Чо, Васька, чадо неразумное, говоришь, в армию забирают? А чего тут такого, всех забирают. Я, батько твой, тоже в свое время отнёс службу армейскую. Именно отнёс. Как куря на базар. Непомня, кому его там продал и с кем деньги посля пропил. Это ведь дело такое, что армейская служба, что курья смерть. Пред тем, как приступить к делу, хлебнуть надо для храбрости. А сколько хлебова того нужно, чтоб крови не убояться? Один к одному, а то и к двумя. На литр курячьей крови, два литра самогону.
Ну, ладно, сыне мой, отвлекся чуть. Не о курях, конечно, скажу. А службе армейской, какой видел и какой видится она мне ныне, когда от своей службы отдалился во времени, но к твоей вот подкатило. Да много ли изменилось в службе солдатской? Думаю, что ничтожно мало. Служба солдатская, как хомут новый, что в царской, что в Советской, что в нынешней российской, покуда притрется он к шее и наоборот, не один слой шкуры сползет с неё. Ничего в ней и нет хорошего. А что вспоминается, так то понятно: в молодости все происходило, когда любая сутемь вроде июньской ночи, сумерками кажется. Подвиги, если и вспоминаются, то больше от дури которые происходили. Но другой раз и иное вспомнится, отчего плеваться хочется.
С чего, спрашиваешь, служба начинается? С проводов, конечно. Я студентом был, на радиотехническом факультете в политехе учился. Знаешь, ведь. Рассказывал я тебе не один раз. Начать с того, что к радиву с детства у меня слабость была. В деревне я жил и до самого окончания школы, до выпускного балу спальным местом моим полати были. Удобное лежбище, скажу тебе. По нонешнему говоря, и гигиенично и антиревматизмно. От ревматизму я на тех полатях профилактику и прививку на всю жизнь получил. Пятьдесят скоро, а ревматическую боль по рассказам лишь знаю.
На полатях и полюбил радиву. Всякие фокусы с ним вытворял. Сперва электрогитару сделал с его помощью. Телевизор у нас был с радиоприемником в одном ящике и назывался потому «комбайн» на сельский манер - коли, молотит все подряд, значит, техника серьезная и универсальная. В верхней части ящика экран, а под ним шкала волн и ручки настройки. А под шкалой еще и ряд клавиш под цвет «слоновой кости». Вам такое в диво. И представить не можете такое чудо, а мы с ним росли. Сейчас все еще чудней стало, а тогда и «комбайн» казался, по сравнению с патефоном, «сверхтехникой». Считай, когда моя бабка в девках была, радио изобрели; когда я пацаном был телевизоры, цветные появились, а что будет, какое диво, когда мои внуки женихаться будут? Ныне то у вас, гляди, телефоны не простые, а «мудильные». Телевизоры разными цветами переливаются, будто живое все на экране, но тоже все «мудильное» кажут, будто в насмешку. А радио послушать, одни «пульсы» да «плюсы». Слова грамотные, а спроси тех, кто пульсует там, в нос гундося, что есть что, не ответят, поди. Что с нормальной дикцией не берут туда? Мол, если красиво говорить будешь, то слушать не станут? Да еще приплетут 37-й год и Сталина. А что Сталин? Спорьте теперь, зла он больше натворил или добра, ничего уж не изменить, но к слову всегда можно припомнить их, если критиковать начнут, а аргументов в ответ нет. Что, Левитан, плохо говорил? Идеологию гнал? Может быть. Но в безбожное время похлеще проповедей слова его за душу брали. От нынешних гундосых, хоть нерва одна дернутся положительным импульсом? Нет. А ладная речь старых дикторов ненавязчиво к порядочности звала. Мол, поправится речь людская, складно и в делах будет.
Так вот…. Про «радиву», значит. А сперва все же про электрогитару доскажу. Дружок подсказал, что, если наушник приладить к гитаре, а выводы с него к усилителю приемника подсоединить, то получится электрогитара. Приемник, вот он - под телевизором стоит. А где наушник взять? Это сейчас они на помойках валяются и в хламе домашнем. А тогда другое время было. Телефоны только в домах начальства разного были да у партейных и комсомольских деятелей. А мой батько, твой дед, роботяжным был, слесарил. Кто ему пролетарию беспартийному телефон установит? Знамо, никто. Радио, пожалуйста. Телевизор тоже имей, не запрещено, если зарплату недопропиваешь
Телефона у слесаря, ты понял, быть не могло быть. Зато инструменту разного целый дом. За сорок то лет, сколько всего родитель с завода из города натаскал, закрома целые. На заводе в основном молотком и зубилом обходился, а дома в хозяйстве этого мало, ничтожно мало. Дома то, сколько всяких мелочей править надо. Потом, соседи часто обращаются починить что-нибудь. Молотком то и сами могут поколотить, а вещь сломанную поправить, чтоб снова «культурный» вид приобрела, тут надо постараться. Чтоб и «калым» был, и соседи довольны остались.
Кусачек у батьки было разных не один десяток. И маленькие, чтоб мелкую вещь куснуть, и большие, чтоб, допустим, проволоку скрутить. Ножницы по металлу тоже разные имелись - и по калибру, и по фасону. Они то мне и понадобились, чтоб наушник раздобыть. Взял самые большие и ночью к клубу пошел. Там телефон-автомат рядом с дверью подвешен был.
Ножницы у бати в порядке были. Только, чик. И все. Трубка в кармане. Наушник выкрутил, а остальное в крапиву зашвырнул. Домой задами прошел. Чтоб никто навстречу не попался. И на полати. Ночью не один раз просыпался. Проснусь и руку под подушку, там ли наушничек? Там. Хорошо. И снова засыпаю.
Утром, только родители за дверь. Я к телевизору, «музыку» свою ладить. Соединил, зазвучала гитара. Жалко, что не настроена, а то бы сразу сыграл чего-нибудь доброе. Но и так звуки дивными кажутся. Полдня брякал, пока усилитель не сгорел у «комбайна». Смолкла «музыка», телевизор онемел. Быстро отсоединил наушник и обратно на полати под подушку спрятал, как будто ничего и не было.
Вечером батько телик включает, а там кино про Карлу Чаплина. Немое. Смешное. А батя уроботался, прикемарил. Проснулся, а по телевизору балет, кажется, «Лебединое озеро» крутят. И тоже, получается, немой балет то. А батя понять ничего не может. Девки, какие то задом дрыгают, а Чаплина нет. Материться стал уж. Не дождался Чаплина, выключил телевизор.
На следующий день уже наше кино показывают и тоже немое. Я на полатях лежу, маюсь. Когда же, думаю, нормальное кино станут крутить. Чтоб, думаю, получить сразу свое и не маяться в ожидании «дыбы».
Досмотрел батя до «новостей», и снова звука нет. Опять материться стал. Но не меня ругает, а «немтырей», которые два дня до того домолчались, что и у телевизора звук пропал. Но потом поуспокоился и рассудил, что телевизор, тоже техника «сурьезная», если долго на холостых оборотах, то есть без звука, будет работать, то «забьется карбуратер и хана». Отнесло от меня родительский гнев.
Вызвали телемастера. Тот поковырялся с часик в «ящике» и заговорил телевизор. На радостях батя с мастером литруху огрели для начала, после еще. Пятница была, не на работу на следующий день. Так и квасили до понедельника. А в понедельник тяпнули по стопарику и каждый на свое «производство». Мастерам что похмелье? Лишь на пользу…
А я, Васька, думаешь, всю жизнь таким дураком был, каковым меня мать твоя считает? Нет. Вначале то жизни, когда ничего не понимал, так все нормальным казалось. А потом уж похужело. Понимать стал, где, что и почем. Азбука, вещь хитрая. Чем больше в нее вникаешь, тем больше вопросов возникает. На один пока ответ найдешь, откуда-то три, а то и больше других выползет. К примеру, упал с табуретки. Упал и упал. Но ведь по разному можно свалиться с нее. В смысле причиноследственности, траектории падения и последствий приземления. Опять же важно: трезвый или пьяный. А если пьяный, то насколько пьяный. Ибо нешибко пьяный можешь и на бок упасть и на коленки, а перепивши, обязательно носом об пол. Вроде, чем больше пьешь, тем ближе к заднице центр тяжести смещается, но падаешь носом. Почему? Потому что пьяный? Или потому, что не допился, чтоб задом об пол хряснуться? А почему в прошлый раз и выпил больше, а не упал, хотя сидел на этой же табуретке? А сколько таких «почему?» может еще на ум взбрести, если долго об этом мыслить? А если с самого твоего рождения, как существа разумеющего, по башке эти «почему» лупят изо дня в день, али дураком не станешь? То-то…
Когда у меня фокус с электрогитарой не получился. Я на полати провода провел от розетки и по ночам по наушнику разные передачи слушал. Провод двойной медный с миллиметр толщиной, в изоляции. Ночью ко мне кот приходил и в ногах гнездился. Жирный котяра, как заяц беременный. Еще поиграть любил с веревкой. Я однажды проводами, заголенными на конце, стал играть с ним. Думал он, как обычно, от них лапой отмахиваться начнет. А он зубами схватил оба конца проводов сразу. Его током и шибануло. Он вместо того, чтобы провод выплюнуть, зубами их сцепил и, как карась на крючке, извивается. Я пасть ему раззявить пытаюсь, бесполезно. Крючки проводов за зубы зацепились. Все же освободил несчастного. Но какой ценой! Руки исцарапаны, по щекам полосы от его когтей. Как глаза в целости остались, непонятно. Дело вечером было. До утра с полатей не спускался, мол, голова болит.
А утром пришлось слазить вниз. Батько увидал меня и пытать стал. Я все на кота свалил. Решил отец, что взбесился кот. В итоге пострадавшего в мешок и в омут, а меня прививками от бешенства полтора месяца кололи. Брюхо от уколов коростой покрылось. До сих пор перед котом вина у меня. Оправдываю себя, дескать, старый был, все равно бы сдох. Но ведь своей смертушкой, а не насильно в мешке на дне омута.
Так вот и пострадал в первый раз от страсти радиотехнической. Не столько физически (царапин уже через неделю не было), сколько душевно. А последнее пострашней будет.
После школы на радиотехнический факультет Политеха поступил. Сдружился там с пареньком, ровесником, Венькой Сорокиным. Где сейчас его носит, даже и не знаю. А хотелось бы узнать. Ну да ладно…..
Первый курс закончили. Все в стройотряды собираются. А Венька меня мутит. Поехали, говорит, на Север к брату. Он геофизик. И нас, «с радиотехническим образованием с руками оторвут». На сезон нас возьмут. Даже, пообещали техниками поставить. Еще и заработками большими смущает, змей. А я же деревенский, на одну стипуху, считай, целый год бедовал. Как только сказал Венька, про заработки, так и согласился.
Техниками нас не поставили. Но по полтыще за сезон заработали.
После этого уже каждое лето в экспедицию к геофизикам ездили. Уж, как свои там. Когда еще и знания свои радиотехнические к делу стали применять, нас и вовсе пообещали взять на работу после окончания института.
Мы и преддипломную практику у геофизиков проходили. Аппаратура у них серьезная. Что в сейсморазведке, что в электроразведке. Просидели на той практике до ноября. Приехали в общагу пред самыми праздниками революционными. Сразу же пьянку организовали небывалую даже по общежитским меркам. Весь курс три дня зомбами по коридорам ползал.
И все бы ладно, но надо на демонстрацию идти. Мы с Венькой спрятались в ближайшей пивной. Куратор группы выловил нас и там. В колонну нас затолкали. Чтоб устойчивость держали, дали нам на двоих один плакат, каждому по ручке его. Вышли на площадь, где трибуна. Оставалось пройти мимо нее и еще метров пятьдесят по площади, а там за угол и все. Мы с Венькой уже приноровились идти. Его в сторону ведет, я его плакатом выруливаю, меня из колонны тянет, Веня держит. Совсем уж прошли трибуну, но что-то нарушило наше равновесие. Веню из колонны вынесло, и он прямо под трибуну пал. Я его поднимать кинулся. Остальным то идти бы мимо. Мы как нибудь вокруг трибуны оползли и убежали бы. Так нет, куратор вмешался и староста группы. Староста к совести комсомольской нашей взывает, громче, чем деятели на трибуне. А куратор, мужик крутой, плакат подхватил, на котором славословье советским студентам выведено белыми буквами на кумач, и давай нас тем плакатом лупить по башкам. Загнали нас в колонну. Дошли мы до угла и смылись позор принародный заливать.
Все бы, наверное, прошло. Все-таки выпускной курс. Пожурили бы по комсомольской линии, может, стипухи бы лишили. И то, и другое не смертельно. Однако обстоятельства для нас сложились скверно. Был на той демонстрации буржуазно-капиталистический корреспондент. Заваруху нашу сфотографировал и в своих «таймсах» поместил. Чтоб знали во всем мире, как советских студентов на путь истинный наставляют. Скандал получился международный, можно сказать.
Нас из института поперли. Пришлось обратно на Север ехать. Устроились на работу в сейсморазведочную партию. Думали, отсидимся до осени в лесах, а там восстановимся в институт.
Обрадовались. В апреле выудили нас повестками. И угодили мы с Веней в армию. Жалко, что в разные войска. Веню в стройбат, он подслеповат был. А меня в ПВО определили.
9-го Мая собрали нас у военкомата пьяных и лохматых, как хиппи волосатые. И в общий вагон затолкали.
В вагоне, покуда пьяный был, под столом дрых. Прочухался малость, зябко. Стал искать потеплее местечко. Все полки забиты, даже верхние. Одну все же пустую, нашел, но боковую. Надо как-то забираться на нее. Стою, голову ломаю, как это сделать. Тут землячок подошел, предложил «тройняшки» врезать. Раздавили фанфурь и с помощью товарища взгромоздился я на третью полку. Но пролежал там не долго. То ли от одеколона, то ли от всех напастей, но видимо, что-то в голове начало твориться. Почувствовал я себя моряком. Призвали, кажется мне, в морской флот, но форму почему-то не выдали. И лежу я в каюте под своей бичовской телогрейкой. А тут качка началась.
Как я не убился, когда с третьей полки летел, неизвестно. Может оттого, что на голову проводника меня сбрящило? У сейсмиков я всю зиму чертежником проработал. С бумажками ковырялся да с девкой-камеральщицей любовь крутил. Потому жирку нагулял преизрядно, как тот кот, перед которым в вечной постыдности пребываю. Под 90 килограмм во мне весу тогда было. Сравни, сейчас меньше 80. Тут, скорее, надо проводнику сочувствовать, как он не сгиб под тушей пьяной и жирной. Но выжил бедолага. Правда, голова не поворачивалась. И еще хотел с сержантом, который нас сопровождал, жалобу в часть направить. Чтоб меня первым делом «под трибунал определили, как питейно неуравновешееного». Но сержант не трезвей нас был, отшил служивого. Мол, здесь армия и в ней «как на войне», жертвы среди мирного населения неизбежны. Да еще и стал свои претензии от имени «министра оборона Гречко» предъявлять проводнику и требовать бутылку за то, что «не обеспечил личный состав, вверенного ему подразделения койко-местами и спальными принадлежностями, отчего чуть не приключилась потеря в количестве личного состава»
На сборном пункте было все чуть поорганизованней. За водкой только ночью можно сбегать, заплатив отступного. Отступное это немалое, половина принесенного сержанту отдавалась. Ух, котяры-шакалы. Рожи красные, хари пьяные, а гонор генералиссимусов. Правильно говорил наш Владимир Ильич, что государство должны кухарки править и их дети. В любом случае они власть свою отстоят и любыми способами. На любые ухищрения пойдут, чтобы к швабре не возвращаться. Это князья, когда их к полотерному инструменту приставляли, меньше печалились, ибо для них это Воля Божья. А для безбожного кухарья всякая работа грязная, в том числе и та, от которой они в «князья» возвысились.
Так и сержанты. Они по ночам страшнее «кухарок» любых, что к власти прорвались. Днем же покорней «князей». Вот тебе, Васька, и первый совет: бойся младших командиров, а не генералов. Последним лишь неперечь. А если есть возможность молодцеватость, свою покажи неназойливо. А пред мелкой шушерой, вроде сержантов да лейтенантов с «кусками», как меж долбанными, совета нет, как держаться. Тут уж, как повезет. Единственное имей в виду, все они друг друга ненавидят и зависть меж ними, как ржа поганая. Лейтенантов за то, что военное образование у них. «Кусков» за то, что нет того образование, но по статусу они вроде лейтенантов. Сержанта «жаба душит», что у тех «свобода», а ему в свою очередь «куски» и лейтенанты завидуют, что у сержантов будет дембель и в скором будущем, а им он не светит.
На сборном пункте этой премудрости не знали. И потому боялись одинаково и сержантов ночью, и лейтенантов с «кусками» днем.
После некого подобия завтрака предложили нам «культурное мероприятие». Местных писателей да поэтов собрали, чтоб они нам о Родине да лирике разной пропустобрешили. Привезли их, а потом стали собирать тех, у кого в глазах похожее на признаки жизни теплилось. Пока набрали таких пару десятков, «бомонда» уж извелась нетерпением, а некоторые уже и «организовались» и мало чем отличались от слушателей. Потому общий язык был найден между зрителями и выступающими быстро. К тому же меж рядов пара бутылок водки «по глотку, чтоб без обиды» просвистали и опустошились в первом ряду, где сидели «славные представители творческого наследия». Прапорщик, который за мероприятие отвечал, не сразу понял причину «духовного сближения армии и культурной интеллигенции». А когда дошел до него смысл происходящего, «сближение» было полным. И даже один из представителей стал проситься обратно в "танковые войска», ибо, по его словам, только там и «поррядок».
В итоге слушателей угнали в «стойла», а «культурную интеллигенцию» с немалым трудом затолкали в ГАЗ-66, с брезентовым тентом и «увезли в известном направлении». Вроде, в городской вытрезвитель….
Я тоже среди слушателей оказался. Между состоянием, когда «проспался» и когда «отрубился». Слушали не столько поэтов, сколько свои «комментарии». Нас уже «проинструктировал», что до присяги мы еще «вольные» и потому никакой ответственности перед армией не несем. Мы и старались «безотвтетственность» эту всячески продемонстрировать. Мне до сих пор не по себе, как вспомню то «культурное мероприятие». Не за то, что поэтов освистывали или комментировали да искажали на поганый манер их стихи, а за иное.
Мужик, было, поднялся на трибуну. Уже не молодой. Участник Великой отечественной. Стал нам напутственные слова говорить. Может, и казенно некоторые слова его звучали. Но ведь видел он в нас, наверное, себя, уходящего на фронт, откуда один-два из сотни живыми возвращались. Мы же, падлы, стали и его подначивать. Мол, не учи нас, дядя. Мы же не на войну идем. Лет пятнадцать я мужика того не вспоминал, а однажды выплыло из памяти лицо его. Растерянное. Со слезой в глазах то ли выступившей от непочтения незаслуженного, то ли собравшейся выступить и увлажнившей оболочку глаз.
Ладно, девку-поэтессу «контрой похабной» на ее стихи до слез довели. Так, что та убежала, и больше не видели ее. Одна она да мужик-фронтовик и не пили из путешествовавших меж рядов бутылок. И она, Васька, почему-то вспомнилась. Что еще мы могли ей сказать, кроме матерных слов да частушечных стихов? Ничего. На душах то у нас не соловьи пели, а кошки драные оргии устраивали. Когда постарше стал, всякое болезненное приходилось в душе глушить, а тогда то вся нараспашку - и душа, и сердце, и умишко малый.
А почему об этом говорю, Васька? Сам не пойму. Мелкое это со стороны, если глядеть. Мало что ли мы старых да малых походя, обижаем, даже не замечая иногда? Но я так полагаю, что подлое в себе ничем не заглушить. Ни временем, ни заслугами, ни рублем денежным. Подлое в нашем подсознании все равно живет, от нас независя. Как в секретном досье до самого судного часа, только пополняясь. А когда этот «час» придет, знаешь? Не знаешь. И мне это неизвестно. Может, после смерти. Но мне думается, и при жизни уже ответ приходится держать. Как на следствии. Пока только вопросы тебе судьба задает, да ответы в метрику свою казенную складывает. А вот, придет час суда, тогда и приговор будет зачитан. И там все по полочкам будет разложено. И уж «смягчающих обстоятельств», думаю, не много будет у всякого пред судьей представшим.
И еще, Васька, отступление «лирическое» тебе в утеху…. Не обращай внимания, когда молодежь ругают. Как же молодым быть правильным быть, коли в нас, кто родителями вашими являются, раздолбайства не меньше было в годы молодые. Ты бы знал, как нас за «битлов» в свое время гоняли. Вы сейчас лысыми да бритыми ходите. И такая же мода у наших братьёв старших была. К плешети еще штаны дудочкой. А у нас в моде, наоборот, уж все стало. Волосы до плеч чтобы доходили, а клеши пыль сгребали чтоб.
В школу идешь такой или таким, (хрен разберет) «хиппьёй» лохматой и не ведаешь, а попадешь ли в таком виде в школу. Директор школы у входа по утрам стоит и смотрит на прически наши. Мужик здоровый, фигурой своей всю дверь загромождал, мышь не прошмыгнет, не только образьё волосатое. Остановит и глядит на тебя, мол, сам понимаешь, куда идти надо или указать дорогу до парикмахерской? Начинаешь опрвдываться, дескать, денег родители не дали. А директор и тут ни слова. Из кармана полтинник выуживает и в руку тебе сует. Вот, что значит, Васька, старый российский педагог! Сколько мы, прохвосты, таких полтиников потратили на всякую мелочь, начиная от мороженного и кончая, сам понимаешь, вино-водочными и табачными изделиями, что и не сосчитать. Но не слыхал я, чтоб кому-то директор о долге напомнил. Совесть, она дороже любых денег. Понимал старый хрен, что, если выйдет толк из парня, он о долге своем будет всю жизнь помнить и себя корить, а, следовательно, и урок на всю жизнь, как относиться к деньгам. Усвоить бы эту науку нынешним капиталюгам, что лучшее вложение денег не в нефть да наркотики, а в человека. Не скоро отдача от такого вложения капитала, но сверхприбыльна, точно.
С полтинником в парикмахерскую никто не шел, я уж сказал. А просто прогуливали первый урок, а на второй спокойно приходили. В десятом классе директор у нас хитрый премет вел, «обществоведение». Всякая мура заумная, а потому и не запоминающаяся. Никакой логики в предмете: не житейской, не математической. Я, чтоб не напрягаться, на последней парте сидел, чтоб глаза не мозолить учителю нашему, и по-тихому своими мелкими делишками заниматься: то ли в окно глазеть, то ли математическую задачу решать сверхсложную, какие на вступительных экзаменах давали абитуриентам на мехмате МГУ или в Московском физтехе в разные годы. Порой так зароешься в задачку, что и забудешь про все. И про полтинники, и про директора, и про весь белый свет. Та же наркота, Васька, эта математика. Не зря у многих из деятелей в этой науке «крыша съезжала» к старости.
Таки сосуществовали мы на «обществоведении», директор, ненавязчиво преподававший свою науку, и, мы, слегка сдвинутые на математике. Но однажды все же высказал мне директор, то, что о моей прическе думает. Но и я, на хамство ответить не могу ни поганым словом, ни умным, а вот на умное слово, гадость, будто с рождения на языке пасется. Я директору в ответ на портрет Карла Маркса указал, что над головой его висел над классной доской. Еще и добавил, дескать, смотрите, умные то люди, какие патлы носили и бороду под стать прическе. Думал, сразил своим доводом дядька. Как бы не так. Он еще бащще мне ответил: «Когда, Сверчков, ты таким же умным станешь, то для настенного портрета можешь тоже отрастить и бороду, и волосы до плеч и ниже».
Коли уж про бороды и раздолбайство заговорил, то спросить хочу тебя, Васька:
- Помнишь ли, как я Дедом Морозом однажды в Новый Год вырядился? Хотел потешить тебя, а получилось, что чуть с ума не свел. Не помнишь? За то я помню. Мать твоя меня чуть не прибила тогда. У меня шуба была экспедишная чуть не шестидесятого размера. Не крытая, а крашенная в рыжий цвет. И мех изнутри тоже с розоватым оттенком. Вот я и ппытался вырядиться Дедом Морозом. Шубу вывернул. На харю-образину, уже к тому часу скосорыленную, ибо начинал отмечать пришествие Нового Года, когда по радио говорили, что «…. в Петропавловске-Камчатском полночь», а, значит, за девять часов до наступления его в Москве, мочалок навешал. На башку мамкину красную шапку, вывернутую на идиотский манер, до глаз натянул. И к тебе. Здравствуй, баю, малыш.
Не знаю, за какого лешего ты меня принял, но от испуга говорить перестал. А до этого все уши нам с мамкой прожужжал, когда Дедушко Мороз придет, я ему стихотворение расскажу. Потом истерика с тобой приключилась. До утра успокаивали. Я уж предложил водки насильно влить тебе, но мать….
Потому, Васька, от яблони, раздолбаем посаженной, раздолбай-яблоки только и урождаются.
Послужить, если хочешь, Васька, твое дело. Но мать говорит, что после собираешься в военное училище умыкнуться. Не вздумай, Васька. Не запрещаю, но и не советую. Кем ты будешь, прикинь? Сейчас тебе девятнадцатый год пошел. К сорока пяти будешь полковником. Уволят тебя на пенсию. И что ты будешь делать в самом рассвете сил мужицких? Жизнь сызнова ладить? А как? На военной службе ты полковник. А в гражданскую жизнь пришел, тут другой подход ко всему. Уж не покомандуешь. Да и трудно после военного командования на гражданское переключиться. Во-первых, командиров да начальников вокруг, что собак в нашей деревне, если сравнивать количество собак и доживающих свой век старух в процентном отношении. Процент этот, сам знаешь, не в пользу человеконаселения. И даже найдешь ты на гражданке командирскую должность, то трудно тебе придется переиначивать себя на то, что приказы в цивильной жизни не только обсуждаются, но просто игнорируются. И никакого тебе уставу, а трудовой кодекс, который, хотя и составлен на «благо человека» при должности, но мало кому известен и мало кем признается.
Смотрю я на отставных военных, и жалко мне их становится. Силы, есть. Здоровья еще предостаточно, а жизнь надо с чистого листа начинать. В начальники трудно попасть, а в «курсанты» не хочется. Один путь в придурки, где собаку держать негоже, а лаять кому-то надо.
Да и командовать на гражданке надо уметь. До этого как было? Лейтенанту старший лейтенант приказы отдает; старлею - капитан; капитану майор. И так до маршала. А маршал стар. У него болезней и родственников ахидных бесчисленное множество. И еще маразм. Приказы потому идут уже изначально не здравые. Да еще при движении их по нисходящей срабатывает принцип «испорченного телефона». Вот и представь, что должен делать солдатушко, когда до него этот приказ дойдет. Ему то больше не кому приказывать. «Помощника рядового» в армии не предусмотрено. И получает солдат самые распотешные приказы и выполняет их соответственно. Конечно, Васька, я тут примитивно все разложил. Как на базаре, когда мужику нашему деревенскому помог однажды кулек ротанов бабе продать на опохмелку. Стоит он у прилавка. К нему подходят. А он и расхвалить товар не может, мутит его и крутит с перепою. А бабенка подошла и расспрашивает, что за рыба да вкусна ли? А мужик от нее, как от мухи, какими то междометьями отбивается. Я поздороваться к нему подошел. Вижу это дело и бабе растолковываю: «Рыба эта ротаном называется. Не смотрите, что страшна обличьем, но мясо у них белое и вкусное. Как у налимов. А налим, сами знаете, пресноводная треска. Значит, и ротан тоже треска, только мелкая».
Не все, конечно, именно так в движении приказов. Но по моему впечатлению после службы, в основном так все и происходит. И ты в эту «лесенку дураков» хочешь себя поста¬вить. Может, как все, Вась, отслужить свое и тешиться дальше жизнью молодой?
Не согласен? Ну и дурак. А. впрочем, как видно из моего моноложного изложения, я не меньший дурень. Потому, Васька, сам думай, что и как тебе в жизни строить….
Привезли нас в «учебку» Первым делом обмундирование выдавать стали. Ворох одежек накидали. Старшина на глаз отбирал обмундирование и швырял в одну кучу х/б, са¬поги, портянки, а там собирай и «угощен, так отваливай».
А цивильную одежду куда? Если, объясняют, вещи хорошие, то отправляйте их по¬сылками домой. А как их отправить, если вокруг уже какие то хищники порхают с видом па¬ханчиков. Вроде земляков выискивают. И, вместо того, чтобы как-то земляков ободрить от свалившейся на них нови, норовят ободрать их.
Меня в экспедишной да студенческой жизни немного пообтерло, сквозь мою «тем¬ноту» все же проблёскивали звездочки прохиндейности. Да и «теоретически» рассказами об армии немало нашпигован был к тому времени. Знал, что ничего сколь-нибудь приличного одевать не следовало. Я так и сделал. Деньги, что у меня были, по дороге пропил, ибо знал, что их у меня отнимут в первый же час службы. А всякая мелочь, вроде недопитого одеколона «Шипр», электробритвы с расколотым корпусом да пивной кружки, валялись в тряпичной ко¬шелке с хипповой харей на обеих сторонах.
Про одежонку и вовсе стыдно говорить. Раскопал в клети деревенского дома дедов зипунишко, в котором он еще при НЭПе крестьянствовал и потом «коллективизацию строил». Из холста самотканого. Пуговиц всего две и обе разные цветом, размером и количеством ды¬рок. На одной пуговице четыре отверстия, на другой дырок не было, за то был двуглавый орел. На меня в таком виде «земляки» даже и неглядят. Нам, пока всякие мероприятия организаци¬онные проходили, фильм показали про Ходжу Насреддина. Он там на ишаке ездит. И одеянье у него, точно, как мой зипунишко. Потому, кто же будет дервиша обирать. Это ныне можно и, пожалуй, нужно, некоторых «нищих» обирать. А тогда это зазорным считалось, даже в среде армейского шаромыжья.
Никто на меня внимания не обращает. Мне даже обидно стало. Хотя бы авоську проверили бы. Но нет и до авоськи с хипповой харей никому дела нет. От обиды я к лейте¬нанту подкатил и вопрос задаю, как «практически осуществить отправку ценных вещей на Ро¬дину».
Он на меня глянул и встречно вопрошает:
- И какие, вы, хотите вещи отправить?
Видно, что удивлен очень. И от вида моего и от просьбы странной. В глаза ему гляжу и зипунишко за полу трясу - его, мол. У лейтенанта глаза на лоб полезли. Потом рожа краской стала наливаться, решил, видимо, что издеваюсь. А я даже не смутился. Объясняю, мол, это наша семейная реликвия. Веешь ценная, ибо дедова.
- Дядя Эдя очень просил прислать ему, как форму выдадут, - подытожил.
Уговорил. Зипун свернул и письмишко вложил. Лейтенанту дал почитать.
«Дядя Эдя,
доехал я хорошо. Устроился. Зипун дедов возвращаю, как вы просили.
Гоша»
На посылке адрес написал - «г. Ленинград, Невский проспект, дом 18. кв. 12 Хилю Эдуарду Ивановичу». Лейтенант прочитал и вовсе осоловел. А мне что, коли шлея попала под одно место? В Ленинграде я только про Невский проспект и слыхал. А что на нем домов меньше двух десятков? А в тех домах квартир меньше? А Хиля по отчеству не знаю, так и лейтенант тоже, откуда может знать? Ушла посылка. И не вернулась. Или дошла до адресата или, может, почтовые работники решили ее умыкнуть, а когда вскрыли, то просто выкинули на помойку. За то мне какой «дивиденд»! Племянник известного певца, а не хрен собачий. Не только для лейтенанта моя посылка шоком была. Он, я после слышал, о рваном зипунишке, который «Хиль, ну и тряпушник», другим офицерам в канцелярии рассказывал. Верно, сильно икалось в мае 76-го года певцу. Да простит он меня….
Я и соврал то немного. Дядя Эдя у меня и в самом деле был. Недавно помер. Только не Петькином «бурге» жил, а в Катькином. Я же себя успокаивал, что, если и приплел лиш¬него, так для «дела». А то, думаю, узнают про мои студенческие похождения и определят не в учебную батарею, а в свинарник. А меня к технике потянуло. Мы между делом уже заглянули в парк бронетехники. Впечатляюще. Зенитно-ракетный комплекс - серьезная техника, и пасти возле нее свиней, не позорище ли?
Сбрехать то, сбрехал, но не подумал, что у военных свой «бекрень» в голове. Они как рассудили? Раз я, племянник Хиля, значит, и пою так же, как дядя. Потому назначили меня запевалой.
После того, как нас обмундировали. Когда мы «сикось-накось» понашивали армей¬ские погоны, шевроны и прочую халимудью на кители, повели нас в столовую. Построили по четыре в колонну, сержант скомандовал: «Ша-ггом, марш-ш!». И потопало войско. Бух-бух, бух-бух, а кто-то семенит бух-бух-бух. А сержант на этот нестройный топот внимания не об¬ращает и новую команду подает: «Зап-певай!». Раз просят, как отвильнешь в сторону. Запел.
Что первое в голову взбрело, то и загорланил. Со всей дурью, какая есть во мне, чтоб «дядю Эдю» не опозорить:
Вставай, проклятьем закаленный….
«Интернационал» явно не годился для строевого пения. Я во второй шеренге шел. Как возопил, передние вперед шарахнулись, как будто в их задницы кобель гладкошерстный из нынешнего собачьего «бомодна» вцепиться вознамерился. Клацнул челюстями, являющи¬мися половинками черепушки бронекостной. Строй и без того шлепал не в ногу, а тут и вовсе превратился в табун запуганных баранов.
Я и сам своим «произведением» захлебнулся. Смолк. Больше меня не просили запе¬вать. Понятно стало, даже сержанту, что «природа явно отдыхала на племяннике дяди Эди Хиля».
На свинарник меня тоже на определили. После обеда привели в казарму и по од¬ному стали вызывать в канцелярию. Там два офицера сидят и допрос чинят. Кто, откуда, какое образование? И моя очередь подошла свою «подноготную» выказывать. Когда дошел разговор до образования, сразу уточнять стали, за что погорел. Рассказал, мне что скрывать? Посмея¬лись. И подытожили, что майская демонстрация позади, а до ноябрьской «учебку» закончу, потому военному делу урона при проведении парада причинить не смогу. Но специальность моя радиотехническая к профессии оператора радиолокационной станции очень применима. В эти операторы и определили. Причем в «первые». Что означала эта единица, для меня остава¬лось пока тайной. Но раз есть первый, значит, как минимум, есть и второй. А потому, гля¬дишь, и послужу при хорошей должности и при технике серьезной. Все остальное было неве¬домо, а потому и не пугало.
А в столовой то, что было? Я, Васька, в деревне вырос. Колхоз у нас захудалый. Лошади, кляча на кляче. Корвы, худобища на ходулях. Свиноферма еще была, свинкам бы в ней жир нагуливать. Но, нет. И там голодуха полнейшая. Если кто и жировал на скотном дворе, так это крысы. Если кого и следовало на мясо пускать, то их, потому как почти весь корм, который в кормокухне производили, эта напасть сжирала.
Так вот, когда я в первый раз в солдатскую столовую зашел, я колхозную кормо¬кухню нашу вспомнил. Вони от варева дохнул, в сторону «камбуза» глянул, и все былое в не¬жившем сердце ожило. Первое, какое то жидкое хлебово, в котором, будто от свалившейся туда зажравшейся крысы, разводья жира; второе – серая масса, называемая овсяной кашей. К каше еще и миска алюминиевая, в которой куски вареного сала плавали и хоть бы мясца, на котором с молекулу было. И тут про колхозных крыс помянул недобро, не с них ли сало сре¬зано.
В первый раз никто, конечно, варево-хлёбово то жрать не стал. Посидели за столом на десятерых, носами поводил из стороны в сторону, хари покорчили и быстрей на воздух. Однако, со следующего дня уже молотили эти отбросы свинофермы за милую душу, другого то не предложено. А гонять стали, как сидоровых козлов, с первого же дня. Калорий много надо. А где их взять, если не с солдатской «помойки».
Я и тогда и после думал над этим отношением к людям, как к нелюдям. И не скоро понял, что таким образом нас учили Родину, любить, которая мало чем отличается от «кормо¬кухни». Почему? А потому, что к тому времени над всеми лозунгами да партучениями народ смеялся, как ни крутили его, сердешного. И заградотрядами гнали людей «подвиги» совер¬шать, а ему, кол на башке теши, жить хочу по человечески. Ничем в человеке человеческое не вытравить. Единственная слабость, желудок. Вот через него и воздействовала «махина». Мол, если на «подвиг» не пойдешь, не сгинешь, а в плен попадешь или смалодушничаешь на миг, то сидеть тебе, бедолажный, в лагере. А там что? Работа до одури и издевательства до изне¬можения. А кормешка при этом свинская. В подсознание все и вбивалось, таким образом, чтоб наяву о Родине думал, но больше боялся ее подлого нраву.
Понял, Васька, какие химеры затеяли поводырники наши, чтоб людей на смерть гнать, а самим за спинами отсидеться. Потому думай, хочешь ты в эту армию или нет? Одной кормежкой, даже в мирное время, сколько народу до язвенной болезни довели и ранней поги¬бели от кишечных болезней. А окромя этого, сколько приемов разных, чтоб человека оболва¬нить. Ужо погоди, порасскажу….
В первый же вечер сержант нам растолковывать стал, куда мы попали, и кто мы есть с того момента. Офицеры в части находятся с восьми до пяти, а в остальное время они, сержанты, нам и «папа и мама». А у сержантов, не вру Васька, фамилии Собакин, Свинин и Гуськов. В других батареях сержанты с нормальными фамилиями, а у нас, будто в подсобном хозяйстве оборонного завода, сплошная «живность».
Собакин уже дед. Он больше спит, чем делом занят. А когда не дрыхнет, к дембелю готовится. Первым делом курсантам допрос учинил, кто рисовать умеет, кто шить может? На художника я не гожусь, а пошить что нибудь, почему и нет, не стал лукавить. Вспомнил, как в школе заставляли «крестиком» вышивать цветочки разные, получалось. А тут, думаю, что сложного кителек подшить? Взялся дурень за это и всю «учебку» собакинские ремки шил да перешивал. За то и сшил отменно, сидел китель на Собакине, как на собаке. Помня это, когда сам на дембель готовился, даже дырку под мышкой не зашил от разошедшегося шва. В таком «первозданном» виде и явился домой. Китель батьке отдал. А штаны, ох и крепка же материя, оказалась, сам истаскал по экспедициям. Ни одна спецодежда экспедишная и половины не прослужила, нежели штаны солдатские.
Другой сержант, Кабанов, год уже прослужил. При офицерах с нами «отцом род¬ным» значился. А после ухода из батареи офицеров своим делам отдавался: книги читал, теле¬визор смотрел в ленинской комнате и с другими сержантами «погодками» о жизни толковал.
А вот от Гуськова немало нам досталось. В первый же вечер объяснил, что подни¬маться надо за сорок пять секунд. И для наглядности спичку запалил, мол, покуда она вся сго¬рит, надо раздеться и под одеяло запрыгнуть. За те же секунды и одеться полагается. Раз пять для начала нас «отбил» и «поднял». Ну, какой дурак успеет за такое время требуемое испол¬нить. Раздеться и под одеяло юркнуть еще можно, но одеться и при этом портянки намотать и все пуговицы на кительке и штанах застегнуть, дело явно немыслимое.
В первый вечер «отбой» описанный был вроде потехи, а с утра началось все «всурьез». Раз десять с кровати сигали, но и близко к «нормативу» не выполнили одевание. Еще не привыкшие к «команды не обсуждаются», посетовали на то, чтоб показал, прежде чем требовать на себе.
Гуськова от этого ропота подернуло даже. Стал пояснять, что в армии «яйца кур не учат». Чтоб лучше поняли эту «истину», «наказал» нас тремя штрафными кругами вокруг части на физзарядке.
За полгода до этого сам таким же был и уже забыл. Круги мы пробежали, но на зав¬трак полбатареи шли, как на протезах, шаркая и шкандыбая – неразнощенные кирзачи на не¬привыкших к грубой обуви ногам оказались хуже деревянных колодок, обшитых изнутри крупнозернистой наждачной бумагой.
После завтрака усадил нас Гуськов на табуретки в кубрике и стал учить наматывать портянки. И так, Васька, всю дорогу. Сперва по ушам дадут, а потом каску или шлемофон вы¬дадут.
Я то в деревне вырос, да по экспедициям пошастал, потому мне это дело знакомо. Но остальные то парни после школы, им, где эту науку было изучать? Негде, а потому и по¬сбивали ноги до кровавых мозолей в первый день службы. У меня же эта процедура до авто¬матизма доведена уже в то время была. Чик, одну ногу справа налево окрутил, чик и вторую также. Ноги в сапоги сунул и все. Шесть секунд мне на это и достаточно. Гусев увидал, как я с портянками орудую, пенять стал, мол, «не по науке». Потому непорядок. Делай, как положено. Портянку на пол разложи, ногу поставь и закручивай портянку. Причем крутить надо их во¬круг ног в разные стороны. Намотал я портянки «по-научному» и на строевую подготовку вы¬вели взвод. Потопал я по плацу сорок пять минут и в результате на обеих ногах по мозолище. В перерыве между занятиями показываю их Гуськову. Объясняю, что руки не слушаются «по-вашему» мотать онучки. Как дедко научил в малолетстве, так и кручу-верчу холстинки уж лет пятнадцать. И столько так проходил по своим родным местам в детстве и по таежным непро¬лазням в юности, но такого дива с моими ногами не случалось. Потому, подытоживаю, неваж¬нецка ваша военная портяночная премудрость в сравнении с крестьянской да экспедишной.
Думал, поймет. Ага, понял, рожа у него скривилась и пеняет мне, мол, почти на ин¬женера выучился, а портяночную премудрость освоить не можешь. Невдомек ему, что это только в армии инженер портянки мотает, а в жизни он головой должен больше работать над разными вещами премудрыми, ту же технику ПВО-ошную создавать. И многие ли из создате¬лей «комплекса» умеют портянки наматывать? За то комплекс зенитно-ракетный – картинка! И в Египте в 60-х «Фантомы» с его помощью «приземляли» навечно, и в 90-х в Сербии хва¬леную «невидимку» с небес о землю сбрящили.
Вот тебе, Васька, и еще одна истина, что в армии думающему человеку не хрен де¬лать. Там «винтики» нужны да «шпунтики» нужны слепые да повинующиеся, чтобы вопросов лишних не задавилось. «Приказы не обсуждаются» - формула такая. А ты, что, не будешь об¬суждать их? Или в тебе кровь не моя? Ты же фантазер и похлеще меня, коли, удумал идти в военное училище. Понимаю, что в восемнадцать лет у каждого человека бзик в голову уда¬ряет, но, обычно, «бекрень» этот быстренько выправляется. Но у тебя то ведь совсем немыс¬лимый сдвиг, проситься сразу в две армии – нашу и США.
В нашу то, конечно. Возьмут. А в американскую вряд ли. Во-первых, ты не гражда¬нин их страны. Во вторых, их армия не лучше нашей. Что у нас «дедовщина», что у них, если судить по их фильмам и книгам. Такое вытворяют, что наш «гуськов», что их. Что наш измы¬вается над подчиненными, творя после отбоя суд и праву, что американский. Они то своему «гуськову» негритянское обличье навешивают, чтоб оправдать расовую дискриминацию. А наши «гуськовы» многонациональны, но все не один манер и «отбой-подъемом» балуются, и портянки по сотне раз заставляют перематывать, при этом нерастолковав, как это правильно делать. И своим умом до этого дойти не трудно, но столько мозолей при этом на ногах на¬бьешь, что можешь и лишиться этих ходительных органов движения. А если у тебя есть это умение, но нестандартное? Переучиваться всегда трудней, чем сызнова осваивать премуд¬рость.
Часа два эту науку мы осваивали, вместо сна. С утра все началось сначала, но при этом Гуськов только на меня и глядел, чтоб я «правильно» обулся. И в результате еле приполз с физзарядки. Уже на обеих ногах мозолищи были. В казарме пошел первым делом в туалет. Разулся, портянки мочой пропитал и по-своему на ноги навертел. Полегчало.
На завтрак идти уже человек пять в сапогах не могли. Пришлось им шкандыбать в тапочках. Еще столько же шли в одном сапоге. А я так и не стал «по гуськовски» портянки наматывать. Потому, мозолей больше не натирал.
Кроме физической подготовки, еще и строевая в первый месяц службы до полней¬шего измору довели. По полдня на плацу топали, чтоб к принятию присяги ботать громопо¬добно и в резонанс.
Наконец дожили до дня принятия присяги. С утра всех принарядили, после подъ¬ема не гоняли, как тех козлов дядьки Сидора, а дали время умыться, побриться. Потом по¬строили, Гуськов стал осматривать наш «внешний вид». Мне два раза пришлось бегать в умы¬вальную комнату. Гуськов до меня дошел с досмотром, в подбородок так и вонзился взглядом, выискивает не сбритый волосок. Нашел, и брить его отправил. Вернулся, он снова рассматри¬вает мои скулы, как Дарвин амёбу под микроскопом. Еще один нашел волосок. Стал грозить, что, если б не приезд родителей, он бы меня спичкой «побрил» или «полотенцем». Как спич¬кой брить, понятно. Подпалили, как гуся или куря и все. Но «полотенцем» бриться как, мне непонятно было. Об этом и спросил, вместо того, чтобы в умывальню бежать. Гуськов обрадо¬вался:
- Ссча-сс…
С ближайшей кровати полотенце сдернул, жгутом свернул и давай им по подбо¬родку моему елозить. Так, что мне показалось, не волосы сдирают, а кожу с костей. Голову отдернул и, стоящему позади солдату по носу башкой врезал. У того кровь носом пошла. Со¬стояние у всех перевозбужденное, дыхалка частая, давление под потолок. Кровища струей хлестнула из обеих ноздрей бедолаги. От удара или от вида крови, парня так и отбросило на пол. На завтрак идти надо, а тут курсант в кровище весь. Крайний, конечно, я. Пришлось вме¬сто завтрака сидеть с ним в умывальнике и холодный носовик к переносице прикладывать, а потом помогать кровь смывать с «парадки». Батарея с завтрака вернулась, пора уже строиться для принятия присяги, а у парня все обмундирование мокрое. Пришлось нам с ним, благо те¬лосложения одинакового были, обмундированием поменяться. К нему мать должна приехать, и как он пред ней в мокром кителе да с расквашенным носом появится?
А ко мне какой Дурак из деревни припрется? Никто и не подумает. Отправили в ар¬мию, как на войну. Бабка так и напутствовала, дескать, в долгий поход уходишь. И права она. Служба – это поход и война тоже. Со старых времен это на Руси. Проводить и ждать, а там, как судьба распорядится с солдатушкой. Ныне же мода пошла: проводить дитятю, потом ез¬дить его навещать и выпытывать, чем кормят, каковы командиры? Будто неизвестно, что кор¬мешка скотская, что командиры, особенно мелкие, тваристы и мелочны, а одежонка, хоть и шита из доброго сукна, но, такого фасону, будто все мужики толстозады коротышны.
А откуда «дедовшина» в армии? Конечно, не от рядовых солдат. Им, кабы они эту хомуть изобрели, моментом бы хвост прищемили. А раз никто это дело не придавливает, зна¬чит, идет оно сверху, там и порождено. И получается, что «дедовщина» по всей служебной вертикали. Капитан для старлея «дед», а старлей в свою очередь для лейтенанта. Так и идет, внизу солдатик крайний, а наверху маршал, главный «дед».
На принятии присяги все благостно и чинно. На плацу присягу произнесли, После обед. На столах и печенье, и конфеты. Каша с маслом и хлебово наваристо, а несвнокормопо¬добно. Родители в столовку, как в зоопарк, зашли и взирают, как их дитятки молотят с аппети¬том армейский харч. От умиленья у некоторых мамаш глаза повлажнели.
После принятия присяги караульная служба началась. Четыре поста в части. Мне, как проштрафившемуся студенту, самый козырный пост достался, свинарник части охранять. Находится он на отшибе, в углу городка у забора. За забором река и заливные луга. Дальше деревня. Святое дело в неё сбегать за самогонкой, а еще лучше. Если при этом еще и казенную животинку на пропой прихватить. Выпить хочется, а денег нет. Значит, что-то утащить надо. Свинка для этого беспроигрышный товар.
Да, Васька, не знамя части охранял, верно. У свинофермы не самый почетный пост, зато наиважнейший. Знамя то части, где находится? В штабе. Поставь к нему дедку с бердан¬кой или бабку-вахтершу из девичьей общаги, замкни штаб на самый простой замок и все, под охраной объект. Дед пусть, если хочет, спит, завернувшись в тулуп, бабка носки вяжет или се¬риал про Изауру бразильскую смотрит. Объекту ничего не угрожает. Там, кроме знамени части ничего нет. А за ним какой дурень полезет? Штаны или рубаху из него не сшить. В про¬пой не пустишь, не найдешь дурня, который у другого дурня будет знамя это за бутылку по¬купать.
Другое дело, порося. Особенно, если молодого. И продать то его можно с двойной выгодой. Что мелешь то, подешевле? Тут другой коленкор вырисовывается. Постучал в избу: «Хозяин, поросенок нужен?». «Нет», отвечает. И ладно. Раз ему не нужна скотина, значит, и из его хлевушка прихвати живность. Вот тебе и двойная выгода. А когда двух то свинок про¬пьешь, тут уж не остановишься. Потому и «горят» многие на кражах. А остановись в нужный момент и все. Сыт, пьян и нос в табаке.
Пару поросят толкни в деревне и пей. Не напьешься. Поэтому мой пост и был глав¬ным. Но стоять на нем тоже ни чести, ни желания. Для кого те свинки выращиваются? Для солдат? Нет, конечно. На прокорм солдата государство выделяет и свинину, и говядину. Но и от этого мяса ушлые прапорщики оттяпывают преизрядно мясца. Какой уж тут приварок? А ведь объясняют, что держится подсобное хозяйство, чтоб в солдатский котел свежатина по¬пала. Ну, лицемеры…. Ну, сволочье….
Если б не тащили от солдатского рациону, может, и поверил бы, что для приварка держат эти хозяйства. А так, что получается? Пайку украли, а приварком скомпенсировали? А потому и получается, что на потребу командиров выращивают солдаты скотину. А теперь, посчитай. В каждой части свинарник был, на каждом свинарнике по солдату. У нас, в Чехо¬словакии уже, когда служил, номер полка был за тыщу. Значит, только в войсках ПВО больше тысячи солдат свинарями служили. А войск разных сколько? Каждые два года свинари меня¬ются. На учете воинском солдат стоит до пятидесяти лет, то есть тридцать лет после службы. Если так дальше складывать и умножать, то получится, что Советская армия за время своего существования воспитала миллион синарей, которые занимались не службой, а обеспечением салопродукта командирского корпуса. Если каждый свинарь за время службы выкормил сотню свиней, то выходит, что командиры наши и отцы-радетели сожрали втихаря от войска сто миллионов свиней. Арифметика, Васька, не статистика, все «шилья» воровские выказавет. А еще, сколько солдат, кроме свинарей, на всяких шабашных работах корячатся, чтоб ком¬мандёрам лучше жилось? Да и сами то они, половину выгони, вреда не будет. Пускай поло¬вина выпускников военных училищ на пенсию идет. Что на службе, что на захребетине толк один от них – лишь бы вреда какого не сотворили.
Я, Васька не про всех это говорю. Но про половину, уж точно. Как про военных мо¬ряков срамно говорить, которые на подводной лодке или в океане по полгода пропадают. По экспедишным делам мотаясь по северу, встречал пограничников, что по всему побережью Ле¬довитого океана служат и границу охраняют. Вот это парни! А вертолетчики ихние, асы. Шпиёны через океан не полезут, но люди наши там живут и в условиях северных частенько в беду попадают. Кто их первый спаситель? Пограничники и есть. Что обмороженного, что бабу, рожающую срочно в больницу доставить – все они, ребятки-пограничники.
Мы однажды по делам своим геологическим залезли, в какую то зону запретную у военных. И пока пропуска нам оформят, нас, по рации сообщили, вывезут, чтоб мы какое то время в другом месте поработали, где нет этого запрету. Сообщили, что вертолет уже выле¬тает. А мы на небо смотрим, вершин елок не видно. Дождь, туман. Не прилетят, решили. Но из палатки нам дальше, туалетного места отходить запрещено. Подчиняемся и от безделья в карты играем. Но тут слышим, тарахтит. И пяти минут не прошло Ми-8 со звездой на боку около палаток плюхнулся. Майор выскочил и нам собираться приказывает. А нам, как нищим, (да мы и были в экспедиции вроде шаромыг, которым все в последнюю очередь привозили: что продукты, что оборудование, необходимое для работы) собраться, только подпоясаться. Пять минут не прошло, а мы уже в вертаке сидим. Выкинули нас, где мы просили. Договори¬лись, что через три дня нас заберут. Мы день поработали, а тут снова ненастье, хуже, чем в день прилета. Морось, будто привязана к вершинам деревьев. Ну, думаем, на этот то раз уже капитально заторчали. А у нас и продуктов в обрез. Что понакидали в вертолет на скору руку, подъели. Прикидываем, какой «подножный корм» найти. Грибы отошли, а до реки километров пять, до озера под десять, а до покинутого лагеря больше тридцати. За день можно дойти. На третий день утром встали, упаковали палатку и спальные мешки и под тент на болоте уло¬жили. Мол, уйдем в лагерь налегке, а когда вертолет прилетит наш, тогда и слетаем за барах¬лом. Вещи на кочки просто так не сложишь, промокнут. Настил ладим. А тут вдруг, чуть не над головами вертолет завис. Покидали мы барахло, а майор нас хвалит, вот, дескать, как у вас, мужики, все складно. А мы ему и пояснили, что пешком идти собрались, не надеясь на авиацию. Усмехнулся майор и к пилотам в кабину заглянул. Через минуту к нам вернулся. На ухо мне кричит:
- Сейчас, Игорь, высший пилотаж вам покажем….
Я смотрю на него, глаза вширь полезли. А он продолжает:
- Про «петлю Нестерова» слыхал?
- Это которая «мертвая»?
- Да…. Вот сейчас парни вам и покажут…
И тут вертолет вверх задираться стал. Повцепились руками кто, за что смог. А кто-то из мужиков кемарил под шум машины, сладкое это дело, когда вертолет заменяет тридца¬тикилометровый переход по болотистой лесотундре. Так он через вертолет к задним створкам скатился, как колобок. Орать начали благим матом и просто матом. А майор смеется, в кабину опять заглянул, пальцем большим через плечо на нас указал. Выровнялась машина. У нашего лагеря площадка вертолетная на речной косе была. Приземлились, турбины вертолетчики за¬глушили, на гальку речную спрыгнули. Один из летчиков спиннинг взял, пошел щук поло¬вить, а майор и второй летчик пошли смотреть наше бичевское жилье. С собой спирту прихва¬тили. Хорош у них спирт, заборист. Сидим, спирт попиваем, а вопрос про «петлю» нет-нет, да и всплывет:
- Неужели загнули бы?
- А то… Еще и «кобру Гончарова» замастырим….
Мы только ахали. Вот ведь диво, какое: гражданских вертолетчиков только сёмгой можно к нам заманить, чтоб прилетели вовремя и без претензий всяких. А эти, чисто голуби, летают в свое удовольствие и вид у них, как у ангелов. Может, и идеализирую их, но почему тогда помню их так светло? Не за спирт же и не за то, что чуть в воздухе необкакались. За что-то, Васька, чему описания нет. Так то….
И эту армию я, знаешь, уважаю. Еще есть подразделения, которые достойны уважения, но про них не буду говорить, не встречался. Потому, Васька, и не хрен тебе туда стремиться. Вот, если бы по желанию в войска направляли, может, и присоветовал бы тебе идти служить. А так, зная их «естественный отбор», когда физиков посылают в химвойска, а химиков в ракетные, не желаю, чтоб ты с этим делом вязался. Если все же есть зуд, узнать, что это такое наша армия, то на два года сходи послужить. Но все-таки пусть мать какую-нибудь «отмазку» тебе сладит. И не криви рожу. Кабы генеральские детки шли в войско солдатами «бесфамильными», то тут и я бы не возражал, чтоб ты каши армейской попробовал. А так, нет…
Я. может, по гражданскому своему статусу не меньший генерал, так почему ты должен служить в этой армии? Или взять мужика-работягу, который в механизаторском деле до такой степень принаторел, что любую машину или трактор по шурупу разберет и обратно соберет с закрытыми глазами. Он что, не генерал? Так почему его сыновья другого сорту? И отсюда то и следует, у каких «генералов» честь только в словах да в телике, а у каких в душе. По радио слушал передачу однажды про Бородинское сражение. 44 генерала с обоих сторон в той бойне погибли. И такая арифметика у меня в голове сложилась, если считать, что ныне на одного погибшего в боевых действиях генерала приходится миллион погибших солдат, то меркам 1812 года, на Бородинском поле полегло все мужицкое население Франции и России. Я не считаю стариков и младенцев, а лишь тех, кто мог бы воевать в войске или партизанить в тылу врагов. Вот и представь, что в одной битве должны бы сложить все мужики от 20 до 50 лет. Что бы стало после этого с то и другой страной? А примерно то же, что ныне стало с нашей. Я вот «теорию» такую слышал, что Россия, если и сгинет, то сгубила ее армия наша. Как? А так во время Отечественной войны погибло почти все поколение наших дедов. Согласен? Я, к примеру, согласен. А со следующим поколением что сделалось? С нашими уже батьками? А то сделалось, что в 12-15 лет их на каторжный тыловой труд определили. За четыре года так их, бедолажных, вымотали, что и физически их надорвали, и душевно. И таких, измотанных да измордованных, едва взросших загнали в армию – кого на пять лет, кого на семь. Прошли они это и семьи стали создавать. А у людей недоубитых разве могут дети нормальными рождаться? Нет. Какой-нибудь да есть изьян. И этот изъян в нас пристрастием к алкоголю часто проявлялся. Вот тебе и цепочка погибели России. Убитое поколение дедов, умордованное поколение отцов, уалкоголенное поколение детей. И далее, если считать от тех дедов, что на войне погибли, правнуки наркоманы, праправнуки идиоты. Да еще нынешнее капиталистическое безумие, когда все болезни еще и алчностью и жадностью к деньгам сдобрены.
Конечно, «теория» эта слишком черна, но что-то в ней есть. Хотя, мне кажется, что все наши беды в начале двадцатого века начались, когда отреклись от веры, погубили царский род с детоубийственным отягощением. А потом расплата за это такая же. Все на Сталина валят, но один то он не мог столько натворить. Он лишь руками своей опричнины божий суд на земле вершил. И не хрен его хаять теперь. Вернитесь, господа незаконнорепрессированные, не к дню судному, а к тому, за что он свершен над вами. Может, по земным меркам и нет вашей вины. А по совести? Народ ведь редко плачет над умершими своими правителями. Чаще лишь молчит, ибо по христианскому обычаю о покойных либо хорошо говорят, либо ничего.
Ныне армию сокращают, а все равно не хватает солдат. Не хотят больше бабы деревенские рожать «пушечное мясо» для беспутых военачальников. И правильно, пусть генералы со своими детками да чадами политиков свои «закрома» охраняют. К этому и придем. Потому что без войны хиреет нация российская. Уже без всяких опричников идет самоуничтожение мужиков. Если человек хочет жить, разве он будет пить всякую мерзость химическую? Нет. А, посмотри, как в деревнях всякую заразу троярную хлещут! Почти поголовно. Только самые жизненные оптимисты во что то верят и пытаются устроить свое человеческое житье. Но разве это возможно, когда кругом сущий ад?
И дедовщина, Васька, не только в армии. Она повсюду. И породилась она от безбожья нашего. Люди не Бога боятся, а смерти своей и нужды материальной. А если Бога нет, то жизнь всего лишь миг, в котором надо нахапать всего насытиться, а дальше все равно тьма, в которой ни богатства, ни чести не требуется. Но бог то есть, как ни суди-ряди. Просто кто-то решил, что может занять его место на земле. Нашел собутыль себе подобную и взбаламутило это шобло людское спокойное течение жизнь. Отменили Бога, а вместо него изобрели «деда», который и судит, и казнит. Вспомни войну ту же, сколько народу погублено, казалось бы, напрасно. А по большому счету, если судить, не наказание ли это за то, что признали лишь власть и суд земные? От этого и муть жуткая, когда одни в бой идут, а другие им в спины пулеметы наставили. Без Бога в душе, кто же на смерть пойдет? Шли, конечно, но опять же «за други своя», а это уже не агитация, а это совесть и честь, которые только в вечной душе могут жить. А те кто через прицелы в спины своих смотрели, и палили в спины земляков и соотечественников, разве покаялись когда-нибудь, что великий грех совершали? Нет. Потому что Бога для себя отменили. А он, Васька, есть. Но даже Победа не убедила в этом богоотступников. Разве не справедливо бы после такой войны простить всех, и освободить от ответственности перед властью земной. Ведь Бог эту Победу даровал народу, искупившему свои вины подвигом своим. А раз так, то пусть и предстал бы пред судией и шпиён, и предатель, и дезертир – все, кто лихую годину жил неправедно. Но не поняли это правители наши и стали судить народ за то, что муки приняли и не согнулись. И после этого на новые испытания толкнули страну «деды» наши. Вот и прикидывай, кто они, наши правители, ибо нет покаяния в словах их. А раз нет покаяния, то не будет и прощения. И будет российский народ в заложниках у непокаявшихся грешников.
Что, Васька. Не понял ничего из батькиной «философии»? И ладно. К делу это, вообщем то, не относится. Да я и сам в этом до конца не разберусь никак. До ого все в этом вопросе запутано, что только Богу и возможно в этом разобраться, но никак не человеку. Но мне иногда кажется, что и Богу не под силу разобраться в том, что человечество навертело за свое существование, такой в нем разум взросся, что и не вообразить объем его. А кроме этого, каждая живая тварь и нетварь свою жизненную стезю ведет. Каждое растеньице на ветру клонится, на солнце жарится, осенью листом осыпает леса и парки. Потму никакой сверхразум не способен уследить за этим хаосом. А отсюда и грехи наши, катастрофы, болезни, разлад душевный и все-все, что называется земным раем. Рай. А как иначе назвать нашу планету? На других то либо холод немыслимый, либо жара, как в адовом пекле. А у нас, получается райская середина.
Вот что, Васька, главное! Не армия, не гражданский промысел. А жизнь во всем ее многообразии. И не надо в ней искать ни «легких», ни «трудных» путей. Нужно идти по «своему». А какой он будет, это уж как сам оценишь на склоне лет своих. Как узнать, который путь то «свой»? Тоже не знаю. Если меня спросишь, по своему ли иду, тоже не отвечу. Не знаю. Как это определить? Никак. Если будешь знать, что по этому пути идешь, то тогда смысл и жизни теряется. Почему? К примеру, нашел я его и вышагиваю по нему уверенно, все мне наперед известно: что за этим поворотом, как ухабу обойти на дороге, где прикорнуть на ночь, где побыстрее пробежать, где неспешно, по сторонам глазея, протопать прогулочным шагом. И что это, знаешь? Жизнь скотины, которую год кормят, а потом на сало пускают и за месяц сжирают. Еще могут украсть, как поросенка в кунгурской «учебке», и в Первомайку на пропой утащить, а там тоже откорм и под нож.
Потому «свой» путь или нет, можно только понять, когда крышка гроба захлопнется. И там ответ за все земное держать. Если не так это, то зачем все земное, которое, как ни крути, духовным пропитано насквозь? Вот и получается, что человек, особенно у нас на Руси, не для брюха живет. Потому всяк человек философ, как всякая проститутка в старости, непременно, святоша. Жрать у человека нечего, олигархи его обобрали до нитки, начальники объегорили, государство кинуло и «кинуло», а ему, русскому мужику, хоть бы хны, он о вечном размышляет. Ему важней ремков и икры осетровой да прочих деликатесов суть обязательно надо понять своего земного пребывания.
А идти в армию или не идти, разницы в этом «философскрм» смысле нет. Путь у человека один, а маршрут неизвестен.
Еще, Васька, если уж надумал узнать, что такое фунт армейского лиха, готовь себя к малой и говенной пайке. Утром хлебушка кусочек белого малый возьми, тонко маслицем помажь и с чайком употреби. А чай, который я утром завариваю, не пей. Я тебе специально дня три нифеля буду выдерживать в собачьей плошке, что после сдохшего нашего песика Буяна осталась, а потом их прокипячу основательно, чтоб вся из них чернота дегтярная выварилась, чтоб бациллы чумные, от которых пес скопытился, не попали в твой готовящийся к армейским испытаниям организм. Что нос воротишь? Именно таким зельем тебя там и потчевать станут. А сахарку тоже много не клади. И если примет твоя утробушка такой завтрак пустотейный, то можешь считать что брюхо твое к службе подготовлено.
От котлет да «ёжиков» маманиных тоже воздержись. Проси кашу варить да щи с кусками сала, а не с куриными ножками да крылышками. Да еще проси мать, чтоб картошку нечищеную резала для щей. А лучше для тренировки давая в деревню съездим и у соседа нашего из свиного корыта попробуй поесть хлёбова. Если и это примет душа, то, что я скажу? А ничего. Потому что не сможешь ты после мамкиных-нянькиных кушаний даже ложку ко рту поднести с этой жижей поросячьей. А именно такой там провиант. То ли свиное месиво, то ли отрыжка от их переусердствия в набитии кишки.
Похарчевались мы так в «учебке» пару месяцев и тогда только оценили, какие вкуснятины нам дома готовили из тех же незатейливых по названию продуктов мамки. Мне легче в этой «акклиматизации» пришлось после экспедишных харчей. Одного не хватало, чаю да печенья к нему. В экспедиции эти продукты первейшими были, без них ни на работе взбодриться, ни после нее в долгие вечера в палатке посумерничать. Остальное же мало отличалось от армейских продуктов. Тушенка, «борщи» в банках, крупы….
Однажды утром после завтрака не в класс посадили локаторскую науку долбить, а на работу послали. Разделили взвод на две части и направили в разные стороны. Одну половину взвода, в которую я попал, мимо свинарника вывели за территорию части к железнодорожным тупикам. Там секции стоят холодильные. Четыре вагона с мороженой треской. Задачу поставили: грузить ящики с рыбой в машины. Другая половина взвода эти ящики на продуктовой базе разгружает.
Нагрузили машину треской этой три машины. Уехали они, а мы покурить сели. Сидим, а кругом жратвы немерено. Я то в экспедициях и студенческой общаге и сырую рыбу едал, и мороженную. Однажды поутру, когда только неделя прошла после получения стипендии, проснулись и «прослезились» от полнейшего отсутствия денег. Жить еще три недели, а как? Под кровати заглянули, пустых бутылок целые залежи полезных испиваемых там. По коридору прошвырнулись, в туалет да кухню заглянули. Везде бутылочное изобилие. Похватали рюкзаки и в магазин сдавать побежали посуду. Одного оставили, чтобы подавал «шкурки» в «амбразуру», а с другом вдвоем обратно побежали. И сколько раз так бегали, не скажу, да и не в этом дело. Сдали бутылок на 63 рубля. При стоимости одной бутылки 12 копеек, больше полтыщи штук получается. Живем, прикинули. Первым делом пошли продукты покупать. Купили упаковку рыбы мороженой, но не трески, а самой дешевой рыбы - морского окуня. А к окуню три «бомбы» «Агдама».
В общажке окуня пожарили. С «Агдамом» больно славно. Рыбу жареную съели, вино выпили. Хорошо. Надо повторить действо. Повторили. Дальше уже половинчато повторяли, то есть за «Агдамом» бегали, а рыбу не жарили. Мороженую порежем на куски и под винцо потребляем. Знатно.
Утром встали, та же проблема – ни денег, ни рыбы.
Вспомнил этот случай, треской о проем дверной треснул. Ящик разлетелся. Взял одну рыбину за хвост и уже ею шарахнул о дверь. Треска на куски. Собрал их и жевать стал. Чего-то не хватает. Сольцы бы да хлебушка еще.
Спрыгнул на землю и к сопровождающим секции мужикам в вагон направился.. В дверь постучал, открылась.
- Дайте, мужики, хлеба да соли.
Не нынешние времена, когда все «вокруг мое», а те, когда «все вокруг колхозное» было, отоварили меня парни. А вслед еще и предложили:
- Возьмите кастрюлю, служивые. Да уху заварганьте…
- Ладно, учтем….
Обратно в морозильню взобрался, хлеба рукой отломил хороший кусище. Рыбу о дверь. Сижу и с сольцой да лучком, наминаю. Луковицу почистил, а резать нечем. На пол положил и каблуком по нему приложился. Сижу, треску трескаю. Парни смотрят, подначивают:
- Чукча….
- Тундра африканская…..
А у самих слюнки текут. Я уже наелся, курить тянет и на икоту. Воды хлебнул и снова за еду. Гляжу, один из ребяток не выдержал, присоединился. Сначала осторожненько откусывает да посасывет, но минуты не прошло, разошелся. А остальные тоже молодые да голодные, не долго противились. Накинулись бедолажные на рыбу, только и слышно, как треска с треском на куски разлетается. Целую упаковку расколотили.
До обеда поработали, еще бы непрочь попастись в рыбном месте, но командиры над нами и надо идти баланду хлебать.
После обеда полувзвода поменяли местами. Пока до обеда шла разгрузка-погрузка «даровых даров моря», сержанты прошмыгали по базе и сообразили, что можно питейным пойлом разжиться. Но народ в той половине полувзвода необоротистый, по житейским меркам, «малообстрелляный». Все прощелыжные на разгрузке вагонов были.
Поэтому после обеда нас на «бичбазу» повели. Что такое «бичбаза» я уже знал и у меня былое «алкашество» зудом в мозгу засвербило. Но тут же трезвой мыслью огорошило, сержант следить будет, подлый змей. Но свербеж не только у меня в голове начался. Мысль «трезвая» и в башках сотоварищей проявилась. Но в результате, не сговариваясь, стали сержанта «обрабатывать», чтоб спровадить с базы хотя бы на малое время:
- Зря, товарищ сержант, нас меняете. Мы уже с мужиками из сопровождения договорились уху сварить из трески.
Тот «репу зачесал». И ушицы хочется, и на базе халяву бы не упустить. Нашел решение:
- Вы на базе оставайтесь. И, чтоб не обидно вам было, что мимо ухи пролетаете, «рогами там пошевелите»….
Поняли, пошевелим.
На базе народ сердобольный. Той же ухи наварили, по стакану налили. Да еще и сами постарались пошаромыжили. Пару упаковок рыбы через забор «хорошему человеку» перекинули, а он нам деньжонок в щелку забора. Винца прикупили еще. Сразу же на «рога» пару «бомб» отложили. Остальное питие взяли и к бичам «на фатеру» затихарились уху хлебать под сладковатую бормотень.
Сержант отыскал нас не без труда. Орать начал. А мы ему «контрдовод»:
- Товарищ сержант, вы же просили «рогом пошевелить».
Смолк служивец.
- Нашевелили?
- А как же, - и «бомбы» в руки.
А тут еще бичарки его на «огонек» зазывают. Как от такого гостеприимства отказаться:
- Ладно, только быстро….
Нас, конечно, с собой не взял. Построил и приказал стоять по стойке «вольно». Мы вольно и стояли. На базе бичей много. Пока сержант у одних угощался, его войско, то есть нас, другие «вольнопашцы» потчевали портвешком. Жалко, что сержант быстро выскочил из «фатеры», а то бы пришлось ему войско по всей базе отлавливать, ибо у нас уже «земляки» объявились, которые непременно хотели нас угостить «от всей души».
Видит сержант, что мы еще пьянее стали, не в казарму нас повел а два часа вокруг базы заставил бегать да строевым шагом «с песней» шлепать.
Сначала все смешным казалось, песни легко пелись. Но через час таких занятий, не по себе стало. Сил нет, во рту сухость. Не то, что петь, дышать нечем. За то в часть пришли уже, как «огурчики»….
Если худо будет, Васька, в армии, не вздумай начальству жаловаться. Побили тебя «деды», хрен с ним. Не до смерти и на том спасибо. А коли до смерти, то тут уж и сам не сможешь физически свою жалобу до командиров донести. Или другой пример, заставили тебя те же «деды» сотворить что-нибудь поганое. Не отмахивайся, себе дороже. Но постарайся сделать так, чтоб в другой раз им и в голову не пришло тебя на подобное толкнуть.
Все, что угодно, предпринимай, только не жалуйся, особенно офицерам. Генералам тоже не говори о своих проблемах. На словах и те, и другие тебя похвалят за «сигнал», но уйдут они в свои «фатеры», а ты в казарме останешься. А это хуже, чем в самом глухом лесу ночью среди нечисти и зверья. Из чащи лесной, рассветет, глядишь и выберешься. А в казарме за одной ночью следующая будет. Потом еще и еще. И во все эти ночи рядом дедовство будет козни выдумывать против тебя. На каверзы они очень выдумчивы. Даже, если все правды на твоей стороне, все равно тебя крайним выставят. Потому как у командиров первейшее дело не обиженного защитить, а тебя с дерьмом смешать, чтоб оправдать себя в лице вышестоящего начальства. Это, как и многие, не только армейская беда. Это вокруг. Содрали с тебя в подъезде шапку, ты в ментовку. А там тебе в лоб вопросов немерено. Сколько пил? С кем пил? Не оставлял ли шапку там, где керосинствовал? А. может, ты с ними пропил собственный треух? Если сможешь отбрехаться, что не пил с тех пор, как родился, то с другого боку подъедут. Новая ли шапка была, может, ей место на помойке, а ты ходишь и людей от «дела» такой чепухой отвлекаешь? Мол, у нас убийства да изнасилования каждые три секунды происходят на планете, а ты со своим малахаем лезешь. Не стыдно ли? А перед убитыми и изнасилованными те же доводы. Каждую секунду кража происходит, от ворья спасенья нет, а убитого не воскресишь, пусть подождет. А изнасилованный и сам виноват, надо знать, где и с кем гулять. И «девственность» его так же не вернуть уже.
Так и в армии. Паренек у нас был в «учебке», которого Гуськов «достал» до невозможности. Он взял на сержанта и пожаловался маменьке. А та, «кухонная диссидентка» протест свой в виде письма, маршалу Устинову Д. Ф. отправила. К маршалу, конечно, «протест» не попал в руки, а из канцелярии его писульку отправили к нам в часть, чтоб «на месте разобрались и о принятых мерах сообщили».
Разбирательство началось. Гуськова для острастки на «губу» упекли, а нам спрос учинили. А нам что ответить? Как Гуськов «сапоги наши оберегал от полного износу», все видели. Некоторые курсанты так и уехали в части с сапогами в «сидоре», в тапочках кожаных на ногах.
Отмахиваемся от докучливых «следователей», как от назойливых мух. И так понятно, что Гуськову нелегко придется. Отправили его дослуживать в Монголию, пусть там свои способности «организаторские» проявляют, там порядки то (нас пугали) хуже, чем в «зоне».
А наша служба продолжилась. Остались младшие командиры со «скотскими» фамилиями Кабанов и Собакин. До этого нас Гуськов гонял, а Кабанов к «дедовству» готовился, Собакин к дембелю. Пришлось первому из них заменять Гуськова. Злой стал. Впору бы им фамилии поменять. Один осатанел до полного гладкошерстного бульдожества, а другой окабанел от преддембельского безделья.
Первое, что ввел Кабанов, «жизнь по уставу». Кто не служил, подумает, что по закону, следовательно, по справедливости. Как бы не так. Уставы придумали не люди, ибо житье по ним хуже собачьего. В них, что ни параграф, то пригоршня дури. Удивительно мне, почему юмористы со сцены его не читают? Выдумывают разные истории. А тут и придумывать ничего не надо. Встань перед зрителями и читай перлы уставные. Кто служил, будет смеяться оттого, что никогда по этим уставам уже не будет жить. Те, кто от армии «откосил» будут радоваться и подыхать со смеху оттого, что миновала их «чаша сия». Что, примеры, привести? Нет, Вась, не буду. Вот попадешь туда. Когда вернешься, тогда и решай, над чем плакать и где смеяться.
Правда, недолго «по уставу» жили. Кабанов все же не совсем дубоголовый был, отошел. Надоело ему и самому это постылое занятие курсантов «шкурить». Командует нам, вроде и по «уставному», а у самого смешинки в глазах бегают. Уже и мы на него не злимся, а, скорее, подыгрываем в своем «рвении».
Но на учебе по технической подготовке Кабанов даже Гуськова превзошел своим «подлым коварством». В классе четыре ряда столов. Но не как в школе от «доски» до «галерки», а поперек, от стены к стене. Усаживаться за столами должны были мы в «шахматном порядке», чтоб каждый был на виду у сержанта. Чуть закемарил кто, а Кабанов уже усек и указкой (две лыжные палки дюралевых, соединенных в одну шутилинку) по тыковке. Некоторые пытаются чуть сместиться и оказаться за спинами впередисидящих. Но и этот маневр расценивается, как попытка сомкнуть веки. Тут вступает в силу «принцип коллективной ответственности», по башке получает и тот, кто за спину пытается ушмыгнуть, и тот, за чью спину «подлый маневр» совершается.Пытались образумить служаку, дескать, причем здесь сидящий впереди. Но Кабанов, ему бы самому уставы сочинять, целую «политбеседу» по этому поводу прочитал, о том, что у бдительного воина должны быть глаза и на затылке. А раз таковых нет, то их надо набить. Нет в армии правого да разумного, а есть «дурак» и над ним «маршал» с указкой нависает глыбой. Потому, жди в первую очередь удара не от врага, а от того, кто над тобой и за твоей спиной. Враг может ранить или убить. А эти топчут, как курей, что, пожалуй, намного поганей, чем удар недруга.
Указку кабановскую мы втихаря разломали на две части. Думали, что на задних рядах будет жить спокойней. Куда там. Кабанов был бы не Кабанов, если б новую пакость не придумал заковыристей прежней. Когда, войдя в класс, увидел поломанный надвое инструмент, лишь рожу слегка скривил, а потом как ни в чем не бывало предложил нам садиться. Сели. А сержант с нами разговор завел на отвлеченную, казалось, тему:
- Знаете ли вы, товарищи курсанты, вражью ракету противолокационную под названием «шрайк»?
- Знаем….
- Слыхали…
- Вот и прекрасно. Но все же напомню. «Шрайк», ракета вражья для того создана, чтоб поражать радиолокационные станции, которые, как вам уже известно, мозг зенитно-ракетного комплекса. И внутри этой станции находитесь вы, операторы. Следовательно, «шрайк» предназначен для того, чтобы поразить именно вас. Понятно? Понятно. И сегодня я вам продемонстрирую действие этой ракеты. А пока давайте займемся темой сегодняшнего занятия.
Дальше начался урок. Как обычно, сержант быстренько рассказал, как работает одна из систем станции и вызвал к доске одного из «самых тупейных». Я со своей «неоконченной высшей радиотехнической подготовкой» и еще несколько курсантов в число «тупейных» не входили, поэтому сидели на последнем ряду. Это было, с одной стороны «привилегией», а с другой в результате расслабухи частенько попадали под удар «указки», ибо под монотонное «…. импульс идет сюда, открывает триггер, потом идет уже туда, а затем сюда….» как не задремать. И на том занятии все было без изменений. Быстрый рассказ Кабанова, затем вызов к доске «тупейного». И, естественно, кто-то из курсантов «камчадалов», упокоенный ворчанием «сказочки про странствующий импульс», заснул. Еще и то успокаивало, что указка сержанта укорочена, а, значит, не достанет до лба дремлющего курсанта. И погрузился бедолажный в приятный сон. Тогда Кабанов и продемонстрировал действие «шрайка» на оператора радиолокационной станции. У указки с одной стороны был вставлен набалдашник деревянный. Вот этим набалдашником и получил «спящий красавец» по мозгам. Не просыпаясь, хрюкнул что то и сполз под стол, переходя из состояния сонной «комы» в «кому» нокаута.
Вот, Васька, послужил я два года и всю жизнь после меня не покидает эта нелегкая. Сколько раз среди ночи просыпался оттого, что повестка пришла, в армию идти. Или еще хлеще, приснится Гуськов, заставляющий мотать портянки «по науке». И, главное, почти всегда это видится, как наказанье, будто кошмар. Ладно бы враг приснился, нацеливший на меня автомат или гаубицу. А то ведь свой снится и с безобидным приказаньем, накрутит онучи. Но та мозоль, что на ноге вылезла после гуськовской науки, верно, в самую душу ушла проказой черной.
Неединожды слышал сравнение армии с «зоной». В последней я не бывал. Но, послушаешь мужиков, что лесоповальничали «за мешок картошки», и подумаешь, что они про армию рассказывают. Но в «зону» хотя бы за этот злосчастный «мешок» попадают. Украл, ответь. А в армию за какие преступления? Ладно я, студентом набедокурил и угодил в армейские шоры, не обидно. И не обидно, что за меня решили, где служить. Но большинство то парней ни украли, ни шапку в подъездя не сорвали с чужой башки, а их, как тварей бессловесных, толкают, куда хотят и желания не спрашивают. А если и спрашивают, то во внимание не принимают, будто умственнонедееспособных. Не должно быть этого. Если уж нашли дурака, который против службы «не косит», а даже, наоборот, стремится к военному делу пристать, так расспросите его хорошенько, где он служить желает и какую армейскую специальность освоить хочет. Молодым все интересно, а потому каждому можно по душе дело армейское предложить. Ему же, вместо выбора такого, намордник на харю или нахарник на морду. Вот и дурят парни, противятся, как могут, возникшей неправедности. Отсюда и дедовщина, и дезертирство, и расстрел караулов.
Худо-бедно, прижились в «учебке». Постепенно и «жизнь по уставу» сошла на нет, и «щелочки» появились в дубовом распорядке и укладе. Не хочется Кабанову вставать по подъему и с утра бежать с нами на физзарядку, он «старшего» назначит, а сам снова на боковую. Лишь одного курсанта оставит «на стреме» стоять, чтоб не застукали его спящим офицеры, решившие прийти на службу «пораньше». Дрыхнет Кабанов до завтрака, но и нам полегченье. «Старший» такой же курсант, как и мы. У казармы скомандует «гуськантом»: «Равняйс!», «Смирно!», «Бегом, марш!» и все, на этом его «командирство» кончается. Потопали сапожищами, сколько положено для вытворения блезиру для близоруких, и за угол, а там уж все командиры и подчиненные. Кто то и спортом занимается, но таких единицы. Большинство кучкуется и ведет беседы под «спортивное поглощение дешового табачного дыма». Разговоры в основном сводятся к воспоминаниям о доармейской жизни да предположения строятся, кого и куда отправят после «учебки».
Последнее меня мало интересовало. Не питал иллюзий. Понятно, куда шаромыжного студента загонят, в самую жуткую «тьфутаракань» и не иначе. При этом еще и припомнят, что на Гуськова отказался поклеп возводить и «не порсигнализировал» о нем старшим командирам. Одно понимал, что по тундрам зенитно-ракетных комплексов с дальностью поражения целей до 20 километров не базируется. Значит, остаются пустыни. А пустыню в союзе знал одну, Каракумы. Туда, пришел к выводу, и предстоит мне попасть после «учебки». А потому мысленно прощался с российской природой на полтора года и готовил себя к встрече с песками, саксаулами да аксакалами. У товарищей же моих были планы попасть в «элитные» части да в места благодатные. Я не пытался их осадить вопросиком простеньким, мол, хватит ли на всех благодатных то мест? Ведь Монголия есть, Каракумы и казахские степи. Кто туда поедет, полков там базируется много, а откровенных раздолбаев, вроде меня, единицы? Следовательно, и «примерных» курсантов определенное число угодит со мной за компанию в эти и прочие «тьфутараканьи» места. Курил в стороне и смотрел на желтеющие кроны деревьев, на вздымающееся к осени выцветшее небо и слушал, как за забором мчатся скорые поезда, и думал о том, что какой то из них подхватит меня в ноябре и унесет в неизвестные и завораживающе-пугающие Каракумы к змеям и тарантулам.
Учебный процесс в «учебке» закончился ученьями, прости меня господи за масло масляное и маслянистое. Вывозили на полигон по батареям. Там надо было тактическую грамотность показать. Чтобы придать учениям вид «боевитости» выдали «холостые» патроны к автоматам и взрывпакеты, навесили на бедолажных курсантов всяческой амуниции. На полигоне первым делом заставили пробежать в ОЗК и противогазе. Несколько раз нужно было упасть носом в грязь по командам «вспышка слева» и «вспышка справа».
Первыми на полигон повезли первую батарею. На следующий день мы поехали демонстрировать свое «воинское искусство». Нам уже «боекомплект» подсократили. В первый день у одного паренька из первой батареи взрывпакет в руке разорвался. Кисть слегка покалечило. Чтоб не случилось подобного и с нами, «пиротехнику» нам не выдали. Почему «холостые» патроны не выдали? Верно, рассудили, если взрывпакет в руке разорвался, то и «холостым» патроном можно возле уха пальнуть, отчего оглохнуть можно. Что ждать от подлых курсантов» Неизвестно.
Так и вышло. На полигоне из машин выгружаться стали и тут выяснилось, что одного из курсантов надо обратно везти в госпиталь. Чтобы управлять войсками нужна связь. А связь осуществляется с помощью рации. Тяжелая штука, хотя и негромоздкая. Если на ногу уронить, то можно ступню раздробить. Слава Богу, не падала рация никому на ногу. Чтобы рация работала, нужно ей электропитание от аккумулятора. Тоже штуковина увесистая. Но и аккумулятор не падал ни на ногу, ни на другой орган человеческого тела курсантов. Но все же один из курсантов пострадал именно от аккумулятора. Вез он его на коленях и в дороге прикемарил. Аккумулятор наклонил и вытекла из него кислота прямо на его ненужное пока в то время «мужское достоинство». Ожог. Медсанбат. И «новая шкура до свадьбы нарастет».
Вот как, Васька, можно от собственного хрена пострадать и необязательно при этом изнасиловать кого-либо. Поэтому знай, как им управлять. И пари этом имей в виду, что всякая выступающая часть человеческого тела опасна для него. Что нос, который, если даже не суешь во всякое дело, то можешь поморозить. Что язык, как его ни держи за зубами, он, сотона, все равно вывернется и ляпнет несуразное в самый неподходящий момент. Что уши, за которые в детстве тягают, а после так трут все кому не лень от президента до телевизора, что, если не в петлю, то в запой вгонят запросто. Что тот орган, который курсант кислотой аккумуляторной омыл и от которого, вообще, непонятно какой подлости можно ждать.
Отвоевались на учениях. Все «подготовки» сдали и, естественно, почти все на «отлично». И какого черта так надо было гонять людей. Ведь многие согласились бы и «троечниками» походить, лишь бы не гоняли до полного износа кожи на ступнях.
После всевозможных, пустых и заведомоотличных экзаменов стали по разным частям курсантов распределять. Первую партию спровадили. Я к распределению равнодушен, знаю, в какую «тьфутаракань» мне путь предстоит дальний. И каково же было мое удивление, когда меня вызвали при формировании второй группы курсантов, которых отправляли в Чехословакию в Центральную группу войск, что я даже не обрадоваться ни успел, что не в Каракумы везут, не огорчиться, что в страну далекую от России гонят.
За границу солдат самолетами отправляли. Мы не исключение. Сначала нас привезли в Свердловск и рядом с летным полем в аэропорту Кольцово разместили в палатках ожидать вылета. Вот она хитрость военная! 25 градусов мороза, а нас, как бичар экспедишных, в палатку загнали. Ладно, я привычный. К тому же у нас, кто после «учебки» шинельки имеются и сухой паек для внутреннего калорийного подогреву. А каково тем, кто с «гражданки, в цивильной одежонке «недопопропитой» по дороге в войско? У кого куртешки летние, у кого фуфайчонка с чужого плеча. Самих трясет после проводов не столько с похмелья (какое в 18 лет похмелье), сколько от свалившейся на них напасти армейской.
Палатка большая, как барак. Кровати, как в казарме, двухярусные. Печь-буржуйка у входа стоит. Все к ней жмутся. Кто согреться хотя бы немного, кто паек разогреть пытается. Улечься тоже пытаются на ближайших к печке кроватях. Шинельки не снимают, прямо в них закручиваются и под одеяло лезут.
Я на это дело поглядел. Вижу палатка неладная. Печка бестолковая, не «экономка», какие на Севере видел в балках у бичей, потому толку от нее мало. Дрова, если сухие. То сгорают в минуту; если сырые, то тлеют и тепла не дают. А то, что их надо, умеючи перемешивать, истопникам неведомо. Еще бы, подумал, палатку то пониже бы осадить, а вместо кроватей нары в один ряд настелить, чтоб дрыхнуть вповалку и греться друг от друга. Поверх палатки еще бы тент натянуть, чтоб тепло удерживалось двойным слоем ткани и прожилками воздуха меж потолком палатки и тентом. Неважнецкое жилье.
А мне до этого дела нет. Я экспедишную школу бичевства освоил слегка. Потому знаю, что делать. Не железный, тоже мерзну. Но к печке не лезу. Только кашу разогреть. Но тоже со своим подходцем. Банку открыл, пару сантиметров от верху кашу ножом отковырял и в брюхо затолкал, а потом кипяточку ливанул. Ножом расковырял содержимое, а тогда и на печку поставил. Не подгорел корм, а гречка даже и рассыпалась на крупинки. Чай тоже не стал из общего чайника пить, нифелями переваренными душу озлоблять к чему? Рогульку выстругал из ивняка, что на краю летного поля подлым шпиёном взрос, кружку на нее подцепил и в печь сунул на головешки. Свеженького чайку с сахарком вприкуску пару кружек ухлобучил и в конец палатки уполз и на второй ярус кровати взобрался. Разулся первым делом, портянки, как простыню под бок разложил. А сапоги через спинку кровати в проход повесил. Все же тепло от печки струится слегка по палатке. А. значит, и сапоги чуть просушатся. Штаны и гимнастерку снял и в изголовье положил под подушку. Под одеяло юркнул, шинельку еще сверху накинул. Под одеялом надышал тепла и нос высунул. Чтоб дышалось легче.
Двое суток зимовали-бедовали. Отоспался. Казалось, за всю «учебку». Сползу с кровати, когда у печки народу немного толкается, баночку кашки разогрею, умолочу с сухарями. Чайку «купецкого» вдогонку залью и снова в норку. Последней кровати все свободные, я один, как перст их обживаю. Одеяла с них уже постаскивали, а матрасы остались. Я уже не на одном, а на двух валяюсь. Сверху тоже одеялко с шинелкой согревают знатно, что не спать? Кур-рорт! Даже нравится стало. Вот бы, даже подумалось, оставшиеся полтора года в этой палатке и пробичевать. Пусть бы такое испытание «маршал» придумал, сколько может солдат в такой палатке прожить? При харчах, конечно.
В другом конце палатки, где печка, ругань, смех, гвалт. А у меня лишь отголоски того «буйства молодости». На третий день сосед появился. Думал, тоже из нашей бичевской братии, но пригляделся, что-то не то. Оказалось, и в самом деле из других сословиев, альпинист и турист. Но тоже ладно паренек устроился, хотя и на свой лад. Думал, товарищ появился, с которым поговорить можно. Но, увы. У него все Кавказ да горы и «я» сверхтехгорвозвышенное.. А мне тот Кавказ неинтересен. Ни леса там настоящего, ни рек полноводных да широких, где рыбы всякой несчитано. А еще и «сухой закон». Что за занятие такое? Ни рыбки половить, ни грибов пособирать, ни бражкой или самогоном добрым душеньку полелеять. В награду за эти лишения, залезть на гору, поглядеть по сторонам и вниз. Нет уж. Чем про Кавказ слушать, лучше в дрёмах о девках молодых мечтать да о лесе, в котором, как в этой палатке, тоже о них, подлых, мечтается.
А тут и самолет наш.
В армии, Васька, надо на «тепленькие места» стараться попасть. Я тебя не призываю задницу кому-либо лизать, чтоб на такое местечко попасть. Тут другое нужно: чтоб в нужное время в нужном месте оказаться. Какие это места, спросишь? Писарь, например, но ты на это не годишься, у тебя с детства потомственная от меня «куролапость» в подчерке присутствует. Поваренком хорошо, но при армейских харчах быть, все равно, что псу свою блевотину охранять. Два года мутить «свинокорм» и вдыхать вонь от этого варева, паскудно. Тут надо другая мерка. Вот, например, в части у нас художник был. Числился в нашей батарее, но мы его даже после отбоя редкий день видели. Но тебе и тут не светит. Потому что с тобой на пару мы можем только «мальчика» нарисовать, как Остап Бендер. А за это его побили. Вот, права у тебя есть водительские, что может для тебя фартом обернуться в армии. Будешь возить какого-нибудь начальника. Тоже погано. Но лучше одному «фертмаршалу» почтенье оказывать, нежели целой дедовской шобле.
Зря я про водительские права упомянул. Знать бы чем это обернется. Оторвать бы в тот момент мне язык или прикусить. Так не. Машу помелом и не ведаю, что так все и обернется с подлецом Васькой. При генерале окажется. Но и это не беда. Несчастье в другом, он на генеральской дочке женится. И пропала моя «династия». Из армии в военное училище, после училища место при штабе. Будет Васька генералом, будет. Но для чего я его два месяца с перерывами на сон, еду и работу наставлял? Он что как все дети, батьку слушал-слушал и все на свой манер супротивный обернул? Так получается…
В самолет нас рассадили, как путёвых пассажиров, с нашими сидорами. Пристегнуться заставили в полете. Как полагается. В Риге самолет промежуточную посадку совершил. Нас, покуда самолет заправляют, в здание аэропорта вывели. Приказали все деньги советские, какие у нас имеются, потратить. Ладно бы предложили пропить, тут бы не только деньги, но и всю амуницию в дело пустили. А то на сладости. А из сладостей только шоколад и «кола». Набрали этого пойла «кольего» и шоколаду. В самолет сели и давай потреблять накупленное. Не лезет. Но куда то девать надо купленное. Понимали, что, если в самолете не сожрем припас, то на земле лишимся его. «Учебку» прошли уже и знаем, что крохоборье везде в армии есть и новоприбывших ощипывают они, как курей.
Из самолета выходим в Чехословакии уже по прилету, а вокруг «бабье лето». Ну. Чудеса, думаю. Кругом все желтое. Но не Каракумы. Даже березки кое где виднеются. Полегчало даже немного.
До вечера тусовали да строили. А, как темнеть стало, погрузили в крытые брезентом кузова «Уралов». Повезли. Куда? Ночью не разглядеть. Одни дерецья вдоль дороги только и видны да кое где вдали огоньки населенных пунктов. Привезли на место уже под утро. Снова построения нескончаемые. Наконец отделили меня и еще двух пареньков и повели куда то. Пока шли, старший лейтенант объяснил, что служить мы будем в первой батарее зенитно-ракетного полка. Парни, что со мной попали в батарею, тоже из кунгурской «учебки». Только учились они на операторов пусковых установок в другой учебной батарее. Пока шли, и меж собой познакомились.
Сначала зашли в помещение батареи. Там оставили свои «сидора» и пошли в канцелярию. Перед ней старлей нас оставил, предупредив, что заходить нужно по одному, а сам вошел.
Первым вызвали меня. В канцелярри старший лейтенант сидит. С которым мы пришли, и капитан, командир батареи. Снова расспросы о моих студенческих похождениях. Те же советы задним числом, как надо было выкручиваться, чтоб не вылететь со студенческой скамьи. Советовать то все горазды, подумал, а вот попали бы сами в подобный «ощип», посмотрел бы я на их умение выйти сухим из любой ситуации. А. может, на жалость надавили бы в милиции и в деканате, глядишь, и уцелели бы. Но мне такое не подходит, гореть, так синим пламенем.
Наконец и к делу перешли. И пояснили. Что полк только год, как перевооружили из зенитно-артиллерийского, поэтому с толковыми специалистами напряг. Последнее мне польстило. Первый раз, хотя и косвенно, из разряда раздолбаев перевели в путевого.
После меня Андрюха Симонов и Витька Зубаков, мои «соучебщики» в канцелярию зашли. После бессонной ночи и тряски в «Урале» глаза слипались. Пока ждал Андрюху с Витьком, даже закемарил, сидя на подоконнике. Наконец и они вышли. Думал, отдохнуть пару часиков дадут. Оказалось, нет. Не полагается днем спать.Здесь свой уклад. Это в миру с дорги человека привечают и отдохнуть да баньку предлагают. А в армии наряд на кухню или, вообще, первичный «мордобой».
Что-что, а «прелести службы» здесь показывают с первой секунды. Для этого и ума много не надо. Кругом лафа да халява. Потому и дитятями выглядят многие военные. Покинувшие службу.
Как, например, Валера, сосед наш. Из Узбекистана его, военного пенсионера, шуганули вместе с семьей. Плохо, кто спорит. И я только предполагать могу. Узбеков не знаю. В армии был у нас один. Его Махмудом звали. Попал к нам в батарею, когда я ужполгода прослужил. Первое время смеялись над ним да потешались, что нескладен. Особенно тогда, когда он при строевой ходьбе сбивался с ритма и начинал махать рукой в одной фазе с ногой. А когда уже перед дембелем прощальную «тришневку» лакали,, то вроде и не казался парень смешным, а вполне нормальным и веселым. Всех нас через год в Самарканд к себе приглашал, всем в дембельские альбомы адрес свой вписал. Мне же, по причине того. Что я такой альбом не делал, прямо на спортивной сумке и написал адрес свой с внутренней строрны. До сих пор сумка где то жива и адрес тот на месте. А про Самарканд свой как много и складно рассказывал, что подивишься. Будто каждый камень этого древнего города руками потрогал, когда уезжал на службу. Еще про кушанья разные говорил. От названий голова кругом шла. Будто песню пел парень о кулинарии своей. Вспоминаю его и думаю, приедь я сейчас, наверняка бы Махмуд моему приезду обрадовался и угостил бы всем теми кушаньями, о которых говорил тогда перед моим дембелем. И по всему городу бы провел. Уверен, все дива бы древние показал.
Потму не верится, что Махмуд добрый, а все остальные узбеки злые. Но не зря же такое отношение к нашим военным. Есть, конечно, и среди узбеков люди нехорошие. А среди какого народа нет злодеев? То-то….
Смотрю я на Валеру и все же обижаюсь на узбеков. Но не за то, что они его вышвырнули, а за то что, вообще, живым оставили. Сейчас он бизнесмен. Ничего в том зазорного нет. Смотря какой только бизнес. У него военно-инженерное образование. Мог бы к производству какому пристроиться. А он сперва в налоговые полицейские определился. Когда же это ведомство упразднили, пошел в охранники. И тоже дело достойное в нашей прожуликованной стране. Но он не остановился на этой службе. Еще и «Бизнес» наладил. В свободное от охраны время спиртовым озверином всех алкашей округи обеспечивает. Сколько среди этих несчастных после потребления Валериного «змия» загнулось? Не один десяток.
Говоришь, Васька. Что в рот он никому не наливает насильно. Не наливает. Но пользуется человеческим изъяном и на людской беде свой бизнес ладит. И что не знает, что отраву, от которой умирают, людям сует? Знает. А если есть желание страждущим помогать, так производи самогон, на травах настоянный, от которого вреда меньше, а в чем то даже и лечение. Но было бы полбеды, если б Валера один такой был упырина, а то ведь их целое войско «правильных да заслуженных» и все о «чести» какой то толкуют, когда понапьются.
Если их мерками судить, то все можно оправдать. Сел бандюга в такси и шофера придушил. Кто виноват? Конечно, шовер. На хрена таксуете? Ведь знает, что их брата убивают. А что на морде не написано, бандит или нет, так это проблема таксиста и только. А вообще-то, промысел этот воровской давно придуман. Генерал Кошко в своих мемуарах описывает, как в Москве извозчиков душили. Один бандюга садился позади и в укромном месте накидывал на шею извозчику удавку. Задушенного бедолагу в канаву, а лощадь и повозку отгоняли в тайное место. После один продавал лошадь, другой повозку. Третий уздечку да одежку убиенного. Натуральный конвейер получался. Потому, если Валеру оправдывать, то и убийство таксистов надо поошрять. Мол, не дали бандюганы угаснуть старинному народному промыслу.
Узбеки Валеру шуганули, а здесь он на какой хрен? И если бы отсюда его погнали, то и беды бы не было. Хотя и неладно над изгнанниками посмехаться, но соседом Валеру как назвать? Подая тварь и не более, у которой менты свои, власть своя и законы карманные. Не понимает только упыреныш, что и его хлестанет тем неправедным, что сегодня защищает.
А сколько таких «валер»? И необязательно военные. Если по правде, то вся эта братия разношерстная всей нашей «иерархий» делового мира представлена.
Кажется, что ничего с ними не сделать, так они расплодились. Но это только кажется. Ничего сильно и предпринимать не надо. Маленькая поправка в законы, где приравнять этот одуриновый промысел к наркоторговле. Пока еще наркотиками не многие решаются заниматься. И страшатся, и боятся. С одной стороны грех, а с другой наказание достаточно жесткое. Не все, конечно, от своего «дела» поганого откажутся, но призадумаются многие. Хотя жадность штука такая поганая, что всякого человека на крючке держит. В экспедицци, помню, бичарки на межсезонку выберутся, пропьнствуют и обратно в «поля» возвращаются. Головами просветлею малость и начинают «шифровать свое недавное прошлое». Тут и начинают обиды друг другу высказывать. Один другому талдычит, мол, я алименты не плачу, потому моих денег пропили больше. И вывод, дескать, ты мне должен. А у товарища его свои резоны.Догорятся в итоге. Но когда попадают «в цивилизацию», все по новому кругу закручивается. Сколько у кого есть, что не в прпой, то на «корм» «хыщикам» в лице ментов, шпаныи прочего халявнолюбивого люду. Правда, в той среде иногда этот порок весьма закручено проявляется, что и нарочно не выдумаешь. Я с рыбаком одним, Женькой, увязался на озеро на рыбалку. Избушка на берегу озера, рыбы не прерловить. Только сети под лед запусти и греби рыбу лопатой. Забросили нас вертолетом на две недели. Чтоб не скучно было, лекарство от тоски в виде трехлитровой банки спирту налили летуны. Еще пару чебурашек водки сами купили. Пока летели одну бутылку выпили, а вторую спрятали, мол, на отходнаяк. Прилетели в полдень, времени до темноты мало. Баню затопили, чтоб первую ночь в ней спать. Женька в избе остался кочегарить, а я с удочкой пошел на лед. Удачно. Надо сказать, порыбачил. Так что вечером и уха у нас была и жареха. Под это дело и спиртику тяпнули. И так «тяпали» пока банку не осушили. Утром встали на третий день. Спирт кончился, в организме полнейшая смертельная кома. Но есть «чебурашка». Выпили по сто грамм. Печь затопили и в дрему погрузились. Лежу я и считаю, что водки осталось грамм триста, а на двоих, следовательно, по сто пятьдесят грамм. Тоскливо. Женька встал по нужде ушел, а я вспомнил, как однажды у дорожников спирт пили, который их начальство в бочке из под солярки держало. Спирт, конечно, препоганы, но пили и не умерли. Пока Женька с нуждой своей разбирался. Я быстренько в бутылку «десять капель» солярки из лампы капнул и по одеяло, спящим прикидываюсь. Женька вернулся, и у меня что то где то забурлило. Побежал и я в туалет. Вернулся, Женька за столом сидит, бутылка перед ним на столе. И сразу мне в лоб:
- Слышь, Игорь, я это… Случайно в бутылку «дихлофосу» брызнул….
- И чо?
- Так ты такую не будешь пить, наверное….
До меня дошло. И Женька, змей эдакий так же все просчитал, как и я. За живот схватился и ржу. Женька не понимает, что со мной, уж не гонки ли начались после такого запой?
- А, ты. Жень, с солярой водку будешь пить?
С товарищем моим и вовсе поплохело:
- Кака соляра? Ты что, Игорь.
- А я, пока ты в нужник ходил, солярки туда случайно капнул…
Дошло и до него. Что дальше? Выпили. Что же еще. Решили, что если умрем, то я от солярки, а Женька от «дихлофоса» залитых в водку собственноручно, о чем написали на всякий случай «предсмертную записку» и повесили ее на стене, чтоб нашли сразу. Лет десять она там висела, как хохма и достопримечательность избушки…..
А сколько, Васька, иной вокруг мути. Я иногда пытаюся понять, откуда и за что столько напастей на род человеческий? Техника развилась так, что никакому фантасту такое лет сто назад и присниться не могло. Столько всего умного на службу человеку можно поставить, а в жизни все наоюорот получается. Технический наш нынешний прогресс страшнее дремучего лесу. И чем дальше в этот лес углубляемся, тем больше блудим и тем меньше шансов из него выйти.
Деревню нашу опять же возьми, кто первейший шинкарь7 Тоже Валера, бывший ВВ-шный прапорщик. И отнего уже погибель для сельского нашего населения идет. В прошлом году паренька в армию провожали. С деньгами туговато у родителей, а угощенье и выпивку надо выставить на проводах. Продукты закупили да из запасов своих огородных на стол солений выставили. А «водку» у Валеры закупили. Проводили рекрута. Провожали в армию, а получилось в последний путь. Помер парнишка от зелья одуринного. А за два года до этого у паренька батько от той же пакости загнулся. Второе поколение люда деревенского сводит на тот свет прапорщик своим зельем. Чем не кровопивец? Натуральный. Вот бы кого кулачить да в тундру вывезти. Он же до того, как в запас уволился, на народные деньги кормился-поился-одевался. От вского им ухайдаканного через налоги «копейка» «куску» шла на жалованье, на обмундирование, на жилье. И, наконец, пенсию то свою немалую, по сравнению с той, до которой редкий труженик доживает благодаря и Валериному же упырществу, из каких «шишей» ему идет? От туда же, из народного кармана.
Но эта свора еще и жить людей учить пытается, в каждую дырку пытается влезть и «познаньями» своими блеснуть. Тот лезет школу охранять, другой в нее военруком. С их то харями да к детям! Для них же главное на детей намордник-противогаз надеть да в кросс загнать. Или еще одна забава: строевому шагу учить. Я это «диво» почти не застал в школьные годы. В последнем классе учился, когда военрука к нам приставили. Ввели новую учебную дичциплину под названием «военное дело». А все это «дело» к тому и свелось, что на спортплощадке перед школой часами топали. Весна, грязи везде по колено. Потому ходил на занятия в батькиных резиновых сапогах. И вот выгоняют нас «строевничать шагом», а сапоги у меня на три размера больше, чем нужно. Попробуй в таких помахай ногами, как того требует «енерал». Конечно, нога сбивается с ритма. А этот охлюй орет да еще и пеняет мне, чтоб в ботинках на занятия строевой подготовкой приходил. Ага, разбежался. И так в школу тапочки приходилось носить. Еще и ботинки? А, может, и шинельку батькину, со службы оставшуюся? Потом еще придумал обучать противогаз правильно одевать. На свою бы рожу красную надел и не снимал. Тогда харя бы не такая страшная была. Даже, пожалуй, на Алена Делона в чем то бы похож стал, если на Делонушку противогаз нахарить…..
После канцелярии выдали нам шмотки полушерстяные. Надо к ним погоны да подворотнички пришивать. Покуда с барахлом этим разбирались, к обеду время подошло. А псоле обедя, оказалось, надо к наряду на кухню собираться. Перед нарядом положено отдыхать. Положено, но не «молодым».
После офицеров «деды» спос нам учинили: кто, что, откуда?
Даже минутки не дали вздремнуть. Так и заступили в «наряд» получумные-полусонные. В столовой, кроме нашего полка, еще и батальоны разные питаются. Варева требуется цистерна «неоднокубовая». Любое хлебово с картошкой, а картошку чистить надо.
Начался «наряд» чинно. В столовку строем привели. В подсобке усадили картошку чистить. А ее тьма! Глянул на эти баки с корнеплодами и вспомнил невольно кормокухню на колхозной свиноферме. К тому же и запах был соотвтетствующий.
Как же, думаю, это количество перечистить? Но успокоили. Мол, картошку пропустят сперва через «машину» и останется только «глазки» выковырять.
Поваренок через «машину» картошку пропускает и в больщой чан бросает. Нам же предстояло ее оттуда брать, «глазки» удалять и в следующия бак бросать. Сначала и «деды» уселись у чана. Ножиками лениво чиркают, а больше языками молотят.
Одного «черпака» куда то отправили. Через час тот вернулся, у «дедов» рожи масляными сделались. Вмиг ножи побросали и куда то смылись. Часа два их не было. Наконец выползли из каого то закутья, глаза в разные стороны.
Пока «дедов» не было, Леха, парнишка с нашего призыва. Но служивший здесь с самого начала, пояснил нам:
- Сейчас «дедушки» «тришневки» хлебнут и будут «права качать»….- и вздохнул тяжко.
Что у «дедов» пьянка, мы уже и так поняли. Но у Лехи все же уточнили, дескать, где же здесь можно спиртным разжиться? И что за вино такое – «тришневка»?
На первый вопрос Леха ответил вопросом:
- А где же им разжиться нельзя?
Что такое «тришневка» тоже пояснил:
- Вино это яблочное, бормотуха, значит. Чехи ее специально для советских солдат мутят да еще и водой разбавляют.
Я представил себе это яблочное пойло. Меня даже передернуло, потому что вспомнил, как такое вино в нашем райцентре мутили. Вокруг городка сады рассадили, в соответствии с тогдашними веяниями, что в тундре будут яблони цвести. Вот и у нас понасадили этих яблоней. И поныне яблони те стоят. Но это уже другие. Те же лет пятнадцат росли. За ними ухаживали, между деревьев культиваторами землю рыхлили, сами яблони окапывали. Я сам целое лето с тяпкой вокруг них крутился. Вымахали яблони, а тут зима морозная и погибли все плодовые деревья в «Плодосовхозе». Года три стояли они страшными чудищами. Потом пригнали бульдозер, все это безобразие сгребли в кучи, запалили. Получившиеся поля перепахали и посадили снова…. Что? Конечно, яблони, битому то у нас неймется. Вот уже снова двадцать лет без малого растут. Но второй яблочный «замес» не морозы уничтожили, а то, что совхоз развалился. Солярки на то, чтоб землю между рядами рыхлить нет. Яблони одичали. Вроде нас сирых, на свой манер выживаемость в себе ыоспитывают и худо-бедно цветут и плодоносят даже. Но не об этом речь.
Перед тем, как первому «замесу» яблоней погибнуть, урожайность их была довольно высокой. А яблоки куда девать? Приспособились из него «вино» делать и в розлив продавать. Я студентом еще был, приехал на зимние каникулы. По городу шатался и встретил дружка своего Толяна. Взяли с ним водочки. А где испить за встречу не знаем. Наконец осенило:
- Пойдем, Игорь, в «скорую».
Я гляжу на друга недоуменно, а он поясняет:
- Не в саму больничку, а в гараж их. Там Сережка, мой друган, машину ремонтирует, у него и кирнем.
Пришли в гараж. Там и в самом деле паренек с УАЗиком мурдыхается. Нам обрадовался. И с машиной намучился, и винца испить непротив.
Пока пили, Толян мне рассказал, как они перед тем ходили с родителями Серегиной девки знакомиться. Денег нет почти, а с пустыми руками как заявишься на свтовство, можно сказать? Зашли в гостроном, а там вино продают разливное яблочное местно производства. За бидончиком сбегали. Купили три литра пития и в гости. Там их как самых дорогих втретили и желанных. За стол усадили. Девка Серегина родителям поясняет, что парни то вина принесли хорошего. Старики у нее люди культурные, рюмки с наперсток величиной на стол поставили и закуску. Культура, конечно, дело хорошее, но как в наперстки из бидончика вино наливать, чтоб не облить скатертку? Все же приговорили бидочик. Половину по столу разлили, вонища на весь дом.
Пока выпивали, Толян с Серегой во всех красках мне рассказали о своих похождениях. Посмеялись. Что одна бутылка на троих? Почти нуль. Еще раз сходили с Толяном в магазин уже за «литрой». И «литру» приговорили. Пока выпивали, нет-нет да и вспомним винцо яблочное. Наконец я не выдержал:
- Что все хаете то вино? Может и ничего оно.
- Вот и сходи, да попробуй.
Взял я фляжку пластмассовую 750 грам и в гастроном. Протягиваю продавщице посудинку?
- Мне, полную, пожалуйста.
Вино из фляги черпают алюминиевым черпаком с длинной ручкой. Емкость черпака 500 грамм. Получается, что мне надо полтора черпака налить во фляжку. Заминка получилась, виночерпийца не знает. Как это сделать. Я попытался ей подсказать выход:
- Наливайте полную фляжку, а деньги возьмите, как за литр.
Тетка посмотрела на меня:
- У нас так не делается, - солидно проговорила. Фляжку налила доверху. На прилавок передо мной поставила. Затем из под прилавка стакан выудила и остатки вина в него слила. Стакан протянула мне, ковш повесила на флягу. Откуда то трикарамельки вытащила и рядом со стаканом положила:
- С вас рубль….
Понятно, что рубль. Девяносто одна копейка за вино и по три копейки за карамельку. Рубль продавщице, стакан вина вылакал, карамелькой закусил, две в карман положил, флягу в другой и в гараж. Там парням про диво рассказываю. Они ни сколько не удивились:
- А что тут такого?
- Тебя не обсчитали, и прибыль свою получили….
Пока это в голове прокрутилось, «деды» повылезли. Леху зачем то к поварам послали. Через минуту он вышел из поварской каптерки со свертком под мышкой и куда то убежал. Мы сидим, молча взираем на происходящее. «Деды» увидали. Что работа приостановилась, орать на нас тсали:
- Салаг-ги….
- Вы, что на курорт приехали?
- Тут вам армия…..
А то мы не знаем, не понимаем. В «учебке» уже поняли, что армия, что не курорт. Только в «учебке» объясняли, что в частях легче станет. Но гляжу я на чаны полные картошки, у которой кроме «глазков» еще и остатки кожуры, гниль, фитофтору с хлороформом надо выковыривать, и сомнение в голову лезет. Не хрена здесь не легче, думаю, а может в чем то и похлеще. Совсем тоскливо стало. Да еще и глаза смыкаются, прямо, хоть спичкм вставляй.
Больше всех Гафаров кипятится. Даже остальные «деды» его урезонивать стали. Успокоился и он. А мы снова согнулись над картошкой и шкурим, шкурим проклятую. Уже заполночь, а у нас и половина картошки не обихожена. Наконец один из «дедов» посочувствовал нам:
- Ладно, парни, покурите….- и пачку «Северных» почти полную протянул. Разогув спины, с крхтеньем, будто старики, потянулись за сигаретами. Гафаров на парня окрысился:
- Что ты их нежишь, как мамочка….
Добрый «дедок» смутился своей «человеколюбчивости» и приказал:
- Пять минут вам, шнурки, и за работу.
А мы и этому рады. Спины колесом, руки крючьями. Хоть на пять минут распрямить и то продых.
Пока Леха куда то бегал, поваренки картошки на большой сковороде нажарили. Дух от нее душу рвет, слюна ручьем. Но не про нас жареха.
Появился «гонец». Поваренки, «деды» и сковорода исчезли в каптерке, а Леха к нам присоединился. Оказывается он мясо, выделенное поваренками, носил менять на «тришневку» к чехам.
В каптерке сначала тихо было, но спустя полчаса послышался грохот и мат. Из коптерки вылетел поваренок, прижимая кулак к глазу. Следом вылетела сковорода. Остатки жарехи рассыпались по грязному полу, аппетитно белея. Оказалось к лучшему случившееся. Леха нам пояснил, что если б не поваренку, то кому-нибудь из нас навесил бы «дикий Гафар».
Наконец, уже под утро, разжелались с картошкой. «Деды» уже дрыхли, кто где устроится. И мы, пока поваренки варили кашу, покемарили с часок. Я, как сидел на лавке, так и заснул в один момент, откинув голову к стене, у которой стояла лавка. Точно так же и проснулся. Да и как не проснуться, если тебе по уху сперва влепят смаху. А потом еще гаркнут:
- Ще-г-гол! Подъ-ем…
Такое впечатление, что и не спал вовсе. Умеют «деды» в чувство привести «молодого». Где только этому дикому приему и учатся?
Новая напасть, посуду после завтрака надо мыть. И так до обеда. После обеда тоже самое. Только теперь надо еще и мыть «по уму», ибо надо сдавать дежурство другому «наряду». Старший нового «наряда» заявился и стал по тарелкам пальцем да платочком шарить. Целый час а то и больше перемывали те из посудинок, на которых «жир остался». Следует отметить, что тарелки были жирными все, так как Мали наскор и теплой водой, лишь перекидывали миски алюминиевые из одного чана с водой в другой. Называлось это так, что в одном чане посуда моется, в другом ополаскивается.
Кончились первые сутки каторги. Именно каторги и никакие кавычки к этому слову не лепятся; другие слова, более мягкие, на ум не приходят. Даже матерные слова кажутся неуместными, ибо мат на Руси часто элемент некоего созидания, когда надо сдвинуть несдвигаемое, а сил не хватает.
Со столовой ведут строем, да еще и сержант командует, чтоб строевым шагом шли и песню запевали. Ему, отоспавшемуся да отожравшемуся до блевотины «тришневки» и картошки с салом, что не повыхваляться, а нам то каково? Ноги подкашиваются, глаза слипаются, а язык, будто колода, не ворочается. Все же подошел к концу этот первый день армейского адишка. Только сутки с небольшим не спал, а однажды и поболеее без сна обходился, да еще и над науками корпел, а это, пожалуй, потруднее. Правда, тогда никто над душой не стоял и в ухо не метил, а «стимул» подгонял.
После второго курса в экспедицию собрались на лето. Надо уже выезжать, а у нас сессия только началась. И, чтоб успеть в «поля» надо было за четверг пятницу и субботу четыре экзамена сдать. Такое условие ставилось, чтоб в понедельник уже в экспедиции быть и, возможно, в тот же день в тайгу вылететь. В четверг встал в четыре утра и за учебники засел. Перед обедом первый из четырех экзаменов сдал. Пришел в общагу и ко второму стал сразу же готовится. В пятницу утром и вечером еще по экзамену сдал, а ночью к последнему готовился. В субботу и его сдал. После этого только спать завалился. Целых 56 часов четыре науки грыз. Но при всем этом, так не умаялся тогда, как в первые сутки в части армейской. Может, от того так получилось, что тогда виделось впереди, мол, отмучаюсь двое суток, а потом «на волю». Тут же никакого просвету, а еще большая безнадега – превый деньтакой тяжкий, а где гарантия, что не будет еще хуже?
Веришь, Васька, всякое в жизни было, но такое беспросветье, что повеситься захотелось, только раз в жизни испытал. И попади тогда под руку веревка да крюк в потолке и все, решился бы не «самосмертоубийство».
Два месяца, как в трансе каком то, находился. Новый год на посту встретил. Хожу с автоматом по парку бронетехники, а недалеко за забором у чехов веселье. В горнизоне тоже там и тут визги и смех. В полночь фейерверки, пальба начались кругом, а у меня одна радость, с «праздничного стола» пару кусков белого хлеба умыкнул. Подошел к забору, притулился к нему, из-за пазухи хлебушек вытащил. Теплый он, будто свежий. Неспеша сжевал его. Из внутреннего кармана окурок выташил и спичку с кусочком коробка. Искурил «бычок» до того, что последние затяжки когда делал, придерживал его у губ обломками спички. Покурил. Как никогда, душевно и стал шагать туда-сюда, чтоб не замерзнуть.
Объективности же ради,скажу и про другое. Потому как, если б «деды» в армии правили, то на них бы армия и кончилась, ибо до «дедовства» мало бы кто дотянул. Слава богу, не только «деды» да прочие придурки в армии есть, но и нормальные служивые. Процент тех, других и третьих, примерно, такой же как в цивильной цивилизации. Просто, в нашей то жизни, достали тебя придурки, ты в отпуск. Опять же два дня выходных есть, когда ты можешь спрятаться от всей этой накипи на природе, опять же телевизор громототводным эффектом обладает. Как ни ругают его, но отдохнуть и отвлечься возле него можно, пускай хулиганы из «ящика» зрения лишают, но в душу то не плюют, сознание не шибко мутят пустой сериальщиной. Бывает. Конечно, что и на работе достают так, что в понедельник идти туда не хочется. Бывает, бывает, что уж скрывать. Меня в одной конторе так достали, что пришлось мне, как бурому лесному сотоварищу, в «спячку» залечь. Дома сижу, телефона у меня нет. Гонцы на дом приходят и уговаривают, чтоб на работу вышел,а я упираюсь, не иду. Всяко подъезжают ко мне: чуть не созлезливой жалостью, дескать, уволим по «статье», так на всей дальнейшей карьере придется ставить крест. А мне и это до фонаря. На моей карьере давно уж этот «кпест» поставлен, еще в той же армии.
Я то ведь тоже до «дедовства» дослужился, сержантом даже стал. Но недолго я тем «дедовством» маялся. Случилось так, что в первый день оногоя и на «дедовстве» своем крест поставил и на дальнейшей начальственной своей карьере.
Утром встал, а на душе радость чумная, вчера дембеля уехали, а, значит, я уже «дед». Я за страшину в батарее. По утрам на физзарядку должен вести подразделение. Вывел братию за территорию гарнизона и по полевой дорожке побежали. С моего призыва парни до деревни чешской добежали и в магазин, по бутылочке пивка взяли и идут неспеша в сторону части и напиток потягивают. Да не простой напиток пивной из наших бочек разливушных, а настоящще чешское пиво, хотя и самое дешовое. А у меня начальственное брожение в мозгу, я. Как положено, с батареей бегу. Но не в общем строю, а сбоку. Гордость во мне бурлит, будто не парни пива наглотались, а я. И не бутылку, а с пяток.
Бегу то я с боку от всех, но не по дороге, а по обочине травянистой. Башку задрал и не заметил вичу в траве. Ноги заплелись и грохнулся я со всего маху. Вскочил, злость во мне вскипела так же буйно, как придурственность начальственная пред тем. Вичу схвати и сломать попытался, а она только гнется. А тут мимо меня отстающий солдатик пробегает, пыль ногами загребает. Ноги в карантине стерты, а он все равно пытается бег изобразить, хотя мука аршинными буквами на лице выписана.
Я со зла то и хлестнул парня по хребту. А он, сердешный, с голым торцем бежал. Сразу же по всей спине полоса синюшная означилась. Парень же вскликнул лишь. Даже не остановился, а лишь быстрее стал переставлять ноги да путаться в них. Вот до чего скотское дедовство доводит: одного до того, что своих сверстников, как рабов по хребту лупит; другого же до полного отсутствия всякого человеческого достоинствою
Хлестанул я вичей и встал, как пригвожденный, будто постоянный ток в вольт двести по мне прошел, передернуло аж всего. Тут еще землячок-сержант из другой батареи мне малость посодействовал в ум здравый войти. Подбежал и по харе влепил несильно, но доходчиво. Горько, Васька, когда по ней бьют, особенно, если за дело. И даже горшей, чем где-нибудь в темном углу.
И после этого остыл я полностью к своей командирско-дедовской знатности. Век бы, подумал, этой знатности не знать, такой позор принял, что во век не очиститься перед собственной совестью.
Много, Васька, в жизни всякого сотворил, а стыдно, до полнейшего проваленья сквозь землю, лишь за этот вот случай. Видимо, тогда и зародился во мне антиначальнический комплекс. Сидит он во мне и всякий раз тормозит, как мне должность какая по работе начинает светить. И не иду на должности, ибо сидит во мне эта заноза: а вдруг опять за вичу схвачусь и подчиненных начну ею чихвостить?
В армии не все так мрачно, как может показаться. Все же приходится служба на годы молодые, когда и в ярме о добром думается. И там есть много путнего: офицеры, наш брат служивый срочный, сама служьа немало занятного являет собой. Понял это я, но скорее не умом, а на уровне инстинкта выживания, потому и не свихнулся. Вечерами «деды» нами правят, а с утра после завтрака нас в парк военной техник водили. А за пультом оператора радиолокационной станции я уже не «щегол», а, имея представление о радиотехнике вообще да поработав по экспедициям перед тем геофизиком, специалист не из последних. Грамотность же всегда почитаема, особенно, если не пустяковая, вроде политграмот разных. А кроме указанного опыта, еще и «учебка». Там при всей замордобитности обучения, все же немало полезного почерпнул. В «учебке» рассчитано было, что любого попавшего в нее научат военной специальности. И учили. Паренек в «учебке» был с восьмилетним образованием. И из него пытались сделать оператора РЛС. Утопия это полнейшая и странно, что она так вжилась в марксиситское толкование жизни и службы армейской в частности. Сделвли из паренька знатного «кнопконажимателя», выражаясь геофизическим термином, характеризующим специалиста с какими либо двухнедельными да месячными курсами.
У экрана локатора сижу, визир по нему бегает кругами. А мне понятно все. В «учебке» мне не надо было объяснять разницу между «триггером и, извини, «триппером». И то. И другое знакомо. Куча кнопок под руками, тумблера разные. Точка визирования по экрану по воле моей руки да мозгов передвигается. И все понятно мне, все под контролем держу. До того занятно все. Что, не поверишь, Васька. Даже мысля была остаться служить сверхсрочно, до того поглянулось мне это дело операторское. Но все остальное армейское и отвратило нюх, и душу отшибло. Я же. Как «защитник Родины» на самом наисвоем месте в этом деле оказался. Потому, когда я за локатором, вся «дедовская» братия с ПТЭ-ушным образованием и интеллектом не ровня мне. Но, как вечер, я у них «в шестерках» должен быть. И там они мое превосходство в деле воинском припоминали наглядно. Первый раз тогда я, Васька, «черной завистью» столкнулся. Названия этого еще не знал-не ведал, но почувствовал отношение к себе со стороны «дедов» и «черпаков» непонятное какое то. Годы спустя, когда помотался по свету, да пережил перестройку, тогда лишь ясен мне стал сей порок человеческий. Плохо, когда тебе завидуют, но еще хуже зависть эту в свое нутро пустить.
Не завидуй никому, Васька. У всякого человека своя ноша, отмеренная Богом. У кого то беды да болести, у кого то богатство неподъемное. И всяка ноша тяжела по-своему. А завистников бойся, больше врага. Как их узнать? Да очень просто. Завистник в глаза тебя превозносит, восхищается. На это не обращай внимания, это не главное. Потому что зависть может быть и «белой». Огрызнешься на похвалу, а, может, она от души высказана? Обидишь ни за что человека. Черный же завистник. Когда у него «тормоза» сдадут малость, он обязательно тебе поклянется в вечной дружбе и преданности. Как услышишь от кого-либо что-нибудь вроде: «Я тебя, Васька. Никогда не предам!», так и беги от этого человека прочь не в смысле ногами, а душой.
В ночь, когда я Новый год коркой хлеба отмечал, «деды» в караульном помещении «тришневки» тяпнули. Потму на пост они предпочли не ходить. Четыре чася на посту отстоял, вместо двух положенных. Потом «черпак» меня сменил. Он, как положено, два часа на посту был. Я же не отдыхал, а значился в «бодрствующей» смене, ибо в «отдыхающей» был обожравшийся бормотени «дедок». Я понимаю, что старослужащий поопытней, ему какая то поблажка, как человеку притомившемуся от службы без отпусков и увольнительных, может делаться, но вместо себя на пост кого то ставить – свинство первостатейнейшее. Ныне слушаю по всяким «средствам информации» про армию и вижу, ничего в ней к лучшему не изменилось. Дурь армейская даже такю махинищу, как советская власть, пережила. Как было - на первом году думаешь, как кишку набить; на втором, как глаза залить – так и осталось. А о чем еще думать, если кормят из одной посудины на десятерых. Что пожирней и повкусней сперва поваренки стащат да те. Кто при них земляками да свояками значится негласно; затем на столах обдиральщина. Перловки жри, сколько влезет, а вот «мослы», то бишь недоуворованные остатки мяса, «дедам». Обидно смотреть на такое. А с другой стороны, как делить «мясо», если оно вовсе и не мясо. Не зря его называют «мослами» - сало, да сверху пленка жирная. Только и было «равенство» в еде, когда на учения выезжали. «Сухой паек» у всех одинаковый. Выуживать у «молодых» «мослы» из банок с кашей «дедам» не удавалось, офицеры присутствовали. Но учения редкость, а жрать каждый день хочется. Понятно поэтому, почему столько язв в брюхах солдатиков к дембелю наживается.
С другой стороны, когда год прослужишь, уже и «мослы», которых не перепадало до этого, уже и не хочется, потому что на гарнир все то же овсяно-картофельное хлебово. Овсянка, будто клейстер, язык к нёбу приклеивает; глядя на картошку, пропущенную через машину, вспоминаются фильмы про фашистские концлагеря, где изможденные военнопленные жрут нечто бесформенное и гадкое. Если с осени картошка еще отчищается от кожуры и имеет вид съедобный, то к весне, когда гниль, прожигает корнеплод насквозь, от вида ее даже свинью вырвет. Вот и приходится выворачиваться и искать разные виды корма. Ко второму году проблема эта решается: кишка привыкает к качеству корма, глаз не воротит, нос привыкает к вони, а иногда удается что-нибудь где-нибудь умыкнуть из съестного либо оьменять на казенное имущество у хозяйственных чехов. Брюхо обвыкается с насильем над ним, но душа начинает хандрить и требовать своего «душевного корма». И тут идет все, как говорится, что горит.Нет «тришневки», есть в гарнизонном магазине одеколоны дешевые «Сирень» да «Гвоздика» по 7 крон за фафурик. При жаловании в 105 крон испить этой гадости можно много. И пили. Студентами пробовали однажды лосьену огуречного хлебнуть. Кое-как затолкали в жидкость. А в армии же рожу от одеколонов не воротит, и идет «парфюмерия» за милу дшу.
Упреждаю, Васька, одеколону если вздумаешь узнать, что это такое, попробуй. С него алкашом не станешь. Такой отворот в деле потребления зелий получишь, что, иожет, после этого и на водярку смотреть не захочешь. А вот шампунь ни в коем разе не пытайся употребить, даже на язык взять. Мыло это. А от мыла. Попавшего в брюхо, может конфуз приключиться. Я то. Дурень, в свое время попробовал. Студентом еще. Летнюю сессию сдали и по такому случаю сидим да «портвешок» попиваем. А перед этим кино посмотрели. В нем артист шампуни тяпнул и спокойно так пузыри изо рта пускает. Я, чтоб товарищей потешить, взял и хлебнул шампуни тоже. Часа три после этого меня выворачивало наизнанку. Потом вроде проплевался-проблевался. «Портвешку» душа приняла малостьи. Полегчало. Дружки мои в парк на танцульки пошли. И я с ними. Культурно отдыхаем. Я с девкой танцую чинно и ладно. Уже подумавю, как бы клинья к кральке подбить?. А тут кишка моя и взбрыкнула. Да так ретиво, что прямо во время танца меня и сорвало. Невмоготу дотерпеть до конца танца. Жался, жался и не выдержал. Девке только и ляпнул, извини, мол, и деру. Успел только за танцплощадку забежать, как по ноге. Чувствую, «неожиданность» потекла.
Куда деваться? Кругом люди гуляют культурно, а я меж них кто? Только подойди к кому, сразу шарахнутся. Да и в общагу как заявишься? За кусты встал и думаю. Как дальше быть? Осенило. По парку речушка протекает и через нее мостик пешеходный перекинут. А вдоль мостика, в метре труба газовая над водой. По вечерам на этой трубе «соревнования» устраиваются, кто по этой трубе через речушку перейдет. Парнишка лет двенадцати, как по мостику, по ней летал и предлагал на рубль пари. А труба качается, не просто по ней порхнуть через речушку. Лоторея для парнишки была практически беспроигрышной. Трезвые с ним, по причине наличия здравого ума, не соревновались и предпочитали быть зрителями. Пьяненьких же всегда хватало. Потому «театр» не знал дефицита артистов. Условия были простые: отдаешь рубль и беги. Преребежал, тебе уже два рубля возвращают. Ухнулся в воду, твоя беда. Да еще и рубля лишаешься.
К трубе я и прокрался кустами, чтоб мимо меня никто не проходил, «неожиданность» даже мне в нос шибала, а, не приведи Господи кто рядом окажется. Подошел к мостику, метрах в десяти остановился. На мостике зеваки, у мостика «артисты» кучкуются и решают, кому «честь» компании защитить. Один все же решился. До середины речушки добежал и в воду ухнул. Тут и я на «героический трюк» решение высказываю:
- Не так надо…. Разойдись!
Пиджак на траву бросил, рубль сверху. Подождал, покуда люди в сторону отойдут и бегом. До чего обидно то, Васька. Чувствую, добегу до следующего берега. И добежал ба, не добежал, так по воздуху до берегу допрыгнул. Но мне то не это надо. Мне, наоборот, надо в речушке оказаться. Посреди реки остановился. Дальше все, как по писанному. Труба закачалась, я яводу бухнулся.. На берег не сразу выполз, а вверх по течению метров десять прошел, будто бы от смущения, что опростоволосился. Вылез на берег за кустам. Брюки снял на берегу, пополоскал еще. Выжал и на травку разложил. Там же за кустами и трусы отжал, одел мигом, только задница сверкнула. Вот так и вывернулся. Не герой, но и необосравшийся.
Ты что, Васька, носом заводил? Выветрилось, выветрилось давно дерьмецо то. Думаешь к чему это тебе батька уши трет про армию и вставляет при этом в свою моноложию всякую чушь житейскую? Так отвечу» армия на всю жизнь остается, как мать-отец одни у человека, так и служба армейская. Потому и плевок в ее сторону, как в мать-пропитушку, и слеза умиленья от того, что другой родительницы нет и не будет. И многое потом в жизни происходит от того, что в армии человек узнал и воспринял. Не споткнись я тогда о вичу, может стал бы большим начальником теперь, ибо все предпосылки к тому во мне имеются. Не ухмыляйся, так оно и есть.
Сержантом когда стал, так, вроде, все ладно делал. Одна беда, испорченно понимал свое начальственное положение, ибо почитал своих товарищей, не как подчиненных, а, скорее, как коллег, вроде экспедишных товарищей. Когда с геофизиками работал, попривык к тому. Что всяк свое дело в роботе знает и в быту. Потому у каждого и своя ответственность.
А если гаркнуть надо покомандирски, так и это могу. «Дядюшка» мой Эдуард Хиль в часть приехал с концертом. И повели его по части экскурснионничать. Остановились они на краю платца и смотрят, как разные подразделения проходят. А я с обеда батарею вел. Поравнялся к экскурсникам этим и команду соответствующую подал, чтоб батарея поравнялась в их сторону. Ребята не подвели, лихо сапожищами сбрякали и еще песню врубили во всю дурь хайлов своих: «Не плачь девчонка…..». А я как «дядюшку» увидал, так и мысль у меня в башке клином вонзилась, спросить у «родственника», дошло ли пальтишко мое до адресата. Так и свербит в мозгу подбежать к «дядюшке» да пожалиться, мол. Обратно бы одежку получить, а то скоро дембель, а мне и одеть то нечего будет на гражданке. Удержался. И хорошо. А то с Хилеем генерал ходил. Я, когда поравнялись с ним, глянул косяком на него. Как блин масляничный, рожа у генерала. Следовательно, знатно все сладили.
Вся служба, Васька, еще повторю, сводится к ожиданию дембеля. А когда интересу у человека нет к делу, то всякая дребедень, вроде пьянства и отлынивания от дела, начинается. Для того, чтобы пойла добыть, продавалось все. У чехов в городке вместо роб солдатское обмундирование добротное и ноское; на ногах ботинки тоже от наших служивых. Даже спали они на наших простынях.
Простыни в этом торговом обороте были чуть не основным видом «импортного» товару. Как только появлялись новые простыни в батарее, так их тут же коптерщик меняет на старые, а чистенькие да новые в промот. Каюсь, и ч в этом участвовал.
Я уже год прослужил. Те, кто на полгода раньше призваны. «дедами» стали. Но среди них были «недодеды». В нашей батарее таковым был Шунька.. Уже полтора года прослужил, а ходит отеребок отеребком: одежонка мешком висит, штаны засалены-промазучены, сапоги стоптаны. Вечно крайний, будто салабон какой. Товарищи его к дембелю готовится стали чуть не с первого дня «дедовства». Первым делом чемоданы закупили и клеенку, чтоб их обтянуть на красочный манер. Шунька от них не отстал. И чемодан справил, и клеенку. «Деды» потихоньку свои чемоданы наполняют разными чешскими товарами. А у Шуни не получается. А тут в очередной раз простыни новые выдали. Коптерщик сразу же определенный процент их умыкнул. Шуню засылают реализовать их. Пообещали часть вырученных денег ему на покупки выделить. Шуня согласился. К тому же не первый раз «торговую миссию» выполнял. Напарник ему потребовался. Я мне Шуня, надо же, земляк. Приглашает в деле поучаствовать и в награду пивка обещает. Согласился. Хотя знаю, что дело это рисковое, особенно для меня. Должны вот-вот на стрельбы ехать в Казахстан, откуда почти стопроцентно, в отпуск поеду.Если. конечно, отстреляемся хорошо, то прямо с полигона и отпустят на «десять суток с выездом на родину». А Шуне терять нечего. Снова дураком прикинется, как за насколько недель до этого на полигоне на учениях.
Пошли они с механиком-водителем своим солярку чехам продавать. Взяли по канистре двадцатилитровой и ночью в деревню отправились. Прдали солярку, «тришневки» бутылку взяли, чтоб распить по случаю успешного завершения «комбинации». И к лагерю идут. Тут у Шуню «нужда» прижала. Он в кусты, а напарник неспеша по дороге идет к нашему лагерю. Канистры положил и ждет Шуню, а того нет и нет. Хотел уж обратно идти, искать пропавшего товарища. Но тут в лагере пехоты переполохкакой то начался. Механик-водитель в палатку свою заскочил, разделся и под одеяло. А где Шуня? Как он умудрился в кустах «азимут» перепутать, неизвестно. Но арестовали его в лагерен пехотинцев, как шпиона. Нас подняли среди ночи. Стали выспрашивать, куда и зачем Шуню отправили и кто? Бесполезное это занятие. То и сказали, что «по нужде» вышел, а куда потом понесло «грекушку», у него и спрашивайте. Шуня тоже сказал, что пошел по нужде и заблудился. На всякий случай свозили бедолагу в госпиталь, проверили там давление и привезли обратно.
Потому, где бы его не поймали, ему и прикидываться не надо. Опять скосит «на повышение давления» и все. Мне же трудней будет выкрутиться. С другой же стороны пивка нахаляву выпить хотелось. Потому согласился.
За часть сквозь дырку в заборе вышли и в деревню через поле побрели. Дома в деревнях чешских, не наши избы «шашнадцатого веку». К нам только ныне такие дошли, как у них «при соцализме» были. И что они бесились, демократии требовали. Судя по домам, они тогда уже жили, как наши нынешние демократы.
Подходим мы с Шунькой к крайней «избе-коттеджу о двух этажах с мансардой и подвалом», кнопку электрического звонка жмем на воротах. Вышел хозяин. Земеля мой на тарабарском языке начал ему про «простиральни» петь. А тот егопрервал и на чистейшем русском языке «на три буквы отправил». После уже выяснили, что за месяц до нас у него «коробейнички» с простынями были. Товар удачно сплавили, но, уходя, ещи и трех кроликов у мужика умыкнули.
Послали нас, мы и пошли. Шуня не унывает, в следующий дом звонит. Про простыни, вышедшему из дома хозяину, гундосит. Тот выслушал, товар осмотрел и пару простыней у нас купили. Потом еще продали штук пяток простыней. Осталось две и тут, будто заколодило. С час тыкали в кнопки звонков. Или отказывались купить товар по причине того, что уже обеспечены и сами, и родня солдатскими простынями на десяток лет вперед; или просто отказывались по понятной причине, ворованное покупать не всякий захочет, хотя и с великой выгодой. У меня уже ноги гудеть начали, сколько можно по мостовой сапожищами шаркать? Сел у забора на корточки и закурил. Шуня звонит в очередной дом. Вышел парень лет тридцати и, дурня нашего, в дом приглашает. Зашли они в дом. Через минуту Шуня вышел на крыльцо и меня зовет.
Хозяин дома в Москве, оказывается, учился. Чешет по нашему ладно, почти без акцента. Коньяком угостил: себе рюмашку, нам по фужеру. На закуску бекончик. Поговорили о том да о сем. Коньяку еще по одной выпили. На крылечко вышли, покурили, попрощались премило.
Я за калитку вышел, Шуня отстал. Хозяин в доме скрылся. Выходит земляк мой, «сидорок» чем то наполнен. Уж не кроликов ли стырил, поганец, подумал. Присмотрелся, не шевелится никто в «сидорке», значит не кролики. Может, успокоил себя, чех наложил чего съестного. Уж больно хлебосолен был хозяин.
На окраине деревни в магазине Шуня «тришневки» купил литровку. Рассудили, что пиво пить не разумно. Винцо то стоит почти как две бутылки пива, но дури для головы поболее.
За деревней сели под дерево, бутылку откупорили и попиваем неспешно прямо из горлышка «тришняк», отсчитывая «були». Хлебнув «тришневки», закурили. Шуня «сидорок» открыл и спичкой светит. Я заглянул ему через плечо. А там полная котомка башмаков разных ношенных – мужские, женские, детские.
- Чех одарил?
- Угу….
- А зачем это тебе?
- Как зачем7 Обувь, хотя и ношенная, но чешская. Добротная. В деревне все пригодится.
Слово за слово, выпытал у Шуни о «подарке». Чех, попрощавшись с нами, дверь закрыл и удалился вглубь дома. Шуня уже уходить собрался, но на глаза ему попалось изобилие обувок на крыльце, в которых хозяева по двору ходят. Хотел только для сетры сперва подобрать обувку. Но после, как всякий жулик-прощелыга, про мать вспомнил. Когда и для родительницы присмотрел туфлешки, посчитал, что и для рлемянников можно кое что подобрать. А так как родни у Шуни много, то не стал онподбирать «поперсонно» туфли. А сгреб все «обувное изобилие» в «сидор» и за ворота. А мне еще и похвастался, что теперь, дескать, и у него чемодан дембельский наполовину заполнится «заграничными подарками».Так что, Васька, «секонд-хэнд» не ныне изобретен и не заграничными торгашами. Мы сами им подсказали, что Россия вроде отстойника гигантского – сыпь в него дерьмо, а на выходе получишь золото.
А с другой стороны, понятно почему нас из Европы поперли. Испугались, потому что поняли, русские пропьют своего на рубль а чужого на десятку. Но сперва это «чужое» украдут. Причем украдут сперва, а потом будут думать, для чего и куда украденной приспособить. И во всяком это сидит. И опять «жизненное» на ум приходит по этому поводу.
В тайге когда работал, наткнулись мы на военный вертолет, который лет за десять до того упал. Лопасти о деревья обломались, а кабина почти не пострадала. Летчики, говорят, не пострадали. Забрали их другим вертолетом, еще вооружение прихватили, а все остальное в тайге бросили. И лет десять до нас разная геологическая братия курочила летательный аппарат. Мало что осталось. Но что то все равно можно отвинтить да обломать. Я в этом деле постарался, железку килограммов на 70 отвинтил и к тягачу потащил, который на буровом профиле метрах в двуустах стоял. Чувствую, тяжел. Мужиков прошу помочь. А они интересуются, для чего она мне. Я же и ответить ничего вразумительного не могу. Послали они меня, куда следует. Мол, сначала реши для чего тебе эта хреновина, а потом уж и тащи. Их пожелание доброе я мимо ушей пропустил и прошу. Если не помочь донести, то хотя бы на горб мне взвалили. Надурное всяк горазд, подсобили. Дотащил я железку до тягача, к палатке привез нашей и за нею к дереву бросил. Три месяца после этого ходил мимо железки, но так и не вспомнил, для какой надобности волок ее, спотыкаясь о валежины и путаясь ногами за сучки и мелкий кустарник. Уехали на другую точку, а железку не взяли. Происходило это недалеко от того места, где 18 лет спустя с дураками из «Артели» трудился. По рыбацкому делу забрел на то место, где когда то стояла наша палатка на берегу речки Рыквы. На месте нее стоит балок гидрологов, а в нем лет десять обходчиком мужичок-лесовичок обитается. Место рыбное. У него почти всегда кто-нибудь пасется по рыбацкой надобности. И меня принесло. Поговорил с мужичком, почаевничали. Я по нужде отошел и, вот диво, ту железку, брошенную когда то под деревом увидал. Спосил у мужика, что мол. За железка? Он плечами пожал. А я опять попытался вспомнить, для чего же я волок ее? Не вспомнил. Не нашли ей применение еще втечение двух десятков лет таежные умельцы, умеющие ценить каждую вещь в лесном быту….
В пропой идет в армии все, что можно унести. Если бы можно было «танку» продать за литруху «тришневки», то наверное бы толкнули и ее, нашлись бы ухари. Только покупателя не найти. А страшного в этом или нереального нет. Допустим, нашелся покупатель «танки». Отдали шпиёну этому машину. А что дальше? А ничего, «танку» он далеко не угонит, с солдат спросу нет, ибо деньги будут пропиты в ближайший час-два. Посадят служивого на «губу». Попарится он на ней неделю-другую и все будет замято. И так с любой кражей-пропажей. Афишировать факт исчезновения чего-либо мало кто отважится. Почему? Потому, что украденное вряд ли вернешь. А вот, если другим путем пойти, украсть то же в другом подразделении, не подымая шума, это уже выход очень даже приемлимый. Испробовали это и все прошло ладно.
В «танках» наших два комплекта шлемофонов было – летний и зимний. Зимние на меху, теплые, голову в него поместишь, будто в минирай. Рокеркам такой шлемофон, как воздух, нужен. Уважили такого рокерка, на полигоне взяли и толкнули ему зимний шлемофон, благо, до зимы далеко было. Зимние шлмофоны в ЗИПе лежали, никто о них летом не вспоминал. Потому, как рокерка не уважить? Ему шлем, нам «тришневки» определенной количество литров. Вино выпили, дело к осени. Надо пропитое восполнить. Ничего проще нет. Боксы, где техника полка расставлена, находились под одной крышей здоровенного металлического сарая. Внутри сарая пять перегородок по числу батарей. Перегородки, хотя и металлически, но не до самого верху, а лишь до ската крыш. Через эту дыру можно в соседнюю батарею залезть и далее по всем остальным. А лучше это сделать, когда находишься на дежурстве по КПП или в карауле. Без проблем восстановили пропитый шлемофон, восстановили боекомплект.
А те, у кого украли «шапку», тоже люди ушлые. Шум по известным двум причинам поднимать не стали. Первая, не нужен. Вторая, найти – не найдешь, а вот украсть, чтоб восстановить комплектность не сможешь. Пропадет у кого то следующий шлемофон, сразу к тебе и заявятся. Так и потянулась цепочка «шапошных» краж. Мы у кого то, те у третьих, третьи у четвертых. Через месяц «воровской бумеранг» к нам вернулся. Пришлось снова на «дело» идти в ближайшем карауле. Пока до дембеля дослужился четырежды «бумеранг» возвращается.
В науке это давным-давно описано. И дело это называется законом Иоанна Тихого. Перед этим Иоанном задача такая стояла поселитьмонахов по одному в келью при условии, что одной кельи не хватает. Вот он и послал обиженного в первую келью с наказом, чтоб занял он ее, а обитающего в ней послал в следующую. Так и шастали монашонки по кельям, пока очередной переселенец из кельи в келью не помер. И все успокоилось, покуда новый инок не появился. Так и и в армии. Воровали друг у друга шлемофоны, пока новые не получили либо не списали на какого либо вороватого дембеля, мол, он он, подлый, продал.
Науке, Васька все известно. На все свои формулы можно приклеить, только беда, что арифметику мы забываем или на свой манер иначим, а она, мать ее так, строгая штука. По ней положено, что при сложении двух чисел равных «два», никакого числа, нежели «четыре» не получится. А у нас часто пытаются ничего не складывая число, отличное от нуля, получить. В той же армии, в которой солдату, кроме овсянки клейстероподобной да «почетной обязанности каждого гражданина», ничего не предлагают, как можно результат положительный получить? Если к солдату, как к рабу, относятся, то почему ждут в ответ «верности присяге» и прочей словесной мути?
Что солдат в армии раб, точно. Никакие кавычки тут и близко не корячатся. Вот, к примеру, засиделся ты у товарища до ночи по какой-либо причине. За столом ли, в компанни ли, без разницы. А товарищ живет в другом конце города и, чтоб добраться тебе домой, надо «стольник» на такси, а то и два. Дорогое удовольствие, понятно. И он предложил тебе остаться переночевать. Согласишься? Правильно, ничего такого в этом нет. Тогда еще один момент: он твой начальник по работе. И тут разницы не видишь? Я тоже не вижу. Тогда дальше слушая, квартира у него однокомнатная. Куда он тебя спать уложит? Раскладушку на кухне поставит? А если он тебе предложит на половичке у входной двери лечь и пальтишком своим укрыться? Не съехала у отца крыша, не гляди так. А излагаю эту «гипотезу», потому что однажды мне такой способ переночевать предложен был. И. догадался уже. в армии. На учения ездили мы на поезде. У чехов везде дороги путевые. А у нас техника на гусеничном ходу. Потому все передвижения техники полка производились по железной дороге. На платформу технику загоним, закрепим. А сами в вагоне едем. Обычно возили на полигон ночами. Паравоз тащит чуть не всю ночь состав, а мы, как селедка со всего Тихого океана в одной бочке, в вагоне около печки, углем отапливаемой, ютимся.
Однажды прехали так на полигон среди ночи. Технику с платформы сгонять, а с нашей установки чехол брезентовый сдуло. В чехле материалу немерено, для нужд хозяйственных на целую жизнь хватит. Понятно, что дело пахнет провокацией. Потому паравоз развернули, нас со взводным в кабину посадили и поехали чехол искать. Проехали обратно до станции, на которой загружались, но тента так и не нашли. Хозяйственный народ чехи. Сразу «холстинку» прибрали.
Паровоз обратно не погнали. На станции вылезли. Что делать? Взводный рядом со станцией живет, к нему и пошли. Кофиём нас женка его напоила. Спать улеглись. Меня, ты уже понял куда определили на ночлег. На шинельку лег, шинелькой же и укрылся у порога. Мне. Немало набичевавшемуся к тому времени по экспедициям, все равно, где ночевать. Но то в лесу, где каждая елка дом. А тут же квартира и у дверей собачье место. Это же все равно что гостя не квартире на ночлег определить, в собачьей конуре на дворе. Хоть и без собаки, но в еённой будке.
Вот так, Васька. Охаиваю я армию? Нет. Как есть тебе говорю. Не для «мимиджу» своего страдальческого для выдвиженья на придурью должность, а чтоб тебе малость показать, куды ты можешь угодить. И еще, чтоб показать тебе, что маразм не только у маршалов да военных прочих, но и на гражданке порой не уступает армейскому приведу тебе пример из дня сегодняшнего. В прямом смысле сегодняшнего, ибо произошел он именно сегодня. Недавно у нас, знаешь ведь, губернатора «сновапередовыбирали». И «передовыбрали». Прости за такой наворот глагола и приставок. Но ничего в этой катавасии не понять. Может неплохой мужик губернатор. Деловой, справедливой, но вот окруженье у него не завидное. И вот еду я утром на тройллебусе, а в нем плакат приклее «лучших людей области». Тоже ничего предосудительного нет в том, что лучшие труженики на «Досках почета» выставляются. Но на плакатике в тройллебусе жена губернатора с болонкой на руках. А надпись про «лучших» во множественном числе выведена! Про жену губернаторскую не знаю, что сказать. О делах ее не слыхивал, а на рожу, так болонка бащще. Потому и противоречий никаких не вижу в том, что в козырных ныне не трудяга-работник, а жена начальника и ее собачка трясогузная. Сам губернатор про такие «веселые картинки» и не ведает, скорей всего. Это, те творят, кто не делом к ему, а подлой лестью подмазаться хотят. Дойдет это до «столоначальника», он может это с юмором, если мужик нормальный, воспримет и шуганет отеребков, его окруживших. А, может, посетует, что его любимого кота не хватет? Кто его знает, ничему не удивлюсь.
Что в армии, что на гражданке прекос какой то идет. И опять, если математическим языком описывать, то проявляется некая прямолинейностьво всем. Но прямолинейность хитрая, в которой параллельные прямые где то в бесконечности пересекаются, а значит имеют некий радиус кривизны, следовательно и не прямые вовсе, а раз не прямые, то не параллельные, потому и пресекаются. Понял что-нибудь, Васька? Нет? Я и сам не понял, что сказал, но сказал умно, поверь. Иначе, как такой вот факт истолковать правильно и логически обоснованно?
Перед самым дембелем к нам в часть марщал приехал. Не самый главный. Но где то около него. Естественно. К его приезду стали марафет повсюду наводить. Нам дембельский подряд дали, покрасить забор вокруг части зеленой краской.
Выдали флягу той краски, по кисти и, вперед, дембеля. Если бы сказали. Как покрасите забор, так и домой – за сутки бы работу сделали. Но такой оговорки не было, потому и волынили, как могли. За день один пролет десятиметровый покрасили впятером и все. Но у нас то расчет был свой. Дембель корячился через месяц, а длина забора около трехсот метров, значит, норма покраски и должна быть десять метров. А раньше закончишь работу, другую дадут.Но маршал то не через месяц приезжает, а через неделю, потому надо по сорок метров красить забора в день. Потому дали нам в помошь двоих «молодых». Парнишки «молодые» уже с нами прижились, всяк по своему нужен был в деле «околоармейском». Потому работали с нами примерно наравне. А один из них Ильсур, и вовсе «ценным кадром» числился в деле добывания «тришневого» зелья. Хоть с деньгами сбегает «за забор», если деньги даем с получки; хоть за то же мясо, умыкнутое во время наряда по столовой. Действовал он при этом самым нахальнейшим способом. Брал у дежурного по части карточку посыльного, якобы надо что то унести домой своему командиру, сверток с мясом под мышку и прямо через КПП шел в город. Вино передавал через дырку в заборе другому ушлому малому – Васе-хохлу и через тоже КПП возвращался в расположение полка. И вот обоих дали нам в помошники. Как же таких «добрых хлопцев» шпынять да работой изводить? Вместе с нами и курили. И разговоры всякие вели.
Можно было бы заслать Ильсура за «тришневкой», но денег не было. Был, конечно, вариант выпросить у «земляка» из столовой кусок мяса в обмен на что-либо, но накануне этого Ильсур все же погорел , когда шел с мясом, упакованным в обувную коробку, за «тришневкой». Как обычно, взял он карточку посыльног и с наглой рожей через КПП двинул. Атам какой то прапорщик обмороженный службу нес, взял и открыл коробку, а там мясо. Шум поднялся. Нам сразу же сообщили о том, что Ильсур попался с мясом. Приуныли, думаем, что и нас припутают. Через час или два Ильсур заявился в казарму. Доволен. Да и как не радоваться, если начальник штаба его поблагодарил за «бдительность и находчивость». Ильсур в тот день дежурным по батарее был, потому мясо украсть не мого. Нашел, дескать. Объяснил, что нашел коробку под кустами, когда пордметал территорию возле казармы. Куда деть, не знает, мол, потому и решил отнести командиру взвода. Конечно, поняли начальники. Что к чему. Но они тоже не лыком шиты. Шум поднимешь, себе дороже. А так списали происшедшее на «бестолковость «чурки».
Красим мы забор, а больше курим. Занятие нудное. От краски мутит. А тут лужок рядом, солнышко выглянуло. На лужке кобыла пегая из хозвзвода пасется, на которой в свинарник отходы со столовой возят. Чтоб раскрасить жизнь под цвет лужку, забору и весеннему настроению, взяли и намалевали на боках кобылы зеленые полосы, «под зебру». Полоса зеленая, полоса пегая…. По забору пошваркали кистями и на обед отправились. После оюеда вызвали нас и за кобылу песочить стали. Нам пообещали дембель за это до декабря отодвинуть вместо мая, «молодым» и вовсе «службу веселую». Так бы и зашпыняли нас, но попала та кобыла на глаза маршалу. Пока нас песочили, он прибыл и, так как к ведомству хозяйственному был неравнодушен, то обход гарнизона начал именно с «тылов». Кобылу и увидал.
Мы еще больше перепугались. Точно, думаем. дембель на тормознут обязательно. По такому случаю полк выстроили перед казармой рожами к зданию. Как обэчно строили полк при разных ЧП. Маршал сразу зычно и грозно прорычал:
- Кто удумал кобылу раскрасить под жабу зеленую?
И секунды не прошло, как Ильсур так же громко, но звонко по молодому ответил:
- Я-я, товарищ маршал….
Все на парня уставились. А у него озорство в глазах. Я тоже вытаращил на него глаза, понять не могу. Зачем это ему на амразуру лезть?
А тот, хитер, на поставленный вопрос не отвечает, а показывает на плакат, на котором изображен наш враг – 4-ое Отдельное крыло бундесвера. И поясняет сбивчиво:
- Так ведь…. Это…. У них авиация…. Говорят сверху могут не только заголовок газеты «Правда» прочитать, но и написанное в ней.
- И что?
- Деревья зеленые, забор зеленый, а кобыла пегая. С самолета глянут на нее, а она зачуханная вся и грязная, какая может быть только у русских. Сразу и сообразят. Что хозвзвод какой то части Советской армии….
В итоге мы на дембель поехали, а Ильсур за покраску кобылы в отпуск. Но полночи все участкники действа сдирали краску с кобылы. Досталось ей бедной. Ибо часть краски выстригли, часть выдрали вместе с шерстью. Как никого не залягала, только дивится остается. Терпения у нее, как у солдата после карантина….
Ильсур нас обеспечивал «тришневкой» и за это мы его по прилету в Орел и дальше на поезде «усиленно благодарили» уже русской водочкой. Себя не обижали в этом тоже. А с карточкой посыльного не от нас идея пошла за вином посылать парня. У нас ненастолько фантазия извращена была, чтоб выдумать такое. Навел на это взводный мой, у которого деды и прадеды до неизвестно какого колена военные. У него в 23 года живот начал расти. В училище гоняли. Как «сидорова козла», а тут обленился. На роже котовья масленность проступила, сдобренная румянцем. Вот и встал перед ним вопрос, как излишки жира согнать?
И присмотрел. В ленинской комнате «деды» (я тогда еще и года не прослужил) гири полуторапудовые мучают. Встанут рядом и начинают соревноваться., кто больше раз ее поднимет. Лучше бы не соревновались, ибо больше пяти раз ни кому не удавалось осилить это силовое упражнение. Взводный тоже, наверное, об этом же подумал и решил одну из гирь умыкнуть. Первым делом перенс одну из гирь в канцелярию и в шкаф спрятал. А вечером меня подозвал и объяснил, чтоб я взял у дежурного по части карточку посыльного и принес гирю ему домой после ужина. Я было попытался уточнить, как гирю из канцелярии вынести, чтоб не заметил никто. Но взводный мимо ушей пропустил мой вопрос лишь пробурчал:
- Сообразишь….
Конечно соображу. Окна канцелярии на третьем этаже, но выходят на пустырь. Сунул «гирьку» в «сидор» и в окно выкинул. Гиря не бомба, лишь хлюпнуло внизу и все. Затем без проблем взял «карточку» без всяких проблем, так как значился в ответствующем журнале посыльным. Вышел за территорию части, подобрал «сидорок» с гирей и через весь чешский городок к взводному потопал. Я большие грузы таскал и на большие расстояния, но, обычно, в рюкзаке геологическом, где все уложено аккуратно и удобно. Не на туристский писанный манер, а на наш бичевский – ладно и прилепно. А тут гиря по горбу катается,Ю по костяшкам спинного хребта колотит при ходьбе. Все же донес поклажу. Хребет выдержал, на патруль не нарвался. Намаялся преизрядно, за то «наука» эта очень пригодилась, когда «дедом» стал и к «тришневке» появилась возможность иногда прикладываться. Через хребет да муть армейскую всякому каверзному можно научиться…..
Вот такая она, Васька. Армия. Солдат там вроде раба при феодалах. Я уже говорил, но еще раз повторю, что мысли меня посещали такие, чтоб дальше вникать в технику радиолокационную, то есть остаться и служить сверхсрочно. Получалось у меня все, и, как специалист в этом деле, наверное, немало бы дельного предложил изготовителям комплексов, с которыми постоянно бы встречался на учебных пусках. Но, сам понимаешь, что служба не на технике, а вокруг да около. А это голимая дурость, деться от которой можно лишь в чепке. На гражданке дури не меньше может быть, но от нее можно убежать куда-нибудь в лес или на реку, а в армии только за стаканом и можно укрыться. Потому толковые мужики в армии изалкашенные донельзя. В деревню или на рыбалку убежишь дней на несколько и в момент всю муть из головы уносит, будто колом отшибает из мозгов все наносное, а после этого происходит натуральное исцеление души и тела.
Если б армии коллегой был служивый, а не слугой, что не служить?Ладно, в бою когда. Приказ командира – закон. Но в повседневной то жизни и службе излишне это требование. Хотя и в бою по нынешней теории командир на задворках армии находится и руководит оттуда. Вот в старину военачальники действительно были лучшими воинами и были всегда впереди. На Бородинском поле с обеих сторон более сорока генералов головы сложили. Вот это действительно генералы, а не нынешние дачники. А в как эту «теорию» Василий Иванович с помощью картошки изложил! Все на свои места встало, если учесть, что одна из картофелин под стол укатилась, когда Чапаев из чугунка корнеплоды на стол высыпал. В фильме эту упавшую под стол картофелину не показали, но на съемках в одном из дублей она была. И вся теория в этом: солдатики на поле боя, как на столе голом без скатертки, а командиры под «столом», в блиндажиках…
А насчет того, надо или не надо служить, и предмета для обсуждения не вижу. Служить! Но не с нашими отцами-командирами, а в ополчении или партизанами.
А тебе, Васька, пожелание такое – соглашалмя бы с матерью. Пусть она заплатит кому надо и сколько попросят и живи спокойно дальше. Но ты же в отца, все тебе надо на своей шкуре испытать, на себе примерить. Ну примеряй, примеряй. Только отрезай после седьмой примерки…..
24,112005 г.
Борок (Шуляйка)