Что в имени твоем?
вырванные страницы из дневника падре Виржилиу Лежбоа
фантазия по сюжетным мотивам теленовеллы Pecado Capital
(в России шла под названием «Шальные деньги»)
Помнишь «Ромео и Джульетту»? Нет… ты, наверное, не читала… но слышала… был такой фильм. Эти строки – они о тебе.
«Что в имени?
То, что зовем мы розой,
И под другим названьем сохраняло б
Свой сладкий запах!»
Для меня ты – роза… белая роза из моего сада. Любимый цветок настоятеля. Но ты пока – только упругий бутон, ты начала раскрываться… но все это у тебя впереди. Может, это и к лучшему, что я встретил тебя не взрослой женщиной, даже еще не разумной девушкой, а таким вот полубутоном… Иначе бы я к тебе не потянулся, и я это знаю. Меня твоя детскость, порывистость и слепота тронули так, как мало что трогало в жизни.
А почему? Ты обычная девушка. Если серьезно подумать, в твоей сестре больше и цельности и характера, и душевной опрятности и чистоты. Она глубже… и человечнее… красота ее созрела, раскрылась… Но я бы прошел мимо нее. Уважение, восхищение, но не более ЛИЧНОЕ чувство… я в нее никогда не влюбился бы.
Ты, Кларелиш, розовощекий кудрявый бутон, смешной неприкаянный и нахальный… чем ты меня поразила? Двойственность – твоя юная свежесть, ослепительно белая кожа, лицо, в котором есть что-то младенчески припухлое и неотразимое, и пышные формы – фигура уже взрослой женщины. Конечно, но дело не в этом… не только… Влечение к красоте я чувствовал слишком часто, здесь нет новизны… или все-таки есть? Красота многолика и неисчерпаема, никогда не знаешь, какие сюрпризы она тебе может преподнести, и как они на тебя подействуют. Ей пресытиться невозможно. Но было еще щемящее ощущение, что ты нуждаешься в ком-то вроде меня… возможно, во мне и только во мне. (Я так чувствовал, и это чувство росло и росло…) Какая-то неприкаянность, НЕОФОРМЛЕННОСТЬ внутренняя… желание обрести мир, уют и покой в другом человеке – старше и опытнее… Поэтому ты влюбилась сначала в Зе Карлуша, жениха старшей сестры, а потом - в моего брата Весенте, а он обманул тебя.
Мне было так тебя жаль – этот вид хорохорящегося цыпленка, сдерживающего готовые вот-вот хлынуть злые слезы разочарования, обиды на жизнь… Тебе так хотелось в один прекрасный день вырасти и затмить красавицу-умницу и любимицу родителей примерную Лусинью, стать лучше нее в глазах окружающих. Добиться чего-то – любви ее жениха или кого-то еще значительнее, чтобы тебе все завидовали. Детский сад!
Кларелиш, тебе ведь семнадцатый год пошел… всего-навсего. Лусинье – двадцать четыре. Ты слишком торопишься. Она прошла долгий путь разочарований, а тебе сейчас – самое время было бы наслаждаться и юностью, и беззаботностью и ощущением – драгоценным! – что все впереди. ОНА уже так не чувствует.
Всего несколько лет, а разница в жизнь. Каждый год в этом возрасте важен. Ты не понимаешь, как счастлива, и не ценишь… Чтобы вернуть то ощущение жизни – головокружительное, упоительное, и наивно-самонадеянное, - я отдал бы многое. Оно лучше той определенности, запрограммированности… приходящей потом.
До какой степени все мужчины глупы, предсказуемы – сказали бы многие женщины… я это знаю. Все было банально, мне захотелось попасться в эту ловушку очарования ребячеством и полудетской привязанности, так польстившей мне, возможно, я сам и искал ее. Мне НУЖНО было это последнее испытание, ИСКУШЕНИЕ миром, который я покидал.
Прощание с ним.
Последнее чувство, последние ощущения жизни, любви, красоты… Для меня ты не просто девчонка, которую звали Кларелиш, но могло звать и как-то иначе, ты – символ… Ты роза живая.
Ты для меня так и останешься нераспустившейся, прячущей часть своей красоты… Такой я тебя буду видеть.
Наверно, я просто боюсь, что, оформившись окончательно, ты загрубела бы, затвердела и стала кем-то вроде тех девушек из твоего квартала. Возможно, и милых, но мне бесконечно чужих. Ты бы от меня отдалилась. Мне было бы больно видеть тебя. Ты бы не превратилась в кого-то, похожего на Лусинью, свою сестру, да и есть ли у тебя ее человеческий потенциал?
Я боюсь, что нет, вот в чем все дело. Поэтому я от тебя отказался, только тебе не сказал… говорить такое нельзя. Разве что только себе самому… и Господу Богу. К Нему я пришел, и Ему отдал все, что есть во мне. Он все видит.
Он должен был видеть и то, что я тогда чувствовал… Смотреть на меня, наблюдать… чем все кончится? Что же Он обо мне думал? И о тебе?
Мне казалось, в тебе есть что-то хорошее, искорка, незаметная для окружающих и для тебя самой… она может стать ярче, и может всю тебя озарить новым светом… Я видел ее. И, уверен, что я не ошибся. Была она. Есть.
Ты стала спокойнее, изменился твой взгляд, даже движения стали другими… я видел, что ты наполняешься Светом… день ото дня… постепенно. Так было. Взбалмошная и упрямая Кларелиш превратилась в задумчивую и тихую, не было тогда в тебе никакой зависти… и на Лусинью и на родителей ты смотрела иначе – с любовью. Без примесей. Желание хвастаться улетучилось. Утверждаться любой ценой – тоже. Я смотрел на тебя как на чудо… такое преображение в людях меня завораживает. Вот оно – настоящее волшебство, это дело рук Божьих.
Может быть, у меня не хватило мужества сделать выбор тогда, еще до того, как ты додумалась пойти к падре и солгать ему, что я поцеловал тебя, и что хочу снять сутану священника из-за любви к тебе…
Выбор в пользу нашей любви, несовершенной, земной был бы действительно мужественным. Говорится же: проще спасать человечество, чем одного человека. Может быть, в этом была моя миссия, роль на земле? Сделать счастливой тебя, наполнить твою жизнь смыслом и светом, стать твоим земным пастырем, проводником?
Но для этого нужно было тебя очень сильно любить, а я любил недостаточно… я признаю это.
Помнишь, что я сказал? «Я сравнил страдания от потери монастыря со страданиями от потери тебя и выбрал монастырь». Я боялся разочарования, охлаждения… со мной слишком часто такое бывало, не в первый же раз я влюбился… боялся того, что и ты недостаточно привязалась ко мне, а это только детское чувство, и с детским же легкомыслием ты могла бы потом отринуть его… а я бы остался ни с чем.
Что тут скажешь? Я был уверен, что, выбрав тебя, пожалею об этом потом. Что слишком быстро пройдет это чувство. И вновь – пустота, тупик… я с таким трудом выбирался из всех своих тупиков, что и не расскажешь… тебе ни к чему это знать. Господь знает.
Наверное, у меня просто нет сил быть наставником, опекать другого, эта ответственность, эта труднейшая роль мне просто не по плечу… Силы мои истощились, да и не очень-то много их было… В монастыре – в этих стенах, в этом саду, где розы выращиваю, я стал жить иначе. И вернуться назад… нет, нет, нет… ни за что. Несмотря на сомнения, боль из-за нас с тобой, здесь я счастливее, чем был всю мою предыдущую жизнь. Я обрел здесь себя.
И, мне кажется, роза внутри меня… я закрываю глаза и вижу ее… безымянную… бело-розовую… и мне кажется, что она – это часть моего чувства к тебе, лучшая часть, настоящая. Именно та, что от Бога. Цвести она будет всегда. Только ты не увидишь… увы… Хотя кто может знать, я не знаю так хорошо твою душу, и то, что тебе открывается в ней, что ты видишь и чувствуешь…
Я сказал тебе в тот день, что я разочарован, что не ожидал от тебя лжи, клеветы на меня в глазах падре, чтобы добиться того, чего ты хотела, - чтобы я снял сутану. (А я ведь серьезно тогда колебался и думал об этом…) Нет, какая-то часть меня могла ожидать от тебя как раз этого, я никогда не был идеалистом, не думал, что раз я влюбился, то в ангельское существо. Да, тем, что ты сделала, ты утвердила меня в моей правоте – я устал от таких отношений. Я их не хотел. Мелочность, ревность, зависть, наушничество… в монастырях это есть, но там… там есть другое, чистосердечная устремленность всех помыслов к Богу, возможность молиться, общаться с моими духовными наставниками. Монастырь я принял таким, какой есть он… а жизнь мирскую отринул. Я от нее просто устал.
Вилма, сестренка, сказала, не так много лет мне, чтобы устать и стать набожным старичком… она прелесть… Но я действительно так себя чувствую – будто мне много лет. Когда-то я жил за десятерых – каждый мой день был как год. Я не сумел объяснить ей, почему все же решил стать монахом… Да, верить в Господа можно и так, но путь к нему у каждого свой, и мое место здесь. Я так чувствую. Знаю, что жизнь здесь во многом такая же, как и там, – те же несовершенные души и зла и здесь предостаточно… если внимательно приглядеться. Что изменится? Вывеска? Статус? Всего-навсего этикетка?
Но я себя чувствую так, будто переродился. Нигде мне не дышится так, нигде я так не ощущаю близость Господню. Без шуток… в сутане и с бородой я другой человек.
И самому смешно… знаю, я раньше не верил вообще ни во что. Особенно после того, как мама ушла… Я думал, не может Господь, если он есть, допускать, чтобы дети остались сиротами… ведь я был ребенком. И сейчас к моей вере примешивается ложка скепсиса, я не могу иначе, всегда сомневаюсь во всем, эту частичку себя мне не изменить.
А если уж я и в Нем позволяю себе сомневаться, то в этой – такой еще неокрепшей, только лишь зарождающейся любви к тебе… и в тебе самой…
Я не способен любить безоглядно, и в этом все дело. Я даже Господа не люблю так, как другие – с такой же безоговорочной преданностью и надеждой, готовностью жертвовать всем для Него.
Но, может, Ему и такая любовь для чего-то нужна? Спотыкающаяся на каждом шагу, колеблющаяся…
«Сын мой, ты никогда не станешь фанатиком. Нет в тебе одержимости. Ни земным, ни небесным… Господь создает и таких людей и только Он знает, в чем их долг состоит, когда они здесь пребывают», - сказал мне наставник на исповеди.
Одержимость туманит разум… но отсутствие одержимости притупляет чувства… лишает их воли и стойкости, способности верить, бороться за них… Какими бы ни были эти чувства, на кого бы они ни направлялись…
Фанатизм, неверие… неужели нет золотой середины? Если и есть, то я не знаю, нашел ли.
Достаточно ли любил принц Гамлет Офелию? Нет… я-то знаю. Он мог сорок тысяч слез пролить около гроба, но не бороться за их отношения… вот как и я.
И пусть она была неидеальна… Или он идеалист?
Я не знаю, кто я. Где-то скептик, где-то мечтатель, а где-то заблудший… я чувствую, что я прибился к той пристани, откуда назад пути нет… для таких, как я… для недостаточно твердых духом. А есть только путь вперед… вера в него… Лицо моей матери я все чаще и чаще вижу во сне, оно четче и ближе… понятнее мне, чем на всех ее фотографиях. Мне начинает казаться, она привела меня в это место, и я здесь ей нужен…
А может, она – мой Господь? Или это мираж? Очередная иллюзия?
Мне хотелось достичь равновесия, прийти к согласию со всеми гранями своей шаткой внутренней основы.
Нужно ли мне было доказательство, что Кларелиш действительно изменилась, преобразилась, что чудо возможно? И если бы я получил его, как бы я поступил?
Сумел бы поверить и ей и себе и Господу, что это так суждено?
Даже представив, что она со смирением приняла бы мое решение, ждала, когда я раздумывал, и не боролась бы – на свой манер, ей доступными средствами… пусть и не честно? Что было бы лучше для нас… для нее?
Думаю, это была бы уже не она… А моя фантазия во плоти. И любил я во многом эту фантазию… но не только, ее саму тоже любил.
Страницы я вырву. Я Господу исповедался так, как не смог бы все это выразить в храме. Пока отложу в шкатулку, ведь сжечь всегда можно… мне трудно решиться на это сейчас.
Адсон из Мелька, персонаж романа Умберто Эко «Имя розы», не узнал, как звали его возлюбленную. А у моей имя есть. Но оно потеряло значение – просто буквы, одна за другой… хотя это вполне благозвучно.
А роза цветет.