БАЙКИ СТАРОГО ГЕОЛОГА. Андрей Бондаренко
(Байки 8-13)
Юности, ушедшей навсегда и безвозвратно, с сентиментальной улыбкой – посвящается.
Байка восьмая.
О напрасном героизме.
Попович как-то незаметно превратился во всеобщего любимчика.
На любой вечеринке он – желанный гость. На гитаре классно играет, песенки разные душещипательные поёт проникновенно:
Заварим круто дымный чай,
Взлетают искры светлым роем.
Моя родная, не скучай –
Шипит в костре сырая хвоя.
Ты там не знаешь ничего,
Винишь, наверное, в измене.
А здесь, тропою кочевой,
Усталые бредут олени.
Здесь сопки в воздухе висят,
По пояс скрытые в тумане.
Из женщин – вёрст на пятьдесят –
Лишь ты – на карточке в кармане.
И тот дым, и этот чай,
И кедр с обугленной корою…
Моя родная, не скучай –
Шипит в костре сырая хвоя.
Короче говоря, стал Попович душой коллектива.
Вот только с учёбой у него ни как не ладилось, особенно с точными науками. И если с высшей математикой ещё как-то вытанцовывалось – преподавала её совсем даже ещё не старая барышня, так что шансы у Поповича – женского любимчика, определённо были, то вот с теоретической механикой (термехом – по-простому) дела у Поповича шли – из рук вон.
Профессор Агранович, что нам лекции по термеху читал, вообще-то был мужиком неплохим, даже где-то удобным – в смысле сдачи ему экзаменов.
Всё ему было до фонаря. Читает лекцию, и видно невооружённым глазом, что думает то он совсем о другом – встречаются иногда такие чудаки, целиком в себя погружённые.
Вот и Агранович этот не от мира сего был – даже фамилий своих студентов не мог запомнить, постоянно ошибался – ну, неинтересно ему это было.
И внешность у профессора соответствующая – чёрный потёртый костюм, бородка клинышком, пенсне старомодное, скрывающее взгляд отсутствующий – вылитый академик Тимирязев – из фильма «Депутат Балтики».
А вот преподаватель по практическим занятиям – Витюков по фамилии – был полной противоположностью Аграновича – молодой, ушлый до невозможности.
Он как-то сразу понял, что Попович в его предмете не смыслит абсолютно ничего, то есть – ноль полный. А, поняв это, тут же стал нагружать Поповича многочисленными дополнительными заданиями. Но мы брата-гусара в беде не бросили – совместными усилиями все задания эти порешали, получил таки Попович свой зачёт.
Ставя подпись в зачётке, Витюков зло прошипел сквозь зубы:
- Ничего, Попович, ничего. Мы с вами ещё на экзамене встретимся, там вот все точки над «и» и расставим, выведем кое-кого на чистую воду.
А экзамен по термеху следующим образом происходил: первые минут двадцать в аудитории находился только один Агранович – раздавал студентам билеты, по местам рассаживал, а потом – к моменту, когда первый желающий уже был готов отвечать, появлялся Витюков, подсаживался к профессору и начинал экзаменующемуся вопросы каверзные задавать, Аграновичу что-то на ухо нашептывать. И профессор к его мнению всегда прислушивался, и двойки - по просьбе Витюкова – ставил исправно.
Экзамены проходили в два приёма – в первый день шли те, кто был более-менее уверен в своих знаниях, во второй – все остальные. Я рискнул – пошёл сдавать экзамен в первый день, и всё прошло нормально – четыре балла.
И вот сидим в общаге, с Михасем и Генкой Банкиным – такими же счастливчиками, пивко бутылочное попиваем – празднуем, значит.
А тут и Попович пожаловал – смурной весь из себя, хмурый, словно туча из мультика про Вини Пуха. Поздравил нас неискренне совсем, и говорит:
- А мне, похоже, кирдычок приходит. Загрызёт меня завтра Витюков насмерть, гадом буду. Хоть вещи иди заранее собирать – в Донецк родимый возвращаться.
Жалко, конечно, Поповича – да что тут сделаешь?
А Попович пивка хлебнул и продолжает:
- Есть, впрочем, шанс один. Да опасное это дело, не каждому по плечу. Слабовата нынче молодёжь пошла, слабовата – риска боится. Ну, рассказывать вам дальше, субчики, или не стоит – всё равно откажитесь?
Мы дружно киваем, мол, рассказывай, конечно. Мы ребята не робкого десятка, как никак – бравые гусары, а не какие-нибудь там - ботаники.
Ну, тогда слушайте, - оживляется Попович, - Агранович то у нас – гений, с одной стороны, а с другой – лох чилийский, никого и в лицо то не помнит. А Витюков на экзамены с опозданьем приходит – сами знаете. Вот если кто смелый найдётся и с моей зачёткой на экзамен сходит и минут за десять-пятнадцать сдаст его – было бы здорово!
Не, понятное дело, надо и на шухер у двери кого-нибудь поставить, чтобы если что - шум поднять, дабы засланный казачок смыться успел. Ну, как вам план?
- А что, на – план, как план. Только, на, проработать его тщательно требуется, на, - тут же откликается Михась.
Начинаем тщательно прорабатывать. Попович – для ускорения мыслительного процесса - приносит бутылёк донецкого самогона.
Появляется, с честно заработанной тройкой, ротмистр Кусков, вносит свою лепту в составление развёрнутого Плана будущей Компании. Сидим допоздна, всё прикидываем, кумекаем, в конце концов, решаем, что утро вечера мудренее, и – ложимся спать.
Утром меня расталкивает помятый Генка:
- Давай вставай, умывайся, брейся, пора торопится – опоздать запросто можем.
Приводим по быстрому себя в порядок, давимся горячим растворимым кофе, перед самым выходом бросаем жребий – а кому, собственно, идти к профессору.
Жребий тянем втроём: я, Михась и Банкин, ротмистр, как твёрдый троечник, в выборе претендента на героическую роль участия не принимает.
Выпадает – мне. Ну что ж, гусарское слово, данное накануне, возврату с утра не подлежит.
Занимаем места, согласно выработанной накануне Диспозиции: я – под дверью аудитории, оттеснив остальных сдающих, Михась с Банкиным – метрах в двадцати – с той стороны коридора, откуда может появиться Витюков, ротмистр с Поповичем – активно передвигаются по всему ближайшему пространству туда-сюда – «воздух нюхают».
Пунктуально, точно в назначенное время, появляется Агранович, открывает аудиторию, запускает первую пятёрку, отбирает зачётки, раздаёт экзаменационные билеты.
По прошествии трёх-четырёх минут поднимаюсь и подхожу к профессору:
- Сергей Николаевич, я готов отвечать!
- Ну что вы, молодой человек, к чему такая спешка? Посидите ещё, подумайте. Отмерьте ещё раз шесть, а потом уже – и отрежем, - равнодушно отвечает профессор, не отрывая взгляда от какого-то математического журнала.
- Видите ли, Сергей Николаевич, - я начинаю волноваться, и от этого нести откровенную чушь, - Но я очень тороплюсь, мне уже через час надо быть на Московском вокзале – невесту встречать. Она из провинции у меня, города не знает совсем, если встретить не успею – заблудится обязательно.
Агранович не хотя отрывается от своего журнала:
- Придётся пойти Вам, - смотрит в лежащую перед ним зачётку, откуда таращится мордастый мужик с шикарными усищами а-ля ансамбль «Песняры», - Товарищ Попович навстречу. Невеста – дело святое. Начинайте. Хотя, - переводит взгляд на меня, - Рановато Вам ещё женится, на мой взгляд - молоды больно.
Как назло, вопросы в билете попались заковыристые, требующие развёрнутых ответов.
Начинаю тарабанить со скоростью отбойного молотка, время от времени чиркая прямо на обратной стороне билета необходимые формулы, схемы, графики.
Минут через десять сообщаю, что, мол, всё, что знал – сказал.
Профессор смотрит на меня с некой долей удивления и уважения:
- Молодой человек, неплохо, право слово – неплохо. Но для пятёрки мне необходимо задать Вам некоторые дополнительные вопросы.
- Сергей Николаевич! – Невежливо перебиваю профессора и прижимаю руки к груди в немой мольбе, - Но у меня же невеста там! Она же заблудится!
- Да, да, конечно же, - смущённо мычит Агранович, - Извините, забыл, извините. Берёт мою, то есть – Поповича – зачётку, и выводит там жирную пятёрку.
- Спасибо большое! – Пулей вылетаю за дверь.
И вовремя, там уже шум и гам – Генка Банкин сцепились нешуточно с Михасём, а рядом козлом прыгает Витюков, пытаясь разнять дерущихся. Быстро сворачиваю за ближайший угол, где-то рядом раздаётся разбойничий пересвист – это ротмистр Кусков подаёт остальным сигнал:
- Отбой, гусары! Всем вернуться в Лагерь, Победа! Победа!
Праздновали мы эту победу, видимо, через чур уж нескромно – информация то и ушла – куда совсем уж и не надо.
Через дней десять вызвал нас четверых к себе (а Поповича – нет) Бур Бурыч, усадил, долго смотрел по очереди на каждого, а потом сказал:
- Гусар гусару, конечно, брат. Но пора уже научится в людях разбираться – большие уже, чай. Одно дело если бы вы всё в тайне от Поповича сделали – ну, по-тихому выкрали бы у него зачётку, не ставя его в известность, экзамен бы за него сдали – это одно дело.
Но, как я слышал, он сам всё это придумал, да и вас, дурачков наивных, на всё это подбил? А это – совсем уже другое дело. Нельзя так товарищей своих подставлять – ради своих меркантильных интересов. Попомните мои слова – не будет с этого Поповича толку, не наш он. А вы, в следующий раз, думайте – кому помогаете.
Как в воду смотрел Бур Бурыч – на третьем курсе попался Попович на каком-то мелком, но откровенном, крысятничестве. История получила широкую огласку, все от Поповича отвернулись, перестали в учёбе помогать – ну, и вылетел он из института – по итогам очередной сессии.
Для гусара - нет страшней –
Потерять своих друзей.
Был гусар – и – нет гусара.
Лишь молва скользит устало
Пред гусарского коня,
Колокольчиком звеня.
Байка девятая.
Стройотряд и первая потеря.
После второго курса, в обязательном порядке – стройотряд. Никто, кстати, отлынивать – косить, в смысле – и не пытался, деньги в стройотрядах в те времена вполне значимые можно было заработать – на всю зиму хватало.
Сшили на всех форму стройотрядовскую: штаны дрянь страшная – через год развалились, а куртка – вполне даже ничего, до сих пор надеваю, когда на даче за грибами хожу.
Прошли медосмотр, получили прививки необходимые и – пожалуйте в поезд, маршрут Ленинград – Инта.
Но до Инты так и не доехали – сошли на станции Косью.
То ещё местечко. Сердце всего посёлка, его центр – это котельная, тепло зимой дающее, а уже вокруг неё всё остальное – разномастные бараки, в смысле. А ничего больше в посёлке и не было.
Поселили нас, человек пятьдесят, в самый большой и холодный барак, раскладушками, матрацами и прочими постельными принадлежностями обеспечили. Выдали ватники, штаны брезентовые, кирзовые сапоги, шлемы утеплённые – «монтажки» называются.
Хоть и июнь месяц на дворе, а холодно здесь нешуточно – по утрам на лужицах ледок, днём – плюс пять- семь, не больше. Да и дождик постоянно моросит – гадость страшная, тоска.
Первые две недели строим «забор», так это сооружение прораб называет.
На самом деле – это толстенные и тяжеленные сосновые брёвна, вкопанные в землю метра на полтора, между столбами – стена колючей проволоки. «Забор» ограждает местную автобазу – несколько бараков, забитых ржавыми железяками и бочками с соляркой.
Прежде чем вкопать столб, сперва, по технологическим нормам, полагается выкопать в вечной мерзлоте глубокую яму – объёмом в один кубический метр. Объём этот определяет на глаз прораб – выкапываем ям десять – зовём прораба. Столбы закапываем – только после его отмашки.
Сволочная эта работа. Вечная мерзлота – как камень, да и натуральные каменюки постоянно попадаются, кругом грязь непролазная – через края кирзовых сапог переливается. Брёвна сосновые тяжеленные, килограмм по двести пятьдесят – руками не обхватить. Вместе с тем – за установку одного столба – десять рублей начисляется. Посчитали – за четыре дня каждый по месячной стипендии заработал.
Но не лёгкие это деньги – спины ломит невыносимо, руки-ноги в синяках чёрных от проволоки колючей – непростое это дело – проволоку колючую между столбами плотной стеной натягивать; все простуженные – сопли рекой, по утрам канонада от кашля не прекращается ни на минуту.
Всё же держимся, лопаем анальгин, вёдрами пьём чай с мёдом – комиссар отрядный подсуетился – целую бочку мёда где-то раздобыл.
Наконец, «забор» полностью построен и принят важной до невозможности Государственной Комиссией.
Отряд разделяют на две части – большую часть, под руководством ротмистра Кускова, забрасываю куда-то в горы, где находится заброшенный прииск - на вторичную промывку золота, меньшей части поручают работу ответственную и наиважнейшую – строительство телятника. Бригадиром назначают Михася - как жителя деревенского, понимающего всю значимость для посёлка Косью этого объекта.
Телятник строим из шлакоблоков. Направляющие для опалубки уже сделаны настоящими, взрослыми строителями. Наше дело нехитрое: прибиваем доски опалубки, лопатами загружаем в бетономешалки цемент, песок и шлак – из той же котельной, после перемешивания загружаем всё это на носилки, тащим к опалубке, вываливаем, трамбуем массивными деревянными плахами.
Вроде, всё просто, но одни носилки с грузом весят килограммов шестьдесят-семдесят, удовольствие – ниже среднего. По мере застывания раствора передвигаем опалубку вверх – приходятся строить деревянные помосты. Стены телятника неуклонно растут в высоту – деревянные помосты – следом. Таскать тяжеленные носилки становится всё труднее.
Работа по установке забора представляется уже детским лепетом, сном желанным.
Руки, ноги и спину уже даже не ломит – эти части тела уже просто не ощущаются, нет их вовсе. Жизнь превращается в каторгу – проснулся, поел, отпахал до полной потери сил, поел через силу, доплёлся до койки, рухнул на неё, не раздеваясь, уснул тяжёлым сном – совсем без сновидений. Далее – строго по кругу.
Тогда-то я и понял, что означает словосочетание – «все круги ада». Именно что – круги.
Постепенно опускаемся – в бытовом смысле.
Барак превращается в запущенное логово бомжей – на раскладушках – серое постельное бельё, кругом валяются вонючие носки и не менее вонючие портянки, старые объедки, многочисленные окурки.
Сидит на высоком барачном подоконнике бригадир Михась, курит, задумчиво рассматривает дырявые носки на своих лапах. Рядом с бригадиром пристроился приблудившийся кот по кличке Кукусь. Кот тоже внимательно изучает Мишкины пальцы – вдруг между ними кто-то съедобный завёлся?
Михась переводит взгляд на помещение, долго, с грустью вселенской, взирает на бардак этот, плюёт в сердцах, тушит хабарик об подоконник и щелчком отправляет его куда-то – между коек товарищей:
- Живём, на, как в свинарнике, на, твою мать!
Но уже ничего не сделать, усталость сильнее любви к чистоте, нет уже ни у кого сил на подвиг – хоть немного убраться в этой норе.
Приехал как-то большой проверяющий, из регионального штаба ССО. Смело дверь открыл, вошёл – и тут же выбежал обратно, стошнило его прямо на крыльцо.
Сделал пару замечаний, в помещение уже не входя, да и умчался куда-то, по делам более важным.
С личной гигиеной – ещё хуже. Холодной воды – море, вернее – целый ручей, что за бараком протекает, но вода там – ледяная, а единственный кипятильник ещё в первую неделю исчезает в неизвестном направлении. Как итог - большинство перестаёт чистить зубы, и, все поголовно – бриться.
А полноценная помывка – мечта заветная, для многих – вовсе невыполнимая. Единственный душ с тёплой водичкой – только в котельной, но очередь туда – до морковкиного заговенья стоять – не достояться. Есть тен с водогреем на автобазе, но пускают туда только блатных – комиссаров, бригадиров, прорабов всяких.
Мы то с Лёхой решили эту проблему кардинально, на третий день после приезда – спёрли с какой-то ближайшей стройки (новый барак недалеко молдавские шабашники возводили) три рулона толи, и одной местной старушке за пару вечеров заплат на крышу протекающую поставили. За это бабулька нам иногда крохотную баньку топила – аккурат к концу рабочего дня. А как остальные целый месяц без мытья нормального обходились – мне до сих пор не понятно.
Потом то попроще стало – в конце июля погода жаркая установилась, вычистили с десяток бочек двухсотлитровых пустых - из под химии какой-то, в чёрный цвет выкрасили. Половина – для мытья тел грязных, другая – для постирушек. С утра дежурный их водой из ручья наполняет, солнце работает на совесть - к вечеру тёплой воды – хоть залейся. Очерёдность купания в бочках тупой честный жребий устанавливает, ни каких тебе привилегий пакостных – демократия полная – все строго по очереди, друг за другом в бочки влезают. Сомнительна такая гигиена, но ничего не поделаешь – другой то нет.
Одновременно приходят две новости. Первая – возвращается часть отряда, отправленная на вторичную промывку золота. Вторая – в магазин Леспромхоза завезли спиртное. И ни какую-нибудь дрянь, а настоящее «Яблочное» в бутылках по 0,5 литра, шестнадцать – на – шестнадцать. По прямому договору с кубанским колхозом «Путь к коммунизму!» - лес в обмен на портвейн. Братьев усталых, с приисков золотых приезжающих, надо встретить достойно? Надо!
Организуется мобильная ударная группа. Я – во главе, как самый ответственный, в довесок, в качестве физических исполнителей – Лёха-каратист и Лёнька Молдаванин – как самые здоровые – вдруг что, да и груз немалый предстоит транспортировать.
До леспромхоза – километров двадцать пять, сугубо по заброшенной в незапамятные времена узкоколейке. Есть и наезженная дорога, но по ней все сто двадцать километров будет, а попуток здесь не водится, тем более – за вином, конкуренция, однако.
Выступаем затемно. Если для свиньи бешенной – семь вёрст не крюк, то для стройотрядовца и поболе – не в зачёт.
Подгребаем к самому открытию магазина. Наблюдается страшный ажиотаж, такое впечатление, что лесорубы со всего Северного Урала сбежались сюда – может, конкурс какой объявили?
И точно конкурс. Типа – а кто в этой тайге самый крутой? Победителю – приз.
Принимаем в конкурсе самое активное участие. Вернее – Лёха принимает, а мы с Молдаванином только тела лесорубов в тенёк относим – типа – вежливость проявляем.
Набиваем три рюкзака трофеями, берём обратный курс.
Жарко до невозможности, пот льётся ручьями нешуточными, пить хочется, а пить то и нечего – не продумали в спешке аспект этот.
- Эй, Старшой! – стонет плетущийся последним, Молдаванин, - Давай попьём немного, а?
- Так нет же ничего, - отвечаю, - И сам бы рад.
- Как это – нет? – Активно подключается Лёха, - А на горбу мы что тащим? Жидкость ведь, верно? Ну, давай по бутыльку всего хлопнем, а?
Спорю для порядка ещё минут десять и сдаюсь, хотя, в глубине души и понимаю, что ошибку совершаю нешуточную. После привала – новый бросок к цели конечной, снова привал и - «по бутыльку».
Не доходя до базы километра два, Молдаванин падает окончательно – но не на спину, где груз бьющийся располагался, а, сугубо на живот – морду лица только поцарапал знатно.
Ну, а что тут удивительного – школа, однако, блин.
Не, Старшой, - устало бубнит пьяненький Лёха, - Я ту и вино покараулю и Молдаванина, а ты дуй за подмогой, тут недалеко уже.
Уписаться можно – раз пятьдесят – и всё в один и тот же подгузник.
Дую за подмогой, вдруг впереди, в сумерках ранних – два зелёных огромных глазища – чисто фары автомобильные. Приведение, что ли какое, или ещё что? Уже каменюку с земли здоровенную подобрал, и вдруг слышу:
- Мяу, мяу! – Да это кот Кукусь, морда полосатая, нас встречать вышел. Молодцом, братишка!
Доплелись с котом до барака, спасительную команду на помощь товарищам направили.
Через полтора часа и два тела бесчувственных и остатки королевских винных погребов были успешно доставлены, а ещё через часок и золотоискателей наших привезли.
- Ну, в принципе, на, справился, на, - сказал мне Михась, руку пожимая.
А тут вдруг казус неожиданный случился – соратники то наши за целый месяц, в тайге проведённый, к свежему воздуху привыкли, и банька там у них приличная была. Зашли они в наш барак загаженный – носами крутят, бухтят что-то нелицеприятное в наш адрес, графья недоделанные. И от портвейна, с трудами нешуточными добытого, морды наглые воротят. Их, видите ли, в тайге - Главный по вторичной промывке – Арзум Ашотович – Золотые Зубы – спиртиком чистым баловал регулярно – за труд ударный.
Чуть не поругались даже - в дымину.
Утром то мы на работу отправились, а у золотоискателей грёбаных – выходной.
Возвращаемся – о, Великие Шаманы! Барак то вылизан весь, чистота кругом – как в палате больничной, что для членов ЦК КПСС предназначена. На совесть ребята потрудились.
Вот тут то уж – помирились окончательно, и вино «Яблочное» допили, и спирт, из тайги прихваченный, да и самогонки потом местной отведали – гадость страшная, неужели её действительно из опилок делают?
Гарик, размякнув от выпитого, кисет заветный из-за пазухи достал. А в кисете – порошок какой-то серый. Оказалось – золото, втайне от Арзума Ашотовича из тайги вывезенное.
На фига Гарику эта пыль непрезентабельная? Для памяти – оказалось.
Совместными трудами достраиваем телятник, крышу кроем, пол бетонируем, даже рельсы по середине прокладываем. Ну, и зачем коровам – рельсы, спрашивается?
Года два назад был я в этой самой Косью проездом – стоит себе наш телятник.
Только обитают там почему-то и не телята вовсе, а огромадные грязные свиньи.
Впрочем, чему удивляться? В нашей стране, куда не плюнь – кругом свиней полно.
Вот, например, если на членов Думы Государственной посмотреть внимательно – то кого можно увидеть? Вот то-то.
И только во вкус вошли, вработались по-настоящему – всё, уезжать пора, сентябрь за порогом.
Деньжищи немалые на руки получили, и – в поезд. Летит себе поезд, на стыках подпрыгивая, качает его, бедолагу, от гулянки студенческой.
Что такое коктейль «Северное Сияние» - все знают – водка и шампанское – один к одному. А что такое – «Северное Сияние – Де Люкс»? А это – шампанское и спирт – один к одному.
На самом почётном месте – возле громадной миски с молоком – кот Кукусь. Он потом много лет в общаге на Наличной улице Комендантом кошачьим трудился.
Приехали в Ленинград – повзрослевшие, виды повидавшие, при деньгах - довольные собой несказанно.
И тут, через месяц, как ушат холодной воды – умирает неожиданно Лёнька Волжанин, одногрупник наш. Круглый отличник, боксёр, гитарист. Простудился где-то, на ногах решил простуду переходить, слёг, приехала «Скорая» - воспаление лёгких, в больницу отвезли. Через сутки сообщают, умер, мол.
Удар для всех – страшный получился. Родители его приехали, мы гроб с телом в самолёт загрузили, поминать сели. Но не лезла водка, ну никак.
А уже к весне и свадьбы в массовом порядке начались. Видно созрели мальчишки потихоньку, в смысле – в мужиков превратились.
Байка десятая.
Ладожские миражи.
В своей жизни я видел много миражей – и в пустыне Кызылкум, и в болотистых джунглях Вьетнама, и даже, в одно особенно жаркое лето – над безымянным заливом Японского моря.
Но ладожские миражи – они особые, любимые.
Почему?
А, может быть потому – что они родные? То бишь - на Родине увиденные?
Наступил март, приближалась полновесная весна. Решили мы с Гариком, пока ещё не поздно, на зимнюю рыбалку сползать. Лёд то на Ладоге ещё надёжным был, но стоит на недельку-другую припозднится – и искупаться запросто можно.
Встречаемся поздним вечером на Финляндском вокзале – необходимо на последней электричке доехать до конечной станции с профильным названием – «Ладожское Озеро», заночевать на вокзале, а рано утром, ещё в полных сумерках – выдвигаться к рыбе поближе.
Встретились-поздоровались, смотрю, а Гарик какой-то не такой, скулы заострились, взгляд непривычно скользящий. Выясняется, заболел напарник, – температура – под сорок.
После того, как Лёнька Волжанин от воспаления лёгких помер, я к таким вещам серьёзно стал относиться.
- Давай, Гарик, - говорю, - Отложим на фиг эту рыбалку. Сейчас я тебя домой провожу. Водки горячей с малиновым вареньем попьёшь – к утру вся хворь и отступит.
- Нет, не пойдёт так, - заявляет Гарик, - во-первых, клин клином вышибают – ломанёмся к Зеленцам, пропотею по дороге, потом в палатке отлежусь. А, во-вторых, у меня водка горячая с малиновым вареньем – с собой.
И демонстрирует термос трёхлитровый, китайский.
Смотрю, спорить с ним бесполезно – настроен серьёзно, а экипирован, термос учитывая, и подавно.
Приезжаем на станцию, кемарим в уголочке – народу в здании вокзала много набилось – одни корюшку ловить настроились, другие – к Кариджскому маяку за окунем собрались.
Каридж место тоже почётное – часа четыре до него по торосам добираться, но окуни там ловятся – по килограмму и более, да и щуки крупные попадаются иногда.
Получается, на Зеленцы только мы настропалились. Зеленцы – это острова в двадцати километрах от берега, во время войны через них Дорога Жизни проходила, и сейчас ещё там бараки-сараюшки разные стоят, если что – и переночевать можно запросто.
Я был на этих островах один раз, но только летом, Гарику же и вовсе не доводилось, он всё больше к Кариджу бегал, или на мелководье рыбачил.
Но с собой имеется подробная карта и надёжный компас. По плану - должны за световой день добраться до островов, разбить там лёгкую палатку и порыбачить в волю.
По слухам, неделю назад под Зеленцами ночью очень хорошо плотва крупная – грамм по пятьсот – шестьсот, клевала.
Как только за окнами начало сереть – выходим. Лёгкий морозец, хрустящий снежок под подошвами валенок, в небе – одинокие редкие звёздочки.
От вокзала до берега ведёт широкая, хорошо натоптанная тропа. У берега тропа раздваивается – правая – к мысу Морье – там корюшка, ерши и прочая мелочь клюёт, левая - к Кариджскому маяку.
В сторону Зеленцов троп нет. Оптимизма этот факт не вызывает, но и для пессимизма повода нет – никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь – диалектика.
Определяемся по компасу, выбираем направление. Идётся пока легко – под ногами твёрдый наст. Светлеет, прямо по нашему курсу всходит неяркое солнышко – значит, правильным курсом двигаемся – на восток.
Гарик сперва достаточно бодр и весел, но часа через три начинает отставать, делаем привал. Немного перекусываем, запиваем напитком «на малиновом варенье». Заметно холодает, опускается туманная дымка, солнца не видно совсем.
Идём дальше. Бросаю взгляд на компас – мамочки мои, стрелка пляшет из стороны в сторону, разве что – круги не выписывает. Ну и как понимать это?
- А это значит, что мы уже где-то близко, - объясняет Гарик, - Тут во время войны столько машин под воду ушло, ну и снарядов всяких, бомб – вот компас то это железо и чует. Раньше мы над глубиной были, а сейчас к островам вышли – тут уже мелко, компас и взбесился.
Решаем остановится, порыбачить, дождаться, когда туман исчезнет – а там и определится по месту нахождения. Ставлю крохотную полиэтиленовую палатку, дома с помощью паяльника изготовленную, зажигаю в палатке пару маленьких свечей, в пустые банки из под майонеза предварительно размещённые. Гениальное изобретение – на улице минус пятнадцать, а в палатке, уже через десять минут – плюсовая температура.
Гарик выпивает неслабую порцию лекарства из термоса, влезает в спальный мешок и преспокойно засыпает. Спит он до самого вечера, только храп по озеру разносится.
Я потихонечку рыбачу, сверля лунки в значительном отдалении от палатки – я Гарику шумом от лунок буримых спать не мешаю, он мне, храпом – рыбу ловить. Рыбка ловится потихоньку – плотвичка, окуньки, даже щурок один попался.
В природе начинает что-то странное происходить. Уходит туман, резко теплеет – даже дождик мелкий начинает моросить. А вот и Зеленцы – с километр всего не дошли, даже бараки старые видны отчётливо.
Откуда-то из дали прилетает странный шум – будто поезд скорый где-то по ладожскому льду следует. Звук становится всё громче, уже видна приближающаяся со стороны островов тёмная фигура неясных очертаний. Через пять минут становится ясно – это здоровенный лось. Голову рогатую к небу задрал и чешет – прямо ко мне.
Громко кричу, зверь останавливается и смотрит на меня совершенно ошалевшими дикими глазами. Кричу ещё раз – лось испуганно приседает, делает кучу, разворачивается на девяносто градусов, и гордо, закинув массивные рога на спину, с закрытыми глазами – удаляется в ледяные просторы, в направлении, противоположном берегу. Тут же вытаскивую крупного хариуса – рыбу в этих местах редкую.
Не иначе, Весна по-настоящему пришла, вот природа и опьянела немного.
К вечеру просыпается Гарик, на удивление здоровый, без каких-либо признаков температуры повышенной. Теперь настала моя очередь подремать пару часиков перед ночной рыбалкой. Просыпаюсь, перекусываем. Поднимается ветер – плотно зашнуриваем палатку, прикармливаем лунки – внутри палатки заранее просверленные.
В палатке хорошо, тепло, негромко трещат свечи, с наружи дует ветер нешуточный, по крыше стучит крупный дождь. Плохо это: ветер - потому что лёд весенний оторвать от берега может; дождь – потому что мы в валенках. Валенки, конечно, на «резиновом ходу», но, когда на льду будет сантиметра три воды – утешение слабое.
К утру налавливаем килограмм пятнадцать разной рыбы, даже пару сигов попадается.
Пора к дому. Дождь стих, сквозь редкие сиреневые облака проглядывает весёлое солнышко, дует тёплый ветерок. На льду, правда, за ночь скопилось немало воды – ноги тут же становятся мокрыми – противное ощущение.
Трогаемся в обратный путь. Гарик идёт первым. Вдруг он резко останавливается и удивлённо произносит:
- Смотри, Андрюха, берег то – бежит!
Ну, думаю, опять у Гарика температура поднялась, бредит – не иначе.
Присмотрелся - и правда, береговая линия, еле видимая вдали, начинает плавно стираться зигзагами, как будто и впрямь – бежит. Вот и мыс Марье растворился, и маяк береговой пропал куда-то.
Впереди – до самой линии горизонта – только снежные торосы.
Оборачиваюсь – и линия береговая, и маяк – находятся позади нас, где быть им совсем не полагается. И сиреневое всё какое-то, ненатуральное.
Останавливаемся, перекуриваем, обсуждаем.
А безобразия продолжаются – был один маяк, потом стало – два, три, десять – надоело считать – плюнули. Потом глядь, слева, вдалеке, параллельным с нами курсом судно океанское движется – большое, только сиреневое, сиреневые блики от иллюминаторов во все стороны веером рассыпаются. Красиво – до жути.
Но, красота красотой – а к дому двигаться то надо. Решаем – миражам не верить, а курс держать согласно здравому смыслу, то есть – по компасу, ведущему себя нынче благоразумно и прилично.
Через час, из-за очередного тороса, показываются трое мужиков. Обычные мужики, только сиреневые, опять же. До них метров двести, идут впереди нас в том же направлении. Вдруг у мужиков пропадают головы, через минуту – одни только ноги бредут куда-то, потом – никого нет уже впереди, пропали совсем.
В небе, прямо над нашими головами, медленно и совершенно бесшумно, проплывает сиреневый самолёт – гигантский кукурузник. За штурвалом – сиреневый лётчик, улыбается, машет нам рукой, сволочь.
Конец Света какой-то. Бред пьяного телёнка в чукотской тундре, на исходе Ночи полярной.
Неожиданно всё прекращается, сиреневые облака ушли куда-то, оптический обман прервался – надолго ли? Впереди, уже недалеко совсем, берег с маяком, позади – трое давешних мужиков безголовых, но сейчас – с головами. Догоняют нас постепенно.
- Видали, - орет идущий первым молодой краснощёкий здоровяк в овчинном тулупе, - Миражи то в этом году какие – просто блеск! Сахара знаменитая, к такой-то матери, отдыхает. Вас, ребята, кстати, сперва шестнадцать было, потом – восемь, четыре, а теперь вот - двое. Вы то хоть – настоящие?
- Да вы сами ещё недавно без голов вовсе разгуливали, что тот всадник в пампасах, - парирует Гарик.
Дальше идём вместе.
- А там, впереди, что-то неладно, - говорит один из новых знакомых.
И действительно, впереди толпа народу, все бегают туда-сюда, руками размахивают.
Подходим, так и есть – сбылись худшие ожидания. Непросто так ночью ветер бушевал – оторвало таки лёд от берегового припая, между нашей льдиной и береговым льдом – трещина нешуточная, метров двадцать уже будет – и расширяется прямо на глазах.
На льдине скопилось человек триста. От маяка подходит небольшая лодка – человек пять вместить сможет, и то, если без рюкзаков и ящиков рыбацких. Среди толпы начинаются споры и разногласия – а кому первому спасаться? В воздухе повисает матерная ругань, отчётливо пахнет дракой. Никто не хочет рыбу пойманную на льду оставлять.
А тут ещё Гарик куда-то подевался.
Ага, вот и он – отошёл метров на сто в сторону, лунку пробурил и рыбку ловит – как ни в чём не бывало, да ещё и рукой мне машет – мол, греби сюда, клюёт.
Подхожу, сверлюсь рядом, удочку опуская в лунку.
Понимаешь, - говорит Гарик, - тут же всё достаточно просто, только быть надо внимательным. Ветер то у нас – восточный? Восточный, да и крепчает понемногу. А вон видишь, в двух километрах – мыс Морье? Льдину нашу скоро туда и прибьёт, а там мелко – переберёмся на берег без проблем. Я в том году по этому маршруту два раза выбирался.
А на берегу спасённых этих милиция наверняка встретит, штраф выпишет. Да штраф то ерунда, а вот бумага в институт придёт – опять отмывайся, доказывай что ты – белый и пушистый, в духе борьбы за коммунистические идеалы воспитанный.
Так что сиди, рыбачь, тут места корюшковые.
И действительно, пока до мыса дрейфовали – корюшкой ещё разжились – для ассортимента полного.
Прибило льдину к берегу, торосы на месте стыковки подниматься метровые стали. Народ туда и ломанулся дружно, а Гарик сидит себе, дальше рыбачит:
- До чего же народ у нас глупый и нетерпеливый. Сейчас то торосы ещё не устоялись, полезешь через них – обязательно провалишься, а глубина там – метра полтора. Так что пойдём туда только часа через два. За это время торошение прекратится, льдины друг к другу притрутся – пройдём, как посуху.
Так всё дальше и случилось, впрочем – ноги то и так мокрые уже были.
Перебрались на мыс – а там костры вовсю жаркие горят – это торопыги несчастные сушатся – до станции то ещё километров семь чапать.
Приехал я домой. Бабушка обрадовалась – в кои то веки внучок рыбы столько домой принёс. А потом, глядя, как я безрезультатно пытаюсь валенки с ног стащить, говорит:
- Ничего у тебя, внучок, не получится. Уж поверь мне, в войну то я на лесных заготовках работала – знаю. Если валенок мокрый на ноге часов десять посидит – не за что потом не снять, срезать будем.
Жалко валенок, новые были, практически. Промучился я ещё часа полтора, да и сдался – срезала их бабушка за пять минут, к следующему зимнему сезону новые покупать пришлось.
Рыбачил я потом по последнему льду на Ладоге неоднократно. Но миражей таких никогда больше видеть не доводилось. Только вот сняться они иногда, особенно – кукурузник сиреневый, огромный. Как впрочем, и другие сны – о событиях юности ушедшей.
Байка одиннадцатая.
Военная кафедра.
И как же это я забыл про военную кафедру? В жизни студенческой её значение велико и воистину – нетленно. Особенно для девчонок – начиная со второго курса, у них появляется лишний еженедельный выходной – есть чему позавидовать.
А вот для пацанов – еженедельная боль головная, нешуточная, прибавляется.
Опаздывать нельзя, надо носить рубашку защитного цвета с чёрным галстуком-удавкой, ну и другое всякое, малоприятное – Устав изучать, например.
- Военный человек даже носки носить должен в строгом соответствии с Уставом, - выступает перед строем Начальник кафедры, полковник Мясницкий, - Либо синего цвета, - полковник слегка приподнимает левую брючину, демонстрируя синий носок, - Либо – коричневого, - приподнимается правая брючина, выставляя на общее обозрение носок коричневый.
Ну, и ещё многое – в том же духе:
- Капитан Стрельцов, а почему Вы не едите солёных огурцов?
- Виноват, товарищ генерал, но голова никак в банку не пролезает, исправлюсь!
Вот такие вот шуточки.
Учили нас на зенитчиков, вернее – на командиров зенитных батарей. Название батарей этих озвучивать не буду – вдруг, до сих пор – Военная Тайна? Изучали силуэты самолётов – наших и иностранных, чтобы в пылу боя подбивать только тех – кого прикажут. Пушки сами - немного, чтобы мелкие поломки уметь самостоятельно ликвидировать, Устав, конечно, а также, очень подробно – материалы последних съездов КПСС.
Иногда на стрельбы выезжали, и на простые – из пистолетов-автоматов, и на сложные – из пушек зенитных непосредственно.
Поехали, как-то по весне – листочки уже зелёные на деревьях были – на Ладогу, там как раз стрельбище и располагалось. Пушки из ангара вытащили, на холме в линию расставили, орудия расчехлили.
- Сейчас, - говорит полковник Мясницкий, - будете стрелять не в белый свет, а по настоящим целям, болванками железными, правда – не снарядами, - и рукой в сторону Ладоги показывает.
А там, в километре от нас, катерок небольшой плоты деревянные за собой тащит, и через каждые сто метров матросики плоты по одному отцепляют. Всего шесть плотов оказалось – по количеству пушек. Маленькие плоты – точками с позиции смотрятся.
Стал полковник нас по номерам расставлять. А надо сказать, что в орудийном расчёте самый ответственный номер – первый. Он и горизонтальный прицел на цель наводит, и огонь открывает – нажимает ногой на нужную педаль. В нашем расчёте меня и назначили быть первым номером.
Глупость несусветная. Я это сразу понял, как на сидение, что по правую сторону от ствола орудийного располагалось, уселся.
Росту то во мне – один метр шестьдесят три сантиметра всего. С сиденья этого только до педали спусковой могу с трудом достать, до прицела не дотянутся никак. А если привстать – то с прицелом всё в порядке, но педаль теперь в недосягаемости. Бред полный получается.
Но возражать старшим по званию в армии строжайше запрещено, приказ надо беспрекословно исполнять. А тут уже и команды вовсю полетели:
- Заряжай, целься!
Прошу своих замереть, приподнимаюсь, аккуратно ловлю в перекрестие прицела нужную цель, стараясь не дышать, опускаюсь на сидение, нащупываю педаль.
- Огонь! – Подаёт команду ротмистр Кусков, командир расчёта орудийного.
В это невозможно поверить, но из шести орудий по цели попали только мы – плотик вдребезги разнесло.
Как передовикам ратного дела, нашему расчёту разрешают ещё пострелять. Три выстрела – два попадания. Ну и дела!
Перед отъездом, полковник, непринуждённо прогуливаясь перед строем, говорит:
- Ну, что, бродяги, небось, когда я недомерка на первый номер посадил, подумали все – совсем старик из ума выжил. И не надо врать – конечно, подумали, уж я то знаю - двадцать лет в рядах, как-никак. Дело тут простое. Когда амбал какой первым номером садится, у него самоуверенность излишняя проявляется. Вот он - прицел, вот она – педаль, как результат – небрежность и неаккуратность. А когда низкорослый кто на это место садится? Он, наоборот, всё старается тщательно сделать, лишнего вздоха собственного боится. Вот так вот, а результат – на лицо. Так что в нашей армии – самое главное? Отвечаю – обязательность и скрупулезность! Обязательность и скрупулезность, и к ним ещё – плановость. Запомните, бойцы.
Не знаю, как другие, но лично я запомнил – пригодилось вскоре.
Дело было так. Приехали к нам на очередную контрольную Проверяющие из Округа, настоящие офицеры, в действующих частях ПВО служащие. И видимо, поставили перед ними задачу – поиметь нас по полной программе, в смысле - с учёбой – двоек наставить.
Офицеры свою задачу выполнили, половина группы пары с блеском получила.
Всем двоечникам велено было помещение кафедры освободить, подготовится дополнительно где-нибудь в другом месте, и к пяти вечера явится на пересдачу.
В качестве «другого места» мы с Гариком выбрали пивной бар «Гавань» - заведение респектабельное и уважаемое - во всех отношениях. Посидели, позанимались.
- А зачем это мы попрёмся к пяти? – Рассуждает Гарик, с тоской глядя на пустую пивную кружку, - Там народу будет – толпа немеренная. Давай попозже подойдём, к семи, например?
Можно и к семи, разницы никакой. Сидим – занимаемся.
Когда все же подходим – на часах семь тридцать. Кафедра закрыта, никого нет, похоже – все ушли на фронт какой, стучи – не стучи.
Закуриваем, и от нечего делать, начинаем говорить гадости про состав кафедры офицерский, мол:
- Такой-то – пик-пик-пик. И такой–то - пик-пик-пик.
А ещё – про носки разноцветные, и про огурцы солёные. И так минут десять. Смешно – до усрачки полной.
А сверху, с лестничной площадки, покашливание вдруг раздаётся. Стоит там дежурный по кафедре – капитан Стрельцов – собственной персоной, и ехидно так в свои усишки ухоженные усмехается:
- Можете, бойцы, не извинятся. Тут всё равно камера записывающая стоит. Так что завтра - к десяти утра, при полном параде и с верёвками на шеях предварительно намыленных – к Начальнику кафедры – и без опозданий.
Вот влипли - так влипли. Нависает нешуточная угроза позорного отчисления.
Срочно едем в общагу, в основном, за советом – а что делать то дальше, блин военно-морской?
Собираем консилиум, но дельных советов не поступает. На наше счастье, на огонёк случайно заглядывает ротмистр Кусков, выслушивает всё внимательно, и спускается на вахту – Бур Бурычу звонить, совета спрашивать.
Возвращается минут через десять, заметно повеселевший:
- Даю вводную – полковник Мясницкий недавно получил дачный участок. Домик щитовой поставил, баньку маленькую срубил. А воды то своей нет, до общественного колодца метров шестьсот. Ясна задача? Ну, в этом направлении и давайте двигаться.
Допоздна засиделись, головоломку эту решая, карты разные гидрогеологические, у дипломников напрокат взятые, изучая.
На следующий день являемся с Гариком в кабинет Начальника кафедры, как и просили – при полном параде.
- Разрешите?
Получив положительный ответ, входим. Гарик задерживается у входа, а я чётким строевым шагом подхожу к столу полковника и браво докладываю:
- Товарищ полковник, командир мобильной группы по решению гидрогеологических проблем - для решения поставленной задачи - прибыл. Район предстоящих работ досконально изучен, техническое решение найдено. Завтра с десяти часов утра мобильная группа готова приступать к интенсивным работам. Срок выполнения работ – семь часов. Вся техника, вспомогательное оборудование и вспомогательные материалы в наличии имеются. О научной части проекта доложит мой ассистент.
Полковник явно несколько смущён таким напором, необходимо усилить натиск.
Гарик, тем временем разложивший на столе разнообразные карты, подхватывает эстафету – чётко и громко рассказывает о технологических трудностях привязки секретных гидрогеологических разрезов к конкретной местности, о напорах в различных водяных горизонтах, о мезозойских отложениях и ещё чёрт знает о чём.
В глазах Начальника кафедры начинают, наконец-то, проявляться отблески разумности.
Жестом останавливаю Гарика, наступает ответственный момент.
- Товарищ полковник, разрешите получить Ваше разрешение на проведение вышеозначенных работ с десяти утра завтрашнего дня (завтра – как раз суббота).
К сборам готовы приступить немедленно!
Полковник Мясницкий грузно поднимается из-за стола, и, заложив руки за спину, подходит к окну, о чём-то думает несколько минут, и, так и не оборачиваясь, негромко бросает:
- Встреча – на объекте, завтра в десять. Свободны!
Гарик ловко сгребает со стола карты, синхронно разворачиваемся через левое плечо и быстро покидаем кабинет, пока его хозяин не передумал.
На завтра мы с ротмистром садимся в старенький «Москвичёк», купленный Кусковым на деньги, в стройотряде заработанные, прицепляем сзади взятый у кого-то напрокат прицеп, и едем в Кавголово – на учебную базу нашего института. Там, под честное слово, берём - до вечера - всё необходимое. С остальными участниками эпопеи встречаемся непосредственно около въезда в нужное садоводство.
Ровно в десять заходим через открытую калитку на полковничий участок, хозяин, одетый в старенький матросский бушлат встречает лично. Рапортую:
- Товарищ полковник, мобильная группа в полном составе прибыла. Разрешите приступить к выполнению запланированных работ?
Мясницкий коротко кивает, в его глазах пляшут весёлые бесенята.
Разворачиваемся по полной: одни выгружают оборудование, Гарик раскладывает на садовом столике различные карты и какие-то непонятные чертежи, Михась бродит по участку – с умным видом и сухой раздвоенной палкой в руках:
- Сейчас, на, мы эту воду, на, быстренько, на, найдём. Вот оно, место, на, давайте все сюда быстро!
Действительно, палка в Мишкиных руках уверенно показывает вниз.
Настраиваем мотобур. Мотобур – это слегка переделанная бензопила «Дружба –2», только передача на девяносто градусов развёрнута, и вместо пилы – шнек с твёрдосплавным наконечником привинчен. Бурим скважину, постоянно добавляя новые шнековые секции.
На шестом сегменте начинает подниматься влажный грунт. Желоним, бурим – снова желоним, бурим. Скважина практически готова, восемь метров – согласно картам необходимый водный горизонт прошли. Устанавливаем обсадные трубы, слегка цементируем. Потом опускаем внутрь ещё одну колонну труб – с медным водозаборником на конце. Ещё цементируем, привинчиваем «качалку». Ещё через час – полковник водой питьевой обеспечен.
За воротами раздаётся автомобильный гудок, полковник выходит поинтересоваться – чего надо? Но машины и след простыл, а рядом с забором – два ящика пива и неслабый полиэтиленовый пакет с вяленой рыбой.
- Ну, вот что, - говорит, Мясницкий, - За воду спасибо большое. Инцендент, естественно, забыт. А вот пиво – это уже лишнее. Забрать немедленно и употребить по назначению.
Это – приказ. Выполнять немедленно! А вообще – молодцы! – А сам на меня смотрит, - Есть у некоторых из вас задатки нужные для воинской службы.
А ещё через неделю меня Приказом Начальника военной кафедры командиром учебного взвода назначили, ни с того, ни с сего. Но последствия сего приказа проявились только через несколько лет, образом самым непредсказуемым.
Неисповедимы пути земные – иногда, словно сами собой, в ту сторону поворачивают, о которой и думать то не хотелось.
Байка двенадцатая.
Здравствуй, Магадан!
Магадан – край, где рождаются Легенды - страшные и романтические, героические и печальные. Тундра, северные олени, знаменитая трасса: Магадан – Палатка – Атка, золотодобывающие прииски, и зоны – заброшенные и действующие.
Романтика грёбаная в действии.
Благословенны эти края – особенно с точки зрения тех, кто покидает их без камня на сердце, с воспоминаниями сугубо хорошими.
Ну, вот и производственная практика. Выпадает ехать в Магадан, там, на месте, дальнейший маршрут уточнят. Подобрался неплохой коллектив – кроме меня – Толстый Витька, Генка Банкин и Михась. Ротмистр Кусков тоже с нами хотел, но Бур Бурыч твёрдость проявил – были обещаны степи Казахстана – извольте получить.
Билеты уже на руках, завтра в путь.
Перед отъездом случается, правда, небольшая неприятность – во время отвальной поспорили с Артуром из-за футбола. Я за «Зенит» болею, а он за «Спартак» московский. Как результат – у Артура зубов на два меньше стало, а у меня под глазом – синяк огромадный, пришлось к нему очки чёрные, размера соответствующего, подбирать.
С Артуром, конечно же, утречком помирились, но синяк то от этого, естественно, не прошёл.
Едем поездом в Москву, далее летим в Магадан – по маршруту: Москва – Свердловск – Усть-Илимск – Якутск – Магадан, часов двенадцать. Совершенно ошалевшие, вываливаемся из самолёта, садимся в рейсовый автобус – до города.
Но отъезжаем от аэропорта только на пару километров – останавливают пограничники.
В те времена Магадан считался погранзоной – порт, как-никак.
Выводят всех из автобуса, документы скрупулезно проверяют, в сумках и рюкзаках тщательно копаются – часа два проходит. Одну женщину с ребёнком грудным на руках задерживают, сажают в зелёный газик и увозят куда-то.
Шпионка империалистическая «под прикрытием», не иначе.
Въезжаем в город. Окраины – сплошные бараки и халупы, центр – вылитый Московский проспект города Ленинграда – массивные дома с колоннами времен сталинской застройки.
Начальник местного геологического Управления выстраивает нас в ряд, зовёт «покупателя» - Главного инженера Апрельской геолого-разведывательной партии, здоровенного мужичину с внешностью забубённого пирата.
Фамилия у пирата знатная – Вырвиглаз.
- Ну, Вырвиглаз, смотри – каких орлов нам из Питера по блату выписали, говорит Начальник Управления, - Вот этого, здорового, - и пальцем указывает на Толстого Витьку, - На ССК поставишь. Читал телеграмму из Москвы, что мол, рекорд требуется? Вот, пусть и поучаствует, вклад свой, так его раз так, вложит.
- А рекорд то какой, - встревает Толстый, - Мировой, или просто так – общесоюзного значения?
Начальник глубокомысленно чешет в затылке:
- А хрен его знает. Не нашего ума это дело. Ты рекорд установи – в Москве решат – какой. А тебе то – не всё ли равно? Главное – чтоб денег заплатили. Вижу – кольцо у тебя на пальце – следовательно, нужны деньги молодой семье?
Витька радостно кивает – нужны, конечно, ясен пень.
- Эти двое, - Начальник небрежно кивает на Генку с Михасём, - Тоже подойдут, на Центральном участке сгодятся, - А этого, - смотрит на меня, - в Управлении оставлю, бумажки разные перебирать, потому как – хиловат.
- Не торопись, Мих Саныч, - вмешивается Вырвиглаз, и командует, - А ну, молодой человек, снимите-ка Ваше маскировочное средство!
Тяжело вздохнув, снимаю чёрные очки, не хватало, чтобы вовсе выгнали – не вяжется громадный синяк с образом конторского служащего, бумажки перебирающего.
- Классная вещь! – Неизвестно чему радуется Вырвиглаз, лицом светлея, - Не, Мих Саныч, этого я тоже забираю, хоть и мелкий, но злоообный! Смотри синяк какой – сине-жёлто-бурый. Красота! Я этого гаврика на участок «Жаркий» запихаю, там не забалует.
Вырвиглаз отводит нас в задрипанную гостиницу, отдаёт билеты на завтрашний рейс Магадан – Певек:
- Встречаемся завтра в одиннадцать в аэропорту. Ведите себя здесь прилично, без выпендрежа, с уважением. Магадан как-никак.
Вырвиглаз отбывает по своим делам.
Решаем размять ноги и совершить променад по городу.
Первым делом направляемся к морю, а как же иначе:
Кто не видел Нагайскую бухту –
Дурак тот.
Прилетел я сюда
Не с бухты-барахты.
Честно говоря, бухта особого впечатления не производит – берег усеян разнообразным мусором, над мусорными кучами - стаи наглых чаек, в море - мелкие частые жёлтые волны, повсюду - ржавые обломки кораблей. Грустное зрелище – сами собой возникают ассоциации, связанные с кладбищем.
Но Банкин, не смотря на холодную погоду – около плюс двенадцати, настроен искупаться – согласно неким Принципам Традициям:
- Даже сам Бур Бурыч здесь купался. И вообще – это как дань уважение месту отдать.
Сдаёмся под напором аргументов, раздеваемся и с разбега бросаемся в жёлтые волны.
Плескаемся пару минут, вылезаем – до чего же холодно! Чтобы согреться - играем в пятнашки, забавное, надо думать, со стороны зрелище.
- А что, на, господа, - предлагает последовательный Михась, - Выпить бы, надо, на. Целых три повода имеется. Во-первых, на, за Магадан. Во-вторых, на, согреться надо. В-третьих, на, у Грини Красовского сегодня свадьба – в Питере, уважить брата, на, требуется.
Все соглашаются с серьёзностью и уважительностью таких причин. Бодро отправляемся на поиски спиртного.
На полках магазинов – хоть шаром покати. Мороженый минтай, бычки в томате, развесные галеты, ливерная колбаса. При вопросах о наличие спиртного продавщицы лишь крутят головой и косятся подозрительно, явно раздумывая – а не позвать ли милиционера?
В скверике замечаем живописную группу бичей. Один играет на баяне и поёт, трое – задумчиво слушают:
А ещё вот скажу, постой,
Я устал от трефовых дам,
Я сроднился на век с тобой,
Мой заснеженный Магадан….
- Здорово, орлы, на! – Дождавшись, когда песенка закончится, решительно обращается Михась к бичам, А где, уважаемые, на, в этой деревушке обхезанной, на, водочкой можно разжиться?
Бичи посматривают на Михася уважительно - обозвать Магадан, столицу Колымского края «засранной деревушкой» - тут наглость громадную иметь надо, или статус нешуточный. Тот, что играл на баяне, вежливо отвечает:
- Это, господа проезжающие, и не проблема вовсе. Водки много в ресторанах. У нас их в городе целых два, один называется «Север», а другой насквозь противоположно – «Норд». Может – адреса этих заведений подсказать?
Прихожу Михасю на помощь, снимаю чёрные очки и доходчиво объясняю, что мол, мы на прииск за деньгами только ещё направляемся, вот осенью, на обратной дороге, мы кабаки эти обязательно посетим. А пока – нам бы что попроще.
Бичи тихонько совещаются между собой – незнакомцы по одёжке явно похожи на городских фраеров, но замашки, обхождение, фингал – не, не фраера. В конце концов дают все необходимые наводки и наколки, подробно объясняют дорогу.
Вдвоём с Михасём едем на частнике в Нахаловку, находим нужный барак, стучимся условным стуком, говорим заветные слова. Без всяких вопросов нам продают две бутылки ханки – тёмно-бурой жидкости непонятного происхождения.
Возвращаемся в гостиницу, а там уже стол аристократический накрыт – на колченогом столике газетка постелена, на газетке – горка заплесневевших галет и пять открытых консервных банок «Бычки в томате». Королева Английская от зависти нешуточной - повесится, или в монахини подстрижётся.
Разливаем ханку по пластиковым стаканчикам, выпиваем по первой – за Магадан!
В желудок медленно падает здоровенный булыжник и лежит там, время от времени грузно ворочаясь между бычков томатных. Выпиваем по второй, и ещё один нехилый каменюга отправляется в гости к первому. Добром это не кончится. Судя по глазам друзей – у них те же проблемы. И из чего только эту ханку делают, спрашивается? Дальше рассказывать не буду – грустная история.
Но с утра похмелье было – жутчайшее. Головы у всех раскалываются, глаза – жёлтые, как у котов беспризорных. Приезжаем в аэропорт. Вырвиглаз ехидно ухмыляется, но проявляет определённое понимание:
- Судя по цвету глаз – ханку вчера попробовали? Шустры, вы, орлы ленинградские. А, сейчас – плохо, небось? Ничего, потерпите, прилетим в Певек – всех вылечу. Там пиво продаётся – куда там живой воде из сказок. Чёрное, крепкое, ароматное – «негл» называется. Нигде такого нет. Будите обратно улетать – затартесь по самое не могу, оно, если крышка качественная на сосуде – месяц может храниться.
Летим, сперва над Магаданской областью, потом – уже над Чукоткой. Внизу – зелёная равнина, изрезанная тысячами рек и ручьёв, и – миллионы больших, маленьких и вовсе крошечных озёр.
Прилетели. Около здания аэропорта стоит потрёпанная ветрами скульптура – чукча в компании с северным оленем. У оленя, почему-то, только один рог.
Метров через сто видим первого живого чукчу – тоже потрёпанного и непрезентабельного, правда, без оленя, но с картонной коробкой. В коробке копошатся пятеро лобастых щенков.
- Дядьки, чайку бы, а? Отработаю чем, или на щенков меняю: один щенок за одну пачку чая, - обращается к нам чукча.
- Обойдёшься, гнида, - невежливо отодвигает просящего в сторону Вырвиглаз, и поясняет, - Спиртного им уже лет десять как не продают – строго запрещено. Так они чифирить моду взяли. За пачку чая на всё готовы. Но лучше – вовсе ничего им не давать. Логика у них железная – если кто один раз чего дал, значит и второй раз дать может. Полгода потом будет следом за тобой ходить и канючить слёзно. А если за щенка пачку чая дашь – совсем замучит. Будет каждый день щенков приносить. Говоришь ему, не надо, мол, больше щенков. А он, морда тупая, думает, что этого конкретного не надо - мозги у него так устроены. Назавтра другого обязательно притащит. Послезавтра – третьего. И так – до бесконечности. Так что – учтите на будущее.
Первым делом Вырвиглаз заходит в магазин, покупает две трёхлитровые банки берёзового сока, открывает и выливает содержимое за ближайшим углом – под карликовую берёзу.
Видя наши недоумённые взгляды, поясняет:
-А вы что думали, негл вам в кружки наливать будут? Откуда в Певеке – кружки? Сейчас банки помоем, и – вперёд. А вертолёт до Апрельской – только завтра утром.
Пиво продают почему-то только в порту.
Наполняем свои банки и устраиваемся на каком-то заброшенном причале.
Волшебный напиток - похмельный синдром проходит практически сразу, через десять минут глаза у всех приобретают первозданный природный цвет. Посматриваем на Вырвиглаза как на волшебника и отца родного в одном лице.
Неугомонный Банкин решает опять искупаться – Принципа ради. Но единомышленников в этот раз у него не наблюдается – в воде, среди мазутных пятен, плавают многочисленные льдины разных форм и размеров.
Генка храбро бухнулся с пирса в воду, взвизгнул, через десять секунд выбрался обратно, вытерся собственной футболкой, оделся и, довольный собой, умчался за новой порцией пива – негла.
Мимо нас, к противоположной стороне причала, проходит очень красивая женщина.
Чуть-чуть за сорок. Гордая, королевская осанка, грива роскошных чёрных волос, глаза - словно два голубых светлячка. Женщина одета совершенно необычно для этих мест, где преобладают ватники и бушлаты – городской кожаный плащ, туфли на высоком каблуке.
Вырвиглаз тут же вскакивает с пустого ящика и торопливо срывает с головы кепку – в знак приветствия. Женщина грациозно кивает в ответ и гордо проходит мимо. Глазеем ей в след в немом изумлении.
Отойдя от нас метров на триста, незнакомка подходит к краю причала и замирает, неотрывно всматриваясь в морские просторы.
Все синхронно переводят взгляды на Вырвиглаза. Тот ещё пару минут притворяется непонимающим, словно набивая цену, но потом сдаётся:
- Ну, хорошо, висельники, так и быть – расскажу. Тем более что молоды вы до умиления, вам такие истории весьма и весьма полезны быть должны.
- История эта прекрасна и страшно романтична, а суть ее заключается в следующем: самое эффективное в этом мире средство, обостряющее ум человеческий до невиданных высот, - это кружка чёрного пива «негл», выпитая в нужном месте, в нужное время и в правильной Компании.
Байка тринадцатая.
Полярная математика.
О том, как Мария Николаевна осчастливила Певек своим многолетним присутствием, вам расскажет любой местный бич, спросив за эту услугу совсем даже недорого – двухлитровую банку чёрного «негла» и свежий анекдот с Большой земли, обязательно – политический.
Итак, незадолго до Нового Года, Мария Николаевна Иванова, двадцатипятилетняя аспирантка кафедры высшей математики Университета города Ленинграда, грядущее светило точных наук, красавица и умница, комсомолка и спортсменка, чинно сидела в пивном баре «Висла», за кружечкой светло-жёлтого напитка, который по какой-то жуткой ошибке именовался "пиво", и старательно продумывала сотый вариант решения знаменитой теоремы Ферма.
В те времена, в так называемой интеллектуальной среде, это считалось достаточно модным и почетным занятием.
Да и размер премии, обещанной каким-то иностранным чудаком за правильное решение, если говорить откровенно, впечатлял.
В этот ответственный момент, зловеще заскрипев, как говорят в модных романах о роке и неотвратимой судьбе, открылась старинная дверь, и в заведение вошел смуглый малый двухметрового роста.
Судя по обветренному, украшенному двумя неровными шрамами лицу, вошедший был моряком, а милый акцент, который проявился несколько позже, явно свидетельствовал о его отнюдь «не столичном» происхождении.
Это был никто иной, как Семён Походня, знаменитый в иных соленых водах капитан парохода "Красный Октябрь", перевозившего особо стратегически важные для Чукотки товары – красную рыбу и тюлений жир, коренной житель славного города Певек.
Молодые люди познакомились и славно поболтали, выпив по кружечке вышеупомянутого светло-жёлтого напитка.
Случайно узнав, что эта отвратительная жидкость называется «пиво», моряк сперва удивился, потом рассердился, затем разгневался.
Засучив рукава своего бушлата, он, крепкой загорелой рукой, не торопясь, обхватил горло несчастного бармена, требуя объяснить смысл этой несмешной шутки.
После последовавших затем незамедлительных и витиеватых извинений, благородный Семён решил простить глупого бармена и даже, достав из своего бездонного походного баула объёмистую флягу, сработанную из моржовой шкуры, угостил всех желающих благородным чукотским «неглом».
К этому моменту большинство посетителей благоразумно покинуло опасное заведение.
Но Мария Николаевна осталась сидеть на прежнем месте.
Безусловно, она была несколько фраппирована поведением своего недавнего собеседника, но ничуть не испугана - ведь общеизвестно, что напугать ленинградскую комсомолку гораздо труднее, чем даже решить неразрешимую теорему Великого Ферма.
- Милая Мария, - чуть смущенно проговорил неустрашимый морской волк, - Отведайте, пожалуйста, благородного чукотского «негла». В его вкусе - вся правда о моей прекрасной Родине. Сделайте глоток, закройте глаза - и Вы погрузитесь в мир прекрасных видений. Голубые далекие горы, полные неизъяснимой печали и зовущие в дорогу - прочь от родного очага, за неведомой призрачной мечтой, стада северных оленей, пугливых и грациозных, как наши детские сны, беспокойные, никогда не засыпающие джунгли, и океан, Великий Северо-Ледовитый океан…
О, Мария, как жаль, что я не родился поэтом.
Прикурив черную, непривычно длинную сигарету, Семён Походня продолжил:
- И ещё, если Вы сделаете глоток этого благородного напитка, то перед Вами могут открыться многие тайны мироздания....
И тут произошло неожиданное.
Элегантная, по последней моде одетая питерская девица, бестрепетной рукой, затянутой в тугую лайковую перчатку, решительно взяла со стола кружку капитана и единым махом осушила её до дна.
Результат превзошел все ожидания.
Глаза Марии Николаевны широко распахнулись и засияли, словно два самоцвета, собольи брови удивленно взлетели вверх, а маленькие карминные губы прошептали непонятные слова:
- Эврика! Эврика! Эврика!
Она быстро вскочила на ноги и, схватив со столика свою элегантную сумочку крокодиловой кожи, мгновенно выбежала на улицу.
Бедный Семён только растерянно хлопал ресницами, делая при этом руками какие-то непонятные движения явно извинительного характера, словно беззвучно призывая Господа в свидетели своей полной невиновности в происшедшем.
Как говорят в Певеке охотники: "В чем ошибся белый медведь уже не важно, важно, что тюлень все-таки улизнул".
А Марию Николаевну просто посетило озарение, она неожиданно нашла решение Великой Теоремы и срочно побежала домой, стремясь как можно скорей зафиксировать на бумаге свое неожиданное открытие.
К вечеру все было записано, оформлено как надо, запечатано в конверт и отправлено почтой в город Москву Ивану Терентьеву, тогдашнему её жениху, который в поте лица трудился профессором высшей математики в тамошнем Университете.
Покончив с этим важным делом, усталая наследница славы Архимеда и Лобачевского, уснула сном ангела.
Утром же выяснилось, что имеет место быть маленькая неприятность - за ночь решение теоремы напрочь Марией Николаевной было забыто, и виной всему, по ее мнению, был некий смуглый верзила с двумя крайне безобразными шрамами, который снился ей безостановочно всю ночь, рассказывая всякие байки о северных морях, золотоносных россыпях, спрятанных глубоко под вечной мерзлотой, о белых медведях, моржах, северных оленях и прочих глупых разностях.
Это действительно была, на первый взгляд, просто маленькая неприятность - ведь решение было у Ивана Терентьева, который через месяц должен был прибыть в Ленинград для официального предложения руки и сердца.
Месяц прошел как один день.
И вот долгожданная встреча любящих сердец.
- Иван! - взволнованно щебетала девушка, радостно улыбаясь и теребя рукав пиджака своей будущей половинки, - Правда же мое решение просто великолепно и бесспорно? Ну, скажи же скорей. Правда?
- Дорогая Маша, - несколько озадаченно проговорил Иван, неодобрительно подёргивая роскошными усами, - Я, право, несколько удивлен. Ведь любой студент знает, что решения теоремы Ферма не существует, да и не может существовать. Как же ты, право...
Стоп, Иван Терентьев, - безапелляционно перебил его голос, в котором уже угадывались грозовые нотки, - Оставь свое мнение при себе. А мне отдай МОЕ решение. И отдай немедленно!
- Но дорогая, - ошарашено промямлил уважаемый и заслуженный профессор, - Я искренне подумал, что это твоя предновогодняя шутка. Розыгрыш, так сказать. Ну, я и….
- Короче говоря, - пророкотал громовой раскат, и профессору даже показалось, что где-то совсем рядом сверкнули две голубые молнии, - Ты выбросил его? Выбросил? Выбросил?
- Ну, конечно, я...,- это были его последние слова в этом диалоге.
Вы знаете, что такое настоящий гнев?
Гнев ужасный, беспощадный, Гнев с большой буквы?
Если Вы не встречались с по-настоящему разгневанной советской комсомолкой - Вы не знаете о гневе ничего.
Первый удар, нанесенный закрытым дамским зонтом, сбил с головы бедного Ивана его модную кепку; после второго разлетелся на тысячи мелких осколков его стильные очки, привезённые из заграничной поездки на какой-то научный семинар; после третьего...- впрочем, будем милосердны - кровожадность ныне не в почете.
После этого инцидента о свадьбе и речи быть не могло.
Но вовсе не это беспокоило нашу воительницу.
Гораздо более важная и неразрешимая проблема стояла перед ней – в Ленинграде, в этом советском Мегаполисе, где, казалось бы, есть всё (в принципе, и при наличие нужных связей), невозможно было достать ни единой кружки, или там – бутылки, чёрного чукотского «негла». Даже связи нужные не помогали. А как без этого волшебного помощника вспомнить секрет решения Великой Теоремы?
Проблема разрешилась как-то сама собой.
Села Мария Николаевна на первый же пароход открывшейся Навигации и отправилась в экзотическое путешествие с конечной точкой маршрута в захудалом городке Певеке, что расположился где-то на самом краю земли.
А дальше случилось то, что случается в этих местах всегда и со всеми.
Полюбила молоденькая жительница Ленинграда эти благословенные края, да и забыла и о теореме Ферма, да и вообще - обо всех и всяческих теоремах.
А, кроме того, вышла замуж за морского бродягу Семёна Походню, который, к несчастью, лет десять тому назад сгинул где-то на просторах Океана - не вернулся старенький пароход "Красный Октябрь" в порт приписки.
Детей у них не было, но Мария Николаевна не вернулась на Большую Землю, живет себе в маленьком ветхом домишке, выращивает в самодельном парнике - на зависть местным клушам – гвоздики и тюльпаны, и каждое утро приходит на дальний причал - все ждет своего верзилу с двумя симпатичными шрамами на смуглом обветренном лице.
За это все жители этого городка ее безмерно любят и уважают.
- Вот так то оно, пацанчики. Вот она какая – Настоящая Любовь. Как же везёт некоторым. Как же везёт! – Проговорил Вырвиглаз, нешуточно растроганный собственным рассказом, не отрывая глаз от стройной женской фигурки, застывшей на дальнем краю причала.
По своему малолетству мы так и не поняли – а кому, собственно, повезло – в конечном итоге? Но спросить не решились.
- Ладно, орлы, хватит лирики, ей тоже меру знать надо, - совсем уже другим, обычным, голосом произнёс, поднимаясь на ноги, Вырвиглаз, - Нам уже пора – вертолёт отправляется через два часа. Как говорил один легендарный герой – «Нас ждут великие дела»!
Продолжение следует.