Если бы в Шуляйке был асфальт…
(Послесловие)
Если бы в Шуляйке в свое время уложили по улице асфальт и по утрам школьный автобус подвозил ребятню на уроки, то страна получила бы добрый десяток академиков разных наук и профессоров, которые немало сделали, чтобы российская наука шагнула на маленький шажок дальше. И вот вам еще один пример, как губительно для России бездорожье. Но при чем здесь наука? «Ломоносовым» торные пути не нужны, они к своим вершинам всегда идут «вопреки», а не «благодаря». Вот, скажете, пусть ваши шуляйские «гении» и шлепали бы по этим «торным путям», а не плакались, как обиженный генерал, у которого жена потребовала при разводе часть принадлежащего ему мясокомбината. Но, возражу, дети малые - не генерал малоимущий, у них мысль не к материальному тянется, а к чудному и возвышенному. Идти детишкам до школы более трех верст, а кругом «соблазнов» больше, чем у мышей в амбаре иу кота, который угодил туда вместе с грызунами. Идут детишки, к примеру, из нашей Шуляйки в школу, портфельчики тяжелые в руках верижками путаются. До класса идти далеко, а до леса и свалки городской «четыре шага». Попробуй дойди до «храма знаний» без опозданий и в «опрятном виде». Не всегда это получается.
А ребятня в Шуляйке любознательна и к наукам школьным склонна всегда была. Тот же Гошка Сверчков, в школе «троечником» был закоренелым, а, когда «шлея ему попала под хвост», без всяких проблем в технический ВУЗ поступил да еще и при конкурсе немалом – шесть челове на одно место. «Импульс» такой ему в голову ударил, собрался с умственными силами и вот, студент. Учиться бы, а него интерес к науке радиотехнической пропал. То туда его тянет, то сюда. А если б со школьной скамьи его приучить к тому, чтоб исправно в школу приходить сразу после завтрака; после школы без всяких вывертов к обеду домой возвратиться: после прогулки часовой за уроки сесть и все до одного выучить? Но привык он идти по своему разумению, глазея по сторонам да «ворон считая» на каждом заборе. Потому и не получился из него ни научный деятель в радиотехнической области, ни руководитель высокого уровня в той же части. А попал он сперва к геофизикам, а это «вилы» для балбеса такого уровня. Прав был старый учитель математики сожалеющий о том, что так неразумно Сверчков свою башку умную использует.
Но Сверчков в Шуляйке не один такой! Но академиками никто не стал. Причина же в том и есть, что незасфальтировали в Шуляйке улицу и не пустили автобус, который доставлял бы рябетню в школу в полнейшей готовности к усвоению разных предмеиов учебных.
На деле что получалось? Выходит Гунька из дому чистенький, опрятно одет. Брючонки наглажены, рубашка беленькая, руки чистые, на рожице румянец, а не мазутные полосы. Первым делом глядит на избу, что наискось от Сверчковых кособенилась полунакрытая кронами ветел. В избе этой Саша жил. Мужик здоровенный но больной на голову. С войны у него контузия такая была. Почти все время его в лечебнице держали, но на лето отпускали домой. Все лето пребывал Саша в здравом уме, ходил важно по деревне в хромовых сапогах, казалось, самого большого размера. По вечерам собирался народ на лавочках у дома, Саша самый желанный человек в компании калякающих о всякой житейщине соседей. Днем все взрослое население на работе. Саша с детворой в футбол играть норовится. Футболист из него аховый. Попробуй покрутись с мальцами при огромном росте да еще в сапожищах. Но мужик Саша азартный, разойдется, пинает во все стороны, не глядит при этом, кто ему под удар попадет – мяч или малец. У Саши азарт, а у пацанов «высшая доблесть» отнять у него мяч и не схлопотать «пендаль под зад» сапожищем. К осени период просветленья проходил и Саша начинал говорить о женитьбе. Невеста у него не простая девка из Шуляки либо ближайшего райцентра. Значилась в суженных у него дочка Никиты Сергеевича. В конце лета начинал Саша собираться на сватовство, а это было «сигналом» для тех, кто увозил мужика на «зимнюю квартиру». Сашу увозили и пропустить этот момент разве можно? Нет, конечно. Потому поход в школу по осени начинался с «разведки» - дома ли еще Саша. Что такое контузия мы не знали, потому на предмет Сашиного «сдвига» была своя теория более «героическая». По мальчишеской версии летел Саша на самолете Ан-2, «кукурузнику» по нашему, в областной центр по служебной надобности. Прходил полет над Шуляйкой. Саша решил во время полета глянуть на деревню сверху. Открыл дверь и помахал кому то из знакомых рукой и выпал. От простого падения поломал бы Саша кости, но с головой ничего бы не произошло. Но мужику не повезло, ударился при приземлении о пенек ветлы головой, потому и повредился мозгами. Как видите, все в мальчишеской «гипотезе» разложено по полочкам и опровергнуть ее очень непросто.
За избой Саши начинались колхозные поля, уходящие низиной на восток к лесу. Вода дождевая либо талая, накопившись в полях и лесу, собиралась у деревни в канаву и по ней скатываоась в реку. Через канаву слажен мостик деревянный. Отметившись «разведмероприятием» у Саши, выходили пацаны на дорогу, бывшую когда то трактом, проложенным во времена Екатерины. Остановившись возле мостика. Глядели пацаны в сторону города, не идет ли какая со стороны его техника: хотя бы ГАЗик, а лучше трактор. При виде приближающейся техники лезли мальцы под мост, чтобы послушать, как наверху с грохотом прокатывается чудо-техника. Земля около моста и сам мост ходили ходум. Мальцы же видели себя отважными воинами времен недавно отшумевшей войны, прячущимися в блиндажиках, но готовыми тотчас выскочить и забросить на трансмиссию вражесого танка бутылку с зажигательной смесью. Кончалось же все вполне благопристойно: грохот утихал, парнишки вылазили из под низенького моста с первыми ляпами грязи на чистых рубашонках, школьных костюмах и умильных котомасляничных рожицах.
Если же техники не видно ни со стороны города, ни с противоположной стороны, то внутричерепной путеводитель поворачивал голову направо, где за небольшим забором был колхозный сад – «колхозка», рассекаемый надвое канавой, выныривающей из под деревянного мостик. От сада одно название осталось: яблони уже изрослись, посохли, плоды были мелки и кислы. Только «китайка», прихваченная первыми заморозками и была сладка, за что что вкус плодов прозывался «мятным». Но и кислым яблокам находилось применение. Если два яблока долго мять друг о друга боками до коричневых пятен, то кислость немного пропадала и тогда их можно было поедать, кривя рожицу и притворно чвакая от удовольствия. Если же в рот яблоко не лезло, то можно насадить его на конец ивового прутика и запустить его далеко и высоко так, что оно даже из виду пропадает.
Через два дома от «колхозки» Шуляйка кончалась и перед юными «витязьями» вставал выбор, как у былинных богатырей: по какому из трех путей идти дальше. Головы ни на одном из них не теряли, коней тоже, до школы за редким исключением все же доходили, но выбирать приходилось.
Но пред этим выбором предстояло отметиться еще на одной «контрольной точке» - бывшей когда то на окраине деревни кузнице. От самой кузницы и остатков строений уже не осталось, но в земле за долгие годы ее «фунциклирования» осталось великое множество всяких мелких железок размером от копеечной монеты до обрезков металлы величиной с ладонь. В основном, конечно, были железки в несколько грамм, ибо во времена, когда кузница действовала, металл был ценен и относились к нему с великим бережением. Если накопать мелких железок целое ведро, то вес получался приличный. Поэтому частенько останавливались ученики на десяток минут на месте кузницы. Чтоб отыскатьи припрятать несколько железок в заветное ведро, которое хранилось дома. Постепенно ведра наполнялись и. когда в Шуляйку приезжал старьевщик, то грузили его этими старыми ведрами набитыми доверху железками, под саму завязку. За сданный металлолом получали глиняные свистульки в виде петушков, позднее свистульки от воздушных шаров и прочую никчемность, как туземцы в неизвестной тогда еще парнишкам Тасмании. От туземцев, конечно, очень отличались в смысле «умственного» развития: знали таблицу умножения, грамматику, умали считать кто до тысячи и не только по поговорке «сапог да голенище, вот тебе и тыща» либо до миллиона – «яблоко да лимон, вот и миллион», но и вполне размеренным бесошибочным счетом. В остальном же мало отличались от упомянутых туземцев: так же радовались всякой цветистой мелочи, утру и тому, что до школьных уроков еще целый час и за это время можно много куда успеть.
От кузницы можно идти дальше вдоль старого Екатерининского тракта, по обочине которого чудищами с ужасной карявой корой-одежкой доживали свои долгие веки березы, посаженные во временны Царицы. В дуплах деревьев гнездились птиц; по осени засыхающие и погибающие березы поджигались изнутри. В горящее этро турно-пекло закатывали картошку и через некоторое время, выудив их из жаркого чрева, грызли, пачкая руки, рожицы и школьную форму.
В полукилометре от Шуляйки тракт приближался к лесу, на опушке которого находилась свалка мусора, привозимого из райцентра, где и был конечный пункт блуждающих и блудных «ломоносовых» - школа. На свалке еще больше «дивного» и интересного для пацанвы. Тут и железки поболее, чем на развалинах кузни; и всякой пластмассовой да деревянной всячины. Большие жестяные банки из под мазута, которых выкидывалось множество, поджигались. В разгоревшиеся мазутные «факелы» кидалось все, что может гореть, тлеть, вонять, удушать, вышибать из глаз слезу, драть горло. Временами свалка превращалась в некий «Везувий», на «извержение» которого даже выезжали пожарные.
От свалки в обе стороны шла реконструкция дороги. В обратную сторону земполотно уходило прямой линией в поля в обход Шуляйки. А в сторону райцентра строящаяся дорога выгибилась, будто упершись в выступ леса, в сторону. На краю свалки овраг. Под земполотно в нем уложили трубу из бетонных колец. И как мимо пройти этого сооружения, не спустившись, да не гаркнуть в ее утробушку какую-либо скверну и не послушать, как она гулко вторит и усилит звук? Можно еще и в саму трубу залезть, чтоб послушать, как трясется земля над тобой от проезжающей техники.
За оврагом можно и в лес свернуть. Там тоже немало занятного. Весной, когда сходил снег, на елках появлялись молодые побеги – марешки. Вкусом они напоминали кедровые орешки, а для зубов мальчишеских, как потом прояснила медицина, были очень и очень полезным, ибо являются первейшим средством от парадонтоза, зарождающегося у начинающих курильщиков. С елок же соскребали смолу, мололи ее зубами ее до пластилинной мягкости и называли это жёвово «жвачкой», а себя уподобляли с канадским хоккеистами, у которых челюсти работали без остановки.
Далше в лесу был пруд. И. если до него доходили, то на школе в тот день ставился крест. Весной по нему на льдинах катались, в иное время на плотах. А еще березовый сок, «заячья капуста». На полях пресной хвощ –«пестики». И много-много разного в лесу, в полях, в лугах.
Там же, за свалкой было в лесу жуткое место под названием «салотопка», а точннне скотомогильник. Кормились там одичавшие собаки, жившие на опушке леса в лисьей норе. У них даже потомство пошло – щенки крупные и лохматые. Днем собачата вылезали из норы и грелись на солнце да играли. В этот момент подкрались к ним пацаны, жердью лаз в нору закрыли и одного из щенков изловили. Принесли щенка в Шуляйку и в сарайке зкрыли. Всю ночь собачонок жутко выл и под утро кто-то не выдержал и выпустил затворника на волю. Так и не удалось приручить одичавшего пса, чтоб передать его после «на границу Карацюпе».
После оврага шли до Говённого ручья. Именно таким он и был, ибо происходил в этот ручей сброс из городской канализации. А с бойни (позднее мясокомбинати) в этот же ручей текло кровяное месиво. Перед этим ручьем сходились воедино три «витязьих» пути из Шуляйки.
Второй путь был самым прямым и коротким и начинался от окраины Шуляйки. От кузницы. Через поле вдоль электролинии была протоптана тропинка, которую ежегодно перепахивали. Когда шли по этой тропке, то говорили – «польком». Единственная «достопримечательность» на этом пути был овраг, точнее сухая балка. Только весной, когда таял снег в лесу, текла по нему вода, но в это время «польком» не ходили, потому что снегу за зиму в овраг надувало много. Во время таяния снег этот напитывался водой и преврашался в водяно-снежное месиво, в которое можно провалиться аж по пояс.
И третий путь «витязьёв» от Шуляйки, как в сказке, «направо пойдешь» и спустишься в пойму реки Шульки. С одной стороны пойменное торфяное болото, с другой стороны бровка надпойменной террасы. По этому путь этот назывался «позагорой». Склон к реке по весне раньше полей освобождался от снега. Проталина привлекала к себе. Можно было поджечь сухую траву и напустить дыму на всю округу, можно было «приторчать».Последнее делалось очень просто и «бездихлофосно». Надо просто скатиться «бревном» с горы. Переваливаясь с боку на бок. Когда внизу встанешь на ноги, то чувствуешь «кайф»: все перед глазами плывет, земля взбрыкивает в верх, а небо катится, будто шар. Спустя некоторое время все встает на свои места. И снова на гору, и снова вниз по склону «бревном. И так до тошноты.
После первых проталин по склону горы наступает время половодья, самое дивное время мальчишеской поры, когда речка-невидимка превращается в широкое «море» разливаясь во всю ширь заливных лугов. Заливают полые воды и торфяное болто. Тропинка петляет тогда вдоль буйного «океана», уходящего к горизонту. Вода по пойме крутит, старицы заливает, многочисленные острова разбросанные по всему заливному луговью подмывает, будто хочет и их поглотить, а следом и всю земную поверхность. К берегу приносит большое количество «добра», но не вредного, как нынешние пластиковые бутылки да целлофановые мешки, которыми забиты ныне все кусты ивняка по берегам. Конечно, и полезного мало, но не для пацанвы. Для них каждая бутылка, принесенная полой водой, может привидеться сигналом, терпящих крушение либо может иметь и денежную стоимость для «практичных» в 12 копеек, на которые можно купить мороженое или сходить в кино.
Когда половодье утихнет, «океан» отступит во свои привычные берега, в кочках торфяника появляется важнейший «подножный корм» - щавель, а по горе все те же «пестики». Не знали тогда никаких витаминов, кроме «рыбьего жира», придуманного, наверное еще «в шашанадцатом» веке, но сама природа поксказывала, как воспрянуть телу после зимы, когда основной едой были картошка да молоко.
Торфяная пойма обеспечивала всех окрестных садоводов и огородников чернозьмом. Ямы, после выборки торфа, заливались водой и по краям их разрастался аир, продолговатые листья которого могли простым действием превратиться в «пропеллер». Надо лишь вырезать часть листа длинной сантиметров 15, посередине вставить соломинку, поднять «пропеллер» над головой и – несись пацан, что есть духу, а «пропеллер» будет создавать тебе «подъемную силу» от которой телесно не взлетишь. А вот душой – запросто.
Склон «позагоры» разделял овраг. Уходящий вершиной, сузившись под строящейся автодорогой в железобетонную трубу к лесу, к свалке. Поэтому. дойдя до оврага, можно было внести в свой «маршрут» самую неожиданную поправку и свернуть, напрмер, на свалку или к лесному пруду.
Как расходились «три путя» за околицей Шуляйки, так и сходились у мостика через поганый «ручей». В кавычки слово «ручей» взято не напрасно, ибо сливались в нем кровяные струи мясокомбината и «молочный» из бани. Вонь над этим безобразием стояла удушающая, потому даже мальчишеское любопытство не останавливало «ломоносовых», бредущих ни шатко, ни валко к знаниям.
От «ручья» шел небольшой подьем, а наверху справа от дороги старинное кладбище, с другой «питомник», в котором яблоки притягивали своей сладостью не мене, чем Адама и Еву.
На кладбище как не завернуть? Можно девчонок пугнуть, спрятавшись за огрдой, идущих в школу; можно просто поглазеть на страринные надгробья купцов, капиталистов и чад их с домочадцами. И еще был грех. Самый настоящий. На кладбище могила святого старца. Власть ее всячески уничтожала. Ровняли бульдозаром, заливали место погребения бетоном. Но проходила неделя, другая и снова небольшой холмик, утыканный горящими свечами и огарками их, означал в натуре могилу старца. Молящиеся святому жертвовали прямо на могилу конфеты и деньги. Выжидали пацаны, когда на могиле никого нет и, как воробьи, «расклевывали» пожертвования. Конфетами брезговали, но денежки выбирали подчистую. От веры пацаны отвращены, потому никакой беды в своих набегах не видели. Деньги тратили на кино и сладости. Трудно пенять пацаов за это. Родители в колхозе да на производстве за гроши трудились Грех, конечно. То побощество. Но не поднимается рука наказать как-либо или осудить за то пацанов. К тому же, подросли и сами все поняли, упрекам совести вняли и ворами никто из шуляйковской братии не стал.
В «питомнике» за высоким дощатым сплошным забором росли яблони.Охраняли сад сторожа с собаками. Но у пацанов была своя «методика» отведать «райских яблок». Потайные дырки в заборе появлялмсь в таком же количестве ежедневно, в каком и заколачивались. Еще удаль мальчишеская безрассудная помогала перемахнуть через забор. Нахватать в течение секунд с полведра яблок за пазуху и так же резво перескочить обратно, взлетев над забор из под клацнувщих челюстями сорожевых собак. Покусать никого не покусали собаки. Но штанов о забор и потом того, что штаны прикрывают сзади, драно много.
Перед самой же школой было последнее «препятствие» - городской стадион. Настоящий, с трибунами и на входе с аркой деревянной, к которым по краям пристроены домики-скворечни для кассиров. На стадионе настоящее футбольное поле с воротами, на которые натянуты настоящие сетки. По краю футбольного поля беговая дорожка. Еще волейбольная площадка и коробка с песком для прыжков в длину. Как это минуть? Нельзя.
Так и ходили из Шуляйки пацаны в школу десять лет. Кто то упрекнет. Что не всегда в школу ходили. Занятия пропускали. И что? Не то удивительно, что школьные уроки иногда пропускали. А то, что. Вообще, доходили до нее за редким исключением..
Пацаны в Шуляйке живые, сообразительные. У кого появлялось желание дальше учиться в институтах и техникумах – учились; кто же не хотел, то и это не укор – хозяин барин. А вот, если бы проложили асфальт в Шуляйке да пустили автобус, который возил бы пацанов на занятия в школу, сколько бы академиков да профессоров страна получила?!
Но не проложен в Шуляке асфальт и ныне, а у пацанов жизнь получилась такая, какая получилась. И не поворачивается язык упрекнуть кого то из них, дескать, не так жил. Жили, как могли. Привыкли когда то, идя в школу, заглянуть «в каждую дыру» любопытству да любознательности в утеху, так и дальше жили. Так и живем.
Может, и хорошо, что не проложили в Шуляйке асфальт и остались, вследствие этого, мальчишки мальчишками и в 40, и в 50 и даже в 70 лет, когда собираются 31 августа во Фролы на очередной «матч века» или мутят уху на берегу реки.
Деды уже по годам, а в заднице все шалопайство тоже, в глазах озорство. Плохо ли так жить, когда все по своему разуменью с ошибками да огрехами делашь, либо своим лбом непрошибаемое прошибаешь? Весело. А когда человеку весело, ему плевать на то, какой Бориска в Кремле сидит – Годунов, Бодунов или Ельцин. Но самое главное – ПО ФИГУ ВСЕ ЭТИ КАРРРУСЕЛИ……