Upside Down

Upside Down

…Наконец-то у меня выдалась свободная минута! Да и не одна минута, а целых несколько часов!.. Недолго думая, я подошел к книжному шкафу, к которому не подходил уже лет сто, и с нескрываемым от самого себя удовольствием аккуратно достал с полки любимый том – книгу Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин». Я повалился на диван и стал со смаком читать нетленный шедевр, забыв обо всём на свете…
Но вот… Что за чёрт!.. У меня просто не хватает слов!.. Я не знаю, как начать описывать то, что стало происходить потом!.. В общем, весь роман Александра Сергеевича шел как следует (а как еще он может идти? а вот щас узнаете как!), но с тридцатой строфы в шестой главе началось черт знает что! Вы только почитайте!..

XXX

«Теперь сходитесь». Хладнокровно,
Еще не целя, два врага
Походкой твердой, тихо, ровно
Четыре преступив шага,
Они друг к другу подходили.
Свой пистолет тогда Владимир,
Не преставая наступать,
Стал первый тихо подымать.
Вот пять шагов еще ступили,
Онегин, жмуря левый глаз,
Стал также целить – но как раз
Владимир выстрелил... Пробили
Часы урочные: Женёк
Вдруг вскрикнул что-то и умолк,

XXXI

На грудь кладет тихонько руку
И падает. Туманный взор
Изображает смерть, не муку.
Так медленно по скату гор,
На солнце искрами блистая,
Спадает глыба снеговая.
Мгновенным холодом облит,
Владимир к Женечке спешит,
Глядит, зовет его… напрасно:
Его уж нет. Наш шалопут
Нашел безвременный капут!
Дохнула буря, цвет прекрасный
Увял на утренней заре,
Потух огонь на алтаре!..

Конец

Я был в ужасе! Книга заканчивалась на этом вздоре, а дальше не было ничего!!! Я стал тупо вертеть в руках книгу и повторять: «Она же была толще… Я точно помню, что она была намного толще…» Как будто было важно количество страниц! Важно то, чёрт возьми, что у меня была нормальная книга с нормальным текстом Пушкина, а теперь вместо него в книге сочинено какое-то дерьмо!.. Неужели какой-то хрен вздумал меня разыграть!.. В спешке я полез на верхнюю полку шкафа, где у меня стояло полное собрание Пушкина… Найдя том с «Евгением Онегиным» и открыв его на последней странице, я чуть не лишился чувств… Там была точно такая же херня! «Твою мать!» – в бешенстве заорал я и, не помня себя, швырнул книгу в угол. Затем, мало что соображая, я подбежал к телефону и стал набирать номер друга Кольки…
- Здравствуйте! – послышался на проводе голос Коли.

(Коля всегда говорил «Здравствуйте» вместо «Алло», даже не зная, кто ему звонит.
«Кто бы не звонил, поздороваться в любом случае надо, - говорил на этот счет Коля. – Вот я и экономлю время, не говоря лишний раз лишние буквы. А то сначала «Алло», видишь ли, надо сказать, потом еще «Здравствуйте»… К чему лишняя болтовня?..»
Он, видимо, считал такой подход чрезвычайно остроумным и деловым.
Обычно я возражал ему на этот счет:
«Ты уж тогда сразу говори так: “Здравствуйте, мои дела нормально, а как ваши дела?” К тому же, Коля, подумай сам: разве тебе звонят люди, с которыми ты не на «ты»? Говори тогда попросту: “Здарова, ёб вашу мать!” А то слышать из твоих уст такие интеллигентные приветствия, право слово, забавно…»
«А если кто-то номером ошибется? – говорил на это Коля. – Почему я должен тыкать кому ни попадя?»
«Коля, - отвечал я. – Ты же орешь на весь трамвай, когда заходишь: “Разойдитесь, ****и! Николай Васильевич домой едет!..”»
«Но я никому не тыкаю в данном случае, - парировал он. – Ты заметил, что я даже себя называю в трамвае не иначе, как по имени-отчеству?»
«Хорошо, - говорил я. – Ради ошибающихся номером в любом случае не стоит интеллигентничать. Есть ли кто-то в твоей жизни, кто может тебе позвонить, а ты с ним не на «ты»?»
Коля в таких случаях долго думал, напрягал лоб, а потом говорил что-то вроде:
«Да, у меня есть одна знакомая проститутка Маша. Я с ней исключительно на «вы». Шикарная тёлка!..»)

Итак, «Здравствуйте!» - промычал Коля голосом человека, жующего бутерброд.
- ***вствуйте! – заорал я, не церемонясь. Во-первых, я был чрезвычайно раздражен, а во-вторых, с Колькой мы никогда не церемонимся.
- Парень, - сказал Колян, дожевывая бутерброд. – Ты, случаем, не впадаешь в нервный паралич?
(Я ненавижу, когда Колька корчит из себя интеллигента!)
- Нет, не впадаю, - иронически сказал я, хотя в самом ответе не было ничего иронического. – Слушай, Колян, шутки в сторону! У меня очень важный к тебе вопрос! Слушай! Чем заканчивается «Евгений Онегин»?
- Я вот думаю, чем закончишь ты, - сказал Коля, - если будешь продолжать злоупотреблять такими сильными препаратами…
- Коля, сукин сын! – закричал я, стараясь, чтоб мой голос звучал в стиле «я сейчас не в том настроении, чтобы шутить, засранец!» – Сосредоточься, Колян! Скажи мне совершенно серьезно, чем заканчивается «Евгений Онегин» Александра Сергеевича Пушкина?
- Ты что, кроссворд там разгадываешь? – сказал Коля, и я с облегчением почувствовал в его голосе серьезность.
- Нет, - ответил я, - ты же знаешь, что я ненавижу головоломки…
- Да-да-да, - пробурчал Коля. – Еще открытки, стикеры, постеры, желтую прессу и китайцев… А я вот не перевариваю твою тетю Лизу… Она просто кошмар!..
- Не трогай тетю Лизу, - сказал я, стараясь не раздражаться.
- Ну а фигли она так часто тебя навещает? - стал сетовать Коля. – Вот скока раз уже было – я тебе звоню, дескать, «дружбан, ты мне нужен, бросай всё и лети сюда! срочное дело!», а ты мне, мол, «извини, чувак, тут ко мне тетя Лиза приехала»…
- Колян! - сказал я. – А ты никогда не задумывался над тем, что это могла быть просто моя отмаза?
- Ах так! – обиженно произнес Коля и замолчал.
- Я же не сказал, что я так делал, - начал я оправдываться. – Я сказал, что теоретически возможно и такое… Но тетя Лиза и на самом деле часто меня навещает…
- Я всё понял, сударь, - сказал Коля. - Отныне мы будем общаться прохладно. Без всяких хиханек, хаханек и прочих смехуёчков. Полная серьезность, если ты этого так хочешь. Теплое и дружелюбное общение невозможно при наличии вранья любой из сторон.
- Насчет прекращения теплого общения ты, конечно, погорячился, - заговорил я, - но сейчас мне нужна именно серьезность. Чем заканчивается «Евгений Онегин»? Ответь, умоляю на коленях!
- Я не помню, - сказал Коля. – Я школу уже давно закончил.
- Постарайся! – взмолил я. – Кто там кого убивает?
- Ну, разумеется, Ленский замочил Онегина, - недовольно пробурчал Коля. – Чё за ***ню ты тут разыгрываешь?
- Может быть, это ты меня разыгрываешь? – заорал я. – Я серьезно спрашиваю: неужели Ленский убил Онегина? А не наоборот?
- Дал-ба-ёб! – по слогам произнес Коля. – Я щас трубку положу…
- Подожди, чувак, - жалостливо промолвил я. – Я, может, с ума щас схожу, но ты мне скажи точно, а то я не знаю, чё я с собой сделаю… Онегин убил Ленского?
- Дебилизм какой-то, - заворчал Коля, но уже более сдержанно. – Ты еще скажи, что Печорин убил Грушницкого…
- А что – еще и Грушницкий убил Печорина? – простонал я, не веря своим ушам.
- Парень, посети психиатра, - стал уже раздражаться Коля. – А то меня с дураком не прёт общаться…
- Как Печорина мог убить Грушницкий? – выдавил я, чуть ли не теряя сознание. – Печорин же про себя пишет! Он, что же, и смерть свою сам описывает?
- Ну да, - сказал Коля голосом, которым разговаривают с маленькими детьми. – Приколист Лермонтов, да?.. А впрочем, проспись и позвони мне завтра! Чао! Николай Васильевич устал от бессодержательного дерьма, коим была наполнена вся наша сегодняшняя беседа…
Я кинул трубку и побежал к шкафу за Лермонтовым… Так плохо в голове у меня не было еще никогда! «Герой нашего времени» оканчивался так, цитирую:

Грушницкий стал против меня и по данному знаку начал поднимать пистолет. Колени его дрожали. Он целил мне прямо в лоб…
 Неизъяснимое бешенство закипело в груди моей.
 Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту.
 - Не могу, - сказал он глухим голосом.
 - Трус! – отвечал капитан.
 Выстрел раздался…
 Когда дым рассеялся, меня на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва.
Между расселинами скал лежал мой окровавленный труп. Я умер…

Конец

Место, идущее перед описанием поединка, где Печорин пишет в крепости N о том, что он еще не осушил чаши страданий, и после счастливого для него исхода дуэли чувствует, что ему еще долго жить, теперь отсутствовало в книге вовсе… Да уж, теперь дуэль уже совсем не счастливая… Однако, что за вздор!..
Я решил тотчас ехать к Нине Петровне – бывшей моей учительнице литературы…

Нина Петровна была дома, сидела за письменным столом и курила сигареты. Мне открыл муж Нины Петровны, который как раз куда-то выходил.
- Здравствуйте, Нина Петровна! – с порога крикнул я, стараясь, чтоб мой голос звучал легко и непринужденно, как будто в моем мире сейчас всё – all right!
- Привет любимым ученикам! – иронически и сдержанно сказала Нина Петровна. – Наши любимые ученики – несомненно, самые отзывчивые и не забывающие любимых учителей…
- Извините-извините, - горестно проговорил я. – Дела, дела, меня замучили дела…
- Ах, какие все деловые! – протянула Нина Петровна. – Veni, vidi, vici, первым делом самолеты, делу – время, а табачок врозь…
Я понял, что надо резко переменить тему.
- Табачок, говорите? – сказал я, подвигая стул к столу и усаживаясь. – С каких это пор вы курите, Нина Петровна?
- С не столь давних, - сказала Нина Петровна. – Ты что-то имеешь против?
- Вы же сами всегда говорили нам, что это глупо.
- Если курить – глупо, то еще глупей – не курить, теперь я так скажу…
- Да как же это получилось, Нина дорогая Петровна? Чтоб вы – и курили!.. Никогда бы не поверил…
- Просто я как-то прочитала в одной книге интересную фразу: «Когда помрешь, уже не покуришь»… Она меня впечатлила.
- Ни черта не понимаю! – раздраженно проговорил я. – Дурацкая какая-то фраза… Чем это она могла вас впечатлить, да еще настолько, чтоб вы курить начали?..
- Понимаешь, mon cher, - сказала Нина Петровна, затягиваясь, - глупо не пользоваться тем, чем пользуются все, из-за каких-то там нелепых переживаний за здоровье или лишнюю трату денег… Удел неудачников, тебе не кажется? Курить – истинное удовольствие, притом интеллектуальное и изысканное, если делать это правильно и со вкусом… И почему, собственно, я должна пренебрегать дарами природы, какими бы они не были?..
- Развивая эдакие рассуждения, можно и наркотикам найти оправдание, - заметил я.
- С одной стороны – почему бы нет? – как ни в чем не бывало продолжала Нина Петровна. – Но разве только самые легкие наркотики… Видишь ли, если что-то начинает разрушать твою психику, негативно влиять на разум – то это уже негоже… Алкоголем я, между прочим, по-прежнему не балуюсь. А сигареты и кофе – крепкие расслабляющие вещества, только помогающие правильному ходу мыслей… Здоровье, может быть, конечно, слегка и портится, но как сказал Максимка Горький: «Здоровому – место в стаде!»
(У Нины Петровны была дурацкая привычка – называть великих писателей по уменьшительным именам.)
- Потрясающе, Нина Петровна! – сказал я. – Сейчас вы говорите куда убедительнее, чем тогда, когда проводили нам в школе апологию здорового образа жизни…
- Это потому что женщина истинно развивается в мыслях только после пятидесяти, - важно изрекла Нина Петровна. – Когда я умру, я всё равно об этом не узнаю. Надеюсь, даже если у меня будет рак, муж и дети мне об этом не скажут, и я спокойно загнусь, продолжая до смерти ни в чем себе не отказывать – скажем, хотя бы только выкуривать в день традиционную пачку…
- Все курильщики так говорят, - не отступал я. – А вот когда вы не курили, вы так же рьяно нападали на сигареты…
- Вот ты куришь? – вдруг спросила учительница.
- Я… бросил, - зачем-то соврал я. На самом деле я никогда не курил.
- А Коля? – поинтересовалась Нина Петровна.
- Коля-то, само собой, - сказал я. – Как начал с пятого класса, так по сей день и дымит…
- Странно, - проговорила Нина Петровна. – Если ты курил, ты не должен на меня сейчас нападать. Это только все эти тупорылые воздерживающиеся идиоты могут брюзжать по поводу неприятного запаха, отравления организма, медленного убиения самого себя и окружающих… Всё это – дешевая ***ня, происходящая от ложной добродетели, и ты это прекрасно знаешь…
- Нина Петровна! – вытаращил я глаза. – С каких это пор вы еще и материтесь? Вы же всегда говорили только безупречным литературным языком…
- О чем ты говоришь, друг мой? – рассмеялась Нина Петровна. – ****ец какой-то! Такое впечатление, что это ты остался в Советском Союзе, а я, старуха, ловко приноровилась к современности… Нецензурная брань уже давно стала неотъемлемой частью современного литературного языка. Почитай любого нынешнего автора!
- Чёрт знает что! – пробормотал я.
- *** знает что! – поправила Нина Петровна. – Не надо анахронизмов!
- Что еще поменялось в вашем мировоззрении? – грустно спросил я.
- Посмотри вокруг! – взмахнула руками учительница. – Ничего не замечаешь?
Я тупо стал оглядываться по сторонам.
- Икон вроде нет, - неуверенно произнес я.
- Истинно! – радостно воскликнула Нина Петровна. – Долой религию!
- Ах, так вы еще и не верите теперь? – всплеснул я руками.
- Что с тобой происходит? – строго посмотрела на меня Нина Петровна. – Не вы ли в свое время всем авангардом класса бесконечно спорили со мной об атеизме и математически доказывали отсутствие существования любых богов?..
- Но вы-то, вы! – сокрушался я. - Вы же верили! Вы пытались обратить нас в веру, привить нам высокие идеалы, моральные устои…
- К ***м моральные устои! – резко отрезала Нина Петровна. – Удел стада!
- Я всё понял, - сказал я. – Когда нельзя было верить, вы верили. Теперь, когда все кинулись обратно к Богу, вы от него отрекаетесь!.. Навязчивое желание выступать против общества, а?
- Бог – мудак! – вдруг крикнула Нина Петровна, подняв голову.
- Перестаньте! – попытался успокоить ее я.
- Бог – засранец! Бог – проститутка! – не унималась Нина Петровна. – И дева Мария – тем более шлюха!
- Только не надо соединять богохульство с матами, - прошептал я на свою голову.
- Бог – ****ый пидарас! – тут же отреагировала Нина Петровна. – Иисус Христос – супер****а!
- По-вашему, это остроумно? – покачал я головой.
- Это давно уже не остро, и настолько старо, что уже и не умно, - неожиданно успокоилась разбушевавшаяся учительница. – Просто когда для тебя открываются новые истины, сначала ты воспринимаешь их очень эмоционально… Пошел на ***, Бог! ****ы в рот! – опять сорвалась Нина Петровна и стала грозить кулаком в потолок.
- Вы попадете в ад, Нина Петровна, хоть его и нет, - неожиданно для самого себя сказал я. – И зачем это вы обращаетесь в небо, ежели не веруете? Как будто исключительно ради протеста вы это творите, а вовсе не от чистого сердца… Ладно, забудем! Я ведь к вам по делу, дорогая учительница!..
Я так увлекся спором, что успел забыть о своей проблеме.
- Я вас слушаю! – веско произнесла Нина Петровна, наконец закончив курить.
- Чем заканчивается «Евгений Онегин»? – прямо и в упор спросил я. Нина Петровна была мне тем полезнее, что в вопросах литературы она не умела шутить и равнодушно отвечала любому даже на самые идиотские и банальные литературные вопросы.
- Ленский убивает Онегина, - спокойно произнесла учительница.
- Чем заканчивается «Герой нашего времени»?
- Грушницкий убивает Печорина.
- Дерьмо! – воскликнул я. – Да как можно с этим мириться?
- Мы это всё проходили в школе, - ласково сказала Нина Петровна.
- Я-то помню, что когда мы проходили, всё было по-другому… Всё было нормально…
Нина Петровна не понимала. Она сидела и молча таращила глаза.
 - Вам никогда не казалось, - решил я взять другую тактику, - что окончание «Евгения Онегина» совершенно по-идиотски смазано и как будто оборвано, причем оборвано на бессмысленном повороте сюжета?..
- Продолжай, - равнодушно сказала Нина Петровна.
- Да как можно мириться с таким фуфловым окончанием! – сказал я, бросая на стол свой том Пушкина.
- Ну ты прямо ко мне со своим Пушкиным идешь, - с удивлением произнесла Нина Петровна. – У меня, слава Богу, свой Сашка всегда под рукой.
И она, не вставая и не глядя, протянула руку к полке и достала свое издание «Евгения Онегина». Я отодвинул свою книгу и жадно схватил эту, еще не веря, что и в третьем экземпляре будет такая же околесица.
- Вот посмотрите! – воскликнул я, убедившись, что всё так же. – Что за тупой цинизм – «Женёк», «Женечка», «капут-шалопут»?..
- Да я наизусть знаю, чего ты прям? – совсем уже сконфузившись, пробормотала Нина Петровна. – Да, конечно, на этот счет было уже немало монографий из той серии, что Пушкин не закончил роман, а потом кто-то за него наспех окончил и так далее… Но ты это и без меня прекрасно знаешь!..
- Ничего я такого не знаю! – уныло выговорил я. – Ну а Лермонтов? Что за идиотия – окончить книгу смертью рассказчика, который к тому же сам про себя говорит: «Я умер»?
- Ну, на то Мишка и гений, - не согласилась со мной Нина Петровна. – Нет больше прецедентов в мировой литературе, когда бы книга заканчивалась фразой «Я умер» не в переносном, а в буквальном смысле… Это не поддается осмыслению, но в том-то и гениальность…

С тех пор мне живется нелегко. Во всех книгах, прочитанных мной когда-то, теперь всё – с ног на голову! «Преступление и наказание» теперь называется просто «Преступление» и сокращено в четыре раза. Старуха-процентщица с сестрой убивают Раскольникова его же топором, на этом всё и заканчивается. В «Грозе» в реку бросается Кабаниха. В «Бесприданнице»… ну, разумеется, Лариса стреляет в Карандышева, а вовсе не наоборот. «Обломов» оканчивается смертью Штольца и женитьбой Обломова на Ольге. Сын Тараса Бульбы – Андрий - теперь убивает его самого со словами «Ты меня породил, а вот я тебя щас и убью». В «Отцах и детях» умирает Аркадий, а Базаров жив и здоров и уезжает за границу с сестрами Одинцовыми… Ну и так далее. Продолжать я не в силах.
Чуть ли не единственная книга, сохранившаяся почти полностью в изначальном варианте, – это «Идиот» Достоевского. Там только в самом конце Настасья Филипповна закалывает Рогожина, а так всё нормально…
Казалось бы, мне нужно радоваться. Я могу открывать для себя любимые произведения с новой стороны. Но меня это совсем не радует. Меня приводят в ужас ни с чем не сообразующиеся концовки великих романов.
Может быть, мне стоило бы переписать все эти книги так, как надо, и показать миру, как должно быть. Но я, разумеется, не помню истинного содержания и близко к тексту, и в любом случае не смогу воспроизвести стиль великих авторов, да и кому это будет нужно? Все уверены, что именно так и заканчивали свои произведения Пушкин, Гоголь, Тургенев, Чехов…
Что-то случилось!.. Может, что-то замкнулось, где-то в каком-то неведомом нам параллельном пространстве, и из-за этого литературные произведения прошлого совершенно по-дурацки исказились, а я волею судьбы оказался единственным, кто знает, как было и как должно быть… Или, может, не единственный? Может, таких как я много, но они все так же как я боятся открыто указывать миру на его ошибки? Или, может, я один такой чувствительный к вопросам литературы, а вообще это мало кого колышет?..
В любом случае, я сейчас никому об этом не говорю… Я не знаю, зачем и для кого я написал всё это… Быть может, когда-нибудь всё станет по-прежнему, и моя рукопись послужит каким-нибудь указанием потомкам. Указанием к тому, что мир изменчив. Мир может меняться, и иногда он меняется чрезвычайно… Бред это или нет, я не знаю… Иногда мне кажется, что стоит только захотеть (только по-настоящему захотеть!), закрыть глаза, медленно досчитать до трех, а потом открыть глаза – и всё станет как прежде…
Раз!..
Два!..
Три!..