А послушай-ка историю, что я тебе расскажу. Знаешь, наверное, деревню, на краю которой стоит одинокая избёнка? И стоит она не в ряд с остальными хатами, а далеко от них, будто не захотела деревня принять её в свою общину. А кроме того, отгораживают избенку от деревни ряд белоствольных берёз… Не знаешь? Так послушай.
В домишке том давно уже никто не живёт. То ли не хотят люди отделяться от мира, то ли не доверяют крепкости избёнки… Ведь она была построена так давно, что даже никто не помнит, когда. Но удивительно: несмотря на свою старость и неухоженость, избёнка не разваливалась, переживая иные дома в деревне. Таинственность ещё усиливалась тем, что ходили слухи в деревне, ставшие уже легендой, будто жила в этой избе… колдунья!
* * *
Было это очень давно; с тех пор сменилось в деревне много поколений. Так вот, в те далёкие времена не было здесь никакой деревни. А были просторные луга, ограниченные с одной стороны лесом, а с другой стороны – рекой. О таких землях только в песнях поют, как о неведомой стране, щедрой, богатой, свободной; о такой только мечтают.
И вот однажды пришли сюда охотник и молодая его жена. То, что теперь стояло перед глазами явью, охотник искал долго. Ради этого и родное село покинул. В поисках заветной стороны прошёл много земель, лесов, деревень, много людей видел, у многих крова на ночь просил.
Но вот в одном поселении задержался: увидел девушку и уже не мог уйти один. Сам даже не понял, чем она его так поразила. Ведь некрасива была. Многие девушки его родного села были куда пригожее. А у неё и губы не алы, и щёки не румяны, и брови не соболиные, а уж косЫ она совсем не заплетала; короткие волосы до плеч придерживал обруч ото лба к затылку. Но будто струился от неё какой-то мягкий, ровный свет. А уж поднимет глаза – так будто тайну какую приоткроет. И смотришь, и оторваться не можешь.
Охотник сначала столбенел, завИдя её, и откладывал продолжение своего пути на потом. Сам он был хоть и старше её намного, но крепок и красив той красотой, которая изобличает силу и мужественность человеческой натуры. …Томился охотник и решился, наконец, попросить у родителей руки своей избранницы.
Невиданный народ жил в этом поселении, будто другого племени: сразу дали согласие, соединили руки наречённых и даже не отговаривали молодую пускаться в путь в неизвестные места.
…Теперь, на опушке леса, она стояла рядом с мужем и любовалась красотой развернувшейся перед глазами равнины.
- Ну, что ж, тут и остановимся.
И построил охотник небольшую избушку недалеко от леса. А закончил работу, заготовил жене дичи стреляной и ушёл…
А ушёл он в родное село, созывать на лучшие, вольготные земли односельчан (уговор такой был). Но слишком далеко от села находилась та благодатная земля. Побоялись сельчане. И только пятерых молодых парней, не укоренившихся ещё крепко в родной земле, не пожелавших пугаться трудного пути, - только пятерых привёл на новую землю охотник.
Не пожалели ребятушки, что пришли сюда. Загорелись ещё пуще желанием построить здесь деревню. Да и первая веха уже поставлена. Дождь ли, холодная ли ночь – будет, где укрыться от непогоды – в охотничьей избушке.
Но, когда охотник подошёл поближе, оторопел. Там, где рядом с домом была ровная земля, теперь кривились овраги. Да так далеко от дома резали они землю, что строить рядом было невозможно. Погоревал охотник, погоревали товарищи. Да ничего не поделаешь…
Принялись за работу. Выстроили дома побольше, побогаче. Так и встали пять свежих срубов в ряд. А шестая избёнка – поодаль. Вот и деревня.
Стали жить. Охотник с женой в избушке, а товарищи их – теперь уже на новой улице. Обзавелись кой-каким хозяйством.
Пока строились да обживались, молодайка, как могла, помогала: сварит, постирает, зашьёт. Довольны были этим работнички. Да только каждому хотелось свою семью. Чтоб жена была, дети – как полагается.
Стали собираться в дорогу, суженых искать. И в один прекрасный день разошлись на четыре стороны. Только пятый, самый молодой из них да весёлый, остался.
- Я, - говорит, - успею ещё жениться. А пока буду охотнику помогать да наше новое хозяйство поддерживать: долго, видно, товарищам в отлучке быть.
Сказано – сделано.
Стали охотник да молодой работник дело делать, а молодайка помогает им. И вот однажды охотник и говорит им:
- Вот обрадуются сотоварищи мои – вернутся, а оврагов этих и нет. – Видно, долго мучился, что приходится в стороне от товарищей жить; мучился, думал, как поправить дело и, наконец, решил. Нужно эти овраги засыпать! А на пустом промежутке можно потом кому-нибудь из новых сельчан избу построить. Вот и будут все вместе.
Теперь работы прибавилось. Молодайка да охотников товарищ с утра до вечера таскали в мешках землю с берега реки. Охотник, когда возвращался с добычей помогал им. А потом снова в лес. Много дней пришлось так работать. Уж осень на дворе. И вот , наконец, когда работа была кончена, отлегло у охотника от сердца – не порушится старая дружба!
Да только пришла новая беда. В ту осень рано начались дожди. Да так часто лили, что люди почти на улицу не показывались. Но и дожди когда-то кончаются…
Дожди-то кончились, да остался страшный след: всю землю, с таким трудом принесённую сюда, вымыло обратно в реку, а овраги стали ещё больше. Тоска охватила охотника.
Но человек силён: и нет, кажется больше сил, а находятся. А когда друзья рядом, - и беда легче.
Переждали зиму. А весной, как только сошли талые снега, вновь принялись за работу, снова засыпАли овраги.
Однажды охотник, уйдя в лес, дольше обычного не возвращался домой. Уж и еда в избушке кончилась, уж голодать начали работнички, но завета строгого не нарушали. Всё носили землю, засыпали овраги. И только, когда высыпали последний мешок земли, показался из лесу охотник, худой и оборванный. И добыча у него была необычная – не зверь, не птица, а молодые деревца, берёзки, корни которых бережно были обёрнуты мокрыми тряпицами. Увидал охотник, что овраги засыпаны, посмотрел на друзей своих верных и силы у него прибавились. Не захотел откладывать дела. Тут же решил посадить деревца, чтобы своими корнями укрепили они землю.
А молодые саженцы, невысокие, тоненькие, глаз радовали – будто сад растёт.
А как же радовались охотниковы товарищи, когда вернулись! Да, вернулись. И не одни, а как обещали, с женами. И жен-то каких выбрали! Одна красива да стройна, другая – проста да весела, третья – хозяйка хорошая, а у четвертрой – всего понемножку.
И стали жить. Разбили поле, засеяли рожь. Жили, как одна семья, всё между собой делили. Четверо с женами в поле работают. Охотник с весёлым помощником дичь бьёт. А молодая охотничиха еду на всех готовит, из пуха дичи нитку прядёт да по лесу ходит, травы собирает. Чуть кто прихворнёт, тут она и поможет. Работали дружно и жили дружно. А когда из лесу охотники возвращались, тут уж и вовсе праздник: работа быстрее спорится, обед вкуснее варится, а по вечерам песни веселей поются.
Четыре хлеборобки были постарше охотничихи, но её не обижали, хоть и казалась она им странной. Молчит, молчит, а коли слово скажет, то так метко, что вокруг рты открывают, и воцаряется удивлённое молчание. И поболтать с ней попросту не удавалось – улыбается да из глаз свет льёт, а что на уме не поймёшь.
…Прошло несколько лет. У друзей охотниковых уже дети растут. И всяк зажил своим домом, своими заботами. Теперь каждый хотел только на свою семью трудиться и из своего котла есть. Коли так, решили поле поделить. Охотники лесом кормились, а хлеб выменивали у сельчан-хлеборобов. Теперь редко когда вечером собирались вместе, а потом и совсем перестали.
Берёзы, когда-то пересаженные охотником из леса, вытянулись, окрепли, разрослись. Теперь они уже не напоминали сад. И хоть стволы берёз были чисто-белыми, а листва нежно-зелёной, но они стали прозрачной стеной между охотничьей избушкой и деревней.
Охотников подолгу не было в деревне, а охотничиха редко появлялась на общей улице. Всё больше – в лес, за ягодами да травами…
И тут как-то всё сразу припомнилось. И что без охотника овраги появились – неспроста это! – и что людей сторонится; и КАК молчит, и КАК говорит, и КАК смотрит; что собирает травы, которые убивают или вылечивают, и что она совсем не такая, как обыкновенные люди. Вот и поползло из дома в дом: КОЛДУНЬЯ!
Перестали захаживать к ней в избушку. Только болезнь ребёнка могла заставить мать тайком от соседей тёмной ночью попросить у неё помощи. Она, наверное, знала, что о ней говорят, но помочь никогда не отказывалась.
Однажды охотничиха, как обычно в отсутствие мужа, пошла за травами да ягодами. И вдруг сердце у ней защемило, такая тоска подступила. Ой, не хорошо! Плохое предчувствие. Выронила кузовок с ягодами и побежала вглубь леса наугад. Бежала, сама не знала, какая сила её ведёт. И вдруг увидела сквозь деревья, как молодой охотник несёт на своих плечах друга её милого, а тот без кровинки в лице… Потом уж рассказал парень, как напал на охотника медведь, как подрал его. Не успел тогда товарищ на выручку. Хоть и убил медведя, но рана у охотника оказалась очень глубокой.
Старый охотник лежал в своей избушке на широкой скамье. И одинокая свеча освещала его лицо. Рана была смертельная. Долго мучился он. А когда стало полегче, велел позвать своего помощника. Позвали.
- Садись, - прохрипел умирающий. – Говорить с тобой буду… Хочу, чтоб выполнил ты мою последнюю просьбу… Не перебивай! Помираю я… Прошу, как пройдёт срок после смерти, возьми её в жёны… - И он посмотрел на свою жену, что сидела у изголовья. Ни слова не проронила, только ресницы дрогнули у женщины. Охотник перевёл взгляд на товарища. Даже в таком сумраке можно было заметить, как тот побледнел.
- Что, испугался? – усмехнулся охотник. – Знаю, что тебя беспокоит: пустые слухи, что жена моя – колдунья? А ты не верь. Иным людям объявить человека нечистым легче, чем понять его. А чтоб понять, любить надо, а не отталкивать… Ты любишь, я знаю… Потому и прошу. И колдовство-то всё её в том, что любить умеет, потому и слово каждое от души идёт и прямо в сердце падает, потому и силой неведомой к себе притягивает. Только кто боится этой силы, не поймёт. А ты постарайся понять… Великую радость тогда узнаешь… Да что мне тебя уговаривать!.. Прошу только – исполни… Ради неё… Теперь так всё складывается, что после моей смерти туго ей будет. Прошу… А я мешать вам не буду… - И закрыл глаза.
- Хорошо, - ответил товарищ. – Пусть будет по-твоему.
- Вот спасибо, - вздохнул. - Успокоил… А теперь ступай, с женой прощаться буду.
Долго ещё мерцал огонёк в окне. А утром старый охотник умер. Похоронили его в лесу, как просил.
Удивлялись сельчане на вдову: ни слезинки не проронила, не повыла по мужу. Только бледная да немая больше обычного.
- Смотри-ка, не плачет.
- Колдунья…
- Верно!
- Это она подстроила, чтоб медведь охотника насмерть порвал!
- Ах!...
- Конечно! Чтобы чёрные дела творить подальше от человеческого глазу.
Ропот пошёл по селу. И хоть не трогали траурницу, но шарахались от неё, ею детей пугали. Мужья еле сдерживали жён – в память о старой дружбе с охотником. Но усилия их становились всё слабее и слабее: хоть не верилось, что такая молодая – колдунья, но всё подтверждало это. Да и жёны говорят…
Но новая весть, поразившая всех, разлетелась по селу: молодой охотник берёт в жёны… колдунью!
- Ты что! – отговаривали его. – С ума спятил? Видал, что она со старым охотником сделала?! И ты туда же хочешь? Опомнись!
Но молчал молодой охотник.
- Подменили парня!
- Раньше весёлей его не было. А сейчас молчит…
Перебрался он в охотничью избушку. Никто не знал, как они живут. Избёнка маленькая, а тайну хранит. Да только увидят охотника на улице – поражаются: будто светится человек!
- Не иначе, без колдовства не обошлось. Такого терпеть больше нельзя: одного в могилу свела за другого принялась. Не дай Бог, на детишек перекинется.
Сговорились сельчанки вытравить её, чтоб духу не осталось. Пришли к охотничьей, а там нет никого. Нашлась добрая душа – отблагодарила за вылеченного ребенка: предупредила о затеянном.
Поутихли страсти в деревне: избавились, наконец!
Потом кто-то из ребятишек рассказывал, что видел, как уходили к лесу двое – молодой охотник и его жена. На опушке леса обернулись на село и исчезли.
- Околдовала человека, нечистая! Увела на погибель…
О хозяевах избушки никто больше ничего не слыхал. С той поры и пустует она. Боятся в ней селиться. Только ребятишки, взволнованные тайной, иногда пробираются сюда. И с неохотой уходят домой из этого убежища с запахами мятных трав и свежих ягод.
Июль-август
1980 года
(Олимпиада – 80)