.